Высокая ставка

Книга первая Февраль — Нью-Орлеан

«Нет! Нет! Неееееет!»

Дождь лил как из ведра. Казалось, Сент-Чарльз-авеню покрыли вторым слоем асфальта, толщиной в шесть дюймов. В баре «Спортивная жизнь» было тепло и сухо. Телевизор с выключенным звуком показывал, как Лэрри Берд обвел трех защитников, а по радио комментатор с заметным британским акцентом абсолютно беспристрастным голосом лениво рассказывал о скачках, проходящих за пятьсот миль отсюда.

— Вильмас Бой вырывается вперед...

«Нет! Нееет!»

— ...Трансформер идет вторым...

«Ну, давай же, Трансформер, чтоб тебя...»

Снаружи сверкнула молния, проливной дождь, образовав сплошную завесу, загонял редких прохожих в укрытия, барабанил по крыше, стекая потоками по окну.

Лэрри Берд перехватил мяч и пошел в нападение.

— Вильмас Бой вышел вперед на полтора корпуса...

«Ах, чтоб тебя! Ну...»

— ...Вильмас Бой приближается к финишу...

«Нет!»

— ...Вильмас Бой увеличивает отрыв...

«Трансформер!»

— ...Вильмас Бой...

«Где этот чертов Трансформер!»

— ...Вильмас...

«Какого черта...»

— ...опередив ближайшего противника на три корпуса, побеждает Вильмас Бой, на втором месте Трансформер, на третьем Аксиоматик...

Лэрри Берд промахнулся, снова и снова, затем своим коронным броском со средней линии все-таки забросил мяч в корзину, поднял победно кулак.

Сэл уже не слушал радио. Он слышал только свое дыхание, как человек в камере или зверь в ловушке.

Часы над стойкой показывали 2.37. Сэл осмотрел пустой бар, будто никогда его не видел, словно только что хватанул порцию отменного косяка[1]. Все было призрачным, странным. Лошадь на освещенной рекламе пива «Будвейзер» походила на динозавра. Неоновые лампы вокруг бара, казалось, шипели от перегрева. Красные кожаные сиденья напоминали окровавленные куски мяса.

За окном снова сверкнула молния, осветив на миг мокрую Сент-Чарльз-авеню. И снова стало темно, хотя был день. Дождь не утихал.

Сэл знал, что с этого момента его жизнь должна измениться.

Он стоял за стойкой, тупо уставившись в беззвучный экран телевизора, в то время как диктор по радио решил его участь:

— Вильмас Бой приносит двадцать шесть к одному... ...Это самый важный момент в его жизни. Теперь он смотрел на мир совсем другими глазами". Будто заново родился. Этот миг, этот бар, это дождливое воскресенье — он шел к ним все последние годы. Гнев, сомнения, освобождение, страх переполняли его, будто прорвавшаяся в плотину вода.

Он достал из бара бутылку «Джек Дэниелз», налил себе двойную порцию, осушил залпом стакан. Глаза заволокло туманом, будто обожгло. Он снова наполнил стакан и, вздрогнув от неожиданности, расплескал содержимое, когда на стойке бара зазвонил телефон.

— Да, — ответил он и не узнал собственный голос.

— Это Тони Зет. Три сотни на Комбэка в пятом заезде в Гольфстриме.

Лэрри Берд бросал со штрафной черты. Ему это раз плюнуть. Сэл наблюдал, как брошенный мяч отскочил от стеклянного щита и провалился в корзину.

— Эй, слышишь? Мы с Тони Зетом хотим поставить на Комбэка в пятом заезде в Гольфстриме.

— Понял. — Сэл положил трубку и записал ставку и номер заезда в блокнот, лежавший рядом с телефоном. Листок с записью он оторвал и отнес в маленький обшарпанный кабинет по другую сторону бара, чтобы приклеить в одну из ячеек на старомодном столе с убирающейся крышкой. Над столом висел календарь с рекламой виски «Блэк Лэйбл» и измятый листок с фотографией томной блондинки. Дождь барабанил в высокое мрачное окно.

Сэл растерянно оглядел свой захламленный кабинет, соображая, что делать дальше.

В баре снова зазвонил телефон, и Сэлу пришлось вернуться туда.

— Это мисс Рэйчел Силверстайн, но никаких фамилий по телефону. Полторы тысячи на Орейли в третьем заезде в Санта-Аните. На выигрыш.

— Понял.

Сэл опустил трубку на рычаг, но вдруг поднял снова и положил рядом с аппаратом, глядя на телефонный шнур, словно на змею. Отсоединенный телефон в конторе букмекера! Это просто кощунство. Если бы Малыш Джонни увидел, убил бы. Все равно убьет, мелькнуло в голове. От этой мысли мозг его прояснился.

Он вспомнил, что сказал ему однажды отец, когда проиграл все деньги на скачках, а потом его загребли за распитие дешевого виски с таксистами на улице Фэйр-Граундс. Сэл тащил его домой в их хибару на Сент-Клауд-стрит, и этот ободранный пропойца сказал: «Не сердись на отца, Сэлли. Нам, игрокам-дегенератам, надо радоваться поражениям».

Сэл вернулся в кабинет и сел на заваленный всяким хламом стол. Из нагрудного кармана рубашки он достал маленький красный блокнот, аккуратно раскрыл его и положил перед собой на грязную промокашку. Он просмотрел тщательно записанные в столбик имена и цифры, затем перевернул несколько страниц и нашел последнюю запись, обведенную кружком, 79,542. Вот что у него было утром, всего несколько часов назад. Почти восемьдесят тысяч в кармане. Он мог остановиться, он должен был остановиться, и тогда имел бы кучу денег. Семь тысяч вернул бы наконец Малышу Джонни, тысячу восемьсот отдал бы в налоговую инспекцию. Он мог сделать демонстрационную запись своих песен, доехать с ней в Лос-Анджелес или Нью-Йорк, с помощью опытного юриста продать за хорошую цену, хватило бы и на поездку первым классом. Он провел несколько бессонных ночей, мысленно подбирая себе музыкантов. Конечно, нью-орлеанские пижоны. Во всей стране таких больше нет. Он собирался записываться на этом новом оборудовании, сорок восемь дорожек. Две по двадцать четыре, объединенные вместе! Черт возьми! У них там еще новейший электронный синтезатор. Этот проклятый инструмент мог звучать как симфонический оркестр, сам записывал все на кассету и выдавал такие басы, каких никто никогда не слышал.

Всю ночь Сэл строил планы. Последние две недели ему необычайно везло, накануне он вернулся домой с выигрышем в восемьдесят тысяч долларов. Нет, он не сорвал ни одного выигрыша, он планировал схему сделки с одним подонком за десять, может быть, даже пятнадцать процентов с прибыли. Два Джека, так звали подонка, находясь в Нью-Йорке, вмиг мог вычислить, что Сэл не является официальным маклером, а все деньги забирает себе, тогда Малыш Джонни послал бы кого-нибудь для разборки, прежде чем Два Джека выдаст Сэла. А может, и раньше. Этот чертов Два Джека ненавидел Малыша Джонни. Так что Два Джека мог взять себе его деньги, затаиться на пару месяцев, а потом встретить Сэла Д'Аморе.

Так он все распланировал. Всего несколько часов назад. Всего одну ставку назад.

Сэл склонился над красным блокнотиком, потер виски пальцами. Он был невысоким, смуглым, тридцати восьми лет, с густыми черными волосами и поразительно красивым лицом. И еще он был по уши в дерьме.

Он включил счетную машинку. Она щелкнула, загудела, и на голубом поле появился ноль. Он набрал сегодняшние суммы и нажал на клавишу итога. Появились цифры. Один — семь — девять — два — два — два. Сто семьдесят девять тысяч двести двадцать два. Доллара. Минус. МИНУС. Сто семьдесят девять тысяч двести двадцать два.

«Нам, игрокам-дегенератам, надо радоваться поражениям».

Сто семьдесят девять тысяч двести двадцать два доллара.

В никуда.

В никуда, как в могилу.

«В этот раз я сорву куш».

К горлу подступила тошнота, и он испугался, что его сейчас вырвет.

Он пошел к бару, налил себе из бочки имбирного эля. Пил медленно, перед беззвучным телевизором. Баскетбол кончился. Рисованная собака обращалась к своим невидимым зрителям. Дождь не утихал.

Сэл снова уселся за стол. Экран счетной машинки все еще показывал 179,222.

Рассеянно, забыв о реальности, Сэл переписал сумму на листок бумаги. Он зарабатывал триста долларов в неделю, когда был тапером в баре «Кинг Луи». Все, что он скопил в этом баре и здесь, принимая ставки, добавилось к сумме, которую он задолжал Малышу Джонни. Он мог бы зарабатывать на сотню больше, играя на свадьбах или в ночных клубах. Скажем, четыреста пятьдесят в неделю. Переехал бы к отцу, ел бы четыре раза в неделю бобы — ах да, налоговая инспекция! Чтоб ей пусто было. Расходует он на жизнь сто — сто двадцать пять долларов в неделю, платил бы Малышу Джонни триста пятьдесят, и за год накопилось бы сто восемьдесят тысяч. Боже! Это значит, еще десять лет вести жизнь неудачника, есть из консервных банок, ездить только автобусом. Не тратить ни гроша на одежду и уж конечно на запись. Минутку! О чем он? Что значит три с половиной сотни в месяц в сравнении с долгом сто восемьдесят тысяч?

Всю жизнь он будет платить кредиторам и все больше и больше залезать в долги. Всю свою собачью жизнь.

Но это бы еще ладно. Гораздо хуже было то, что в любой момент у него могли отнять жизнь.

Он достал сигареты. Он никак не мог бросить курить, хотя за последние годы голос у него сел и он теперь не мог брать высокие ноты. Однако сейчас он меньше всего думал об этом.

Думал он о другом. О ста восьмидесяти тысячах. К неприятностям Сэл приготовился еще месяц назад, когда его взяли в этот бар на работу. Это было все равно что поручить лисе охранять курятник. За первые две недели он не выиграл на скачках ни разу и начал ставить на баскетбольные матчи, матчи НХЛ, но и тут ему не везло. На кого бы он ни поставил — все проигрывали. И он задолжал нескольким букмекерским конторам около семи тысяч долларов. Семь тысяч, которых у него не было. И его старик пошел к Малышу Джонни, Малышу Джонни Венезия, потому что они с Малышом Джонни учились в незапамятные времена в одной итальянской школе Святой Марии, а потом Малыш Джонни выбился в люди. Заплатил Все долги, хоронил неугодных, побывал в Анголе и стал вторым человеком в городе и окрестностях, правой рукой Большого Босса, владеющего двумя кабаками на Бурбон-стрит, забегаловкой на Сент-Джоне и тремя барами в районе Джефферсон, был крупнейшим букмекером в юго-восточной Луизиане. Малыш Джонни уладил проблемы с долгами Сэла, например, в банке «Ирландия», заплатил конкурирующим конторам — половину суммы он должен был самому Джонни. И когда Сэл признался, что ему будет трудно выплачивать еженедельно по двести десять долларов, Малыш Джонни пристроил его на работу здесь, в баре «Спортивная жизнь», пока не подыщет ему место в собственном клубе в качестве певца и музыканта. В обязанности Сэла входило следить за дневной работой бара, когда его посещали хозяева, что случалось нечасто, принимать ставки по телефону, что случалось гораздо чаще, и тогда Малыш Джонни должен был брать с него на сотню в неделю меньше. А так как работа настоящего бармена стоила бы ему пятьдесят долларов в день, Малыш Джонни был весьма доволен. Основная сумма долга в семь тысяч долларов оставалась неизменной.

Малыш Джонни смотрел на него как удав на кролика и говорил: «Когда преуспеешь в своем шоу-бизнесе, тогда и отдашь долг».

А потом седой коротышка, ростом почти с Сэла, смеялся своим знаменитым резким смешком.

Все это время Сэл работал на него задаром, весь день, словно раб, отдавая Малышу Джонни треть того, что зарабатывал как тапер в музыкальном клубе.

Ну и жизнь!

Теперь, глядя на цифры на экране счетной машинки, Сэл понимал, что все не так уж и плохо.

Первую неделю он осваивал свою не очень сложную работу. Отвечал на телефонные звонки, изредка разливал пиво и записывал ставки. О всех суммах свыше двух тысяч пятисот долларов следовало сообщать Питу Карандашу, главному бухгалтеру Малыша Джонни, работающему в Джефферсоне. Район Джефферсон был оплотом Малыша Джонни, так о нем написал журнал «Тайм», и никому в Джефферсоне не могло бы прийти в голову наехать на Малыша Джонни Венезия. Каждый раз, когда делалась большая ставка, Сэл звонил Питу Карандашу, а тот перекидывал часть этой ставки в другие букмекерские конторы, чтобы никому не было обидно.

Бар и гостиница «Спортивная жизнь» были главным источником дохода Малыша Джонни. Бизнесмены из Международного Торгового Центра и известные юристы останавливались здесь по пути домой пропустить пару стаканчиков и сыграть на тотализаторе. Захаживали сюда и богатые евреи, сделать ставку именно у Джонни. Им льстило иметь дело с Малышом Джонни Венезия, убийцей, королем Мафии, правой рукой Самого. Это же испытывали преподаватели колледжа в Тулане и священники из Лойолы. А Малыш Джонни требовал строгого подчинения от старых итальянцев и игроков, начиная с бульвара Канал до Французского квартала, — по крайней мере от тех, кто там остался, а не переехал подальше от черномазых. Малыш Джонни был из этих мест, и его люди просто обожали его. Множество новоиспеченных влиятельных черных политиков играли на его тотализаторе, это было так же обязательно, как белый секретарь и белая любовница. К тому же Джонни всегда аккуратно выплачивал деньги победителям, чего нельзя сказать о черных букмекерах.

Внимательно, почти машинально, Сэл переписал шесть цифр в свой красный блокнотик: 179,222. Он не верил своим глазам.

Он начал не сразу. Когда в третье воскресенье его работы миссис Романо позвонила из своего мясного магазина и поставила, как всегда, сто долларов на верный проигрыш — она выбирала лошадей по красивым именам, — Сэл увидел, что Баттон-и-Бауз, лошадь, рожденная для того, чтобы на нее поставила миссис Романо, имела шансы три к одному. Вместо того чтобы записать ставку Романо с ее личным кодом и сообщить о ней Питу Карандашу, чтобы тот занес ее в компьютер вечером, Сэл записал ставку с кодом другого постоянного клиента и, вспомнив, как он обманывал своего пьяного отца, поставил на кобылу, которая в девяти предыдущих заездах приходила в числе призеров. Лошадь пришла первой. Судьба Сэла была предрешена.

Две недели у него была полоса удач. Нет, он не выигрывал каждый заезд — это было невозможно, — но каждый день после работы он изучал поток цифр, быструю смену победителей и побежденных, места и заезды, и каждую ночь он становился богаче. Иногда, придя поздно ночью после выступления в баре «Кинг Луи», он просиживал с этими цифрами до следующего вечера, рассчитывая и мечтая, складывая и отделяя. И с каждым днем он все больше запутывался в своих махинациях. Чью ставку украсть? На чье имя поставить? Кто выиграл сегодня? Кто проиграет завтра? Но у него все получалось, сердце пело от радости до вчерашнего вечера, когда он получил выигрыш за две недели, почти восемьдесят тысяч. ВОСЕМЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ! И он решил остановиться. Взять наличными и смыться.

А теперь сто восемьдесят тысяч долга.

И все из-за одной ставки, одного телефонного звонка.

Большая ставка. К черту эту ставку!

— У меня для вас много денег, — сказал Альберт Кастилья своим высоким, приторным голосом. — Вильмас Бой в третьем заезде в Гольфстриме. — Он помолчал. — Двадцать штук.

Сэл лихорадочно соображал: «Вильмас Бой? Вильмас Бой? Какой еще Вильмас Бой?»

— Хорошо? — спросил Альберт Кастилья.

«Третий в Гольфстриме? Кто там еще заявлен?» — Сэл уже достал список участников.

— Вы приняли ставку? — поинтересовался Кастилья.

— Э... м... — Сэл запнулся. — Если я не перезвоню вам через пять минут, ставка принята.

— Пять минут?

— Да.

— Хорошо.

Он схватил списки участников и листал страницы, пока не нашел третий заезд в Гольфстриме. Он просмотрел его.

«Какой еще Вильмас Бой? — подумал он. — Эта кляча ни за что не выиграет. Победит Трансформер». Сэлу было ясно, что даже если не он, Вильмас Бой не войдет в число призеров. Ни за что. У шести остальных участников шансы были как у Вильмас Боя.

Сэл чувствовал, как учащенно забился пульс.

Одну минуту! Одну минуту! В его ушах звучал голос его сицилийской бабушки: «Сальваторе. Помни. Не то, что ты ЗНАЕШЬ. Не то, кого ты ЗНАЕШЬ. А то, ЧТО ты знаешь. И то, КОГО ты знаешь. Помни».

Альберт Кастилья никогда не делал больших ставок. Почему вдруг сегодня? Почему на этот заезд? Почему на эту лошадь?

Сэл вспомнил — он слышал, что Альберт Кастилья ездил в прошлом году в Майами на кого-то работать. Вернулся с девушкой-колумбийкой. И когда та забеременела, женился на ней.

Может это что-то значить? И если да, то что? Вдруг этот Альберт Кастилья что-то знает о заезде?

«К черту, — сказал себе Сэл, — не может такого быть».

Он снял трубку, набрал номер Пита Карандаша. Слушая гудки, старался не смотреть на лежавшие перед ним списки участников.

— Да, — ответил Пит Карандаш.

— Это Сэл. Одна на двадцать тысяч. Третий в Гольфстриме.

— Да? Кто?

Сэл не мог говорить.

— Какая лошадь? — повторил Пит Карандаш. — Ну что с тобой? Что?..

— Трансформер, — услышал Сэл собственный голос. — Двадцать тысяч на Трансформера в третьем заезде в Гольфстриме.

«Да! Да!»

— На победу?

— Да, — сказал Сэл. — На победу. Победить их всех. Победить всех ублюдков.

Пит Карандаш шуршал бумагами на том конце провода.

— Хорошо, — ответил он наконец. — Записано.

За окном сверкнула молния, над вымокшим городом прогремел гром.

Сэл оказался в безвыходном положении.

Что ему делать?

Бросил взгляд на испещренные пометками списки участников скачек. Потом на состав следующих заездов. Просмотрел заявленных на старт лошадей. Может, выбрать фаворита? Беспроигрышный вариант, еще один победитель. Или обмануть Пита Карандаша ставкой на двадцать тысяч?

Часы на стене показывали 3.32. Через час во Флориде. Минутку. Сознание его прояснилось, он услышал по радио голос с британским акцентом. Слишком поздно. Он снова помрачнел. Ничего нет скучнее на свете для Сэла Д'Аморе, чем спортивное состязание, на которое он не сделал ставки. Оно как телерепортаж об арабах, убивающих друг друга. Кому до этого дело?

Вот пятый заезд — кровь бросилась Сэлу в голову, — до боли знакомое ощущение. Нотсомачэзапип бежал в пятом заезде по центральной дорожке. Сэм любил эту лошадь, всего две недели назад она принесла ему три тысячи. Трижды победила в семи последних заездах. Отличная лошадь. Кто жокей? Черт! Анджел Вальдес. Классный наездник. К тому же его должник. Как он допустил, чтобы Трансформер проиграл? Как? Но это было тогда, а сейчас совсем другое. Сэл чувствовал растущее напряжение. Он выиграет. Наверняка. Какие ставки перед стартом на эту заразу? Он быстро посмотрел в списках участников: 5 против 2. К моменту старта будет, вероятно, 2 против 1, но не все ли равно, ему просто нужно удвоить сумму. Он не хотел ИГРАТЬ, Боже мой, ему нужна только победа, и эта лошадь с Вальдесом в седле — верный выигрыш. Стопроцентная победа. Ему только оставалось придумать, как сделать ставку. Боже, кричал его внутренний голос, двести тысяч не положить никак.

«Я должен», — произнес вслух Сэл. Вариант беспроигрышный. Нотсомачэзапип? Черт. Эта лошадь просто не умеет проигрывать. Возможно, после этого заезда он сможет со всеми рассчитаться и у него даже появятся деньги на отличную профессиональную запись. Четыре-пять песен, а то и целый альбом. Он подпишет контракт со звукозаписывающей фирмой и забудет обо всем этом ужасе.

Сэл вернулся в бар. Мультфильм закончился, и теперь шел старый черно-белый фильм. Богарт и Робинсон, в своих обычных, будто с чужого плеча, костюмах, переругивались.

Неожиданно, в тот самый момент, когда Сэл снял трубку, дверь распахнулась, и в бар ворвались семеро.

Мысль о ставке тотчас улетучилась из головы Сэла. Что он натворил! Страх хлестнул по его лицу, навалился на него всей своей тяжестью.

Все семеро, три женщины и четверо мужчин, насквозь промокшие под дождем, смеясь и чертыхаясь, встряхивали свои плащи, распространяя исходивший от них запах вина. Женщины — лет тридцати, хорошо сложенные, с усталым видом и печальными глазами, типичные проститутки, лишенные каких бы то ни было индивидуальных черт. Мужчины — все люди Малыша Джонни. Джимми Вэн, городской воришка и сутенер, выросший с сыновьями Малыша Джонни. Джуниор Венезия, один из младших сыновей Джонни, жестокий и капризный недоумок. Говорили, что он постоянно носит с собой особый молоток и не задумываясь пускает его в ход. Самый старый из них шестидесятичетырехлетний Даго Ред Ла Рокка, ровесник Малыша Джонни, не один год добивался сближения с коротышкой. Пять лет отсидел в тюрьме Луизианы, обеспечив себе таким образом постоянное место в организации Малыша Джонни. Даго Ред считал себя полностью зависимым, везде бегал с мальчиками Джонни, приворовывал, продавая кокаин итальянцам и героин неграм, играл в карты, давал деньги в долг под проценты и даже занимался сутенерством на стороне, что забавляло его дружков. Если Малышу Джонни надо было кого-то убрать, он поручал это Даго Ред Ла Рокка.

Сэл проглотил этот факт, но переварить не мог никак. Не менее опасен был и четвертый из семерых. При его появлении Сэл никак не мог унять дрожь в руках и все время их прятал.

Ники Венезия по документам числился племянником Малыша Джонни, сыном его младшей сестры Розы. Все в городе знали, что он незаконнорожденный сын Малыша Джонни, но молчали об этом. Никто и пикнуть не смел. Настоящей матерью Ники была молодая, пышнотелая стриптизерша мексикано-гавайского происхождения. В начале пятидесятых она каким-то образом оказалась в Нью-Орлеане, в одном из злачных мест, принадлежащих Малышу Джонни. Тот сразу оценил ее смуглую, но не темную кожу. Когда она забеременела, Венезия, уже несколько лет не имевший детей, ни законных, ни незаконных, поселил девушку в роскошной квартире, куда приносил ей жирную сицилийскую пищу, приготовленную по рецептам его матери. Он называл это детским питанием. Через три дня после рождения ребенка Малыш Джонни передал его на попечение своей бездетной сестре. В ту же ночь один из его людей отвез мать ребенка в публичный дом в Батон-Руже, где мужчины щедро платили за возможность припасть к ее огромной молочной груди, потом продал в другой публичный дом в Техасе, там она и сгинула.

Ники, как говорили, был любимым племянником и обожаемым сыном Малыша Джонни. Даже четверо его сыновей любили этого сорванца, и Ники с детства привык к мысли о том, что любое его желание в семье будет выполнено. Именно по этой причине многие держались подальше от Ники.

— Чертов дождь! — сказал Даго Ред Ла Рокка высоким, с хрипотцой голосом, снимая плащ и стряхивая с него воду. — Чертов дождь! Надо бы отменить сегодняшний парад.

— Нет, Ред, — запротестовала одна из проституток, крепкая румяная блондинка, с тягучим техасским произношением. — Я никогда не видела парад «Марди Грас»[2]. Думаешь, его отменят?

— Дождь не утихает. — Голос Даго был звуковым аналогом наждачной бумаги. Поговаривали, что его голосовые связки были повреждены. Когда-то кто-то давным-давно пытался его отравить. Здорово рискнул бедняга — первое, что приходило всем в голову. С такими, как Ред Ла Рокка, лучше не проделывать подобных вещей.

— Сэл! — поприветствовал его Джимми Вэн, вешая плащ на высокий стул у стойки бара. — Как ты?

— Ничего, — ответил Сэл тихо.

— Красавчик Сэлли, — Даго Ред заметил Сэла. — Красавчик Сэлли. Поцелуй нас, малыш. — Даго Ред засмеялся, и это было похоже на скрежет железа.

Все семеро уселись у стойки: мальчик, девочка, мальчик, девочка.

— Ну, Сэл, — вкрадчивым голосом начал Ники Венезия, — ты ведь бережешь деньги Малыша Джонни?

Сэл не понял, был вопрос риторическим или Ники хотел услышать ответ. Вранье лишь усугубило бы его вину. И Сэл решил промолчать.

— Ты поставил? — спросил Ники.

— Что?

Ники смотрел на него в упор. Смешение разных кровей в Ники сказалось на его внешности: смуглые миндалевидные глаза, смуглая кожа. Ему страстно хотелось быть сицилийцем, в большей степени, чем его родственники. Взгляд его темных глаз был мягким и в то же время холодным, как и голос.

— Ты сделал ставку? — Он кивнул на телефонную трубку, которую Сэл держал в руке.

— Да, — сказал Сэл, положив трубку на место.

— Значит, ты бережешь деньги Малыша Джонни? — Губы его улыбались, но глаза были ледяными, как река в феврале.

Сэл через силу улыбнулся.

— Стараюсь.

— Да, — просипел Даго Ред со смехом, — ты уж старайся, а то я тебе, Сэлли, кое-что отрежу, и будешь ты моей барышней. Ха! Ха! Ха! — Смех его напомнил грохот камней в пустой пивной банке.

Ники тоже засмеялся, а потом сказал:

— Хорошо бы выпить, а то что-то здесь скучно.

— Так ведь холодно на улице, — просипел Даго Ред.

— Всем выпивку, — приказал Ники.

— Вина моим солдатам и сена кобылицам, — пошутил Джимми Вэн, и все засмеялись.

Сэл быстро достал бутылку «Краун Ройал». Напиток крутых нью-орлеанских парней.

— Всем? — спросил Сэл, разливая по стаканам.

— Ой, нет! — сказала одна из проституток, симпатичная темноволосая женщина с голубыми глазами и веснушками на носу. — Ненавижу эту дрянь. Сделай мне ром с кока-колой.

— Уже делаю, — ответил Сэл.

Вдруг зазвонил телефон.

— Эй, следи получше за папочкиными деньгами! — Суровый Джуниор Венезия впервые за все время раскрыл рот, и все опять засмеялись. Джуниор был невысок и кряжист, как бочонок. Глаза бегали под нависшими бровями, словно у зверя.

Снова зазвонил телефон.

— Ты будешь отвечать или нет? — спросил Ники.

— Сейчас, — Сэл поднял трубку.

— Моя лошадь выиграла, — услышал он голос Альберта Кастильи.

— Одну минуту, я перейду в кабинет.

Сэл нажал на кнопку и принялся за коктейль, пытаясь выиграть время.

— Ред, ты правда думаешь, что парад перенесут? — протянула желтоволосая девица.

— Парад под дождем не бывает, девочка.

— Вот черт!

Джимми Вэн, сидящий по другую сторону стойки, сказал:

— Его уже два раза переносили. Если дождь затихнет, парад состоится.

— Ты думаешь, Джимми? — допытывалась блондинка из Техаса.

— Да, пусть только дождь поутихнет.

Сэл закончил последний коктейль и пошел в кабинет, вытирая руки о полотенце.

— Охота было выходить на улицу из-за этого дурацкого парада, — заметил Ники. — Толпа разодетых телок еле тащится.

Джуниор Венезия, как обычно, залпом выпил свою порцию и, хрустя кубиками льда, сказал:

— Я видел по телику: ВМФ может запросто остановить дождь, когда захочет.

— Да ты что? — удивилась симпатичная проститутка с веснушками.

— А я ни разу не видела парад «Марди Грас», — пожаловалась блондинка.

— Да, — продолжал Джуниор, — у них есть такая бомба, стоит бросить — и ураган затихает.

— А это ураган? — спросила блондинка, покосившись на барабанящие по окну капли дождя. — Я никогда не видела урагана.

Сэл вошел в кабинет и взял трубку.

— Моя лошадь выиграла, — сказал Альберт Кастилья.

— Да, я знаю.

— Когда можно приехать за деньгами?

— Видите ли, Малыш Джонни сказал, что сейчас нет такой суммы и потребуется время, чтобы ее собрать.

— Черт! — рассердился Альберт Кастилья. — И долго я буду ждать?

— Ну, сегодня воскресенье...

— К черту. Передай Малышу Джонни: мне нужны деньги сегодня.

Сэл на секунду задумался. Теперь это уже не имело значения.

— Приходите вечером после десяти.

— Приду, и не один. — Он повесил трубку.

— Ты не видела в Техасе ураганов? — удивился Даго Ред. — Я знаю, в Техасе бывают ураганы.

— Но не в Амарильо, душка. Я ничего такого в Амарильо не видела.

