Заряна-печальница

Оттаявшей земли

Улыбчивы глаза

Таят былых веков заботы и тревоги.

Как дедам и отцам,

Зыбучая лоза

Мне кланяется низко у дороги.

Мы исходили тысячи дорог,

Но лишь единственной верны,

Верны до гроба.

Апрельская земля,

Я без тебя не мог,

Не мог забыть о доле хлебороба!

Она приходит полою водой,

Улыбками веселыми проталин,

Подснежника застенчивой звездой

И муравой оттаявших прогалин.

Звезда далекая моя,

Моя планида в буйстве лета,

В болотинах затерянная где-то!

А может —

Заблудился я?

Густой ольховою лозой

Мои позарастали тропы

В страну отца,

Где терпкие укропы

Встречают солнышко

Слезой.

Где рожь,

Как в давние года,

Ютится у трясины робко.

И в тихом хлебе

Выбитая тропка

Уводит в мох,

Где клюква да вода.

По той тропе

Уйти легко,

Уйти и сгинуть в зябкой сини,

Где по утрам

Задумчивый осинник

Туманы пьет, как молоко.

Я сам туманы эти пил,

Под стать березам и осинам,

Не потому ль

В краю мшаринном

Я ничего не разлюбил!

Собирались журавли на мшарине,

На мшарине,

Будто на перине, —

Здесь не только танцевать,

Ходить невмочь!

С каждым днем короче день,

Длиннее ночь.

По кустам гуляет ветер,

Как по гуслям,

Что ни прутик —

Отзывается грустью.

Проплывают грузно тучи кораблями,

Переполненные долгими дождями.

Молодые веселятся —

Ну и пусть!

Не для них, как видно,

Осени грусть.

Только старый знает цену расставанью.

Встал в сторонке,

Подперев себя ногой:

Видит он

Такие расстоянья,

Слышит ветер —

Верховик тугой.

Старый знает:

С ветром шутки плохи,

Не найдешь и выверенный путь.

Взмахи крыльев

Тяжелы, как вздохи,

И назад

Уже не повернуть.

Верховик подвластен

Молодому,

Годами не битому крылу.

Видятся,

Всё видятся седому

Вожаки,

Упавшие во мглу!..

Он стоит,

Но нет ему покоя:

Время,

Время стаю подымать…

И зачем придумано такое,

Что куда-то надо улетать!

Ночь,

Пскова,

Шеломы колоколен

Стерегут Россию тыщи лет.

Я не спать ночами волен, —

Волен

Белой ночью бодрствовать поэт.

От дремотной башни Кутекромы

Заводские трубы мне видны.

И слышны баталий давних громы,

Всплески колдовские старины.

Сверстники простят великодушно,

Что былину слышу в этот час:

Дым,

Огонь…

И колоколу душно.

Но гудит он, вслушиваясь в нас!..

Не жалей дремотного уюта,

Выспишься, успеешь, —

Быть поре, —

Погляди,

Как над Псковою круто

Башни подымаются к заре!

Давным-давно

Взошел на кручу:

Не встать виднее и слышней, —

А огнедышащие тучи,

Как необъезженных коней,

Хватать за молнии-постромки

Крестастой вскинутой рукой,

Стоять у «Крома» возле кромки:

Оберегать земли покой.

И первому

На всю округу

Благословлять в полет зарю.

На ветрах греться звонарю

В январскую студёну вьюгу.

А если что —

Ударить басом,

Да так,

Чтоб в новые лета

Не одолела пустоплясом

Забот житейских суета.

Тебе туристы —

Не помеха.

Как пыль — разноязыкость слов.

Под куполами бьется эхо —

Последний гром колоколов.

Стоишь со звонницей пустою,

И безголос,

И безъязык, —

Людской дивишься пестротою

И к этому давно привык.

Но колокол безгласый

Слышим —

Не слышать

Боже упаси!

И вечным эхом дышим,

Дышим!..

И жить нам вечно на Руси!

То не лебедь

Выходила из реки

И вставала

Белокрыла и легка —

Становили на Великой мужики

Церковь-крепость,

Словно песню, на века.

Поприладилась плечом к плечу артель.

На стене —

Сам бог и князь —

Мастеровой.

По земле идет, играючи, апрель,

Обжигает прибауткой ветровой:

«Ох ты,

Каменщиков псковская артель,

Плитняков многопудовых карусель!

Балуй,

Балуй карусельной даровой,

Словно не было годины моровой».

