Всем штормам назло

Катрин де Ришмон — жена сибирского губернатора

В 1846 году познакомились двое аристократов: юная красавица Катрин де Ришмон и Николай Николаевич Муравьёв.

По описаниям знавших Николая Николаевича людей, он был невысокого роста, крепкого телосложения, разговорчив, весел, любезен. В обращении был прост, свободен и привлекателен. В его серых глазах светились решимость и непреклонная воля.

Муравьёв приехал за границу лечиться от лихорадки на знаменитые минеральные воды Ахена. Но какой же русский упустит в Европе возможность побывать в Париже! Там и состоялось их знакомство.

В работах некоторых историков можно прочитать, что молодой человек произвёл впечатление на девушку своим генеральским мундиром и рукой на перевязи. Мол, где уж ей было устоять перед героем?

Николай Николаевич Муравьёв имел немало иных достоинств, которые привлекли внимание Катрин, и влюбилась она не в генеральский мундир.

К слову сказать, русским военным запрещалось носить за границей военную форму, кроме особо оговоренных случаев. Избегал Муравьёв, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, и держать на перевязи руку, раненную в бою на Кавказе. Он делал это только тогда, когда боль доставляла ему особенные страдания, поскольку раздробленные кости срослись плохо, образовался свищ, пальцы не слушались.

А ему то отпуск не давали, то денег не было, чтобы как следует подлечиться. В письме с Кавказа к брату Валериану Муравьёв жаловался: «…я готов отдать все мои кресты за средства лечиться за границей, чтобы возвратить совершенное владение рукою…» А уж крестов за смелость и отвагу ему было не занимать. В числе наград была у него и золотая шпага с надписью «За храбрость». Наконец ему предоставили возможность заняться поправкой своего здоровья.

Молодые люди полюбили друг друга, но положение Муравьёва было неопределённым, поэтому он не мог сделать Катрин предложения. Дело в том, что Николаю Николаевичу дали долгосрочный отпуск, но при этом вывели за штат.

С деньгами было туго. Ещё до поездки за границу, находясь в Петербурге, где пришлось снять квартиру, Муравьёв экономил на еде, ходил пешком, чтобы не тратиться на извозчиков. Он любил спектакли и концерты, но мог позволить себе только один раз посетить концерт Листа, поскольку тот уезжал и вряд ли бы ещё когда-нибудь посетил Россию.

В милом отечестве можно быть хоть семи пядей во лбу, но без связей занять в обществе достойное место невозможно. К счастью, связи у него имелись.

Муравьёв в своё время с золотой медалью, лучше всех в выпуске, закончил привилегированный Пажеский корпус. Во время учёбы юноша был замечен великой княгиней Еленой Павловной, которая всегда стремилась продвигать талантливых людей. Она приблизила его к себе, назначив своим камер-пажом. Общение с великой княгиней и людьми, входившими в её окружение, многому научило юношу. К Елене Павловне, умнейшей женщине, нередко обращались за советом многие выдающиеся люди её времени. Внимательно прислушивался к её мнению и император. Великая княгиня не забыла подававшего большие надежды юношу и внимательно следила за его карьерой.

Чины и награды Муравьёв получал на поле боя, а не на паркете в гостиных высокопоставленных лиц. Несмотря на молодость, он стремительно продвигался по службе, получая «за отличие» очередные воинские звания, и в тридцать два года стал генерал-майором.

Когда Николай Николаевич вернулся из Франции, он обратился за помощью к великой княгине.

Елена Павловна познакомила Муравьёва с министром внутренних дел Львом Алексеевичем Перовским. Перовский для проверки рекомендованного ему великой княгиней молодого генерала дал Муравьёву важное поручение, касающееся ревизии Новгородской губернии. Тот настолько быстро и четко это поручение исполнил, что Перовский остался очень доволен протеже Елены Павловны. Вскоре по ходатайству министра последовал царский указ о назначении Николая Николаевича губернатором Тульской губернии, при этом он продолжал числиться на военной службе.