Голубые цифры все еще светились на экране счетной машинки. Сэл выключил ее, положил в карман красный блокнот. Большая ставка. Он вернулся в бар.

— Сэл, где ты теперь играешь? — спросил Джимми Вэн, подтянутый мужчина лет тридцати пяти, с большими залысинами и в роговых очках. С виду бухгалтер, он виртуозно управлялся с отмычками. Без пота, как говорят воры. — Может, послушаем тебя вечером, потанцуем. Так где ты играешь?

— Музыкальный клуб в баре «Кинг Луи».

— Работаете по воскресеньям?

— Отдыхаем по понедельникам. Но у меня больше нет группы, Джимми.

— У тебя больше нет группы?

Блондинка, подошедшая к музыкальному автомату, стуча высокими каблуками, повернулась к ним и закричала:

— Ред, милый, пусть дождь кончится! Я хочу посмотреть парад «Марди Грас»!

— Говорю тебе, Сандра, забудь о параде. Его опять отменят к чертям. К тому же шлюхам нечего по парадам шляться, шлюхам надо работать. Все отели переполнены.

— Ах, Ред, это все семьи с детьми приехали на парад. — Она опускала в автомат монеты.

— Черт, верно, — вздохнул Даго Ред. — В этих отелях, должно быть, полно легавых. Только поэтому сюда и приезжают.

Блондинка выбирала мелодию.

— Ах, Ред, я шесть недель не выходила из дому, с того дня, как с тобой познакомилась.

Даго Ред весело зарычал.

— Я пропущу самое веселое, Ред. Из-за этого проклятого дождя они все отменят.

Ники Венезия закурил.

— Самый дождливый карнавальный сезон в моей жизни, — сказал он, покусывая кончик сигареты, — дождь льет каждый день.

Заработал музыкальный автомат. Из него понеслись звуки старинного вальса, исполняемого на фортепиано.

— Эй, Сандра, — заревел Даго Ред, — ты опять за свое? — Торс Даго был постоянно наклонен вперед, как у гориллы. Прозвище Ред[3] он получил еще в молодости, когда сидел в тюрьме и был ярко-рыжим. Сейчас волосы его побелели, а лицо приобрело нездоровый серый оттенок. — Надоело это слушать.

Кенни Роджерс пел:

В баре в Толедо невзначай

Кольцо потеряла, когда пила чай...

— Душка, Ред, Ники говорит, что они все отменят из-за дождя.

— У ВМФ есть против него средство, — заявил Джуниор Венезия. — Разгонят навсегда.

— Приготовь нам еще, Сэлли, — обратился Джимми Вэн к Сэлу и положил сотню на стойку бара. — И о себе не забудь.

Сэл принялся смешивать коктейли.

— Спасибо, Джимми, один выпью.

— Значит, у тебя больше нет группы, Сэлли?

— Это ненадолго, Джимми.

Не умею смеяться, разучился шутить.

Значит, уже недолго мне жить...

— Это же была лучшая группа, когда вы играли в «Касабланке», лучшая нью-орлеанская группа...

— Так вот где я тебя видела, красавчик.

Она говорила хрипло, с пошлым бруклинским акцентом, гундосила, но бледное лицо с тонкими чертами было ангельским, стянутые на затылке рыжие волосы заплетены в тяжелую косу. Она была новой девкой Ники и тесно к нему прижималась.

— Ты Сэл Д'Аморе. Моя сестра училась с тобой в Николсе.

— В Николсе, — взревел Джуниор Венезия, словно горилла при виде банана. — Там теперь одни негры. Они повесили сына Куза Алмерико за ноги из окна. Мальчишка даже обмочился со страху.

— Ты помнишь Милдред О'Рурке?

Сэл помолчал, держа бутылку над стаканом, уставившись на рыжеволосую женщину и тщетно пытаясь вести себя непринужденно.

— Такой же нос, ростом чуть ниже тебя. Волосы немного темнее?

Проститутка улыбнулась.

— Она, а я ее младшая сестра. — Она отодвинулась от Ники, выпрямилась и протянула Сэлу руку. — Меня зовут Хеди О'Рурке.

— Ты только посмотри на нее, — сказал Ники презрительно. — Шлюха пожимает руку. Эй, тебе за это не заплатят.

Джуниор залпом выпил свой бурбон и принялся грызть лед.

— Мальчишка целый год не обедал. Эти проклятые негры выколачивали из него все деньги, которые ему давали на обед.

— Слышал, что с Разу случилось? — вмешался Даго Ред.

Ники повернул голову.

— Нет, а что? На следующую неделю у нас с ним кое-что запланировано.

— Не рассчитывай на него. И это надолго. Его замели в доме судьи Лабурдетта с набором отмычек, носками на руках и кольтом в кармане.

— Идиот, он что, поперся с пушкой в дом к судье?

— Говорю же тебе. Они запросили залог в четверть миллиона.

— О, Боже!

— А я что говорю.

Хеди, рыжая проститутка, наклонилась через стойку к Сэлу, который продолжал готовить коктейли, только бы быть чем-то занятым.

— Я окончила школу в семьдесят девятом. Ваша группа играла на выпускном вечере. На катере «Президент»?

Сэл пожал плечами.

— На «Президенте» было много выпускных вечеров.

— Да, но тогда два пижона прыгнули с верхней палубы в воду, помнишь?

Сэл заставил себя улыбнуться.

— Да, помню.

— Какая была ночь, — засмеялась Хеди. — Никогда не забуду. Я танцевала под вашу музыку до трех или четырех утра.

— Да, мы играли в два раза дольше.

— Никогда не забуду ту ночь. — Она улыбнулась ему. — Меня к тебе тянуло. Ты был для меня самым красивым мужчиной. Я всю ночь вертелась перед сценой. Хотела наброситься на тебя и твой орган. — Ее глаза сверкнули, когда она поняла свою случайную шутку. — На твой орган! — Она громко рассмеялась.

— Налей нам еще, Сэл. — Джимми кивнул на бутылки в баре. Джимми сорил деньгами, особенно когда бывал пьян, и остальные тоже. — И о себе не забудь, Сэлли.

«Какого черта, — подумал Сэл, — мне надо напиться. По крайней мере, не почувствую боли, когда мне будут ноги ломать».

Не будь идиотом, возразил внутренний голос. Ноги тебе переломали бы за двадцать тысяч. Но тебе перережут глотку. Ты сам себе вырыл яму.

Ники снова закурил.

— Разу не понимает, что на этот раз ему не выкрутиться? Что его ждут нары?

Даго Ред посмотрел на Ники.

— Ники, его замели в доме судьи, с оружием.

Ники кивнул и крепко сжал губы. В минуты гнева лицо его, казалось, темнело.

— И как только он додумался переться к судье домой? — Ред повернулся и положил локти на кожаную обивку бара, тянувшуюся по краю стойки.

— Это все сын судьи подстроил.

— Спятил?

— Ничего я не спятил. Мальчишка ходит в школу в Тулане, и они с ребятами покупали у Разу кокаин. Он-то все и придумал. Дал Разу ключи, схему расположения комнат и секретный код тайника.

— Господи Боже!

— Ну, а я что говорю?

— Эй! — кликнул Джимми Вэн Сэла и указал на висевшую в баре фотографию рыбака с пойманной рыбиной. — Дай мне эту картинку. — Он положил на стойку бара пакетик, на четверть наполненный кокаином. — Повеселимся.

— Повеселимся, — поддакнула симпатичная проститутка с веснушками.

За окном сверкнула молния. Даго Ред, глядя в зеркало за стойкой, причесывал свои седые волосы.

— Разу сказал, что если ему светит от пяти до десяти...

— Ред, — громко пожаловалась проститутка из Техаса, — ты видишь, какая молния, не видать мне парада.

Ники Венезия положил руку на плечо старика.

— Ты зачем позволяешь своей шлюхе перебивать тебя?

Даго Ред уставился на Ники и только хотел повернуться к своей желтоволосой подружке, как снова заиграл музыкальный автомат.

— Эй, Сандра! — воскликнул Даго Ред, отвернувшись от Ники. — Опять эта дрянь, — он театрально закатил глаза, — ты же знаешь, как я это ненавижу.

— Ред, — засмеялась Сандра, поддразнивая его.

Ники Венезия спрыгнул с высокого стула, подошел к автомату, взял его с обеих сторон за голубой корпус, наклонил к себе и ударил о стенку. Игла царапнула пластинку, и пластинка встала обратно. Присутствующие не сводили с него глаз. А он, стоя ко всем спиной, ждал. Когда пластинка перевернулась и снова заиграла музыка кантри, Ники проделал то же самое. А затем снова и снова, пока автомат наконец не замолчал. Ники повернулся и обвел всех взглядом. Его лицо потемнело. Глаза стали колючими и в то же время затуманенными, холодными и жгучими. Он шагнул к бару и посмотрел на Сэла.

— Дай несколько монет.

Сэл быстро открыл кассу и взял горсть красных полированных жетонов для автомата. Протянул их Ники, избегая смотреть ему в глаза. Ники вернулся к автомату и медленно, один за другим, опустил туда все жетоны. Затем нажал на кнопки. Зазвучал веселый рок-н-ролл, но когда провалился последний жетон, раздался популярный в пятидесятых блюз, песня Ли Дорси.

Ники снова повернулся к компании. Теперь уже с улыбкой и веселым блеском в глазах, словно утихомирившийся ребенок. Он прихлопывал в такт.

— Вот это другое дело. — Он широко улыбнулся и пустился танцевать, скверно, но с энтузиазмом, скользя по черно-белому кафельному полу.

— Давай, техаска, — обратился он к желтоволосой проститутке, — станцуй со мной.

Та уже снова сидела у бара. Она нервно улыбнулась, было заметно ее смущение и испуг. Она взглянула на Даго Реда.

— Давай, Сандра, потанцуй с мужиком, — проскрипел Даго Ред и слегка шлепнул ее.

Сандра пожала плечами, застенчиво улыбнулась, провела рукой по копне крашеных волос, затем спрыгнула со своего места и подошла к танцующему Ники.

— Ну-ка, деревня, — засмеялся Ники, — покажи, на что ты способна. — Они закружились в танце.

Остальные наблюдали за ними, на их лицах было написано облегчение; они повернулись к бару и продолжали выпивать.

«Боже, — подумал Сэл, — даже эти пижоны его боятся».

В темном небе сверкнула молния, по крыше прокатился гром.

Джуниор Венезия разгрыз кусок льда и уставился в потолок:

— Этот ВМФ может все прекратить, если захочет.

Сэл Д'Аморе впервые увидел Ники Венеция, когда им было по двенадцать лет. Сэл с матерью переехали с Сент-Клод-авеню в квартирку над прачечной на Элизиан-Филдс. В конце квартала жил старик итальянец, торгующий живыми цыплятами. Клетки были выставлены прямо на тротуаре. Безжалостные пальцы чернокожих, французских, итальянских домохозяек щупали и мяли их, пытаясь определить цыпленка пожирнее. Выбрав наконец, несли его на кухню, отрезали голову, потрошили, обваривали кипятком, чистили, ощипывали. Мать Сэла дала ему две мятые долларовые купюры и велела купить цыпленка для жарки. Сэл ненавидел щупать эти шевелящиеся пушистые комки и, вместо того чтобы изучить товар внимательно, как это делала мать, ткнул пальцем в первого попавшегося. Спустя несколько минут он уже шел домой с теплой тушкой, завернутой в вощеную бумагу, мурлыча под нос хит Рэя Чарльза «Отправляйся в путь, Джек». Неожиданно прямо перед его носом распахнулась дверь парикмахерской, и худенький парнишка, чуть повыше его ростом, важно вышел на улицу. На нем были высоко подпоясанные свободные джинсы, белая майка и тщательно вычищенные кожаные ботинки с узким носком.

— Ублюдок! — орал мальчишка, и Сэл подумал, что это он кричит ему, но тот кивнул на парикмахерскую. — Сволочь! Ты что со мной сделал? Башку тебе за это открутить надо!

Застыв на месте, Сэл рассмотрел его стрижку. Коротковато, но ровно.

— Козел, — не унимался мальчишка, кипя от ярости, и таращил глаза. Даже руки у него дрожали. — Да я тебя убью! — Мальчишка подобрал с земли булыжник, которым парикмахер подпирал дверь в жаркую погоду, чтобы не закрывалась, и поднял его над головой, с трудом удерживая.

— Все стекла перебью, — орал он. У него был типичный нью-орлеанский акцент, и межзубные звуки он не выговаривал. — Как тебе это понравится, старый чурбан?

Сэл заметил, что парикмахер, мистер Викари, невысокий мужчина-лет пятидесяти, отнюдь не робкого десятка, прижался, действительно прижался к стене дома, а рядом с ним — два работника и один посетитель с простыней на шее.

— Посмотри на меня, паразит. Посмотри, что ты со мной сделал!

Сэл словно прирос к тротуару и стоял разинув рот, держа за ноги еще теплого цыпленка. Чтобы мальчишка разговаривал так со взрослыми! Для Сэла это было как ледяной душ. Сердце его сильно стучало.

— Козел, — заорал снова мальчишка.

Куриная тушка выскользнула из рук Сэла, шлепнулась на землю. Только сейчас разъяренный подросток заметил его. От сверкающего взгляда у Сэла задрожали колени.

— Чего уставился?

Сэл испугался, еще запустит в него булыжником.

— Чего ждешь? В свидетели рвешься? Вали отсюда!

Сэл не заставил, просить себя дважды, поднял цыпленка и побежал домой. Он еще долго слышал, как мальчишка поносил парикмахера:

— Сволочь! Сейчас как швырну каменюкой в окно кретин! Что ты со мной сделал?

Таким было первое знакомство Сэла Д'Аморе с Ники Венезия.

Спустя три дня Сэл играл в бейсбол на школьном дворе. Он уже тогда нравился девочкам, и они с интересом наблюдали за ним. Вдруг Сэл обернулся и, заслонившись от солнца рукой, увидел Ники Венезия и еще двух парней. Как потом он узнал, это были Джуниор и Рокко, двоюродные братья Ники. Они направлялись прямо к нему.

Вот черт, подумал Сэл, но убегать не стал. Что толку? В бедняцком квартале все знали друг друга, как в феодальном поместье. Купи он билет на Аляску, может, и убежал бы. Может быть.

— Эй, ты! Фраер! — В свои двенадцать лет Ники уже пользовался тюремным жаргоном. — Фраер носатый!

Сэл снял бейсбольную перчатку, затолкал в, карман. Парни выстроились перед ним в ряд.

— Ну и носяра у тебя. И суешь его куда не надо.

Сэл решил промолчать. Может быть, удастся избежать неприятностей. Может быть.

— Слушай, дорогуша! — Ники приблизился к Сэлу, ткнул его пальцем в грудь. — Здесь наша территория. Ясно? Увидишь что-нибудь — развернешься и пойдешь в другую сторону.

Сэл кивнул:

— Я не стукач.

— Ого! — протянул Ники под громкий смех братьев. — Да у нас тут, похоже, крутой парень.

Сэл опять не ответил. Он старался держаться независимо, не выпендриваться.

— Как тебя зовут, эй, ты?

— Сэл Д'Аморе.

— Итальянец, что ли?

— Да, — ответил Сэл. Может, обойдется, появилась надежда.

— А твоя мать, козел? — ухмыльнулся Ники, и надежда исчезла. — Я слышал, она из Оклахомы.

Сэл сжал кулаки. Он ждал первого пинка, это было неизбежно.

— Не трогай его, Ники! — крикнула одна из девочек. — Что он тебе сделал?

Ее слова подлили масла в огонь. Теперь Ники знал, что у него есть публика. И улыбнулся.

— Еще я слышал, что твоя оклахомская мамочка спит с неграми. Это правда?

Хорошо бы вмазать этому Ники. Но руки не слушались. Дрожали колени, в висках стучало.

— Ну что, спит твоя мамочка с неграми? — продолжал издеваться Ники.

Сэл не решался ударить первым, но сказал:

— А твоя мамочка, я слышал, была...

Ники наотмашь ударил его по лицу. За этим не очень сильным ударом посыпался град других. Сэл попытался защититься и поднял руки, но Ники повалил его на траву, прыгнул ему на грудь и принялся избивать кулаками под пронзительный визг девочек и подбадривающие крики братьев Ники. В голове у Сэла гудело: только бы не заплакать, только бы Ники не забил его до смерти. Но он скорее даст себя убить, чем прольет хоть единую слезу.

Вскоре Ники устал, оставил Сэла в покое и, не произнеся ни слова, вместе с братьями пошел прочь. Господство было установлено. Высочайшая воля «наследного принца» исполнена.

Девочки, плача, бросились к Сэлу, пытаясь ему помочь. Одна из них ойкнула, когда он перевернулся на живот и его стошнило. Проведя рукой по распухшему лицу, Сэл почувствовал, что оно в крови. Он оттолкнул девочек, с трудом поднялся с земли. Он уже пересек поле, когда из глаз потекли слезы, перемешиваясь с кровью и рвотой...

— Эй, Сэлли, попробуй разок, — предложил Джимми Вэн.

Сэл взглянул на кокаин. Какого черта. Последняя ночь приговоренного к смерти.

Он склонился над полоской белого порошка, насыпанного Джимми на стекло, приложил к ней соломинку для коктейля, зажал одну ноздрю и глубоко вдохнул. Порошок исчез. Блаженство.

Когда Сэл наконец почти на ощупь добрался до своей квартирки над прачечной, его мать все поняла. Не говоря ни слова, взяла его за руку и отвела в ванную. Без лишних расспросов промыла и смазала раны марганцовкой. До своего замужества с рядовым Д'Аморе, чей полк стоял неподалеку от Тулсы, как раз накануне корейской войны, она была единственной белой девочкой в отдаленном уголке Оклахомы, окруженном со всех сторон резервацией индейцев племени широки, и хорошо понимала неизбежность ритуальных стычек подростков.

После этой чисто случайной встречи Ники не беспокоил Сэла. Его превосходство было установлено, и Сэл не собирался вызывать его на ответный бой. В школьных коридорах и на дворе Ники не обращал на Сэла никакого внимания. На следующий год Сэл пошел в школу Джуниор Хай, а Ники поместили в исправительную колонию после целой серии ночных краж во Французском квартале. Он помогал людям Малыша Джонни под предводительством Реда Ла Рокка чистить квартиры. Маленький, худенький Ники пролезал через вентиляционные шахты, карабкался по стенам, даже проникал в трубы, которые в Нью-Орлеане были чисто декоративными, и отпирал двери своим взрослым компаньонам. Ники поймали, когда он застрял между витыми решетками на веранде третьего этажа, и привезли в участок на Рэмпарт-стрит. На допросе он плевал в лицо полицейским, сыпал проклятьями, поминал их предков и смеялся, когда ему сломали нос. Полицейским ничего не оставалось, как отправить его в колонию. Будь он совершеннолетним, за него тотчас же внесли бы залог. Малыш Джонни и Даго Ред Ла Рокка ушам своим не верили, слушая настоящие легенды о смелости и стойкости Ники, и очень гордились этим чертенком. Интересно, сколько времени ему понадобится, чтобы стать главарем колонии? Законные сыновья Малыша Джонни понимали, что недаром Ники — любимец отца. Им же было запрещено идти на рискованные преступления. По крайней мере пока. Говоря по правде, Джонни лелеял слабую надежду на то, что его сыновья станут адвокатами и политиками, которых он считал настоящими ворами. Но как заставить мальчишек учиться? Малыш Джонни преуспел, но благодаря нахальству и предательству, а не американской рабочей политике. Если есть руки, чтобы украсть, и мозги, чтобы не попасться, — кради. К черту работу. Она для ослов. И будет сказано к чести братьев Венезия, они хорошо понимали, что могут стать только преступниками, потому что для другого слишком тупы. И еще, что Ники будет их главарем.

После пластинки Ли Дорси зазвучала следующая:

Я нашел тебя на черничном холме,

На черничном холме, как во сне.

— Здорово! — воскликнул Ники, танцуя вокруг Сандры, проститутки из Техаса.

— Давай, толстяк!

Он хлопал в ладоши и покачивал бедрами.

Джимми Вэн насыпал на стеклянной поверхности десяток полосок кокаина прямо перед Джуниором Венезия.

Джуниор покачал головой:

— У меня простуда.

— Ну и что?

Джуниор пожал плечами:

— Можешь подцепить.

Джимми Вэн подумал секунду, посмотрел на Даго Реда, а тот в ответ улыбнулся.

— Джуниор, — сказал Джимми, — как это мы подцепим твою простуду?

Даго Ред наклонился к проститутке с веснушками и похлопал Джуниора по спине:

— Ты разве не знаешь, что кокаин убивает бактерии?

Джуниор метнул на него быстрый взгляд:

— Врешь, Ред.

— Ничего не вру! Убивает.

— Ну ладно, — Джуниор склонился над кокаином, вдохнул и сказал: — А знаешь, ведь в любой момент сюда могут нагрянуть.

— Нет, — с притворным ужасом крикнул Ники, продолжая танцевать с Сандрой, — только не сыщики!

— Не волнуйся, Джуниор, — успокоил его Джимми Вэн, — мы их убьем и закопаем на заднем дворе.

Джуниор послюнявил палец, провел им по стеклянной поверхности, где был кокаин, и потер десны:

— Здесь нет заднего двора.

Даго Ред Ла Рокка поднял пустой стакан, дав понять, что пора его наполнить.

— В жизни не видел, чтобы какой-нибудь постовой бродил в такую погоду по улицам. — Ла Рокка, как и все старые люди, частенько употреблял слова типа «постовой».

— Да, — отозвался Ники, — в такую погоду только на дело идти. Этот дождь настоящий подарок.

— Так ведь воскресенье, Ник, все по домам сидят у телевизоров. — С этими словами Даго Ред повернулся к телевизору: — Эй, это же Эдвард Джей.

— Сэл! — Джимми Вэн, смеясь, передавал кокаин миловидной темноволосой проститутке с веснушками. — Как себя чувствуешь?

Сэл попытался улыбнуться:

— Как никогда, Джимми.

Сэл нечасто встречал Ники до того времени, когда ему исполнилось девятнадцать и он начал работать в клубах на Бурбон-стрит. Ники тогда вертелся повсюду: был вышибалой в стриптизных заведениях Малыша Джонни, доставлял проституток клиентам, продавал музыкантам наркотики, забирался в дома, не находившиеся под покровительством Малыша Джонни. Сэл играл в клубе «Касабланка» в конце квартала на скрещении улиц Бурбон и Ибервиль и уже становился местной знаменитостью. Он собрал хорошую группу, и каждую ночь, с девяти до трех, они исполняли нью-орлеанскую музыку. По выходным толпа буквально ломилась в клуб, дело даже доходило до драк. А девушки! Они осаждали сцену, визжали от восторга, слушая коронные песни Сэла. А когда он опускался со сцены передохнуть, угощали его выпивкой, вытирали пот со лба, гладили по густым волосам и что-то нашептывали. Что ни ночь, то у него другая девушка, а то и две. Он водил их в складское помещение бара. И Ники Венезия это заметил. Он лениво заходил в клуб, прислонялся к стенке и, почти незаметный в тусклом свете, жадными глазами опытного сутенера смотрел на толпу девушек, окружавших Сэла. Встретившись с ним глазами, Сэл начинал петь громче: выводил невообразимые рулады, заглушая восторженный визг женщин, и торжествовал: «Ну что, ублюдок?»

А Ники мрачно смотрел на него.

— Ну точно, Эдвард Джей, — сказал Даго Ред, слизывая с пальца остатки кокаина, — нравится он мне.

Телефон непрерывно звонил, и Сэл то и дело бегал в кабинет, принимая ставки.

— Кто? — спросила проститутка с веснушками.

Рыжая Хеди О'Рурке крикнула Сэлу:

— Моя сестра Милдред постоянно ходила в «Касабланку», когда ты там играл. А долго это было?

Сэл вышел из кабинета.

— Что ты сказала?

— Я спрашиваю: ты долго работал в «Касабланке»? — Она держала между пальцами незажженную сигарету, и перед ней на стойке бара лежала золотая зажигалка.

— Эта дама в полосатом платье не знает, кто такой Эдвард Джей, — произнес Даго Ред.

— Этот уродец? — поинтересовалась проститутка с веснушками. — Кто он такой?

— Боже, — всплеснул руками Даго Ред. — Вы что, с луны свалились?

— Почти шесть лет, — ответил Сэл рыжей Хеди О'Рурке, и она, улыбаясь, поднесла сигарету к огню.

— Моя сестра Милдред иногда брала меня с собой. Боже, мне и пятнадцати не было. Мы с Милли стояли у самой сцены и, честное слово, страшно тебя хотели! — Она опять улыбнулась. — Ты мог поиметь нас двоих, если бы захотел. — Она сделала глубокую затяжку.

Как раз в этот момент, когда Хеди О'Рурке выпустила дым в потолок, сверкнула молния — словно оборвалась линия электропередачи.

— Ты записал пластинку, да?

— Пару синглов.

— Они были у меня. — Она постучала пальцем по стойке бара. — Как они назывались?

Он подливал всем в стаканы.

— Самая лучшая называлась «Она — единственная моя».

— Точно! — Теперь она ударила по стойке рукой. — Я ее обожала. Милли говорила, ты сам ее написал?

Сэл кивнул.

— Ну и что с этой песней?

Сэл пожал плечами:

— Ничего.

Она ждала более вразумительного ответа.

Он бросил в ее стакан несколько кубиков льда.

— Ее не распространяли. Ни здесь, ни где-либо еще. Вторичный рынок отживает свое.

Она уставилась на него:

— Что все это значит?

Сэл пожал плечами:

— Я где-то вычитал, что нужно подписать контракт с одной из крупных звукозаписывающих фирм: «Коламбия», «Эпик» или «А&М».

— Ага, — сказала она и спросила: — И сейчас сочиняешь песни?

— Последнее время руки не доходили. Здесь целыми днями, по ночам — в «Кинг Луи». Так что месяца два вообще ничего не сочиняю.

— А зря! У тебя здорово получается.

Он улыбнулся. Даже сейчас, в состоянии паники, он не мог не обрадоваться признанию своего таланта.

Она тоже улыбнулась.

Пластинка кончилась. Ники и Сандра, смеясь, вернулись к бару. На лбу у Ники выступил пот.

— Техас получает пять, — сказал он, когда Сандра водрузила свой впечатляющий зад на стул. Она засмеялась.

— Хорошо смотришься в танце, Сандра. — Даго Ред прижался к ней, пытаясь вновь утвердить за собой роль ее спутника. Для ухаживания он был слишком стар.

Она обмахивалась пачкой салфеток:

— Ты посмотри, какой день! Парад наверняка отменят.

— Забудь о параде, его не будет.

Ники снял и повесил на спинку стула пиджак. Он любил дорогие заграничные вещи от Джорджио Армани. Когда-то его научил одеваться один фраер, втершийся в высшее общество, и теперь Ники, казалось, сошел с картинки модного журнала, чего не скажешь о других трех мужчинах, предпочитавших темные тона и обилие золотых украшений.

Зазвучала песня в исполнении Ирмы Томас.

— Классно! — Ники радостно захлопал в ладоши. Все в баре заулыбались. Ники Венезия был всеобщим любимцем.

— Ну, как дела, Хеди? — спросил он рыжую проститутку, прижимая ее к своей впалой груди.

— Ники, ты слышал пластинки Сэла?

Ники посмотрел на Сэла так, словно только сейчас заметил его.

— Сэл Д'Аморе, чертов музыкант, ты следишь за деньгами моего папочки Джонни?

— Стараюсь, как могу. — Сэл взял у Ники стакан, чтобы наполнить, пытаясь изо всех сил унять бившую его дрожь.

— Да, чертов красавчик. — Он засмеялся. — Эй, Ред, как ты думаешь, были бы у малыша Сэла проблемы в тюрьме?

Ла Рокка хмыкнул. Вопрос показался ему забавным.

— Да тебя растерзали бы там на части. В тюряге — новая девочка. Может, тебе и понравилось бы. — Он подмигнул Сэлу.

Мужчины буквально затряслись от нервного смеха. Чаще всего в тюрьме им заменяла женщину собственная рука, но ни для кого не было секретом, что Ред Ла Рокка обычно находил себе молоденького заключенного. К этой его маленькой слабости относились спокойно, потому что в остальном он всех устраивал.

— Знаешь что, Сэл, — сказал Ники, — если попадешь когда-нибудь в тюрьму, в первый же день встань с гордым видом посреди камеры и скажи: «Где тут у вас самый здоровый мужик, покажите его мне». И тебе приведут детину метра в два ростом с оторванным ухом, татуировкой на руках и шрамами на лице. «Ну, чего надо?» — спросит он. — Последние слова Ники произнес басом и, поглядывая на остальных, сказал уже нормальным голосом: — Прыгни ему на колени, крикни: «Папа», — и тогда никто тебя пальцем не тронет.

Эти слова были встречены хохотом. Даже женщины не удержались. Громче всех гоготал Даго Ред.

— Ники прав, — проскрежетал он, — слишком ты для тюрьмы красивый.

— И очень милый, — тихо добавила Хеди.

Ники пристально посмотрел на нее.

— Видишь, Ники, Эдвард Джей, — сказал Даго Ред. кивнув на экран телевизора. — Ты будешь в тюрьме страшным и злым. Эдвард Джей — классный мужик.

