Заказное убийство

Глава 15 Молодая профсоюзная деятельница

Пол ждал там, где и обещал. Парень он был умный — с аллеи машины не было видно. Я скользнула на переднее сиденье и закрыла за собой дверь.

— Какие-нибудь трудности? — спросил он, заводя двигатель и отъезжая от тротуара.

— Нет, но я узнала этого парня, который спит в аллее. Лучше вызови Лотти из клиники. Скажи ей, чтобы она не оставляла Джилл одну в квартире. Может, она сумеет обеспечить полицейский эскорт. Скажи ей, чтобы она попросила об этом лейтенанта Мэллори.

— Конечно. — Он был необычайно симпатичен. Мы быстро подъехали к клинике. Я вручила ему ключи от машины и повторила, где я ее оставила. — Это темно-голубой «шеви».

— Желаю удачи, — сказал он своим низким голосом. — Не беспокойтесь о Лотти и Джилл — я позабочусь о них.

— За Лотти я никогда не беспокоюсь, — сказала я, пересаживаясь на водительское место. — Она может сама за себя постоять. — Я поправила боковое зеркало и зеркало заднего вида и выжала сцепление. Лотти ездила на маленьком «датсуне», таком же практичном и скромном, как и она сама.

Выезжая через Аддисон на Кеннеди, я все время оглядывалась назад, но не видела ничего подозрительного. Душный воздух был напоен ночной влагой, которая с восходом солнца должна была превратиться опять в смог. На востоке небо уже просветлело, и я быстро мчалась по пустынным улицам. На скоростной дороге машин было совсем немного, и я одолела расстояние между предместьями и идущей на север платной дорогой Милуоки за сорок пять минут.

«Датсун» хорошо мне повиновался, хотя я уже отвыкла от обычного переключения передач. На нем был установлен УКВ-радиоприемник, и я слушала его даже после того, как переехала границу штата Иллинойс. После этого прием стал неустойчивым, и я выключила приемник.

Было уже ясное утро, когда я достигла Милуокской развилки. Я никогда не была в Хартфорде, но много раз в Порт-Вашингтоне, в тридцати милях восточнее, на берегу озера Мичиган. Насколько я могла судить, дорога была та же самая, только в двадцати милях севернее Милуоки надо было свернуть на запад, а не на восток.

В шесть пятьдесят я остановила «датсун» на главной улице Хартфорда, напротив кафе Ронны «Домашняя пища» и перед Первым национальным банком Хартфорда. Мое сердце билось учащенно. Я отстегнула ремень безопасности и вышла, разминая ноги. За это время я проехала сто сорок миль, уложившись в два часа десять минут. Недурно.

Хартфорд расположен в прекрасной равнине ледникового происхождения, это само сердце молочного производства штата Висконсин. Здесь есть небольшой крайслеровский завод, который производит двигатели, и консервный завод Либби. Но самый большой доход приносит фермерство, и люди здесь — ранние пташки. Кафе Ронны, в соответствии с табличкой на двери, открылось в пять тридцать, и к семи часам почти все столы были заняты. Я купила в автомате экземпляр «Часового Милуоки» и села за пустой столик в глубине кафе.

Одна официантка обслуживала посетителей, сидевших за стойкой. Другая — все столики. Она бегала через свободно открывающиеся в обе стороны двери на кухню и обратно, нося на подносе целые груды тарелок. Ее черные кудрявые волосы были коротко подстрижены. Это и была Анита Мак-Гро.

Она выгрузила блины, яичницы, тосты, мясо с овощами на стол, где трое плотно сложенных мужчин в рабочих комбинезонах пили кофе, и подала яичницу симпатичному молодому парню в темно-синем рабочем костюме, который сидел рядом со мной. Она посмотрела на меня с некоторой растерянностью, свойственной всем перегруженным официанткам.

— Сейчас я вас обслужу. Кофе?

Я кивнула.

— Не спешите, — сказала я, открывая газету. Мужчины в комбинезонах подтрунивали над симпатичным парнем: он, очевидно, был ветеринаром, а они — фермерами, пользовавшимися его услугами.

— Вы отрастили бороду, док, чтобы казаться взрослее? — спросил один из них.

— Нет, чтобы скрываться от ФБР, — ответил ветеринар.

