Юнармия

Глава XXI У РЯБОГО АТАМАНА

Больше месяца крутила вьюга, а потом как-то сразу на­чалась у нас весна. Снег почернел и опал, от земли пошел густой сизый пар. В Кубань поползли целые реки талого снега, извиваясь и нащупывая дорогу, как слепые котята. Мы уже полушубки поскидали и в марте месяце бегали по улице в одних рубашках.

Но настоящая весна пришла только с первым дождем. Над Кубанью спустились широкие и темные, как пыль, дождевые рукава. Забулькали лужи. Стало темно. Так темно, что еле-еле виднелись дома через дорогу.

Мы с Васькой стояли под навесом Кондратьевских но­меров и выжимали из своих слинявших рубах синие ручьи воды.

Вдруг из-под соседнего навеса к нам перебежали два казачонка в плисовых штанах. Тоже мокрые, будто прили­занные.

Один, побольше, нагнул голову в мокрой папахе и, огля­дев Ваську, спросил:

– А ты чей?

– А тебе на что?

– Иногородний?

– Казак.

– Врешь, по штанам вижу и по рубахе что иногород­ний. Казаки в таких рядюшках не ходят. Говори, где жи­вешь?

– У черта на куличках, у куркуля в хате, а тому, кто спрашивает, дуля, – спокойно сказал Васька, скручивая рубаху жгутом и выжимая из нее последние капли.

– А мы с обыском к вам пойдем, – сказал другой ка­зачонок, щуплый и пониже ростом.

Васька засмеялся.

– Ты сперва штаны подтяни, атаман кубанский, куку­руза на учкуру! Мандат у тебя есть на обыскные права? Ну, показывай!

– Найдется, глянь-ка сюда!

Васька и моргнуть не успел, как казачонок в белой па­пахе огрел его свинчаткой по голове.

Васька скорчился и схватился руками за голову.

На соседнем крыльце крикнули:

– Ай да белая папаха! Ай да молодец!.. А ну-ка дру­гого по уху стебни!

Я оглянулся и увидел, как, сгибаясь под проливным дождем, бегут к нам еще двое казачат, а за ними рослый бородатый казак в черкеске с белыми газырями.

Я быстро перемахнул через дорогу.

Васька кинулся было за мной, но поскользнулся и шлепнулся в лужу. Из-под рубашки у него выскользнул револьвер.

Казачонок в белой папахе в один миг налетел на ре­вольвер, как ястреб на ящерку.

– Оружие!

Васька вскочил и схватился за дуло револьвера, но бо­родатый пнул его ногой.

Васька выпустил револьвер из рук и опять плюхнулся в грязь.

Казачонок сел на него верхом и стал месить его, как тесто в макитре.

А бородатый казак вертел в это время перед самым носом Васькин револьвер и бормотал:

– Бульдог! Нет, не бульдог, пожалуй, бульдог поко­роче и потолще будет. Это не иначе, как стейер. Только у стейера головка пуговкой. А этот какой-то… странный, разломчатый.

Я прислушивался из-за угла и думал: что делать? За поясом под рубахой у меня тоже был револьвер, только не смит-и-вессон, как у Васьки, а браунинг.

Пустить бы из этого браунинга бородатому семь пуль в лоб, да не уйдешь ведь потом. Только Ваську погубишь, а не выручишь.

Вдруг слышу – кто-то за углом говорит:

– А другой куда утек? Тот, что побольше был? Шукай его, хлопцы!

Я шмыгнул в первый попавшийся двор, а оттуда, через заборы и переулки, вернулся с другой стороны к Кондра­тьевским номерам.

Там теперь выросла целая толпа – казаки, женщины, ребята. Все галдели, перебивали друг друга, размахивали руками.

– Чумака зацапали, комиссара большевицкого! – вы­крикивала круглоголовая коренастая казачка.

– Дура! Какой там комиссар большевицкий! – сказал высокий старик в поддевке, выбираясь из середины тол­пы. – Хлопца от земли не видать, а его в четыре руки дер­жат.

– Знаем мы этих хлопцев! – затрещала казачка. – С бомбой его накрыли – хлопца твоего!

– Дура! – спокойно сказал старик. – Какая там бом­ба – револьвер нашли азиатской какой-то системы, да и то незаряженный.

– Дорогу! – гаркнул хриплый голос из толпы.

Толпа расступилась.