— Он — еврей, — заметил Ники тихо и жестко, наблюдая, как его проститутка смотрит на Сэла.

«Зачем мне все это? — думал Сэл. — Надо сматываться отсюда».

— Нет! — Даго Ред выпучил глаза. — Эдвард Джей Робинсон — еврей?

Ники кивнул:

— Ну да. Мойша из Канзаса.

Ла Рокка был потрясен:

— Еврей. Что-то не верится.

Джуниор Венезия покачал головой:

— А я только что слышал, что он умер.

Ники поглаживал Хеди по спине. Она улыбнулась и прижалась к нему. Ники тоже улыбнулся, достал из кармана коробок спичек, перегнувшись через стойку, зачерпнул им кокаин. Втянул в одну ноздрю, потом в другую. И объявил:

— Схожу в туалет. От кокаина меня несет. Пойдем со мной. Джимми. — Ники, который большую часть жизни провел в тюрьмах и колониях, привык оправляться в компании.

— Что, опять? Нет, не хочу нюхать твою вонь, Ники, да еще в это время болтать.

— А я думал, тебе нравится.

Под общий хохот Ники отправился в уборную.

Джуниор взглянул на вспышку молнии за окном и разгрыз очередной кубик льда.

— Когда я сидел, один козел в камере рисовал дерьмом.

— Какая гадость, — поморщилась Сандра.

— Всякие там пейзажи, деревья.

— Прекрати!

— И кое-что получалось довольно прилично.

— Джуниор!

Джимми Вэн высыпал еще горстку кокаина и принялся делить на мелкие порции.

— Значит, Сэл, теперь у тебя нет группы? — наклонившись к стойке, с улыбкой спросила Хеди.

Сэл нервничал. Перемывал чистые стаканы, протирал сухие, только бы не сидеть без дела, в то время как мысли его были далеко на авеню Сент-Чарльз.

— Уже лет пять или шесть.

Хеди покачала головой:

— Напрасно, Сэл. Музыка у тебя просто классная.

Сэл пожал плечами и взглянул на часы: 3.27. Только через три часа его сменит ночной бармен. Как долго. Он этого не вынесет.

— Но ты сказал, что продолжаешь сочинять.

— Что?

— Ты говорил, что месяца два назад сочинил какую-то песню.

— Ах, да!

— О чем?

— О чем? — Он как-то глупо хихикнул.

Хеди засмеялась. Смех у нее был низкий, гортанный, типичный смех проститутки.

— О чем же песня, Сэл, скажи!

— Не стоит об этом.

— Пожалуйста, Сэл. Спой мне, — не отставала Хеди, продолжая смеяться и царапнув своими длинными ногтями его по запястью, — ну, пожалуйста, Сэл.

Он всплеснул руками:

— Но здесь нет фортепиано, а без аккомпанемента я не могу.

— Почему не можешь? Ну немножко. Мне хочется послушать.

— Но мне мешает музыкальный автомат.

— Пластинка кончается. Давай скорее, пока следующая не началась. Ну спой для меня, пожалуйста.

Он не мог сказать: оставь меня в покое, не приставай к покойнику. Он не посмел обидеть новую подружку Ники Венезия. Больше всего ему сейчас хотелось перепрыгнуть через стойку, выбить дверь и убежать за тысячу миль.

— Давай, Сэл. Для Хеди!

Сэл заметил, что все взгляды устремлены на него. Но не с интересом. Скорее с любопытством. Дождь по-прежнему барабанил в окно.

Сэл откашлялся.

— Как называется? — быстро спросила Хеди.

— Что?

— Как называется песня?

Какое-то время Сэл смотрел на Хеди, она казалась ему существом с другой планеты, другой галактики, другой жизни. Мягкие черты лица, припудренный носик, яркая синева глаз. Он боялся ее.

— "Ты — весь мир для меня".

— Ух ты, здорово! Очень даже. Спой мне.

Охваченный страхом, Сэл чувствовал себя обезьянкой среди тигров.

Ты — весь мир для меня:

Луна, звезды, цветы, море.

Без тебя не прожить мне и дня,

Без тебя одно только горе...

Сэл пел приятным тенором в стиле блюз. Влияние раннего Стиви Уандера было очевидно.

— Как замечательно, Сэл! Просто великолепно.

Сэл умолк: он забыл следующую строку и смотрел на Хеди, часто моргая.

— Забыл дальше слова.

— Ну, Сэл.

— Я сочинил не до конца.

— Сэл, пожалуйста!

— Ну, ладно. — Морща лоб, он пытался вспомнить.

Ты мой сон и мой стон,

Ты — весь мир для меня.

Снова заиграл автомат, запел «Доктор Джон» в сопровождении фортепиано и контрабаса.

— Сэл! — воскликнула Хеди. Она была в восторге. — Это классно. Классно! Мне так нравится. Это же настоящий хит.

Сэл пожал плечами:

— Возможно.

— Нет, Сэл, правда. Это замечательная песня. Спой до конца.

— Это все.

— Сэл!

— У меня пока нет припева.

— Тогда повтори первый куплет.

Из коридора появился сияющий Ники.

— Это же «Доктор Джон». Моя любимая группа. — Ники положил руку на бедро и прошелся танцующей походкой, будто на карнавальном шествии. — Ред, кто продавал героин его группе?

Даго Ред хрюкнул прямо в стакан, который держал.

— Я продавал его всем музыкантам до самого Хьюстона. Трем поколениям этих козлов.

— Ну же, Сэл, — ныла Хеди, — спой еще.

— Не могу. Музыка мешает, — раздраженно отмахнулся Сэл.

— Отличная пластинка. — Ники хлопал в ладоши и покачивал бедрами в такт.

— Ну, спой, пожалуйста, ты. же можешь! — упрашивала Хеди.

— Не могу.

— Умоляю.

Сэлу хотелось закрыть глаза и представить, что сейчас прошлый год, прошлая неделя, позавчерашний день, и маленькие светящиеся цифры не сменили плюс на минус, жизнь на смерть.

— Сэл!

Ники положил руку на плечо Хеди и улыбнулся:

— Потанцуй со мной.

Она сбросила его руку, зашикала:

— Сейчас Сэл споет свою песню.

Все затаили дыхание и ждали, что будет.

Блеск исчез из глаз Ники. Они стали холодными, словно льдинки. Это не ускользнуло от Сэла, и он подумал: «Зачем мне все это, зачем?»

Хеди между тем улыбалась, желая подбодрить Сэла.

— Спой еще раз первый куплет. Давай!

Ники, стоя за спиной своей подружки, намотал ее косу себе на кулак. Но она не заметила.

— Спой, Сэл, еще разок...

Ники дернул за косу. Хеди испуганно ухватилась за стойку, чтобы не потерять равновесия, и выронила стакан, но не удержалась на стуле и плюхнулась на пол, сильно ушибив спину.

— Ники! — В глазах женщины отразились боль и страх.

Ники склонился над ней, снова намотал ее косу на руку и потащил, осыпая пинками, на место для танцев. Там он поставил ее на ноги и дернул за волосы, как марионетку за веревочку, сказав в тихом бешенстве:

— Потанцуем.

Слезы размазали краску по лицу Хеди, и она стала похожа на размалеванную куклу.

— Ники, за что...

Ники наотмашь ударил ее по щеке, и она невольно запрокинула голову. Колени ее дрожали.

— Заткнись, — заорал Ники, — не смей разговаривать! И танцуй, шлюха, пока я не прикажу тебе остановиться!

На губах Хеди выступила кровь. Она не поднимала глаз. Ники, пританцовывая, ходил вокруг нее, прищелкивая пальцами и злобно шипя:

— Танцуй, шлюха!

Всхлипывая, Хеди стала медленно двигаться в такт мелодии.

— То-то же, сучка! Ты ведь любишь музыку. — Он бросил взгляд на Сэла. — Верно?

По лицу Хеди текли слезы, смешиваясь с кровью.

— Верно? — уже более жестко повторил Ники.

Она быстро кивнула, едва сдерживая рыдания и переставляя ноги. Ники улыбнулся. Он повернулся к ней спиной и стал ритмично толкать ее бедра своими. При каждом его прикосновении женщина вздрагивала.

Ники смеялся и хлопал в ладоши.

— Давай, «Доктор Джон», наяривай! — Ники стал подпевать. Мелодия постепенно затихала. Медленно, казалось, ей не будет конца.

Ники зааплодировал и подбежал к бару. Сэл быстро налил, но Ники оттолкнул стакан.

— Кокаин давай.

Даго Ред подвинул ему несколько порций. Хеди между тем все еще всхлипывала, стоя в центре зала.

— Сэл, когда эта пластинка была популярна? — спросил Ники, втягивая через соломинку порошок.

— Кажется, в семьдесят первом. А может, в семьдесят втором.

Ники втянул еще дозу кокаина. Откинулся на стуле, запрокинул голову и сделал глубокий вдох. Затем посмотрел на Сэла:

— Тебе нравятся песни «Доктора Джона»?

Хеди нашла в себе силы прошептать:

— Ники...

— Еще бы, — Сэл через силу улыбнулся, — кому же не нравится? Мэк Ребеннак? Классный мужик.

— Точно классный! — Ники отпил из стакана.

— Ники, Ники, можно мне сходить в уборную?

Ники ткнул Сэла пальцем в грудь. Как дулом пистолета.

— А мог бы ты стать знаменитым, как группа «Доктор Джон»?

— Ники...

На секунду Сэл задержал на нем взгляд, потом отвел глаза:

— Когда-нибудь, возможно.

Ники засмеялся:

— Возможно? Да, я тоже надеюсь. Тогда, может быть, ты отыграл бы Малышу Джонни свой долг.

Эти слова были встречены дружным хохотом. А Сэл подумал: «Вряд ли это случится».

— Ники, прошу тебя, — хныкала Хеди.

Пристально глядя на Сэла, Ники крикнул:

— Иди умойся, шлюха, кто тебя купит, такую сопливую?

Хеди закрыла лицо руками и выбежала в коридор. Ее подружка даже не взглянула на нее.

На мгновение воцарилась тишина. Порывистый ветер усиливал стук дождя, барабанившего в дверь и окна. Казалось, кто-то невидимый, огромный пытается ворваться внутрь. Напряженную тишину нарушила песня «Гордая походка Сисси».

— Боже! — воскликнул Даго Ред. — В этом агрегате одно старье и негры. Хоть бы Синатру или Тони Беннета послушать!

— Какого Тони? — поинтересовалась Сандра.

Даго Ред нахмурился и покачал головой.

«Надо сматываться», — подумал Сэл.

— Сэл, — пьяным голосом крикнул Джимми Вэн, — налей нам еще. — Он раскуривал сигару.

— Эй! Смотрите! — Ред Ла Рокка повернулся к телевизору. — В этом фильме Эдвард Джей сбрасывает старушку в инвалидной коляске с лестницы.

— Не Эдвард Джей, а Ричард Уидмарк. И в другом фильме.

Даго Ред втянул голову в плечи и поднял руки вверх ладонями.

— Какого черта? Ты даже не знаешь, что он умер, а изображаешь из себя знатока его фильмов.

Джуниор Венезия надулся.

— Я точно знаю, это Ричард Уидмарк сбросил старушку с лестницы. Потому что ее сын всех закладывал.

Ники расхохотался:

— И правильно сделал.

Сэл весь напрягся. Склонившись над стойкой, он теребил в руках полотенце.

— Можно поговорить с тобой, Ники? Только не здесь.

Ники в упор посмотрел на Сэла, но вызова в его глазах не увидел, и взгляд его немного смягчился, тогда он ответил:

— Почему бы и нет? — Он слез со стула, взял свой стакан и прошел в кабинет.

— У тебя нет лишних презервативов? — спросила у Сандры симпатичная проститутка с веснушками.

— Конечно, дорогуша. — Сандра потянулась за лежавшей на полу сумочкой.

— Смотри! — сказал Даго Ред. — Сейчас он ее сбросит... Ах, черт, реклама!

Джуниор разгрыз очередной кубик льда и кивнул:

— Ричард Уидмарк.

— Ну, что у тебя? — холодно спросил Ники у Сэла, когда они остались вдвоем. И без того маленький кабинет показался Сэлу еще теснее.

— Хочу попросить тебя о любезности, Ники.

Ники промолчал, только смотрел на Сэла. «Надо сматываться отсюда», — кричал внутренний голос Сэла. Он с трудом подбирал слова:

— Джорджи придет только в шесть тридцать, а у меня важное дело. Вы с Джуниором, кажется, никуда не спешите, может, подмените? В такой дождь никто не придет, и телефонных звонков немного, не знаю почему...

— У тебя свидание?

— Что?

— Встреча с женщиной? — усмехнулся Ники. — Наставляешь рога соседу?

Сэл заставил себя улыбнуться:

— Тебя не обманешь, Ники.

Ники плюхнулся в холодное кожаное кресло, закинул руку на спинку и покачался на старых пружинах, глядя на Сэла из-под тяжелых век.

— Знаешь, Сэл, что меня всегда удивляло. — Он уселся поглубже в кресло, откинулся и положил ноги на стол, продемонстрировав импортные ботинки со скромными кисточками. Никто в квартале не одевался, как он. — Что за тобой, не имевшим ничего, кроме долгов, всегда бегали женщины.

«Если бы ты только знал, — мелькнула мысль, а за ней следующая: — Впрочем, скоро узнаешь!»

А Ники продолжал:

— Тебе и невдомек, что ты золотая жила. Был, во всяком случае. Мог быть. Слышал, как визжали девчонки, когда ты пел. Они на все готовы ради тебя. Мог бы заработать на них миллион долларов. Никогда не пойму. почему ты не воспользовался такой возможностью.

Сэл пожал плечами. Он не знал, как ответить, чтобы не обидеть Ники. Наконец нашелся:

— Я не делал этого, потому что не знал, как нужно.

Какое-то время Ники молча смотрел на него.

— Пожалуй, ты прав, — сказал наконец. — Сутенер должен быть мастером своего дела. Как проповедник, или фальшивомонетчик, или жокей, или... или...

— Или музыкант.

Ники покачал головой и сдержанно улыбнулся:

— Нет уж. Быть музыкантом — как СПИД. А делать ставки и петь, — он ткнул пальцем в Сэла, — вообще последнее дело.

«Это уж точно», — подумал Сэл.

Ники спустил ноги на пол.

— Именно поэтому кто-то теряет, — он холодно улыбнулся, — а кто-то находит.

— Возможно, ты прав, босс. — Сэл рассмеялся.

Ники уперся руками в колени.

— Жаль мне тебя. Ты так никогда и не узнаешь, как приятно заставить женщину продаваться ради тебя. — Он посмотрел на Сэла. — А еще приятнее вмазать мужику по морде и забрать все деньги, видя, как он сдрейфил.

Сэл ничего не сказал.

— И то и другое доставляет мне огромное удовольствие. — С этими словами Ники пошел к дверям. Сэл за ним. Вдруг Ники остановился и положил Сэлу руку на плечо. — Но приятнее всего прикончить какого-нибудь ублюдка, которого ты терпеть не можешь. — Он сжал плечо Сэла. — Ничего не может быть лучше. Ничего. — Он еще крепче сдавил плечо. — Ничего.

Зловещая улыбка появилась на его мрачном лице.

— Убивать того, кто тебе не по душе, очень приятно. — Смех Ники был и заразительным, и леденящим душу.

«Он просто дьявол, этот подонок, — думал Сэл, — настоящий дьявол».

— Эй, Ники, — донесся из бара голос Даго Реда. — Иди смотри! Разве не в этом фильме Эдвард Джей сбрасывает с лестницы мамашу стукача?

Выходя из кабинета, Ники бросил через плечо:

— Мотай отсюда, музыкант. Все равно ты, здесь никому не нужен.

Сэл уже держал в руках плащ.

— Спасибо, Ники, придет Джорджи и разложит все ставки.

Ники остановился у стойки и обернулся.

— Есть крупные выигрыши? О чем первым делом сообщить Малышу Джонни?

У Сэла голова пошла кругом.

— Ничего особенного, Ники.

— Это из-за дождя. — Ники стал усаживаться на свой стул. — Кому охота играть в такую погоду?

Сэл вышел из кабинета в плаще с поднятым воротником. Хеди даже не взглянула на него. Она сидела на своем прежнем месте, держа обеими руками стакан.

— Эй, Сэл, — закричал Джимми Вэн, — ты куда собрался?

— У него важная деловая встреча, — усмехнулся Ники, — с мистером Развлечение.

— А кто за баром будет следить? — спросил Джуниор.

— Ты, — рассмеялся Ники, а вслед за ним Джимми и Даго Ред.

Сэл вышел из-за стойки и мягко опустил за собой перекладину. Дверь к свободе была в нескольких метрах.

— Еще раз спасибо, Ники, — весело произнес Сэл, застегивая плащ на ходу.

— Вали ко всем чертям, музыкант! — Ники махнул рукой.

— Смотри, смотри! — Даго Ред ткнул пальцем в телеэкран. — Вот этот самый момент.

— Да это совсем другой фильм, — стоял на своем Джуниор.

— Смотри!!!

Зазвонил телефон. Похолодев, Сэл обернулся и увидел, что Ники снял трубку. Сэл с трудом удержал дверь, которую едва не вырвал порыв ледяного ветра.

— Боже, вы только посмотрите, как льет, — сказал Джимми Вэн.

— Вот черт! — выругалась желтоволосая Сандра. — В такую погоду парада наверняка не будет, да, Ред?

Джуниор Венезия отправил в рот очередной кубик льда и перекатывал его за щекой.

— ВМФ, если бы захотели, запросто остановили бы дождь.

Ветер с реки ударил Сэлу в лицо, капли дождя казались картечью. Сэл втянул голову в плечи и быстро пошел по Сент-Чарльз-авеню. Дождь лил за воротник, струйками стекал по спине. Сэл проголосовал, но промчавшееся мимо такси было занято, и шофер даже не взглянул на него. Трамвай в конце квартала, медленно удалялся, печально звеня колокольчиком. Сэл перешел на другую сторону улицы. Он вымок весь до ботинок, ноги онемели от холода. Под навесом сгоревшего кинотеатра Сэл закурил. Рука со спичкой дрожала. Затянулся несколько раз, но не ощутил вкуса, сунул руки в рукава плаща и пошел по блестевшей от дождя улице. Голова слегка кружилась. Он выбрался из бара живым и чувствовал себя словно зверь, выпущенный из клетки. Но что делать теперь? Какие у него возможности? Какой выбор? До восьми, максимум до девяти часов ему надо найти сто восемьдесят, какие-то несчастные сто восемьдесят тысяч долларов. Подумаешь, так просто смешно. Сегодня даже банк не ограбишь — воскресенье. «Все нормально, — успокаивал он себя. — Главное — не терять чувства юмора. Выход найдется».

Сэл подержал во рту безвкусный окурок, понаблюдал, как дождь пытается затопить Чарльз-авеню. Что же все-таки делать? Куда идут вечные должники, чтобы заработать сто восемьдесят штук? И чего вообще стоит жизнь неудачника? Совсем немного. Так что терять ему нечего... Кроме еще одной неудачной ставки.

В черно-сером небе сверкнула молния, Сэл вздрогнул и испуганно вскрикнул. Что это с ним? Над вымокшим, холодным городом прокатился гром. Сэл смотрел на потоки грязной, мутной воды и думал о том, что у него не хватит сил выбраться из западни, в которую он сам себя загнал. Он любовник, а не борец. Но в ближайшие часы придется побороться, если он хочет увидеть восход над Миссисипи.

Из-за стены дождя, словно привидение, появился еще один трамвай, скользя по рельсам, как в немом кино.

Сэл щелчком выбросил зажженную сигарету, и она превратилась в липкую массу еще до того, как упала на землю. Сэл застегнул верхнюю пуговицу, поднял воротник, тяжело вздохнул и под дождем побежал к трамваю.

Ванда Максуэлл накладывала макияж, когда в дверь позвонили.

— Вот черт! — воскликнула она с досадой, продолжая осторожно подводить глаза мягким фиолетовым карандашом. Косметикой Ванда стала пользоваться с тринадцати лет, назло своей набожной матери, и с тех пор по крайней мере полтора часа в день румянилась, что-то выщипывала, подводила, выделяла, подкрашивала, пудрила, тонировалась, придавая блеск тому, что ей было дано от природы. Если бы Ванду спросили, что, собственно, она сделала в жизни, кроме того, что вышла замуж за Чарли Максуэлла и развелась с ним очень вовремя, то есть до того, как его магазин по продаже роскошных автомобилей вылетел в трубу, если бы поинтересовались, чему ее научила жизнь, — она ответила бы, что искусству макияжа. Им она овладела в совершенстве. И чем старше становилась, тем больше навыков приобретала, поскольку с каждым годом на это уходило все больше и больше времени. В дверь снова позвонили.

— Черт! Черт! Черт! — Ванда в сердцах швырнула карандаш на предмет ее гордости — туалетный столик. В Понтшартен-Тауэрз был привратник; за десять тысяч в год он должен был звонить по телефону и предупреждать о посетителях, чтобы они не стучали в каждую дверь, слоняясь по коридорам. Поднявшись с кресла, Ванда снова посмотрела в зеркало и стала вытирать салфеткой под левым глазом.

Опять звонок в дверь.

— Черт! — Теперь Ванда разозлилась не на шутку. Стерпел бы такое Пикассо, будь он на ее месте? — Ладно, ладно. Иду!

Еще эти Карверсы, Стейнеры, Дуплессы. Они должны привести с собой очаровательного молодого человека, оформляющего их домик на озере в Ковингтоне. Того самого, на которого Ванда — Джанин это видела — смотрела голодными глазами, когда гостила у них в прошлое воскресенье. Нью-орлеанцы всегда хороши. Не без недостатков, конечно, зато к развращенности вполне терпимы. А теперь еще звонок в дверь. Боже мой! Кто звонит в дверь? И этот кто-то за это поплатится. Тут Ванда похолодела. А вдруг это Дуплессы? Не перепутала ли Джанин время? Может быть, тот неотразимый молодой архитектор стоит здесь, за дверью, а она еще не успела наложить макияж! Господи! Который час? Начало пятого. Неужели она приглашала Джанин к пяти или началу шестого? Конечно...

— Ванда! — услышала она голос за дверью. — Ванда!

Через мгновение она узнала его и со вздохом спросила:

— Сальваторе! Это ты, Сальваторе?

Когда-то, еще будучи замужем за Чарли, она провела лето в Риме и брала с собой любовника-итальянца Сэла Сальваторе, чтобы он был под рукой, как она шутила. Совсем еще юный, высокомерный, он говорил с акцентом, но она принимала его итальянский за настоящий и провела без хлопот то лето, когда была на пятнадцать лет моложе. С тех пор второсортного музыканта с Бурбон-стрит окружал ореол романтичности, даже экзотики. Ванда взялась за ручку, но не открывала.

— Сальваторе?

— Ванда! Открой! Ради Бога! Нам надо поговорить.

— Ох, любовничек, ты не вовремя.

— Ты ничего не знаешь, — упрашивал Сэл.

— Я жду гостей, дорогой.

— Открой, это очень важно.

Она посмотрела в глазок и вскрикнула. Вода стекала с Сэла прямо на ковер, и уже образовалась лужа.

— Тебя что, в реку бросили?

— С каких это пор у тебя мозги отшибло? — Он мрачно посмотрел на нее и прошел внутрь. Она побежала за ним.

— Куда ты? Весь ковер залил водой. И чего тебе в такую погоду не сидится дома!

Он повернулся к ней.

— Ванда, я попал в беду.

Она помолчала, потом нервно рассмеялась.

— Только не говори, что проигрался, дорогой.

— Ванда!

— Пойдем в спальню, милый.

Она уже была там.

— По-моему, ты в прошлый раз оставил что-то из одежды. Знаешь, я не успела наложить макияж.

Сэл последовал за ней, на ходу стягивая плащ.

— Через минуту ты должен уйти. Я даже не подвела глаза. — Она смотрела, как он раздевается, то и дело поглядывая в зеркало. — Ты нагрянул так неожиданно. И очень некстати. Я жду друзей, они приехали на парад «Марди Грас». Меньше чем через час будут здесь. К тому времени ты должен уйти.

Сэл снял тяжелые от влаги трусы и теперь стоял голый, держа в руках одежду и беспомощно озираясь.

— Давай сюда, — сказала она с нотками раздражения в голосе. — Боже мой, Сальваторе, все насквозь мокрое.

Она отнесла его одежду в маленькую ванную. Когда вернулась, Сэл сидел на кровати и курил сигарету. Она в упор посмотрела на него, принесла сухое полотенце, джинсы и теплую рубашку, которые он когда-то у нее оставил, и бросила на кровать.

— Одевайся и уходи, любовничек! — сказала она, усевшись на стул перед зеркалом и принимаясь за макияж — дело всей ее жизни.

Но он и не думал ни одеваться, ни уходить и глубже затянулся, устремив взгляд в пространство.

— Сальваторе... — Она посмотрела на его отражение в зеркале, и карандаш для глаз застыл в руке. Она глубоко вздохнула, продолжая заниматься своим делом. — Послушай, любовничек, может, поговорим в другой раз...

— Нет.

— Мне надо привести в порядок лицо.

— В другой раз нельзя.

— И одеться...

— Нам надо поговорить...

— ...придут гости.

— Только сейчас, Ванда.

— Не глупи. С минуту на минуту ко мне придут.

Вдруг она заметила, что он плачет. Сидит голый на краешке кровати и тихо плачет. «Боже мой, — подумала она, — мужчины — как дети». Так говорила ее подруга Джанет в Чикаго. Мужчины — это маленькие дети. Или большие подлецы. Джанет из Чикаго нажила состояние с одним большим подлецом. Ванда подошла к Сэлу, обняла его, прижала к себе. Он распахнул кимоно, прижался лицом к ее мягкой пышной груди и плакал.

— Любовничек, ну что случилось? — ласково спросила Ванда, стараясь успокоить его.

Он еще крепче прижался к ней, покачал головой, тихо всхлипывая. Ванда погладила его по темным влажным волосам и бросила взгляд на часы.

— Не паникуй, любовничек, расскажи все своей Ванде. И побыстрее.

Сэл поднял на нее глаза полные слез, которые стекали по его небритым щекам.

— Ванда, у меня серьезные неприятности.

Пушистым голубым полотенцем она нежно вытирала его плечи и грудь. Ей нравилось его тело. Не нравились только мозги. Их явно ему не хватало.

— Не так уж все плохо. Ты преувеличиваешь.

Сэл отобрал у нее полотенце и взял ее руки в свои.

— Плохо.

— Рассказывай, Сальваторе.

Он пристально посмотрел ей в глаза:

— Ванда, мне нужны деньги.

Она не переменила выражения лица, даже глазом не моргнула. Она сама доброта и участие, но внутри что-то оборвалось, что-то давило на грудь.

— Мне нужны деньги. Много денег, Ванда.

Она провела по лицу кончиками пальцев и улыбнулась. Потом отошла к окну, раздвинула шторы, выглянула в огромное, во всю стену окно и принялась рассматривать городской пейзаж. Отсюда, с двадцать седьмого этажа, Нью-Орлеан казался городом Старого Света, аккуратно разделенный на кварталы, округа, жилые массивы. Черное и белое. Старое и новое, бедное и богатое. Кэнал-стрит, Вье-Каре, Гарден-Дистрикт. Дождь на какое-то время почти прекратился, и остаток дня был холодным и серым, как обычно в Нью-Орлеане зимой.

У Джанет была присказка на каждый случай жизни, и этот не был исключением. В конечном итоге, говорила ей Джанет, все без исключения красавцы клянчат деньги. Но от этого Ванде легче не стало. Сейчас ей важнее всего заняться своим лицом. Она повернулась и посмотрела на Сэла, широко и ласково улыбаясь.

— У меня нет денег, любовничек.

Сэл молчал, глядя на нее. Наконец сказал:

— Ванда, это очень серьезно.

— Я не могу дать тебе то, чего у меня нет.

— Послушай, это вопрос жизни и смерти.

— Сальваторе, ты же знаешь, что в прошлом году я проигралась на бирже. У меня нет ни гроша. Я же тебе говорила.

Сэл, теребя покрывало, вздохнул:

— Ванда, ты просто не знаешь, как мне нужны деньги...

Ванда смотрела на Сэла, сидящего на ее стеганом покрывале, стряхивающего пепел с ее сигареты, и вдруг заметила, какого он маленького роста. Не исключено, впрочем, что она замечала это и раньше. Она скользнула взглядом по его смуглому волосатому телу, и тошнота подступила к горлу. Какой-то он бесформенный. На талии уже наметилось то, что Джанет называла «поясом интеллекта». Маленький, необразованный, ничтожный. Он просил у нее денег только потому, что спал с ней. Она презирала Сэла и ненавидела себя. До сих пор ей удавалось избегать вот таких дешевых драматических сцен. Сама мысль о них ее ужасала. Будь ей за пятьдесят, дело другое. Но ей нет еще сорока пяти, а перед ней этот жалкий, всхлипывающий донжуанчик! Еще одна иллюзия молодости развеяна.

Ванда быстро завязала пояс на кимоно, затянув покрепче, отвернулась и покачала головой:

— У меня нет денег, совсем ничего нет. — Она решительно направилась к туалетному столику, предмету своей гордости, села, вооружилась карандашом для глаз. — Тебе придется уйти, Сальваторе. Ко мне действительно сейчас придут.