Анита несла мне чашку кофе; у нее вдруг задрожали руки, и она пролила кофе на ветеринара. Покраснев, она стала извиняться. Я встала и забрала у нее чашку, пока она не разлила ее совсем. Молодой человек добродушно сказал:

— От кофе, если вылить его на себя, просыпаешься гораздо быстрее — особенно если оно очень горячее. Поверьте мне, Джоди, — добавил он, в то время как она тщетно пыталась оттереть мокрое пятно на его рукаве салфеткой, — это самое лучшее, что может пролиться сегодня на мой костюм.

Фермеры рассмеялись, Анита же подошла ко мне, чтобы принять заказ. Я попросила омлет по-денверски, без картофеля, пшеничный тост и сок. Когда ты находишься в стране фермеров, ешь как фермер. Ветеринар доел свой завтрак.

— Я слышу, как меня зовут коровы, — сказал он, положил деньги на стол и вышел. За ним потянулись и другие.

Было семь пятнадцать — время приступать к работе. А для фермеров это был короткий перерыв между утренним доением и какими-то делами в городе, так что они отдыхали над второй чашкой кофе. К тому времени, когда Анита принесла мой омлет, завтракали только за тремя столиками да еще несколько человек стояли у стойки.

Я медленно съела пол-омлета и прочитала каждое слово в газете. Люди входили и выходили; я допивала уже четвертую чашку кофе. Когда Анита принесла мне счет, я положила на него пять долларов, а сверху — мою визитную карточку, на которой написала: «Меня послала Рут. Я в зеленом „датсуне“ по ту сторону улицы».

Я вышла, бросила несколько монет в стояночный счетчик и села в машину. Я провела полчаса за разгадыванием кроссворда, когда появилась Анита. Не говоря ни слова, она села рядом со мной. Я свернула газету, бросила ее на заднее сиденье и внимательно посмотрела на девушку. На фотографии, которую я нашла в ее квартире, была изображена улыбающаяся молодая женщина, нельзя сказать чтобы очень красивая, но полная той жизненной энергии, которая привлекает к себе больше, чем красота. Но теперь лицо у нее было напряженное и мрачное. Полиция никогда не нашла бы ее по фотографии; на вид ей было скорее тридцать, чем двадцать; бессонница, страх и постоянное напряжение прочертили преждевременные морщины на ее молодом лице. Черные волосы не подходили к нежно-кремовому цвету ее кожи, свойственному всем рыжеволосым женщинам.

— Почему вы приехали в Хартфорд? — поинтересовалась я.

Она была удивлена: менее всего ожидала она именно этого вопроса.

— Прошлым летом мы с Питером приезжали на Вашингтонскую деревенскую ярмарку — так просто, ради развлечения. Мы съели по сандвичу в этом кафе, и я вспомнила это. — Она повернулась ко мне и быстро добавила: — Надеюсь, я могу вам доверять — должна же я доверять хоть кому-то. — В ее хриплом голосе звучала усталость. — Рут не знает, что это за люди — они могут пристрелить кого угодно. Я тоже их не знаю, но лучше представляю себе, с кем имею дело. — Она грустно улыбнулась. — Если я здесь останусь, я просто сойду с ума. Но я не могу вернуться в Чикаго. Мне нужна помощь. Если вы не сможете мне помочь, а только подведете, меня убьют. Или вы хитрая предательница, которая сумела как-то завоевать доверие Рут? Не знаю. Так или иначе, мне придется рискнуть. — Она так сильно стиснула руки, что костяшки ее пальцев побелели.

— Я частный детектив, — сказала я. — Ваш отец нанял меня на прошлой неделе, чтобы я нашла вас, а я нашла вместо вас тело Питера. После уик-энда он сказал, чтобы я прекратила поиски. У меня есть свои догадки по поводу всего происходящего. Так я оказалась замешана в это дело. Я согласна, что вы в очень трудном положении. И если я сделаю какой-то промах, боюсь, что обеим нам придется очень туго. Вы не можете прятаться здесь вечно. И полагаю, что я достаточно крепкий орешек, что у меня достаточно ума и хитрости, чтобы вы могли на меня положиться. Я не могу исцелить боль, а она еще будет расти, но я могу вернуть вас в Чикаго — или куда вы хотите, — чтобы вы могли жить открыто и с достоинством.

Поразмыслив, она кивнула головой. Взад и вперед по тротуару шли люди; у меня было такое ощущение, как будто мы в аквариуме.

— Не могли бы мы где-нибудь поговорить? Где-нибудь, где было бы попросторнее?

