Зеркало Медузы

Глава 19

Несмотря на скорость, доходившую до двухсот миль в час, поезд почти не раскачивался и не подскакивал на рельсах. Как день и ночь в сравнении с чикагскими электричками, подумал Дэвид. Он рассматривал в окно холмистую местность итальянской сельской глубинки. Сумерки сгущались. Вдали едва различимо виднелись стены очередного средневекового города, мимо которого они проезжали. При любых других обстоятельствах Дэвид получал бы удовольствие от каждой минуты путешествия. Но эта поездка в Париж была особенной.

Он трижды пытался дозвониться до Чикаго, после чего, решив немного подождать, закрыл мобильный телефон. Последний раз, когда он говорил с Гэри, Сара проходила в больнице очередное обследование.

— Пока все нормально, — сообщил ему Гэри. — Показатели ее здоровья улучшаются или остаются стабильными. Надеюсь, что ничего плохого не произойдет.

У Дэвида тоже появилась надежда — не только на улучшение показателей, но и на кое-что большее. Теперь он хотел воплотить ее в жизнь.

Щелкнул замок душевой, и Оливия вышла в купе, расчесывая гребнем мокрые волосы. В обтягивающих джинсах и водолазке она выглядела гладкой и грациозной, как морской котик. За несколько прошлых часов их отношения перешли в новую фазу. После первых объятий на ступенях ее дома все барьеры между ними рухнули. Те подозрения, которые он имел насчет Оливии, ушли вместе с пустыми страхами и ненужными словами. Теперь они могли стать не только деловыми компаньонами, но и любовниками — еще до того, как закончится ночь.

— Я тут подумала кое о чем, — сказала она, в последний раз проведя гребнем по черным волосам.

— О чем именно?

— Нам не мешало бы перекусить. Я с утра ничего не ела.

Дэвид вспомнил, что он тоже за весь день не проглотил ни крошки.

— И еще я выпила бы немного вина, — добавила его спутница.

Дэвида не нужно было уговаривать. Захватив с собой сумку и закрыв купе на замок, он направился следом за Оливией по длинному проходу. Они прошли через два вагона и наконец почувствовали запах еды — очень вкусной еды. Стюард в синей форме поздоровался с ними и с улыбкой сказал:

— Я рекомендую форель, только что пойманную.

Дэвид с восторгом осмотрел вагон-ресторан. По обе стороны узкого прохода стояли маленькие столики. На белых льняных скатертях блестело столовое серебро. Небольшие светильники с розовыми абажурами создавали интимную обстановку. Когда официант в белой куртке усадил их за столик, Дэвид заказал бутылку холодного бордо. Последний раз он ужинал в поезде по пути в Детройт. Это был рейс «Амтрака», и ему предложили пачку чипсов, несвежий сандвич и теплую колу. Все-таки европейский перевозчик явно выигрывал.

Официант налил вино в бокалы, принял заказ на форель под соусом «альмондин» со спаржей, и они какое-то время не знали, что сказать друг другу. Их общее прошлое включало лишь несколько дней знакомства и работу в библиотечном зале. А теперь они проводили романтический вечер в ночном поезде, мчавшемся в Париж. Теплое сияние лампы отражалось в темных глазах Оливии, придавая им загадочный блеск. Он не мог налюбоваться чувственным изгибом ее полных губ. Она поймала взгляд Дэвида и, посмотрев на него поверх бокала, спросила с хитрой улыбкой:

— Тебя что-то удивляет? Или ты хочешь в чем-то признаться?

— Нет, — смущенно ответил он. — Просто сегодня такой день…

— Да, — кивнув, ответила Оливия. — День действительно сумасшедший. Будь у нас побольше времени в моей квартире, я показала бы тебе кое-что интересное.

— Свою сову? — пошутил Дэвид. — Мы с ней успели познакомиться.

— Нет. Я говорю о старых библиотечных карточках.

Он не ожидал такого поворота разговора.

— Карточках?

Оливия буквально бредила ими. Неудивительно, что доктор Валетта так сердился, когда слышал о них.

— Я прячу их в духовке.

Дэвид вновь наполнил их бокалы вином.