— Сто восемьдесят тысяч, — быстро произнес Сэл, глядя на ее отражение в зеркале.

«Что это? Что происходит? Это банальное вымогательство».

— Если я не найду денег, меня убьют.

Она волновалась все больше и больше. Сто восемьдесят тысяч долларов. Зачем? Как вообще может этот латинос говорить о таких деньгах? Что еще взбредет ему в голову? Способен ли он на насилие? Боже мой, все так банально, так дешево, так... по нью-орлеански. Была бы здесь Джанет Хэнди из Чикаго, она подсказала бы Ванде, как вести себя. Джанет никогда не одобряла Ванду, когда та оставалась на зиму в этом городе. «Ну, если тебе непременно хочется уехать, поезжай в Палм-Спрингс, или в Ки-Весет, или хоть в Хаф-Мун-Бей. Только не в Нью-Орлеан. Бога ради! Что там делать?»

— Я не шучу, Ванда. Если не достану денег, меня убьют к чертям собачьим.

Ванда даже не взглянула на него, поглощенная своим левым глазом. Она слышала, как тикают у кровати часы.

— Ванда, прошу тебя.

— Ты не получишь от меня таких денег, ни в коем случае, — произнесла она, продолжая работать карандашом.

Сэл подскочил на кровати.

— Ладно, дай сколько можешь. — В голосе его звучала надежда.

Ванда вздохнула, осторожно положила карандаш, повернулась на вращающемся стуле и холодно посмотрела на Сэла.

— Может, я уговорю их подождать, если... — пробормотал он.

— Я не собираюсь давать тебе деньги...

— Ванда, ты не понимаешь...

— ...ни доллара...

— Они же убьют меня! — заорал Сэл.

«Надо что-то делать, — мелькнула мысль. — Что бы сделала Джанет? Господи, да он орет на меня. Сохраняй присутствие духа, — твердила она. — Пусть не думает, что он с тобой на равных. Хоть он и кончал тебе в рот много раз».

— Я думаю, вам лучше уйти, мистер Д'Аморе, — сказала она спокойным тоном, каким разговаривают с прислугой.

— Ванда, — умолял Сэл, — ты не можешь так поступить. Ты должна мне помочь.

«Боже мой, — Ванду вдруг осенило, — он надеется возбудить меня и потому сидит голый. Как же низко я пала».

— Я вас не приглашала, мистер Д'Аморе. Ко мне сейчас придут гости. Одевайтесь и уходите. Немедленно. Я требую. — «Убедись, что он понял». — Я настаиваю, чтобы вы сейчас же ушли. — «Надо проявить сострадание». — Я не хочу сцен.

Неожиданно он подошел, приблизил к ней свое лицо.

— Это в долг, Ванда. Только чтобы они перестали за мной охотиться. Через месяц я все отдам, а может, и раньше.

Она покачала головой. «Сколько патетики. Этот псих не зарабатывает и четырнадцати тысяч в год. Даже по заниженным нью-орлеанским стандартам он голодранец».

— Это невозможно.

Он молча смотрел на нее.

«Подумать только, — размышляла Ванда. — Он рассуждает как ребенок. И что только я в нем нашла? Красивое лицо? Мужскую силу? Любовником, конечно, он был хорошим, но сейчас уже не так молод. Меньше пить надо. Вечно из-за этого влипаю в истории».

— Сальваторе, не надо...

— Слушай, — сказал Сэл возбужденно. — Я буду отдавать тебе половину того, что заработаю своей музыкой. — Видимо, эта мысль только сейчас пришла ему в голову.

Она удивленно уставилась на него. Он решил, что предложение ее заинтересовало.

— Да, именно так мы и сделаем. — Он стал быстро натягивать джинсы. — Читал, многие композиторы поступали так в самом начале, когда еще не были знамениты. Хорошего в этом мало, я хочу сказать... ты знаешь, как важны для меня мои песни, но, черт, я увяз по уши, Ванда, и если ты дашь мне сто восемьдесят тысяч, перепишу на тебя половину всего, что заработаю в будущем.

Он замолчал, тяжело дыша, глаза взволнованно бегали.

Она с трудом сдерживала смех. Забавная ситуация. Этот коротышка, стареющий мальчик, мокрый и полуголый, стоит в ее спальне и предлагает продать половину несуществующего Бруклинского моста. Надо быть осторожной, осторожной и внимательной. А главное — решительной и резкой.

— Сэл, — сказала она, устав от итальянского притворства. — Тебе же ничего не светит.

— Ванда...

— Ты ресторанный тапер.

— ...послушай...

— И даже не лучший.

— А мои песни, мой голос? Мы столько ночей провели здесь... — Он показал на открытую дверь в гостиную, где стоял рояль «Стенвей». — Я играл для тебя, и ты говорила, что это замечательно, что тебе нравится моя музыка; ты собиралась помочь мне, вложить в меня деньги, стать моим менеджером, отвезти меня в Нью-Йорк.

— Сэл...

— Или в Лос-Анджелес. Ты что, все врала? — Он говорил громко, негодующе.

«Это уже слишком», — подумала Ванда.

— Разве тебе не нравились мои песни? Ты говорила, что обожаешь их. Обманывала меня?

«Какая наглость, — злилась Ванда, — какая наглость!»

— Ты говорила, что скопишь денег и будешь продюсером моих пластинок.

— Я говорила, что ты талантлив, и все, — она едва сдерживала ярость. — Говорила, что мы можем что-то вместе сделать.

Сэл обиженно посмотрел на нее, как ребенок, оставленный без сладкого.

— Ну и...

Терпение ее было на пределе. Гнев вырвался наружу, как кровь из пореза.

— Господи! Все это была болтовня. Мы занимались любовью, пили вино, курили травку, ты играл мне свою дурацкую музыку при луне, я говорила, что ты красив, — все очень мило. — Она стала медленно к нему приближаться и казалась очень высокой на каблуках. Осточертел весь этот фарс. Женщину, разорившую Чарли Максуэлла, отобравшую у него три четверти состояния, хочет провести какой-то музыкантишка из Нью-Орлеана. — Боже мой, я, кажется, говорила тебе, что ты отличный любовник, — она перешла на крик, — ты тоже поверил? Секс с тобой был едва выше среднего. Впрочем, как и твое пение.

— Ах ты, сука, — произнес он едва слышно.

— Неужели ты надеялся, что я дам тебе денег, стану выручать из какой-то там беды? Ты что, опять проигрался? Месяц или два назад выпрашивал семь тысяч, чтобы выпутаться из этого... как его... джекпота, но ничего от меня не получил. Разве я не просила тогда больше не клянчить у меня денег? А теперь просишь сто восемьдесят тысяч.

— Ничего я у тебя не клянчу! — заорал Сэл. — Мы подпишем договор, прямо здесь, сейчас, и я буду отчислять тебе половину всего, что заработаю музыкой за всю оставшуюся жизнь.

Она печально улыбнулась и покачала головой. Потом сказала:

— Какой же ты дурак, Сэл!

— Ванда, мне не к кому больше идти! — Сэл был в отчаянье.

— Иди вон туда. — Она указала на дверь. — Вон туда. С минуты на минуту придут гости, а я...

Как по заказу, раздался звонок в дверь.

— Нет, Господи! — Она зло сверкнула глазами. — Я так и не успела привести в порядок лицо. — Это был упрек в адрес Сэла. — Ради Бога, Сэл, уходи скорее. — Она вытолкнула его в коридор, потом на кухню. В дверь снова позвонили.

— Черт! Черт! — шипела она. Затем крикнула очень любезно: — Уже иду.

Здесь в кухне они однажды занимались любовью, пока в микроволновой печи готовилась пицца.

— Убирайся из моего дома, — в бешенстве повторяла Ванда. — Убирайся.

Сэл схватил ее за плечи, привлек к себе:

— Если ты не дашь мне хоть немного денег, чтобы откупиться, клянусь Иисусом Христом, они убьют меня. И убивать будут долго. Понимаешь?

— Сэл, — резко сказала она, глаза ее стали как две льдинки, — мне нет до этого дела.

— Ванда, — донесся голос из-за входной двери.

— Мне некуда идти, я никого не знаю с такими деньгами.

— Ванда, — снова раздался веселый женский голос, — угадай, кто пришел и кого я привела...

Ванда улыбнулась и, повернувшись к двери, пропела:

— Одну минутку, Джанин, уже иду. — Затем с перекошенным от злости лицом опять повернулась к Сэлу. — Убирайся, вон из моего дома!

— Ванда, ради Бога, я ведь тебе не чужой. Мы много значили друг для друга. — Он нежно посмотрел на нее. — Я и сейчас тебя люблю.

— Так ты, — вскипела она, — скотина, настоящая скотина, думаешь, я настолько стара и одинока, что растаю от этих слов и в лепешку для тебя расшибусь?

— Эй, долго ты нас здесь будешь держать?

Она улыбнулась Сэлу, провела рукой по его влажным волосам.

— Я тоже люблю тебя, Сальваторе. — Ванда прижалась губами к его губам, пощекотала во рту языком. Затем резко отстранилась, подвела Сэла к черному ходу, ведущему к пожарной лестнице. — Сейчас, любовничек.

Она взяла со шкафчика сумку, достала несколько купюр, сунула Сэлу в руку и вывела его в холодный коридор, где вдоль стен стояли мусорные баки. Здесь она чмокнула Сэла в щеку, вернулась в квартиру и со словами:

— Береги себя, любовничек! — захлопнула перед его носом дверь. Щелкнул замок, и вслед за этим раздался голос Ванды: — Иду, Джанин, иду! — Боже, даже не успела накраситься.

Сэл стоял на холоде и смотрел на мятые купюры в руке. Потом медленно развернул, пересчитал. Из квартиры доносились радостные возгласы, низкий мужской голос, громкий беззаботный смех. Сто тридцать два доллара. Сэл зачем-то снова пересчитал их. Три двадцатки, пять десяток, четыре пятерки и две купюры по одному доллару. Опять смех. Мужской голос, но уже другой, молодой:

— Как это вам удалось еще похорошеть? Выглядите просто великолепно.

И снова смех. И ласковое мурлыканье Ванды:

— Дорогой, не приготовить ли нам выпить. Мне это необходимо.

Сэл сунул деньги в карман, поднял над головой мусорный бак и хватил им о дверь. Потом еще и еще. Воцарившаяся тишина казалась звенящей. Сэл слышал собственное дыхание. Затем он заорал:

— Сука, старая самовлюбленная сука! Спать с тобой все равно что с собственной бабкой. Меня от тебя тошнило. — Сэл замолчал, прислушался. Из-за двери не доносилось ни единого звука.

«Что я делаю, — спросил себя Сэл. — Зачем? Они убьют меня, а ведь она могла мне помочь. Но не сделала этого. Теперь я покойник».

— Боже мой, Ванда, — услышал он женский голос. — Кто бы это...

— Чтоб ты сдохла! — заорал Сэл, снова хватил баком об изуродованную дверь, пробежал короткий захламленный коридор, открыл тяжелую дверь черного хода и побежал по бетонной лестнице. Он пробежал почти десять пролетов, прежде чем заставил себя остановиться. Бежать, бежать, куда угодно, это единственное, что ему остается. Эта мысль вытеснила из головы остальные. Прислонившись к холодной, влажной стене, он почувствовал, как стучит кровь. Смешно, не знал, что у покойников бывает пульс. «Отлично, так и надо. Не теряй чувства юмора. Оно тебе пригодится. Доброе слово — великая сила, говорил придурковатый клоун из „Шо-бара“ и еще: теперь ему необходима изрядная доля юмора... и сто восемьдесят тысяч. Об этом надо забыть, — размышлял Сэл, — уж лучше пистолет с одним патроном. Нет, только не это. Не будь дураком». Он сел на ступени и закрыл лицо руками, заметив, как сильно они дрожат. А ведь было не так уж холодно. «Ну и что теперь ему делать? — Он пропел это про себя на мотив песенки „Куда, куда сбежал мой щенок?“. — Ребята на заднем ряду, подпевайте». Сэл понимал, что теряет самообладание. Как потерял уже все остальное. Он уже не мог противиться страху. А ведь сейчас, он взглянул на часы, всего четверть седьмого, что же будет к десяти часам? Боже, что делать? Вся его жизнь! Вся его жизнь летит ко всем чертям! Почему? Почему он должен страдать из-за всяких подонков?! Почему одни, извалявшись в дерьме, пахнут розами, а другие, такие, как он, неудачники, едва сводят концы с концами? Господи! Господи! Ведь еще утром, несколько часов назад, ему чертовски везло. Семьдесят пять, восемьдесят тысяч прибыли. Он объелся за завтраком в «Монталбано» на Бурбон-стрит и дал Терезе сто долларов на чай. Из своего выигрыша. «Отличное воскресенье, — сказал он ей. — Жаль, что нам с тобой приходится по воскресеньям работать». На ее широком черном лице появилась ослепительная улыбка: «Похоже, ты принял сегодня пару удачных ставок, Сэл». Он улыбнулся: «Пару? Целую кучу». Оба весело рассмеялись. «А теперь что, — с горечью думал Сэл, — одна неверная ставка — и все пошло прахом. Пришлось клянчить деньги у страшной старухи! Вот я и скрываюсь на лестнице для прислуги...»

Этажом ниже открылась дверь, и кто-то вышел на лестницу. Сэл прижался к стене. Наверняка служба безопасности. Ванда их вызвала. Заявила, что какой-то псих ломится в квартиру с черного хода. Сэл буквально вжался в стенку и затаил дыхание. До него донесся звук тяжелых шагов по лестнице. А вдруг это не полицейские, а братья Венезия? Вдруг они шли за ним от самого бара? Сэл перестал дышать, в висках стучало. Еще шаги на лестнице. «За мной охотятся». На стене обозначилась узкая вытянутая тень. Словно чудовище из фильмов ужасов тридцатых годов. Тень остановилась. Наверняка прислушивается. Сэл замер. Мгновения показались ему вечностью. Наконец тень повернулась и стала спускаться с лестницы. Хлопнула массивная дверь. Сэл подождал еще с полминуты. «Боже праведный! Кто же это мог быть? Кто? Я теряю над собой контроль. Я просто разваливаюсь. Я на грани срыва. Не волнуйся. Если ты сделал что-то не так, братья Венезия все исправят. Так-то, подлец. Сохраняй чувство юмора. Тебе оно пригодится. Очень пригодится». Он оторвался от стены и пошел вниз, застегивая рубашку.

Дождь прекратился. Стояла глубокая ночь. Ветер стих, но было серо и холодно. В свете фонарей переливались фиолетовым и золотым декорации для парада «Марди Грас». Рабочие в защитных касках и утепленных куртках тянули кабель вдоль тротуара, ежась от холода. Сэл наблюдал за ними. Изо рта у него шел пар. «Значит, парад все-таки состоится. То-то Сандра обрадуется! — с горечью подумал Сэл. Эта мысль встряхнула его. — Надо что-то делать. Нельзя просто так стоять здесь и мерзнуть, теряя драгоценное время. Уже шесть двадцать семь. Через каких-то три с половиной часа Альберт Кастилья вломится в бар и потребует свои деньги. Больше четверти миллиона. Представляю, в каком они будут шоке».

Сэл пересек улицу и направился к центру, высматривая такси. За три с половиной часа надо найти сто восемьдесят тысяч. Не так уж много для парня, не имевшего за всю свою жизнь и двух пар ботинок одновременно. Сто восемьдесят тысяч долларов! — неотвязно вертелось у него в голове, как заклинание: «ммм ю ринг хе ко», которое постоянно напевала одна калифорнийская певица, с которой он тусовался, «ммм ю ринг хе ко». Сто восемьдесят тысяч. «Ммм ю ринг хе ко». Сто восемьдесят тысяч. Может, это станет его молитвой.

Сэл вспомнил свою тетю Лилиан, на коленях у изображения святых, в отблеске зажженных свечей, в спальне с занавешенными окнами. С самого вечера девятого дня она возносила молитвы Святому Иосифу и потом гордо демонстрировала израненные, в синяках колени. А через неделю с улыбкой сообщала, что молитва ее услышана. «Я не скажу, о чем молилась, иначе нарушу навену, а это очень скверный знак». Может, последовать ее примеру? Каждую минуту, три с половиной оставшиеся часа повторять «сто восемьдесят тысяч», и тогда, возможно, он найдет деньги или деньги найдут его. Да, приятель, сказал он себе, с тобой все ясно. Ты безнадежен. Уповаешь на чудо. Вот до чего докатился. Господи. В этот момент на Дофин-стрит, узкой и длинной, как коридор, налетел резкий порыв ветра. Сэл поежился, стуча зубами, и ускорил шаг. Сейчас он находился в районе Квотер. В самом сердце территории семьи Венезия. Место далеко не безопасное для Сальваторе Кристофера Д'Аморе. Пожалуй, даже гиблое. Сэл поднял воротник рубашки и, дрожа от холода, пошел дальше мимо двух— и трехэтажных домов по обе стороны темной улицы. Ребенком он играл здесь, потерял невинность в узком переулке, таком, как этот, выкурил первый косяк на трехэтажной веранде с железной решеткой, такой, как на этих зданиях. Эти узкие односторонние улицы были для него родным домом все тридцать восемь лет его жизни. Он мог по пальцам пересчитать те случаи, когда выезжал из города на концерты, да и то не дальше пятидесяти — ста миль. Сегодня холодный ветер гулял на этих старинных улицах, предназначенных для кабриолетов и телег, редкие пешеходы торопились домой из местных увеселительных заведений, куда все ходят по воскресеньям, из каждого бара на пути Сэла сочилась музыка, и Сэл чувствовал себя потерянным, пришельцем из иного мира, случайно попавшим в этот город в этот вечер двадцатого века. Это было немного похоже на то, что он испытал днем, когда вместе с лошадью Трансформер проиграл беспроигрышный забег. Когда все стало для него иным, изменившимся и пугающим. Он получал некий импульс от мостовой, почти физически ощущал сквозь подметки, что он здесь чужой, аутсайдер, пришелец. Он здесь больше не дома. Он ощущал это с такой силой, как не ощущал ничего никогда. Теперь это не его дом, а значит, у него нет дома, потому что он не знал других мест, он никогда нигде не был.

Разбрызгивая жуткую грязь, появилось такси. Сэл отошел в сторону, но тут заметил, что такси свободно, а таксист на него поглядывает. Сэл проголосовал, такси резко остановилось, въехав на тротуар. Дверца открылась, и Сэл сел в машину и захлопнул дверцу.

— Ну и холод, — сказал таксист с карибским акцентом.

Сэл потер руки и почувствовал, как его обволокло теплом.

— Да уж.

— Воспаление легких подхватишь, если будешь в одной рубашке разгуливать.

Сэл взглянул на него и кивнул. «Где я? — думал он. — Где я?»

— Хорошо, что хоть дождь кончился, — произнес таксист, съезжая на дорогу. Машина медленно двинулась по Дофин-стрит.

— Куда едем, приятель? — Водитель взглянул на Сэла в зеркало заднего вида.

«Куда? Куда? Куда я еду? Куда я могу ехать?»

Из зеркала на него смотрели черные глаза таксиста.

— Определи направление, братец.

«Куда? — думал Сэл. — Кто мне поможет?»

— Будешь просто ка... — Шофер не договорил.

— Эспланаде и Декатур, — выпалил Сэл. — Выбросишь меня на углу Эспланаде и Декатур.

Таксист улыбнулся. Люди не могут жить без команд.

— Отлично, братец, отлично.

— Сэл! — воскликнула Кэти Пекораро, открывая дверь. — Почему же ты не предупредил, что зайдешь? Санто! — крикнула она, обернувшись. — И все остальные! Сэлли пришел! Хоть бы предупредил, — обратилась она к Сэлу. — Что это ты без пальто разгуливаешь?

Кэти взяла его за руку и провела в комнату. Квартира располагалась на первом этаже одного из старинных трехэтажных зданий, тянувшихся вдоль Эспланаде-авеню от реки до Сити-парка. Она остановилась в крохотной прихожей.

— Надо предупреждать, Сэл. Ты голоден? Съешь что-нибудь? Эй! Ребята! — Она повернулась в сторону комнаты, из которой неслись звуки телевизора. — Слышите, что я вам говорю? Сэл пришел.

Тотчас раздался топот детских ног, и к Сэлу подбежали трое мальчишек лет десяти. Они висли на его ногах, дергали за рукава.

— Дядя Сэл, как ты?

— Как жизнь?

— Как ты, дядя Сэл?

Сэл обычно любил повозиться с детьми, но сегодня только и мог выдавить из себя:

— Привет, ребята, как дела? Вы растете не по дням, а по часам.

— Это так кажется, потому что ты редко приходишь к нам, — заявил Доминик, старший.

Кэти посмотрела на Сэла с укоризной, словно хотела сказать: «Меня не слушаешь, послушай хоть детей».

«Не сейчас, Кэти», — тоже, одними глазами ответил Сэл.

Вместе с Кэти и мальчиками Сэл прошел через столовую на кухню. Весь стол был уставлен пустыми стаканами, тарелками, перемазанными томатным соусом, по квартире разносился знакомый, любимый чесночный запах американо-сицилийской кухни.

— Я приготовлю тебе поесть, — как-то таинственно произнесла Кэти.

— Кэти, не надо, я...

Мальчишки вбежали в соседнюю комнату с криком:

— Папа, дядя Сэл пришел!

— Ну, — кокетливо улыбнулась ему Кэти, — ты даже не заметил мою новую прическу. Значит, тебе не нравится. — Она взъерошила свои платиновые, не очень длинные волосы.

— Извини, Кэти. Я как раз собирался тебе сказать. Ты выглядишь замечательно, ну просто великолепно.

Она покачала головой с лукавой и в то же время печальной улыбкой.

— Тебе не нравится, потому ты и не сказал.

С Кэти Беккер Пекораро Сэл познакомился лет семнадцать назад, когда она работала в гостинице «Фулз Раш» на Бурбон-стрит, в стриптизе. Начинала она как исполнительница чечетки, но ценители этого жанра перевелись еще в сороковых годах, и к семидесятым их почти не осталось. И Кэти, внимательно изучив свое тело в большом портняжном зеркале матери, нашла его вполне подходящим для «экзотичных танцев». Она купила за триста долларов подержанное платье, украшенное бисером, и отправилась искать соответствующую работу. Поиски ее увенчались успехом. К немалому своему удивлению, Кэти обнаружила, что ей приятно раздеваться перед мужчинами, готовыми ради нее на все в те пятнадцать минут, пока она порхает по сцене, что это льстит ее женскому самолюбию. Страшный сон феминистки — быть объектом сексуальных желаний. Но только на сцене, во время выступления. После работы она снова превращалась в Деву Марию, как ее называли остальные девушки, не отдавалась крутым парням, курящим марихуану, не напивалась в баре, не ходила в номера к похотливым туристам, присылавшим ей в гримерку официантов с пятидесятидолларовыми купюрами и нацарапанными номерами комнат. Женщинами она тоже не увлекалась. Единственная на всей улице стриптизерша не лесбиянка и даже не бисексуалка. Прямолинейная, честная, за ней увивались музыканты и бармены, слетавшиеся как мухи на мед, ее водили в рестораны, задаривали подарками. Тогда-то она и встретила Санто, в то время еще барабанщика. Он играл в последнем женском ансамбле на Бурбон-стрит и занимался ангажементом артистов, в этой самой квартире, днем, когда был свободен.

Он еще не развелся с Глорией, его первой женой, но весь город знал, что она не в себе. Это было единственное, что Санто хотел слышать о ней, потому что страстно желал Кэт Балу — сценический псевдоним Кэти, с того самого момента, как увидел ее. Он ухаживал за ней целых три года — дарил ей свои любимые пластинки, подбирал выгодные контракты и отказывался от комиссионных, водил в гости к родственникам, и наконец, несмотря на разницу в возрасте, Кэти смягчилась, бросила всех своих любовников и переехала к Санто. К этому времени первую жену Санто поместили в сумасшедший дом в Мэндвилле. Иногда по воскресеньям Кэти и Санто ее навещали, привозили с собой обед. По сей день они пытались добиться признания этого брака недействительным, чтобы вернуть себе право посещать церковь.

— Санто, смотри, кого к нам занесло.

Они стояли в дверях, оглядывая маленькую комнатушку, освещенную только телевизором. Дети снова уселись на пол перед экраном. На старом диване у противоположной стены сидел крупный мужчина в халате и тапочках. Он посмотрел на Сэла с тем же выражением укоризны, что и жена минуту-другую назад.

— Ты опоздал к ужину, — сказал он своим низким голосом, как бы между прочим, — позвонил бы.

Кэти согласно кивнула.

— Я ему так и сказала. Так и сказала.

— Да ладно вам, ребята, я не голоден.

Пропустив эту фразу мимо ушей, Кэти, глядя на мужа, бросила:

— Что-нибудь ему приготовлю.

Санто кивнул. Лицо у него было широкое и мясистое, на нем совершенно не к месту торчала седая жидкая бороденка.

— Садись, — сказал Санто, указав бороденкой на телевизор, — я взял «Топ Ган». Ты смотрел?

— Он его терпеть не может, — сообщила Кэти, прислонившись к дверному косяку и скрестив руки на груди. — На дух не переносит. — Женщина произнесла это с какой-то непонятной гордостью.

— Секса маловато, — заметил Санто.

Кэти кивнула и улыбнулась.

— А зачем он, секс?

Санто закинул ногу на ногу и театрально взмахнул рукой.

— Я люблю фильмы, где много секса. Где мужики трахают красивых женщин. И хочу, чтобы эти сопляки смотрели. — Он указал бородкой на своих сыновей. — Пусть знают, что им делать, когда вырастут.

Кэти усмехнулась и взглянула на Сэла.

— И ты ему веришь?

— Ты что, — сказал Санто. — Мы ведь живем во Французском квартале. Здесь на квадратный метр гомосеков больше, чем во всей стране, кроме Сан-Франциско. Не хочу, чтобы дети являлись домой с разодранными задницами только потому, что отец не объяснил им, что хорошо, а что плохо.

Трое мальчишек поболтали ногами в воздухе и, смеясь, поглядывали на Сэла, словно говоря: «И ты этому веришь?»

Кэти шикнула на детей, хотя глаза ее светились весельем и счастьем.

— Надоела вся эта ерунда. Пойду приготовлю Сэлу поесть.

— И мне тоже, малышка, — попросил Санто.

Она уставилась на него и сказала с упреком:

— Ты же только что ужинал.

— Знаю. Знаю. Ноне наелся.

— Кэт... — попытался было возразить Сэл, но она уже ушла на кухню.

— Садись, Сэл. — Санто подсунул ему под спину подушку. — Досмотрим эту дрянь.

— Санто...

— Кругом СПИД и все прочее. Когда моим соплякам исполнится тринадцать, я куплю каждому проститутку. Ночью, накануне их дня рождения, пусть покажет им, что да как.

— Да, конечно, — откликнулся старший, Доминик, — от проституток тоже можно СПИД подхватить.

Санто повернулся к Сэлу:

— Ты посмотри на них. Молоко на губах не обсохло, а уже все знают.

— Санто, нам нужно поговорить.

— Да посиди ты, ради Бога. Подожди, пока кино кончится.

Сэл наклонился к Санто.

— У меня нет времени.

Санто внимательно на него посмотрел и после долгого молчания тихо сказал:

— Ах ты, кретин, опять играл?

— Санто...

— И не выиграл...

— Санто, давай поговорим.

Не отрывая глаз от телевизора, Санто вздохнул и покачал головой:

— Сэлли, Сэлли, Сэлли. — Затем уперся кулаками в диван, с трудом поднялся на ноги. — Если покажут что-нибудь сексуальное, смотрите внимательно, может, узнаете что-нибудь новенькое.

Мальчишки улыбнулись Сэлу: «Ты веришь в эту ерунду?»

Санто завязал пояс халата на своем толстом животе, мясистой рукой обнял Сэла за плечи.

— Пойдем в кабинет, поговорим, — сказал он и обернулся к сыновьям. — Когда мама вернется, скажете, где мы.

Кабинет Санто находился в квартире напротив. К ней вел холодный, узкий коридор с высоким потолком. В кабинете стоял большой рабочий стол, весь захламленный. Несколько книжных шкафов и таких же старых, обветшалых стульев. Над мягким креслом, в которое плюхнулся Санто, висела огромная, почти в натуральную величину фотография молодого боксера в боевой стойке. Черные ботинки и свободные трусы указывали на то, что фотография относится к тридцатым — началу сороковых годов. Это был покойный отец Санто — Карло. По непонятной Сэлу причине он выступал под именем Билли О'Банниона. В 1929 году Карло проиграл по очкам претенденту на звание чемпиона, которого однажды нокаутировал Макс Баер. В жадном до спортивных зрелищ Нью-Орлеане Карло Пекораро был настоящей легендой. Когда он умер в 1957 году, все известные боксеры, и Роки Марсиано, и Джо Льюис, и Джек Демпси, прислали телеграммы с соболезнованиями. На противоположной стене висела фотография чуть меньших размеров. На ней был изображен молодой Санто в белом пиджаке, с ослепительной улыбкой, сидящий за набором барабанов. Он держал барабанные палочки на уровне груди, а на самом большом барабане кривыми буквами было написано его имя. Еще две стены были сплошь увешаны фотографиями различных артистов, с которыми Санто работал все эти годы. Певцы, фокусники, акробаты, клоуны, комики, актрисы стриптиза и, конечно, фотография Кэти, лукаво улыбавшейся из-за большого мяча, диксиленды, рок-н-ролльные группы, танцевальные ансамбли, певцы и певицы стиля соул, конца пятидесятых — начала шестидесятых, когда небольшая звукозаписывающая фирма Санто выпустила за четыре года несколько национальных хитов. Сэл заметил, что с того времени, когда он был здесь в последний раз, к этим фотографиям прибавилось несколько снимков диск-жокеев, приобретавших на рынке все большую популярность. Входя в кабинет, Сэл, как всегда, поискал глазами и увидел слева от фотографии Карло свою собственную, где ему всего семнадцать лет, в дурацком пиджаке а-ля Неру. Санто не менял ее, хотя у него были более поздние снимки Сэла, хранившиеся в шкафу.