— Тут есть парк.

— Прекрасно.

Парк находился на дороге, идущей в Милуоки. Я поставила «датсун» в стороне от шоссе, и мы сели на берегу маленькой речки, протекающей через парк и отделяющей его от задней стены крайслеровского завода. День был жаркий, но здесь, в сельской местности, воздух был ясный и сладостный.

— Вы сказали: «жить с достоинством», — сказала она, глядя на воду, и ее рот исказила мрачная улыбка. — Вряд ли я когда-нибудь смогу так жить. Видите ли, я знаю, что случилось с Питером. Пожалуй, можно сказать, что я виновница его смерти.

— Почему вы так говорите? — ласково спросила я.

— Вы нашли его тело? И я тоже нашла его тело. Я вернулась домой в четыре и нашла его. Я сразу поняла, что произошло. И, потеряв голову от страха, убежала. Я не знала, куда поехать. Ночь я провела в доме Мэри, а затем приехала сюда. Я не знаю, почему они не ждали и меня, но я знала, что, если вернусь, они расправятся и со мной. — Она разрыдалась, сильные сухие рыдания сотрясали ее плечи и грудь. — Достоинство, — повторила она хриплым голосом. — О Боже! Мне бы только выспаться как следует.

Я сидела, молча наблюдая за ней.

— Много ли вы знаете? — спросила она.

— Я знаю не очень много такого, что могу подкрепить доказательствами. Но у меня есть свои предположения. И я знаю наверняка, что ваш отец и Ярдли Мастерс вместе проводят какие-то махинации, в вашей квартире я нашла платежный бланк «Аякса». Я предполагаю, что домой принес его Питер, и одно из моих предположений состоит в том, что в этих махинациях используются платежные документы. Я знаю, что ваш отец знает Эрла Смейссена, и еще я знаю, что кто-то искал что-то очень ему нужное, а затем заподозрил, что оно находится у меня. Они переворотили вверх дном и мою квартиру, и мой офис. Я предполагаю, что они искали платежный бланк и делал обыск сам Смейссен или один из его парней.

— Смейссен — убийца? — спросила она резким, натужным голосом.

— Сейчас он преуспевает, поэтому сам не убивает, для этого у него есть специальные люди.

— И мой отец договорился с ним, чтобы он убил Питера? — Она смотрела на меня с вызовом, глаза ее были строги и сухи, рот перекошен. Так вот какой кошмар видела она каждую ночь. Не удивительно, что она не спала.

— Не знаю. Это одно из моих предположений. Вы знаете, отец любит вас, и он сходит с ума от беспокойства за вас. Он никогда бы сознательно не подверг вашу жизнь опасности. И он никогда сознательно не дал бы своего согласия на убийство Питера. Я думаю, что Питер поговорил напрямую с Мастерсом; Мастерс наделал в штаны и срочно вызвал вашего отца. — Я остановилась. — Это грязное дело, и мне трудно говорить о нем с вами. Но ваш отец знает людей, которые за определенную цену могут убрать кого угодно. Он пробился на самый верх профсоюза, где всегда царили весьма суровые нравы, и он должен знать подобного рода людей.

Не глядя в мою сторону, она устало кивнула:

— Я знаю. Раньше я отмахивалась от этого, но теперь я знаю. Стало быть, мой... мой отец назвал ему имя этого Смейссена. Это вы хотите сказать?

— Да. Я уверена, что Мастерс не сказал ему, кто именно пересек ему путь, — просто сказал, что кто-то проник в их тайну и его следует ликвидировать. Это единственное объяснение поведению вашего отца.

— Что вы хотите сказать? — спросила она не очень заинтересованно.

— Ваш отец пришел ко мне в прошлую среду; он назвался чужим именем и рассказал мне фальшивую историю, но он хотел вас найти. Он уже знал об убийстве Питера, и он был очень обеспокоен вашим бегством. Вы ведь обвинили его в убийстве Питера, не так ли?

Она опять кивнула.

— Глупо было даже пытаться выразить это в словах. Я была не себя от гнева, страха и горя. Мне было больно не только за Питера, но и за отца, и за профсоюз, ведь я верила, что это благородная организация и за нее надо бороться.

— Да, понимаю вашу боль. — Она ничего не ответила, и я добавила: — Ваш отец сначала не знал, что случилось, только через несколько дней он понял, что убийство Питера организовал Мастерс. И тогда же он понял, что и вы в большой опасности. И, поняв это, он уволил меня. Он уже не хотел, чтобы я вас нашла, потому что боялся, что я наведу этих убийц на ваш след.

