Глава третья

Узкие кривые улочки негритянского гетто с полуразрушенными кирпичными домами, рассыпающимися буквально на глазах, сбегали вниз, к реке Анакостиа, в которую, казалось, сливали всю вашингтонскую грязь. На берегу возвышалось двенадцатиэтажное правительственное здание; правда, выглядело оно скорее как многоквартирный жилой дом. На верхних этажах размещалось вашингтонское столичное отделение ФБР (ВСО). Это место называли Баззард Пойнт.

С незапамятных времен на десятом этаже находился офис, куда Кэм Дэггет должен был каждый день являться на работу.

В здании на Пенсильвания-авеню — так называемом Доме Гувера — размещалось главное управление. Здесь вырабатывалась политика ФБР; отсюда контролировалась деятельность 55 региональных отделений.

Вашингтонское столичное, или Баззард Пойнт, было одним из этих 55 региональных отделений. Конечно, оно несколько отличалось от остальных, ведь его территория включала округ Колумбия (или просто «Округ», как его чаще называли), и потому расследования, которые здесь проводились, часто приобретали общенациональное значение.

Различные бригады или отделы ВСО размещались в небольших офисах-пеналах с серыми коврами. В офисе отдела К-3 стояли девять столов, вернее, десять, если считать стол секретарши Глории де Анджело, «всеобщей мамочки». Здесь же находился и стол Боба Бэкмана — сейчас он был пуст.

Глории было пятьдесят два, однако благодаря худощавой фигуре и привычке держаться очень прямо она выглядела лет на десять моложе. У нее были прямые черные волосы до плеч, чуть подвитые на концах, и большие грустные карие глаза.

В этот ранний час в комнате были только они с Дэггетом. Глория подошла к нему с чашкой кофе в руке.

— Если хочешь, могу помочь тебе упаковать вещи, — сказала она.

Дэггет слышал звуки, которые она произносила, но они не складывались в его голове в слова. Он быстро приспособился разговаривать по телефону, держа трубку у левого уха; разговаривая с людьми, старался держаться к ним левой стороной, старался следить за собой и не говорить слишком громко. Это очень нервировало его; он никак не мог привыкнуть к своей полуглухоте. Все звуки, попадавшие в правое ухо, затухали на полпути. Совершенно неожиданно он стал получеловеком, полуинвалидом.

— Ничего не надо упаковывать, Гло, — ответил он, чуть поколебавшись. — Я никуда не переезжаю. Я отказался от повышения. — И добавил прежде, чем она успела возразить: — Не нужно мне повышение, добытое ценой бэкмановской глупости. Следующим у нас по должности идет Палмэн, а не я. Вот пусть его и повышают. — Он отвернулся к стопке розовых бумажек для заметок. — Я сегодня уезжаю в Сиэтл. Ребята из их регионального отделения приглашают взглянуть… что-то они там нашли.

— Послушай, дорогуша, ну будь же благоразумен.

— Благоразумен?! Согласиться на повышение и похоронить себя за письменным столом? Добровольно отказаться от этого расследования? Сидеть тут в кожаных ботинках и проводить по три часа на деловых встречах? Нет уж, спасибо, это не для меня.

— Да ты просто эгоист.

— Ну разумеется! Все мне об этом напоминают по сто раз в день. А теперь вот еще и ты.

Он тут же пожалел о своих словах. А еще больше — о тоне, каким они были сказаны. Но Глория, казалось, нисколько не оскорбилась. Вообще ее трудно было заставить изменить собственное мнение.

— Ты все равно ничего не добьешься.

Его охватило чувство горечи и одиночества.

— Вам бы с Кэри сочинить какую-нибудь мелодию и петь в унисон. Отлично получится. — Теперь чувство горечи постепенно сменялось гневом. Этого ему еще не хватало — уговоров со стороны стареющей «всеобщей мамочки»! Да пусть она хоть тысячу раз права! Он сунул бумаги в ящик стола. — Ты будешь просматривать бумаги Бэкмана. Он был скрытным, этот сукин сын. Если наткнешься на что-нибудь такое, что я мог бы использовать, дай мне знать.

— Беднягу еще не похоронили, а ты уже роешься в останках!

— Я не роюсь в останках. Я ищу детонатор, который мог оставить после себя Бернард. — Он проверил ящик, в котором лежали входящие документы, рассортировал их. Попробовал сменить тему. — А как насчет отчета Мичема?

