Заповедное место

XLVIII

Эмиль вошел в помещение Конторы, опираясь на костыль. На входе он поцапался с бригадиром Гардоном, который не мог понять, что нужно этому человеку и при чем тут собака. Данглар явился на работу горделивой походкой, в светлом костюме: этот факт вызвал комментарии, однако обсуждался далеко не так бурно, как арест Поля де Жослена, потомка Арнольда Паоле, чья жизнь была загублена вампирами из рода Плогойовица.

Ретанкур, возглавлявшая партию строгих материалистов, с самого утра выдерживала нападки умеренных. Эти любители витать в облаках упрекали ее в том, что она еще с воскресенья неоправданно сузила рамки расследования, исключив версию о вампирах. Хотя Меркаде говорил ей тогда: у людей в голове может быть что угодно. «А в животе у людей бывают шкафы», — подумал Данглар. Положение осложняла невнятная позиция Керноркяна и Фруасси, которые уже готовы были поверить в существование вампиров. Их смущало, что тела мертвецов не подверглись разложению: как объяснить этот факт, неоднократно подтвержденный очевидцами и зафиксированный в исторических источниках? Под крышей парижской Конторы в миниатюрном масштабе, но с не меньшим ожесточением повторился спор, раздиравший Западную Европу во втором десятилетии XVIII века. Как показала дискуссия, за прошедшие триста лет ясности в этом вопросе не прибавилось.

Полицейских озадачивало все то же: показания перепуганных людей, которые находили в гробах мертвые тела «цветущего вида, не тронутые тлением», источавшие кровь из всех отверстий, покрытые новой, упругой кожей — сброшенная старая кожа и старые ногти лежали на дне могилы. Но у Данглара с его необъятными познаниями нашлись ответы на все загадки. Он знал, почему тела в могилах не истлевают (оказывается, это бывает не столь уж редко), и даже мог объяснить такие непостижимые явления, как крик вампира, пронзенного осиновым колом, и вздохи жевак. Коллеги уселись вокруг него, ловили каждое его слово: в развитии дискуссии наступил напряженный момент, когда наука должна была одержать очередную, пусть и не окончательную, победу над мракобесием. Данглар начал говорить о газах, которые выделяются в процессе тления и, если в могильной земле присутствуют определенные химические вещества, иногда не выходят наружу, а скапливаются внутри трупа, надувая его, как мяч, натягивая кожу, — но эту речь прервал грохот перевернутой миски, донесшийся с верхнего этажа, а затем вниз по лестнице вихрем пронесся Купидон, направляясь к посту дежурного и не обращая ни малейшего внимания на препятствия. Однако он приветственно тявкнул, когда поравнялся с ксероксом, на котором, свесив передние лапы, возлежал Пушок.

— Здесь мы видим, — произнес Данглар, провожая взглядом ошалевшего от радости пса, — здесь мы видим нечто, равно удаленное от знания и от суеверия. Это любовь в чистом виде, безудержная, нерассуждающая. У людей она встречается крайне редко и сопряжена с большими опасностями. И все же Купидон не забыл о хороших манерах, он попрощался с Пушком, выразив ему свое восхищение, а также сожаление по поводу предстоящей разлуки.

Пес вскарабкался на Эмиля, распластался у него на груди, пыхтел, лизал ему лицо, царапал когтями рубашку. Эмилю пришлось сесть, этот ветеран уличных драк положил голову на спину Купидона.

— Навоз на собаке оказался тот же, что был внутри твоего фургончика, — сказал Данглар.

— А любовное письмо старика Воделя? Оно пригодилось комиссару?

— Еще как пригодилось. Привело его в вонючий склеп, где он чуть не умер.

— А проход через подвал мамаши Бурлан? Он ему пригодился?

— Еще как. Привел его прямо в лапы к доктору Жослену.

— Мне этот позер никогда не нравился. А где начальник?

— Хочешь его видеть?

— Да. Я не хочу, чтобы он осложнял мне жизнь, мы можем уладить это дело полюбовно. Я оказал ему помощь, так что теперь он у меня в долгу.

— Какое дело?

— Я буду говорить только с начальником.

Данглар набрал номер Адамберга:

— Комиссар, докладываю обстановку. Купидона невозможно отодрать от Эмиля, а Эмилю надо поговорить с вами, чтобы уладить дело.

— Какое?

— Понятия не имею. Он будет говорить только с вами.

