Записки следователя из Будапешта

Полмиллиона под кустом

«Медвежатники», так называют профессионалов-взломщиков несгораемых шкафов, составляют особую касту среди прочих представителей преступного мира. Они пустяками не занимаются и специализируются исключительно в охоте на крупного зверя — «медведей», так на воровском жаргоне обозначают несгораемые кассы и бронированные сейфы.

В первые годы после освобождения Венгрии Советской Армией число взломов несгораемых касс и бронированных сейфов уменьшилось. В большинстве случаев их совершали все те же «старые специалисты», оставшиеся от хортистского режима. Так или иначе с течением времени этот опасный вид преступлений уходил в прошлое — закоренелых «медвежатников» вылавливали, сажали за решетку на длительный «отдых», они старели и вымирали, как мамонты, не оставляя после себя преемников. Все реже и реже в сводках уголовного розыска попадалось слово «сейф», статистика успокаивала.

Неудивительно, что оперативное донесение, принятое центральной дежурной частью в Будапеште из Кечкемета в одно ничем другим не примечательное октябрьское утро 1961 года, прозвучало неожиданно. В нем сообщалось, что минувшей ночью на одном из крупнейших предприятий города из несгораемого шкафа, находившегося, как и положено, в бухгалтерии, похищены шестьсот тысяч форинтов. Эти деньги предназначались для выплаты заработной платы рабочим и служащим за первую половину месяца, которая должна была выдаваться на следующий день. Я без долгих сборов выехал в Кечкемет, чтобы возглавить следствие. Спустя три часа мы уже осматривали место происшествия.

Картина, открывшаяся перед нами в конторе заводоуправления, превзошла все ожидания и попросту огорошила: не видно было ни малейших внешних следов или признаков того, что несгораемая касса была кем-то вскрыта и ограблена. Мы не обнаружили ничего: ни следов ног на полу, ни отпечатков пальцев. Именно поэтому сам факт ограбления был обнаружен с большим опозданием.

Выдавал деньги рабочим непосредственно не сам главный кассир, а одна из сотрудниц отдела, пожилая женщина по фамилии Мольнарне. Чтобы ускорить процедуру, дело было организовано таким образом, что Мольнарне получала необходимую сумму в банке, затем специально составленная для этой цели из служащих бухгалтерии отдела бригада раскладывала денежные купюры и мелочь по конвертам, а Мольнарне вручала их людям после того, как они расписывались в ведомости. Состав упомянутой выше бригады почти не изменялся, деньги раскладывали каждый раз одни и те же сотрудники. Мольнарне контролировала их работу, а после проверки содержимого конвертов, в пять часов вечера, когда кончался рабочий день, все деньги, — и уже разложенные по конвертам, и остаток, который не успели разложить, — аккуратно складывала и запирала в несгораемый шкаф. Несгораемый шкаф стоял у стены в кабинете Лайоша Хорвата, главного кассира предприятия. В нем никогда не хранилось ничего, кроме денег, предназначенных для зарплаты. Таким образом, в течение двух недель шкаф пустовал, дожидаясь очередного дня, а ключ от него главный кассир держал в ящике своего письменного стола. Когда же накануне или в день получки в сейф поступали деньги, Мольнарне, тщательно его заперев, брала ключ себе и уносила домой.

Одиннадцатого октября, завершив рабочий день, Мольнарне, как обычно, заперла сейф, положила ключ в сумочку и отправилась домой. На другой день, придя к восьми утра на работу, она открыла сейф не сразу, а некоторое время спустя, занявшись сначала кое-какими повседневными мелочами, которых у каждого конторского служащего предостаточно. Покончив с этим, она достала ключ, вставила его в скважину и открыла дверцу, собираясь вынуть деньги. Полки сейфа были пусты. Не веря глазам, женщина невольно вскрикнула и позвала:

— Дядюшка Хорват! Подойдите сюда!

Старый кассир повиновался.

— Что вы видите в этом ящике?

Лайош Хорват глянул через очки, пожевал губами и не без юмора произнес:

— Пустоту.

Опомнившись, Мольнарне подняла шум и собрала возле шкафа чуть ли не всех сотрудников отдела. Не прошло и трех минут, как выяснилось, что ни она, ни старик-кассир отнюдь не галлюцинируют — сейф был пуст.

Потрясенные сотрудники тут же позвонили в городское управление милиции, оттуда внеочередное донесение о чрезвычайном происшествии полетело по проводам в Будапешт, а дежурный офицер, исполняя распоряжение высшего начальства, разыскал меня в Ходмезевашархее, где я занимался расследованием менее срочного дела, передал приказ немедленно выехать в Кечкемет и принять на себя руководство следствием. В результате в то же утро, в половине одиннадцатого я стоял перед настежь распахнутой дверцей сейфа и глядел в его, казалось, издевательски зиявшее пустое нутро.

Наши коллеги из местного уголовного розыска не ударили лицом в грязь — все было сделано правильно. Уяснив из сбивчивого потока слов по телефону главное, они тотчас выехали на место происшествия, деликатно и быстро выпроводили возбужденных бухгалтеров и конторщиц из кабинета главного кассира и из всех соседних помещений, где размещались сотрудники и через которые преступник мог проникнуть к намеченной цели. Кроме того, был оцеплен участок заводской территории, непосредственно примыкавший к зданию, на случай возможного обнаружения следов, оставленных вором на земле. Большинство сотрудников, присутствовавших в первые минуты после обнаружения преступления, были допрошены в качестве свидетелей, разумеется, поодиночке. Такая предосторожность диктовалась необходимостью, ибо перепуганные и взбудораженные случившимся бухгалтеры и конторщицы вполне могли принять услышанное от других за увиденное собственными глазами, спутать воображаемое с действительностью. Даже начинающему детективу известно, что в подобных острых ситуациях и воображение, и мышление неискушенных людей начинают работать особенно интенсивно, так что порой бывает весьма трудно провести между ними черту, по одну сторону которой находятся факты, а по другую — фантазия, ибо волны эмоций легко перехлестывают эту незримую границу. Психологи обычно говорят в таких случаях о повышенной взаимной диффузии эмоционального и рационального.

Первым сюрпризом для нас, специалистов, было то, что запор несгораемого шкафа, на первый взгляд казавшийся нетронутым, и на самом деле оказался таким, на его поверхности не нашли даже царапины. Более того, криминалисты-дактилоскописты — они успели примчаться из Будапешта почти одновременно со мной — не обнаружили ни малейших признаков проникновения или присутствия посторонних лиц в помещении, где стоял сейф. Ни одного отпечатка пальцев, никаких следов на ручках дверей, подоконниках оконных рамах, не говоря уже о самом сейфе! Из кабинета главного кассира вели две двери, одна — в бухгалтерию, вторая — в финансовый отдел, где сидели конторщицы, начислявшие зарплату. Обе двери запирались на ключ, но на замках тоже не установили никаких следов взлома. В стене было прорезано небольшое кассовое окошечко, выходившее в коридор, где в день получки выстраивалась очередь. Окошечко закрывалось раздвижными ставнями, которые запирались на надежную задвижку, открыть которую можно было только изнутри. Кассовое окошко нашли запертым, как обычно.

Внутренние двери, соединявшие все три комнаты, по утрам отпирала уборщица. Так было и на этот раз. Заботливая старушка пришла, как обычно, за час до звонка, аккуратно подмела полы и протерла сырой тряпкой все предметы с такой тщательностью, о которой теперь можно было только пожалеть. Педантичная чистоплотность уборщицы, увы, уничтожила наши последние надежды — комнаты сверкали чистотой.

В беседе со мной старушка подтвердила, что все двери были заперты, ключи она взяла с доски у дежурного вахтера, как всегда. Ничего подозрительного она не заметила. Замки в дверях открылись легко, посторонних предметов или каких-либо следов в комнатах она тоже не обнаружила. А свою работу она делает аккуратно и быстро, слава богу, не первый год. И вообще, ее никто еще не упрекнул за небрежность или верхоглядство.

Конечно, я не сказал уборщице, что эта ее добросовестность на этот раз и раздражает меня больше всего. Поблагодарив за информацию, я ее отпустил, а про себя отметил: надо поинтересоваться, не было ли у старушки каких-либо причин для того, чтобы сегодня прибирать особенно тщательно? Мысль о том, что она может быть непосредственно замешана в деле, я отбросил сразу же, задав ей первые два-три вопроса. Все признаки и обстоятельства, при которых было совершено ограбление сейфа, свидетельствовали о том, что преступники были ловкими, осторожными и умными людьми.

— Интеллектуальные бандиты, черт их возьми, — произнес вслух, словно прочитав мои мысли, один из дактилоскопистов, поднявшись с четверенек.

И все же ниточка была. Не исключено, что именно вчера кто-то дал старушке «добрый совет», а может, и прямое указание «вылизать» все помещения сегодня спозаранку особенно тщательно. Скажем, в честь дня рождения заместителя директора по хозяйственной части или прибытия какой-нибудь комиссии, мало ли что можно придумать…

— Товарищ лейтенант, через час вы допросите уборщицу еще раз, — приказал я одному из местных сотрудников. — Поподробнее, но предельно осторожно. Кроме того, так же вы поступите и с ночным вахтером, у которого хранились ключи от дверей.

Показания вахтера интересовали меня еще и по другой причине. Ограбление сейфа было совершено, вероятнее всего, перед рассветом. Большую часть ночного времени, с десяти часов вечера до шести утра, в проходной нес службу именно этот вахтер. Его застекленная будка помещалась возле ворот, а здание заводоуправления стояло метрах в двадцати от решетчатого забора и арки ворот. Если грабители проникли в здание с улицы, то им непременно нужно было пересечь это пустое пространство, хорошо освещенное яркими фонарями у ворот и над крыльцом единственного подъезда, ведущего внутрь здания. Фонари горели всю ночь.

Короткое замыкание? Прекращение подачи энергии или снижение напряжения в ночное время? Нет, как мы установили, ничего подобного в прошлую ночь не случалось. Все фонари и светильники были в исправности и образцовом порядке. Таким образом, весь двор просматривался сквозь стеклянную стенку проходной как на ладони.

Любопытно, что скажет вахтер?

Увы, ничего существенного он не сказал. Усатый дядюшка Понграц неизменно твердил одно и то же: всю ночь он не сомкнул глаз, сидел возле своего столика за перегородкой и никого не видел: «Будьте уверены, у нас незамеченной и мышь не проскочит!»

Не будь на рассвете дождя, да еще этого октябрьского утра, хмурого и туманного, возможно, и нашлись бы хоть какие-нибудь следы или точно удалось бы установить, были ли они вообще. К поискам мы привлекли даже собак. Пять псов обнюхали все в помещении бухгалтерии, и мы направились с ними к выходу. То и дело сбиваясь со следа, рыская вправо и влево, они все же вывели нас к заводской ограде. Миновав ворота, мы оказались на тротуаре, прошли по нему сотню-другую метров и вышли на шоссе. Здесь все наши ищейки потеряли след, и, хотя бились мы с ними долго, все было напрасно.

Да и уверенности в том, что они шли по следу грабителей, у нас не было. А если все-таки?.. Значит, ночной вахтер сказал неправду. Он или сам замешан, или заснул под утро и не смеет признаться. А может быть (в такую мерзкую погоду это немудрено), забылся, впал в этакую полудрему, что и сам не помнит об этом? Если первая версия правильна, то нетрудно представить, что именно он дал указание (или совет) уборщице навести в конторе идеальный порядок.

Однако ни вахтер, никто другой в то утро не давали уборщице ни указаний, ни советов. Старушка утверждала, что и на сей раз она убирала помещение, как всегда, на совесть. Это же подтверждали и другие работники конторы.