Камнетесы на подручных:

— Наддадим! —

Прохлаждаются кафтаны под кустом.

Скинул рясу даже дьякон-нелюдим.

Ох не время нынче

Тешиться крестом!

Не в угоду

Злым и добреньким богам,

Не заради,

Чтобы слава вознесла, —

По горбатым,

По отлогим берегам,

Будто шлемы, —

Подголоски-купола.

Их оглаживали дальние ветра —

От восточных гор

И западных морей.

Поосыпано вороньего пера

У крещеных не крестом монастырей

И незваный

Часто жаловал гостёк

Не молиться на резные купола…

Только срок начальной силы

Не истек —

Та лебедушка стоит белым-бела.

Позабыты именитых имена,

Что звенели на устах

Семи ветров.

Но поныне мы хмелеем от вина,

Поминая безымянных мастеров.

То не песня в поднебесье лебединая,

Перед бурей

Не птенцов скликают гуси, —

Взрокотали звончатые гусли.

Шли калики с прибаутками да охами

По векам, как по ступенькам.

В стольный град

Заявилися ватажно скоморохами:

Слушай гусельки —

Кто рад и кто не рад!

Смерды слушали —

Душою приосанились.

А монахи да ярыжки —

Прячут нос:

Чуть стемнело — к володыке,

Земно кланялись,

Спешно стряпали на вольницу донос.

И затеялось гонение на звончатые…

Только видано ль, —

Чтоб песню на Руси

На кресте распяли и прикончили!

Наши деды гусли пронесли

Через все кресты и все запреты,

Деды —

Безымянные поэты!

Прости, отец,

Что память я тревожу.

Так воды вешние

Тревожат землю-мать.

Я понимаю,

Может, и негоже

Житейской суетой ушедших донимать.

Но мы без вас

Подобны пустоцвету, —

Луга без трав,

К зиме — пустая клеть.

Забывшим вас

Не улыбаться лету

И малого пути не одолеть!

О ваших днях

Рожденья и кончины

Пускай себе молчат календари.

Вы — наши

И великие почины,

И завтрашних дорог поводыри…

Не зря, отец,

В низинном нашем крае,

Со мной встречаясь,

Мужики опять,

На «о» по-псковски

Крепко упирая,

И о тебе

Не прочь потолковать.

Отвыкли мы от цокота копыт,

Но с давних пор

Звенит он в наших душах,

Как в позаброшенных церквушках

Под куполами давний звон гудит.

На все лады

Не только в городах

Поют заливисто веселые моторы.

Нам по плечу подлунные просторы,

Мы с веком

Вроде бы в ладах.

Так почему ж,

Завидев иногда

В строю машин

Обычную повозку,

Мы замираем возле перекрестка,

Как будто с ней

Простились навсегда?

И раз в году,

На празднике Зимы,

Коней впрягаем

В сани с бубенцами

И норовим гнедых потешить сами,

И, словно дети,

Радуемся мы?!

В душе моей российские Иваны

Как звезды в небе, —

Нету им числа:

Оратаи,

Ваятели,

Смутьяны

И мастера иного ремесла.

Коль памятью не слаб —

Бери повыше:

Князей,

Царей Иванов

Знала Русь.

…Иван мой спит,

Пожалуйста, потише!

Но зашумите —

Я не рассержусь.

Ведь и в России

Кое-кто из русских

Улыбится ехидно:

«A-а, Иван…»

Безродным душам,

Маленьким и узким,

Доныне снится:

Русь — не океан…

В сараи,

Как в музеи,

Спрятав сохи,

Мы землю нынче пашем всё равно,

И на заре космической эпохи

Земная суть —

Обычной ржи

  зерно.

И пусть наш век,

Как паруса тугие,

Орбиты рвет,

Ликуя и грозя.

Хоть Русь теперь не та

И мы другие,

Но без Иванов

Нам — никак нельзя!

Позади, впереди

Разлилась непролазь:

На проселке грязь,

На обочине грязь.

По брезенту гудит,

Выкаблучивает дождь.

— Стоп, шофер, погоди:

Тут и пеше не пройдешь!

У шофера на висках

Засинели жилы:

«Газик» в глине, как в тисках.

— Выходи, Данила!..

За бугром трактора,

Силосные кручи,

Трактора, видать, с утра

Ужимают кучи.

Мы подходим:

— Так и так,

Помогите малость.

— Подсобить мужик мастак, —

Говорят, —

Случалось!..

