11

Лето выдалось тёплым для этих широт, но уже к вечеру, когда солнце потускнело, потеряло силу и клонилось к закату, как голова усталого работника к своему ложу, в воздухе ощущалась прохлада. Город затихал, машин на улицах стало меньше, все прятали их по норам — гаражам и стоянкам, свои механические сокровища. После этого люди сами прятались по норам, запирали двери на хитроумные замки, набивали желудки честно или не совсем заработанной едой; отгораживались от мира тьмы, мира изгоев, мира проклявших общественные условности людей.

Котиль брёл по окраине города, мимо облезших панелей девятиэтажек, желая, чтобы солнце побыстрее опустилось за горизонт. Ребенок лет пяти, с пластмассовой лопаткой, вымазанной песком, с ошарашенным видом какое-то время смотрел на него. Насмотревшись, он с криком: «Мама, мама, смотри — какой дядя!», — со всех ног бросился к курившей неподалеку мамаше.

Котиль отвернулся и ускорил шаг, чтобы никто не видел его серого, как асфальт, лица. С очередной волной горечи осознавал он свою отверженность. Хотя тут же он одернул себя — он давно уже отстранился от мира этих людей, а теперь это отстранение лишь перешло в физическую фазу. Кроме этого он с тревогой чувствовал упадок сил. Того сказочного подъема, наполненности энергией, ощущения крепости во всем теле, что переполняло его во время погони, когда он голыми руками сокрушал замки и двери, преграждавшие путь к свободе, уже не было. Дышать ему стало тяжелее, как альпинисту, взошедшему к белоснежным шапкам горных вершин. Он чувствовал, что к вечеру в атмосфере города падала концентрация угарного газа, выделяемого тысячами автомобилей. Он знал, куда ему идти, и это знание добавляло душевных мук.

Буровая. Там всегда стоял запах свежей нефти, запах переработанной нефти, запах отходов, запах газа. Запах всего того, без чего он по воле то ли злого случая, то ли не менее злых людей теперь не мог жить. И он, и желая этого, и отвергая, брел в сторону блиставших на фоне потемневшего неба огней сжигаемого попутного газа.

Он чувствовал голод и жажду и знал, что обычная человеческая пища теперь ему не годится. Всё, чем теперь будет он жить, что принимать внутрь, чем дышать, должно содержать углеводороды. Это проклятое соединение, которое изуродовало мир, изменило его до неузнаваемости, убило сотни видов живых существ, присадило человечество на развращающую иглу готового источника энергии. Не надо шевелить мозгами, изобретая что-то новое; качай готовенькое и задыхайся в чаду собственных испражнений.

Стемнело, и на небе появились едва заметные сквозь грязную атмосферу точки звезд. Котиль услышал веселые выкрики и громкий говор, ближе к дороге, которая вела к буровой. Он вспомнил о забегаловке, не закрывавшейся всю ночь и особенно любимой нефтяниками. До самого утра здесь гремела веселая музыка и водка текла рекой, пропивались последние деньги и гуляки валились с ног в кутерьме бесшабашных танцев, предавались плотским утехам и доводили себя до белой горячки. Котиля смутным движением души потянуло к этому месту, хотя он, гонимый, наверняка объявленный в розыск, должен был избегать людей.

То ли голод, то ли медленно прораставшее, как зерно пшеницы, чувство родства с этими людьми, которые дурманом глушили неудовлетворенность жизнью, убивали остатки детской мечты, которая мешала жить, маялось в сердце Котиля. Он шел, поёживаясь от озноба в одной футболке, в направлении слабо мерцавшей примитивной вывески. У входа в забегаловку стояли трое, покачиваясь от опьянения, что-то доказывали и старались перекричать друг друга, через слово используя мат. Чуть поодаль возле стены перегнулся пополам четвёртый, с душераздирающими звуками извергая из себя всё, что вместилось в желудок, но оказалось чрезмерным. Неподалеку в темноте едва виднелась ещё тень, и Котиль не заметил бы её, если бы краем уха не услышал едва пробивавшиеся сквозь грязную ругань и хрипы звуки слабого голоса. Монотонно и жалобно кто-то твердил: «Купите мешочек, купите кто-нибудь мешочек». Присмотревшись, Котиль понял, что это пожилая женщина, которая держала в руках белые мешочки. Скорее всего, она сама их пошила и теперь пыталась продать. Никто не обращал на неё внимания, но она не прекращала попыток, голос её не менялся, не выражая ни отчаяния, ни радости. Котиль толкнул дверь и вошёл внутрь.