Обрадованный Муравьёв немедленно написал Катрин о том, что его положение наконец-то определилось, и предложил ей выйти за него замуж. Выехать в Париж Николай Николаевич не мог, и потому просил её саму приехать в Петербург.

В конце 1846 года Катрин де Ришмон с родителями приехала в Россию, а 10 января наступившего нового года состоялось её венчание по православному обычаю с Муравьёвым.

Церемония прошла очень скромно, в городке Богородицке Тульской губернии. Муравьёв специально выбрал для этого не губернскую Тулу, а уездный городок. Родители Катрин происходили из лотарингских дворян. У них было имение близ города По на юге Франции. Все они, и, разумеется, Катрин, были католиками. Хотя в России имелось немало семей, в которых муж и жена принадлежали к разным конфессиям, Катрин де Ришмон из любви и уважения к мужу приняла православие. Теперь её звали Екатерина Николаевна.

Молодая жена сразу покорила всех родственников и друзей Муравьёва. Иван Платонович Барсуков, автор исследования деятельности Николая Муравьёва, изданного в 1891 году, писал, что «по свидетельству знавших Екатерину Николаевну, она была чрезвычайно красива, умна, образованна. Характера она была мягкого, ровного, добрая сердцем и отличалась любовью к своему новому отечеству». Супружество Муравьёва и Катрин де Ришмон оказалось на редкость удачным, до конца своих дней хранили они любовь и уважение друг к другу. Детей у них не было.

Первое, чем занялась молодая губернаторша, — стала изучать русский язык, и надо отметить, освоила его превосходно, и даже с мужем старалась избегать говорить по-французски.

Начало деятельности Муравьёва на новом поприще оказалось необычным. Он подал Николаю I записку «Опыт возможности приблизительного уравнения состояний и уничтожения крепостного права в Русском царстве, без потрясений в государстве». Судя по всему, эта записка привлекла внимание не только Перовского и Елены Павловны, чьим настроениям она отвечала, но и самого императора. Во всяком случае, Николай I, направляясь на юг, задержался в селе Сергиевском, где начиналась Тульская губерния.

Выслушав доклад встречавшего его Муравьёва, император имел с ним длительную беседу, результатом которой оказался очень доволен. Царь искал замену генерал-губернатору Восточной Сибири, скончавшемуся после сенатской ревизии в 1848 году. Сибирские чиновники проворовались до такой степени, что это вызвало изумление даже у видавших виды сенаторов, проводивших ревизию. В лице Муравьёва император такую замену нашёл. Не откладывая в долгий ящик, он объявил, что назначает его генерал-губернатором Восточной Сибири. Николай Николаевич знал, что ему придётся столкнуться с, как бы сейчас сказали, коррумпированным чиновничеством. С этой публикой было труднее воевать, чем с горцами на Кавказе.

В России слова Николая Михайловича Карамзина можно высечь на мраморе или граните, ничего с веками не меняется: «Везде грабят, и кто наказан? …недостойные чиновники в надежде на своих подобных им защитников в Петербурге беззаконствуют, смело презирая стыд и доброе имя, какого они условно лишились. В два или три года наживают по несколько сот тысяч и, не имев прежде ничего, покупают деревни».

Назначение наместником огромной территории молодого генерала, которому едва исполнилось тридцать восемь лет, было беспрецедентным. Годы дают (правда, не каждому) только одно бесценное качество — мудрость, ну а опыт — дело наживное. Зато всеми другими качествами, необходимыми начальнику необъятного края, он обладал. Перовский и великая княгиня Елена Павловна в нём не ошиблись.

Любая власть, особенно большая, почти неограниченная, пьянит и кружит голову. Кружилась она иногда и у Николая Николаевича Муравьёва, но, на его счастье, рядом с ним всегда был верный друг и критик, Екатерина Николаевна, которая не раз охлаждала пыл разошедшегося генерала. До отъезда в Сибирь Муравьёв тщательно изучил всю документацию, касавшуюся управления краем, подобрал группу молодых офицеров и чиновников, на которых мог опереться на первых порах. У него был государственный ум, поэтому генерал сразу же понял и поддержал предложение капитан-лейтенанта Г. Невельского об исследовании устья Амура. Муравьёв знал из переписки, что вопрос об Амуре ставил ещё его предшественник, Вильгельм Яковлевич Руперт.