— В газовой плите? А они не сгорят?

— Нет. Я уже не помню, когда мне отключили газ. Дело в том, что я не умею готовить.

С каждой минутой он узнавал о ней все больше нового.

— И эти карточки ты, видимо, стащила из библиотеки «Лоренциана»?

Она улыбнулась. Ее губы блестели в свете лампы. Интересно, подумал Дэвид, это был эффект губной помады или на него уже действовало вино?

— Ты не поверишь, — сказала она.

Прежде чем Дэвид успел спросить, во что он не поверит, Оливия пригнулась к нему, скрестила руки на столе и тихо прошептала:

— Я собрала их все — с 1938 по 1945 год. Некоторые из них оригинальные.

Пожилая пара, сидевшая через проход, подозвала официанта и оплатила счет. Старик тайком подмигнул Дэвиду.

— Это как-то связано с твоим изгнанием из библиотеки?

— Я только хотела посмотреть, кто запрашивал книги по магии и оккультизму.

— А что ты хотела найти? Запрос Адольфа Гитлера на книгу о воскрешении мертвецов из могил?

— Вот ты смеешься надо мной, — с легким негодованием сказала Оливия. — Но твои слова недалеки от истины. Что ты знаешь о нацистах и оккультизме?

— Только то, что видел прошлым вечером по каналу «История».

Он не хотел расстраивать ее.

— Я не знаю, о чем ты говоришь. Какой еще канал? Телевизионный?

— Забудь, — махнув рукой, ответил он. — Я просто хотел сказать, что все это фантазии и спекуляции.

— Нет, ты не прав. Хотя кое-кто пытается внушить нам такие выводы.

Ее глаза сердито сверкнули, и она взмахнула бокалом, едва не расплескав вино.

— Но исторические факты невозможно скрыть! Даже назвав их фантазиями или спекуляцией! Между Первой и Второй мировыми войнами Германия и Австрия — обе страны — были буквально напичканы мистическими ложами и тайными братствами. Ариософисты, «Общество Туле», «Общество Врил». Каждый город, каждый поселок от Гамбурга до Вены имел свои филиалы и отделения таких организаций. Гитлер состоял во многих тайных обществах. Занявшись политикой, он создал свою агентуру в братствах и ложах. Его осведомители поставляли ему ценную информацию.

Официант принес их тарелки, и Дэвид подумал, что это изменит направление беседы. Но он ошибся. Оливия успевала и жевать, и продолжать свое повествование.

— Рейхсфюрер Генрих Гиммлер тоже слыл большим почитателем оккультизма. Проводя парады своих отрядов на улицах Берлина, он часто использовал доспехи тевтонских рыцарей. И немцам это нравилось. Нацисты верили в сверхрасу — арийскую расу, которая ослабла и, смешавшись с нечистой кровью, была почти уничтожена. Имелось множество теорий, утверждавших, что эта раса могла снова возродиться и расцвести. Ей предстояло очистить себя и создать новый Тысячелетний рейх.

Дэвид слушал Оливию, но его нацеленность на поиски «Медузы» не позволяла ему проявлять интерес к побочным темам. Кроме того, он с радостью поговорил бы с ней о чем-нибудь более романтическом. Его терпение уже почти иссякло. Он уважал эрудицию своей спутницы, однако ее рассказ напоминал ему нелепые фантазии о «копье судьбы», которым якобы обладал Гитлер. По словам конспирологов, фюрер вызывал с его помощью сатанинскую силу, и это позволяло ему контролировать народные массы. Дэвид не нуждался в каких-то сверхъестественных объяснениях зла. Он всю свою жизнь изучал историю и знал, что подобные слухи росли везде, как сорная трава. Их даже поливать не нужно было.

— И как это связано с библиотечными карточками? — спросил он, выливая остатки вина в бокал Оливии.

Она поблагодарила его и жестом просигналила официанту, чтобы тот принес им еще одну бутылку. Сделав глоток, Оливия с жаром продолжала свою историю.

— Когда речь касалась оккультных вопросов, Гитлер, Гиммлер и Геббельс всегда полагались на мнение одного человека — известного профессора из Гейдельбергского университета. Этот ученый написал несколько книг о язычестве, солнечных символах, свастиках и о так называемых «корневых расах». Его книги считались бестселлерами, а лекции вызывали огромный интерес среди студентов.