В полумраке гремела музыка, стоял плотный сигаретный чад, как дым на серьезном пожаре, чему Котиль обрадовался — меньше будут обращать внимания на цвет его кожи. Народу сидело много, большая часть была пьяна. Из дальнего угла, с трудом прорезая вывихи популярной музыки, доносился женский смех. Котиль уселся за деревянный стол, на деревянную длинную лавку. Всё было крепким и добротным, предназначенным выдерживать любые вывихи буйной фантазии, которые порождались воздействием изрядных доз спиртного.

Рядом с Котилем сидело двое. Напротив него скалил белые зубы молодой парень с зачёсанным набок и закрутившимся вихрами чубом.

— Ты чего не закусываешь? — весело уставился он на собутыльника, ссохшегося мужичка с гнилыми зубами и прилипшей к губе сигаретой.

— Это тебе, зелёному, закусывать надо, — хрипло, с кривой ухмылкой ответил тот, и, не вынимая сигареты, сплюнул на пол.

— А чё не закусить-то, — с балаганной веселостью ответил белозубый и рассмеялся, всем видом выражая безграничное счастье. — Наливай, — вальяжно скомандовал он, — мы сюда глядеть в потолок пришли?

Пальцами с грязными ногтями он взял с тарелки кусок копчёной колбасы с большим количеством жира, бросил в рот и широко заработал челюстями.

Ссохшийся стал наливать. Белозубый икнул и, откровенно уставившись на Котиля, спросил:

— А ты чего не пьешь? Давай, неси стакан, а то вон рожа какая стала! Небось, здоровье надо поправить? Счас поправим.

Котиль, не выражая эмоций, послушно поднялся, пошёл к барной стойке и спросил у заплывшей жиром барменши стакан. Барменша безразлично взглянула на него и поставила на стойку гранчак. Котиль снова уселся. Белозубый щедро налил до краёв и плеснул через верх. Водка тонкой струйкой, пробравшись между микроскопическими неровностями древесины к краю, стала стекать на пол, но никто не обратил на это внимания.

— Это тебе штрафная! Мы тут вторую бутылку начали, а ты только явился. Ишь, как скрутило тебя не на шутку, — ораторствовал белозубый, рассматривая серые руки Котиля, — ничего, попустит!

Он добавил пару матерных слов, смакуя каждый слог, и бесшабашно, во всё горло, расхохотался. Звякнули стаканы, все выпили, Котиль отпил два глотка и поставил.

— Ну ты пьешь! Нефтяники так не пьют! Ты нефтяник или нет? Конечно, нефтяник — по тебе видно!

Вошла женщина, продававшая мешочки. Шла она как на казнь, полностью смирившись с неизбежным, окунувшись в клубы сигаретного дыма, в звуки веселой музыки, в гомон грубых разговоров и пьяных выкриков. Слабым голосом она пыталась пересилить всё это и твердила, как заведённая: «Купите кто-нибудь мешочек». Подходила то к одному столу, то к другому, но никто не обращал на неё внимания. Белозубый протянул, словно перст, указующий на нечто неразумное, толстый палец и с полным ртом заорал:

— Кому нужны твои мешочки? Ты что, пакетов целлофановых не видела? А из чего пакеты делают? Из нефти! Все из неё, кормилицы! Скоро и еда будет из нефти!

— И водка тоже, — самодовольно вставил ссохшийся, пожёвывая сигарету.

— Само собой! Это первым делом — водку из нефти гнать. И называться будет…

— Нефтяниха, — подсказал Котиль, покоряясь снизошедшему вдруг вдохновению.

— Точно, нефтяниха! — орал белозубый. — Эй, хозяйка, ну-ка налей нам нефтянихи! Настоящей, пахучей, как отстойники на буровой!

Он засмеялся во все горло, довольный собственной шуткой, и грохнул кулаком по столу.

Старушка, хватавшаяся за любую надежду, ввиду оказанного ей внимания подошла к столу и, робко протягивая мешочки, пролепетала:

— У меня хорошие мешочки…

— Что там хорошего! Ерунда, а не мешочки!

— Никакой нефти, из хорошего материала…

— Вот именно! Нефтяникам непонятно что предлагаешь!

— Дай ей что-нибудь, — предложил Котиль.