— Он просил передать, что готов встретиться с тобой у себя в офисе.

— Когда? Сегодня?

— Да, прямо сейчас. Сказал, что ему не терпится спихнуть тебя со своей шеи.

— Как и всем остальным.

— В том-то вся прелесть. Скажи, нет?

— Да уж. Каждый день одно и то же, хоть совсем не являйся на работу. — Этим грубоватым юмором он надеялся хоть немного развеселить ее. Ничего не получилось.

— Сидеть за столом начальника было бы намного безопаснее.

— Да что вы с Кэри сговорились, что ли?

— А что я могу поделать, если ты такой упрямый? Как пень. Надо же как-то заставить тебя слушать. В конце концов можно учиться не только на своих ошибках, но и на чужих тоже. Вот Боб Бэкман не хотел ничему учиться. Если бы он остался сидеть за столом, был бы сейчас жив.

— Боб Бэкман погиб, потому что всегда был идиотом, — проговорил Дэггет. Тоска накатила на него горячей волной.

— А твой сын прикован к инвалидной коляске. Надеюсь, об этом-то я не должна тебе напоминать. — Она вся раскраснелась от избытка чувств. И наконец замолчала, поняв, что зашла слишком далеко.

Ее слова висели в воздухе, как тяжелые камни. Или как ядовитые мухи. От них не было спасения.

— Нет, об этом мне напоминать не надо, — медленно проговорил Дэггет.

Ядовитые мухи полетели прямо в глаза. Слезы покатились по щекам, он безуспешно пытался загнать их обратно…

Это не сон. Это вполне реальные воспоминания. Они накатывают тяжело, неумолимо. Так падает на сцену тяжелый занавес. Нет, они больше похожи на прозрачный экран, в котором движутся образы. До боли родные образы. Образ мальчика, бегущего по трапу. Отогнать их невозможно никакими усилиями. А вызвать может любая мелочь: запах, звук, иногда просто прикосновение к шерстяной вещи. От этих воспоминаний нет спасения.

Он стоит в школьном гимнастическом зале, который немцы отвели под склад вещей, принадлежавших пассажирам того самолета. Почти все вещи уложены в чистые полиэтиленовые пакеты, на каждом пакете бирка с указанием, на каком расстоянии от места взрыва найдены вещи. Сквозь непрозрачный пластик невозможно разглядеть, что же там внутри. Через несколько минут глаза у него начинают слезиться. Сколько же здесь вещей! Целые кипы, штабеля платьев, сумок, портфелей, детских корзинок, тростей, компьютеров.

Чего здесь только нет! От обилия этих вещей он начинает безудержно рыдать. Он рыдает уже три дня подряд, от любой мелочи. От вида детской вещички, от какого-нибудь слова, произнесенного на брифинге. Он боится, что не выдержит этого напряжения, что однажды разрыдается и уже не сможет остановиться.

Он просматривает пакет за пакетом, пытается разглядеть, что там внутри. Внимание его привлекает кукла с оторванной головой. По дороге в город, наутро после катастрофы, он видел мертвую женщину, висевшую вниз головой на самой верхушке дерева. Платье болталось клочьями, руки раскинуты, как будто женщина плыла… Это был первый признак катастрофы, с которым он столкнулся. Вокруг был пасторальный, почти лубочный сельский пейзаж. Мирный, зеленый и очень немецкий. И вот ему приходит в голову: а может, девочка, которой принадлежала эта кукла с оторванной головой, была дочерью той женщины? В конце концов личности всех погибших, конечно, будут установлены, но до тех пор чего только не передумаешь!

Выжили всего четыре человека. Все четверо — дети. И один из них — его сын. Нижняя часть туловища у него теперь парализована. Как и остальные триста двадцать семь пассажиров, дети упали с высоты шестнадцать тысяч футов. Все четверо упали в болото к западу от деревушки. До сих пор непонятно, как они остались живы. Один из них позже скончался в больнице от стафилококковой инфекции, о чем потом без устали кричали все средства массовой информации. И действительно — выжить после падения с высоты шестнадцать тысяч футов, чтобы умереть в больнице от инфекции!

Он проходит дальше. Пакеты, пакеты, пакеты. С туалетными принадлежностями, с фенами для волос, с магнитофонными кассетами, с глянцевыми красочными журналами.