— Может быть, я слышал о нем?

— Скорее всего, нет. Его звали Дитер Майнц.

Она сделал небольшую паузу, а затем, постукивая пальцами по стулу при каждом следующем слове, добавила:

— На каждой из собранных мной карточек имелась его подпись!

Дэвид начал понимать, к чему она клонила.

— Майнц заказывал не только оккультные книги, но и манускрипты Челлини. В определенных кругах Бенвенуто был известен как маг. Вспомни его рассказ из автобиографии, где он описывал события в Колизее после того, как они с некромантом Строцци вызвали духов.

Дэвид помнил указанный отрывок, хотя в опубликованной версии инцидент завершался без каких-либо подробностей. Когда сонмы демонов были вызваны, Челлини расспросил их о женщине, которую когда-то любил. Духи ответили, что рано или поздно он встретится с ней. И на этом эпизод заканчивался — резко, будто отсеченный саблей.

— Теперь сравни тот текст с путешествием, которое он описал в «Ключе к жизни вечной».

Там Челлини продолжил историю, придав ей фантастический оттенок. Когда Оливия впервые прочитала эту рукопись, ее глаза расширились от удивления. Они тогда работали в библиотеке «Лоренциана», и Дэвид часто вспоминал свой восторг в то мгновение.

Официант остановился, чтобы наполнить их бокалы. Небольшой мужчина с худым и бледным лицом ненавязчиво занял место за противоположным столиком. Он склонился над книгой, рассеянно черпая ложкой куриный суп с вермишелью.

— Нацисты знали, что имелось несколько версий автобиографии Челлини, — продолжила Оливия. — Они надеялись, что в одной из них будет рассказана полная история. Судя по всему, они не имели информации о «Ключе к жизни вечной».

Миссис Ван Оуэн утверждала, что о рукописи знала только она. По ее словам, существовал один-единственный экземпляр. Запах дыма, исходивший от страниц, говорил о том, что и эта книга едва не сгорела во время пожара.

— Дитер Майнц считал, что Челлини мог спрятать секреты своего оккультного знания в каком-то из изготовленных предметов. И действительно! Никто в то время не создавал таких великих и утонченных статуй, как «Персей». Немцы верили, что человек, достигший подобных чудес в своем искусстве, мог иметь другие нераскрытые секреты.

— Например, бессмертие?

— Точно, — сказала Оливия. — И именно об этом он написал в «Ключе».

— Бессмертие, — повторил Дэвид, позволив слову скатиться с языка.

Он должен был многим поделиться с Оливией и, прежде всего, рассказать об истинной причине своих поисков магического зеркала. Но стоило ли откровенничать сейчас?

— Если и существовала какая-то вещь, которую жаждал Гитлер, то это был волшебный амулет бессмертия, — подытожила Оливия. — Фюрер не просто хотел основать Тысячелетний рейх. Он сам хотел править им — тысячу лет и больше.

— Представляю, как он опечалился, когда Красная армия взяла Берлин. А затем ему вышибли мозги в подземном бункере.

Оливия откинулась на спинку стула и скептически покачала головой.

— Его тело, знаешь ли, не нашли.

— Нашли, — возразил Дэвид. — Вместе с Евой Браун. Их сожгли в канаве.

Во всяком случае, так писали в учебниках.

— Там действительно нашли какие-то останки, — согласилась Оливия. — Их обнаружили русские. Они заявили, что это останки Гитлера, но никто не получил разрешения на их осмотр. Никто их даже не видел. Позже русские сказали, что тела сожгли неподалеку от городка Шенебек, а пепел выбросили в реку Бидериц. — Она сделала еще один глоток вина. — Но мы-то знаем, как доверять этим русским!

Официант подошел и попросил разрешения убрать посуду со стола. Пока он собирал тарелки, Дэвид, пытаясь переварить услышанное — а также съеденное и выпитое, — откинулся на спинку стула. Мужчина, сидевший через проход, улыбнулся ему и кивнул головой. Его серые зубы напоминали клыки хищника.