Санто развалился в скрипучем кресле и, раскуривая сигару, смотрел на Сэла.

— Чем ты сейчас занимаешься? — спросил он наконец. Сэл не садился, стоял рядом. Он просто не в силах был сесть, словно не имел на это права.

— Который час?

Санто посмотрел ему в глаза:

— Хочешь, чтобы я угадал?

Санто Пекораро был первым менеджером Сэла, который тогда еще учился в школе. Впервые Санто услышал его на танцах в клубе «Священное сердце», подошел к сцене и вручил Сэлу свою визитную карточку. В ту же ночь Сэл потерял ее где-то между подушками заднего сиденья своего «шевроле», когда занимался любовью с младшей сестрой Папа Вертола. Он так и не узнал ее имени, просто «младшая сестра Папа Вертола». Целых три недели Сэл не вспоминал о ней, пока вдруг не увидел Санто. Они тогда играли в школе «Де Ла Салле», и во втором антракте вся его группа «Гангстеры» набилась в старый грузовик, а их барабанщица передавала по кругу бутылку красного вина и самокрутку с какой-то убийственной панамской травкой. Тогда-то Санто и постучал в дверцу.

— Не бойтесь, я не легавый. Хочу поговорить с вашим солистом. С малышом.

Сэл выглянул, весь окутанный едким дымом, и увидел Санто, прислонившегося к кузову.

— Ты не позвонил.

Сэл вылез из кабины и уставился на Санто. Затем по-мальчишески пожал плечами.

— Я забыл.

— У тебя есть моя карточка? Мой телефон?

Сэл рассеянно почесал руку.

— Не знаю, я ее, кажется, потерял.

Санто внимательно осмотрел мальчишку.

Сэл в свою очередь тоже посмотрел на Санто. Посмотрел с вызовом.

— А что?

Санто хмыкнул.

— Может, и ничего, а может, и чего. Ты ведь сын Джо Хака?

Сэл не мог скрыть смущения и промолчал.

— Послушай, малыш, меня зовут Санто Пекораро. Я ангажирую талантливых музыкантов на Бурбон-стрит. И у меня своя звукозаписывающая фирма. Ты наверняка слышал обо мне. — Санто ждал ответа, но Сэлу нечего было сказать. — В общем, твой голос мне нравится. Ты кого слушаешь. Сэма Кука?

Сэл снова пожал плечами.

— Ну да, Сэм Кук всем нравится.

— Ты сочиняешь песни?

— Вроде бы сочиняю, — сдержанно ответил Сэл.

— Вроде бы? Как это понимать?

— Ну, я только пробую пока.

— Но несколько песен уже сочинил?

— Ну да.

— Можешь мне их сыграть?

Сэл едва заметно кивнул.

— Я хотел бы их послушать. — Санто вынул из нагрудного кармана пачку визитных карточек и с легкой улыбкой протянул Сэлу. — Держи. Разложи по карманам. В штаны, в пиджак, в рубашку. Вряд ли потеряешь все сразу. И может быть, завтра позвонишь мне. Хорошо?

Мальчик уставился на белые прямоугольнички.

— Вы... Вы правда думаете, что я смогу записать пластинку?

— Позвони завтра, малыш. Кстати, как тебя зовут?

— Сэл.

Санто нахмурился, почесал жидкую бороденку. Казалось, он с ней родился.

— Придется изменить имя. Слишком латиноамериканское. Твоя фамилия Д'Аморе? Верно?

Сэл кивнул. Санто опять почесал бородку.

— Есть идея. Слушай, непременно позвони! Не забудешь?

Тут появился в дверях директор школы Руссо и громко сказал:

— Ну, все. ребята, антракт кончился. И не заставляйте меня допытываться, чем вы там занимаетесь.

Ребята повыскакивали из старого «плимута», стряхивая пепел с пиджаков, распечатывая жвачку и вопросительно глядя на Сэла.

— Эй, малыш, — окликнул Санто Сэла, который направился с друзьями в буфет-танцзал. — Не потеряй мой телефон. У меня есть несколько идей.

У него были идеи. Было несколько идей. Он заставил Сэла уйти из группы — хотя тому нелегко было бросить своих лучших друзей. Он прослушал все песни Сэла и подсказал, как сделать лучшие из них еще лучше; он велел Сэлу подстричься под Битлз, купил ему ботинки на высоких каблуках и модную одежду, в том числе и пиджак а-ля Неру, в котором он сфотографировался для Санто, и изменил его имя на Ди Амбре. Сэлу это очень не нравилось, но Санто был непреклонен. И Сэл вскоре смирился, ему было всего только семнадцать, и он целиком зависел от своего менеджера. Иначе и быть не могло; около десяти лет назад Санто Пекораро нашел, финансировал, продюсировал и выпустил в продажу шесть песен, вошедших в двадцатку лучших, а одна из них несколько недель даже стояла на втором месте, — он был в числе создателей фирмы «Нью-Орлеан Саунд», которая доминировала в хит-парадах в разделе «Ритм и блюз пятидесятых». Теперь он уже не пользовался такой популярностью. Все деньги промотала первая жена, и теперь Санто пытался возродить былую славу фирмы, работая с группой «Пейсли Революшн», своего рода шайкой молодых американцев шестидесятых, конкурирующих с англичанами, укравшими их музыку и задор. Сэл Д'Аморе должен был стать первым шагом Санто Пекораро на обратном пути к вершинам музыкальной индустрии. Его первой суперзвездой из несметного числа нью-орлеанских талантов. Ни Сэл, ни Санто тогда не знали, что первый блин окажется комом. А второго вообще не будет. Никогда.

Под руководством Санто Сэл записал семь синглов со своими песнями на каждой стороне. Одну из них и вспомнила Хеди в тот день в баре «Спортивная жизнь», эта песня вошла в лучшую десятку Нью-Орлеана и прилегающих окрестностей. И все. И ничего больше. Ни одна из его песен никогда-никогда после этого не входила в хит-парады. И не потому, что Санто не пытался, не прилагал усилий, не подгонял пластинки Д'Аморе под плавные мелодии южной Луизианы. Он подписывал контракты на выступления Сэла с его зажигательными песнями. На концертах всех гастролеров, приезжающих в город по воскресеньям, Сэл выступал по крайней мере в дюжине мест — на танцах, шоу, ночных клубах, — Санто лично развозил его на своем большом белом «эльдорадо» и стоял у выхода, покачивая головой в такт музыке, оценивая мастерство Сэла. Когда песня «Ты — все, что мне нужно» вошла в местный хит-парад, Санто взял пластинку, несколько журнальных фотографий Сэла и собрался в Нью-Йорк, сказав Сэлу, что зайдет к своим партнерам, с которыми работал в лучшие времена. Вернулся он через неделю мрачнее тучи, с плотно сжатыми губами и не пожелал ни о чем рассказывать.

После этого в клубе «Касабланка» на углу Бурбон-стрит и у Ибервиль появилась возможность подписать контракт, так как солиста из тамошней группы арестовали за торговлю героином, и Санто посоветовал Сэлу собрать музыкантов и организовать свою группу. Сэл, никогда не перечащий своему менеджеру, собрал старых друзей, с которыми играл в «Гангстерах», они недельку порепетировали, и уже через месяц толпа их поклонников не вмешалась в «Касабланку», толкаясь у входа и мешая дорожному движению. Сэл был местной знаменитостью. Постоянно окруженный веселыми компаниями и влюбленными женщинами, он и не подозревал, что в его звукозаписывающей карьере наступил застой, как в луизианской сточной канаве. Санто это, разумеется, знал, но не обсуждал с Сэлом, не позволял ему взглянуть правде в глаза. Работа в ночных клубах была не музыкальным бизнесом, а всего лишь ресторанным. Так можно было только состариться. Иногда, хмурым утром после концерта в «Кинг румз» или в «Бизи Би» Санто предлагал Сэлу съездить посмотреть, что творится в Нью-Йорке или в Лос-Анджелесе, который становился тогда центром звукозаписывающей индустрии. Много раз он просил Сэла написать несколько новых мелодий и отвести их на побережье, посмотреть, на что он способен. Молодость быстро проходит. Пока не поздно, надо использовать все возможности, посмотреть мир, раздвинуть его границы. Сэл улыбался во весь рот, набитый печеньем или конфетами, кивал на очередную милашку, неизменно висевшую на его руке, и говорил: «Санто! Бросить моих поклонниц? Никогда!» Все весело смеялись, а Санто возобновлял этот разговор не раньше чем через полгода.

Как раз в то время Санто впервые увидел Кэт Балу в клубе «Фулз Раш», и приоритеты его жизни резко изменились. Интерес к карьере Сэла, точнее, к тому, что от нее осталось, заметно угас. Теперь Санто занимался устройством собственной жизни, своим будущим. Он больше не советовал Сэлу ездить по другим городам и уделял работе с ним гораздо меньше времени.

Он больше не был наставником, полным идей, хотя время от времени доставал Сэлу ангажемент на разовое выступление в каком-нибудь клубе или на промышленной выставке.

Добившись расположения Кэт и женившись на ней, Санто Пекораро отошел от дел, скорее с радостью, чем с неудовольствием, и занялся ангажементами. Он оставил свою мечту стать белым Берри Горди и резонно решил довольствоваться работой с идиотскими клоунами, стриптизершами и бездарными музыкантами. Кэти родила ему подряд троих сыновей, после чего у нее начались выкидыши. И конечно, к этому времени неуловимое, необъяснимое волшебство популярности в ночных клубах, ресторанах, телевизионных программах, это витающее в воздухе и приносящее прибыль волшебство стало испаряться, и толпы в «Касабланке» становились все меньше и меньше, пока не исчезли совсем. В будние дни в клубе почти не было зрителей, а по выходным его в основном посещали туристы из Де-Мойна, Солт-Лейк-Сити, Киото. Автобусы подъезжали прямо к дверям клуба, и водители загоняли туда туристов, как стадо овец. Им показывали знаменитое стриптиз-шоу Бурбон-стрит, традиционный, диксиленд, исполняемый несколькими старыми неграми, а напоследок предлагали послушать старый добрый нью-орлеанский фанк в его новом варианте. Это не мешало особо бессердечным туристам выкрикивать Сэлу свои заявки на исполнение какой-нибудь популярной песни. И когда Сэл за один вечер спел песню «Разве он не подлец?» четыре или пять раз, то впервые осознал, что что-то не так. Но было уже слишком поздно.

Почти в то же самое время у Сэла появился интерес к немолодым состоятельным женщинам и тотализатору. Он ставил сорок против одного. Отец его был заядлым игроком, если можно назвать заядлым игрока, делающего двухдолларовую ставку. Сэл теперь предпочитал женщин богатых. Он пришел к этому путем долгих размышлений. Женщинам он нравится. Очень нравится. А у них бывают деньги. И немалые. Чаще, чем у молодых. И он начал волочиться за немолодыми женщинами. Боже, надо же что-то делать! Ему уже двадцать шесть, для шоу-бизнеса многовато. Четыре последних года он провел в настоящей дыре, Санто был его менеджером на протяжении десяти лет, казалось, лучшие годы позади. В двадцать шесть лет! Именно так он все объяснил Руфь Валлачински, первой немолодой женщине, с которой закрутил роман. Она была маленькая, толстая и по какой-то непонятной Сэлу причине любила заниматься сексом перед огромным зеркалом.

Она посоветовала Сэлу сменить менеджера. Но Сэл долго не соглашался, как пациент, который знает, что болезнь неизлечима, но не может проглотить лекарство. Что он будет делать без Санто? Санто для него больше, чем родной отец, вечно пьяный или обкурившийся.

— Слушай, — говорила Руфь. — Я буду твоим менеджером. Ты уже знаешь, как хорошо я могу тобой управлять. — И они смеялись словно дети. — Серьезно, — настаивала она, знавшая всех деятелей шоу-бизнеса в Нью-Йорке. Деятелей театра. Деятелей звукозаписи. Деятелей телевидения. Всех этих влиятельных евреев из Манхэттена, которые управляют индустрией развлечений. Она покрутится среди них, проведет переговоры, разрекламирует его. Она рождена для этого. Разве она не из Манхэттена? Разве ее там не знают? Конечно, придется вложить капитал в этот продукт, как она говорила, чтобы сгладить все шероховатости. Чтобы сделать его презентабельным для нью-йоркской публики. Новые костюмы, новые фотографии, кое-какие предварительные мероприятия. Может быть, какое-нибудь шоу, подготовленное специально для Сэла, чтобы раскрыть все его таланты.

— Тебе нельзя ехать в Нью-Йорк недоделанным, ты сам понимаешь, хотя к тебе это и не относится, дорогой. — Она рассмеялась. Смех у нее был грудной, низкий. — В общем-то ты в порядке, но Бродвей тебе не Бурбон-стрит. Совсем даже не Бурбон-стрит. Непрофессионала они сожрут с потрохами, милый. — Она улыбалась ему. — Подумай, как здорово звучит: Нью-Йорк, а вот и Сэл Д'Аморе со своим менеджером Руфь Валлачински. Какой дуэт! Какая пара! Весь город на уши встанет. На уши. Вот так, дорогой, проведи языком здесь, лизни меня, Сэл. Поверни немного голову, малыш, а то я не вижу. Я хочу посмотреть!

Сэл выполнял каждое ее желание, а потом набрасывался на нее, на ее пышное тело. Руфь объявила, что возвращается в Нью-Йорк и там поговорит с юристами, подготовит все предварительные контракты. «Все должно быть оформлено, милый. Не зря же я еврейка». И пока ее не было, Сэл собрал все свое мужество и пришел сюда, к Санто, в этот самый кабинет, и сделал то, что считал нужным. Он очень терпеливо объяснял Санто, что вместе они уже сделали все, что могли, что времена меняются, и шоу-бизнес тоже, что ему нужен кто-то со свежими перспективами, с капиталом, чтобы вложить его в «продукт», и так далее и тому подобное. Выслушав Сэла, Санто даже обрадовался такому повороту событий. Он больше не в ответе за Сэла. За его карьеру. За его провал.

Сэл возвращался домой, напевая под нос, с необычайной легкостью на сердце. Перед ним была жаркая, влажная Эспланаде-авеню. Весь мир был перед ним, как растянувшаяся в постели блондинка. Казалось, лошадь, на которую он поставил пятнадцать против одного, рвется к финишу, на десять корпусов впереди остальных. Нью-Йорк, Нью-Йорк. Город такой великий, что его название следует повторять дважды. Улицы вымощены золотом, как говорили сицилийцам дома. Новый чертов Йорк. Сэл столько слышал о нем. Гринвич-Виллидж, Бродвей, Пятьдесят вторая улица, где девятнадцатилетний Майлз пытался завоевать славу Берда. Пеппермаунт-Лодж, где был изобретен твист. Сентрал-парк, Виллидж-Вангард. Впервые в жизни он будет делать все по высшему разряду. Никаких забегаловок на площади Таймс. Никаких ночевок на автобусных остановках, о которых ему рассказывали нью-орлеанские ребята. Нет уж, Руфь говорила, что у нее квартира на Пятой авеню. Авеню с окнами на пруд. Впрочем, не все ли равно. Весь город будет у его ног, а потом, когда богатые евреи услышат его песни, они станут в очередь, чтобы подписать с ним контракт, предложат ему мешки с деньгами, лимузины, наконец, своих женщин. Уж об этом-то он позаботится. Руфь должна понять, что их отношения будут чисто деловыми. И она поймет. Он уверен. Боже, эти женщины станут виснуть у него на шее. У рок-звезды должен быть определенный имидж. И такая толстая, неуклюжая любовница, как Руфь, хоть она и менеджер, не вписывается в этот имидж. К тому же что значит редкий секс между двумя друзьями? Особенно если эти друзья собираются переписать музыкальную историю шоу-бизнеса. Его слава превзойдет «Битлз». Никак не меньше. А Руфь станет его Брайаном Эпстайном. Его полковником Томом Паркером. Она откроет перед ним все двери на Олимп. Лестница в рай. Весь мир услышит его музыку. Танцуя под нее, даже не знающие английского будут подпевать. Женщины в далекой России станут сходить по нему с ума. Незнакомые девушки украсят стены плакатами с его изображением и будут мечтать перед сном о сексе с ним. Его песни полюбят миллионы людей. Миллионы.

Сэл напевал последнюю написанную им песню, гордо шагая по Эспланаде, он улыбался девушкам, самоуверенно кивал приятелям. Жизнь была прекрасна.

Естественно, Руфь Валлачински больше не появлялась. Через неделю он позвонил в справочное бюро Манхэттена узнать номер ее телефона. Ему сказали, что у них есть номера сотни женщин по фамилии Валлачински, из которых некоторые даже Р. Валлачински, но нет ни одной по имени Руфь.

Сэл подождал еще неделю. И запаниковал. Снова позвонил в справочную Манхэттена и после милой беседы убедил оператора дать ему телефоны всех Р. Валлачински. «Это, конечно, не по правилам, ну ладно, чего уж...» — сказала телефонистка с бруклинским носовым говором.

Ни одна из Р. Валлачински не была Руфью. Никто даже о такой не слышал, хотя некто Роджер Дж., судя по всему, гомосексуалист, вспомнил, что у него была тетя Руфь. Но она умерла в семьдесят первом, может, в семьдесят втором. Только фамилию носила Сильверу, по мужу Оззи Сильверу, и уехала жить в Кливленд. Ой, Боже, жить? Ведь она же умерла, правда? Умерла в Кливленде. А вас как зовут? Я не расслышал. Вы не приедете в наш город? Я так много слышал о Нью-Орлеане.

К началу третьей недели Сэл был уже в бешенстве. В справочном бюро Манхэттена устали от его звонков.

Сходите в вашу центральную библиотеку, посоветовал заведующий. У них есть телефонная книга Манхэттена. Она есть в каждой центральной библиотеке.

Почти через месяц после того, как Сэл дозвонился или пытался дозвониться до каждого с фамилией Валлачински во всех пяти районах Нью-Йорка, он вынужден был признать, что остался ни с чем. К тому же наговорил с отцовского телефона на двести тысяч, и телефонная компания отключила его телефон. С тех пор Джо Д'Аморе числился в телефонных справочниках вместе с одной из своих сестер.

От Руфи не было ни слуху ни духу. Сэл наконец понял, что его провели и что нет никакой Руфи Валлачински, а если и есть, то живет она не в Нью-Йорке. Все разговоры с женщиной, называвшей себя Руфью Валлачински, о славе и успехе, сексе и известности, музыке и деньгах были сплошной болтовней, настоящей дешевкой. Сэл, конечно, был вне себя. Разочарование, как комариный рой, застило ему глаза. Придется забыть о своих мечтах. По крайней мере, на время. Сэл испытывал не только разочарование, но и удивление. Значит, есть в нем что-то, что толкает женщину на подобную ложь. И значит, его можно надуть. «Вот здесь, милый, лизни меня».

Сэл чувствовал себя обворованным и в то же время ощущал нечто похожее на гордость. Оказывается, у него есть что красть. И Сэла не покидала уверенность, что у него будет еще не одна Руфь. Их будет много. Очень много. Фактически он ничего не потерял, кроме своей детской наивности и еще покровительства Санто Пекораро. Но Санто за все эти годы ничего особенного не сделал для его карьеры. Кроме того, они остались друзьями. Сэл в этом не сомневался. И он был прав. Санто — верный друг и ни разу не напоминал Сэлу о Руфи Валлачински. Так же, как о Сэнди Тернер, Билли Уортингтон, Алексисе Константин, Ванде Максуэлл, в общем, ни об одной из целого списка стареющих женщин, к которым, как все считали, влекло Сэла. Элегантно одетые, с кристальным взглядом и плотно сжатыми губами, женщины, все как одна, помогали Сэлу достичь заслуженной славы.

Сэл гордо знакомил их с Санто, а тот еле заметно улыбался и смотрел сквозь них, словно не видел, словно это были призраки.

И конечно, очень скоро они все исчезли.

— Что будешь пить? — Кэт принесла две глубокие тарелки, наполненные каватони с томатным соусом и ароматными фрикадельками. В одной лежал толстый ломоть итальянского сыра, прямо на плоской, старенькой терке. По комнате распространился сильный аромат свежего сыра и острого соуса. Кэт поставила тарелку с сыром на стол перед мужем и повернулась к Сэлу.

— Ты что будешь есть? Сядь, ради Бога. — Она кивнула на потертые кожаные кресла. — Я принесу выпить. Что бы ты хотел?

— Кэт, ради Бога, я не голоден.

— Расскажи это еще кому-нибудь, Д'Аморе. — Свободной рукой она толкнула его в кресло. — Может быть, тебе не нравится, как я готовлю? Не нравится? — Она сверкнула глазами, уверенная, что это не так, и Сэл это знал. Как обычно бывает при подобных женитьбах, Кэти очень быстро в совершенстве постигла искусство итальянской кухни. Все женщины семьи Пекораро вынуждены были это признать.

— На, держи, Д'Аморе. — Она протянула ему тарелку и, не возьми он ее, наверняка поставила бы тарелку ему на колени. — Ну, что будешь пить?

Сэл поднял на нее глаза:

— Хорошо бы яду. У тебя нет?

Глаза у Кэти слегка округлились, и она взглянула на Санто. Потом перевела взгляд на Сэла и тихо спросила:

— У тебя неприятности, Д'Аморе? Может, тяпнешь виски? — Она ласково провела рукой по его еще влажным волосам. Совсем как Ванда.

Сэл несколько раз переспал с Кэт, давно, еще до того, как она встретила Санто, когда она «гуляла сама по себе». В то время это для них ничего не значило, но с годами как-то сроднило их. Санто, разумеется, ничего не знал.

— "Джек Дэниелз"?

Сэл кивнул:

— Отлично, Кэт, спасибо.

Она пошла к двери, провожаемая взглядами обоих мужчин. Года не лишили Кэт Балу грациозности, как это обычно случается с бывшими стриптизершами, которые быстро стареют и полнеют. Даже беременность и роды не испортили ее гибкой фигуры, стройных ног, упругой груди.

Когда Кэти вышла, Санто отложил сигару и принялся тереть сыр.

— Что скажешь? — Санто грустно, по-отечески посмотрел на Сэла.

— Санто, послушай!

Санто покачал головой, стряхивая тертый сыр с пальцев в тарелку с каватони.

— Зачем? Ведь ты меня не слушаешь. Никогда. На, держи. — Он протянул терку и ломоть сыра Сэлу. Сэл поставил тарелку на стол.

— Эй, — сказал Санто, взяв вилку. — Ешь давай. Мне плевать, что там у тебя.

«Боже мой», — Сэл взглянул на свои часы: было 7.08.

— Ты что, на самолет опаздываешь? — спросил Санто.

«Это идея, — подумал Сэл, — может быть, мне выйти отсюда, доехать на такси до аэропорта, сесть в самолет и смотаться ко всем чертям. Но куда? И чем заплатить за билет? Вандиными ста тридцатью двумя долларами? Боже мой!»

Санто уже вовсю работал челюстями, поглощая свое каватони. Вдруг он заметил, что ест в одиночку.

— Ешь, ради Бога!

— Санто!

«Поесть — это такая радость, а тут всякие проблемы», — думал Санто.

— Не волнуйся, — стал он успокаивать Сэла, — мы что-нибудь придумаем. Спасем твою шкуру.

— Ты не понимаешь, Санто.

— А что тут понимать? — Санто продолжал жевать, но с лица постепенно исчезала веселость. — Ты проигрался в очередной раз. — Он указал вилкой на своего младшего друга. — А ведь я тебе сто раз говорил.

Кэти принесла стакан виски и банку пепси-колы, посмотрела на нетронутую еду Сэла и дала ему стакан прямо в руки. Пепси-колу поставила перед ним на стол.

— Спасибо, милая, — сказал Санто жене, которая вопросительно на него посмотрела, и по его тону все поняли, что это приказ уйти. В обычных обстоятельствах Санто не позволял себе ничего подобного. Она молча повернулась и гордо вышла.

Санто залпом осушил стакан и когда поставил его на стол, кубики льда звякнули о стекло. Санто перестал есть, какое-то время смотрел на Сэла, потом вздохнул и вытер губы ладонью.

— Ну ладно, сколько?

Сэл смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. Он не мог назвать нужную сумму. Санто ему не поверит. Он и так не верит.

— Ну что ты там бормочешь? Язык проглотил?

Сэл не мог говорить, не мог пошевелиться. Все происходящее казалось неправдоподобным. Утром он был обладателем восьмидесятитысячного выигрыша. А сейчас он зомби. Ходячий мертвец.

— Ну, какого черта, — взревел Санто, склонившись над тарелкой, как собака. — Говори, сколько тебе надо.

Сэл не сводил глаз с пустого стакана. Ему хотелось еще выпить.

— Сэл.

— Санто, — быстро проговорил Сэл, — прежде, чем я тебе это скажу, ответь мне на один вопрос.

Санто жевал фрикадельку.

— Ответь на вопрос, пожалуйста.

Сэл наклонился над столом, отодвигая в сторону тарелку с остывшей едой. Санто посмотрел на нее голодными глазами, заканчивая очередную фрикадельку.

— Санто, ты веришь в меня?

Санто перестал жевать и так и застыл с куском во рту.

— Что за вопрос!

— Ответь мне.

— Да, верю. И готов поставить последние пять долларов, если от этого зависит твоя жизнь.

«Зависит твоя жизнь». Сэла поразили эти слова.

— Я не об этом, Санто. Я хочу знать: ты веришь в меня? В мой талант?

Санто с недоумением смотрел на Сэла.

— Какого черта?

— Я серьезно. Ты веришь в мой талант? В мой голос? В мою музыку?

— Что за дурацкие вопросы? Ты же знаешь, я всегда считал тебя лучшим из всех белых певцов, которых мне когда-либо доводилось слышать, и сказал тебе об этом давно. Иначе я не стал бы тратить на тебя столько денег и времени. И я был единственным, кто не хотел с тобой переспать. — Произнеся эту длинную речь, Санто с облегчением вновь принялся за каватони.

Сэл еще ниже склонился над столом.

— Слушай, Санто. Как раз об этом я и говорю.

Не отрываясь от еды, Санто подозрительно посмотрел на него.

— Что? Ты хочешь со мной переспать?

— Нет, Санто, послушай!

— Я слушаю. — Он старался не замечать нетронутой еды на тарелке Сэла. Эту битву он проиграл.

— Санто, сколько стоит моя карьера?

Санто перестал жевать и уставился на него. В этот момент он был похож на бладхаунда: сплошные складки и морщины и чисто сицилийское презрительное выражение лица.

— Сэлли, ты о чем?

— Послушай. Сколько составит половина моего заработка за всю оставшуюся жизнь?

Прежде чем ответить, Санто отодвинул в сторону свою пустую тарелку и посмотрел на тарелку Сэла, словно спрашивая: «Будешь есть или нет?» Сэл покачал головой. Тогда Санто пододвинул его тарелку к себе и принялся тереть твердый крошащийся сыр.

— О каких деньгах идет речь, Сэл?

— Именно об этом я и спрашиваю.

Санто отложил терку и взял со своей тарелки вилку.

— Я правильно тебя понял? — Он махнул вилкой в сторону Сэла. — Ты хочешь, чтобы я продал половину того, что ты заработаешь за всю оставшуюся жизнь. По биржевому принципу.

Сэл с энтузиазмом кивнул.

— Да, сколько это, по-твоему?

Санто покачал головой и ткнул вилкой в тарелку, накрутив на нее макароны. От тарелки поднимался пар. Санто обмакнул макароны в кроваво-красный соус, поднес вилку ко рту и замер.

— Сэл, я не знаю, как это сделать. Тебе нужен юрист, тебе...

— Ты знаешь. И никакой юрист нам не нужен. Сядь на телефон, обзвони старых знакомых. Позвони тому пижону из «Электры».

— Сэл, он уже лет десять как помер.

— Тогда еще кому-нибудь. Любому, кого это может заинтересовать.

— Я не знаю, кого это может заинтересовать.

— Ради Бога, Санто!

— Сэл, что мне их, родить, что ли? Я сейчас занимаюсь устройством свадебных приемов. Дней рождения. Я ушел из большого шоу-бизнеса четверть века назад. Все, кого я знал, либо умерли, либо в больнице. Но не в этом дело. Помнишь, я не смог тебя протолкнуть.

— Санто, у меня неприятности.

— Думаешь, я не понял?

— И мне нужна твоя помощь.

— Что я должен сделать?