Приехав в Сибирь, Муравьёвы совершили шаг, ошеломивший обывателей: Екатерина Николаевна навестила семьи декабристов, а затем они с мужем пригласили к себе Сергея Григорьевича Волконского и Сергея Петровича Трубецкого — «государственных преступников», после чего положение всех декабристов в местном обществе изменилось в лучшую сторону. В Петербург к жандармам сразу же полетел об этом донос иркутского губернатора Андрея Васильевича Пятницкого, опасавшегося, что Муравьёв докопается до его весьма сомнительных дел, касающихся золотодобычи. Однако доносчик просчитался. Николай I приказал иркутского губернатора немедленно уволить, а Муравьёву разрешил подобрать на эту должность человека, которому тот мог бы доверять.

Николай Николаевич первым из всех сибирских наместников решил лично осмотреть весь доверенный его правлению край. Он распорядился, чтобы сопровождавший его отряд не превышал 16 человек, включая свиту и охрану. Все были поражены, поскольку предшественники Муравьёва, нигде дальше Иркутска не бывавшие, путешествовали с византийской роскошью, их караван состоял как минимум из 150, а не из 40 лошадей, как у Муравьёва, из которых 20 были вьючными.

Перед одиннадцатью жёнами декабристов, поехавшими за своими мужьями в Сибирь, нужно снять шапку. Но им и не снилось того, что пришлось испытать двум женщинам в отряде Муравьёва только в дороге.

Екатерина Николаевна прекрасно понимала, что поездка из Иркутска на Камчатку по плечу не каждому. Но она уговорила мужа взять её с собой, поклявшись безропотно переносить все трудности путешествия. Незадолго до их отъезда в Иркутск на гастроли приехала французская виолончелистка Лиз Христиани. Она была почти ровесницей жены генерал-губернатора, родилась в 1827 году в Париже. Христиани прославилась уже в восемнадцать лет — сразу, как только начала выступать с концертами. В 1848 году почти во всех странах Европы начались волнения и революции, и она уехала в Россию, чтобы собрать там состояние. У этой талантливой, образованной, умной женщины в характере была склонность к риску, жилка авантюристки. Прослышав о безумных богатствах сибирских золотопромышленников, в сопровождении русской служанки и немецкого аккомпаниатора она отправилась в Сибирь. Её концерты в больших и малых городах Сибири — а добралась она даже до Кяхты — имели невероятный успех. Естественно, как могли не встретиться и не подружиться две парижанки в Иркутске, когда там гастролировала Христиани?

Узнав, что Екатерина Николаевна отправляется вместе с мужем на Камчатку, Лиз захотела поехать вместе с ней. Кроме жены генерал-губернатора, других женщин в отряде не было, в пути случается всякое, могла понадобиться женская помощь, поэтому Муравьёв согласился.

Достаточно посмотреть на карту Сибири, чтобы умозрительно представить трудности пути, ожидавшие маленький отряд. Но перенести их в реальности — совсем иное дело.

После первого же двадцатипятиверстного перехода между мужем и женой состоялся напряженный разговор на французском языке, чтобы не понимали сопровождавшие казаки. Дело в том, что в назначенный час выступления измученная поездкой в седле Екатерина Николаевна оказалась не состоянии сесть на лошадь и осталась лежать в станционной избушке, надеясь, что муж прикажет задержаться несколько дней, пока она не придёт в себя. Что касается Лиз, то та чувствовала себя довольно бодро.