— Простите, что вмешиваюсь в разговор, — сказал он с заметным швейцарским акцентом. — У вас медовый месяц?

Оливия засмеялась, и Дэвид ответил:

— Нет, вы ошиблись.

— О, прошу прощения, — извинился мужчина, смущенный своим промахом.

— Мы не в обиде.

Дэвиду понравилось, что они создавали такое впечатление.

— Я воспользовался случаем и заказал особый шнапс, сделанный в моем родном городе, — сказал мужчина. — Мы традиционно используем его для свадебных тостов в честь жениха и невесты.

— Это очень мило с вашей стороны, — сказала Оливия, улыбнувшись Дэвиду.

— Поэтому позвольте мне пожелать вам счастья!

Он жестом указал на три маленькие рюмки, которые стояли в ряд на его столике. Протянув две из них Дэвиду и Оливии, швейцарец гордо добавил:

— Напиток сделан из дикой вишни, которая растет в нашей долине. Я очень горжусь этим фактом. Надеюсь, вы поймете меня.

Дэвид не хотел смешивать шнапс с выпитым вином. Но его отказ мог быть воспринят как бестактность. Оливия поблагодарила мужчину. Они проглотили терпкий шнапс, и после нескольких минут беседы швейцарец представился Гюнтером — продавцом медицинских товаров из Женевы. Чуть позже они пожали ему руку и, извинившись, попрощались.

Пройдя через один вагон, Дэвид понял, что напился допьяна. Сумка в руке казалась свинцовым грузом. Его шатало от усталости. Похоже, Оливия чувствовала то же самое. Когда они подошли к своему купе, их качало в стороны, как при сильном шторме. Он едва открыл замок.

Все сладкие мечты, которые Дэвид лелеял по поводу их первой совместной ночи, разлетелись вдребезги. Оливия рухнула на нижнюю полку, даже не разобрав постель. Он бросил сумку на верхнюю койку и, покачиваясь, ввалился в ванную комнату. Его лицо, отраженное в зеркале, выглядело опустошенным и усталым. На языке по-прежнему чувствовался привкус вишневого шнапса. Он выключил свет, запер дверь и укрыл Оливию плащом, затем вскарабкался на верхнюю полку, которая в его нынешнем состоянии показалась ему самой лучшей и мягкой постелью на всем белом свете. Дэвиду хотелось спать. Равномерное и тихое постукивание колес напоминало колыбельную песню. Одна его рука покоилась на сумке, другая свешивалась с края полки.

Беспокойные мысли заполнили ум. Дэвид вошел в какое-то странное состояние, где сон перемешался с явью. Он подумал о швейцарце с серыми зубами и представил его собиравшим вишни в большую корзину. Он подумал о прежнем приятеле Оливии и увидел его с окровавленным лицом и кляпом во рту. Джорджо что-то настойчиво пытался рассказать ему, но перед Дэвидом уже разворачивалась другая картина.

Ему представился парад тевтонских рыцарей. Они скакали на лошадях по Понте Веккьо во Флоренции. Процессию возглавлял сам Гитлер. На всем пути горели факелы, и в их свирепом зареве Дэвид увидел свою сестру, стоявшую на противоположной стороне моста. Как она там оказалась? С непокрытой головой, без волос, в одном синем больничном халате она с ужасом наблюдала за рыцарями. Дэвид бросился к ней, но на его пути были кони. Он выкрикивал ее имя, однако Сара не слышала его. Всадники в шлемах теснили ее к краю моста. Она вот-вот могла упасть! Дэвид протискивался сквозь плотный строй тевтонцев. Нацистские знамена трепетали на их копьях. Несмотря на все его усилия, он не мог продвинуться дальше. Кто-то подталкивал его руку. Неужели лошадиная морда?

— Сара, — крикнул он. — Сара, я здесь!