— Дам! — согласился белозубый, резво схватил бутылку и плеснул в стакан. — Водку будешь пить? На, пей!

Старушка испуганно отшатнулась и потопала к выходу. У самой двери она закашлялась от сигаретного дыма, но покорности, которая отражалась во всей фигуре, не изменила ни на мгновение.

Белозубый засмеялся, наливая товарищу. Колбаса закончилась, и они пили не закусывая. Белозубый заводился всё больше, глаза его остекленели, слова, в изобилии слетавшие с языка, разобрать было всё труднее. Ссохшийся сидел с полуприкрытыми веками, лишь одну за одной меняя сигареты, всё так же приклеивая их к губе. Общий гомон в зале, подогреваемый спиртным, усилился, из-за дыма, казалось, скоро не будут видны и стены, обитые пластиком ядовито-зеленого цвета. Музыка грянула громче, что вызвало бурю одобрения. Зал забурлил, из дальнего угла снова послышался женский визг вперемежку с мужским матом. Неподалеку от барной стойки, на свободном от столов пространстве появились танцующие. Немолодой мужик со спитым лицом, в грязных джинсах, но в неестественно светлой, как для школьной линейки, рубахе, неуклюже потоптался и взмахнул руками. После неудачного взмаха он потерял равновесие и упал, чуть не повалив взвизгнувшую женщину. Несмотря на падение, он радостно и мечтательно выругался, а в глазах блеснул неподдельный восторг. В глубине зала, слетев со стола, разбился стакан, сопровождаемый руганью.

Грохнула со всего маху подпружиненная дверь, впустив новых людей. Это были две женщины, не юного возраста, но броско одетые и ярко накрашенные. Вид их выражал уверенность в себе и высокомерие; одна заметно пошатывалась.

— Смотрите! — зашипел белозубый, осклабившись. — Это ж жена нашего шефа!

Ссохшийся лениво развернулся, скосив глаза и пыхнув зажатой в почерневших губах сигаретой.

— Бабёнка любит зажигать — с всезнающим видом выдал он. — Будет потеха. Потом может явиться сам, тогда огребет по полной.

— Ей не привыкать.

— Ей всё равно, — с апломбом признанного гуру бубнил ссохшийся. — Еще та девка.

— Жена шефа? — отозвался Котиль. — Бардаганова, что ли?

— А кого ж ещё? — легко перекрикивал музыку белозубый. — А ты чё, глаз положил? — он от души загигикал. — Ты в зеркало давно смотрел, серый ты волчара? И даже не в этом дело! Бардаганов узнает — прибьёт! Выпей, и всё пройдет!

Он снова стал наливать. Котиль сделал два хороших глотка, поглядывая на вошедших женщин. Те взяли водки, что-то закусить и уселись за соседний столик. Выпив, одна из них с заговорщицким видом принялась что-то рассказывать, а другая развязно захохотала и чуть не улеглась на стол. После этого, не переставая смеяться, она отклонилась назад с весьма опасной амплитудой. Котиль, приложившись к водке, снова посмотрел в их сторону.

После короткого перерыва взревела музыка, еще более энергичная. Вновь прибывшие дамы, повиливая бедрами в такт мелодии, вышли на площадку. Жена Бардаганова танцевала со знанием дела; стройная фигура её в облегающих джинсах с протёртыми по всей длине прорехами привлекала внимание. Ещё раз отхлебнув водки, Котиль поднялся, почувствовав знакомый прилив сил от сигаретного дыма и спиртного. Пристроившись к танцующим, неподалеку от жены Бардаганова, он то откровенно осматривал её с ног до головы, то отворачивался почти с брезгливым выражением лица. Он толком не знал, зачем это всё ему надо. Ненависть к Бардаганову вместе с мучительным интересом к его жене трепетали в его сердце.

Музыка сменилась на медленную, и он заметил на себе заинтересованный взгляд жены Бардаганова. В глазах её играли бесенята, на губах появлялась презрительная улыбка. Подойдя к нему, она взяла его за руку повыше кисти и потянула к себе. Они танцевали медленно, он прижал её, почувствовав упругую грудь, чему она не противилась.

— Ты кто? — с интересом спросили она, обняв его за шею.

— Нефтяник.

— Терпеть не могу нефтяников.

— Тогда космонавт.

— Терпеть не могу космонавтов.

— Тогда монстр, мутант, который охотится на женщин.

