Всемирный следопыт, 1926 № 07

Каспийские ловцы. Рассказ П. Егорова.

Подойдя к морю, Максим свалил с плеч просушенный, тяжелый парус и сказал:

— А ветер крепнет! Быть сильному шторму!

Товарищ Максима, низкорослый, коренастый Михайла, с которым они вместе хозяйствовали и ловили рыбу, повел носом в сторону моря. Вобрав в широкую грудь холодный воздух, он кивнул головой Максиму:

— Да, это точно. По осень Каспий дюже бунтует. Супротив всех других морей.

Море стонало. Мутные, серые волны топорщились и, перебегая через песчаные отмели, с рассыпающимся глухим звоном набегали на пустынный, отлогий берег. Привязанная к полусгнившей коряге рыбница слегка вздрагивала и лениво колыхалась. Тихо и тоскливо-тревожно поскрипывала мачта, о которую сухо и коротко шлепались болтавшиеся снасти.

Михайла докурил цыгарку и, сплюнув ее в море, вместе с Максимом впрыгнул на судно прилаживать парус и готовить рыболовные снасти. На корме, где помещалась крохотная каютка, возилась с чайником в руках согнувшаяся озабоченная жена Максима.

В воздухе было морозно, отчего парус стал сразу холодным и упругим. Руки Максима и Михайлы быстро коченели.

— Ишь, какой морозяга заколупывает! — Максим стал быстро оттирать иззябшие руки.

Жена выпрямилась и подошла к нему. У ней сильно щемило сердце, и какое-то тяжелое, недоброе предчувствие угнетало ее. Посмотрела на мужа жалостливыми глазами.

— Уж ты, Максим, отложил бы ныне лов. Смотри, право, какой мороз! Весь берег заледенел… Как бы греха какого не вышло… Останься…

Максим смерил жену удивленным, презрительным взглядом.

— Вот они, бабы-то! Теперь самое «красноловье»! В один день можно обеспечить ползимы. Надоть пользоваться, а она «отложил бы лов». Мороза, вишь, испужалась. Нашла, чем стращать старого ловца! То-то глупые бабы. Их только послухай, без хлеба и одежонки насидишься.

Помолчав, он строго и сурово сказал:

— Ну, ты положила там харч, и айда домой! Дома, гляди, ребята пищат. Да, смотри, не забудь напомнить на промысле насчет икры. Скажи, Максим, мол, на лове. Всю икру и рыбу сдаст в Благодатный.

Зная твердый, непреклонный характер мужа, женщина, понуро подобрав платье, сползла с обледенелой рыбницы и остановилась тут же, на берегу.

Максим деловито оглядел все судно. Обернулся к морю, изучая направление ветра. Провел по своему морщинистому, сильно изрытому оспой лицу заскорузлой и крючковатой от воды и веревок рукой.

— Михайла! — обратился он к товарищу, — отчаливай!

Михайла взял длинный багор и уперся в берег, ломая тонкий, рассыпавшийся каскадами лед. Оба навалились на багор. Рыбница медленно поползла от берега.

— Подымай парус! Натягивай снасти! Дюжей! Дюжей!

Парус глухо затрепыхал и выпуклым полушаром выдался вперед, выпрямляясь по мере того, как его задергивали кверху. Судно закачалось, накренилось и, рванувшись вперед, врезалось в волны.

Михайла на ходу подтянул до верху парус и замотал снасти.

Максим круто налег на руль. Судно быстро повернулось корпусом к берегу.

Максим махнул шапкой оставшейся на берегу жене. Она стояла так же молча и

покорно, не отрывая глаз от уходившего в море судна.

Было что-то бесконечно близкое и родное в ее понурой и грустной позе. Глаза глядели будто в самое сердце Максима, отчего ему тоже стало как-то грустно и досадно на себя, на свою грубость к жене. Захотелось сказать ей что-то ласковое. Он поднес руки к губам и, свернув их дудкой, стараясь заглушить шум воды, закричал:

— Выходи послезавтра, в полдень, встречать! Придем с хорошим уловом и гостинцами!..

Обогнув громадную, далеко врезавшуюся в море косу, ловцы вышли в открытое море. Резкий пронизывавший ветер с протяжным ноющим свистом набрасывался на судно и напирал на парус. Парус вздрагивал. С коротким, глухим ропотом натягивался. Снасти бились о мачту и, сорвавшись с бортов, шлепались в море и скользили по воде за несшимся судном, как длинные извивающиеся змеи.

Чем дальше уходило в море судно, тем круче и злобней становились волны. Их гулкий рокот слышался со всех сторон и заглушал слова разговаривавших ловцов.

Максим часто оглядывался и посматривал в ту сторону, где осталась жена. Но берег давно уже скрылся из глаз. Невольно вспомнились ему слова жены, и где-то в глубине его сознания зашевелилась мысль, что она была права. Смутное неуловимое чувство тревоги и раскаянья заползло в его душу. Он понял свою ошибку и видел, что в такой сильный шторм и мороз трудно работать.

