Земля под крылом

Над Яссами

Весной 1944 года советские войска, продолжая успешное наступление, вышли на государственную границу с боярской Румынией — союзницей фашистской Германии. В середине апреля наш 66-й штурмовой авиационный полк перебросили в Молдавию, под Яссы.

Линия фронта проходила в четырех — шести километрах севернее города. После одного из боевых вылетов, когда мы штурмовали технику и живую силу фашистов, я посадил группу на своем аэродроме и только два самолета Евгения Буракова и Георгия Мушникова — остались в воздухе. Дело в том, что на аэродроме базировались сразу три полка дивизии, и в момент пашей посадки на боевое задание вылетали «Илы» одного из них. Буракову и Мушникову посадку запретили. Тогда они не придумали ничего лучшего, как ходить над аэродромом на бреющем полете, нарушая самые элементарные правила.

Как на грех, на аэродроме находился командир дивизии В. П. Шундриков. Он стоял на крыше штабной землянки и, наблюдая лихачество моих летчиков, откровенно высказал об этом свое мнение командиру полка. А что это было за мнение, я узнал буквально через минуту.

— Девятьярова к командиру полка! — передавали друг другу летчики.

Я быстренько оглядел себя и торопливо зашагал к землянке.

— Кто это у тебя, Девятьяров, ходит бреющим? — не давая отрапортовать, сразу обрушился комполка Круглов.

— Летчики Бураков и Мушников.

— Понятно, — повернулся ко мне Командир дивизии. И, нарочно искажая фамилии, добавил:

— Только Дураков и может такое.

«Разнос» продолжался несколько минут. Я внутренне бурлил, как перегретый самовар, проклинал своих друзей-товарищей и, сжимая кулаки, грозился: «Ну, погодите, дам я вам припарку, будег вам баня без предбанника».

Более сообразительный, Георгий, отрулив к стоянке, начал там копаться, а Евгений направился сразу к командному пункту.

— Бураков! Кто вам разрешил ходить над аэродромом на бреющем полете?

Евгений, зная, что обращение на «вы» означало последний градус гнева командира эскадрильи, растерянно молчал.

— Я вам давал такое задание?

— Не-ет, товарищ командир.

— А кто?

— Кто командует эскадрильей? Я или варяги? Окончательно обозлившись, я бросил на землю планшет и шлемофон прямо под ноги Буракову, стоявшему по стойке «смирно».

— Ну, ну, Девятьяров. Ты потише, а то быков напугаешь, — раздался голос командира дивизии. (Молдоване на быках возили на аэродром воду).

Только мы сели обедать, как снова раздалось:

— Группа Девятьярова, становись! Все, кто летал! «Ну, — думаю, — еще что-то нашли. Пришла беда — отворяй ворота».

К строю подошел командир дивизии:

— Девятьяров, два шага вперед!

Шагаю, а ноги не слушаются, словно одеревенели.

— Работу вашей группы над целью наблюдал маршал Советского Союза Конев. Признал ее отличной и приказал всей группе, лично товарищу Девятьярову объявить благодарность.

Тут надо было молодцевато распрямиться, выпятить грудь и гаркнуть в ответ, а я, да и друзья мои, после случившегося с Бураковым и Мушниковым, вразнобой и не очень четко ответили:

— Служу Советскому Союзу!

— Эх, вы. Поете небось: «…За вечный мир на смертный бой летит стальная эскадрилья». Бейте, хлопцы, врага еще сильнее, метче, счастливых вам полетов и ясного неба.

Первое мая мы встречали на том же аэродроме среди молдавских виноградников. Были в гостях у сельчан, они побывали у нас, добросовестно отпробовали солнечного дара Молдавии, разливая его в котелки, кружки, стаканы, провозглашая тосты за нашу скорую победу, за мир после нее, за мирный труд.

Злые языки говорили потом, что это гостевание и привело к трагическому случаю.

На следующий день мы — двенадцать «Ильюшиных», под прикрытием восьми истребителей взлетели чтобы отштурмовать танки и артиллерию брага в районе Ясс.

Как обычно, после взлета стал убирать шасси. Они начали складываться, но не успели встать на замки, как снова выпали. «Что за чертовщина? Недостает давления воздуха в бортовой сети?» Резко открыл винтель бортового баллона (а в нем давление пятьдесят атмосфер), шасси опять начали складываться и вновь выпали. Повторил эту процедуру несколько раз, а результаты все те же. Вижу, что шасси неисправные. Тогда делаю круг и радирую на аэродром:

— У меня не убираются шасси. Что делать? Через минуту слышу голос начальника штаба полка.

— Идите на задание с выпущенными шасси. После полета благополучно сели на свое поле и я прокатился до самого его конца — тормоза не действовали. Осторожно подрулил к стоянке и нос к носу столкнулся со старшим техником Трусовым — инженером эскадрильи.

— Разберитесь, инженер, почему у меня не убирались шасси.

— Есть, разобраться.

Прошло немного времени и он доложил, что лопнул бронированный шланг. Ответ меня не удивил, так как на «Ил-2» подобное случалось. Но при этом, как правило, раздавался сильный хлопок, а его-то я и не слышал.

Наверное, так на этом все бы и закончилось, если бы я совершенно случайно не услышал разговор. Кто-то спрашивал Спащанского — начальника штаба полка:

— Почему это Девятьяров сегодня летал с выпущенными шасси?

— А как бы он убрал их, если вчера Вдовенко, ну, техник его самолета, промывал цилиндр подъема шасси и не прикрутил трубку к цилиндру. Вот через это отверстие и травило воздух.

