Здесь начинается Африка

ВДОЛЬ СЕВЕРНОЙ КРОМКИ АФРИКИ

Продолжаем наше путешествие на восток Алжира. Плодородные равнины, покрытые виноградниками и цитрусовыми, чередуются с холмами и горами, все более возвышающимися к югу от побережья. Один небольшой городок сменяется другим: Руиба, Регайя, Айн-Тайя, Альма, Бумердес, Фигуйе, Менервиль…

Центр Великой Кабилии Тизи-Узу расположен вдали от моря. Когда-то это была одна лишь крепость, занявшая небольшой холм, откуда турки наблюдали за гористой местностью. Во второй половине XIX века крепость быстро превратилась в селение, а селение — в город. Теперь это крупный торговый и административный центр. На главной улице города — памятник жертвам освободительной войны алжирского народа — черный барельеф на белом обелиске. Как пишет поэт Мурад Бурбун:

Такие памятники будут сопровождать нас потом в течение всей поездки по северу Алжира — независимость страны приобретена ценой немалых потерь, и народ свято чтит имена погибших борцов.

Тизи-Узу встречает нас выставкой художественных ремесел. В двухэтажном павильоне экспонируются изделия местных мастеров — из меди и бронзы, из керамики, дерева, травы или из пальмовых листьев. Многие из них своим совершенством спорят даже с замечательными музейными экспонатами. Да в этом и нет ничего удивительного. Творческие способности народа сейчас культивируются, ежегодно проводится не один конкурс по различным отраслям ремесленного искусства. И потом почти в каждом городе мы будем видеть буквально россыпи местных изделий, привлекающих на базарах покупателей своей оригинальностью и самобытностью. Простота и наивность форм в них удивительно сочетаются с добротностью материала и причудливостью исполнения: глиняные черепахи и пепельницы, ножи, керамические подсвечники, плетеные корзины всех размеров, тончайшей работы медные и бронзовые украшения — браслеты, броши, ожерелья — обо всем этом мы невольно будем говорить еще не раз.

Кабилия — гористая страна. Слово «кабилы» означает «племена» — в данном случае речь идет о племенах, населяющих эту область. Иногда Кабилию называют «алжирской Швейцарией». Говорят, есть люди, которые в своих путешествиях коллекционируют «Швейцарии» всех стран мира, где бы они ни находились — в Молдавии или на Кавказе, в Саксонии, в Югославии, в Ливане, под Москвой или на карельском перешейке. Думаю, нельзя им миновать и красоты алжирской Кабилии.

Начиная с Тизи-Узу дорога медленно поднимается по склонам прибрежных гор. Здесь каждый клочок земли, иногда даже на почти отвесной скале, используется под сады и огороды — они возникают среди камней и лепятся друг к другу в самых неожиданных местах.

Средиземноморские склоны Телльского Атласа, несмотря на холмистость, — наиболее плодородная часть Алжира. И если слово «телль» по-арабски означает «высота, возвышенность», то по-латыни «теллус» — «земля». Смысловое сочетание это далеко не случайно. Земледелие, садоводство и огородничество требуют оседлого образа жизни. Поэтому здесь самая большая плотность населения. В степях и в каменистой пустыне южнее Атласа распространено кочевое скотоводство, и жителей тех мест часто делят на «людей со скотом» и «людей на верблюдах». В результате оседлости кабилы прочнее других сохраняют свои законы, обычаи, традиции. Вспоминается богатейший фольклор кабилов — при некоторой миграции сюжетов в нем много чисто национального, даже в прославлении добра и справедливости, которые побеждают здесь, как и в фольклоре других стран мира (кабильские сказки переводились и на русский язык).

Когда местность выравнивается, меж огородами выстраиваются надежные ограды; это кактусы, высота которых способна превысить человеческий рост. Па самых ровных участках шумят цитрусовые сады и оливковые рощи. Апельсинов и лимонов на побережье несметное количество, и они чрезвычайно дешевы: килограмм иногда стоит не дороже двух газет, причем лимоны тоже продаются на вес, а не поштучно, как к этому привыкли северяне. Мне часто приходилось наблюдать, как местные сорванцы, — нельзя сказать, чтобы они всегда были сыты, — гоняют по тропинкам большие красивые апельсины вместо мячей, и ни у кого при этом не возникает желания съесть их.

Во время моей поездки шел сбор оливок, и спелые темные, как уголь, плоды лежали с двух сторон дороги высокими конусовидными грядами, приготовленными для погрузки. Маслины всех сортов — один из важнейших предметов алжирского экспорта; кроме того, у оливкового дерева очень много других достоинств: оно неприхотливо к любой пересадке, дает много тени, является ценным строительным материалом.