От этих мыслей его охватила досада на самого себя:

— Велика беда — буря! И не такую видывали, да не страшились. А еще ловец, моряк! Почитай, сорок годов на море пробыл… Должно, издыхать пора, старая собака! На печи бы лежать.

Максим уверенно тряхнул головой, и лицо искривилось в неискреннюю жуткую улыбку.

— Ничего, мы еще поборемся. — И он еще с большей настойчивостью стал управлять судном, ведя его в разоренную пасть взбудораженного моря.

Судно покорно врезалось в волны и судорожно вздрагивало, будто упиралось и не хотело итти дальше. Брызги рассыпались во все стороны, заливая водой палубу.

Вспененная даль моря подернулась сероватой туманной мглой, которая стала быстро сгущаться и окутывать горизонт мраком. Приближалась ночь, и вместе с ней крепчал мороз и грознее разыгрывалась буря.

Максим хмурился и угрюмо молчал. Михайла был тоже угрюм. Часто крутил замерзшими руками цыгарки и подолгу вглядывался в своего старого товарища укоризненным взглядом. Но говорить с ним не решался, боясь, что тот высмеет и обругает его за малодушие и трусость,

Наконец, Максим не выдержал:

— Надоть найти стоянку, переждать ночь.

— Верно! — обрадовался Михайла, — все равно теперича ничего не сделаешь; зря только потратишь силы.

— Дойдем до рейда и станем промеж других больших судов на якорь. Там вскипятим чайку и погреемся. Вишь, какой холодище-то.

— Так насквозь и прошибает!

— Не вернуться ли? — Михайла робко взглянул на Максима.

— Что?!. — голос Максима прозвучал хотя и громко, но не убедительно.

— Не вернуться ли к берегу, говорю.

— Ты совсем спятил! Да рази можно? Не все ли равно итти к берегу или на рейд? Простоим до утра, да и за работу. Небось сам знаешь, это ведь не вобла и не сельдь, а «красноловье». Последние дни лова…

Ничего не сказал Михайла, только хмуро и уныло опустил голову. Максим заметил это.

— Ведь к берегу все равно трудно пристать. Видишь, темь какая. Как раз вместо берега наскочишь на отмель и сиди тогда. Лукашка-калмык хотел в бурную ночь пристать к берегу и засел на мели на целых девять ден.

Стали держать курс к рейду. Оба с напряженным волнением вглядывались в даль, стараясь из-за взлохмаченных и ставших страшными от мрака волн различить огоньки стоявших на рейде судов.

Ветер бил сбоку. Судно шарахалось в сторону и накренивалось, отчего парус шлепался в воду.

Ловцам приходилось напрягать силы и бороться с волнами, заливавшими палубу. Часто сменяли друг друга у руля. Все нетерпеливей и тревожней вглядывались в даль.

Борта судна, снасти и парус покрылись уже ледяной корой. Всякий раз, когда жестко рвавший ветер сгибал их, ледяная кора с треском лопалась и каскадами мелких кристаллов осыпала судна и ловцов.

Максим сильно хмурил брови и с грубой, настойчивой решимостью подбегал к корме, хватаясь и наседая на руль. А Михайла, засунув руки далеко в рукава, старался согреть их, чтобы скрутить цыгарку.

Кругом стояла непроницаемая тьма. Бледно и жалко светил крохотный огонек на судне. Сотни взбешенных взлохмаченных чудовищ со всех сторон бросались к нему, готовые каждое мгновение проглотить и угасить его слабенькую, жалкую жизнь.

Огней на рейде все еще не было видно.

Ловцы начинали уставать, и движения их стали приобретать нервную порывистую торопливость.

Волны, рассыпаясь у бортов судна, заливали палубу и проникали в трюм, отчего судно все более и более покрывалось нароставшим слоем скользкого льда. Ходить по палубе стало не безопасно, так как легко можно было соскользнуть в море.

Максим и его товарищ — оба остановились на корме. Чувствовали, как сила падает у них, и вместо энергии и настойчивости, необходимой для дальнейшей борьбы со штормом, их стало охватывать какое-то жуткое, мучительное равнодушие. Обледенелая одежда стала тяжелой и сковывала свободу движений. Большие рыбацкие сапоги превратились в громадные ледышки, отчего было трудно поднимать ноги.

Михайла от холода уже не мог крутить цыгарки. Он как-то сразу притих и только с покорной тоской, почти отчаянием, взглядывал на своего старшего товарища.

Максим, весь белый от льда, с глухим, усталым стоном и кряхтеньем напирал на руль и угрюмо молчал.

А море все свирепело. Волны с зловещим рассыпавшимся ропотом хлестали по судну, и холодные потоки воды заливали усталых, измученных ловцов.

На мачте и снастях ледяная кора наростала, и все судно стало белым от льда.