У самих в глазах смешок,

Словно дождь колючий:

— На-ка вилы да чуток

Покидай на кручу!

Захмелев, мой тихий дед,

Эх, куражился!

Повстречаться с ним

Сосед

Не отваживался.

И добро бы дед шумел

Перед бабкою.

Перед бабкою не смел:

Бабка — тяпкою.

Шел, крамольник,

Сам себе

Воля-вольница.

Дед ни власти, ни судьбе

Не поклонится.

А иначе

Чем проймешь

Жисть проклятую…

Только бабку не вернешь,

Конопатую.

Налетала с помелом

Черным коршуном…

Ох и тешилось село,

В смехе корчилось!

Дед себя —

В тугую грудь,

Будто в колокол…

И свершал обратный путь

К дому волоком.

Километрах в ста от Пскова,

Возле Тушиных болот,

Есть деревня, право слово,

Не деревня —

Сто забот.

Не успеет под капелью

Воробей перо омыть, —

Трактора гудят апрелю

Стоголосо:

«Будем жить!»

Молодухи за деревней,

На разливе,

У реки,

По привычке стародревней

Звонко бьют половики.

И дедам столетним

Дела

Тоже хватит по весне:

Старым вот как надоело

Греться солнышком во сне.

Окружили у правленья

Агрономшу

Брадачи:

Преподносят наставленья,

Словно в праздник калачи.

А над ними май,

Как мячик,

Кинул солнышко в зенит.

И, суля земле удачи,

Новосел-скворец звенит.

Мы не густо о доярках

Сочиняем песен:

Нет на фермах красок ярких,

Хлев Пегасу тесен.

Для него подайте воздух

И простор из края в край,

Для него гоните звезды —

Не какой-нибудь сарай.

На худой конец — мураву,

Чтоб нырнуть в ее уют…

На дворе ж —

Коров орава

Ту мураву знай жуют.

Не до рифмы, если толком

Погостишь тут как-нибудь!..

Почему же комсомолкам

По плечу и этот путь?

Знают больше?

Видят что-то

С высоты в семнадцать лет?

Ни забота, ни работа

Не впечатывают след

Ни в походку,

Ни в улыбку,

Не свели зари с лица.

Вот для них мураве зыбкой

Выстилаться до крыльца.

Над извилистой дорожкой

В полночь месяцу гореть,

Звездам сыпаться в ладошки,

Пальцы зябнущие греть.

Им опять вставать до света,

Окунаться в сто тревог…

Вот поэму бы про это,

Ну хотя бы в сотню строк!

Видит бог —

Не часты встречи…

— Угощаю нынче я.

Председателевы речи —

Ох не песни соловья!

Все проблемы,

Как двухрядку, —

Ничего, что под хмельком,

Перебрал он для порядку,

Припечатав каблуком.

Я сижу,

Речам внимаю:

То поддакну, то смолчу,

Кой-чего не понимаю,

Но, ей-ей, понять хочу!

Эту нашенскую землю

Снова чувствую спиной.

Как земля дожди,

Приемлю

Жгучий холод,

Зябкий зной.

Снова вижу деревеньку,

Что и нынче светит мне.

Согреваюсь помаленьку

На притушенном огне.

В окна осень смотрит хмуро,

Дед стучит на верстаке.

Разговаривают куры

На курином языке.

Ходит по двору подсвинок,

Носом пробует плетень.

Кот ленивый возле кринок

Стережет котовью лень.

Словно дрема

Нескончаем,

День улегся у ворот.

Бабка балуется чаем

После утренних хлопот.

День за днем течет,

Как в сказке.

Всё тут ясно, что к чему.

Мудрость дедовской закваски

С давних пор живет в дому.

Старый тоже

Старым не был —

Бедовал и воевал.

И, случалось,

Верил в небыль,

Что сбивала наповал.

Было всяко:

Ел мякину,

Лыко драл, растил овес,

Пас колхозную скотину…

Вот —

До пенсии дорос.

Старику теперь не к спеху

Торопить остатки лет:

Всей деревне на утеху

Телевизор сладил дед.

Ставит мачту и антенну —

В доме,

Как на корабле.

Надо видеть непременно,

Что творится на Земле.

Бабка,

Больше для порядка,

Поворчит на старика…

Пригорюнилась двухрядка

На столе у верстака.

Ох жарынь,

Ну и день —

Ни конца ни края, —

Сдвинув солнце набекрень,

Едет стог к сараю!