Тогда что же с вахтером? Если он вздремнул, очень трудно предположить, что взломщики выбрали именно то время, когда сторож спал. Следили за ним? Но как? Набрались смелости перелезть через забор, пройти через ярко освещенный двор, открыть дверь в здание, выполнить свою работу и тем же путем обратно? И все это за те минуты, когда вахтера одолел сон? Для такого предположения нужна слишком богатая фантазия, стечение такого количества случайностей, которые нельзя реально учитывать при расследовании преступлений.

Опрос вахтера, изучение его личных данных, обстоятельств семейной жизни, оценка его умственных и прочих качеств приводили к выводу: он не мог быть ни преступником, ни соучастником кражи.

Дальнейшей нашей задачей было помочь ему освободиться от нервозности, от страха перед следователем. Нужен был непринужденный, доверительный разговор, в ходе которого могли быть выяснены некоторые стороны, возможно, его невольной роли. Разумеется, на все это мало десяти минут, одного-двух часов и даже целой долгой беседы.

Вскоре по заводу пошел слух, что ночью из сейфа выкрадено все жалованье рабочих и в этот день зарплату выдавать не будут. Возмущение людей мы попытались использовать в интересах следствия. Через заводскую радиосеть подробно рассказали рабочим, что произошло ночью, и просили помочь в расследовании: если есть какие-либо подозрения или замечено что-то необычное, сообщить нам.

После допроса уборщицы и вахтера мы приступили к беседе с руководителем бригады кассиров Мольнарне, к выяснению ее роли.

Тут надо сказать: официально она не числилась бригадиром кассиров, но в последние месяцы постоянно возглавляла их работу.

Поинтересовались, как проходила выплата зарплаты. Деньги круглой суммой приносили из банка. На этот раз сумма составляла шестьсот тысяч форинтов.

Это было 11 октября до обеда. Деньги поместили в сейф, затем бригада собралась и по ведомости стала раскладывать деньги по конвертам. Работали двенадцать человек, их выделяли начальники отделов — финансового и бухгалтерии. По традиции бригада составлялась из младших служащих, инспекторов к этой работе не привлекали. Такой порядок в основном и соблюдался и только изредка — заболел кто или в отпуск ушел — его нарушали, брали в группу других. Так произошло и на этот раз: хотя Ласло Немеша недавно выдвинули на должность инспектора, его все-таки включили в бригаду.

Двадцатишестилетний, с дипломом экономического института, живущий в хороших условиях молодой человек работал на предприятии уже три года (пришел сразу после вуза), мечтал о дальнейшей карьере — хотел заняться наукой, подал заявление в одно солидное научное заведение, где объявили конкурс на замещение должности ассистента. У девушек пользовался успехом, что, впрочем, естественно: симпатичный, обходительный, с видами на будущее, к тому же еще и холостяк. Да что там у девушек! Среди женщин тоже было много тайных, а то и явных поклонниц Немеша.

Этого, собственно, было достаточно, чтобы исключить его из наших версий. Ведь единственное, на что можно было обратить внимание, это на его участие в работе бригады не по своей должности.

А пока вернемся к Мольнарне. Женщина материально обеспеченная, с благополучной семьей. Муж, двое детей. Муж зарабатывает хорошо, денежных трудностей не испытывают. На предприятии более десяти лет, претензий к ее работе или поведению никогда не было. Не случайно ее всегда и просили возглавлять бригаду кассиров. На допросе она показала: закончив работу (когда деньги были разложены по конвертам, оставшуюся сумму она сложила отдельно), все закрыла в сейфе; ключ положила сначала в карман рабочего халата и, только направившись домой, переложила в сумочку, чтобы взять с собой. До утра она в ридикюль и не заглядывала, даже и в мыслях того не было. Кто мог взять его из сумочки? Она и раньше поступала точно так, даже и не думала, что действует неправильно, не по форме.

Прежде всего требовалось установить, действительно ли находился ключ в ее сумочке с пяти часов вечера до восьми утра.

Познакомимся теперь с ее мужем. Инженер по образованию, сейчас находится на педагогической работе. Технические знания позволили бы ему быть исполнителем преступления, но образ жизни, семейное положение противоречили такому предположению. Разве только тайная страстишка, требующая больших денег, или какая-нибудь тайная связь, которая, — кто знает, какая, — поставила его в затруднительное положение, и теперь он с помощью крупной суммы задумал от нее избавиться. (Разумеется, для выяснения столь далеко идущей версии у нас не было ни времени, ни сил; пока мы не докопались до более вероятных фактов по всем направлениям, нельзя, да и нет в том необходимости, заниматься третьестепенными версиями.)

Словом, подозрения с Мольнарне были сняты; мы вынуждены были предположить, что ключ оставался в сумочке до утра, а сейф открыли ночью чем-то иным.

А что думает о преступлении сама Мольнарне? На допросе она сначала говорила, что несгораемый шкаф с деньгами закрывала в присутствии других, открывала тоже на глазах у людей.

Более того, главный кассир Лайош Хорват, когда она ушла, некоторое время оставался в помещении, хотя рабочий день уже закончился.

Тем временем прибыл наш эксперт по замкам. Он тщательно осмотрел дверцу сейфа и подтвердил, что при вскрытии шкафа сила не применялась, замок был открыт ключом, возможно, вторым или же очень точно подделанным третьим.

Второй ключ хранился в сейфе у директора предприятия, и его мы нашли на своем месте. Директор утверждал: не может быть, чтобы ночью он исчезал оттуда.

А вдруг есть третий экземпляр ключа? Быстро надо было выяснить, как попал сейф на завод. Мы узнали, что его купили в соседнем городе, у другого предприятия, лет пятнадцать тому назад. А как оказался сейф на том предприятии? Еще во время войны, а вот откуда — неизвестно. Никаких документов не сохранилось. Мы тут же поинтересовались (с помощью коллег — следователей из того города), кто там пользовался сейфом, кто имел доступ к ключу по долгу службы, а кто, возможно, незаконно.

Следствие тем временем продолжалось. Теперь стало очевидно, что преступление мог совершить только такой человек:

1) который получил доступ к первому ключу и после кражи снова положил его на место;

2) который мог добыть один из ключей еще тогда, когда шкаф принадлежал прежнему владельцу;

3) кто хорошо знает обстановку на заводе;

4) кто досконально знает порядок и время выдачи зарплаты;

5) кто хорошо знаком с обстановкой вокруг здания, со всеми уголками поблизости (а может, и с людьми, работающими в конторе);

6) человек неглупый, способный создавать нужные для себя условия и использовать обстоятельства;

7) кто (если замок сейфа и двери помещения были открыты не подлинным ключом) располагает знаниями техники и может своими руками изготовить отмычки.

Последнее предположение было оправдано лишь в том случае, если грабитель не заказывал ключей у слесаря. Возможно, что в деле замешано не одно лицо. Наиболее вероятным казалось участие двух человек. Несколько наших сотрудников обошли всех слесарей, имеющих свою мастерскую в городе, пригласили их к сейфу, показали замок, спросили, как можно было открыть его, и не помнят ли они, чтобы кто-нибудь просил их изготовить подобный ключ. Мастера приходили один за другим, высказывали единое мнение, будто сговорились: так чисто открыть замок можно лишь ключом от сейфа или же отмычка была сделана очень тщательно. Подлинный ключ имел весьма замысловатую форму, и все слесари, как только взглянули на него, в один голос заявили: сразу видно, что это ключ от несгораемого шкафа. И все утверждали, что, дескать, насколько помнят, таких ключей не делали.

Правда, трудно было представить, чтобы взломщик, если, конечно, имел голову на плечах, — а ума ему явно не занимать, — бегал ко всем кустарям в городе заказывать ключ. И тем не менее мы не отказывались от этой версии. Есть в каждом расследовании одно правило: любой преступник непременно где-то допустит просчет, поведет себя нелогично, непоследовательно, совершит нечто такое, что по своей незначительности в ходе подготовки «дела» не будет учтено, всплывет нежданно-негаданно при совершении преступления. Поспешное решение, которое надо принимать, порой приводит к просчету. К тому же иной раз появляются и непредвиденные обстоятельства. Вот только знать, где эти мелкие ошибки совершены, в чем проявились, пока было нам не дано. Ведь мы искали, по сути дела, во тьме. Значит, нам следовало делать и нелогичные шаги, как, скажем, в физике, когда неудачный эксперимент порой приводит к правильному решению. При расследовании преступления надо различать то, что подозреваем или предполагаем, что думаем, от того, что знаем наверняка и что можем доказать.

Другим шагом, который мы сделали в такой обстановке, было тщательное изучение работников бухгалтерии и финансового отдела. Основное внимание мы обратили на главного кассира Лайоша Хорвата. По словам бригадира, в тот вечер он оставался в помещении кассы и после того, как Мольнарне закрыла полный денег сейф, хотя рабочий день уже кончился и дел у него здесь, казалось бы, не было никаких.

Разговор с Хорватом мы начали с того, что допросили его как свидетеля. Однако раньше мы поинтересовались и его личностью. Узнали, что он уже давно достиг пенсионного возраста, сейчас ему шестьдесят пять. На заводе работает без перерыва двадцать лет, последние десять — главным кассиром. Живет вдвоем с женой, дети давно замуж повыходили, поженились и разлетелись из родного гнезда. Имеет собственный домик, жилье обставлено первоклассно, зарплаты (работает только муж) хватает. Ни о чем таком, что требовало бы больших денег, не мечтает. Значит, исключалось, чтобы он пошел на риск добывать средства столь опасным путем. Мы рассуждали: если даже и встретятся какие-либо улики против Хорвата, брать его под подозрение тоже не следует, в худшем случае он без умысла, неожиданно для себя мог стать лишь орудием в руках преступников.

Главный кассир производил впечатление на редкость спокойного скептика, безразличного ко всему человека. Я объяснил ему, что приглашение в качестве свидетеля он должен понять правильно: не располагая соответствующей информацией, мы ничего не добьемся. Поскольку сейф стоит в его комнате, а ключи от сейфа, когда он пуст, уже многие месяцы хранились в одном из ящиков письменного стола в той комнате, где работают его подчиненные, он непременно должен знать о таких вещах, которые могут иметь отношение к преступлению. Итак, мы рассчитываем на его искренность и ждем от него помощи.

От такого вступления Хорват пришел в замешательство. Крайне сдержанно, хотя и с досадой, он принялся утверждать, что, мол, ничего ему не известно, в последние дни и даже месяцы ничего особенного не примечал, как и в день накануне кражи; самому ему деньги не нужны, да и о своих сослуживцах он тоже не может сказать, чтобы кто-либо отважился на такое.

И мы опять ничего не добились. Надо было, чтобы он подробно, с желанием помочь нам, откровенно рассказал о себе и о событиях недавнего прошлого. Рассчитывая на эффект легкого шока, я напрямую спросил:

— Когда вы ушли вчера вечером из кассы?

Он удивленно взглянул на меня и произнес:

— Какое это имеет значение?

— Нам известно, что вы оставались в кабинете некоторое время уже после того, как все разошлись. Так было?

— Да.

— Зачем?

— Да просто так.

— Как долго вы находились в помещении кассы?

— С полчаса.

— Что делали за это время?

— По существу, ничего.

— Зачем же тогда оставались там?

— Я уже сказал, без особых причин. Не было настроения уходить, бывает ведь такое.