Она опять посмотрела на меня.

— Я слушаю вас, — произнесла она все тем же усталым голосом, — я слушаю вас, но мне не становится легче. Ведь вы утверждаете, что мой отец, хотя и руками других, убивает людей и что это он убил Питера.

Несколько минут мы молча смотрели на речонку. Затем она сказала:

— Я, можно сказать, выросла в профсоюзе. Моя мать умерла, когда мне было три года. У меня не было ни братьев, ни сестер, и мы были с отцом очень близки. Он был героем в моих глазах, я знала, что он участвует во многих битвах, и он был героем. Я знала, что он должен бороться против боссов и что, если он сможет их побить, Америка станет лучшей страной для рабочих людей. — Она вновь безрадостно улыбнулась. — Звучит, как фраза из учебника по истории для детей. Это и в самом деле была история для детей. По мере того как мой отец поднимался все выше и выше, у нас становилось все больше и больше денег. Я всегда хотела учиться в Чикагском университете. Семь тысяч долларов в год? Никаких проблем. Пожалуйста. Я мечтала иметь собственную машину. Пожалуйста. Только назови марку. А ведь где-то в глубине души я верила, что герой рабочего класса не может иметь много денег, но заглушала в себе эту мысль. «Он заслужил это», — говорила я. А когда встретила Питера, я подумала, почему бы мне с ним не встречаться? Моему отцу даже не снилось иметь столько денег, сколько имеют Тайеры, а ведь это все незаработанные деньги. — Она опять замолчала. — Вот до чего доводят подобные рассуждения. А ведь меня должны были насторожить такие люди, как Смейссен. Они бывали у нас в доме, не часто, но бывали. Ты берешь газету, читаешь о каком-то гангстере, а он вот он, сидит пьет виски с твоим отцом. Так-то вот.

Она покачала головой.

Питер вернулся домой с работы. В качестве уступки своему отцу он работал у Мастерса. Все эти денежные дела ему претили. Еще до того как мы влюбились друг в друга, хотя его отец и считал, будто виновата в этом я. Он хотел сделать в своей жизни что-нибудь истинно достойное — но что, он не знал. Но чтобы сделать приятное отцу, он согласился поработать в «Аяксе». Не думаю, чтобы мой отец знал об этом. Я ему, во всяком случае, не говорила. Я вообще старалась ему не говорить о Питере — ему не нравилось, что я дружу с сыном такого влиятельного банкира. К тому же он немного пуританин — он очень неодобрительно относился к тому, что мы с Питером открыто живем вместе. Поэтому-то я и не разговаривала с ним о Питере.

Во всяком случае, Питер знал всех крупных шишек в профсоюзе. Влюбленные всегда много узнают друг о друге. Я знала, кто является президентом Форт-Диаборнской трастовой компании, а вообще-то такие вещи меня не интересуют...

Анита разговорилась. Я же сидела молча — словно часть декорации, к которой она обращалась.

— Питер проделывал для Мастерса довольно нудную работу. В бюджетном отделе стремились занять его хоть чем-нибудь. Он работал для начальника отдела — человека ему симпатичного. Одно из данных ему поручений заключалось в том, чтобы сверять платежные бланки с соответствующими досье. Не получает ли Джо Блоу пятнадцать тысяч долларов, когда, судя по его досье, он имеет право лишь на двенадцать тысяч, и т.д. У них была специальная компьютерная программа, но они полагали, что в программе есть какие-то неточности, поэтому хотели, чтобы Питер произвел проверку вручную. — Она рассмеялась, но ее смех был похож на громкий всхлип. — Если бы у «Аякса» была хорошая компьютерная система, Питер был бы жив. Иногда, когда я думаю об этом, у меня появляется желание пристрелить всех их программистов. Да ладно. Он начал с самых крупных сумм — каждый год они получают триста тысяч требований о возмещении убытков, но он должен был сделать лишь выборочную проверку. Поэтому, повторяю, он начал с выплат по полной инвалидности, достаточно продолжительных. Сначала это была довольно забавная работа — чего только не случается с людьми. Затем он нашел платежный бланк на имя Карла О'Малли. Полная инвалидность. Потерял правую руку во время работы на конвейере. Иногда такое случается — затаскивает в машину. Это просто ужасно.