— С ним лично, — важно произнес Эмиль.

— Как он себя чувствует?

— Выглядит неплохо, на нем новый пиджак с синей брошкой в петлице. Когда вы приедете?

— Я на пляже в Нормандии, Данглар, скоро вернусь.

— Что вы там делаете?

— Мне нужно было пообщаться с сыном. Нам удается понять друг друга, хотя мы оба не блещем красноречием.

Естественно, подумал Данглар. Малышу Тому не исполнилось и года, он еще не умеет говорить.

— Я же вам сто раз повторял: они не в Нормандии, они в Бретани.

— Я имею в виду другого сына.

— Какого… — начал Данглар, но не смог закончить фразу. — Какого другого?

В нем закипела ярость. Этот мерзавец с присущей ему безответственностью прижил сына на стороне, когда Том был еще в колыбели.

— И сколько лет этому другому?

— Восемь дней.

— Мерзавец, — прошипел Данглар.

— Да, майор, вот такие дела. Я был не в курсе.

— Вы каждый раз не в курсе, черт возьми!

— А вы никогда не даете мне договорить, Данглар. Для меня ему восемь дней, а для всех остальных — двадцать девять лет. Он сидит рядом с мной и курит. У него забинтованы руки. Этой ночью Паоле пригвоздил его к креслу эпохи Людовика Тринадцатого.

— Кромсатель, — слабым голосом произнес Данглар.

— Совершенно верно, майор. Кромс. Армель Лувуа.

Данглар посмотрел невидящим взглядом на Эмиля и Купидона: ему нужна была секундная пауза, чтобы проанализировать сложившуюся ситуацию.

— Вы употребили это слово не в прямом смысле, да? — спросил он. — В данном случае «сын» следует понимать как приемыш, воспитанник или что-то в этом роде?

— Нет-нет, Данглар, он мой родной сын. Вот почему именно он должен был стать козлом отпущения: Жослену это доставляло особое удовольствие.

— Как-то не верится.

— А Вейренку вы поверите? Ну так спросите у него. Это его племянник, и он вам расхвалит его до небес.

Адамберг полулежал на песке, выводя пальцем незамысловатые узоры. Кромс, сложив руки на животе — ему сделали местную анестезию, и боль прошла, — расслабленно грелся на солнышке, словно кот на ксероксе. Данглар мысленно просмотрел все фотографии Кромса, какие были в газетах: он пытался найти в этом лице знакомые черты. К своему ужасу, он понял, что Адамберг сказал правду.

— Не пугайтесь, майор. Дайте мне Эмиля.

Данглар, не сказав больше ни слова, протянул телефон Эмилю, который тут же отошел к двери.

— Твой коллега идиот, — сказал Эмиль. — Никакая это не брошка, это булавка, чтобы есть морских улиток. Я заходил в дом и забрал ее.

— Тосковал по прошлому?

— Ага.

— Что за дело ты хотел уладить? — спросил Адамберг, усаживаясь.

— Я тут подсчитал кое-что. Получается, с меня в общей сложности девятьсот тридцать семь евро. Но я теперь богатый, я могу их возместить, а ты обо всем забудешь, приняв во внимание, что я рассказал про любовное письмо и про коридор между подвалами. Согласен?

— О чем я должен забыть?

— О деньгах из секретера, черт возьми. Сегодня чуть-чуть, завтра немножко, а в итоге набралось девятьсот тридцать семь евро. Я подсчитал.

— Я понял, Эмиль. С одной стороны, как я уже тебе сказал, разбираться с этими деньгами — не моя обязанность. С другой стороны, не стоит ворошить прошлое. Вряд ли Водель-младший, у которого ты оттяпал половину наследства, будет счастлив узнать, что ты обкрадывал его отца, и вряд ли он утешится, если ты вернешь ему девятьсот тридцать семь евро.

— Угу, — задумчиво произнес Эмиль.

— Так что оставь их себе и держи рот на замке.

— Усвоил, — сказал Эмиль, и Адамберг подумал, что он, скорее всего, перенял это словечко у санитара Андре из больницы в Шатодёне.

— Так у тебя есть еще один сын? — спросил Кромс, садясь в машину.

— Совсем малыш, — ответил Адамберг и показал, какой он маленький, словно возраст сына мог упростить ситуацию. — Тебе это неприятно?

— Нет.

Кромс, вне всякого сомнения, был человек сговорчивый.