Сколько я ни спрашивал дальше, ничего нового от него не услышал. О себе главный кассир не хотел говорить больше, а о коллегах высказывался как благородный кавалер прошлого века, защищающий честь своей дамы. Вел себя неумно, говорил явно необоснованно. Мы поняли: здесь что-то не так.

Кстати сказать, если мы вызывали кого-то и допрашивали в качестве свидетеля, это довольно скоро становилось известным работникам завода. Ничего особенного мы в этом не усматривали, ведь на заводе в результате преступления не выдали зарплату и люди, естественно, интересовались ходом следствия. И я ничуть не сожалел об этом, хотя столь широкая гласность подчас и мешала нам, но в большинстве случаев все же помогала. Рабочие, при всяком новом варианте наших рассуждений, сами — в мыслях тут каждый считал себя «шерлокхолмсом» — разрабатывали свои версии, шли к нам, рассказывали нам новые данные, приводили неизвестные детали, тем более когда ход следствия не отталкивает их, а, наоборот, вызывает доверие, вот и шли они к нам со своими мыслями.

После допроса главного кассира пришел ко мне один работник завода и поведал, что вечером, как только стемнело, видел Лайоша Хорвата, когда тот, стараясь остаться незамеченным, прогуливался неподалеку от завода. Прячась в тень, кого-то поджидал, потом опять прогуливался, не выходя на свет.

Рабочего, максимально соблюдая осторожность, чтобы никто не заметил, попросили выйти на то место, откуда он видел главного кассира. Действительно, отсюда просматривались и вход в заводоуправление, и небольшой дворик, который располагался между заводскими воротами и конторскими помещениями.

Я снова вызвал главного кассира и, когда он сел, без обиняков спросил:

— В прошлый раз вы утверждали, что с завода пошли сразу домой?

— Да.

— Это было действительно так?

Он посмотрел на меня. Вид у него был слегка нервозный и неспокойный. Заметно было, как хотелось ему сейчас узнать, что это я замышляю. И он ответил на вопрос вопросом:

— С чего это вы взяли, будто было иначе?

— Просто с того, — ответил я, — что домой вы пришли намного позже.

Он смутился.

— Но, видите ли, я… я не обязан отчитываться перед вами в своих личных делах.

— Это точно. Только расхожденьица есть в ваших показаниях, а они-то вдруг да и будут связаны с кражей, которая далеко не личное дело.

— Отказываюсь отвечать на ваши вопросы, — резко ответил мне главный кассир.

Я немедленно распорядился взять его под стражу.

Признаться, я до сих пор не мог всерьез думать, что этот почтенный человек замешан в деле. Скорее всего утаивает какую-то старческую блажь или чего-то стыдится.

Тут же провели у него на квартире обыск. Ничего подозрительного не нашли, разве что на дне гардероба четырьмя аккуратными пачками 40 тысяч форинтов. На свой арест и обыск Хорват прореагировал тем, что вообще не произнес больше ни слова. Сжимал тонкие старческие губы и молчал. Однако жена с перепугу все выболтала. Рассказала, что муж с будущего года собирался выйти на пенсию, пора, дескать; к тому же устал от работы, болезни всякие, нервы опять же, но сначала хотел привести в порядок финансовые дела. Весной домик хотели отремонтировать, а на это надо 30—40 тысяч форинтов. Вот и экономили, где могли, копили денежки. К тому же она уговорила мужа давать знакомым в долг под проценты. Супруг ни за что не хотел соглашаться, но в конечном счете уступил. В тот самый вечер, накануне кражи, должен был получить долг от одного работника завода, женщины. Она, видите ли, несколько раз пропускала срок, все не платила, и Хорвату пришлось дожидаться ее у заводских ворот. Месяц назад дал ей 750 форинтов, рассчитывая получить 800. Вот этих ростовщических делишек и стыдился кассир.

Прошел всего лишь день, как Хорват был под арестом, — и вот результат. Когда он был освобожден из-под стражи, его словно подменили, особенно после того, как он убедился, что операцию «под процент» мы держим в строгом секрете и не собираемся что-либо предпринимать по этому поводу.

Хорват дал весьма интересные сведения. Нет, он никого ни в чем не подозревал, как говорил об этом и раньше, и сейчас высказывал не мнение, а то, что заметил.

Оказалось, что наблюдать умел, и неплохо. Тихоня, неразговорчив, в разговор с другими вмешивался редко, в личных делах вообще замкнут, но тем больше он видел, что творилось вокруг. И взирал он на это, думая о том, что жизнь его уже на закате и, кто знает, не придет ли завтра ей конец. Два десятка лет работы на одном предприятии (все его коллеги пришли сюда позже, и за каждым он с самого начала и с выгодной позиции наблюдал, как раскрывалась, формировалась личность) — большой срок; относиться к кому-либо с предубеждением было ему ни к чему.

Вот с этой точки зрения и характеризовал он своих сослуживцев. О Мольнарне сказал, что живет она уравновешенной жизнью, уверена в себе, решительна, а с мужем брак у них чисто символический, вероятно, из-за детей не расходятся, муж ведет самостоятельный образ жизни, независимый от супруги. Говоря о членах бригады кассиров, — отвечая на мой вопрос, разумеется — упомянул и о Ласло Немеше. Дескать, молодой человек, весьма самоуверенный, работу на заводе считает для себя временной, хотя трудится здесь с момента окончания института. Хочет достичь бо́льшего, да и способен на большее, толковый, здравомыслящий парень, стремится учиться, вот и на конкурс подавал заявление (это мы уже знали), метит на ассистента профессора в каком-то научно-исследовательском институте, первый тур якобы прошел, и есть шансы получить там должность. Конечно, тогда он уедет отсюда. Родители живут в курортном городке Балатонфеньвеше, у них свой особнячок и полный достаток. И здесь парню везет: окажись он на скромной зарплате, родители помогут.

В этой последней информации был ряд таких сведений, которые лично Хорвата не касались, поэтому я спросил у него, от кого он все это узнал. Главный кассир ответил: от Немеша, который часто заходит к нему поболтать. Друг другу они симпатизировали, и было у них нечто общее: оба стояли выше мелких личных забот, хлопот, интриг, столь частых среди конторского персонала. А большая разница в годах компенсировалась, по словам главного кассира, общим интересом к спорту. Рабочий день, особенно понедельник, начинался всегда с того, что Немеш заходил к Хорвату и обсуждал с ним спортивные события конца недели или предыдущего дня.

Я допросил Немеша. Ко мне вошел приятной наружности, высокий, темноволосый, аккуратно, но не франтовато одетый молодой человек, производящий впечатление педанта. Из его первых слов я понял, что он точно знает, о чем говорит, понимает смысл и значение сказанного. Фразы у него правильные, хорошо сформулированные. Я сообщил, что пригласил его как свидетеля. Ответ был таков: пора бы уже, ждал, что вызовут.

— Почему ждали?

— Да ведь я имел прямое отношение к деньгам. Вот и думал, наверное, поинтересуетесь, что мне известно или что я могу вам сказать.

— Так что же вы можете нам сказать?

— Собственно говоря, готовых выводов у меня нет, как нет и версий. Разве что какие-то детали по вашему желанию уточнить могу. Вдруг пригодятся…

— Итак?

— А вы спрашивайте.

— Попробуйте задавать вопросы вы. Будто сидите на моем месте. Что бы вы спросили у себя, будь вы в положении следователя?

Парень задумался.

— Мне трудно войти в вашу роль.

— Что же, тогда я буду спрашивать, а вы обо всем рассказывайте. Не обязательно по порядку. Говорите все, что считаете нужным.

Медленно он начал говорить о деле. В общем-то сказал много такого, что мы знали раньше от главного кассира Хорвата, от Мольнарне и других. Новое было лишь в том, что свою роль он преподносил иначе. Ни слова, например, не сказал о том, что часто захаживал к главному кассиру. Это показалось странным. В то же время Немеш подчеркивал, несколько раз повторяя, что в ночь на 12-е его не было в городе, он ездил к родителям, которые отмечали тридцатилетие свадьбы. По этому случаю он даже отпрашивался у директора еще неделю назад и 10-го вечером выехал в Балатонфеньвеш. Оттуда утренним поездом вернулся домой.

Когда он все это рассказывал, я подумал: зачем столько оправданий, притом навязчивых? Впрочем, может быть, я ошибался. Ведь и до этого каждый, кто имел хоть какое-то отношение к украденным деньгам, начинал оправдываться. Оправдывалась Мольнарне, оправдывался главный кассир, другие служащие конторы. И все же мне казалось: Немеш делает это с особым упорством, в большей мере, чем следовало бы. Хотя, может, у него натура такая. Я подумал: а что, если поглубже копнуть эту тему? Вот только с чего начать? Дай сделаю вид, что не очень верю в то, на что он особо упирает.

— Кто может подтвердить, что в тот день вы ездили в Балатонфеньвеш?

— Как — кто? Родители, конечно, — ответил он, и в голосе послышались нотки негодования.

— А то, что прибыли домой утренним поездом?

— Вот билет.

Он достал из кармана листочек. Это тоже показалось странным. И я тут же спросил:

— Вы всегда сохраняете билет, когда ездите поездом?

— Чаще всего — да. Но если формулировать точнее, не сразу выбрасываю.

— Это почему же?

— Не знаю. Как-то так, остается в кармане.

— Словом, у родителей вы были в этом костюме?

Немеш покраснел слегка и, чуть помедлив, ответил:

— Да, в этом.

Конечно, я его только поддразнивал, но все же было любопытно. Стечение обстоятельств? Я решил продолжать допрос без задержки и заставить его говорить о том, о чем ему и не хотелось рассказывать.

— Скажите, в каких вы отношениях с главным кассиром Лайошем Хорватом?

— Как прикажете вас понимать? — прозвучал вопрос на вопрос.

— Очень просто. Какие у вас с ним отношения на работе, о чем беседуете? Ваши встречи бывают только по службе или у них есть помимо этого и какое-то личное содержание?

Пауза слишком затянулась, и я поторопил собеседника.

— Итак?

Он улыбнулся.

— Ей богу, у меня такое ощущение, будто я попал под перекрестный допрос, — произнес он и добавил: — Хотя, думаю, у вас другие намерения.

— Будьте добры отвечать на мой вопрос прямо!

— Ладно, — сказал он, став сразу серьезным. — Все это мне представляется смешным, но я отвечу. У дядюшки Лайоша я иногда занимал деньги. И он охотно давал, но под бо́льший процент, чем принято. А мне, в общем-то, было все равно… знаете, неожиданное свиданье или там еще что… Надеюсь, понимаете?

— А других связей с ним не было?

— Как сказать… Старик-то ведь мудрец. Хорошо разбирается в жизни.

— Кроме этого?

— Не знаю, о чем вы? Болтали с ним о чемпионате по футболу, о других спортивных делах.

— Когда у вас бывали такие беседы? После работы, в ресторане, в кафе?

— Чаще всего в конторе.

— Чаше всего или только?

— Только.

— Он вас приглашает или вы сами заходите к нему?

— Я иду к нему. Он старше.

— В кассу?

— Бывает, и туда.

— Хорошо, спасибо.

Я закончил допрос, тем более что на стол мне положили записку, в которой говорилось, что некто (дружинник или боец рабочей милиции) обнаружил любопытную вещь. Как только Немеш вышел, мне доложили, что это за вещь: спортивная сумка, полная конвертов, в которых должны были раздавать зарплату и которые исчезли вместе с деньгами.

Значение этой находки было велико. Это — явный след! Нашедший, идя утром на работу, переходил через мостик над каналом. У края берега, на кусте, склонившемся над водой, он заметил висящую сумку. Достав ее, заглянул внутрь. Там лежал бумажный мешок, набитый смятыми конвертами, такими, в каких обычно выдают зарплату. Тут же подумал: находка может иметь отношение к преступлению, к взлому кассы, о чем в городе уже было известно. И он отнес сумку в отделение милиции.