Его рука снова сдвинулась в сторону. Он приоткрыл один глаз. Угол подушки мешал обзору, но что-то темнело над ним, словно черная лента. Длинный предмет заканчивался где-то между его телом и стеной. Он плотно закрыл глаза, стараясь вернуться на мост. Его сестра стояла уже на самом краю. Рыцари по-прежнему блокировали путь, а рядом кто-то вновь приподнимал его руку. Он еще раз открыл глаза. На стене подрагивало маленькое яркое пятно. Нечто похожее он видел в кабинете оптометриста, когда ему проверяли глаза. Тонкий луч света сдвинулся в сторону и переместился на предмет, который находился под его рукой — черный, твердый и гладкий, как кожа.

Сумка с документами!

Он открыл глаза шире, и его тело напряглось. Сумку ощупывали чьи-то толстые пальцы. Внезапно Дэвид понял, что это не сон. В тот же миг он услышал тихое дыхание грабителя. Он быстро развернулся и пнул ногой по темной фигуре. В ответ раздалась тихая брань. Дэвид попытался встать, но ударился головой о потолок. Он машинально отбросил сумку еще дальше в угол.

Сонливость как рукой сняло. В затемненном купе он разглядел лысую голову и синие глаза грабителя. Дэвид снова нанес удар ногой. На этот раз его пятка попала мужчине в подбородок. Тот с грохотом рухнул на пол. Оливия проснулась и прокричала его имя. Дэвид спрыгнул с верхней полки и набросился на противника. Мужчина толкнул Дэвида в грудь, отбросив его на постель Оливии. Из соседнего купе раздались сердитые требования прекратить беспорядок. В другом купе кто-то забарабанил в стену.

— Дэвид, берегись! — прокричала Оливия.

Он увидел в руке грабителя блестящий предмет — очевидно, нож. Бежать было некуда. Чтобы защитить себя, Дэвид схватил рюкзак и выставил его перед собой. Сильный удар вспорол ткань. Лезвие уткнулось в сменное белье. Он прижался к окну, готовясь к следующей атаке. Яркие огни железной дороги попеременно освещали темное купе. Внезапно дверь открылась, и он увидел на пороге стюарда и охранника. Они включили свет. Стюард прокричал на итальянском и французском одну и ту же фразу: «Немедленно прекратить драку!» Охранник, большой и сильный мужчина, вооруженный полицейской дубинкой, оттолкнул лысого мужчину к стене.

— Что здесь, черт возьми, происходит? — рявкнул он.

— К нам вломился грабитель! — ответила Оливия.

Лысый мужчина, несколько секунд назад показавший себя проворным и опытным бойцом, вдруг покачнулся и, изображая пьяное смущение, невнятно заворчал:

— Кто вломился? Это мое купе. Выметайтесь отсюда!

— Сейчас мы разберемся, кто из вас кто, — сказал охранник, потребовав паспорта и билеты.

— У него нож! — предупредила Оливия.

Лысый мужчина покачал головой.

— Какой нож? У меня только фонарик. Я в темноте плохо вижу.

Он показал им серебряный фонарик-авторучку, а затем, порывшись в карманах, достал билет. Дэвид, с трудом отдышавшись, почувствовал жуткую пульсацию в висках. Затылок едва не раскалывался от сокрушительной боли. Это было наихудшее похмелье, которое он когда-либо имел. Вряд ли боль объяснялась шнапсом или вином. Во рту по-прежнему ощущался привкус каких-то медикаментов.

Охранник передал билет стюарду, и тот, окинув лысого мужчину строгим взглядом, произнес:

— Ваше купе находится в следующем вагоне.

— Мое? — ответил лысый мужчина, чуть держась на ногах. — В следующем вагоне? Это кто так сказал?

Дэвид отметил, что грабитель прекрасно имитировал нахального пьяницу.

— Я так сказал, — ответил стюард.

Он схватил лысого мужчину за руку и потащил за собой. Тот, волоча ноги, позволил вывести себя в коридор.

— Эти извращенцы заняли мое купе! — прокричал он на весь вагон.

— Говорите тише, — прошипел ему стюард. — Люди же спят.

Охранник отдал Дэвиду паспорта и билеты.

— Он не влез бы к вам, если бы вы заперли дверь.