Муравьёв, у которого был рассчитан каждый день пути, был вне себя от гнева, что жена нарушила своё слово. Он приказал отправить её одну с камердинером Флегонтом обратно в Якутск. Видя непреклонность мужа, демонстративно уехавшего вперёд, Екатерина Николаевна с помощью Бернгарда Васильевича Струве, чиновника, на которого генерал-губернатор возложил всю организационную часть в пути, и Флегонта вскарабкалась на лошадь и, заливаясь слезами, тронулась в путь. Чувствовала она себя ужасно, но и возвращаться домой категорически отказалась. Возможно, что ей было стыдно за нарушенное слово, а может быть, присутствовал и элемент ревности: Лиз любила пококетничать с мужчинами, в том числе и с генералом.

Больше подобной слабости Екатерина Николаевна не проявляла. Её спутники-мужчины в тот день ехали молча, сочувствуя несчастной симпатичной губернаторше и осуждая в душе жестокость и самодурство генерала. Лишь позже, несколько дней спустя, все признали правоту опытного воина: требовалось переломить себя и продолжить поездку, тогда боль в теле постепенно уйдёт. Так оно и случилось.

Запомнилась путешественникам переправа через разлившуюся после дождей реку Белую. Когда отряд приблизился к ней, то увидели стремительно мчавшуюся мутно-жёлтую воду. Выяснив, где находится переправа (вода там доходила до середины туловища лошади), Муравьёв приказал Струве следовать за собой и направил лошадь в воду. Остальные оставшиеся на берегу с ужасом смотрели на них и крестились. Проверив возможность переправы, Муравьёв со своим спутником вернулись обратно. Сначала перевели вьючных лошадей. На десять лошадей полагался один погонщик, поэтому их привязывали одну к хвосту другой, и так всех десятерых. При переправе их развязали, чтобы не потерять всех сразу. Одна из лошадей, груженная тюками с сахаром, поскользнулась на камнях и тут же скрылась в бурлящей мутной воде. Больше её не видели.

Генерал, удерживая левой здоровой рукой лошадь жены, переправился вновь на другой берег. То же самое он распорядился сделать одному из подчинённых с лошадью, на которой ехала Христиани. Был ли это безрассудный риск? Нет. Это был расчёт, основанный на опытности. Река из-за непрекращавшихся дождей разливалась всё шире, и вскоре было бы невозможно переправиться через неё. Потерянное время могло привести к непредсказуемым последствиям.

Дорога в Охотск — довольно условное название тропы, по которой ехали путешественники. Екатерина Николаевна и Лиз Христиани мужественно выдержали это испытание.

Башлыки из белого коленкора с чёрными волосяными сетками в какой-то степени спасали от гнуса в мокрой тундре и в тайге. Зато дышать в них было тяжело, пот градом стекал с лица, разъедая кожу. Все оживали только на привалах, которые устраивали в местах, где могли пастись лошади. Разводили костры, стаскивали с себя мокрую одежду, тяжеленные болотные сапоги, и сразу казалось, будто за спиной вырастали крылья. Ночевали в палатках. Молодые жизнерадостные и весёлые француженки скрашивали жизнь своим спутникам. У обеих женщин были неплохие голоса, и, когда представлялась такая возможность, или, точнее сказать, когда у них находились силы это сделать, они устраивали настоящие концерты, исполняли французские народные песни.

С собой взяли минимум необходимых вещей. Это было условием, которое распространялось на всех. Исключение составляла лишь драгоценная виолончель работы Страдивари, принадлежавшая Христиани. Для перевозки виолончели изготовили специальный футляр.

В Охотск путешественники прибыли в середине июня. Генерал-губернатор лично убедился в непригодности порта, о чём писали в Петербург его предшественники почти целое столетие.

Немного отдохнув, продолжили путь на транспорте «Иртыш» в Петропавловск. Близ острова Парамушир попали в шторм. На глазах путешественников французское китобойное судно наскочило на камень и стало тонуть. Муравьёв приказал командиру транспорта капитану 2‑го ранга Василию Константиновичу Поплонскому оказать помощь гибнущему судну. Поплонский направил на двух вельботах подвахтенных моряков. Те помогли французам закрыть течь в корпусе китобоя. До Петропавловска французское судно, которое, по иронии судьбы, оказалось тёзкой Христиани, «Elise», шло рядом с «Иртышом». По прибытии в порт китобои с помощью местных мастеров принялись за ремонт. Авачинская губа поразила генерал-губернатора. Он сразу проникся убеждённостью, что в ней нужно создавать морскую крепость и делать Петропавловск главным портом России на востоке. Отсутствие надёжной связи с Камчаткой по суше можно было компенсировать морским путём, а для этого тем более был важен Амур.