И вдруг он останавливается как вкопанный. Пытается протянуть руку и не может: рука трясется. Эти вещи еще не уложены в пакет. Их уложат после того, как он их опознает. И к ним тоже прикрепят бирку с именем и занесут в список, а список потом введут в компьютер. Это делается теперь каждый вечер. А потом, в результате поисков в банке данных определят владельца каждой вещи. И постепенно, шаг за шагом раскрутят всю эту трагическую историю.

Он стоял и смотрел на ботинок Дункана, весь покрытый болотной грязью. Один-единственный ботинок. С ноги, которая уже больше никогда не будет ходить. Ботинок Дункана, его мальчика. Он лежал в куче вещей, на многих из которых были пятна крови.

Дэггет подозвал усталого молодого человека, одетого в камуфляжную форму. В руках у него была бирка, и при виде ее Дэггет снова разрыдался. На этот раз не из-за Дункана. И не из-за себя самого. Он был потрясен теми усилиями, которые прилагают все эти люди, и этот измученный парнишка в камуфляжной форме. И еще он плакал из-за того, что никто из них, из людей, связанных с последствиями этой катастрофы, никогда уже не сможет стать таким, каким был прежде.


Лаборатория по исследованию взрывчатых средств лос-анджелесского регионального отделения ФБР (ЛАРО) находилась в Доме Гувера в центре города. При входе в лабораторию в глазах рябило от микроскопов, коробочек и ящичков, в которых хранились все мыслимые и немыслимые взрывные устройства.

В комнате работали два лаборанта в синей спецодежде. Они даже не взглянули на Дэггета, когда тот вошел. Тем лучше. Дэггет прошел прямо в кабинет Мичема.

У Чеза Мичема были темные волосы, ярко-голубые глаза и тонкая, все понимающая улыбка. Говорил он очень быстро.

— Слушай, кажется, нам удалось кое-что выяснить. Ну о том, чем там занимался Бернард у себя в номере. Правда, теперь, после гибели Бэкмана, это дело скорее всего положат под сукно на некоторое время. Я подумал, тебе захочется хотя бы кое-что узнать. И не смотри на меня так, Мичиган, это не моя вина.

Дэггет прикусил язык.

— Почти все, что нам удалось обнаружить, — продолжал Мичем, — схвачено вакуумными фильтрами. Из этого можешь сделать вывод, каких размеров частицы нам попались. Микроскопические. В основном упали на ковер со стола, за которым он работал. Он очень тщательно за собой прибрал, поэтому-то нам и остались лишь микроскопические частицы. Никто не может замести все следы, даже такой чистюля, как Бернард. Прежде всего — и это самое интересное — нам попались частицы с высоким содержанием настоящего серебра. Высокой пробы. А это означает, что он собирался изготовить очень сложное и тонкое устройство. Самые большие по размерам частички — из пластика. — Он показал Дэггету снимок; на нем были указаны размеры частиц. Дэггет ничего в этом не понимал. — Я когда вижу такое, — произнес Мичем, — у меня все внутри поднимается. Агенты-сыщики проследили, как Бернард заходил в магазин автозапчастей, так? А вот теперь я могу сказать тебе, что именно он там покупал. Измерители высоты. Он купил по крайней мере два альтиметра, судя по тому, сколько пластиковых штучек мы обнаружили. — Он подсунул Дэггету графики. Черт, ни бельмеса не понятно! Эти ребята живут в каком-то другом мире.

— Два прибора, говоришь?

Мичем с энтузиазмом закивал головой.

— В этом-то все дело: два. Это и есть самое интересное. — Он продолжал свои разъяснения, а Дэггет в это время представлял себе Бернарда, как тот сидит, склонившись над столом в номере гостиницы, и собирает детонатор из бесконечного количества мельчайших частей, а рядом лежит пистолет. — Мы обнаружили еще и кусочек серебряного провода с платиновыми добавками. Это совсем нехорошо. Из этого можно сделать вывод, что он достал мини-детонаторы. Длиной они всего в несколько сантиметров и спокойно проходят через металлодетекторы, даже рентгеновскими лучами их не всегда удается обнаружить. Одним словом, мечта всех террористов. А температуру они дают такую, что любой пластик воспламенится. Любой, какой мы только знаем. От такой температуры плавится и алюминий, и бронза, да, в общем, любой мягкий металл. Ни один из обычных детонаторов не дает такой температуры, и к тому же все они намного массивнее. А мини-детонатор к тому же можно применять в самых разнообразных условиях. Короче говоря, мы имеем дело с очень сложным, высокоэффективным детонатором. Достать такой практически невозможно, так же, как и обнаружить, а это означает, что у Бернарда были очень серьезные намерения.