— Я же сказал. Послушай меня наконец. Пусть какой-нибудь проклятый биржевик знакомый тебе даст мне денег в качестве аванса, а я подпишу бумаги на получение им половины всех моих будущих доходов. От пластинок, кассет, выступлений, всего. Отдам половину прямо сейчас.

Санто жевал все медленнее и медленнее и в конце концов совсем перестал двигать челюстями, положив вилку на край тарелки. Он поводил пальцами над ароматным паром, исходящим от еды, и оценивающе посмотрел на Сэла. Затем после долгой паузы проглотил и сказал:

— Сэл?

— Санто, ведь...

— Сэл, посмотри правде в глаза.

— Не морочь голову.

— Тебе нечего продавать.

— Но я же чертовски талантлив, Санто, — закричал Сэл, вскакивая с кресла, — и ты это прекрасно знаешь. У меня — настоящий талант. — В его голосе звучала страсть.

Санто сделал рукой останавливающий жест:

— Сэл, Сэл...

— Ты должен это сделать! — с жаром продолжал Сэл, со слезами на глазах. — Ты должен. Ты же сто раз говорил, что во мне что-то есть. Что я талантлив, что у меня классные песни.

— Ты прав, дружище, — осторожно подбирая слова, сказал Санто твердо и спокойно. — Ты многого мог бы достичь. Но этого не случилось. Может быть, я виноват, может быть, ты, или вообще никто. Но посмотри, черт возьми, на факты. Тебе сколько лет? Тридцать восемь? Тридцать девять? Думаешь, на рынке острая нехватка сорокалетних рокеров?

— Не неси чепухи, Мику Джаггеру — сорок пять. А сколько Джону Хелли? Стиву Уандеру?

— Сэл, — взмолился Санто, — они были юнцами, когда выпустили первые хиты. Все возможно, когда за спиной у тебя пара хитов. Но нельзя вернуться туда, где никогда не был.

Сэл смотрел на Санто добрые полминуты. Казалось, гнев на его лице рассеялся, как табачный дым в ночном клубе.

— Санто, — произнес он тихо, — ты должен мне помочь. Должен подсказать, где взять наличные. Мне нечего продать, кроме своих песен и голоса. — Он снова сел в кресло и посмотрел на Санто. — Ты должен мне помочь.

Санто опять принялся за еду. Крупные лицевые мускулы под оливковой кожей пришли в движение.

— Ты все-таки подлец, — стал по-отечески он ворчать. — Хватило ума прийти и орать тут. Сколько раз тебе говорил, что еще никто не добился успеха в Нью-Орлеане. Сколько раз говорил, что нужно ехать в Лос-Анджелес. Наш город — настоящая дыра. — Он энергично бросил в рот, похожий на пасть, еще каватони. — Этот город — кладбище шоу-бизнеса. Старые музыканты приезжают сюда умирать. Не говорил я тебе? Это кладбище старых артистов. Но ты умнее меня, верно? Тебе не нужны мои идиотские советы. Ты сам все решил. Поверил, что какая-то старая шлюха сделает тебя звездой? Тебе было не до меня, старого Санто Пекораро. Верно? Ты ублажал старуху. Скажи, что это не так? Что я вру?

Сэл не отвечал, только смотрел в горящие глаза Санто.

— А теперь, я смотрю, ты возомнил о себе. У тебя больше нет времени заниматься карьерой. Ты только можешь работать в баре, чтобы расплатиться с долгами. Играть на свадьбах. А потом пойти на ипподром и проиграть все, что заработал за ночь. Ты что, думал, слава сама к тебе придет и пригласит на танец? Или ты хотел выиграть ее на ипподроме за двухдолларовую ставку? Или попасть на вершину славы, трахая женщин?

Сэл молчал.

Санто подобрел от звуков собственного голоса и чувствовал себя вполне уверенно, читая проповедь Сэлу. Ему и раньше приходилось не раз это делать.

— Разве я не предупреждал тебя от чрезмерного увлечения ставками? Разве не говорил, что на скачках играют одни неудачники? Я без конца повторял тебе это.

— Ради Бога, Санто...

— Нет уж, черт возьми! Дай мне все сказать. Раз явился и просишь то, что ушло навсегда, да еще с идиотской идеей собрать таким образом денег, наберись терпения и выслушай все до конца.

Сэл откинулся в кресле и бросил взгляд на часы: 7.22. «Как бежит время! Словно песок в песочных часах...»

Санто снова перестал есть, но тарелку не отодвинул.

— Да, это верно. Достичь ты мог очень многого. Среди белых певцов и композиторов я не встречал никого талантливее тебя. Грандиозный успех тебе был обеспечен. Но ты лентяй, дружище. Напишешь песню за час, а заработать не хочешь! Смотрел на меня как на кретина, если я советовал тебе изменить немного припев. Ты же гений, черт тебя возьми! Дюк Эллингтон, Пол Маккартни, Рэй Чарльз, Коул Портер — в одном лице!

— Санто, у меня мало времени.

— Заткнись! Молчи и слушай! Я еще не все сказал. — Санто схватил со стола банку пепси-колы. — Знаешь, я до сих пор считаю, что ты можешь многого достичь, но, выражаясь языком игроков, я на тебя не поставил бы. И знаешь почему? Не потому, что твоя музыка устарела. Вовсе нет. Допустим, сейчас все пишут на синтезаторах. Музыка компьютеров. При всем желании ты не найдешь сегодня в хит-парадах стоящей мелодии. Все популярные певцы сидят на морфии. И все-таки ты и сегодня мог бы достичь очень многого. Но не достигнешь. И знаешь почему? Потому что человек не меняется, Сэл. Ты — разгильдяй! Разгильдяем и останешься. Ты променял свой талант на выпивку, сигареты, кокаин, покер, скачки, пытался всего добиться легким путем, без усилий. Мужик, который ищет спасения на ипподроме и у богатых старух, не мужик. Мужик, который... Эй, ты куда?

Уже у самых дверей Сэл обернулся. В его глазах стояли слезы.

— Очень мне надо сидеть здесь и слушать, как ты распекаешь меня, будто последнюю шавку! Как ты ругаешься.

Санто удивился и не на шутку встревожился.

— Сэл, прости меня. — Он показал на кресло. — Садись, дружище. Я не хотел.

— Ты просто не понимаешь! — кричал Сэл, облокотившись на стол. — Я влип по уши. По уши! У меня сейчас нет ни минуты. Даже на то, чтобы сидеть здесь и слушать, что я за дерьмо!

— Хорошо, хорошо! — Санто протянул ему руки. — Я счастлив тебе помочь. Потому и хотел показать, как низко ты пал.

— Поверь, Санто, я сам это знаю. И не надо мне говорить.

— Ну, ладно, — примирительно произнес Санто.

Процедура наставления выполнена, теперь пора оказать отеческую помощь.

— Не волнуйся! — Он подцепил вилкой несколько макаронин и, подняв, стал изучать. — У меня есть счет в банке, о котором Кэти не знает. На яхту копил. Но зачем она мне? — Он отправил в рот макароны. — У меня там три тысячи. Потом решим, как ты мне их отдашь. — Он задумчиво жевал. — Сколько тебе нужно?

— Сто восемьдесят тысяч, — выпалил Сэл с сильно бьющимся сердцем.

Санто перестал жевать и уставился на него. Потом усмехнулся:

— Я серьезно, Сэлли. Сколько, скажи!

— И я серьезно. Сто восемьдесят тысяч.

Улыбка медленно сползла с лица Санто.

Впервые в жизни, отметил про себя Сэл, Санто оставил еду.

— Сто восемьдесят тысяч? — медленно произнес Санто, делая паузы между словами.

Сэл кивнул.

— Долларов?

Сэл снова кивнул.

Санто умолк, и лицо его с выражением недоверия стало похоже на карнавальную маску, а голова ходуном заходила.

— Не может быть, Сэл, — выдохнул он.

— Хотел бы я, чтобы слова твои оказались правдой.

Санто во все глаза смотрел на него. Потом наконец заговорил, почти шепотом.

«Как сквозь сон», — подумал Сэл.

— Как же ты умудрился проиграть такую кучу денег?

Сэл пожал плечами.

— Это было непросто.

Санто кивнул:

— Представляю. — Оба сидели, уставившись друг на друга. — Расскажи, я хочу знать.

Сэл достал сигарету, спички и прикурил.

— Я переставлял ставки у Малыша Джонни. — Санто ахнул. — Поимел с этого навар. Все шло хорошо, пока...

— Постой. — Санто поднял руку. — Я что-то не понял. Ты хочешь сказать, что стащил у Джонни Венезия сто восемьдесят тысяч долларов? Да?

— Именно так.

— Боже! — В голосе Санто было отчаянье. — На этот раз ты по-настоящему влип.

— Я пошел ва-банк. И проиграл.

Санто принялся грызть свою уже потухшую сигару.

— Когда это случилось?

— Пару часов назад.

— Братья Венезия уже знают?

— Узнают в десять часов, когда Альберт Кастилья придет в бар «Спортивная жизнь» и потребует свой четвертьмиллионный выигрыш.

Санто неподвижно сидел в кресле, жуя кончик сигары, и испытующе смотрел на Сэла. И Сэл впервые за весь день почувствовал себя таким одиноким. Он знал, что Санто всеми силами постарается вытащить «своего мальчика» из этой истории. Если кто-то и мог найти выход из создавшейся ситуации, так это был только Санто Пекораро.

Несколько минут Санто мусолил свою сигару, не сводя глаз с Сала и постукивая пальцами по ручке своего кресла, затем наклонился к нему.

— Ты мне вот что скажи, — спросил он мягко, — задумывался ли ты над тем, что если ты проиграешь, то никогда не расплатишься? Ведь ты не зарабатываешь и трехсот долларов в неделю.

Сэл всплеснул руками.

— Санто, я никак не мог проиграть.

Здоровяк умудрился понимающе кивнуть и в то же время неодобрительно покачать головой. Он подошел к одному из шкафов, выдвинул до отказа набитый ящик, достав рукой до дна, пошарил.

— Санто, — взмолился Сэл, — помоги! Я в отчаянье.

— Чересчур ты красивый, — сказал Санто, возвращаясь к столу со старым железным ящичком, принадлежавшим еще Карло-боксеру, отцу Санто. Тяжело опустившись в кресло, Санто подобрал полы халата и вытащил из кармана связку ключей.

— Слишком красивый. Твои родители, видно, очень старались, когда тебя делали. — Он открыл маленьким ключом ящичек. — Только о мозгах твоих не позаботились. — Санто вытащил из ящика не то кожаный мешочек, не то кошелек, вынул из него пачку купюр и, быстро пересчитав, положил на стол перед Сэлом.

— Тысяча шестьсот долларов, — объявил он, — все, что у меня есть.

Сэл перевел взгляд на Санто.

— Санто, они меня не спасут.

И снова Санто Пекораро по-отечески покачал головой.

— Ты придурок. Они тебя очень даже спасут. Сейчас положишь эти деньги в карман, поймаешь такси, доедешь до аэропорта и сядешь на любой рейс, чем дальше уедешь, тем лучше. В Анкоридж, на Аляску или в Фэйрбэнкс можно без паспорта. Сойдешь с самолета, переменишь имя, сделаешь пластическую операцию, женишься на эскимоске и никогда больше не вернешься сюда. — Санто умолк и снова принялся жевать сигару.

Сэл с минуту смотрел на Санто, затем пододвинулся к нему и спросил:

— Надеюсь, ты шутишь?

— Только насчет эскимоски. Все остальное совершенно серьезно.

— Я не могу просто так убежать, — сказал Сэл и тут же подумал: «Разве не об этом я мечтал последние три часа?»

— Хочешь не хочешь, а придется, если дорога жизнь. Выбора нет.

Сэл наклонился к Санто:

— Поговори с Венезия. Может, договоришься с ними?

— Договорюсь о чем?

— Не знаю, — взмолился Сэл. — Я полагал, ты что-нибудь придумаешь.

— Что я могу придумать?

— Боже, Санто, я...

— Послушай, — резко перебил его Санто, — обрисую тебе положение. — Он вынул изо рта сигару и выплюнул кусок обмусоленного табачного листа. — Ты должен им сто восемьдесят тысяч долларов. Но ста восьмидесяти тысяч ты не заработаешь за всю свою проклятую жизнь. Чем же будешь расплачиваться? — Сэл хотел ответить, но Санто рта не дал ему раскрыть. — Расплатиться с ними ты можешь только одним. Знаешь чем?

Сэл знал, но промолчал.

— Своей кровью. И если хотя бы на минуту у тебя появилась надежда, что они не явятся за расплатой, значит, ты глупее, чем я думал.

Сэл едва заметно кивнул.

— Им надо будет окупить ставку Альберто Кастильи. Сто восемьдесят тысяч — большие деньги. Малыш Джонни Венезия не отдаст сто восемьдесят штук просто так. — Санто ткнул мокрым кончиком сигары в узкую грудь Сэла. — Они тебя поймают и убьют. Вне всякого сомнения... И меня тоже, если узнают, что я помог тебе бежать из города, дал денег. — Он указал на лежавшие на столе купюры. — Сто восемьдесят тысяч — солидная сумма. Для кого угодно. — Он снова сунул сигару в зубы. — Бери деньги, садись в самолет и лети отсюда подальше, через год-другой позвонишь мне, тогда что-нибудь придумаем. А сейчас немедленно смывайся. — Санто так резко встал с кресла, что из-под халата выглянула поношенная красная майка с надписью БРО БРИДЖ, ЛУИЗИАНА — МИРОВАЯ СТОЛИЦА ЛОВЛИ РАКОВ.

Обойдя стол, Санто сгреб со стола все купюры и отдал их Сэлу:

— Бери деньги и сматывайся.

Сэл поднял на него глаза полные слез.

— Санто, я не могу уехать из Нью-Орлеана. Я ни на день его не покидал. — По его щеке бежала слеза. — Куда я поеду? Куда? Я нигде никого не знаю.

Санто с размаху шлепнул Сэла ладонью. Тот откинул назад голову, и рука его инстинктивно поднялась для защиты.

— Не надо! — испуганно крикнул он, видимо подумав о том, что этот шлепок ничто в сравнении с тем, что его ожидает.

— Слушай меня, сопляк, — заревел Санто, нависая над Сэлом, — слушай меня, потому что я хочу спасти твою чертову шкуру. На этот раз ты здорово залетел, неужели не понимаешь? Ведешь себя будто дитя малое. Ждешь, что придет мама и уберет за тобой. Тебе сейчас никто не поможет. Будь хотя бы раз в жизни мужчиной. Ты должен заплатить за то, что натворил. Сейчас же мотай из города, а то, клянусь тебе, утром братья Венезия вырежут твое сердце и скормят своему питбультерьеру. — Он схватил Сэла за руку и принялся стаскивать с кресла. — Бери деньги и мотай отсюда. Сейчас же.

Сэл изо всех сил пытался вырвать руку из цепких пальцев Санто и умолял:

— Позволь мне остаться здесь, Санто. Спрятаться у тебя на несколько дней, пока чего-нибудь не придумаем. Пожалуйста. Мы непременно придумаем.

Санто еще сильнее вцепился в руку Сэла и, обдав его запахом чеснока, рванул к себе.

— Ты знал, с кем связывался. И это твои проблемы. Не взваливай все на меня и мою семью.

— Санто...

— Все Венезия сумасшедшие. Им ничего не стоит убить человека. Им на все плевать. Помнишь, что они сделали с Джо Зито, когда узнали, что он стукач? Пристрелили ублюдка в его же собственном доме во время завтрака; пробили ему башку, потом и старуху мать кокнули. Почти слепую. Ей было шестьдесят семь. Венезия все такие. Они хуже арабов. Мне надо думать о Кэт и детях.

— Санто...

— Если ты решил спустить жизнь в сортир, это твое дело. — Он сунул деньги Сэлу в кулак и повел его к дверям. — И не проси меня рисковать семьей из-за собственной глупости.

— Санто, я не знаю, смогу ли я...

— Ты должен. У тебя нет выбора. — Санто вытащил Сэла в длинный коридор с высоким потолком и поволок к выходу.

— Хоть сейчас будь разумным, Сэлли.

Неожиданно дверь в квартиру Санто открылась, и на пороге появилась Кэт Балу. Мужчины уставились на нее. Кэт быстро оценила ситуацию и поняла, что здесь что-то не так, что-то неладно.

— Сэл уже уходит? — Она удивленно подняла брови.

— Да, мне тут надо, Кэт... — начал Сэл беззаботным тоном.

— Ему надо кое-куда съездить, — подхватил Санто.

Кэт с недоверием осмотрела их с головы до ног.

— Ага, понятно. Но как же он уйдет без пальто? В такую погоду недолго схватить воспаление легких. У меня есть куртка, ему как раз подойдет.

— Кэт, — запротестовал было Сэл, но она уже скрылась за дверью и вскоре вернулась с черной кожаной курткой.

— Вот, возьми. — И она набросила куртку на Сэла. Та оказалась ему как раз впору.

— Малыш, — запротестовал Санто, — она же совсем новая.

— Подумаешь, — хмыкнула Кэти, — как-нибудь занесет ее нам.

Мужчины молча переглянулись, и Санто тихо сказал:

— Да, конечно, занесет.

Сэл стал было снимать куртку, но Санто подтолкнул его к выходу и прошипел:

— Оставь.

— Я не хочу...

— Оставь, Христа ради. — Санто распахнул дверь и осторожно выглянул на темную улицу.

— Сэл, — позвала из коридора Кэти.

Мужчины повернулись к ней.

— Разве ты не поцелуешь меня на прощанье?

Сэл растерянно покачал головой:

— Мне надо идти, Кэт.

— Ах так, — надулась она, — а я еще тебе свою куртку даю. Ведь неизвестно, когда ты снова появишься. — Она протянула к нему руки, приняв позу, словно девушка в стриптизе. Санто подтолкнул Сэла к жене.

— Поцелуй ее.

Сэл подошел к Кэт, обнял ее. Даже без каблуков она была выше его дюйма на три. Женщина прижалась к Сэлу, обняла его шею руками, легонько укусила за щеку.

— До скорого, Д'Аморе?

Он кивнул.

— Постараюсь поскорее.

Санто уже снова тащил его к выходу. Сэлу так не хотелось уходить.

— Пока, Д'Аморе, — крикнула Кэт им вдогонку. Санто уже тащил Сэла по ступенькам. Снова моросило. Санто озирался по сторонам. В конце квартала проехала машина, ослепив их фарами. Санто еще крепче вцепился в Сэла. Машина промчалась мимо и скрылась из вида. У Сэла снова появилось странное ощущение: где я? кто я?

— Деньги взял? — спросил Санто.

— Что? — тупо спросил Сэл.

— Тысяча шестьсот, что я тебе дал, у тебя?

— А... кажется, да.

— Где они?

Сэл принялся шарить в карманах. Затем протянул Санто руку. Деньги все еще были зажаты в кулаке.

— Да положи ты их в карман. А еще у тебя есть деньги? — поинтересовался Санто.

— Что-то около ста тридцати двух долларов, нет, ровно сто тридцать два.

— Достаточно, чтобы вырваться из города и где-то прожить некоторое время. — Он приблизился к Сэлу и сказал шепотом, хотя улица была совершенно пустынна: — Ты мог бы позвонить мне через несколько недель, и я выслал бы тебе денег. Но эти люди, — он покачал головой, — они выследят, кого хочешь. Может, прослушивают мой телефон. — Он положил свою ручищу Сэлу на шею и привлек его к себе. — Сэлли, я люблю тебя, ты это знаешь.

Сэл почувствовал, что плачет.

— Знаю, дружище.

— Но я должен думать о сыновьях, Сэлли. Будь это Де Маркоссы, или Монтелеон, или даже Скализы, но не Венезия. Они же просто зверюги.

— Знаю, Санто, — Сэл всхлипнул, — знаю.

Санто крепко и неловко обнял его, поцеловал в губы.

— Прости, Сэл.

— Все в порядке. И я буду в порядке, — сказал Сэл, а сам подумал: «Нет, я никогда не буду больше в порядке».

Санто отпустил его и подтолкнул вперед:

— Иди. Лови такси. Уезжай отсюда. Не останавливайся, пока на земле не появится снег. — Он повернулся и пошел к дому. Сэл смотрел, как за ним закрывается большая белая викторианская дверь. Холодная изморось медленно кружилась в свете фонарей, совсем как водоросли, которые Сэл видел в озере Понтшартриан. На миг ему показалось, что и сам он находится под водой. «Что теперь? — спросил он себя. — Что мне теперь делать?»

— Сэл, — Санто вернулся. В руках у него был зонт. — Слушай, в последнюю субботу каждого месяца звони мне в... в бар «Сазерак» в Фэйрмонте.

— В последнюю субботу каждого месяца? — медленно повторил Сэл, плохо соображая. Все происходящее было похоже на сказку.

— Да. — Глаза у Санто блестели. — По-моему, это совершенно безопасно. Туда звонят со всего мира. Номер не выследишь. Так ты понял? Последняя суббота. В бар «Сазерак». Я буду ждать твоего звонка. Понял?

— Последняя суббота каждого месяца, — как попугай повторил Сэл. — В бар «Сазерак».

— Погоди, — Санто о чем-то подумал, нахмурив брови. — В десять часов. Звони в десять часов по нью-орлеанскому времени. Нужны будут деньги — вышлю. С главного почтамта.

— Спасибо, — сказал Сэл, через силу улыбнувшись. — Спасибо за все, Санто. — Он протянул руку, и Санто вложил в нее зонт.

— Вот, возьми.

— Спасибо. Санто, — снова сказал Сэл из-под зонта, но не сделал ни шага.

— Тебе пора сматываться!

— Знаю. Голова плохо варит сегодня.

Санто добродушно усмехнулся.

— А когда она у тебя хорошо варила?

Сэл тоже попытался усмехнуться и подумал: «Вероятно, нас уже взяли на мушку. Так и умрем с этими идиотскими ухмылками».

Санто смотрел по сторонам.

— Такси не проезжало?

— Нет еще.

— Ну, тебе пора.

— Знаю. — Он втянул голову в плечи, застегнул куртку до самого верха.

— До встречи, дружище!

Сэл повернулся и пошел по улице.

— Сэл, Сэл, — Сэл оглянулся. — Слушай, я выведу «кадиллак». Он у меня стоит на парковке Винсента Феррары.

— Зачем? — уставился на него Сэл.

— Зачем? Отвезу тебя в этот чертов аэропорт, вот зачем.

Сэл покачал головой.

— Не надо, подумай о Кэт и детях.

— Не строй из себя героя, Д'Аморе, — проворчал Санто. — Тебе не идет. — Он быстро пошел в противоположную сторону, сверкая белыми пятками в тапочках.

— Тебе нельзя в аэропорт, — крикнул Сэл. — Ты же в халате.

— Это неважно.

Санто остановился возле узких деревянных ворот, за которыми шла дорожка между его и соседним домом, и обернулся к Сэлу.

— Уйди со света. Сейчас выведу «кадиллак». Не хочу, чтобы Феррара видел тебя со мной.

Сэл сделал шаг назад, глядя себе под ноги, а когда поднял глаза, Санто уже не было. Сэл уставился на ворота, за которыми тот исчез. Слава Богу, Санто отвезет его в аэропорт. Может быть, по дороге они что-нибудь придумают и ему не придется уезжать. Должен же быть какой-то выход. Но если даже не придется улетать, спасая жизнь, он все равно должен поговорить со своим менеджером. Он не готов остаться один на один со своими проблемами. Санто придумает что-нибудь вроде этого — бар «Сазерак» — последняя-суббота-каждого-месяца. Он это умеет. И может быть, все-таки найдет выход.

Волна страха тошнотой подступила к горлу, крик, возникший в легких, застрял где-то между зубов, когда он, повернув голову, увидел двух мужчин в длинных плащах, они направлялись прямо к нему. Шли очень быстро, прижавшись друг к другу. Сэл буквально врос в стену дома и в ужасе смотрел, как они приближаются. Колени у него дрожали, сердце готово было выскочить из груди. Эти двое уже почти поравнялись с ним. В их мокрых плащах отражался свет уличных фонарей, резиновые подошвы поскрипывали. Они прошли мимо, видимо, не заметив Сэла. Один из них говорил нежным, как у женщины, голосом:

— Сволочь! И это после всего, что я для него сделал! Ни гроша ему, ни гроша не дам, пусть подыхает с голода, мне наплевать.

Они стали спускаться по Эспланаде-авеню.

Сэл жадно глотнул влажный воздух и попытался успокоиться. Надо же! Из-за каких-то двух гомиков, которые прошли мимо, его чуть удар не хватил. Неужели так теперь будет всегда? Тогда Венезия могут не обременять себя его убийством. Он сам помрет за месяц, да что там месяц! За неделю. От разрыва сердца. Если вдруг кто-нибудь окликнет его по имени.

— Сэл! — позвал его кто-то с улицы. Не Санто Пекораро. Нет. — Сэл!

Сэл почувствовал, как у него зашевелились на голове волосы. Ноги отяжелели, словно налитые свинцом, руки похолодели. Пока он смотрел вслед двум гомикам, к нему бесшумно подъехала машина. Водитель опустил стекло. Сэл в страхе искал глазами направленное на него дуло автомата. Что предпочитают братья Венезия? «Узи» или все еще обрез двенадцатого калибра? Но вместо этого дула Сэл увидел улыбающееся лицо своего отца. Какого черта старик Джо сидит в лимузине Венезия?

И тут вдруг до Сэла дошло, что это не роскошный лимузин Малыша Джонни, роскошный и белый, а обшарпанное желтое такси Джо Д'Аморе, который рассматривал сына сквозь пелену дождя.

— Какого хрена ты здесь торчишь под дождем. Сэл? — завопил Джо. — Привидение, что ли, увидел?

Сэл сглотнул и подумал: «Нет, не видел, сам чуть не стал привидением».

— Ты разве не играешь сегодня в «Кинг Луи»? Садись, подброшу.

Сэл огляделся. Санто Пекораро и его черного «кадиллака» нигде не было видно.

— Ты ждешь кого-нибудь? — кричал Джо Д'Аморе. — Ну подойди поближе, а то ору на всю улицу.

Сэл медленно вышел на свет и направился к помятому канареечного цвета «форду».

— Привет, папа Джо, — сказал он едва слышно, наклонившись к окну водителя.

Джо Д'Аморе высунулся из окна и взял сына за руку.

— Выглядишь хуже некуда, Сэлли. Опять не спал, что ли? — Он открыл заднюю дверцу. — Садись, подвезу к «Кинг Луи».

Сэл снова осмотрел улицу во всех направлениях. Где же Санто? На мгновение мелькнула позорная мысль, что Санто бежал. Может быть, даже к Венезия, сообщить. Но тотчас же, устыдившись своего подозрения, Сэл мысленно попросил у Санто прощения.

— Сэлли, ты мне всю обивку намочишь!

Пожалуй, самое лучшее уехать с Джо. пока не вернулся Санто с «кадиллаком». Во всяком случае, для Санто. Ведь он не из пугливых, а опасается, как бы его не увидели с Сэлом. Уехать прямо сейчас. По крайней мере, это достойно мужчины.

— Ради Бога, Сэл! — добродушно заорал Джо. — Давай залезай, не торчи под дождем.

Сэл быстро закрыл зонт и юркнул в машину, закрыв за собой дверцу.

— Да что это с тобой? — спросил Джо, заводя мотор и съезжая с тротуара. — К скольким тебе в «Кинг Луи»?

Сэл обернулся как раз в тот момент, когда «кадиллак» Санто медленно выезжал из-за угла. Он смотрел, как по мере удаления «кадиллак» становился все меньше и меньше. Он все сделал правильно.

— Сэлли!

— А? — Он повернулся, в огромном стареньком зеркале заднего вида увидел удивленное лицо отца. Зеркало тянулось от одного края машины до другого. На нем, как ни странно, висел монашеский нарамник, полученный Джо при первом причастии. Этому нарамнику было уже, пожалуй, полвека, но Джо умудрился сохранить его в целости. На приборной доске, за фигуркой Богородицы виднелась фотография матери Сэла, ширококостной изможденной оклахомской женщины, умершей двадцать два года назад от рака. Фотография была обернута дешевенькими, но бережно хранящимися четками — бабушка Джо Д'Аморе привезла их с собой на корабле из Палермо. Тогда это была ее единственная ценная вещь. Ее приданое. Приборная доска машины Джо служила ему алтарем, переносным местом поклонения.

— Так к скольким тебе туда? — повторил он.

— А... — Сэл никак не мог понять, о чем говорит старик. — Ты спрашиваешь, который час?

— Боже мой, сынок, — засмеялся Джо, — опять травкой балуешься. Совсем обкурился, вот и стоишь тут один под дождем.

Поворачивая за угол, Джо Д'Аморе весело сверкнул глазами, и в них Сэл заметил хорошо знакомую алкогольную пелену.

— Когда концерт? В восемь? У нас еще десять минут. Поедем по Декатур, как раз и успеем. — Одной рукой он крутанул руль, и машина резко развернулась, другой стал протирать стекло.