Из Петропавловска Муравьёв приказал идти к северной оконечности Сахалина. Он надеялся застать там Геннадия Ивановича Невельского на транспорте «Байкал». У Курильских островов «Иртыш» попал в штиль, длившийся десять суток, но при этом была огромная зыбь — явление, когда волны опережают ветер. Беда была даже не в том, что свободные от вахты моряки, не говоря уже о женщинах и чиновниках из штаба Муравьёва, лежали от морской болезни пластом. Судно могло снести на камни при полном бессилии командира и команды что-либо предпринять. Все с тревогой посматривали на гряду островов, мрачно возвышавшихся над морем. Виднелись скалы с подножием, покрытым белой пеной прибоя. К счастью, всё обошлось благополучно: подул ветер, и скоро пустынные и неприветливые острова скрылись из глаз, только белый конус вулкана ещё долго был виден на горизонте.

Радостного в плавании было мало. Холодный ветер срывал верхушки волн и осыпал брызгами пассажирок, гулявших по палубе, но в душном помещении каюты, где стадами бродили тараканы, компанию которым составляли клопы и блохи, было ещё тоскливее. От насекомых невозможно было избавиться ни скипидаром, ни частым мытьём кают. Это был бич всех русских судов. К слову сказать, крысы и тараканы — неизменные спутники и наших самых современных надводных кораблей.

Пассажирок томило безделье. К сожалению, ни у берегов Сахалина, ни у Шантарских островов «Байкал» не встретили. Расстроенный Муравьёв, надеявшийся поскорее узнать о результатах исследования лимана Амура Невельским, приказал следовать в Аян. Вскоре туда пришёл и Невельской на «Байкале». Получив долгожданные благоприятные известия о том, что устье Амура доступно для океанских судов, Муравьёв заторопился в Иркутск.

В Иркутск вернулись уже в конце ноября, пришлось ожидать, когда покроется льдом Лена. Там Элиза Христиани простилась с Муравьёвыми и другими спутниками, с которыми так сдружилась за время путешествия. Женщины всплакнули. Лиз отправилась в Казань. Екатерина Николаевна была уверена, что они обязательно ещё увидятся, в Петербурге или во Франции. Муравьёву обещали отпуск за границу для лечения. Но Екатерина Николаевна и Лиз виделись в последний раз.

Экспедиция Муравьёва была исполнена глубокого смысла. Он принял для себя окончательное решение о занятии устья Амура и упразднил Охотский порт с переводом всех служб в Петропавловск.

Стоит сказать о том, что поездка всего отряда обошлась в 12 000 рублей. Все эти расходы Муравьёв оплатил из своего денежного содержания, не беря из казны никаких командировочных ни на себя, ни на подчинённых, на что имел полное право. Когда Перовский узнал о тратах генерал-губернатора, он доложил царю, и тот разрешил возместить Муравьёву понесённые расходы. Генерал от предложенного вознаграждения категорически отказался, посчитав это за личную обиду.

После возвращения он слёг. Мучительное путешествие не прошло бесследно для организма, ослабленного кавказской малярией. Екатерина Николаевна не отходила от постели мужа и вместе с лечащим врачом сумела его выходить.

В ноябре 1850 года она вместе с мужем поехала в Петербург, где Муравьёв доложил высшим государственным лицам о результатах своей поездки. Он был единственным в истории России сановником такого ранга, который лично осмотрел все земли Сибири и всё восточное побережье и с полным правом мог сказать: «Я там был».

Жене генерал-губернатора ещё не раз пришлось совершать вместе с мужем путешествия, отнимавшие и силы, и здоровье.