— Ну хорошо, но что это нам дает? — спросил Дэггет. В кабинете не было окон, и он вдруг почувствовал сильнейший приступ клаустрофобии.

— А вот послушай. Берешь пару барометрических переключателей и устанавливаешь на разную высоту. Это дает двойной шанс, двойную гарантию. Сначала, когда заводятся двигатели, открывается один из переключателей, потом, при взлете — второй. Все! Полная гарантия. Самолет обязательно взлетит и обязательно взорвется ко всем чертям!

— Есть какое-нибудь «но»? — Дэггет уже знал почти наверняка, что Мичем сейчас скажет.

— Но моя интуиция говорит о другом. Обычно такие вещи чувствуются сразу, Мичиган. Я думаю, у тебя тоже так бывает. Вот смотри. Что мы знаем о Бернарде? Что это прежде всего профессионал высокого класса. Очень осторожен, действует крайне тщательно. Практически не оставляет следов. Здесь же он наследил более чем достаточно. Я бы сказал, слишком много следов для такого профессионала, как Бернард. И чересчур много для одного детонатора: чересчур много остатков проволоки, чересчур много кремния, целых два альтиметра. Нет, для такого профессионала, как Бернард, это слишком много, — повторил Мичем, перебирая черно-белые фотографии на столе. — Здесь можно только гадать. Так вот, моя догадка состоит в том, что он изготовил два детонатора. Все следы указывают на то, что материала у него было достаточно для двух баропереключателей. Кроме того, ты сам сказал, что он купил пару часов марки «Касио». Все говорит за то, что он смастерил два совершенно идентичных детонатора.

Мичем замолчал, как бы давая Дэггету время переварить сказанное.

— А может, один он просто запорол и пришлось делать новый?

— Все может быть. Но почему он заранее закупил все в двух экземплярах? Нет, не сходится.

— То есть ты хочешь сказать, что он сделал две бомбы, так?

— Два совершенно одинаковых детонатора. Да, именно это я хочу сказать. На это указывают все следы.

— А эти баропереключатели?

— Указывают лишь на то, что детонаторы предназначены для самолетов, — перебил его Мичем. — Боюсь, что это уже вне всяких сомнений. Так что в распоряжении исполнителя, кто бы он ни был, сейчас достаточно средств, чтобы целых два самолета полетели ко всем чертям.


Дэггет ждал Дункана во дворе за домом. Сын подъехал на своем кресле-коляске почти бесшумно, съехал по дощатому спуску, притормозил и остановился. Где-то в листве неподалеку запела-засмеялась сойка. Траву пора косить. Дощатый настил пора подкрасить. Окна давно пора мыть. В одном из окон показалась голова миссис Кияк. Вот она выглянула из-за двери, посмотрела на отца с сыном, улыбнулась и пошла обратно в дом. Наверное, пошла готовить парню ужин.

Дэггета грызла все та же мысль: сын проводит слишком мало времени со сверстниками. С этим надо что-то делать.

Дункан сидел с надутыми губами. Уже давно Дэггет обещал сыну, что на эти выходные он вместе с Кэри снимет коттедж на побережье в Мэриленде и они все вместе будут кататься на каноэ. И вот теперь он собирался это обещание нарушить. Через полтора часа он должен быть в самолете, вылетающем в Сиэтл.

Кэри сейчас подойдет. При этой мысли он весь сжался. Он соскучился по ней, он очень хотел ее увидеть, он любил ее. Но не нужны ему сейчас ее нотации! И так уж они достаточно много и, пожалуй, чересчур горячо обсуждали его «чрезмерную преданность» работе, а Кэри иногда употребляла выражения и посильнее.