— Вот это другое дело. И что ты делаешь с женщинами?

— Делаю из них монстров.

— И что потом?

— Потом они становятся ненасытными.

— В каком смысле? — с ироничной улыбкой приняла она игру, притворяясь непонимающей.

— В самом прямом.

— И как же ты делаешь их монстрами?

Котиль молчал, тягостное чувство охватило его. Что он хотел от всего этого, мести ли Бардаганову, всему миру или чего другого — он не мог для себя решить. Злоба стала закипать в нём, злоба на эту женщину, с жиру бесившуюся в дешевом кабаке; лицо его окаменело.

— Ну, что молчишь? Забыл, как это делается?

— Что делается?

— Как женщин превращают в монстров?

— Не забыл.

— Так рассказывай.

Повинуясь игре, не переставая танцевать, он сильнее прижал её к себе. «Хорошее начало», — простонала она и впилась в его губы. «Не страшно?» — полуиронично, полузлобно осведомился он после поцелуя. Она рассмеялась. «Ты станешь такой же». «Обожаю монстров». «Значит, люди тебе уже надоели». «Если бы ты знал, как».

Кто-то в зале с грохотом, рискуя разбить, опустил пивной бокал на стол, от чего Котиль вздрогнул. Это напомнило ему звук выстрела и вернуло к действительности. Что он здесь делает? Его, скорее всего, ищут повсюду, а он тискает пьяную бабенку, да еще и жену врага. Полицейские, озверелые от позора, смакуют, пылая праведным гневом, представляют, как дубинками делают из него отбивную. Конечно, он будет оказывать яростное сопротивление работникам при исполнении, даже если на самом деле не двинет и пальцем. Или вообще пристрелят, а он рассказывает какие-то сказки пьяной твари.

— Мне надо идти, — обронил он злобно, отстраняясь от нее.

— Куда? К себе, в логово монстра?

— Именно.

— Не будь идиотом. Ты знаешь, кто я? Но лучше тебе не знать.

— А ты знаешь, кто я?

— Знаю, монстр. Сам сказал. Пошли со мной.

Она схватила его за ремень и притянула к себе. Он взял её за предплечье и сильно сжал, скорчив злобную гримасу, но это её не отпугнуло, а наоборот — несмотря на боль, она застонала от страсти. Чуть не силой она потащила его за собой, в одну из комнат, куда проститутки водят клиентов. Заперев дверь на расшатанную защелку, она подожгла свечу, которая стояла в подсвечнике на журнальном столике с отбитым углом и потресканной полировкой. Выключив электричество, она стала срывать с Котиля футболку.

Он хватал её за ягодицы, грудь, руки, сжимал довольно сильно, но она только стонала от удовольствия. Сорвав с неё джинсы с трусиками и повалив на кровать, он вошел в неё мощно и грубо, как варвар, который любой ценой добивается своего. Она, словно в отместку, загнала ногти ему в спину, заставив его вскрикнуть больше от неожиданности, чем от боли. Он хотел причинить ей боль, отомстить за свою искалеченную жизнь, а она стала орать и подбадривать его, извивалась в постели, как гадюка, разметав по подушке белокурые волосы. Она кричала уже во весь голос, орала, словно был пожар, и речь шла о спасении жизни, и у Котиля мелькнула мысль о том, что он недооценивает своего врага, Бардаганова. У того еще больше животной страсти, деньги и власть стали единственной его ценностью, вошли в плоть и кровь, превратили в фанатика этой религии. Так просто его не возьмешь.

Запах сигаретного дыма и спиртное придали Котилю сил, и он двигался все мощнее и быстрее, а она, распаляясь, испытывала оргазм за оргазмом. «Плодитесь, серые людишки! — проносилось в голове у Котиля, — не я же один должен быть такой! Попомните серого выродка!»

«Хватит… — наконец, простонала она, но Котиль, не слушая её, продолжал двигаться, упиваясь своей мощью, надеясь поставить ее на колени, заставить просить пощады. Но она не стонала уже и не кричала, а выла, как волчица, хрипела, словно в агонии, и больше не просила остановиться, получая в этом уже безудержном, почти садомазохистском соитии особенное удовольствие.

Котиль наконец остановился, вышел из неё и вытер ладонью пот со лба, думая о том, что пот у него тоже серый, хотя в полумраке это не слишком заметно. Ничего, злорадно подумал он, скоро всё вокруг будет серое, он уж постарается. Весь мир покроется серой плесенью, всё вокруг заселят мутанты и перерожденцы, и сотворённые силой злого гения, и появившиеся на свет естественным образом от переродившихся родителей.