По этой же дороге можно наблюдать в непосредственной близости и другой вид промысла, важного для экспорта, — на нагорьях Кабилии сохранились остатки массива пробковых дубов, и высокие, аккуратно сложенные штабеля пробковых пластин то и дело возникают недалеко от обочины.

Очень распространены в этой местности аисты. Эти длинноногие, длинноклювые птицы, по арабскому поверью, приносят счастье. Поэтому их не трогают, и они совсем не привыкли бояться — сидят на полянах почти рядом с людьми, разгуливают по дороге и порою в небыстром полете даже сопровождают автобус, почти как чайки — пароход. Трубы домов и особенно верхушки колоколен и минаретов сплошь усеяны их гнездами — темными массивными сооружениями, из которых иногда высовываются длинные шейки нескладных птенцов.

Дорога бурно петляет из стороны в сторону и от гористого прибрежья вырывается наконец вплотную к морю. Уэд Суммам разделяет Великую и Малую Кабилии — два важнейших района Северного Алжира.

В дельте уэда, в Бужийском заливе, расположен город Беджайя. Впрочем, как и у многих других городов Алжира (особенно на побережье), у этого города было несколько названий: римское — Сальдо, французское — Бужи, арабское — Беджайя. Он стал знаменитым портом Средиземноморья во время царствования династии Хаммадидов, разрастался при Альмохадах и был столицей государства Хафсидов. Уже с XI века город оживленно торговал с Италией и Францией. В гербе Беджайи до сих пор сохраняется изображение пчелиного улья, ибо основными предметами торговли помимо хлеба, кожи, шерсти и других товаров были мед и воск, и примечательно, что французское слово «bougie» — «свеча» происходит именно от названия этого старинного африканского города. Остаток средневековой Беджайи — Сарацинские ворота (или Баб аль-Бахар) — величественная арка на берегу моря, заросшая травой и кустарниками.

В 1509 году город заняла армия Карла V. Испанцы укрепили местные форты, в нижней части города воздвигли крепость, названную в честь кастильского военачальника крепостью Педро Наварро. Ее высокие глухие стены, мелькающие то здесь, то там, живописно дополняют прибрежный пейзаж. Через сорок лет испанцев сменили турецкие пираты, а в 1833 году в городе высадилась французская армия под командованием генерала Трезеля. Сейчас эти массивные ворота сплошь покрыты плющом, так что их едва обнаружишь среди стен и зелени.

Весь город выглядит удивительно современно — его белые многоэтажные дома поднимаются вверх по крутым склонам горы Джебель-Гурайя. Один из ее отрогов выдвинут далеко в море, образуя бухту, защищенную от ветров. А если смотреть вниз с верхней точки, расположенной метров на 500–600 над уровнем моря, то море с его закрытой двумя ровными молами бухтой и горы, выступающие по берегу вокруг, образуют какую-то волшебную театральную декорацию. Между прочим, когда-то Мопассан так и писал о Бужи: «Когда вы попадаете в самый город, он производит впечатление прелестной и неправдоподобной оперной декорации, какие мерещатся иногда в разгоряченной мечте о волшебных странах. Здесь и мавританские дома, и французские, и руины, вроде тех, которые видишь на первом плане театральных декораций рядом с картонным дворцом. При въезде в город у самого моря, на набережной, где пристают океанские пароходы и привязаны местные рыбацкие лодки с парусами, похожими на крыло, стоят посреди сказочного пейзажа такие великолепные развалины, что они кажутся искусственными. Это древние сарацинские ворота, увитые плющом. И вокруг города, на лесистых склонах — повсюду руины, обломки римских стен, части сарацинских зданий, остатки арабских сооружений».

Современность внесла заметные изменения в этот декоративный пейзаж. Сейчас около берега в глаза прежде всего бросаются огромные нефтеналивные баки, ведь Беджайя — конечный пункт нефтепровода, тянущегося от Хасси-Месауда, основной порт по вывозу алжирской нефти за границу.

Центральная площадь города Сиди-Суффи окружена аркадой и выстлана мраморными плитами. Здесь же, на площади, нарядное кафе услужливо разбросало столы и разноцветные стулья. Кинотеатр. Кстати, в него имело смысл пойти — шел американский фильм «Парад смеха» — не ковбойский боевик, не современная комедия, а честный набор классических трюков американского кинематографа далеких прошлых лет: погони, побои, оплеухи, обманы, розыгрыши и т. д. В наш век высокой и изысканной кинематографической техники они производят впечатление смешное, наивное и вместе с тем трогательное и приятное. Примерно такие же чувства мы испытывали и тогда, когда уважаемый и любимый всеми телезрителями Советского Союза Алексей Яковлевич Каплер знакомил нас в «Кинопанораме» со старыми лентами Чарли Чаплина, Гарольда Ллойда, Гарри Пиля или Андре Дида.