В 1853 году Муравьёву наконец разрешили съездить за границу на лечение. Екатерине Николаевне тоже требовалось поправить здоровье.

По совету врачей они поехали в Мариенбад, потом совершили поездку по Франции, Италии, Бельгии, Германии, Испании, нигде не задерживаясь. Состояние здоровья обоих было таким, что в письме брату Валериану Муравьёв сетовал: «Катенька моя всё прихварывает, то лихорадкою, то другими недугами; ей здешний климат вовсе не способствует, а потому, если не поедем обратно, то уедем куда-нибудь в глушь, где бы можно было и жить с нашими малыми средствами; на этот случай я храню мою заграничную штатскую одежду, которой будет достаточно на первый случай». Тем не менее в положенный срок генерал-губернатор был на месте. Рука не поднялась у него написать прошение об отставке по болезни.

Первый сплав по Амуру прошёл под непосредственным руководством Муравьёва в 1854 году. Екатерина Николаевна не смогла тогда быть рядом с мужем вместе из-за болезни, но, поправившись, выехала встречать его из Иркутска на Лену. Она добралась почти до Якутска, где наконец увиделась с мужем.

Зато во время второго сплава на следующий год она была рядом. Муравьёву удалось провести оба сплава без осложнений с соседним государством. Он установил дружеские отношения с китайским амбанем (губернатором), они обменялись дарами. Екатерина Николаевна от души смеялась над китайским подарком — двумя свиньями, хрюканье которых раздражало спутников генерал-губернатора во время плавания. Предшественник Муравьёва уж точно трудоголиком не был, потому и пребывала Сибирь в дремотном состоянии. Николай Николаевич себя не щадил, работал на износ. Нервы его порой бывали на пределе, и он иногда срывался на подчинённых. Министр внутренних дел Перовский остерегал Муравьёва: «Здесь распространяют слухи о Вашей вспыльчивости, которая будто бы выходит из дозволенных границ; о поспешности, с которой Вы осуждаете людей, прежде чем имели время их узнать или даже выслушать». Он учил генерал-губернатора: «… действовать сколь возможно осмотрительнее, хладнокровнее, без шума, отдаляя поводы к нареканиям и жалобам». Это были мудрые советы, и основания для них имелись.

Например, когда баржа есаула Петра Александровича Медведева села на мель и отстала от флотилии во время сплава по Амуру, задерживая весь караван, разъяренный Муравьёв приказал оставить офицера на берегу одного, обрекая его на голодную смерть. Екатерина Николаевна тайно от мужа уговорила подполковника Михаила Семёновича Корсакова спрятать есаула на дежурном баркасе. Через неделю Муравьёв успокоился, и есаул приступил к своим обязанностям. Генерал-губернатор сделал вид, что ничего не помнит.

Шла Крымская война. Боевые действия велись и на востоке. В Петропавловске маленький гарнизон успешно отразил атаку соединённой англо-французской эскадры и сбросил в море вражеский десант, превосходивший по численности защитников. Муравьёв, опасаясь, что при новом нападении усиленной эскадры противника гарнизон на Камчатке не сможет устоять, приказал камчатскому военному губернатору Василию Завойко перебросить защитников Петропавловска и их семьи в устье Амура.

По прибытии на Амур генерал-губернатор узнал, что англо-французская эскадра высадила десант в Де-Кастри, но русских там не застала. Союзники, разграбив всё, что можно, удалились. Муравьёв был крайне возмущён тем, что казаки и артиллеристы, находившиеся в соседнем Мариинском посту, предпочли отсидеться, а не вступить в схватку пусть даже с многократно превосходившим противником.

Обладая соответствующими правами в военное время, генерал-губернатор приказал арестовать их начальника, казачьего офицера Алексея Константиновича Имберга, и расстрелять его. Для есаула уже готовили могилу, разогревали кострами землю. Спасла офицера Екатерина Николаевна, которая уговорила мужа не делать этого. Казаков снова отправили в Де-Кастри искупать свою вину в случае появления там неприятеля, назначив им командиром сопровождавшего Муравьёвых казачьего офицера Гавриила Дмитриевича Скобельцына.