Новая волна с гулким шумом рассыпалась у рыбницы. Целый поток хлынул через борт и окатил Максима с ног до головы. От сильного порыва ветра судно сильно накренилось и метнулось в сторону, изменяя направление. Парус зловеще затрепыхал в воздухе и забился о мачту. Максим бросился к рулю и, напрягая все силы, налег на него.

Что-то вдруг хрустнуло, и штурмовое колесо вырвалось из его рук. Максим упал на обледенелую палубу и крикнул с ужасом и отчаяньем.

— Михайла, Михайла! Руль сломался… Погибли!

Но в ответ слышался только гулкий вой моря и рассыпавшийся звон взлохмаченных седых волн.

Теперь уже пропала всякая возможность бороться со штормом.

Парус затрепыхался еще сильнее. Необходимо было его спустить, чтобы не перевернуло судна.

— Михайла! Парус! Опускай парус! Руби канаты!

Михайлы не было видно. Тогда Максим вытащил из-за голенища огромный нож и пополз по обледенелой палубе к снастям, на которых был поднят парус. Но силы оставили его. Он почти примерзал к полу. Только теперь он почувствовал, как холодно ему. Покорно, как ребенок, он уронил голову и стал тихо карабкаться к каютке.

Там, в темноте, он наткнулся на Михайлу, который свернулся клубком и тихо стонал.

— Плохо наше дело, — склонившись к самому уху Михайлы, прошептал Максим. — Ты слышишь? Мы погибаем…

Михайла зашевелился. От слов товарища у него совсем похолодело сердце. Он хотел что-то сказать, но язык не повиновался. Он только прижался ближе к Максиму и смотрел куда-то во мрак своими оловянными от муки и тупого отчаяния глазами.

Рыбница, брошенная ловцами на волю шторма, металась из стороны в сторону, то поднимаясь на вершину бурливой, клокотавшей стремнины, то вдруг с треском срываясь с нее. Рея с парусом терлась о мачту. Дробно и четко рассыпались по палубе ледышки.

От холода и отчаяния ловцов била сильная дрожь. Ноги и руки коченели и стали будто чужие, а по всему телу расплывалась тяжелая сковывавшая вялость.

Максим опять приник к лицу Михайлы и умоляющим, неузнаваемым голосом протянул:

— Хорошо бы чайку. Душа бы отошла. А тогда можно опять как-нибудь побороться… До рейда недалече…

Михайла зашевелился снова. Надежда, как слабый, чуть тлеющий огонек, засветилась в нем и влила в ослабевшие члены бодрость. Кое-как добрался до своего кармана и полез за спичками. Достал. Чиркнул одну. Сломалась. Другую. Не горит. Еще и еще. Спички оказались подмоченными. Тогда отчаянье с новой силой охватило его. Руки опустились.

Во мраке Максим видел, как скорбно и безнадежно опустилась голова товарища. Его глаза на мгновенье вспыхнули и потухли..

— За-мер-заю!.. простонал он.

Максим прижал его вплотную к себе и как-то сразу надломился и сам.

— Ближе! Ближе!

Михайла!.. Вот так!..

Подыми голову и дыши на меня, а я на тебя. Будет теплее.

Вдвоем не замерзнем.

Михайла, как беспомощный ребенок, приник к старшему товарищу. Тот обхватил его. Оба присмирели, с тупой покорностью прижимаясь друг к другу.

Ноющая боль скользила по телу, подкрадываясь к тяжело дышавшей груди. Оба застыли, не будучи в силах пошевельнуться. Сердце их ныло и замирало. Сильно клонило ко сну… Максим чувствовал, как все ниже и ниже опускалась голова Михайлы и замедлялось его дыхание. Наконец, руки Михайлы разжались, и он медленно повалился на пол.

«Должно, уснул», подумал Максим, и вдруг сам ощутил непреодолимое томление и сонливость. Голова его склонялась все ниже и ниже. Глаза смыкались, и он, как во сне, стал погружаться в какое-то светлое и теплое пространство…

А холодные, взбешенные потоки воды, заливая палубу, прорывались в крохотную каютку и, быстро замерзая, превращали двух прижавшихся друг к другу ловцов в одну сплошную ледяную глыбу…

Уже который раз жена Максима выходит с ребятами к морю встречать ловцов, Ребята ежатся от холода. Прижимаются к матери и все пристают:

— Мамка скоро вернется отец? Не видно рыбницы?

— Сулился притти сегодня, да рази с красноловья скоро вернешься! Почитай, не вернется и завтра. Вишь, шторм-то какой!

Побродив по берегу, шли снова домой и часто по дороге оглядывались в сторону моря. Не видать ли там из-за волн знакомое судно?..

Но впереди расстилалась бесконечная даль седого, взлохмаченного и бурливого Каспия. Серые злобные волны, как грозные великаны, неустанно и стремительно неслись со всех сторон и с страшным ревущим стоном, перебегая песчаные отмели, рассыпались на обледенелом, пустынном берегу.