Я немедленно дал распоряжение, во-первых, сосчитать, сколько денег было в конвертах, ведь на каждом из них стояли фамилия и сумма; во-вторых, спортивную сумку беречь как зеницу ока, сохранить на ней возможные следы и отправить в Будапешт, в лабораторию. В результате подсчета оказалось, что в сумке первоначально была примерно половина украденной суммы. Значит, должна быть где-то и вторая сумка, с другой половиной денег. В некоторых конвертах даже оказались деньги: 10-, 20-, 50-форинтовыми купюрами. Вывод был ясен: конверты опустошали в спешке, у преступников не было времени повнимательней заглядывать в них, мол, мелочь, нечего с ней возиться.

Эти данные уже могли служить отправной точкой. Подтверждалось и мое предположение о том, что преступников надо искать в городе; они — местные жители и после кражи находятся где-то поблизости. Подкреплялась и наша другая версия: их было двое, и деньги они, как видно, поделили. Один из них бросил сумку, другой либо был более осторожен или сделал то же, но в ином месте. Но тут же возникал вопрос: как мог столь расчетливый, осмотрительный, ловкий преступник, первоклассный организатор допустить такую глупую ошибку? Ведь бросить сумку где попало — это же примитивнейший просчет.

Особенно занимал меня последний вопрос. На такой шаг преступники могли пойти по какой-то причине, размышлял я, которая шла вразрез их планам. Может, им помешали. Или их заподозрил родственник, знакомый. Возможно, неожиданно появилась, вмешалась в дело посторонняя личность? Все это заставило преступников еще ночью освободиться от всего, кроме денег. Спортивная сумка могла их выдать. А если она принадлежит другому лицу? Если я рассуждаю правильно, значит, преступник, бросивший сумку, раньше где-то похитил ее, взял или попросил на время.

Я поторопил экспертов в лаборатории с исследованием. Ответ пришел быстро: результатов нет, следы пальцев обнаружить не удалось. Пришлось дать двум нашим сотрудникам не очень-то благодарное и приятное задание: с сумкой в руках обойти вокруг места ее обнаружения все дома, квартиры и опросить каждого, не знакома ли она ему. Сумка была ношеная, поэтому спрашивать в магазинах, кому она была продана, не имело смысла.

Опрос результатов не принес. Тогда мы выставили сумку у заводских ворот, а рядом повесили объявление: кто знает ее хозяина или имеет иные сведения о сумке, сообщите нам, разумеется, за особое вознаграждение.

Конечно, мы продолжали работу и на заводе. Однажды утром я зашел в комнату кассира, туда, где стоял сейф. Хорват работал. Я попросил его не отрываться от дел, дать мне спокойно осмотреть помещение. Он продолжал работать, но на сей раз явно в возбужденном состоянии. Я сел в угол комнаты. Стол главного кассира стоял у окна, напротив двух дверей, открывающихся из соседних помещений. Несгораемый шкаф — у двери, справа в углу. Одна дверь вела в финансовый отдел, другая — в бухгалтерию. Письменный стол невелик, на нем едва помещалась куча бумаг, которую ворошил главный кассир, и мне казалось, что он никак не может найти нужную. Конечно, это я относил за счет своего присутствия.

Прошло более получаса, кассир постепенно успокоился и вошел в нормальный ритм работы. А я думал: да, здесь, вот так, в такой обстановке, в рабочее время должен был готовиться преступник к краже. Подготовился он хорошо, значит, бывал здесь часто.

— Как сыграла ваша команда в воскресенье? — спросил я Хорвата.

— Проиграла, — ответил он.

— Моя тоже, — продолжал я.

— Да? За кого же вы болеете?

Мы начали говорить о спорте, затем я попросил кассира достать спортивную газету и посмотреть в ней результаты матчей, которые, как оказалось, интересовали нас обоих, а точного счета мы не знали. Главный кассир сначала поискал газету в портфеле и не нашел, затем достал ее из кармана пальто.

— Вы всегда кладете газету в карман?

— Нет.

— Куда же?

— Когда как, каждый раз в разные места.

— Позовите сюда Немеша, — сказал я неожиданно.

— Зачем?

— Позовите.

Кассир поднял трубку телефона, и молодой человек тотчас явился.

Увидев меня сидящим в углу, остановился. Я попросил его не обращать на меня внимания, вести себя как обычно. Затем спросил у парня:

— Немеш, скажите, где вы просматривали здесь газеты?

— Видите ли, дядюшка Лайош чаще всего складывал их на сейфе.

Тут заговорил главный кассир.

— Сколько раз я говорил ему, чтобы не читал газет у меня, здесь не читальный зал. Бери с собой, прочтешь и верни. А он обопрется о кассу, разложит сверху газету и читает.

Да, несгораемый шкаф располагался довольно низко, словно дополнительный столик в комнате; человеку удобно подойти к нему и читать стоя.

— Дядюшка Лайош, вы сами здесь складывали газеты и все такое прочее, разве не так? А брать с собой газеты в нашу комнату я не хотел: еще кому-нибудь бросится в глаза.

— Разве ваше поведение бросалось кому-либо в глаза? — спросил я.

— Что вы! — запротестовал он. — Мне к диссертации надо готовиться. Для нее пользуюсь материалами и нашего завода, порой сижу, изучаю их. А кое-кому из начальства не по душе, что я институт кончил и пишу диссертацию. Боятся, как бы я не обскакал их, хотя они и старше меня. Поэтому думал уйти отсюда на научную работу, надоели завистники вокруг.

— Это понятно, — заметил я. — Хорошо, спасибо.

Он ушел. Я обратился к главному кассиру.

— Как вы могли допустить, чтобы здесь, в служебном помещении, читали газеты? Это серьезное нарушение правил. Читать газету, да еще на сейфе?

— Сейф, в основном, пустовал. К тому же я неоднократно говорил Ласло, чтобы не читал здесь. Он лишь посмеивался: чего это я, мол, так напуган?

— Часто он приходил сюда читать?

— Да.

— Стоя у сейфа, он только читал, ничего другого не делал? Я имею в виду, ничем подозрительным или посторонним не занимался?

— Нет, абсолютно ничем. Хотя, впрочем, раз или два это было, читал там и другие бумаги, например, однажды попросил расчетную ведомость. Дескать, для диссертации нужно, как и сам об этом говорил вам.

Я попросил главного кассира показать, как облокачивался о сейф Немеш, когда читал газету или другие бумаги. Старик показал. Оказалось, что стоял он или спиной, или вполоборота к письменному столу, да так, что кассиру было не видно несгораемого шкафа. Иногда край газеты свешивался сверху сейфа, пояснял мне Хорват, и показал — вот так.

— Словом, не исключено, что он мог касаться и замка?

— Считаю, исключено. Но мне не было видно. Правда, я и не присматривался.

Я решил проверить алиби Немеша.

В тот день, 11 октября, у его родителей действительно был юбилей свадьбы. Он был у них, даже песню послал им по радио в концерте по заявкам, вечером они все вместе слушали ее. Семейное торжество затянулось допоздна, и Немеш, как он и показывал на допросе, ночным поездом отправился к месту своей работы. И мне вновь пришла в голову мысль, что его нужно исключить из комбинаций.

Но тут случилось непредвиденное: ко мне явился один из служащих и таинственно сообщил, что Ласло Немеш пару недель тому назад попросил у него такой же бумажный мешок, в который были втиснуты конверты из-под денег в спортивной сумке. Свою просьбу он объяснил тем, что хотел бы хранить в мешке разные бумаги. Я снова вызвал Немеша. Вопрос поставил в лоб. Он ответил тоже прямо: да, просил мешок, ведь в коммерческом отделе скопилось много закупочных квитанций, вот и сложил их для сохранения в одно место.

— Не покажете ли мне этот мешок?

— Пожалуйста.

Мы прошли в коммерческий отдел, он открыл один из шкафов — бумажный мешок лежал там.

Между тем мне по-прежнему не давал покоя вопрос о замке сейфа. Как все-таки его открыли? Мы вызывали новых и новых слесарей, просили их, как и их предшественников, как и наших экспертов, разобрать замок. Результат был тот же: следов повреждения деталей, применения силы — нигде.

От населения городка и от работников предприятия к нам поступило много сообщений о том, кто и у кого в последнее время покупал болванки ключей, кто заказывал дубликаты ключей к замкам и так далее. В некоторых случаях упоминались лица, работающие на заводе, и мы обратили особое внимание на этих людей. Попутно скажу, были и такие случаи, по которым так и не добились вразумительного ответа, и мы поняли: скрытность допрашиваемых объяснялась то ли семейными неурядицами, то ли любовными делишками. Лучше было не будоражить страсти. Был, например, один из мастеров на заводе. Сам — прекрасный слесарь, купил заготовку ключа в магазине; или два служащих конторы заказывали ключи к квартире одной и той же секретарши; или директриса солидного ресторана — симпатичная молодая женщина (муж ее работал учителем физкультуры в местной средней школе) тоже хотела заказать ключ, но, когда мастер попросил образец, смутилась и ушла. Этими делами мы тоже не стали заниматься — еще вызовешь семейные распри.

Впрочем, последний случай заставил меня призадуматься. Имею в виду случай с директрисой ресторана. Мы знали, что у Ласло Немеша в городе много хороших знакомых, знали и то, что у женщин он пользуется успехом. Правда, в близких дружеских отношениях он был лишь с одним человеком, точнее с одной семьей — с учителем физкультуры Иштваном Банати и с его очень милой супругой, директрисой ресторана. Злые языки говорят: причину дружбы ищи прежде всего в женщине. А что, если Немеш был привязан не столько к Банати, сколько к его очаровательной спутнице жизни? Она работала по скользящему графику, каждую вторую неделю вечерами. И в эти дни Немеш бывал в ресторане без ее мужа. Впрочем, это мало кому бросалось в глаза, ведь там он ужинал. Но вот заметили, что на вечернюю трапезу он сюда ходил реже в те дни, когда хозяйка ресторана работала с утра. Кое-кто говорил: дескать, у Немеша с супругой Банати интимная связь, а уж совсем «злые языки» утверждали, что мужу обо всем известно и у них этакая семейная троица. Последнее казалось и вовсе злой сплетней, но не исключалось, что Немеш ухаживал за красавицей и отнюдь не безрезультатно. Вопрос только в том, что известно обо всем Банати и как он относится к этому. Внешне у двух мужчин разногласий не было.

Слесарь, которому женщина приносила ключ, не помнил ни его формы, ни его образца, даже не обратил на это внимание, ведь заказчица хотела, чтобы мастер выполнил просьбу сразу же, в ее присутствии. А слесарь отказался.

Мы начали прикидывать: тот ключ, с которого жена Банати хотела сделать дубликат, мог быть или от ее квартиры или Немеша, но, возможно, и от другой квартиры, где они или уже встречались, или собирались встречаться.

И я пригласил слесаря к себе. Пришел усталый пожилой человек лет шестидесяти пяти, старый кустарь-одиночка, три десятка лет работавший в своей мастерской в каком-то подвале. Начал задавать вопросы, допытываться, не припомнит ли он, пусть туманно, что это был за ключ. Нет, не помнил. Но все-таки из разговора с ним я кое-что узнал. Ключ, который ему приносили, был какой-то необычный. Ведь будь он простым, что стоило ему, рассуждал слесарь, за пять минут выпилить из болванки дубликат, тем более что к простым замкам он может сделать ключ с закрытыми глазами. Наверное и сказал он супруге Банати, мол, оставьте ключ, потому что он особой формы.