Остановилась я неподалеку от центра — в отеле «Монвё», небольшом, уютном, изящно оборудованном. Особую современность внешнему облику отеля придавала своеобразная отделка стен керамикой и разноцветным кафелем. Битый кафель самых причудливых форм в деревянных рамах украшает здесь и стены комнат. Из окон в обе стороны хорошо просматриваются улицы города. Но главная достопримечательность отеля — его хозяин, вернее, сын хозяина, которому на это время были переданы бразды правления. Ему — восемь лет! Он ловко распределяет номера, выдает ключи, предлагает проспекты. Ресторана в отеле нет, но молодой хозяин услужлив: «Хотите, я вам сейчас закажу обед недалеко отсюда. Я знаю, где отлично кормят». В номере оказалось не убрано после предыдущих посетителей, постели смяты и в беспорядке. Этот странный деловитый ребенок сам приходит проверить, как вы устроились, и в ужасе хватается за голову: «Не говорите ничего, мадам! Я все вижу, я все понимаю». И с удивительной быстротой начинает менять простыни.

Гуляя по Беджайе, захожу в магазин. Один из покупателей прислушивается к моему разговору с продавцом, спрашивает, из какого я района, — Алжир очень привычно делить на районы. Узнав, что я из Москвы, активно вступает в беседу. Этому человеку лет пятьдесят, движения у него резкие, быстрый взгляд внимателен и пытлив. Он воевал против немцев, потом жил в Австрии, работал на заводе. Как только началась борьба алжирского парода за независимость, вернулся на родину и присоединился к партизанам в горах. Вспоминает своих товарищей — Мурада, спасшего из окружения боеприпасы и затем нелепо умершего от заражения крови, Лахдара, которого оасовцы пытали водой и электричеством, а он так и не сказал ни слова, Юсефа, вдохновлявшего партизан своими песнями и погибшего в бою… «Да, дорого стоила Алжиру его свобода. Зато теперь хозяева здесь мы сами. Нам было суждено выжить, но мы ни на минуту не забываем тех, погибших». Его интересует, как выглядит сейчас Сталинград. С именем Сталинграда он и его товарищи еще в годы войны связывали надежду на мир в Европе, мечты о свободе Африки. Ну что ж, надежды эти оправдались, сбылись и мечты. Он знакомит меня со всеми входящими в магазин, спрашивает, не может ли чем помочь, затем долго и с неохотой прощается.

Когда начало темнеть, пора было идти обедать, и я зашла в одно из кафе близ отеля. Странное какое-то оказалось кафе — по самому беглому взгляду средний возраст присутствующих доходит лет до девяноста. Сидят, пьют кофе, молчат. У нас на юге таких называли бы «аксакалами». Здесь, наверное, каждый из них зовется «хадж»: в таком возрасте обычно уже совершают паломничество в Мекку и тогда к своему имени прибавляют короткое «хадж». Какой-то старик, видимо самый главный «хадж», а быть может, даже и хозяин, с весьма таинственным видом подходит ко мне и предлагает показать «кое-что интересное». Что именно? «Пойдемте, увидите». У старика такое доброе, приветливое лицо, что я не колеблюсь ни минуты.

Мы заходим на служебную половину помещения, и он жестом приглашает меня спуститься по винтовой лестнице. Очень долго спускаемся, мне даже жаль, что я не считала ступенек. Проходим через какую-то большую комнату и снова спускаемся. Старик, молчит, изредка оглядывается и улыбается. Кажется, целая вечность проходит, а мы все идем да идем вниз. Нечто из «Тысячи и одной ночи». Наконец оказываемся в сыром полутемном помещении непонятной формы. Я вопросительно смотрю на старца. Он останавливается и говорит: «Здесь, здесь скрывались испанцы. Это последнее место, где они были. Отсюда один из подземных ходов ведет в крепость Педро Наварро. Они же сами строили эту крепость и знали лучше всех ее входы и выходы. Вон там дыра в стене, а за ней еще одно помещение — оттуда будет лучше видно». В глубине я действительно вижу не большой, в полметра, пролом, за ним — тьму кромешную, и мне почему-то не хочется туда лезть. «Полезайте туда одна, а я вам отсюда буду все объяснять», — говорит он. «Но там… темно». «Ничего, глаза скоро привыкнут». Тогда я честно созналась: «Но я боюсь… в темноту». Он опять улыбнулся своей улыбкой сказочного волшебника и стал тихо рассказывать о том, как в 1555 году алжирский раис Салах напал на испанцев, какие шли бои у берега и как турецкие корсары захватили порт, а бывший губернатор города Перальта бежал в Испанию и там был приговорен к смертной казни. Он говорил так, словно сам был живым участником этих событий. Видимо, любит историю своей страны, своего города. «До последней минуты армия Перальты держалась здесь, в зале, а потом все они были вынуждены через этот подземный ход отступить к Касбе и оттуда уплывать морем. Вот какое это помещение. Я почему-то подумал — вам интересно», — с виноватой улыбкой заключает он.