Я кивнула.

Она посмотрела на меня и стала говорить, уже явно обращаясь ко мне, а не глядя куда-то перед собой.

— Только ничего этого не произошло. Карл — один из старших вице-президентов, правая рука моего отца. Я знаю его с тех пор, как себя помню. Я зову его дядя Карл. Питер знал это, и он принес домой адрес, и это был адрес Карла. Карл такой же инвалид, как вы или я. С ним никогда не происходило никакого несчастного случая, и вот уже двадцать три года, как он не работает на конвейере.

— Ясно. Вы не знали что и думать, но отца своего вы спрашивать не стали.

— О чем бы я могла его спросить? Не представляю. Я подумала, что дядя Карл просто пошутил, притворившись, будто с ним произошел несчастный случай. Но Питер сильно задумался; он был из тех, кто додумывает все до конца. И он проверил всех других членов исполнительного совета. И все они получали пособия. Не все за полную инвалидность, не все бессрочную, но все крупные суммы. Это было ужасно. Представьте себе, что и мой отец тоже получал пособие. Тут уж я испугалась, но конечно же ничего не стала ему говорить.

— Джозеф Гильчовски тоже состоит в исполнительном совете? — спросила я.

— Да, он один из вице-президентов, президент отделения 3051, очень мощного отделения в Калумет-Сити. Вы знаете его?

Это было то самое имя, которое значилось на платежном бланке. Теперь я поняла, почему они не хотели оставить эту — такую безвредную на вид — динамитную палочку в моих руках. Неудивительно, что они перевернули у меня все вверх дном.

— Стало быть, Питер решил поговорить с Мастерсом. Вы не знали, что именно он-то и замешан в этом деле?

— Нет. Питер считал своим долгом предварительно поговорить с ним. Что предпринять дальше — мы не знали, знали только, что надо поговорить с моим отцом. Но мы думали, что Мастерс должен знать обо всем этом. — Лужицы ее голубых глаз потемнели от страха. — И он рассказал обо всем Мастерсу, а Мастерс сказал, что это довольно серьезное дело и он хотел бы переговорить с Питером с глазу на глаз, потому что, возможно, оно будет разбираться в страховой комиссии штата. Хорошо, сказал Питер, и Мастерс сказал, что он зайдет к нему в понедельник перед работой. — Она посмотрела на меня. — Странно, не правда ли? Даже очень странно. Вице-президент беседует со своими сотрудниками у себя в кабинете, а не у них дома. Но мы объяснили это тем, что они дружат домами. — Она вновь повернулась к речке. — Я тоже хотела там быть, но у меня была работа, я выполняла поручение одного из преподавателей факультета политических наук.

— Гарольда Вайнштейна? — догадалась я.

— Да. Я вижу, вы хорошо разобрались во всем... Я должна была встретиться с ним в восемь тридцать, а Мастерс должен был зайти около девяти, так что я не могла успеть. Вот так и случилось, что я оставила его одного. О Боже! И почему я решила, что эта проклятая работа так важна? Почему я не осталась вместе с ним?

Теперь она плакала, по-настоящему плакала, а не сухо всхлипывала. Она закрыла лицо руками и рыдала. И повторяла, что умереть следовало ей, а не Питеру, это ее, а не его отец дружил с наемными убийцами. Несколько минут я не прерывала ее. Но потом ясным резким голосом сказала:

— Послушай, Анита. Ты не можешь упрекать себя всю оставшуюся жизнь. Ты не убила Питера. И ты его не покинула. И ты его не подставила. Если бы ты была там, убили бы и тебя, и никто никогда не узнал бы правды о случившемся.

— Плевать мне на правду, — рыдала она. — И мне все равно, узнает ли мир о случившемся, или нет.

— Если мир об этом не узнает, — грубо обрезала я, — ты можешь считать себя покойницей. Умрут и те славные ребята, парни или девушки, которые будут просматривать эти досье. Я знаю, что это плохое утешение. Я знаю, что ты прошла через адские муки и еще худшие ждут тебя впереди. Но чем быстрее мы покончим с этим делом, тем быстрее ты сможешь преодолеть ту ужасную беду, которая выпала на твою долю. В противном случае твое горе станет еще невыносимее.

Она по-прежнему сидела, обхватив голову руками, но ее рыдания затихли. Через некоторое время она встала и поглядела на меня. Ее лицо было все в потеках от слез, глаза покраснели, но напряжение спало, и она выглядела моложе и больше не напоминала ходячую покойницу.