— Так что ты тут делал один под дождем? Слышишь, сынок, — продолжал он, так и не дождавшись ответа. — Это надо было видеть. Я с Питом Лижуном и Табби Галлота... Ты ведь знаешь Табби Галлота? Короче, мы с Питом и Табби Галлота были на скачках. Там такая лошадка! Забыл, как зовут. Как же ее там? Ладно, не важно, забыл, бежала по шестой дорожке, может взять шестнадцать к одному, даже семнадцать к одному, такая хорошая лошадка. А Табби Галлота и Пит... Ты ведь помнишь Табби Галлота? Он был женат на Максине, сестре Данни О'Брайена. Короче, ему и Питу понравилась другая лошадь, Фронт и Сентер. Странно, имя этой запомнил, а той, что понравилась, нет. Наверное, старею.

Они подъезжали к собору Святого Луиса, и Джо Д'Аморе машинально перекрестился.

— В общем, Питу и Табби понравилась та, другая, Фронт и Сентер, страшно понравилась, но мне-то приглянулась другая, имя забыл, и мы с Питом и Табби все ходили, ходили, туда-сюда, туда-сюда, они хотят поставить на Фронт и Сентер, а я на ту лошадку, они на Фронт и Сентер, а я на ту лошадку... Короче говоря, пилили они меня, пилили, пока я не изменил ставку на Фронт и Сентер. А моя лошадка взяла да и выиграла и принесла сорок два к одному. Больше на этот чертов ипподром ни ногой с Питом Лижуном и Табби Галлота. Твоя тетя Лилиан говорит, что уже месяц тебя не видела. — Он снова уставился на отражение сына в зеркале. — Может, заедем, поужинаешь?

В его руке появилась обернутая в бумагу бутылка, он поднес ее к губам, большим пальцем открутив крышку.

Сэл слышал, как отец заглатывает виски. Джо поморщился, рыгнул и протянул бутылку Сэлу.

— Хочешь тяпнуть, сынок?

Сэл смотрел на отца и уже в который раз думал: "Как меня угораздило быть твоим сыном? Как меня угораздило? Я унаследовал все твои плохие привычки, потому что хороших у тебя не было. Я такой же коротышка, как и ты. Я такой же игрок. Такой же неудачник. А в детстве ты болтался с Джонни Венезия. Был у него на побегушках, таскал ему бутерброды, открывал пиво. Только потому он и не гнал тебя. Кролик, живущий с волками. Ягненок на убой. Совсем как я сейчас.

— Тяпни немного, сынок. — Джо потряс бутылку, и виски забулькало. — Согреешься.

Джо был невысокого роста, седой, в грязной кепке и дешевой какой-то невообразимой одежде. Человек никчемный, которому на роду написано водить такси в пьяном виде. Не самый лучший пример для подражания сыну.

— Давай, — сказал Сэл хрипло, взял бутылку, откинулся на сиденье и глубоко вздохнул.

— Правильно, сынок, — подбодрил его Джо. — Надо же согреться.

«Какая же ты сволочь, — думал Сэл, — сволочь и неудачник. Я весь в тебя».

Сэл запрокинул голову и влил в рот дешевого виски. Горло обожгло, глаза затуманились. Алкоголь пробежал по кончикам нервов и словно кувалдой ударил по мозгам. Сэл вдруг увидел себя висящим на электрическом проводе под потолком своей маленькой убогой квартирки. Это был выход из положения. Из любого положения. Во всяком случае, им всегда можно было воспользоваться.

— Твоя тетка Лилиан беспокоится о тебе, — говорил Джо, — заглянул бы к ней. Ты же знаешь, Лилиан всегда о ком-нибудь беспокоится. — Он обернулся и взял у Сэла бутылку, отпил немного и поставил бутылку в специальное углубление между сиденьями. — Эта Лилиан, — сообщил он, вытирая ладонью губы, — собирается свести меня с Френсиз Дюпре, вдовой с Мьюзи-стрит. Знаешь ее? Они вместе ходят на мессу в храм Святого Антония. Помнишь, ее мужа удар хватил, когда по дороге на работу он наехал на кучу народа на автобусной остановке перед кладбищем? Наделал делов. Двое погибли. Одна из них — беременная девчонка. Помнишь, в газетах писали? — Сэл не отвечал, словно загипнотизированный бессмысленной болтовней отца. Казалось, он сейчас ничего не воспринимал. — Ох, она симпатичная, сынок. Глаза голубые, сама ладненькая, следит за собой, ты меня понимаешь? Среди итальяшек я, пожалуй, единственный люблю худеньких. — С этими словами Джо достал из-за пластмассовой Богородицы фотографию покойной жены, поднес к губам и громко чмокнул. Затем торжественно поставил на место.

Сэл смотрел через плечо отца на дорогу. Дождь продолжал моросить, даже не дождь, а какая-то жидкая изморось. Они уже были на Кэнал-стрит и двигались по Французскому кварталу в противоположную от реки сторону.

— Что ты об этом думаешь, сынок? — продолжал Джо. — Я сказал Лилиан, что слишком стар для этого. И знаешь, что ответила твоя тетя Лилиан? Твоя тетя Лилиан сказала: Джо, ты самый молодой из всех, кого я знаю. — Он гордо улыбнулся. — И в это воскресенье Лилиан устроит большой обед со спагетти, и она, и Джорджи, и я, и Френсиз — все сядем, будем есть, потом поедем в Шалметт и пойдем в кино. Я в кино не был лет пятнадцать. А на свидании — сто пятьдесят. Свидание, к чертям собачьим! Ну, что скажешь? — Сэл смотрел на отражение его сияющего лица.

— Я хотел тебя спросить, сынок, — Джо продолжал улыбаться. — Хотел спросить, нет ли у тебя немного деньжат для меня на пару недель. Свидание с Френсиз и все такое, а тут еще миссис Чуккиа требует плату за квартиру. Я, кажется, проиграл деньги за квартиру, когда поставил на лошадь Фронт и Сентер, а та лошадка, как она бежала, надо было видеть, сынок. Всего на пару недель.

Джо пересек две полосы движения и остановился у вращающихся дверей отеля «Кинг Луи». Швейцар под огромным разноцветным зонтом хотел было открыть дверцу такси, но, узнав Сэла, отошел, нахмурившись.

Джо обернулся и посмотрел сыну в глаза.

— Всего на пару недель. Пока на ноги не встану. Та лошадка совсем меня из колеи выбила.

«Я весь в тебя, — думал Сэл, — такой же неудачник».

— Да, кажется, что-то есть. — Сэл вытащил из пачки, которую ему дал Санто, пять сотенных купюр, сложил вдвое и незаметно вложил отцу в руку, хотя прятаться было не от кого.

— Ого! — воскликнул Джо, держа деньги веером, как карты, — вы только посмотрите. Что, крупный выигрыш, сынок?

— Да вроде того, папа.

При слове «папа» глаза старика подобрели. «Совсем как маленький».

Он перегнулся через спинку сиденья и взял Сэла за руку.

— Ты хороший мальчик, Сальваторе. Твоя мама всегда это говорила, и это чистая правда. — Старый пьяница чуть не плакал. — Я их тебе верну, сынок. Через пару недель встану на ноги и обязательно отдам.

«Конечно, отдашь, — подумал Сэл, — так же, как я отдам свой долг Джонни Венезия».

— Ты такой хороший мальчик, Сальваторе. Твоя мама всегда это говорила.

Пора уходить, сказал себе Сэл. Он посмотрел в окно на ярко освещенный вход «Кинг Луи». В холле за огромной стеклянной дверью прохаживались люди. «Я проработал здесь три месяца по шесть раз в неделю, — думал Сэл, — а ощущение такое, будто я здесь впервые. Словно с луны свалился».

— Я только на ноги встану...

Пора уходить.

— Послушай, папа, — перебил его Сэл, открывая дверцу, — мне пора на концерт, я опаздываю.

Джо взглянул на часы.

— Эй! Да ты уже опоздал. Беги скорее, сынок.

Сэл вышел на красную ковровую дорожку и захлопнул за собой дверцу. Поколебавшись мгновение, наклонился к отцу.

— Послушай, папа. Береги себя. Если мне вдруг придется уехать или еще что-нибудь случится. Береги себя, слышишь?

Глаза Джо блеснули.

— Тебя что, приглашают в Лас-Вегас или еще куда-то в этом роде?

Сэл через силу улыбнулся.

— Как знать, папа. Как знать.

Джо Д'Аморе просиял от гордости.

— Ах, Сальваторе, я всегда знал — тебе улыбнется счастье. Что я тебе говорил? Ты слишком талантлив, чтобы торчать здесь.

— Прошу тебя, папа, береги себя. Хорошо?

Джо высунулся из окна и нежно потрепал сына по шее.

— Ты хороший мальчик, Сэл. Я люблю тебя, сынок. Я очень тебя люблю.

Он с ожиданием смотрел на своего единственного сына.

«Скажи! — думал Сэл. — Ну скажи ему! Что тебе стоит. Скажи ему то, что он хочет ус...»

— Мне пора, папа. — Сэл резко выпрямился. — Береги себя.

— Я люблю тебя, Сальваторе, — повторил Джо, печально улыбаясь.

«Боже. — Сэл повернулся лицом к отелю. — Я не хочу туда». Он обернулся к отцу. Тот показал ему поднятый большой палец.

— До свидания, Джо, — пробормотал себе под нос Сэл. — Мне пора.

Он поднялся по ступенькам, покрытым ковровой дорожкой, подошел к вращающимся дверям и толкнул их.

В холле отеля яблоку было негде упасть. Сезон парада «Марди Грас». Скверная погода всего лишь загнала любителей развлечений, под крышу, но ни на минуту не отменила всеобщего веселья. Туристы бродили по отелю, проталкиваясь то к одному, то к другому бару. На одном лишь первом этаже «Кинг Луи» их было четыре. В одном баре играл диксиленд, звуки разносились по всему зданию. В нескольких шагах от Сэла громко переругивались мужчина и женщина. Никто не обращал на них внимания. Другая пара на мягком плюшевом диване предавалась страсти, на какую способны только двое одетых людей. На них тоже никто не обращал внимания. "Чертов «Марди Грас», — подумал Сэл.

Портье, осаждаемый толпой толкающихся, требовательных постояльцев, все же заметил Сэла и бросил осуждающий взгляд на его джинсы, фланелевую рубашку и плохо сидящую куртку.

«Зачем я здесь? — спрашивал себя Сэл. — Чего доброго, опоздаю на самолет. Надо сматываться».

Он обернулся и сквозь шумную толпу увидел своего отца в блестевшей от дождя машине, со своей дурацкой улыбкой и большим пальцем, поднятым так, словно он собирался воткнуть его Богу в задницу.

«Боже мой, зачем я здесь? Который час? Зачем я вышел из отцовской машины? Здесь мне нельзя оставаться. Почему я не попросил его отвезти меня в аэропорт? Надо скорее сматываться. Черт! Еще не поздно. Еще можно выйти на улицу, вскочить в машину, и через пятнадцать минут я буду в аэропорту. Нет, — решил он. — Не надо. Не впутывай старика. Постарайся не впутывать. Пойду возьму свой смокинг. Со смокингом и пианино я где угодно проживу. Но под каким именем мне выступать? Ладно, сейчас не до этого. Пойду возьму свой смокинг, а потом Джо уедет, и я смогу убраться отсюда. Это уже что-то вроде плана, — говорил он себе. — Не теряй чувство юмора. Действуй только по плану. Прежде всего нужен смокинг. Просто забрать этот чертов смокинг, и все».

Сэл стал проталкиваться сквозь толпу, работая локтями, наступая на ноги, не обращая внимания на злобные взгляды. Он поднялся в мезонин, прыгая через две ступеньки, — там гораздо легче дождаться лифта. Пробившись сквозь толпу туристов, первым вошел в лифт, нажал кнопку и смотрел прямо перед собой, а за его спиной веселились ребята из Далласа, провозглашая тосты и поднимая бокалы, которые держали в руках.

«Святая Мария, — думал Сэл, — за свободу. За то, чтобы не бояться будущего. За будущее!»

Техасцы вышли на четырнадцатом этаже, похваляясь своими победами над женщинами и в драках. На верхний этаж Сэл поднимался один.

«Я обязательно переживу этот день, — пообещал он себе. — Я его переживу, а потом напьюсь и буду пить всю неделю».

Двери лифта открылись, и взору Сэла предстал банкетный зал для торжественных случаев, отсюда открывалась круговая панорама города. За стеклянными затуманенными стенами мост через реку блестел как детская игрушка. При неярком свете велись важные переговоры, поблескивало столовое серебро. Здесь явно не хватало тихих звуков пианино. Сэл вышел из лифта и сразу оказался под лазерными лучами глаз Альберта Селестине, метрдотеля.

— Ты опоздал, малыш.

Альберт Селестине, изящный мужчина с кожей оттенка кофе с молоком, был владельцем домов, построенных на разных уровнях в Поншартрианском парке. Одна его дочь училась в медицинском институте в Бостоне, вторая жила в Калифорнии и была замужем за белым. Альберт Селестине презирал всех цветных американцев, не добившихся в жизни того, чего добился он сам.

— Ты опоздал и выглядишь голодранцем. Живо переодеваться.

— Альберт...

— Слушать ничего не желаю, понял? Переоденься и за пианино.

— Нет, Альберт, сегодня не могу. Я зашел за своими вещами.

Альберт Селестине насквозь пронзил своими желтыми глазами Сэла.

— О чем ты? Не морочь мне голову.

— Альберт...

— Ты подписал контракт с профсоюзом музыкантов на работу в этом отеле, — прошипел Альберт. — Об уходе надо предупреждать за две недели. Если нарушишь условия контракта, никогда больше не получишь работу в профсоюзе. Уж об этом я позабочусь.

«Нечего заботиться, — смеялся про себя Сэл, собрав остатки своего юмора. — Я и так не собираюсь здесь работать».

— Ты не можешь уйти, по крайней мере сегодня. Здесь мистер Росс, — сказал Альберт.

Мистер Росс, владелец отеля, обычно проводил зиму в Гонолулу, тоже в собственном отеле. Должно быть, он приехал на карнавал. Сэл заглянул за сверкающую стеклянную колонну и увидел в отдельном кабинете толстого мистера Росса, обнимающего сразу двух пышнотелых блондинок. Альберт наклонился к Сэлу и прошептал на ухо:

— Малыш, тебе сегодня нельзя уйти. Этот жирный еврей с меня шкуру спустит.

— Послушай, Альберт...

— Нет, это ты послушай, — продолжал он зло. — Сколько раз я тебя выгораживал, когда ты являлся с опозданием или набравшись? — Он внимательно посмотрел на напряженное лицо Сэла. — Да что с тобой? Заболел, что ли?

— Альберт, мне надо идти. Я не могу...

— Ты мне по гроб жизни должен. Сколько раз я за тебя хлопотал? Сколько раз платил тебе вперед, чтобы эти итальяшки не переломали тебе ноги? А сегодня мистер Росс сидит здесь и спрашивает, где пианист. Ты что, забыл все, что я для тебя сделал?

— Пойми. Не могу я сегодня.

— Всего полчаса...

— Не могу.

— ...к тому времени эта жирная сволочь будет в своем номере с обеими девками. Только полчаса.

— Альберт, не надо...

— Послушай, я что, жизнь твою прошу?

Сэл мгновение смотрел на высокого стройного Альберта с каким-то необъяснимым, даже неуместным гневом. Чего стоит жизнь? Какая разница? Какая, к черту, разница?

— Да! — яростно закричал он. — Именно!

Оттолкнув Альберта, он прошел в свою гримерку за кухней.

— Поторопись, малыш, — прошипел вслед ему Селестине.

В неприбранной гримерке Сэл сорвал с себя одежду и сдернул с вешалки смокинг. «Это безумие, — думал он. — Это полное сумасшествие. Это самоубийство. — Он принялся натягивать рубашку. Она была свежепостиранная, хрустящая и прохладная. — Как саван, — подумал он. — Я одеваюсь для похорон. Для своих собственных похорон». Сам того не сознавая, в порыве бессильной злобы он начал что-то напевать себе под нос.

Закончив, посмотрелся в большое зеркало. Глаза впали, двухдневная щетина на щеках. Покойник. Труп. Труп бродяги и неудачника, проигравшего жизнь. Завязывая галстук, он продолжал напевать. Расчесал влажные волосы и отступил на шаг, чтобы получше разглядеть себя. «Мистер Росс, — мелькнуло в голове, — вдруг он захочет взять меня с собой на Гавайи? Вдруг захочет вложить деньги...»

— Что же это я делаю? — спросил Сэл свое отражение. — Надо бежать отсюда.

Он схватил кожаную куртку Кэт и выскользнул из гримерки. Пробежал сквозь яркую, полную людей кухню и принялся что есть силы давить на кнопку лифта. Занятые своим делом официанты и повара не обращали на него никакого внимания.

— Ну давай же! — он проклинал лифт, которого все не было.

— Ты куда собрался, малыш? — Альберт Селестине неожиданно обнял его за плечи. — Да еще в смокинге.

Сэл с ужасом смотрел на элегантного Альберта.

— Пойми, ради всего святого, — умолял он, — мне нужно уйти.

Метрдотель уже развернул Сэла лицом к залу и тащил к пианино. Пятнадцать лет проработал Альберт Селестине в ночных клубах, ресторанах и отелях и столько за это время перевидал музыкантов, алкоголиков и наркоманов, что утратил чувство жалости, некогда испытываемое к ним, а теперь просто пытался вывести их из того кризиса, в котором они постоянно находились, по крайней мере, до конца своей смены. А потом оставалось лишь надеяться, что на следующий день эти музыканты снова объявятся на работе.

— Слушай меня. — Костлявые пальцы Альберта сжимали плечо Сэла, пока он вел его назад в зал. — У тебя работа.

— Я не могу...

— Можешь. — Он подтолкнул Сэла к бару и подвел к официантам.

— Привет, Сэл, — с улыбкой сказала одна из официанток бара, проходя мимо них с подносом, заставленным стаканами.

— Эрл, — Альберт сделал знак бармену, — налей мальчику выпить. Ты что пьешь, малыш, — обернулся он к Сэлу, — «Джек Дэниелз»?

— Альберт, мне не выпивка нужна, — пожаловался Сэл.

— Ну, героина я тебе дать не могу, по крайней мере, сию минуту. Давай, тяпни немного и сыграй пару песенок, те, что мистер Росс любит. — Он подал Сэлу стакан, вернее, вложил его ему в руку.

— Альберт, мне надо срочно уехать из города.

Вместо ответа Альберт помог ему поднести руку со стаканом к губам.

— Ты же ничего не понимаешь, Альберт.

— Нет, малыш, — метрдотель был неумолим, — это ты не понимаешь. Мистер Росс уже выписал чек, шлюха справа уже минут десять лапает его под столом, они заканчивают выпивку. От тебя нужно только одно: чтобы ты появился и спел песенки, которые ему нравятся. После этого он умчится со своими девками к себе в номер. Поиграешь немного, споешь пару песенок.

— Альберт, — умолял Сэл, — не могу. Честное слово, не могу...

— Ты можешь. Я в тебя верю. — Поддерживая стакан в руке Сэла, он почти опрокинул его ему в, горло, затем поставил стакан на стойку и сказал: — Сейчас тебе станет легче.

Сэл весь дрожал, тройная доза виски растекалась по подбородку.

Альберт взял его за руку и повел через бар и танцплощадку к пианино.

— Поприветствуем, — выкрикнул метрдотель, обращаясь к переполненному залу, — поприветствуем короля пианино у нас в «Кинг Луи» Сэла Д'Аморе! — Он усадил Сэла за фортепиано и зааплодировал. — Давайте послушаем. Ему пришлось побороться с ненастьем, чтобы добраться до нас, и вот он здесь. Покажем, как мы его ценим!

Все еще аплодируя, Альберт Селестине прошел на танцплощадку и исчез.

Сэл сидел за инструментом, уставившись на бесконечный ряд сверкающих клавиш. «Не могу». Высокие стулья в баре перед сценой были пусты, и Сэл видел весь зал.

И его тоже все видели.

«Не могу. Ни за что».

Эрл в баре включил прожектор, и Сэл подскочил, когда на него упал белый луч света.

Кто-то нервно, рассмеялся. Кто-то заговорил, и на него тотчас зашикали. Единственное лицо, которое Сэл мог различить сквозь свет прожектора, было лицо Альберта Селестине. Он внимательно следил за пианистом.

«Безумие, полнейшее безумие. Я не могу».

Сэл через силу улыбнулся публике. Ну, ребята, вот и я. Все отлично. Шоу продолжается. Он поправил микрофон и, уставившись в темноту, откашлялся. Снова раздался смех. Сэл уставился на клавиши. Белые и черные. Сэл словно впервые их видел. Словно никогда не играл на пианино. «Кому пришло в голову посадить его сюда? Мне надо бежать. Боже мой, мне надо бежать». С леденящей душу, вымученной улыбкой Сэл положил руки на клавиши, и пальцы сами побежали по клавиатуре. «Нет, не могу, я даже не знаю, что играть». С первыми звуками фортепиано слушатели вздохнули с облегчением. Пианист не был маньяком. Пальцы Сэла скользили по клавишам и сами брали аккорд за аккордом. «Заголовки газет, — мелькнула мысль, — его руки будут жить и после его смерти». Постепенно все входило в свою колею — зазвенел дорогой хрусталь, легонько зазвучало по тонкому фарфору столовое серебро. «Не смотрите на меня, — мысленно умолял их Сэл, — не надо». Сэл взял еще один аккорд, и публика совсем успокоилась. Послышался гул голосов — возобновились разговоры.

Неожиданно прозвучал чей-то властный, с металлическими нотками голос, и все замолчали, как расшалившиеся школьники после окрика учителя:

— Спой мою любимую.

Сэл почувствовал, что все внимание вновь обращено к нему — свора охотничьих собак почуяла запах жертвы. Сэл в ужасе смотрел на свою левую ногу — она дрожала. Такого с ним еще никогда не случалось.

— Спой мою любимую, — вновь раздался хриплый возглас.

Сэл узнал голос. Он принадлежал Эдди Россу. Сэл нажал на педаль, продлив звучание последнего аккорда, заслонил рукой глаза от слепящего света прожектора и увидел мистера Росса. Тот кивал ему из своего отдельного кабинета, чуть приподнятого над полом, демонстрируя своим пышнотелым подружкам свое могущество. Служащие готовы были выполнить любой приказ босса. Власть возбуждает.

Еще одна невероятная идея пронеслась в голове Сэла: «Эти шлюхи наверняка из стада Ники Венезия. Наверняка работают на Ники Венезия».

— Да, спой ее. — Раздался еще один голос. Это Альберт Селестине бесстыдно подхалимничал перед боссом. — Она здорово у тебя получается.

Руки Сэла делали свое дело. Как мастера конвейерной сборки, хотя их владелец содрогался от внутренних конвульсий. Пальцы продолжали бегать по клавишам, подбираясь к первым аккордам любимой песни Эдди Росса. Словно сговорившись, руки Сэла извлекли несколько звуков, слившихся в протяжную блюзовую мелодию, такую знакомую и любимую всем Нью-Орлеаном. Некоторые туристы, жадно склонившиеся над тарелками, уже отбивали ногами такт и покачивали головой, страстно желая впитать хотя бы немного этой знаменитой нью-орлеанской музыки.

Руки Сэла играли и играли. Они создавали настроение, задавали ритм, держа Сэла в напряжении. Сэл нежно прикоснулся губами к микрофону и попытался раствориться в чарующих звуках, но тревожные мысли не покидали его. «Нет, не могу. Зачем мне это нужно? И вообще, кому это нужно? Боже мой, я должен убраться отсюда».

Я тоскую по тебе,

мой город родной... -

пропел Сэл, и тут все одобрительно закивали друг другу.

— Эй, а парень умеет петь. Хотя похож на придушенную крысу, которую кошка в дом тащит...

По виноградным лозам.

По золотой росе...

Некоторые посетители, повернувшись к сцене, вытягивая шеи, старались разглядеть обладателя этого чудесного голоса. Сэл продолжал петь, но мысли опережали его, мчались как испуганный пес. «Что же я делаю? Нельзя мне здесь оставаться. Пора бежать из города». Сквозь ресторанную мглу он видел мистера Росса, тот одобрительно улыбался. Пламя свечи за спиной окружало его как нимб. Под столом, проститутка бесстыдно лезла к нему в ширинку. «Сегодня я стану трупом, — думал Сэл. — Умру. Потому что не хватает мужества просто встать и уйти. Я заслуживаю смерти. Я, может быть, уже мертв. Только не помню, каким образом меня убили. Может быть, я уже в аду? Боже, который час?» Не переставая петь, он посмотрел на свои руки, словно собираясь с силами перед сложным музыкальным пассажем. Дешевые электронные часы показывали 8.28. «Все, я покойник. Жить осталось полтора часа. Давайте, ребята, смотрите и слушайте, сегодня мое последнее выступление. Последний ангажемент», — вертелось в голове у Сэла, пока он пел.

Я тоскую по тебе,

Мой город родной...

Элегантно одетые мужчина и женщина, оба лет восьмидесяти, танцевали на площадке, счастливо улыбаясь от прекрасной музыки и от возможности потанцевать. Сэл машинально взял еще несколько аккордов, и все официанты, бармены, даже Эрл за стойкой начали тихонько подпевать, вторя сентиментальной, грустной мелодии. Они всегда так делали, так было отрепетировано.

— В один из баров Кливленда зашел парень, — произнес Сэл и услышал свой голос в динамиках, на фоне тихой музыки. — В один из баров Кливленда зашел парень и попросил официанта посадить его за столик рядом со сценой.

Все туристы теперь смотрели только на него. Даже пара танцующих старичков.

— После перерыва на сцену вернулась группа, и зазвучала музыка. Та самая песня, которую вы сейчас слышите. Но у них было здесь соло на трубе. — Сэл замолчал, а официанты и бармены смешно изобразили звук трубы и снова принялись тихонько подпевать. Так было всегда. Кто-то из посетителей фыркнул. Сэл почувствовал себя участником какого-то дурацкого фарса, трагикомиком дешевой, третьесортной постановки. Клоуном впровинциальном цирке.

— В тот день трубач был в ударе. Играл великолепно. Соло в этой песне всегда получалось у него особенно хорошо. Знаете ли вы, что значит тосковать по родному городу, тосковать по Нью-Орлеану? И вдруг трубач видит, что парень за столиком перед сценой плачет. По его лицу бегут слезы. И чем громче звучит труба, тем горше плачет парень. Он всхлипывает. Он уже не может сдержать рыданий. Сердце разрывается! — Он замолчал и отвернулся от слепящего прожектора. Он видел публику, и это его раздражало. Его это всегда раздражало. Казалось, будто там, в темноте, ненасытное чудовище поглощает пищу в прохладе кондиционированного воздуха и вдыхает сигаретный дым. Из-за прожектора чудовище следит за ним голодными глазами, выжидая, когда он проявит слабость. — Песня кончилась, трубач подошел к парню и говорит: «Послушай, я так рад, что тебе понравилась наша музыка. Ты что, из Нью-Орлеана?» — «Нет, — сказал парень. — Пауза. Наверняка чудовище удивилось. — Я трубач».

Воцарилась тишина, абсолютная тишина. Но в следующее мгновение женщина у противоположной стены рассмеялась. Рассмеялись и остальные и стали подталкивать друг друга локтями и аплодировать. Сэл не был готов к такой бурной реакции зрителей, хотя и ожидал аплодисментов. Столь теплый прием его поразил, а взрывы хохота заставили вздрогнуть. Ему оставалось лишь взять несколько аккордов и допеть последний куплет, но он чувствовал, что не в силах этого сделать. Слишком измотал его прошедший день. Сэл рассчитывал на свои пальцы, но они словно одеревенели. Появилось ощущение, будто он летит в пропасть. Сэл заплакал. Закрыл лицо руками и зарыдал. От громких всхлипов буквально разрывались легкие.

Публика ревела от восторга. Это замечательно! Этот парень неподражаем. Он не просто певец и пианист, он еще и отличный комик. Как его имя? Ведь сказали, как его зовут. Официанты и бармен не разделяли восторга зрителей, они были в ужасе, потому что знали, что это не шоу. Эдди Росс оттолкнул от себя проститутку, а Альберт Селестине в ярости думал: «Почему в его смену? Почему это должно было случиться именно в его смену?»

Сэл пытался взять себя в руки, но сердце билось как пойманная птица, ладони, которыми он прикрыл лицо, были мокры от слез.

Что это, нервный срыв? Нет, нервных срывов теперь не бывает. По крайней мере, у итальянцев с Индустриального Канала. Нервные срывы случаются лишь у евреев из богатых районов. У белых из Гарден-Дистрикта. А ребята из бедняцкого квартала, такие, как он, с заработком в пятнадцать тысяч в год, да еще проигравшие сто восемьдесят тысяч из денег Джонни Венезия, на заднем сиденье машины пускают себе пулю в лоб с помощью девятимиллиметрового пистолета.

Сэл застонал через микрофон, все в ресторане услышали этот стон и почувствовали себя неловко. Они знают, что смешно, а что — нет. Это не игра, и это не смешно. Парень слишком далеко зашел! Смех стихал, как отдаленный раскат грома. Посетителям передалось напряжение официантов, которые застыли на своих местах. Джина, официантка, поздоровавшаяся с Сэлом несколько минут назад, всхлипнула и вытерла глаза салфеткой. Что-то здесь было не так, и зрители быстро это поняли.

Сэл вдруг громко всхлипнул в микрофон и сказал:

— Простите, ребята, я не хотел.