— Но какой же?

— Чего не помню, того не помню, — ответил мне мастер.

Я попытался задавать наводящие вопросы: с одной или двумя бородками, с длинным стволом или коротким, хромированный или нет. И вопросы снова помогли мне. Слесарь рассказал: ключ был с двумя бородками — это он помнит почти наверняка; более того, ствол для удлинения был напаян медью.

Эта деталь меня буквально потрясла: ключ от сейфа имел две бородки, ствол был длиннее обычного, причем удлинен куском железа, припаянного медью! Это заявление было тем ценнее, что слесарь сделал его мимоходом, отвечая на какой-то другой вопрос. Правда, можно было предположить, что он перепутал этот случай с другим. Тем не менее я понял: мадам Банати заслуживает особого внимания.

Первым делом надо было поинтересоваться, для чего она хотела заказать ключ. Спросить напрямую казалось нецелесообразным. А что если вызвать сюда ее мужа и допросить его?

Конечно, это удивило бы его, но вдруг он скажет что-нибудь о своей супруге и о Немеше. Может быть, он подозревает их в связи, разумеется, если дружба между ними вообще имеет место. А ревность может заставить его вспомнить такие моменты в их отношениях, которые будут важны для следствия.

Несколько минут ожидания, и передо мной уже стоял Иштван Банати — школа, где он преподавал, находилась неподалеку от завода. Хорошо сложенный, плечистый, среднего роста молодой человек, полный достоинства. Я пригласил его сесть, извинился за вызов, сказав, что дело вовсе не срочное, спешить было ни к чему. Просто мне хотелось услышать его мнение. Не только его, мнение других я тоже выслушивал, но поговорить с ним особенно важно: толковый человек, с высшим образованием, широким кругозором, да и по профессии знаком со многими людьми. Его мысли и рассуждения, возможно, окажут помощь в выяснении истины.

Я был поражен его реакцией. Во-первых, он заявил, что не желает наушничать милиции. Во-вторых, если он кого-то и подозревает, все равно об этом мне не скажет, поскольку не хочет неприятностей безвинным людям. И, в-третьих, он вообще никого не подозревает, для него вся эта история представляется невероятной и он склонен даже не верить в нее.

Все это Банати преподнес весьма вежливым тоном, с чувством холодного превосходства, от него так и веяло непоколебимым спокойствием непричастного человека, стоявшего выше всего этого. И все же что-то выдавало его: спокойствие было деланным — указательный и средний пальцы правой руки непрерывно подрагивали. Конечно, постановка вопроса уже сама по себе дает повод для волнения. Да и поза, в которой он сидел, требовала определенного напряжения. Ну, а если он и сам подозревает связь жены с Немешем, то его нервное состояние — дело понятное. Более того, как это ему удается при таком волнении столь хорошо владеть собой?

А что если мне зацепиться за его нервозность, попытаться усилить ее до такой степени, чтобы добиться от него хоть чего-нибудь? Ведь за всякой позой таится нечто естественное и человеческое. Чтобы добраться до сущности, я видел два пути. Первый — снять напряжение, возвратить собеседника к нормальному разговору, тону, поведению. Второй — довести позу до такой степени напряжения, когда выдерживать ее становится не под силу. Для первого пути возможностей было маловато, поэтому пришлось избрать второй путь. Итак, надо привести его в состояние раздражения. Вызвать, так сказать, моральный шок.

— Вы уж извините меня, Банати, — начал я. — Вы учитель физкультуры, человек спорта, и мне пришло в голову спросить у вас, не знаете ли что-нибудь о той спортивной сумке, в которой нашли конверты из-под денег. Сумка выставлена на главной улице в одной из витрин. Кому могла она принадлежать?

— Как кому? — ответил он очень резким голосом.

— Просто скажите, чья эта сумка? Разумеется, если вам это известно.

— Ну, знаете, это уже почище клеветы! И вы не имеете никакого права!..

— Права на что, дорогой Иштван Банати? — спросил я вежливо, видя, что мой замысел удается. — Не имею права на расследование преступления?

— Нет, я не о том. Не имеете права обвинять!

— Сначала вы говорили о клевете, сейчас об обвинении. Решите же, наконец, что все-таки вы имеете в виду.

Я знал, что струна лопнет именно в этот момент. Лицо его побагровело, он встал, резко опустил руки по швам и очень медленно, стараясь не повышать голоса, сказал, а скорее, прошипел:

— Охотно проинформирую вас обо всем, что мне известно, но я не потерплю попыток заставить меня клеветать на других, как не допущу и клеветы на себя. У вас есть еще вопросы?

— Садитесь.

Он продолжал стоять.

— Садитесь и закурите. Вы меня неправильно поняли. Я хотел только узнать ваше мнение о преступлении. Ведь есть же у вас суждение о случившемся. И ваше мнение обо всем этом для меня очень важно, поскольку вы давно работаете здесь, многих знаете. Вот, собственно, об этом и речь.

Я протянул пачку сигарет. Он взял одну. Рука у него дрожала.

— Да сядьте же, умоляю, и успокойтесь. В конце концов, у вас нет никаких оснований волноваться. Видите ли, — начал я после небольшой паузы, в течение которой мы затягивались дымом, — я думал так: вы сами ожидаете, что меня заинтересует ваше мнение по этому делу. К кому же обращаться, как не к таким, как вы, людям толковым, образованным, разумным? Сами мы без помощи других в лучшем случае будем лишь медленно двигаться вперед. Возьмем хотя бы вашего друга, Ласло Немеша. Наверняка знаете, что мы не раз беседовали с ним, а раз вы приятели, то и дело обсуждали между собой. Поэтому и хотелось поговорить с вами. Теперь-то, надеюсь, вы понимаете меня?

Длинная тирада имела одну цель: посмотреть, как будут меняться его лицо, настроение, нервное состояние. Как среагирует он, услышав имя Немеша? И еще меня интересовало, скажет ли он хоть что-нибудь о жене, если я не упомяну о ней вообще в связи с Немешем. С другой стороны: если я попросту опущу разговор о спортивной сумке, будто бы забыл про нее, вернется ли он сам к этой теме?

Банати не говорил о жене, даже намека не сделал, и о сумке не обмолвился ни единым словом. Это было странно. С чего бы ему быть столь скрытным, раз уж он немного расслабился, отказался от позы? Что же заставило его так уйти в себя? Манерность? Едва ли. Оскорбленное чувство мужа, которому изменяют? Но тогда он иначе говорил бы о Немеше: его жесты, интонация, все высказывания о Немеше отнюдь не свидетельствовали о злобе на инженера.

Вот и все, что удалось выяснить.

Мы распрощались. На этот раз он приветливо пожал мне руку, улыбнулся и, уже уходя, сказал, что, если вспомнит по делу что-нибудь новое, явится сам.

Видно было, что уходил он с чувством облегчения.

Наш сотрудник, которому я поручил походить в окрестностях жилья Ласло Немеша, побеседовать с людьми и поинтересоваться связью Немеша и супруги Банати, вернулся с весьма интересной новостью. От одного электромонтера завода — соседа Немеша, бывшего с ним не в очень добрых отношениях, он узнал следующее: Немеш два месяца тому назад — дата совпадала с днем, когда супруга Банати приносила ключ слесарю, — попросил у этого монтера инструменты для каких-то поделок. Монтер дал ему несколько напильников, плоскогубцы, молоток. В тот же вечер Немеш вернул инструменты, сказав, что они слишком велики, нужны поменьше размером. Монтер спросил, что за работу надо выполнить. Немеш ответил: испортилось радио, хочу починить. Монтер предложил свои услуги, мол, придет, посмотрит приемник, но Немеш поблагодарил и не принял предложения. Сотрудник, доложивший об этом, сообщил мне еще и такую деталь: у Немеша нет и в ту пору не было радиоприемника.

Вот теперь был смысл всерьез понаблюдать за этими тремя людьми. Я все больше и больше убеждался в том, что тайна где-то здесь, в этом круге, в котором мы ведем следствие: главный кассир Лайош Хорват, руководительница бригады кассиров Мольнарне, Ласло Немеш, работники бухгалтерии и финансового отдела. Правда, я не мог с уверенностью сказать, что преступник один из них, но в том, что преступника надо искать через них, сомнений у меня уже не было.

Несколько дней мы наблюдали за мадам Банати и Немешем. Однажды любопытство заставило и меня понаблюдать, но не за Немешем, не за его пассией, а за самим Банати. Этот человек все еще интересовал меня больше остальных, правда, в той лишь мере, в какой можно было предположить его участие в деле. И действительно, если уж так, то его роль казалась слишком неблагодарной и несколько смешной: роль мужа с рогами. Дай, думаю, посмотрю на его поведение, когда он занят профессиональными делами, преподает физкультуру. Кроме работы в школе, он был еще и тренером, наставником одной из женских гандбольных команд города. Может, он там восполнял то, что отнято у него дома.

На мотоцикле Банати прямо из школы направился на стадион, где проводил тренировки своих подопечных. Я знал, куда он поехал, и старался по дороге не упускать его из виду, тем более что Банати уже знал меня в лицо, да что там Банати — весь город, В такой ситуации лучше выступать в открытую. Я пешком пришел на стадион — он был недалеко — и вошел в ворота. Тренировка шла на открытой площадке. Тренер стоял с краю и руководил разминкой. Я подошел поближе поприветствовать его, не дать ему заметить меня первым. Когда я поздоровался, он заметно удивился, но не стал спрашивать, зачем я здесь. Тренировка продолжалась, потом спортсменки пошли в зал. Я остался на площадке.

Мотоцикл Банати стоял у двери в зал. «Какая полезная вещь мотоцикл в маленьком городке, — подумал я. — В два счета можно выбраться в окрестности: на прогулку за город, на спортивные мероприятия в ближайшие села, даже в горы или на озеро Балатон. Не так-то уж плохо живется учителю физкультуры. И почему только педагоги не едут на периферию?»

Вот так рассуждал я про себя и завидовал тем, кто живет такой тихой, мирной, спокойной, без больших забот жизнью. Я вышел со стадиона на улицу и начал осматривать окрестности. Тем временем тренировка закончилась. Хорошо, что я не остался у ворот, когда Банати вышел со стадиона в сопровождении группы девушек. Тренер сел на мотоцикл, нажал на рычаг стартера и умчался. На руле у него висела спортивная сумка, в ней два мяча.

Девушки начали прощаться, одна из них направилась в мою сторону. Когда она приблизилась, я остановил ее. Спросил, знает ли меня. Сказала, нет. Слышала ли об ограблении кассы? Конечно, слышала, весь город говорит об этом. Кого подозревает? — спросил я. Удивилась: почему этот вопрос задан ей? — Просто так, — ответил я. — Могу спросить у любого; сам не знаю, кто скажет мне что-нибудь интересное. К ней обратился потому, что не так уж много в городе спортсменов, а тот, кто вскрыл сейф, часть опустошенных конвертов сложил в спортивную сумку. Она была старой, и нам не догадаться, кто пользовался ею. Сейчас она выставлена в витрине, но никто не приходит с сообщением, что ее опознал. Может, владелец и вовсе не из этого городка?

Моя собеседница ответила, — предварительно представившись: Ласлоне Конц, муж железнодорожник, — мол, откуда мне известно, что она опознала сумку?

Я постарался скрыть свое удивление.

— Видите ли, нам известно многое, но пока недостаточно, и хотелось бы послушать тех, кто знает больше. Поэтому сначала я не говорил об этом, а теперь прошу, расскажите, что вам известно.