Рыжий молодой казак с винтовкой вытолкнул Ваську и погнал его по дороге к станице.

Васька не плакал, а только всхлипывал. Губа у него была рассечена, глаза залеплены грязью, распухли. Одно плечо голое – рукав болтался на ниточке.

– Ну, ну, босота, шагай веселее! – сказал казак, тол­кая Ваську в спину прикладом. Васька дернул плечом и остановился.

– Не дерись! – закричал он. – А то вот стану средь дороги и с места не сойду!

Казак посмотрел на Ваську с удивлением:

– Ишь какой самолюбивый. Ну, иди, иди, а то волоком потянем.

Васька пошел.

В этот день Васька не вернулся домой. Отцу и матери его я ничего не сказал – боялся, что заругают. Скажут: завел парня, а сам сбежал.

А что я мог поделать? Ведь их там вон сколько было, да еще с винтовками, а я один.

Целый день думал я, что теперь с Васькой будет.

Может, его доведут до станицы, постращают и отпустят, или он сам с дороги сбежит, а может быть – его до смер­ти засекут. А то еще хуже будет: приведут его к атаману, начнут стегать, а он со страху да от боли весь наш парти­занский отряд выдаст.

Всю ночь прислушивался я, не хлопает ли калитка. Нет, не хлопнула, не пришел Васька.

На другое утро я сам пошел в станицу искать его.

После вчерашнего дождя идти было хорошо. Погода свежая, солнечная, дорожки утоптанные.

День был праздничный. На ступеньках крылечек кра­совались разодетые девки-казачки, а на перилах сидели веселые парни.

Отмахиваясь палкой от собак, я шел посреди дороги и думал: где искать Ваську? В правление зайти или к тюрь­ме подобраться – в окошко поглядеть?

В правлении со мной, конечно, и разговаривать не ста­нут, а если и станут, то ничего хорошего не скажут. Возь­мут да и посадят в «тюгулёвку» – так у них каталажка называлась. А если Ваську по тюремным окнам искать, так, может, и вовсе не найдешь. Он маленький, его всякий от окна ототрет. Да и часовые смотрят.

Подхожу к правлению.

Со всех сторон облепили белый каменный дом кряжи­стые казаки. Сидят, как в гостях у царя. Кто побогаче, тот на крыльце сидит – поближе к атамановой двери. Кто по­беднее – на нижних ступеньках.

Курят, доставая из расшитых кисетов табак. Толкуют о новом станичном атамане, о старых казачьих порядках, да почем свинья на базаре, да у кого строевая кобыла хо­роша.

Молодежь тут же вертится, прислуживает старикам – кто бегает в лавочку за брагой, кто чиркает спичкой, если у старика трубка не дымит.

Напротив, возле церкви, стоят высокие, обмазанные дегтем столбы. Это виселицы.

Я юркнул во двор. Там, у длинного дощатого барака с маленькими решетчатыми окошками, шагали казаки-часо­вые.

Значит, арестованные тут сидят. Может, и Васька с ни­ми. Я хотел было заглянуть в окошко, но дорогу мне заго­родил часовой.

Может, с другой стороны удастся заглянуть в окна?

Иду. Никто не трогает – то ли потому, что у меня на голове черная казачья шапка, то ли просто не замечают меня.

Вдруг я увидел – из самого крайнего окошка кто-то машет мне рукой.

Васька!.. Ну да, Васька! Такой же грязный и распух­ший, как был вчера, только синяки на нем позеленели и пожелтели. В окошке одна его голова торчит да рука. Ма­шет он мне рукой – уходи, мол.

А я и сам вижу, что непременно уходить надо; прямо на меня идет часовой с винтовкой наперевес.

Шмыгнул я в ворота, думаю: вот и удрал.

Вдруг чья-то грузная рука сильно стукнула меня по плечу.

– Постой, голубчик, не торопись. Я тебя узнал.

Смотрю – это казак бородатый, тот самый, что вчера Ваську в лужу толкнул. Схватил он меня за шиворот и поволок вверх по широким ступенькам.

Старики, сидевшие на атаманском крыльце, поднялись и загалдели.

Не успел я дух перевести, как очутился в коротком и темном коридоре.

Бородатый толкнул плечом дверь и ввалился со мной вместе в просторную комнату.

Посредине комнаты – стол, вроде кухонного, со шкаф­чиками. У стен в пирамидах винтовки.