— Вы правы. Во мне всегда воспитывали смелость. Но я не хочу пройти через все это со своим отцом.

— Я знаю, — ласково сказала я. — Мой отец умер десять лет назад. Я была его единственным ребенком, и мы тоже были очень близки. Поэтому я представляю себе, что ты чувствуешь.

Она все еще была в этом нелепом наряде официантки: черные чулки, белый фартук. Она высморкалась в фартук.

— Кто получал деньги по этим платежным бланкам? — спросила я. — Те, на чье имя они были выписаны?

Она покачала головой.

— Это невозможно установить. Обычно это делается так. Бланк предъявляется в банк, там проверяют, есть ли у вас свой счет, и сообщают страховой компании, чтобы они переслали обозначенную сумму на этот счет. Надо знать, в какой банк предъявлялись эти бланки, а этих сведений не было в досье, там хранились только копии. Не знаю, оставили ли они себе оригиналы, или их отправили в контрольное отделение. А Питер — Питер не хотел заходить слишком далеко, не переговорив предварительно с Мастерсом.

— А в чем заключалось участие отца Питера в этом деле? — спросила я.

Ее глаза широко открылись.

— Участие отца Питера? Да он не принимал никакого участия в этом.

— Принимал. Он был убит в понедельник.

Ее голова стала клониться то вперед, то назад, вид у нее стал совсем больной.

— Прости, — сказала я. — Я не должна была выкладывать это тебе так сразу. — Я обвила рукой ее плечи. И больше я ничего не сказала. Но я была уверена, что Тайер помогал Мастерсу и Мак-Гро получать деньги по бланкам. Может быть, в этом деле были замешаны и некоторые другие Точильщики, но они не стали бы делиться таким крупным кушем со всем исполнительным советом. К тому же в такой секрет нельзя посвящать много людей, очень скоро он выплывет наружу. Мастерс и Мак-Гро, а может быть, и доктор, вкладывают в досье якобы достоверный отчет. Тайер открывает для них счет. Он не знает, что это такое, не задает никаких вопросов. Но они, вероятно, каждый год преподносят ему ценный подарок, а когда он угрожает организовать расследование смерти своего сына, они отвечают ему: он сам замешан в этом деле и может подвергнуться судебному преследованию. Любопытно, найдут ли Пол и Джилл что-нибудь в его кабинете? Да и впустит ли Люси их в дом? Между тем я должна позаботиться об Аните. Несколько минут мы сидели спокойно. Анита целиком погрузилась в свои мысли, видимо усваивая полученные от меня сведения. Наконец она сказала:

— Поговорить с кем-нибудь обо всем этом — для меня уже облегчение. Не так страшно и ужасно.

Я что-то буркнула в знак согласия. Она вновь оглядела свой нелепый наряд.

— До чего странно видеть себя в такой одежде. Если бы Питер мог видеть меня, он бы... — Она опять зашмыгала носом. — Я хотела бы уехать отсюда, не хочу быть больше Джоди Хилл. Вы думаете, я могу вернуться в Чикаго?

Я подумала.

— А куда ты хотела поехать?

На несколько минут она задумалась.

— Это проблема. Я не могу подвергать риску Рут и Мэри.

— Да, верно. Но не только ради них самих; вчера вечером, когда я отправилась на заседание Объединения университетских женщин, за мной следили; вполне вероятно, что Эрл следит и за некоторыми его членами. И ты сама знаешь, что не можешь поехать домой, пока все это не кончится.

— О'кей, — согласилась она. — Я сделала правильно, что приехала сюда, но жизнь здесь невеселая, приходится все время оглядываться через плечо, и я не могу ни с кем говорить откровенно. Они всегда поддразнивают меня, приписывают мне дружков, вроде этого симпатичного доктора Дэна, которого я облила сегодня утром кофе, а я не могу рассказать им о Питере, поэтому они считают меня недружелюбной.

— Пожалуй, ты сможешь вернуться в Чикаго, — медленно сказала я. — Но несколько дней тебе придется не выходить на улицу — пока я все не улажу... Мы могли бы опубликовать сведения об этих махинациях с бланками и тем самым подвели бы под монастырь твоего отца, но Мастерс остался бы в стороне. А я хочу ухватить его за жабры покрепче, чтобы он не мог ускользнуть. Ты понимаешь? — Она кивнула. — О'кей, в этом случае я постараюсь устроить тебя в одну из чикагских гостиниц так, чтобы никто не знал о твоем там пребывании. Тебе нельзя будет выходить. Но к тебе будет время от времени заходить надежный человек, чтобы тебе было с кем поговорить и ты не сошла с ума от одиночества. Как тебе нравится такая идея?