В Мариинском посту состоялись переговоры Муравьёва с китайскими представителями. Когда пришло время возвращаться в Иркутск, Екатерина Николаевна подарила Скобельцыну на память золотую цепочку и велела передать для солдат всех домашних животных, находившихся в её хозяйстве, в том числе и хрюкающий подарок амбаня.

Когда происходила торжественная встреча Муравьёва с защитниками Петропавловска, среди героев находился и несчастный десятилетний мальчик-кантонист, которому во время боя осколком оторвало правую руку. Никакого пособия от правительства, несмотря на ходатайство Василия Степановича Завойко, ребёнок не получил. Жена губернатора взяла его под свою опеку, дала денег, помогла семье мальчика.

Возвращаться по Амуру было нельзя, река могла начать покрываться льдом. На американском парусном барке «Пальметто» за двадцать суток добрались до Аяна, а затем по печально знакомому тракту выехали в Иркутск.

Возвращаясь, Муравьёв взял с собой некоторых участников кругосветного плавания на фрегате «Паллада», в том числе и уже известного своими романами Ивана Александровича Гончарова. Писатель вспоминал, что жена генерал-губернатора «отличалась гуманностью, добротой и простотой. Она избегала пользоваться его выдающимся положением в Сибири и со своей стороны не заявляла никаких претензий на исключительное внимание подвластных мужу лиц».

Екатерина Николаевна очень боялась коров, которые бродили по улицам Иркутска. Гончаров рассказал ей, что якутского губернатора, с которым он успел познакомиться, сопровождают два казака с пиками, чтобы охранять его от бродячих собак. Екатерина Николаевна возразила, что «предпочитает вовсе не ходить по улицам, чем лично для себя пользоваться услугами солдат и других лиц, зависящих от её мужа».

Многомесячные поездки в тяжелейших условиях не прошли бесследно ни для здоровья Екатерины Николаевны, ни для её мужа. Она уезжала лечиться во Францию, а Николай Николаевич ещё трижды, уже без неё, совершил плавание по Амуру, осмотрел береговую линию Приморья. Он дал названия будущим городам Владивостоку и Находке. На судах Сибирской флотилии Муравьёв побывал в Китае и Японии, едва не погиб на фрегате «Аскольд» во время урагана особенной силы. Из последней поездки он вернулся по покрытому льдом Амуру на собачьей упряжке. Николай Николаевич заключил в 1858 году основополагающий Айгунский договор с Китаем, по которому к России отошли территории по рекам Амур и Уссури. Екатерина Николаевна присутствовала при этом знаменательном событии и тоже внесла свой, конечно, официально не отмеченный, вклад в подготовку подписания договора.

Два ближайших сподвижника Муравьёва, Невельской и Завойко, уехали в Петербург сразу же после окончания Восточной войны. Муравьёв продолжал служить в Сибири ещё пять лет после их отъезда. За исключительные заслуги перед отечеством его возвели в графское достоинство с наименованием графом Муравьёвым-Амурским, наградили высшими орденами империи, произвели в генералы от инфантерии. В 1861 году он подал прошение об отставке с поста генерал-губернатора. Его назначили членом Государственного совета и разрешили жить за границей.

Муравьёвы уехали в Париж, где весьма скромно прожили двадцать лет. По воспоминаниям современников, Николай Николаевич любил Францию, но только республиканскую. Он терпеть не мог аристократов, да и вообще людей, кичившихся богатством или родовитостью. Недолюбливал он и англоманов, к которым относил адмирала Ефима Васильевича Путятина. Тот был женат на англичанке и слыл приверженцем английских порядков.