– Здравия желаю, атаман, – сказал бородатый, под­талкивая меня к столу, за которым сидел рябой казак с костяной трубкой во рту.

– Здорово, Поликарп Семенович, – сказал рябой ка­зак, не вставая с места. – Кого привел?

– Шпиёна большевицкого.

– Ишь ты, – сказал рябой. – Молоко на губах не об­сохло, а тоже шпиёнит. Ну, шпиёнам у нас первый почет, высоко их подымаем, чуть не до самого неба. Видал стол­бики черные – вон там за окошками?

– Дядя, – взмолился я, – пусти, я не виноват. Мать послала к знакомым. За хлебом, за салом… Она меня ждет… Дома все голодные сидят.

Атаман повернул свою рябую морду в мою сторону, сплюнул под стол и сказал:

– Казак?

– Иногородний.

– Почему?

– Да так уж… не знаю.

– Не знаешь?

– Ей-богу, не знаю.

«Черт его знает, почему я иногородний», – подумал я.

Атаман замолчал и стал зачем то выдвигать и задви­гать ящики стола. Ящиков было штук двенадцать.

Бородатый тоже постоял молча, а потом сказал:

– Этого хлопца я еще раньше заприметил. Он со вче­рашним с одной шайки.

– С которым? – спросил рябой. – С тем, что Сидора Порфирыча за палец укусил? Горячий хлопец норовистый. А ну-ка тащи и того тоже сюда. Нехай поздоровкаются!

Бородатый повернулся на каблуках и вышел за дверь. Мы с атаманом остались одни в комнате.

Атаман медленно выдвинул средний, самый большой ящик стола и засунул в него руку чуть ли не по самое плечо. Пошарил, пошарил в ящике, отряхнул ладони и по­лез в другой ящик.

Я все стоял и думал: что он в ящиках ищет?

Вдруг атаман сполз со стула, присел на корточки и стал выдвигать самый нижний ящик. Ящик долго не под­давался, потом наконец с треском открылся. Атаман за­глянул в него как-то сбоку и громко чихнул прямо в ящик.

Оттуда столбом полетела сухая табачная пыль. У меня защекотало в носу, сперло дыхание, и я громко чихнул.

Атаман поднял голову и уставился на меня круглыми стеклянными глазами.

– Ты чего тут расчихался? – спросил он сердито. Но вдруг глаза у него стали маленькие, нос сморщился, и он сам чихнул громче моего.

– Апчхи! – чихнул атаман.

– Апчхи! – чихнул я в ответ.

В это время дверь открылась, потянуло сквозняком, и по комнате тучей понеслась табачная пыль.

В дверях тоже зачихали в два голоса. Это были Васька и бородатый. Васька чихал, как кошка, а бородатый – как лошадь.

Атаман быстро задвинул ящик стола и закрыл окно. Та­бачная пыль понемногу улеглась.

– Вали сюда, – сказал атаман и запыхтел трубкой.

Васька подошел. Одной рукой он поддерживал ото­рванный рукав, другой – штаны.

– Скажи, ты его знаешь? – спросил атаман у Васьки.

– Нет, – сказал Васька, не глядя на меня.

– Он к тебе в гости пришел, а ты, дурак, отказываешь­ся. Нехорошо. Этак приятеля и обидеть можно. Он вот о тебе беспокоится, говорит: ты с ним с одного отряду.

Васька вздрогнул и повернул ко мне голову.

– Да, да, – сказал атаман, – дела у вас большие затея­ны. Да от нас никуда не денешься.

– Все знаем, – поддакнул бородатый.

Я смотрел на Ваську в упор – хотел, чтобы он по мое­му взгляду догадался, что атаман его на крючок ловит.

Но Васька ничего не понял. Васька стоял бледный, ис­пуганный.

Вдруг атаман вытаращил глаза, вытянул шею и сказал сиплым шепотом:

– Дружок-то твой со всеми потрохами тебя выдал… Мы с ним с глазу на глаз побеседовали…

Тут я не утерпел – дух у меня от злости перехватило.

– Брешете вы все! – закричал я атаману. – Не бесе­довали мы с глазу на глаз, а только чихали… Что вы тут удочки закидываете?

– Чихали, говоришь? – сказал он, поднимаясь медлен­но на локтях. – Ну, так ты у меня еще нанюхаешься. По­садить обоих!

Бородатый схватил меня и Ваську за шиворот, стукнул лбами и выволок за двери.