Она окинула взглядом предвечернюю улочку.

— Пишта не узнает об этом? — спросила она, явно имея в виду Банати.

— Никто ничего не узнает, ни Пишта, ни другие. Впрочем, спрашивая вас, я хотел лишь проверить то, что нам и без того известно.

— Словом, я очень удивилась, — начала молодая женщина взволнованно. — В тот вечер я трижды рассматривала сумку; сомнений не было, в ней Пишта привозил на тренировку мячи. Если заметили, сегодня у него была новая сумка.

— Да, заметил.

— На одной из ручек я запомнила шов. Однажды на тренировке ручка оборвалась, и кто-то из девушек сшил ее.

— Другие из команды тоже узнали сумку? — спросил я.

— Мне стыдно сейчас говорить об этом. Ждала, может, другие заявят. Но все молчат. Наверное, как и я, не желают Пиште неприятностей.

— О каких неприятностях вы говорите?

— Да как вам сказать… То, что он не причастен к краже, это точно. Думаю, да и вы понимаете, он на такое не способен.

— Вы правы. Но как оказалась у преступников спортивная сумка Банати?

— Понятия не имею.

— Может, есть какие-нибудь предположения?

— Нет, никаких.

— Сам Банати не говорил об этом после приобретения новой сумки? Скажем, сегодня на тренировке?

— Нет.

— Спасибо. Не рассказывайте об этом разговоре никому, тем более Банати. Не надо его расстраивать понапрасну.

Информация была потрясающей. Раз Банати не сообщил мне об исчезновении сумки, значит, есть на то причина, о ней знает и его жена. А коль знает жена, об этом, может быть, известно и другу дома, Немешу. Где же нам ухватиться за эту цепочку? Там, где это менее всего вероятно. Там, где есть мотоцикл. Раз у Банати есть мотоцикл, а у Немеша его нет, значит, Банати или дает его Немешу на время, или сам возит его. Можно даже предположить, что порой «оторвутся» куда-нибудь погулять, ведь у них, как это выяснилось раньше, тесная дружба.

Я снова вызвал Немеша к себе. Этот молодой человек был противоположностью Банати. Учитель физкультуры производил впечатление уравновешенного, спокойного, осмотрительного человека, и если нервничал, то и тут умел владеть собой. Немеш, напротив, комок нервов, непоседа. Но самоуверенности у него хоть отбавляй. Я стал задавать ему ничего не значащие вопросы, он тоже нехотя спрашивал о ходе следствия. Потом я перешел к делу.

— Насколько помню, в прошлый раз вы сказали, что от родителей с юбилея свадьбы вернулись утренним поездом?

— Да, говорил.

— Это было действительно так?

— А как же иначе?

— Это тот поезд, который прибывает сюда утром, часов в пять?

— Да.

— Были ли в поезде кроме вас другие работники предприятия?

— Да, притом много.

— Не назовете ли вы тех, кто ехал в этом поезде с вами и видел вас? Может, разговаривали с ними?

Он помолчал, посмотрел перед собой, потом сказал:

— Этого не помню. В общем-то я редко разговариваю с коллегами. К тому же я показывал вам билет. Контролером закомпостирован.

— Да, да. Я и не сомневаюсь, просто любопытство. Скажите, откуда отправляется тот поезд, который прибывает сюда утром в пять?

— Из Секешфехервара.

— Когда же вам надо было выехать от родителей, чтобы успеть на этот поезд?

— К сожалению, вечером в одиннадцать.

— А потом три-четыре часа ночью болтаться на вокзале, ожидая пересадки? Не могли выбрать иной путь домой?

— К сожалению, своего автомобиля не имею.

— Но у вашего друга есть мотоцикл.

Он покраснел. Потом раздраженно сказал:

— О чем это вы?

— Да так, ни о чем. Хотелось бы еще раз уточнить, кто видел вас в том утреннем поезде, в котором вы ехали сюда из Секешфехервара. Ведь поезд состоит из многих вагонов, а на завод им едут человек тридцать. Наверняка, в Секешфехерваре вы встречались хоть с кем-нибудь из них. Да и в одном вагоне с вами были многие.

— Извините, никого не могу назвать, да и вообще нахожу смешным…

— Спасибо. А что вам известно о спортивной сумке Банати?

— О чем? — спросил он, побледнев, и встал.

— Да вы сидите. О спортивной сумке идет речь. Я слышал, исчезла его старая сумка, и теперь он возит мячи на тренировки в новой.

— Мне наплевать на Банати! — почти прокричал он. — Нечего меня путать с кем-то другим. И вообще мне нет никакого дела до этой кражи, как и до этого завода и этого паршивого городишка. Какой же я глупец, что не пошел после института преподавать, а ведь мог это сделать!

Я распорядился не выпускать Немеша из помещения, а взять под стражу в одной из свободных комнат. И вызвал супругу Банати.

Женщине было всего двадцать три года, она была красива, скромна, разумна. Некоторое время ей пришлось ждать, пока я не пригласил ее войти. В этот момент она беседовала с секретаршей и курила. Пепельница была полна окурков.

Я пригласил ее пройти в комнату и сесть. Не ожидая ее вопроса по поводу вызова, я сразу же начал говорить сам, быстро, без пауз.

— Знаю, что вызов удивил вас, может, даже неприятен для вас, нервирует, но это естественно. Редкий человек идет охотно в милицию давать показания по уголовному делу. К сожалению, это подчас неизбежно. Поэтому постараемся, чтобы все поскорее осталось позади. Прошу вас отвечать на мои вопросы откровенно и по возможности короче. Не вдавайтесь в подробности в описании побочных обстоятельств, отвечайте короткими фразами. Заверяю вас, если речь пойдет о каком-то личном, сугубо конфиденциальном деле, я его тут же забуду, будто о нем и речи не было. Меня интересует только то, что связано с преступлением. Словом, что за ключ вы хотели месяца два назад заказать у одного слесаря?

До сих пор она смотрела на меня с интересом и внимательно, а тут вдруг смешалась, заморгала и отвернулась.

— Молчите? Что ж, пойдем дальше. Как вы думаете, Ласло Немеш в одиночку вскрыл кассу или у него были сообщники?

Женщина вдруг разразилась рыданиями. Я отошел от нее на минуту. Когда вернулся, слезы почти высохли.

— Мой третий вопрос, — сказал я, — как давно вам обо всем известно?

Наконец, женщина заговорила. Всхлипывая, тихим голосом она медленно сказала:

— Вот уже много дней я не нахожу себе места, просто в отчаянии, слов нет. Говорила я мужу, Пиште, что это неправда, небылицы какие-то. Пишта и сам вне себя от отчаяния. Кричал, бил кулаком по столу, убью, говорит, этого психа, этого идиота. Как он мог, говорит, пойти на такое? Я до сих пор не могу поверить в то, что муж мой стал так к нему относиться. Знаем, но просто не верим…

— Откуда знаете?

— Мужу сам Ласло сказал. Вечером того дня, когда обнаружили кражу, он ужинал у нас. Я вышла в кухню, а он сказал Пиште. Когда я вернулась с тарелками, они уже ругались. Пишта был красный как рак, последний раз я видела его таким, когда он еще только ухаживал за мной. Он кричал на Ласло, говорил ему: скотина, идиот, зверь и прочее. Я спросила, что произошло, а они даже внимания не обратили на меня. Я поставила тарелки на стол и вышла. Они долго орали друг на друга, потом Ласло надел пальто и ушел. Пишта не мог ужинать — так был возбужден. Сначала он не хотел говорить мне, из-за чего весь сыр-бор. Потом не выдержал: Ласло, говорит, обокрал кассу на заводе.

— Спасибо, — сказал на сей раз я. — Посидите еще несколько минут в соседней комнате.

Один из моих коллег проводил женщину. Им предстояло пройти через ту комнату, в которой находился Немеш. Я попросил нашего сотрудника не разрешать им говорить.

Тем временем явился Банати — я посылал за ним в школу. Учитель пришел прямо с урока — в кедах, в тренировочном костюме, на плечах плащ-болонья. Когда он сел напротив, я снова стал наблюдать за его пальцами, подрагивают ли они, как в прошлый раз. Теперь они не дрожали, очевидно, он успокоился.

Как только учитель сел, я, не дав ему опомниться, резко спросил:

— Отвечайте, где украденные деньги? И не крутите, отвечайте!

Банати пораженно смотрел на меня.

— Молчите? Предупреждаю, если сейчас не заговорите, вынужден считать, что преступник — вы.

Учитель физкультуры медленно, очень медленно поднялся со стула, выпрямился и, словно лунатик, направился к двери.

Я подумал, не выдержали нервы, и окликнул его:

— Вы куда? Стойте.

Он остановился и удивленно, будто упрекая меня, ответил:

— За деньгами.

— Вы с ума сошли?

— Нет, не сошел. С чего это вы взяли? Хотел пойти за деньгами.

Я уж было подумал, что парень действительно свихнулся. Мне захотелось помочь ему, разрядить обстановку. Стараясь говорить как можно спокойнее, я сказал:

— Не надо. Пусть деньги остаются там, где они сейчас. И вообще, чего вы так испугались? Поговорим лучше о другом. Скажем, о вашей спортивной сумке.

С каким-то отрешенным выражением на лице Банати продолжал стоять перед дверью, потом взялся за ручку и произнес:

— Сначала принесу деньги, потом расскажу обо всем. Я должен их принести, мне сразу станет легче. Все равно я долго не выдержал бы.

До сих пор не могу понять, что произошло со мной, когда я прикрикнул на учителя:

— Слушайте, Банати! Прекратите комедию и отвечайте на мои вопросы четко и ясно! Что вам известно о вскрытии сейфа? Какова ваша роль в этом деле?

Он прервал меня жестом и снова умоляющим тоном, с пугающей улыбкой на лице произнес:

— Разрешите принести деньги…

Я позвонил. Вошел сотрудник. Я распорядился проводить Банати туда, куда он пойдет, и приготовиться к тому, что он может совершить попытку к побегу или самоубийству. Сейчас он производил впечатление невменяемого, вести себя с ним надо осторожно. Таково мое требование. Учитель, разумеется, этого не слышал.

Однако Банати не захотел идти без меня. Настаивал, что хочет передать деньги мне в руки. Из любопытства решил пойти с ним. Интересно, что же все-таки выйдет из его дурачества?

Мы вышли из здания милиции. На улице я решил уточнить.

— Так куда же вы поведете нас прогуляться?

— Вон туда, к мельнице, — ответил Банати.

— Далеко это?

— Нет, недалеко. За тем пустырем.

Действительно это было недалеко, совсем рядом с управлением милиции. Мы прошли через заросший сорняками пустой участок, свернули с тропинки и направились к каменной ограде соседней мельницы. Вблизи забора он нырнул в колючие кусты и через мгновенье появился с бумажным мешком в руках. Это был такой же мешок, какой Немеш выпросил у одного из служащих конторы, чтобы складывать туда старые документы. Мешок был чем-то набит. Банати держал его обеими руками, осторожно, словно боясь, что у того оторвется дно. Затем подошел и протянул его мне.

— Вот, пожалуйста, — сказал он, — деньги.

Отдав мешок, он даже потер ладони, словно выполнил какое-то доброе дело.

Прямо там, на заросшем лебедой участке земли, метрах в ста от управления милиции, я открыл мешок и заглянул внутрь.

Пачки денег, втиснутых как попало.