Эта женщина ворвалась в его жизнь в образе агента по операциям с недвижимостью, когда ему было особенно тяжело. В те первые дни после катастрофы, когда им с Дунканом нужно было учиться жить дальше. Она спасла их благодаря своей неутомимой энергии и решительности. Она сразу же привязалась к Дункану. И к тому времени, когда между нею и Дэггетом возникли интимные отношения, она уже вела их хозяйство. Она неустанно заботилась о Дункане, всячески помогая ему приспособиться к новой нелегкой жизни, изо дня в день помогая преодолевать трудности и препятствия. Однако теперь Дэггет все чаще чувствовал, что Кэри слишком многое взяла в свои руки. От природы она была энергичной и властной. Эти качества, поначалу такие привлекательные, практически бесценные, теперь грозили разрушить все созданное ею же самой.

Дэггет взялся за спинку кресла, чтобы подвезти сына к гимнастическому барьеру. Однако Дункан не хотел его помощи. Он быстро заработал колесами и поехал вперед, лишь изредка оглядываясь на отца. Дэггет сам соорудил этот барьерчик для гимнастических упражнений, сколотил из старой трубы и еще пары каких-то деталей. Дункан остановился, взялся руками за барьер и попытался подтянуться на руках.

Дэггет подбежал помочь сыну.

— Я сам! — сказал мальчик. Однако у него ничего не получилось. Он старался изо всех сил, но руки дрожали. Пытался подтянуться, но смог лишь едва приподнять свое слабое тело. Он тянулся и тянулся, лицо побагровело, он яростно мотал головой, не давая отцу приблизиться.

— Я сам, сам.

Но ничего не получалось. Так и не сумев подтянуться, Дункан обмяк в своем кресле.

Он так отчаянно мечтал попасть в лагерь, где будут проводиться катания на каноэ для инвалидов! Организация РКП («Развлечения для калек и инвалидов») должна была это финансировать. Однако основное условие приема — независимо от возраста — заключалось в том, что верхняя часть туловища должна быть достаточно хорошо натренирована. Даже для низшей ступени, которая давала право катания на каноэ в выходные дни, это означало пять подтягиваний без посторонней помощи. Дункан пока осилил всего три. Правда, у них оставалось еще три недели. Чего бы только не отдал Дэггет, чтобы сын попал в этот лагерь!

— А что там, в Сиэтле? — спросил Дункан.

— Труп. Они там нашли труп.

— Что-то я не пойму. Ты ведь гоняешься за террористом.

— Все правильно. Но труп нашли там, где проводят испытания самолетов, а этот террорист, он ведь взрывает именно самолеты.

— Думаешь, это как-то связано?

— Очень может быть. И знаешь, если бы я не был уверен, что это сверхважно для расследования, я бы ни за что не полетел туда.

— Да, я это знаю.

— Это в самом деле важно, Дункан.

— Да-да, я тебе верю.

Он снова потянулся к перилам.

— Ну дай я тебе помогу, — сказал Дэггет и обхватил сына сзади своими сильными руками. Однако внутри у него все сжалось от боли: он понимал, что оказывает сыну медвежью услугу, помощь только расслабляет его. Дункан поднял голову и подтянулся. — Еще давай! — нарочито бодро произнес Дэггет.

Они проделывали все это вместе уже в течение нескольких недель. Прогресса почти никакого. А для Дэггета было настоящим мучением наблюдать за безжизненными ногами сына. Вон… болтаются, как у тряпичной куклы. Правда, с тех пор Дункан уже набрал вес. Руки, конечно, надо еще развивать. Теперь, после настоятельных просьб отца, Дункан начал понемногу упражняться с гантелями. Сегодня Дэггету даже показалось, что силы у парня немного прибавилось, и он не замедлил сказать ему об этом.

— Давай еще, — попросил Дункан.

Вместе они подтянулись пять раз, и Дэггет опустил сына в коляску.

— Чтобы добиться, надо стараться, — сказал Дэггет, цитируя своего отца; тот не уставал это повторять на протяжении многих лет. Надо, чтобы и у Дункана эти слова засели в голове. Многое ведь идет от головы, даже в физических упражнениях.