Под стогом тягач урчит

От натуги басом.

А в кабине

Как в печи,

Хоть бы кружку квасу!

Хоть воды

Один глоток,

Чтоб душа остыла!..

Марья шали уголок

Крепко прикусила.

За рулем перемоглась:

Не уйдешь —

Работа.

Ой, земли родимой власть,

Марьина забота!

С посвистами, вскриками

Рюмками звенит —

Свадьба многоликая

Катится в зенит.

Половицы охают

На особый лад.

Каблучищи грохают

Невпопад.

Вздрагивают бровушки

У девчат крылом…

Лишь осталась вдовушка

За столом.

Опустила синие,

Затаив тоску;

Бабий август инеем

Прикипел к виску.

Думы тучей вислою

Накатились вновь:

Где-то там,

  под Вислою,

Сгинула любовь.

Ей на долю выпало:

Всё одна,

  одна…

Не могла, да выпила

Горькую до дна.

Потому и сдобрены

Памятью-слезой

Свадьбы наши добрые,

Словно май грозой.

Я рос в краю,

Где дорожат копейкой

И знают цену черствому куску.

Березы там,

За старой водогрейкой,

Роняют в пруд весеннюю тоску.

Березам что,

Им на Руси — приволье,

Не то что вдовым бабам на селе.

Им нипочем любое семиполье —

Идут посевами, навеселе.

А вот немужним,

Кинутым и вдовым —

Кормить Россию

И растить ребят…

Июнь колышет веником медовым,

На крылья подымая голубят.

Июнь, июнь,

Качни сердца нелюбы

И зарони в забытые огонь,

Полынные,

Застуженные губы

Теплом улыбки запоздалой тронь!

Уже не за горами бабье лето,

Посентябрило загодя виски.

И никакого малого ответа

Не ждется

От березовой тоски.

Единственная грезится отрада,

Июнем прожитым висит на волоске,

Что, может быть,

Заботиться не надо

Об этом самом

Завтрашнем куске.

«Деревеньке, заряне-печальнице…»

Деревеньке,

3аряне-печальнице,

Не судьба называться селом.

Никогда не сидела начальницей

За высоким сановным столом.

Ей привычно

Руками натруженными

Угощать, —

Не самой гостевать…

На роду ей,

Как видно, присужено

Мужиков да солдаток рожать.

А солдата судьбина

Не сладкая —

Ой не все возвратились домой!..

Свет дивуется русской солдаткою,

Что не ходит по миру с сумой.

Ну а русична

Маялась с малыми,

Как могла подымала сирот

И глядела очами усталыми

На проселка крутой поворот.

Горькой доле своей не поддакивала,

Улыбалась сквозь слезы весне.

Залежалое горе выплакивала

Потихоньку от малых, во сне…

А сыны

(Из которых и я)

Подрастали.

Упреков не слыша,

Уходили в иные края,

Где, казалось им,

Небушко выше.

Ты стояла,

Глядела им вслед,

И молчала в печали сердечной.

С той поры —

И на тысячи лет —

Горесть,

Гордость твоя —

Бесконечны!

Полюшко виды видало,

Поле живет не с твое:

Горькие песни певало,

Тощее знало жнивье.

Межи стояли,

Как стены,

Только попробуй затронь —

Вспомнит межу непременно

В пасху христову гармонь.

Благословленные властью

И помолившись кресту,

Колья со злобною сластью

Бились на шатком мосту.

Пенясь, река завивала

Сбитых в крутые ключи…

В голос жена причитала,

Только кричи не кричи…

С майского ярого поля

В шаткое вдовье крыльцо

Веет голодною долей —

Углится бабье лицо.

Будь же ты проклята,

Клята,

В поле родимом межа!..

Нам ли не помнить, ребята,

Время стыда-дележа?

Нас,

Кто о межах по книжкам

Вычитал страшную суть,

Поле вздымало, как вышка,

В завтрашний день заглянуть.

Щедро оно одаряло

Нас прямотою борозд,

Выдало смалу орала,

В небе —

По пригоршне звезд.

В пожни

Мы к батькам послушно

Бегали, видно, не зря.

Зябкими росами души

Нам омывала заря.

Нрав непокорный и кроткий —

Псковским увалам сродни.

Валкой мужицкой походкой

Вышли в недобрые дни.

Помним не кровные счеты

Дедов в сивушном чаду —

Старосты знаем работу

Мы в сорок первом году.

Жилистый,

На руку крепкий,

Филька свой час не проспал.