Я взглянул на Банати. От ухмылки лицо его стало круглым. Никогда в жизни я не встречался с таким случаем, чтобы краденые деньги отдавались бы с такой радостью. «Церемония» поразила не только меня, но и моих коллег, экспертов и даже фотографа-криминалиста.

— Что ж, тогда пошли, — сказал я. Но Банати коротко мотнул головой, дескать, подождите. Вот сейчас-то нервы его сдадут, подумал я. Видимо, и все остальные тоже. Банати продолжал:

— Сначала пойдемте в школу.

— Зачем?

— За остальными деньгами, — ответил он.

На сей раз мы отправились за ним, не произнеся ни слова. Учитель привел нас в кладовку, где хранился спортинвентарь. Открыл дверь, пропустил нас, захлопнул дверь, чтобы снаружи не видели, что делаем мы в каморке. Затем отодвинул стол, наклонился, сунул пальцы в щель между половицами и приподнял одну доску. Из ниши достал пакет из газетной бумаги, раскрыл его и втиснул мне в руки много тысяч форинтов.

Вернувшись в управление милиции, мои сотрудники сосчитали деньги: 600 тысяч, без какой-то мелочи, были налицо.

А я тем временем приступил к допросу Банати. Впрочем, это был даже не допрос, а спокойные, хоть и горькие признания; еще точнее, пожалуй, глупопечальная повесть об искушении и падении человека.

Иштвана Банати и Ласло Немеша объединяли одинаковый возраст, образование, общие интересы и, в общем-то, похожие запросы. Немеш был холост, Банати — женат, молодой человек часто хаживал к супругам ужинать, а когда жена работала в ресторане вечером, приходили к ней оба и опять-таки были втроем. Летом 1961 года дружба их была еще молодой, но уже весьма задушевной. На своем мотоцикле Банати во время летних каникул ездил по округе, в курортные местечки, где можно неплохо поразвлечься, но почти всегда возил с собой молодую, симпатичную подругу жизни. Они были молоды. Банати вел себя как образцовый муж. Другие женщины его не интересовали, он любил свою жену. Однако холостяка Немеша не удовлетворяли те тайные связи, которые были у него с женщинами на заводе, в конторе, в городке. Впрочем, они, эти связи, всегда наталкивались на трудности: девушки вели себя с ним осторожно, да и на квартире, которую он снимал, хозяйка поставила условие: гостей женского пола здесь быть не должно.

Поэтому по субботам Немеш, как правило, уезжал из городка часто к родителям, жившим по соседству, у Балатона, или в другие курортные поселки на берегу живописного озера. Но чаще всего ездил в Кечкемет. В то лето он не раз уговаривал Банати поехать куда-нибудь на мотоцикле. Учитель любил мотоцикл и часто, уступая просьбам Немеша, брал его с собой. Но бывало, что и у жены находился свободный денек, ей тоже хотелось поездить по округе, и тогда Немеш садился на поезд, хотя это было ему явно не по душе. Он и сам купил бы себе мотоцикл, только зарплаты на это не хватало. Конечно, родители могли бы помочь, ведь выручали же они его в других случаях и более крупными суммами. На холостяцкую жизнь, развлечения, одежду уходила вся зарплата.

На допросе Банати рассказывал:

— Ласло не раз говорил, мол, есть у него родственничек за границей, какой-то троюродный брат отца, надо лишь разыскать его. И он начал писать ему письма по тому адресу, какой сохранился у отца еще от давней переписки. Я этих писем не видел, знаю о них со слов Немеша. Письма шли, шли, а ответа на них не было. Затем он начал писать другим родственникам, и какой-то из них, наконец, прислал адрес дядюшки. О чем они переписывались со стариком, неизвестно, но с тех пор я то и дело слышал от приятеля, дескать, скоро получит он от своего родственника машину новой марки, очень красивую; Я спросил у него: какова может быть пошлина на заграничную машину. С той поры он только и говорил, сколько придется платить таможенникам. Даже письмо написал им. А когда ездили на мотоцикле, стоило ему увидеть машину западной марки, спрашивал у владельца, какую пошлину пришлось тому платить. Ответы были неутешительны, и однажды он мне даже сказал, когда мы, как сейчас помню, сидели в кафе на берегу Балатона втроем, мол, раз такая высокая пошлина, то машины у него не будет, ведь с зарплаты на нее не сэкономишь. Жена моя заметила, что и содержание машины тоже вещь дорогая, по мотоциклу знает, хотя он и расходует бензина и масла намного меньше, чем автомобиль. А тут еще всякий ремонт, то да се, словом, только успевай платить.

— Однажды Ласло мне заявил, — продолжал Банати, — будто нашел способ достать много денег. Я спросил, что это за способ. Он ответил, мол, дело не столь уж сложное. Я сказал, если есть сложности, на меня не рассчитывай. На другой или на третий день Ласло опять заговорил на ту же тему. Когда это было? В этом году, в конце лета, помню, неделя-две оставались до начала учебного года. Так вот, Ласло мне и говорит:

— За деньгами далеко ходить не надо, здесь они, совсем рядом.

— Где же? — спросил я.

— На заводе, — сказал он.

— На каком заводе?

— На нашем, где работаю, — ответил он. — Надо только взять их.

— Ей богу, думал, дурачится парень. Что значит, надо только взять их? Нет никакой двусмысленности, но именно поэтому всерьез и не думалось. Я даже одернул его однажды: прекрати, говорю, глупости болтать, слышать больше не хочу. А он свое, и так все чаще и чаще, дескать, деньги на заводе и их не очень-то бережно хранят. Зарплата рабочих. Раз в две недели привозят из банка, раскладывают по конвертам, а затем раздают. Если захотеть, можно спокойно взять всю сумму, комар носу не подточит.

Его болтовня начинала раздражать меня. Как-то раз я сказал ему, если не прекратит, не буду с ним разговаривать. А если узнаю, что хоть единым словом обмолвится об этом в присутствии моей жены, просто изобью. Несколько недель мы были в ссоре, он к нам не приходил, я тоже не разыскивал его. Жена даже спросила, что произошло между нами. Я ответил: Ласло занят по работе, а у меня хлопот в школе хоть отбавляй — начало учебного года. Да и нельзя же быть все время вместе. Но жена этому не поверила, взяла и спросила у Ласло, из-за чего поссорились. Ласло скрыл причину разлада, сказал, что я задрал нос из-за какой-то мелочи и вообще веду себя по отношению к нему не по-дружески. Жена сделала мне упрек и сообщила, что на завтрашний вечер пригласила Немеша к нам на ужин. Ласло пришел и, слава богу, не упоминал о своей глупой выдумке. Я думал, может отрезвел, покончил с фантазиями.

Оказалось, нет. На другой день пришел ко мне на тренировку, дождался конца и проводил до дому. На улице вновь начал говорить о том, что он все продумал: если два умных человека возьмутся за это дело, все будет шито-крыто. Все можно рассчитать, риска никакого. Осуществим замысел, когда уверенность будет на все сто! А не получится, ничего страшного не произойдет, небольшое приключение, поиграли немного. Я снова оборвал его, наговорил всяких грубостей, сказал, мол, такого идиота в жизни не видал. А он лишь смеялся и отвечал: вот когда у нас будет уйма денег и я поменяю свою развалюху на шикарное авто, то заговорю по-иному и всю жизнь буду благодарить его.

— Возможно, тогда мне надо было быть понастойчивее, но у меня не хватило решительности. Вся затея казалась мне настолько глупой, что от злости, да и от бессилия, а может, по слабости я плюнул на все. Ласло же начал планировать операцию, вдаваться в детали, о чем меня не ставил в известность, наверное, боялся, что отвергну его замысел. Одному ему дело было не под силу, он нуждался во мне. Теперь-то я понимаю, почему он так нажимал на меня, и дружба тут была не при чем, хотя он и твердил о ней. Ему нужен был сообщник. Иногда, правда, он говорил мне, что надо достать ключ от сейфа и заказать дубликат.

— Только позже я узнал, что он хочет вовлечь в дело и мою жену, возможно, для того, чтобы скомпрометировать ее, дескать, если догадается обо всем, будет молчать. Он отдал ей добытый ключ от сейфа, сказав, что это ключ от квартиры приятельницы его друга, очень срочно надо заказать еще один ключ, пока не вернулся муж, причем сделать все втайне, чтобы никто не догадался, поэтому дружок и попросил его, а он просит мою жену, и все концы тогда, как говорят, в воду. Между нами троими отношения были таковы, что жена даже не удивилась просьбе. Правда, ее смутило, почему даже мне рассказывать об этом нельзя. Бедняжка, не знаю, что она подозревала, но на другой день обо всем мне поведала. Правда, к тому времени Ласло взял у нее ключ, потому что слесарь, к которому она его принесла, отказался делать дубликат срочно. Я сказал жене: возможно, у Немеша свои делишки по женской линии, просто ему стыдно признаться. А самому Ласло заявил: его намерения меня больше не интересуют, прошу нас исключить из своих замыслов. Я и слышать не желаю больше об этом деле, а тем более моя жена.

Ласло покаялся, что ошибся, обратившись к моей жене — нельзя было показывать ключ местному слесарю. Он-де найдет иной способ.

— Находи какой угодно способ, — сказал я ему, — но мне можешь о нем не сообщать.

— Прошло две-три недели, не помню точно, о деньгах мы не говорили. Ласло по-прежнему приходил к нам по вечерам ужинать, вместе ходили в ресторан, когда жена работала во вторую смену. Словом, все шло как прежде. Он снова говорил о конкурсе, на который подал документы, о должности ассистента профессора, о своих планах. Сказал, что спланировал свою жизнь на все следующее десятилетие, по крайней мере, до сорокалетнего возраста. Что будет потом, неизвестно, ведь это так далеко. А пока он будет жить правильно, разумно, содержательно, приложит для этого свои способности и молодость. Чтобы не пришлось в старости упрекать себя за то, что упустил какие-то возможности. Тогда ведь поздно будет наверстывать. Хочет учиться упорно, много. Посвятит себя науке, не будет разбазаривать свой талант и духовные силы по мелочам. В ближайшем десятилетии денежный вопрос его не интересует; приобретение знаний, научная работа — вот его цель. Главное — к четвертому десятку он хочет иметь имя и ранг в своей профессии. Вот так он говорил. Жена нет-нет да и перебивала его, мол, как собирается он сочетать свои возвышенные планы с желанием пользоваться молодостью, веселиться, развлекаться. Ласло отвечал, что одно дополняет другое, от этого жизнь человека становится полноценной. Жена возражала — для этого нужны немалые деньги, а уход в науку — это еще не обязательно масса денег. Здесь Немеш, как правило, говорил о своем богатом дядюшке, который пишет ему теплые письма и обещает помощь. Скоро, говорил он, от него придет подарок — автомобиль, а потом, может, удастся выжать из старика и побольше: он будет присылать ежемесячно кругленькую сумму.

— Жена завидовала ему: вот ведь как устроил свои дела. А я ей свое: Ласло должен завидовать нам, у нас есть все, что приносит в жизни радость, даже и без дядюшки в Америке. Жена согласилась со мной. Особых забот у нас в общем-то нет, но красивое спортивное белое авто она все же приняла бы в подарок. Я разозлился. На какие средства будем содержать машину? Может, пойти воровать, чтобы хватило денег? Жена, бедняжка, не понимала, почему я так злюсь, и пыталась меня успокоить. Больше мы об этом не говорили. Мотоцикл удовлетворял все мои запросы. Сначала я думал, что и мечты жены тоже. Во всяком случае, я уже сказал, больше мы об этом не говорили, и я не знал ее мыслей. Но теперь меня раздражало ее молчание, особенно, когда Ласло болтал о своем.