С другой стороны дома появилась Кэри. Каштановые волосы убраны в простой пучок, снежно-белое платье из египетского хлопка оттеняет загорелую до черноты кожу, сандалии болтаются на ногах — хлоп-хлоп. Дэггету даже стало немного не по себе, уж слишком хорошо она выглядела. И конечно же, знала об этом. Ну зачем она так потрясно выглядит! Это, наверное, тоже проявление недавно обретенной независимости. У нее были свои представления о том, какой должна быть их совместная жизнь, а его служба в ФБР и в особенности охота за виновниками катастрофы с самолетом 1023 никак в эту схему не укладывались. Она настаивала, что ему с его способностями надо идти работать в частный сектор; там ему платили бы в два-три раза больше. Она хотела, чтобы они поженились, имели общих детей и уехали бы из Вашингтона. Она все это ему высказала однажды теплой лунной ночью, примерно недели три назад. Натолкнувшись на его сопротивление, она вся сжалась, натянулась, как струна. А потом ударилась в эту самую независимость. Решила, наверное, что так скорее настоит на своем. За последние шесть дней она всего лишь один раз осталась ночевать в его доме. А любовью они не занимались с той самой ссоры.

Сейчас он заметил, какая у нее легкая походка, как идет ей это белое платье и загар. Но, странное дело, его это не возбуждало. С каждой проведенной в разлуке ночью ее власть над ним шла на убыль. Они все больше отдалялись друг от друга. И к своей цели она ни на шаг не приблизилась: Дэггет и слышать не хотел, чтобы уйти в частный сектор.

Сейчас он чувствовал, что почти боится ее.

Дункан оглянулся, потом поднял голову и посмотрел на отца.

— Пап, будь с ней поласковее.

Здесь пахнет заговором, подумал Дэггет, смешанным с ароматом духов…

— Привет, ребятишки, — проговорила Кэри, подойдя к ним. Потом, обращаясь к Дэггету, — что это я такое слышу насчет Сиэтла? Я думала, мы все вместе едем на побережье.

— Я тоже так думал, — произнес Дункан.

Ага, значит, это действительно заговор. Теперь она решила использовать его собственного сына против него же.

— Долг призывает, — коротко ответил Дэггет, стараясь подавить гнев.

— Никакой это не долг, — резко произнесла она. В глазах ее сквозило раздражение. — Каждое региональное отделение само проводит расследование на своей территории. Ты сам мне тысячу раз это объяснял. Может быть, ты добровольно взял на себя эту обязанность? Тогда так и скажи.

— Да, скажи, — в тон ей проговорил Дункан.

— Да вы что, репетировали, что ли? — Тут он вспомнил разговор с Глорией несколькими часами раньше и почувствовал, что его загнали в угол.

— Ты ведь обещал нам эти выходные! Или твое слово уже ничего не значит?

— Что я должен на это ответить?

Кровь бросилась ей в лицо.

— Продолжай упражняться, — сказала она Дункану и, сжав Дэггета за локоть, повлекла за собой. Они отошли за угол. — Ты не можешь так поступить! Ты сам настроил его на эти выходные. Единственное время, когда он может побыть на воде. А теперь, когда он только об этом и мечтает… Ты что, не понимаешь, какую боль причиняешь собственному сыну?

— Минутку. — Он высвободил локоть из ее руки. — Если я правильно понял, ты говоришь о моем сыне?

— Ну кто-то же должен тебе это сказать. Он все свое время проводит с семидесятилетней старухой, которая и передвигается-то с трудом. Ты считаешь, это способствует его развитию?

— Это временно.

— Нет ничего более постоянного, чем временное, ты знаешь?

— Там убили человека.

— Ты наверняка сам туда напросился. Может быть, даже настаивал. Там могли бы обойтись и без тебя. Ну скажи, что я не права!

— Ты права. Ты трижды права, если счет для тебя так важен.

Она его поймала, и он почти ненавидел ее за это. За этот тон, за это отношение к его делу. В особенности же за то, что она была целиком и полностью права.

— Меня больше всего волнуют эти выходные, Кэм. Ну ладно, ты не хочешь видеть меня, пусть будет так. Но Дункан! Не отнимай у него эту радость. Ну откажись от Сиэтла. Поезжай с Дунканом на побережье. Ну побудь с ним хоть немного!

— Я ведь проводил время с сыном и до того, как появилась ты.

Эти слова решили все. Она повернулась и побежала прочь. Остановить ее, вернуть! Однако он остался стоять на месте.

— Счастливого пути, па! — проговорил Дункан, повиснув на перилах.

— Дунк, произошло убийство. Это действительно очень важно! — прокричал Дэггет уже с другого конца лужайки.

— Давай-давай поезжай! — крикнул в ответ сын.

И он поехал.

Загрузка...