Он пытался сдержать слезы, овладеть собой, как подобает профессионалу, черт возьми! Но чувствовал себя словно лошадь в полыхающей конюшне.

— Вам не надо было этого видеть. — Сэл опять всхлипнул. — Это беззаботный город. Вы приехали в Нью-Орлеан повеселиться, ведь так?

Публика загудела, словно встревоженный улей. Не слишком ли далеко все зашло. Сначала кошмарная нью-орлеанская погода, а теперь еще это! Еда остывала, омары застревали в глотке, как куски свиного сала. Это за такие-то деньги?

— Уведите парня! — раздался сердитый голос, судя по акценту, туриста со Среднего Запада. — Уведите его отсюда!

— Парень болен, — закричал крупный алабамец с повязанной вокруг шеи салфеткой. — Мужчина не должен показывать свои слезы.

— Шоу продолжается! — крикнул Сэл в микрофон. В это время какой-то японец присел на танцплощадке рядом с неподвижно застывшей престарелой парочкой, чтобы сфотографировать сумасшедшего американца.

— Домо[4], — сказал японец, слегка поклонился и вернулся за столик.

«Мне надо отсюда убраться!» — подумал Сэл, глотая слезы. Он резко оттолкнул от себя микрофон, обернулся вокруг своей подставки и ударился о динамик. Раздался пронзительный скрип. Посетители зажали руками уши.

— Прекратите этот звук! Приглушите этот чертов звук!

Эдди Росс, владелец «Кинг Луи», тщетно пытаясь выбраться из-за своего прикрученного к полу столика, столкнул одну из проституток с ее места пинком в зад.

— Альберт! — орал мистер Росс. — Альбе-е-ерт!

Сэл, отойдя от пианино, смахивал на пол стаканы, сшибал на ходу столики и кричал:

— Не могу, ребята! Не могу!

А ужасный скрип продолжался, публика недовольно шумела. Альберт Селестине подбежал к Сэлу, крепко схватил за руку и потащил прочь из зала, шипя ему в ухо как ядовитая змея:

— Идиот! Что ты натворил?

— Альберт! — кричал через весь зал Эдди Росс, не замечая, что прижал ногой руку проститутки. — Гони его отсюда, Альберт!

— Слышал? — злобно говорил Альберт, проталкивая Сэла в холл, подальше от глаз оскорбленных клиентов. — Слышал? Ты здорово влип. Этот еврей тебе этого никогда не забудет. — Он толкнул Сэла к лифту, сверля его своими желтыми злыми глазами. — И я тоже не забуду.

— Альберт, прости, — Сэл заикался. — Я же говорил тебе, что не могу...

— Нет! — рявкнул Альберт, вызывая лифт. — Это я тебе говорил! Я просил тебя поиграть каких-то двадцать минут на этом проклятом пианино, и все бы было в порядке. Но ты не мог! После всего, что я для тебя сделал. Не мог! Знаешь, в чем твоя беда? — Он отпустил кнопку лифта и ткнул Сэла пальцем в грудь. — Ты принимаешь доброту за слабость. — Он продолжал сверлить Сэла взглядом. — Но теперь ты здорово влип. В этом городе для тебя все кончено. У меня есть связи, и я уж постараюсь, чтобы тебя не взяли ни в один ресторан. Ни в один ресторан в этом городе.

«Вот именно, — кричал разум Сэла, — из этого города надо убираться».

Двери лифта открылись, и Альберт буквально швырнул Сэла в пустую кабину и сказал ему то, что сказал бы любому белому:

— Будь ты цветным, сдох бы с голоду. Убирайся из «Кинг Луи», и чтоб ноги твоей здесь больше не было.

Двери лифта стали медленно закрываться, а Альберт все повторял:

— Чтоб я тебя здесь больше не видел! — пока блестящие металлические двери не закрылись. Сэл остался совершенно один и прислонился к чуть вибрирующим стенам лифта. Он по-детски вытер глаза ладонью и ощутил, что утрачивает чувство реальности. Все казалось чужим, незнакомым. Кругом царили хаос и неразбериха. От накопившейся за день усталости ноги налились свинцом — будто от героина. Ничего подобного с ним никогда не случалось. Выдержит ли он? Черт! Он забыл куртку Кэт. Надо бы ей позвонить, пусть заберет. Который час? Почти девять. Он должен бежать. Бежать немедленно.

Время летело быстро. На шестом этаже лифт остановился, ввалилась группа пьяных ковбоев — все огромного роста. Они весело смеялись, переругивались, не замечая Сэла. Повернулись к нему спиной и прижали к стенке. Один из них, широкоплечий, с загорелым лицом, в широкополой шляпе, держал над головой стакан, чтобы его не разбили.

— Так вот, — говорил он своим скрипучим голосом, — когда я был мальчишкой, то каждую зиму ездил в Южную Дакоту к деду, вытаскивать скот из сугробов выше меня ростом, так и то я не замерзал так, как сегодня на этом проклятом пароме. Ветер с реки режет как бритва. А дождь до чего противный. Такого холодного я отродясь не видел, клянусь вам.

— Эй, Том, — поддразнил его другой ковбой, — это потому, что ты был совсем трезвый. Держу пари, полезь ты сейчас купаться, ничуть не замерз бы.

Кабина лифта сотрясалась от хохота. Кто-то протянул руку на уровне глаз Сэла и дружелюбно похлопал старину Тома по спине.

— Нет! — усмехнулся старина Том и покачал головой. — Купаться я бы не стал. Мы с Клодетт, когда садились на этот паром, видели внизу крыс. Здоровенные, как лошади! — Снова взрыв хохота. — Мы даже слышали писк этих тварей.

Клодетт, пышногрудая брюнетка с бледным лицом, тоненьким голоском заметила:

— Я думала, это коровы решили переплыть Миссисипи.

Когда на первом этаже двери открылись, Сэл увидел Малыша Джонни и Даго Ред Ла Рокка с недовольными физиономиями. Волосы у него на голове зашевелились. Но еще рано! Слишком рано. У него есть еще час! Он выглянул из-за спины Тома, и Малыш Джонни уставился на него. Сэл едва не потерял сознание от страха. И вдруг с облегчением понял, что Малыш Джонни смотрит не на него, а на здоровяка Тома. А Сэла он даже не видел. Сэл взглянул на Даго Реда, но тот отошел немного влево и был вне поля его зрения. «Раз я его не вижу, значит, и он меня тоже», — решил Сэл, прячась за широкую спину старины Тома.

— Первый этаж. Все выходят, — услышал Сэл хриплый голос с провинциальным акцентом. Это был голос Малыша Джонни, сердитый и злобный. Сэл с перепугу чуть не умер. И тотчас заревел Даго Ред:

— Да, все выходят.

На секунду в лифте воцарилась тишина. В холле отеля было полно людей, и все изрядно пьяны. Они дули в маленькие пластмассовые рожки и маршировали по кругу, как на параде. Где-то истерически смеялась женщина.

Старина Том заговорил голосом Гэри Купера из старого фильма:

— Нам не нужно на первый этаж, приятель. Нам надо вниз на парковку. — Он улыбнулся Малышу Джонни. — Если не возражаете.

Сэл пригнулся и, выглянув из-под огромной груди Клодетт, увидел, что Малыш Джонни с ненавистью смотрит на здоровяка Тома. Джонни Венезия привык, чтобы по первому требованию выполняли его приказание. К тому же было известно, что Малыш Джонни не терпит фермеров с тех пор, как однажды в техасской тюрьме с ним произошел очень неприятный случай. Двери лифта стали закрываться, и старина Том с усмешкой сказал Малышу Джонни на добрых два фута ниже его:

— Придется подождать следующего, коротышка.

Двери закрылись перед носом взбешенного Малыша Джонни, а ковбои весело засмеялись и бросились поздравлять старину Тома:

— Ты видел, как этот прыщ смотрел на тебя, Том? Я думал, он лопнет от злости.

— Чертовы итальянцы, — посетовала Клодетт, — заполонили весь город.

— Да нет, это какой-то турок, — протянул другой техасец, — или иранец.

Двери лифта открылись в прохладном подземном гараже, и ковбои с женщинами ушли, сделав вид, будто не заметили Сэла, рассказывая друг другу избитые анекдоты. Их голоса эхом отражались от влажных бетонных стен. Сэл нажал на кнопку ЖДАТЬ. Гнусавый говор ковбоев постепенно затих. Через минуту заурчал мотор и зашуршали шины, и наступила тишина. Очень осторожно, как кролик из норы, Сэл вышел из лифта. Сначала высунул голову, а потом плечи. Ковбои с женами уже уехали. В гараже никого не было. Откуда-то с улицы донеслись звуки оркестра. Парад наконец начался.

В лифте раздался сердитый звонок, и Сэл вздрогнул. Кто-то на другом этаже вызывал лифт. «Это мог быть Малыш Джонни», — с ужасом подумал Сэл и отпустил кнопку. Двери лифта стали закрываться. Только он успел выскочить из кабины и тотчас услышал, как поднимается лифт по шахте. Сэл осмотрел ряды машин. Почти все они были с номерами других городов.

«Я слишком долго ждал, — сказал он себе. — Я болтался здесь и ждал слишком долго, теперь мне не избежать смерти. — Однако он себе приказал: — Хватит ныть! Убирайся отсюда! Пошевеливайся!»

Он сжал кулаки, сунул руки в карманы и пошел вдоль ряда машин. Стук шагов гулко разносился по всему гаражу. Пальцы в кармане нащупали пачку стодолларовых купюр, которые ему дал Санто. Он отдал половину Джо — казалось, это было так давно, — но у него осталось достаточно, чтобы купить билет на самолет. Главное — не терять головы. Не паниковать.

Бетонный пол вел к узкому выезду, ведущему на Кэнал-стрит. Сэл поднимался по наклонному скату, приближаясь к улице, все громче становились звуки парада. Весело играл оркестр. Доносившиеся до гаража возгласы радости сливались с гневными криками.

«Там наверняка люди Малыша Джонни, — думал Сэл. — Он не мог прийти сюда один. Малыш Джонни никуда не ходит один. Альберт Кастилья распереживался из-за своих денег и пришел в „Спортивную жизнь“ на пару часов раньше, кто-то позвонил Малышу Джонни, и он все узнал. Теперь там человек двадцать рыщут по отелю, пока он с Даго Редом поднимается в ресторан».

Сэл замедлил шаг у самого выхода и, выглянув на улицу, увидел верхушки карнавальных повозок на фоне низкого черного неба. Человек в клоунском наряде с раскрашенным лицом бросал в публику дешевые безделушки. Сэла охватил ужас. Он сжирал его изнутри. Может, вернуться? Но куда? Даго Ред и Малыш Джонни ждут его в холле. Боже, если бы он мог повернуть время вспять, вернуться в сегодняшнее утро, во вчерашний день, на прошлую неделю. Если бы он перестал играть утром, когда...

— Д'Аморе! — услышал он за спиной. — Стой, ублюдок!

Сэл почувствовал, что у него пропал пульс. Он обернулся и увидел внизу в гараже Ники и Джуниора Венезия. Ники полез в карман своего пальто от Джорджио Армани и достал пистолет.

— Сволочь! — услышал Сэл крик Ники, и как только выбежал на улицу, раздались два резких выстрела, отскочивший кусок бетона угодил ему в ногу. Он побежал по тротуару, толпа вокруг него сомкнулась, все хотели посмотреть парад, люди в теплых пальто и куртках, с поднятыми руками, пытались поймать сувенирные монетки или стеклярусы с надписью «сделано в Чехословакии», которые разбрасывал с повозки пьяный богач. Все кричали традиционное: «Киньте мне, мистер! Киньте мне!» Сэл яростно продирался сквозь толпу. Высокий подросток со своей подружкой на плечах потерял равновесие, и оба упали, девушка громко закричала, а люди отпрянули от Сэла. Он обернулся и увидел Ники Венезия, выбегающего из подземного гаража «Кинг Луи». Ники видел Сэла, а Сэл видел Ники и даже с такого расстояния не мог не заметить холодной ярости в глазах сына Малыша Джонни. Сэл снова принялся продираться сквозь толпу и побежал вдоль отеля, туда, откуда двигалось парадное шествие. На дороге появилась группа старшеклассников, они танцевали, аккомпанируя себе на музыкальных инструментах. Шедшие впереди подбрасывали вверх блестящие жезлы и, прежде чем поймать их, успевали сделать несколько танцевальных движений. Сэл услышал за спиной:

— Стой, ублюдок! Все равно поймаю тебя!

Сэл обернулся и увидел, что Ники яростно проталкивается к нему.

«Сейчас он убьет меня! Сейчас убьет», — думал Сэл, холодея от ужаса. Он побежал в другую сторону, пытаясь выбраться из толпы.

— Осторожнее, приятель, — сказал ему кто-то. — Ты что себе позволяешь?

Сэлу все же удалось пробиться до оградительного каната, где стояли двое полицейских в желтых жилетах и внимательно разглядывали публику, пытаясь определить причину недовольства зрителей. Во время парада «Марди Грас» в Нью-Орлеане часто случались уличные драки, обычно из-за сильной толчеи или же из-за избытка энергии у подростков-школьников, у которых были каникулы.

Сэл пролез под канатом, а когда выпрямился, огромного роста полицейский положил ему руку на плечо.

— Эй, что ты делаешь? — крикнул он, пытаясь заглушить гром барабанов всего в нескольких метрах от них. Рука полицейского клещами стиснула плечо Сэла. Он с подозрением смотрел на невысокого мужчину в смокинге.

— Я... Я иду на работу, — крикнул Сэл. Обычно полицейские Нью-Орлеана снисходительно относились к тем, кто работал на туристический бизнес.

— Ты где работаешь? — спросил второй полицейский, темнокожий, с крупными чертами лица.

Сэл обернулся. Он не заметил Ники, но по толпе перекатывалась волна, будто плавник акулы разрезал ровную водяную поверхность.

— А? В «Кинг Луи». — Он повернулся к полицейским. — Я знаю, во время парада нельзя перебегать улицу. — Ложь сама спрыгивала с губ. — Но меня уволят за опоздание.

Белый полицейский внимательно посмотрел на него, затем указал пальцем на здание за спиной Сэла.

— Вот «Кинг Луи», приятель, — крикнул он. — Сам-то ты знаешь, куда тебе надо? — Его пальцы еще сильнее стиснули плечо Сэла, в то время как тот вертел головой во все стороны, рассматривая толпу.

— Вас что-то беспокоит, сэр? — громко спросил темнокожий полицейский как раз в тот момент, когда оркестр сделал паузу, и его крик врезался в воцарившуюся тишину.

— Послушайте, — быстро проговорил Сэл, — я все перепутал. Мне же надо совсем в другую сторону. Спасибо, ребята. — Он попытался снова подлезть под канат, но белый полицейский не отпускал его.

— Как вас зовут? — поинтересовался он и привлек Сэла к себе.

Это было некстати. Это было очень некстати. И Ники, и Джуниору, и Малышу Джонни достаточно было сказать этим ребятам: прыгай, и они спросили бы только, с какого этажа. Вся городская полиция давно была куплена Малышом Джонни. Сэла просто отвезут домой к Венезия. Городские власти Нью-Орлеана многим обязаны этому Наполеону.

— Да ладно, оставьте меня в покое, — Сэл через силу засмеялся, испуганно глядя через плечо на толпу. Куда делся Ники Венезия? Сэл снова повернулся к полицейским. — Меня уволят.

Высокий полицейский подозрительно оглядел его с ног до головы.

— Не увиливай, я спросил, как тебя зовут.

«Боже мой! — Мысли Сэла путались. Он был близок к истерике. — Боже мой! Где же Ники Венезия?» Сэл снова обернулся и увидел Ники в десяти ярдах от себя, продиравшегося сквозь толпу. Сверля Сэла ледяным взглядом своих миндалевидных глаз, он злобно оттолкнул в сторону мужчину с маленькой девочкой. Сэл сделал последнюю попытку освободиться от полицейского, но тот еще крепче сжал его руку и, потянувшись за дубинкой, взревел:

— Ну ты, ублюдок!

«Все кончено! Все кончено! Все совсем просто. Все кончено, я — покойник».

Сэл очутился меж двух огней. Ники Венезия был совсем близко, а полицейский отстегивал от пояса дубинку.

«Интересно, как они меня убьют, надеюсь, будет не очень больно. Святая Мария, я не хочу умирать, о, Боже, о, Боже!»

И тут произошло следующее.

Главный барабанщик проходящего мимо оркестра, высокий худой подросток в огромной меховой шапке, взмахнул барабанной палочкой так, чтобы все видели, после чего изящным движением изо всех сил ударил в барабан. Семеро других барабанщиков с такой же силой ударили в свои барабаны. К ним присоединились трубы, тромбоны, цимбалы и басовый барабан. Грянул очередной военный марш. Высокий полицейский вздрогнул от неожиданности, разжал руку, державшую Сэла, и инстинктивно схватился за пистолет. Почти в тот же момент отец девочки, которую толкнул Ники Венезия, почувствовал, как снова кто-то толкает его локтем в бок, пытаясь пробраться сквозь толпу. Теперь это был Джуниор Венезия. Он развернулся и со всего размаха ударил Джуниора кулаком в лицо. Джуниор, доведенный до ярости возрастающим напряжением, как дикий зверь, опьяненный видом крови, остановился, тряхнул головой и набросился на обидчика. Мужчина закричал, когда Джуниор принялся лупить его кулаками в пах, сбил с ног, и девочка оказалась прижатой к земле свалившимся на нее отцом. Окружающие отпрянули и с воплями разбежались подальше от озверевшего Джуниора Венезия. Полицейские так и не поняли толком, что происходило за их спинами в момент, когда грянула музыка. Теперь до них дошло, что на вверенном им участке творится нечто неподобающее. Их интерес к Сэлу мгновенно исчез, руки сами потянулись к оружию, а глаза выискивали в толпе того, кто затеял драку. Сэл, освободившись от полицейских и не осознавая ничего, кроме грозящей ему опасности, воспользовался неожиданной свободой и быстро пошел прочь от этого места вдоль протянутого каната. Он только однажды обернулся и увидел, что Ники здесь и что их разделяет только этот канат. Ники бешено расталкивал напуганных зрителей, что-то кричал Сэлу, но из-за оглушительной музыки марширующего оркестра что-либо разобрать было невозможно. Ники схватил Сэла за рукав, Сэл закричал, и тут произошла еще одна неожиданность. Небеса разверзлись, словно вспоротые бритвой, и хлынул ливень, — казалось, начался библейский потоп. Тысячи зрителей парада на Кэнал-стрит промокли до нитки, прежде чем сообразили, что происходит. Холодные потоки действовали как стакан воды, выплеснутый в лицо истерички. Ледяной дождь мог сравниться по силе только с тропическим, что случается только в Южной Луизиане. Музыканты мгновенно смолкли, и оркестранты-подростки разбежались кто куда, пряча под форменными сюртуками свои инструменты.

Ливень был таким сильным, что смыл одного из участников парада со спины огромного черного лебедя из папье-маше. Парень съехал по покатому боку конструкции и свалился на бегущих людей. В тот же момент лебедь высотой, в тридцать футов, с изящно изогнутой шеей, намокнув за считанные секунды, накренился под тяжестью собственного веса и сбил с ног человека, несущего факел. Бензин разлился, и по улице поползли языки пламени. Началась паника. Двое полицейских, увлекаемые толпой, принялись размахивать дубинками. Кто-то припомнил белому полицейскому старую обиду и всадил ему в спину трехдюймовый нож. Раненый звал на помощь напарника. Тот выхватил револьвер тридцать восьмого калибра, но его выбило из руки обломком рушащейся конструкции лебедя. Стукнувшись о землю, револьвер выстрелил, и пуля пробила колено студенту, который собирался всю ночь провести дома, готовясь к зачету по зоологии. Выстрел превратил и без того взвинченную до предела толпу в толпу обезумевших животных, спасающих свою жизнь. А дождь все усиливался. Сэла подхватила и понесла толпа, он даже не касался ногами земли, и когда наступил на что-то, понял, что это был человек. Какая-то женщина визжала ему в ухо: «Мой ребенок! Мой ребенок!» Где-то неистово свистел в свой свисток полицейский, а с неба лились ледяные потоки. Сэла бросало из стороны в сторону и вдруг прижало лицом к чьему-то лицу, скрытому растрепанными волосами. Сэл сразу узнал Ники Венезия. Стиснутый обезумевшей толпой так, что не мог и пальцем пошевелить, Ники оказался всего в нескольких дюймах от Сэла и яростно заорал:

— Ах, ты, сво... — Толпа унесла его дальше, а он все оборачивался, чтобы не упустить Сэла из вида. В это время полуразвалившийся лебедь, похожий на раненое доисторическое животное, свалился со своей платформы прямо в гущу толпы. Сидевшие на нем подростки попадали вниз, а часть людей размякший от воды лебедь подмял под себя. Вопли боли и гнева слились с криками ужаса. Толпа бросилась прочь от опасного места. Одни, в том числе и Сэл, прорвали полицейские заграждения и кинулись в переулки. Неожиданно толпа поредела, и Сэл побежал вместе со всеми по вымокшей Ройал-стрит. К месту катастрофы уже съезжались полицейские машины с включенными сигнальными сиренами. Через секунду конные полицейские, не меньше дюжины, появились из-за пелены дождя словно призраки и врезались в толпу. Сэл бежал квартал за кварталом по сплошному потоку воды. Людей становилось все меньше, каждый пытался найти себе убежище, но Сэл не имел ни малейшего желания останавливаться где бы то ни было, пока еще грозила опасность. Наконец он остался один. Но продолжал бежать. Это был единственный способ спастись. Как ни странно, он все еще был жив. Вымокшая насквозь одежда не грела, и Сэл чувствовал себя голым. В ботинках хлюпала вода. Вспышки молнии, осветив сплошную стену дождя, ослепили Сэла, он споткнулся, потерял равновесие и упал, больно ударившись спиной. На мгновение он потерял сознание, а придя в себя, увидел, что лежит в луже. Над Французским кварталом громыхал гром, как огромный барабан. Ледяные струи дождя хлестали по лицу, заливали рот и нос, словно тоже хотели его убить. Превозмогая боль, Сэл попытался встать на ноги, прислонился к стене дома и огляделся. Он совершенно потерял ориентацию и никак не мог понять, где находится. Ливень до неузнаваемости преобразил Ройал-стрит. Сэл вышел на середину улицы, долго смотрел в одну сторону, затем в другую. Потом снова повернулся, и очередные вспышки молнии высветили в ночной тьме человека на расстоянии одного квартала от него. Сквозь потоки ливня Сэл разглядел Ники Венезия — тот целился в него из пистолета. Где-то позади Сэла раздался звук разбившегося стекла. Еще один выстрел из полуавтоматического оружия сорок пятого калибра. Сэл побежал дальше, дыша шумно и тяжело, как зверь, сорвал с себя ботинки и помчался босиком, разбрызгивая окоченевшими ногами воду. Ему показалось, что откуда-то сзади доносятся крики, потом он услышал еще два выстрела, приглушенных шумом дождя. Где-то пронзительно завизжали женщины, с грохотом захлопнулось окно, Сэл повернул за угол и принялся отчаянно колотить во все двери — одну за другой. Опять прогремел гром.

— Откройте! Откройте! — кричал Сэл, ломясь в запертые ворота. Он отошел на шаг, подпрыгнул и уцепился за металлическую решетку на стене. Руки соскользнули с мокрого металла, и он упал на асфальт. Вскочив на ноги, Сэл снова подпрыгнул. На этот раз ему удалось подтянуться до верха стены с острыми шипами, грозившими исколоть любого, кто посмеет сюда забраться. Сэл перекинул через шипы ногу, поранив ее будто ножом. Ухватившись за основания шипов, он стал осторожно подтягиваться. Когда раздался еще один выстрел и пуля отрекошетила от решетки, Сэл ощутил вибрацию металла. Он попытался перекинуть тело через шипы, однако застряла нога, и он упал на шипы животом. Шипы с треском пропороли одежду и кожу. Сэл свалился на дорожку во дворе, даже не успев прикрыть руками лицо. Не пролежав и секунды, он побежал по дорожке. Только страх и высокая доза адреналина в крови помогали ему держаться. Он был ранен, но не ощущал боли. На заднем дворе он укрылся от дождя под навесом над входом в квартиру и жадно глотнул сырой воздух. От холода и разрывающего сердце страха его била дрожь. В ворота забарабанили, и эхо разнесло далеко вокруг безумный крик Ники Венезия:

— Я убью тебя, Сэл, ублюдок!

Выстрел, еще один, еще и еще. Цветочные горшки в конце дорожки взрывались один за другим, осколки падали на дорожку.

— Я убью тебя, ублюдок!

Сэл оторвался от стены, к которой прислонился, и стал подниматься по лестнице. Заныла нога. Дойдя до третьего этажа, он услышал, что жильцы запирают двери и закрывают ставни. Ники стучал в ворота и орал:

— Сэл, сволочь!

На третьем этаже Сэл снова вышел под дождь и, забравшись на стену соседнего дома, смотрел на крышу. Сэл хорошо знал дворы Французского квартала. В этих квартирах он не раз курил травку и занимался любовью. Но Ники Венезия тоже их знал. В них он убивал и грабил. С узкой кирпичной стены Сэл прыгнул на крышу соседнего дома, перебежал на противоположную сторону и осторожно спустился вниз. Криков Ники больше не было слышно, и Сэл не знал, где он сейчас, зато и Ники не знал, на какой улице теперь искать Сэла. В этом была вся прелесть запутанных тесных двориков Французского квартала. Спускаясь по крыше, Сэл поранил руку о железную решетку вокруг веранды третьего этажа, куда запрыгнул как обезьяна. Двери на веранде вели в роскошные квартиры, обычно пустовавшие. Говорили, что там по ночам появляются привидения. Но меньше всего сейчас Сэл боялся привидений. Он дернул за ручку высокой стеклянной двери, дверь не поддавалась. На веранде стояли два больших кресла и металлический столик. Сэл придвинул столик к двери и осторожно нажал им на стекло. Но из-за шума дождя ничего не было слышно. Сэл просунул руку за дверь и отпер ее. В комнату он вошел с мыслью, что сейчас его пристрелит какая-нибудь испуганная старушка. Но даже в темноте ощущалась пустота — мебели и то не было, и Сэл возблагодарил Бога. Привидения вновь отпугнули жильцов. Через несколько минут, когда глаза начали привыкать к темноте, Сэл пробрался в холл и спустился к главному входу. Вода стала проникать в дом, и когда Сэл шел по ковру в холле, под ногами хлюпала вода. Он прислонился к стене и под слабым светом уличного фонаря осмотрел раненую ногу. Шипы на стене вспороли кожу как бритвой. Нога потемнела от крови, которая продолжала сочиться. Дрожащей рукой он оторвал полу смокинга и, как мог, перевязал рану. Затем Сэл отпер замок и осторожно открыл тяжелую дверь. Ливень не утихал. Пожалуй, даже усилился. Где же Ники? И вдруг, совсем близко, Сэл услышал чей-то голос:

— Если она каждый раз будет так напиваться...

— Обри, ради Бога!

Сэл выглянул на улицу: у входа в соседнюю квартиру под узким навесом был припаркован на тротуаре «мерседес». В круге света, падающего из открытой двери, Сэл увидел блондинку в парчовом плаще поверх декольтированного платья. Она поддерживала другую женщину, наряженную в костюм французского апаша, совершенно пьяную.

— Черт с ней, оставь ее, — сказал мужчина в костюме генерала Конфедерации, стоявший рядом с «мерседесом».

— Обри!

— Каждый раз одно и то же. Если не может остановиться, значит, ей вообще нельзя пить. Мне плевать, какие у нее там проблемы.

— Она моя сестра! — крикнула сердито блондинка, а наряженная как французский апаш женщина икнула так, что казалось, ее сейчас стошнит, ноги у нее подкосились, и вся она обмякла. Юная красавица пыталась поднять сестру.

— Обри!

— Конечно. Опять начинается. — Генерал выругался и подошел к женщинам.

— Помоги мне хотя бы дотащить ее наверх. А потом можешь убираться ко всем чертям.

Генерал закинул руку пьяной женщины себе на плечо.

— Не сердись, Мардж, я не из тех...

— Она же мне сестра! — услышал Сэл, и троица исчезла в холле соседнего дома. Слышно было, как дождь барабанит по крыше. Сверкнула молния, и Сэл увидел идущий из выхлопной трубы дым, похожий на пар от дыхания.

Сэл перелез через заднее сиденье и уселся за руль. В машине пахло виски и духами. Он потянулся к ручке, чтобы закрыть дверцу, и увидел ноги спускавшегося по лестнице генерала. Сэл быстро захлопнул дверцу и нажална газ. «Мерседес» выехал из-под навеса под дождь. Когда Сэл попытался включить «дворники», он услышал крик, тотчас же утонувший в шуме дождя. Наконец он повернул что-то, от чего «дворники» заработали, и разглядел улицу, по которой несся «мерседес». В конце квартала зажегся красный свет светофора. Сэл нажал на тормоза, и машина остановилась. И тут, освещаемый вспышками молний, перед машиной появился Ники Венезия с пистолетом в руке. Он вертел во все стороны головой, но на «мерседес» не взглянул. Потом он исчез. Сэл пересек перекресток и направился к дороге, ведущей на север.