— А о своих планах он говорил все чаще и чаще. Бранил завод, наш маленький городишко, здешнее общество, словом, все. Ждет не дождется, когда перейдет в свой научный институт. Советовал и мне, мол, поехали вместе, учителя физкультуры везде нужны, устроюсь, а жена найдет местечко в общепите. Тем более что мы так сдружились и ему жаль терять в нас хороших друзей. С дядюшкой у него все налаживается, и он-де поможет нам в переселении, а может, даже в бо́льшем.

— Моей жене это не понравилось, переполнилась чаша терпения и у нее. Она сочла это пустой болтовней, глупым бахвальством, не имеющим под собой никакой почвы. Обещает, ничего не имея или намереваясь иметь в весьма туманной дали! Если даже он и будет получать ежемесячную помощь, то быстро сообразит, — так оно и бывает, — что надо ему еще больше. Она даже сказала ему: «Не надо нам ничего обещать, утрясай дела с институтом и со своим дядюшкой. А мы останемся друзьями даже и тогда, если из этого ничего не получится».

— Я был рад такому повороту, Ласло — нет. При мне он сказал моей жене: не будь я таким тюфяком, нам жилось бы гораздо лучше.

— Однажды Ласло попросил меня отвезти его на мотоцикле в город Байя, сказал: срочное дело там у него. Я дождался его у завода, он занял место на седле, и мы отправились в путь. Остановились около хозяйственного магазина, он вошел, я ждал его на улице. Вскоре он вернулся, держа в руках болванку для ключа из алюминия. Попросил меня подождать еще немного, надо, мол, зайти к слесарю. Кустарь жил несколькими домами дальше, и Ласло зашел к нему. Минут через двадцать — двадцать пять он вышел, в руке у него был готовый на вид ключ.

— Знаешь, зачем это? — спросил он меня.

— Наверно, хочешь открыть этим сейф.

Он ответил: «Это еще не сам ключ, а заготовка, но окончательно подогнать его можно только дома».

— Шли дни, и однажды Ласло, будто между делом, заметил, что испробовал ключ, но он еще не подходит к замку. Прошло еще несколько дней, и он снова сказал то же, что и раньше, но добавил, что теперь испытания проходят успешнее. Я спросил, что это значит. Он пояснил: ключ уже поворачивается, но не полностью.

— А как тебе удается пробовать ключ? — спросил я, все еще не веря в его затею. И он рассказал. В комнате, где стоит сейф, всегда кто-то есть, а старик-кассир, когда уходит, запирает дверь. Но Ласло выбирает такой момент, когда кассир в комнате один. Хорват — его давний приятель, можно сказать, друг. При встрече беседуют о многом, а еще их связывает любовь к спорту. Старик выписывает спортивную газету, и Немеш ходит к нему читать ее, причем регулярно. Разложит ее поверх кассы, облокотится о сейф и читает. Все, как и раньше. Только сейчас он следит, чтобы свисающая часть газеты прикрывала несгораемый шкаф от главного кассира, а сам располагается так, чтобы вошедший в дверь не заметил бы, что делают его руки под газетой. Потом он вставляет ключ в замок и пробует его. Если не идет, чуть нажимает на ключ, и на мягком алюминии остается след, где бородка не проходит. Дома надфилем — сумел-таки раздобыть! — спиливает бородку, а на другой или на третий день, как удается, повторяет все снова.

— Вот так подбирал Немеш ключ к сейфу, а я, изумленный и удивленный, в каком-то странном оцепенении ожидал, чем же кончится это дело, в которое я все еще продолжал не верить. И однажды он объявил: повернулся! То есть ключ в замке повернулся. Лицо у него сияло от радости. Потом он еще несколько раз сообщал мне, что ключ работает не хуже настоящего. Это было недели две назад. Тут он стал высчитывать: зарплата будет тогда-то, вот и надо в тот день попробовать. Этим днем оказалось 12 октября.

Когда Ласло окончательно назначил день, я снова ужаснулся. Неужели этот псих отважится все-таки совершить свое дело? А затем удивился себе: почему я до сих пор еще сомневался. Уже только то, что он сделал, само по себе тяжкое преступление. Это я сказал и ему, добавив, что если есть бог, пусть он благодарит его за то, что не сидит за решеткой. А сейчас должен все прекратить, и как можно скорее. Он ответил, что не дурак бросить «дело», когда самое трудное позади. Если же я струсил и хочу выйти из игры, пожалуйста, он меня не держит. Его, конечно, я подведу страшно, потому что одному провернуть всю операцию трудновато, нужны два человека. От меня требуется немногое: стоять на улице и следить за обстановкой, а он войдет в помещение, откроет кассу и принесет ее содержимое. Готов со мной поделить все поровну, хотя ключ делал он один, да и вообще вся идея принадлежит ему. «Словом, подумай», — сказал он мне. Я ответил, что думать не о чем, с ним я не пойду и хочу, чтобы и он отказался от своей затеи. Нет, все уже готово — был ответ. Хорошо, он будет действовать один, но если его схватят, несдобровать и мне. Да и в его аресте буду повинен я, потому что не помог. О его замысле мне известно давно, знал я и о подготовке «операции», помогал даже ключ доставать, и после этого думаю выбраться сухим из воды? Не выйдет. — «Ах, так! — сказал я, — да я сейчас же сообщу о тебе в милицию» — Он рассмеялся. «Пожалуйста. Иди хоть сию минуту!»

— Я задумался над всем этим не на шутку. Неужто я и в самом деле так запутался? И жена моя тоже? Сопротивление мое было сломлено, и я согласился. Правда, смутно надеялся на какое-то чудо: что-то произойдет, и преступление не совершится. До того все это казалось фантастически нелепым…

— А дело двигалось быстро. Ласло рассказал, что у него подготовлено и алиби. День зарплаты удачно совпадает с юбилеем свадьбы его родителей. На этот день он отпросится с работы, уедет к родителям и вернется лишь 12-го утром, поездом. Это для всех. На поезд он сядет и позаботится, чтобы его видели как можно больше людей. Но от Секешфехервара я привезу его на мотоцикле, и до рассвета мы все завершим. Я согласился привезти его из Секешфехервара на мотоцикле. Жена работала в тот день в вечернюю смену до двух часов ночи, и ее можно было не посвящать ни во что. Работай она днем, не поехал бы я за Немешем! А так? Небольшая прогулка, не впервой, особенно летом, в тишине ночи, дорога пуста…

— Так все и произошло. Я привез Ласло из Секешфехервара, он сошел у своего дома. Я поставил мотоцикл у себя во дворе и вернулся к нему. Квартира, которую он снимал, была изолированной, имела отдельный вход со двора. Не очень-то заметишь, дома ли он, особенно если не включен свет. Немеш был наготове, и мы отправились. Он сказал, что у него имеется ключ не только от кассы, но и от всех нужных дверей. Ранее он этого не говорил, дескать, мелочь. Мне же надлежит слушаться его во всем и поступать, как он велит. Было уже за полночь. Мы старались идти по темной стороне улиц, со знакомыми не встречались.

Метрах в ста от заводских ворот Ласло предложил мне поотстать, держаться в темноте и наблюдать вокруг. Если замечу опасность, — но только действительно реальную! — должен свистнуть, резко, сильно. Если он подаст мне знак — поспешить к нему на помощь. Если его заметит вахтер, я должен отвлечь внимание на себя (мне ведь бояться нечего, я далеко от ворот, старик меня не знает, и в темноте я смогу скрыться). Пока сторож будет занят мной, Немеш тоже даст ходу. Другой опасности ожидать не приходится.

— Так все и было. Я укрылся в тени и наблюдал, что делает Ласло. Он прошел мимо проходной, потом вернулся, еще раз прошел, поглядывая на будку вахтера. В проходной горел свет, и издали было видно старика, сидящего у стола и наклонившегося вперед. Вероятно, он спал, облокотившись о стол. Миновав вахтерскую, Немеш ловко перемахнул через ограду, перебежал ярко освещенную часть двора и притаился у входа в здание заводоуправления. Здесь он был уже невидим для вахтера. На улице царила тишина. Ласло быстро открыл двери и скрылся в здании. Не прошло и пяти минут, как он появился с двумя бумажными мешками. Немного постоял в дверях, затем спокойно перешел освещенный двор. Я ждал его у забора. Он передал мне мешки и попросил подождать, пока он вернется в здание и принесет мою спортивную сумку. На это ему понадобилось не больше одной-двух минут. Вот он снова прошел через двор, перелез через ограду, и мы тотчас же скрылись в темноте на противоположной стороне улицы. Немного постояли там, затем заглянули в проходную. Вахтер за стеклом сидел все в той же позе, наклонившись вперед, по-стариковски дремал и явно ничего не заметил.

— Не спеша, как досужие люди, мы направились на квартиру к Немешу. Там начали потрошить конверты. Сначала мы выгребали из конвертов все до единой купюры, но дело шло медленно. Пришлось поторапливаться — время летело, мне до двух надо было еще успеть к жене в ресторан и проводить ее домой. Ни за что на свете я не хотел, чтобы она о чем-то догадалась. Хотя мы и спешили, удалось опустошить лишь половину конвертов. Их мы затолкали в спортивную сумку, и Ласло взялся спрятать ее вместе с оставшимися полными конвертами у себя на квартире. Остальные деньги взял я, чтобы с утра укрыть их где-нибудь в школе.

— На другой вечер Ласло ужинал у нас, и, когда жена вышла в кухню, я быстро сказал ему: деньги спрятаны под полом на складе спортивного инвентаря. Немеш тоже сообщил о том, что успел сделать: дома оставлять деньги было опасно, поэтому бумажный мешок, полный конвертов с деньгами, он спрятал на пустыре между милицией и мельницей, у забора под кустом, а пустые конверты в моей спортивной сумке бросил в канал. Это сообщение меня взбесило. Я понял, что он совершил ужасную глупость. Найди сумку кто-нибудь, и мы пропали. Ласло упорствовал: никто ее не найдет, она тут же пошла ко дну. А мешок с деньгами — тем более. Кому придет в голову искать по кустам возле милиции? Так мы спорили, пока не вошла жена с ужином. Она слышала наши возбужденные голоса, а увидев мое лицо, поняла, что мы опять поссорились. Но сколько она ни допытывалась о причине ссоры, я не сказал ей ни слова.

— Извлечь деньги из кустов мы уже не успели: в тот же день нагрянули следователи из столицы, даже собак-ищеек привезли, и мы испугались. С тех пор не ем, не сплю, сам не понимаю, жив я или уже мертв. Ей богу, сразу стало легче, когда наконец-то смог рассказать вам обо всем…

Да, по лицу Банати заметно было, что с души его упал камень. Бедняга! Я и впрямь пожалел его. Но это было, как говорится, уже частное дело. Я жалел в нем человека, а преступника осуждал.

Подробные допросы Ласло Немеша и супруги Банати, по сути дела, лишь подкрепили показания Банати. Расхождение состояло лишь в том, что Немеш первоначально хотел было все свалить на Банати, дескать, это его затея и он вовлек его в дело. Однако вскоре инженер сник и повел себя просто жалко: стал на колени, умолял отпустить его, даже деньги обещал, если мы устроим ему побег. Все это вызывало не сожаление, а омерзение.

Непричастность супруги Банати к делу полностью подтвердилась. Бедная женщина до самого дня суда, пока услышала признание мужа, не могла поверить, что тот мог совершить такое преступление.

Решением суда степень виновности Немеша и Банати была признана одинаковой. Наказание они получили тоже равное: по пятнадцати лет тюрьмы каждый.