Вернувшись к себе, я вызвал Трусова:

— Так, инженер. Значит, шасси не убирались потому, что лопнул шланг? Но что-то не слышно было хлопка.

— …Извините, товарищ командир. Не хотел вас расстраивать еще больше. Вы и так были взволнованы… Вдовенко вчера не прикрутил воздушную трубку к цилиндру.

— Здорово получается: не хотел расстраивать, потому что я был взволнован. А не подумал о том, что над целью пришлось ходить с выпущенными шасси. За мной шла целая группа. Что могло случиться, представляешь?

— Да-а.

— Если бы группа не выполнила задание-тебе грозила бы штрафная рота по меньшей мере… С Вдовенко разбирайся сам. А тебе…

Я наложил на инженера взыскание. Потом поведение Трусова обсудила первичная партийная организация и тоже наказала его.

Чтобы не возвращаться к этому, расскажу еще об одном случае, который тоже говорит о том, к чему приводит небрежность, неуважение к приказу во фронтовых условиях.

Да, собственно, почему только во фронтовых условиях! Я уже рассказывал о Бондаренко, с которым мы летали на Урале. За любую вольность в воздухе приходится расплачиваться сторицей.

…Это произошло уже позднее, в конце осени 1944 года, когда мы воевали в Польше, на Сандомирском плацдарме. Командование приказало получить в запасном полку, стоявшем под Киевом, двенадцать самолетов с экипажами и перебросить их на наш аэродром. Одновременно со мной в этом же полку получил двадцать машин с такими же молодыми летчиками майор Бочкарев и должен был перебросить их на 3-й Украинский фронт.

Четыре дня мы сидели на аэродроме под Киевом, ожидая благоприятной погоды на маршруте. На четвертый день, точнее в его вторую половину, вылет разрешили, приказав сделать обязательную посадку на промежуточном аэродроме в районе Житомира.

Когда наша группа уже находилась в воздухе, было видно, что и Бочкарев со своими ведомыми тоже готовится к вылету.

Всю дорогу нас сопровождала чудесная погода. Ни одного облачка не висело в небе. Только у Житомира ухудшилась видимость — появилась дымка, как предвестница надвигавшегося ненастья.

Мы благополучно приземлились, зарулили на стоянки. В это время над аэродромом прошла группа штурмовиков, повернула на юго-запад в сторону Карпат.

Ночью меня срочно вызвали в штаб. Посыльный абсолютно ничего не знал о том, что случилось.

— Вас вызывает дежурный по перелетам Киев — Москва, — сообщил дежурный по штабу, отдавая телефонную трубку.

— Товарищ Девятьяров, — послышался приглушенный голос, — когда вы вылетали, какое имели задание? Я сообщил время нашего вылета и добавил:

— В полетном листе указана обязательная посадка в районе Житомира, что мы и сделали.

— Какое задание было майору Бочкареву?

— Не знаю. Об этом мне не говорили. Видел только, когда был на стоянке своих машин, как группа из двадцати самолетов прошла над нами и ушла на юго-запад. Думаю, что это майор Бочкарев.

— Хорошо. На этом все.

Дежурный по штабу ничего не знал о том, почему поднялась такая тревога.

Мы пробыли под Житомиром два дня, а затем вылетели на Львов, потом — на Сандомирский плацдарм.

Позднее выяснилось, что Бочкарев, видя прекрасную погоду в районе Житомира, не стал приземляться на промежуточном аэродроме, а повернул в Карпаты, где стояла их часть. Горы встретили их дождем, облачностью до самой земли. Неопытные молодые летчики растерялись, не смогли пробиться до конечной цели, вернуться назад не хватало горючего, и они, кто где и кто как, совершили вынужденную посадку. Конечно, при этом не обошлось без крупных аварий.

Вот так, не провоевав ни дня, ни разу не встретившись с фашистом (а как об этом мечтали в училище!) многие из этих парней оказались в госпитале и только из-за того, что их ведущий оказался самонадеянным человеком.

…Западнее Ясс находился небольшой населенный пункт, в котором размещался командный пункт 5-й танковой армии Ротмистрова. 5 мая сюда прорвались фашистские танки. Противотанковой артиллерия не было, отбивались чем придется. Вместе с Ротмистровым здесь находился в то время командир авиационного корпуса генерал В. Г. Рязанов. Они вызывали «Ильюшиных».

Мы взлетели пятеркой «Илов» в сопровождении четырех истребителей. Когда вышли на цель, дым от пожаров, поднимавшийся чуть ли не на километр, ослепил летчиков. А немецкие зенитки стреляли и стреляли, окружая нас плотным кольцом снарядных разрывов.

Я медленно развернул группу.

— Девятьяров! Куда ты пошел? — раздался в шлемофоне голос командира корпуса.

— Товарищ генерал! Не могу найти цель! Ничего не видно! Зайду снова!.

— Правильно! Действуй!

Вырвавшись из дыма и обстрела, мы сориентировались по реке Серет и железнодорожному мосту через нее. Отсюда мы и ударили во фланг по фашистским танкам из пушек, пулеметов, реактивными снарядами, нашими «малютками». Фашистов задержали, но и нам досталось. Из пяти «Илов» только один вернулся не поврежденным. Один сел на вынужденную на нашей территории, у меня ранили Саленко, была повреждена радиостанция.

Тогда мы подожгли шесть танков врага, ликвидировали угрозу командному пункту танковой армии. Ее командующий Ротмистров представил всех нас к награждению орденами и медалями Советского Союза. Меня наградили орденом Александра Невского.

Эта большая радость омрачалась невозвратимыми потерями: в боях под Яссами мы потеряли своих прекрасных товарищей — Женю Буракова и Володю Ко-лисняка.