Она сделала гримаску.

— Боюсь, что у меня нет выбора... По крайней мере, я буду в Чикаго, близко ото всего мне знакомого. Спасибо, — добавила она с запозданием. — Я не хотела бы, чтобы вы сочли меня ворчуньей, я очень ценю все, что вы для меня делаете.

— Не думай сейчас о хороших манерах; и уж, во всяком случае, я делаю все это не ради благодарности.

Мы медленно направились обратно к «датсуну». В траве жужжали и прыгали мелкие насекомые, и птицы пели нескончаемое попурри из своих песен. Пока мы разговаривали, в парк пришла женщина с двумя детишками. Дети рылись в земле, строя какие-то замысловатые сооружения. Женщина читала книгу, поглядывая на них каждые несколько минут. Под деревом стояла корзинка со съестным.

— Мэтт, Ив! — позвала женщина. — Не хотите ли чего-нибудь вкусненького.

Дети сразу же подбежали. Я почувствовала легкий укол зависти. Должно быть, в такой чудесный летний день было бы куда приятнее отправиться на пикник со своими детьми, нежели укрывать беглянку от полиции и гангстеров.

— Тебе надо что-нибудь забрать с собой?

Она покачала головой:

— Я должна только остановиться у кафе и предупредить их о своем уходе.

Я припарковала машину перед кафе, и она вошла внутрь, а я тем временем подошла к телефону-автомату на углу и позвонила в «Геральд стар». Было уже почти десять, и Райерсон сидел за своим рабочим столом.

— Мюррей! У меня для тебя есть великолепный материал, только помоги мне спрятать главного свидетеля на несколько дней.

— Где ты сейчас? — спросил он. — Впечатление такое, будто ты звонишь с Северного полюса. И кто этот свидетель или свидетельница? Анита Мак-Гро?

— Мюррей, ты просто ясновидец. Рассчитываю, что ты свято сохранишь тайну. Мне нужна твоя помощь.

— Но я уже тебе помог, — запротестовал он. — Во-первых, я дал тебе эти фотографии; во-вторых, я не распустил слух о твоей смерти и не забрал некий документ у твоего адвоката.

— Мюррей, кроме тебя, нет ни одной живой души на свете, к кому я могла бы обратиться за помощью. Если обещать тебе хороший материал, ты абсолютно неподкупен.

— Хорошо, — согласился он. — Я сделаю для тебя все, что смогу.

— По рукам. Я в Хартфорде, в штате Висконсин, с Анитой Мак-Гро. Я хочу перевезти ее в Чикаго и держать в тайном укрытии, пока расследование не будет закончено. Если хоть кто-нибудь пронюхает о ее местонахождении, тебе придется публиковать сообщение о ее смерти. Я не могу отвезти ее сама, потому что за мной ведется настоящая охота. Я хочу отвезти ее в Милуоки, посадить на поезд, с тем чтобы ты встретил ее на станции Юнион. После этого отвези ее в какой-нибудь отель. Достаточно далеко от Лупа, чтобы какой-нибудь прохиндей из свиты Смейссена не вычислил ее местопребывание. Договорились?

— Господи Иисусе, Вик, уж если ты за что-нибудь берешься то все у тебя горит в руках. Договорились. Какой же материал? Почему она в опасности? Смейссен прихлопнул ее дружка?

— Мюррей, предупреждаю тебя, если в печать просочится хоть что-нибудь из того, что ты говоришь, обещаю тебе, что из реки Чикаго выловят не чье-либо, а твое тело — уж я об этом позабочусь.

— Даю тебе слово джентльмена, что я сохраню твою тайну. Зато уж потом я удивлю город Чикаго поистине сенсационной новостью. Когда прибывает поезд?

— Не знаю. Позвоню тебе еще раз из Милуоки.

Когда я повесила трубку, Анита уже стояла возле машины.

— Они очень огорчились, когда узнали, что я ухожу, — сказала она.

Я рассмеялась.

— Вот и думай об этом по пути в Чикаго, — сказала я. — Это отвлечет тебя от других горестных мыслей.