Он оделся и улёгся на коврик рядом с кроватью, глядя в рисунок выцветших обоев на потолке. Так пролежали они довольно долго, не обронив ни слова. В коридоре послышались грубая ругань и тяжелые шаги. «Где она?!» — рявкнул кто-то, на дверь обрушился мощный удар, заставивший ее распахнуться. Защелка, жалобно звякнув, покатилась по полу. Крепкая фигура предстала в дверном проёме, трехэтажный мат сотряс атмосферу комнатенки. Судя по всему, Бардаганов был пьян, глаза сверкали, волосы были взлохмачены, шрам на щеке горел.

— И с кем это ты здесь?

Он шагнул к Котилю, в неровном пламени свечи присмотрелся и остолбенел, разглядев цвет кожи соперника.

— Что это за рожа? Это что, негр, что ли? Да это… ты? Опять ты? Я тебе говорил: ещё раз полезешь — убью! Говорил или нет? А ты? — обернулся он к Марине, — сучка! — Всяких уродов выбираешь себе!

— Я никого не выбирала!

— Закрой рот!

— Сам закрой! Вызывай ментов!

— Чего?

— Уши заложило? Ментов вызывай, говорю!

— На кой ментов? Я вас обоих своими руками…

— Он изнасиловал меня.

— Что?! — изумленно воскликнул Котиль, приподымаясь с пола.

— Затащил сюда силой, сволочь…

— Что?!

— И трахал столько, что я чуть с ума не сошла!

— Что?!

— У меня синяков на руках… и везде. А на рожу его посмотри… Я чуть не рехнулась от страха!

— Это ты интересно придумала, — прорычал Бардаганов, сжимая кулаки. — Сначала я тебе голову оторву, а потом на зону отправлю… по весёлой статье! Ты будешь молить о смерти!

Он бросился на Котиля, который уже вскочил, стал бить кулаками, но тот успевал прикрываться. Сцепившись, под звериный рёв Бардаганова они повалились на Марину. Та заорала, не в силах вынести такой тяжести, и, проявив поразительную ловкость, кое-как выскользнула из-под них. Падая, они задели журнальный столик, который с противным скрипом подвинулся к окну. Подсвечник упал, и горевшая свеча оказалась у шторы. Зеленоватая ткань почернела и занялась. Огонь, плотоядно лизнув изображенных на шторе райских птиц, медленно пополз вверх, набирая мощь.

Котиль в полной мере уже не ощущал того прилива сил, что произошел в нём в атмосфере густого сигаретного дыма, в питейном зале. Они, его силы, ушли на любовные борения, но кое-что ещё оставалось. Он схватил Бардаганова за плечи и столкнул с себя. Они снова сцепились, уже взгромоздившись на ноги, обхватив друг друга за шею и топчась по комнатенке, освещаемой всё больше разгоравшимся, глухо гудевшим огнем.

— Так тебе моя рожа не понравилась… — прорычал Котиль, — а ведь это ты сделал её такой! Ты всю мою жизнь…

Он всё больше преодолевал сопротивление могучего, хрипевшего от напряжения Бардаганова, всё ниже клонил его голову, и злобная радость вперемежку с душившим гневом заполонила его. Огонь, охвативший уже другую штору, добрался до потолочных обоев и ковра советских времен, с незатейливым узором, висевшего над кроватью, и припекал ощутимо. «Пожар, идиоты, хватит вам! — закричала голая Марина, метаясь в поисках одежды, но вдруг умолкла на полуслове и замерла. С ловкостью кошки подскочила она к журнальному столику, схватила ключ от комнаты, и, смяв в клубок джинсы с футболкой, выскользнула в коридор. Оглядевшись — не видит ли кто, но коридор был пуст, — дрожавшими руками она вставила ключ, притворила дверь и два раза провернула. Что-то хищное мелькнуло в лице обнажённой женщины; она вынула ключ и быстро пошла по коридору, и за поворотом натолкнулась на двоих подвыпивших мужчин.

— Ух, ты! — выдал один из них, с блеском в глазах пожирая её стройную фигуру.

— Пошли вон! — рявкнула она, остановилась поодаль и принялась быстро одеваться.

Загрузка...