Даже урядника кепку

Где-то, подлец, раскопал.

С хлебом на скатерти белой

Бил чужеземцам поклон…

Полюшко,

Что ж ты хотело?..

Старый вернули закон.

На поле Филька покоен —

Как же — евона взяла!

Щупает землю ногою,

Землю,

Что людям была

Радостью,

Родиной,

Болью,

В ней и восход и закат…

В бороздах крепкие колья,

Словно занозы, торчат.

Враз обескровились зори,

Криком хотелось кричать!..

Горькое плакало горе

В полюшке нашем опять.

Будто и не было детства.

Вот он —

Мужания срок.

Приняли дети в наследство

Мести нелегкий зарок.

В дружбу подпольную веря,

Мы в лопоухий бурьян

Ставили,

Словно на зверя,

Волчий на Фильку капкан.

И довелось посмеяться:

Фильке раздроблена кость.

Но матерям отдуваться

За малолеток пришлось.

Поняли:

Волчьи капканы

Надо сберечь про запас.

Слово с тех пор

  «партизаны»

Стало священным для нас.

В пади Сорокина бора,

В топи Соколичьих мхов

Нас проводили просторы

Под переклик петухов.

Шли по родимому полю,

Взяв его силу и страсть,

Чтоб усмехаться от боли,

Чтобы без крика упасть.

Волю неслыханной болью

Мы закалили, как меч.

Ради родимого поля

Можно ли сердце беречь?!

Можно ль тому удивляться,

Что мы вернулись опять?

Поле кричало нам:

«Братцы!» —

Руки тянуло обнять.

Во моем во полюшке —

Ни тропки, ни пути.

Трын-травою поле заросло,

Затянуло дымом,

Снегом занесло.

Стелются в нем жухлые кусты

Да стоит березонька,

А под ней—

Кресты!..

Я в том поле уцелел едва, —

Пожалела малого

Матросская братва:

Насмерть, до последнего,

Встали у ракит…

Красным цветом полюшко

До сих пор горит.

О время, время!

Плачут соловьи,

А вороны восторженно кричат…

Мне до сих пор

Грозят глаза твои

И душит по ночам

Сожженья чад.

Я видел сам:

Каратели в гумно

Людей швыряли,

Как поленья в печь…

Я сам — живой,

Но душу все равно

Мне от того сожженья

Не сберечь,

Огонь пылает с четырех сторон.

Вокруг солдаты

Курят не спеша.

А я в траве.

Горит моя душа,

И не сдержать никак

Проклятья стон.

Душа горит!

И через двадцать лет

Тревожат рощу плачем соловьи.

О время, время,

Мне дымы твои

И ныне заволакивают свет!

Людно и цветасто на вокзале…

Недругов

Не так у нас встречали.

Нашенское «милости прошу»

Ихнее «гут морген» заглушает.

Только я с поклоном не спешу,

Что-то мне под ложечкой мешает.

Из Германии гостей

Экскурсовод

Провожал глазеть на стены-кручи.

А в глазах моих

Былого тучи

Поднимались,

Кроя небосвод.

Я стоял

И в прошлое глядел:

Над Псковой

Молчали грозно башни,

Давний день,

Как будто день вчерашний,

Болью незабытою гудел.

Юнкерсов кресты

Опять в глазах,

Кажется, земля насквозь пробита

Бомбами.

Земля моя в слезах,

Кровью нашей русскою

Залита.

И не кто-нибудь — отец,

Отец

У стены под дулом автомата.

Без промашки

Бьет в упор свинец,

Смерть-свинец немецкого солдата…

Я ни в чём туристов не виню,

Их тогда и не было на свете.

За отцов

Не отвечают дети.

Но и память

Не предашь огню!

С годами тяжелее ноша

И осторожнее шаги.

Не скроет ямину пороша,

В тени не спрячутся враги.

Смотрю я ближе,

Вижу дальше,

Не ослепит и яркий свет.

Я не лечу,

Как глупый вальдшнеп,

С открытым сердцем под дуплет.

Мне прозевать зарю —

Потеря,

Как летом полю —

Суховей.

Я, время на минуты меря,

Ничуть не становлюсь скупей.

И мера радости иная,

И горя мера уж не та.

Но Русь

Ржаная и стальная

Не канет в прошлые лета.

Иные у нее орбиты,

Но взлет ее у той межи,

Где у печальницы-ракиты,

Навылет пулями пробиты,

Солдаты держат рубежи.