Екатерина Николаевна всегда хранила любовь к своему второму отечеству и сердечно привечала русских в своём доме, особенно бывших амурцев. Николай Николаевич настолько близко принимал к сердцу всё, касающееся Амура, что никогда не простил Воину Андреевичу Римскому-Корсакову, к которому относился очень уважительно, довольно безобидные слова из рапорта. Тот, уже командуя не шхуной «Восток», а корветом «Оливуца», написал в донесении, что на обратном пути с Амура в Кронштадт, устроив из парусов баню, он первый выпарился в ней, смыв с себя амурскую грязь.

Николай Николаевич скончался 18 ноября 1881 года. Его отпевали в русской церкви и похоронили на Монматре в семейном склепе семьи де Ришмон. Когда о смерти Муравьёва узнали в Кронштадте, моряки в воскресенье 22 ноября, без всяких начальственных указаний, собрались в кронштадтском Морском соборе на панихиду по бывшему генерал-губернатору Восточной Сибири. Проводить графа в последний путь пришли все русские, жившие в то время в Париже. Кому могло прийти в голову, что этот путь не последний?

Через десять лет по народной подписке Муравьёву-Амурскому открыли в Хабаровске, на берегу Амура, величественный памятник работы Александра Опекушина. Бронзовую скульптуру отлили в Петербурге и с большими трудностями доставили в Хабаровск. На лицевой стороне каменного постамента было начертано «Графу Муравьёву-Амурскому 1891». На четырёх сторонах нижней цокольной части постамента были укреплены бронзовые доски, на которых изложены основные события по присоединению Приамурья и их главные участники. Среди этих имён были и два женских — Екатерины Николаевны Муравьёвой и Екатерины Ивановны Невельской. Они не занимали официальных должностей, но вклад этих замечательных женщин нашёл признание ещё при их жизни в мемуарах современников. И если в отношении их мужей высказывались различные мнения, то о женах все, кто их знал, вспоминали только с восхищением. В 1908 году, в годовщину пятидесятилетия заключения договора с Китаем, делегация дальневосточников возложила на могилу Муравьёва в Париже серебряный венок с надписью «Города Приморской области Хабаровск, Владивосток и Никольск-Уссурийский — графу Муравьёву-Амурскому. 1858–1908».

Титул графа, поскольку у Муравьёвых не было детей, с разрешения Александра III перешел к его племяннику. На этом и хотелось бы закончить статью, но российская история — вещь занятная. В отечестве воюют с памятниками. Мёртвых, будто живых, судят, реабилитируют или отказывают в реабилитации, восстанавливают в воинском звании, словом, жизнь кипит даже после смерти.

В 1920‑х годах построенный на народные деньги памятник в Хабаровске уничтожили. Вместо него установили памятник Ленину. Затем поменялась власть, и памятник Ленину уничтожили, а памятник Муравьёву-Амурскому восстановили на прежнем месте. Будем надеяться, что надолго, и его не заменит в будущем памятник какому-нибудь китайскому государственному деятелю.

Нет покоя и праху графа. В начале 90‑х годов XX века заканчивался срок аренды земли на Монмартрском кладбище. Денег у российского государства, чтобы продлить этот срок, не нашлось. Зато нашлись деньги на командировки в Париж и организацию перевозки праха в Россию.

Останки генерал-губернатора перевезли во Владивосток самолётом Аэрофлота в декабре 1990 года. Их торжественно захоронили лишь спустя девять месяцев. Затем надумали строить подвесную дорогу. Могилу огородили забором, вокруг насыпали кучи строительного мусора. В таком состоянии она находилась полтора года. Сейчас около неё красуется опора подвесной дороги. Официальные городские лица стали поговаривать, что, может быть, вообще зря привезли прах во Владивосток и лучше бы передать его в Хабаровск.

Николай Николаевич при жизни, как подсчитали его современники, проехал по Сибири около 120 тысяч вёрст. Похоже, что и его прах пропутешествует не меньше.

Екатерина Николаевна после смерти мужа уехала в места своего детства и юности. Там, недалеко от города По, она и скончалась в 1897 году. Её похоронили в семейном склепе. Прах графини Муравьёвой-Амурской никто не тревожил. Так их разлучили после смерти.