Под утро маленький хозяин проявляет последний знак внимания — по своей инициативе он звонит в Тимгад и там заказывает номер. А в момент прощания вдруг становится самым обыкновенным мальчишкой. «А у вас советских марок нет?.. Дайте, пожалуйста, посмотреть ваш фотоаппарат… Снимите меня». Он на секунду скрывается в вестибюле и приводит оттуда мальчика лет пяти. «Вот, это, мой младший брат, снимите нас вместе, пожалуйста». Я с великим удовольствием выполнила его просьбу и вскоре выслала фотографии в адрес отеля.

Берег моря вокруг Беджайи извивается причудливыми выступами. Каждый из них отмечен своей достопримечательностью. Обезьяний пик (430 метров над уровнем моря) служит обителью обезьян, — правда, я приезжала туда поздно, и они так и не вышли меня приветствовать, несмотря на все мои вопли о том, что я очень хочу познакомиться с ними лично. С форта Гурайя (660 метров над уровнем моря) открывается волшебный вид на обе Кабилии и горные хребты Джурджуры. Черный мыс покрыт удивительно густой и потому темной растительностью. На мысе Карбон, высокой скале, далеко выступающей в море, расположен маяк.

Вскоре отправляемся дальше на восток. Странно, но никогда еще я не ощущала так близко… географию! Ведь эта узкая полоска берега и есть та линия, которую мы наблюдаем на картах, а повороты автобуса происходят на тех самых изгибах, которые отмечены чертой, обозначающей северную кромку Африканского материка. Оказывается, ее можно просто потрогать рукой — в натуре, не на карте. В городах, селениях, даже в пустыне у меня никогда не было такого наглядного видения, реального ощущения карты, как здесь. Не знаю почему, но это примитивное открытие меня очень поразило и каким-то особым чувством сохранилось в памяти…

Море, переливаясь различными оттенками голубого цвета, плещется почти под самыми колесами автобуса. Весь берег очень красив, и названия у него красивые — Лазурный, Сапфировый… Останавливаемся у так называемого Чудесного грота, где сохраняются сталактиты. О сказочном царстве минеральных образований, застывших в диковинных формах посреди огромных пустых пещер, рассказывают чудеса — сталактиты там якобы фосфоресцируют разными цветами. Но мне не повезло: что-то случилось с электричеством и грот был закрыт. Не раскрыла ли простая техническая неполадка истинной природы «чудесного» свечения минералов? Признаться, я не жалела об этом — не могла оторвать глаз от кромки берега. А сталактиты вместе со сталагмитами я видела и раньше и тоже в чудесных местах — в Югославском Плитвице, где озера каскадами ниспадают одно в другое. И весь этот алжирский берег вообще чем-то напомнил мне Адриатику, только острова, разбросанные поблизости в море, не так многочисленны.

Проезжаем Джиджелли — один из популярнейших приморских курортов Северной Африки, история которого также восходит ко времени господства Карфагена. И назывался он тогда Игильгили. До сих пор в прибрежных скалах обнаруживаются древние финикийские усыпальницы. Расположен город на краю массива пробковых дубов, занимающего площадь около 70 тысяч гектаров, и местная гавань служит главным образом для вывоза пробки в другие страны.

Со стороны берега все выше и выше становятся горы, селения, отдельные дома лепятся к ним, как ласточкины гнезда, порою нависая над самой дорогой. Здесь множество ущелий. Если проехать немного в сторону, то можно увидеть самое большое из них (8 километров длины) — Ущелье смерти. И оно вполне оправдывает это название — уже на подступах к нему то там, то здесь виднеются в пропасти обломки машин. При безрассудно-лихой езде алжирских водителей — зрелище вообще весьма распространенное на дорогах страны. Горы, кажется, наваливаются на автобус, прерывают дорогу туннелями и, наконец, постепенно уводят нас от моря в глубь материка, в царство горной страны — Атласа.