Дэвид хотел возразить, что он закрывал дверь на замок, но у него не было полной уверенности в этом. Охранник еще раз взглянул на них, очевидно удивляясь тому, что они спали в одежде и на разных полках. Затем, покачав головой, он пожелал им доброй ночи и закрыл за собой дверь. Через стеклянную панель он жестом попросил Дэвида повернуть защелку замка и опустить штору. Дэвид так и сделал. Когда он повернулся к Оливии, та перемахнула через кровать и уселась на краю постели.

Откинув волосы с лица, она хрипло прошептала:

— Не думала, что эта ночь окажется такой.

Осмотрев свою одежду, она вопросительно взглянула на него.

— Я тоже надеялся на что-то другое, — ответил Дэвид. Шум поезда внезапно изменился. Они помчались через тоннель, который вел на территорию Франции.

— Что ты скажешь об этом происшествии? — спросила Оливия. — Он просто вор-неудачник?

— Возможно.

Несмотря на головную боль, Дэвид размышлял над тем же вопросом. Судя по взгляду Оливии, они оба пришли к схожему выводу. Закрыв замок на два оборота ключа, он решил не спать до самого Парижа.

Глава 20

Зимой 1785 года снег покрыл долину Луары, словно белая простыня. Холодный ветер гудел в яблоневых садах, на пустых полях кружили вихри, а почтовая дорога больше походила на изогнутую ледяную ленту. Как кучер ни старался доставить пассажиров в замок Пердю до темноты, он почти ничего не мог сделать. Начни он подгонять лошадей, они поскользнутся и сломают ноги. Или одно из колес, сойдя с колеи, соскочит с оси. Это уже раз случилось, и только с помощью двух гвардейцев, сопровождавших карету, ему удалось произвести ремонт и продолжить нелегкий путь.

Чарльз Август Бомер, официальный ювелир при дворе Людовика XVI и Марии Антуанетты, уже сожалел, что затеял это путешествие. Возможно, он и его партнер, Поль Бассанж, сидевший сейчас на противоположном сиденье, могли бы убедить королеву пригласить маркиза в Версаль. Так было бы гораздо проще и, судя по всем неприятностям, которые они претерпели, намного безопаснее. Но он знал, что маркиз ди Сант-Анджело всегда поступал по-своему, и поездка в Версаль в такую погоду ему бы не понравилась. Кроме того, Бомер догадывался, что маркиз не появлялся при дворе из-за присутствовавшего там графа Калиостро — известного мага и гипнотизера. Сам Бомер не имел от графа никакой выгоды, но, пока тот развлекал королеву и свиту, ювелир, естественно, оставался желанным гостем.

На перекрестке дорог карета сбавила ход и остановилась. Бомер, обвязав шарф вокруг шеи, высунул голову в окно. Посреди дороги лежал иссохший труп коровы. Трое облаченных в лохмотья крестьян кромсали его ножами и небольшими топорами. Они поглядывали на экипаж и верховую охрану с почти неприкрытой враждебностью. Вся сельская местность голодала. Зима выдалась лютой. Бомер знал, что ярость народа, уже годами кипевшая во Франции, в любой день могла перерасти в революцию. Он изумлялся, что король и королева относились к этому с такой беспечностью.

— Простите, мсье, — обратился Бомер к одному из мужчин в красной вязаной шапке, который теперь недвусмысленно помахивал топором. — Не могли бы вы подсказать нам, какая из дорог ведет в замок Пердю?

Мужчина молча зашагал к нему. Лед звонко захрустел под его тяжелыми деревянными башмаками. Он осмотрел блестевшую от лака карету и пару ухоженных черных коней, тянувших экипаж. Дыхание животных оставляло в холодном воздухе белое облако пара. Лошади нервозно били копытами по обледеневшей дороге. Бомер, словно черепаха, инстинктивно всунул голову обратно в карету. Один из гвардейцев направил коня поближе к экипажу.

— У вас дела к маркизу? — дерзко спросил мужчина.

В былые годы он не посмел бы говорить подобным тоном.

— Мы едем к нему по поручению королевского двора, — ответил Бомер, надеясь, что их охранник предпримет какие-то меры.

Мужчина встал на цыпочки и заглянул в карету. Бомер нервно поправил кашемировую шаль, лежавшую на коленях. Бассанж бесстрастно продолжал набивать табаком турецкую трубку. Крестьянин кивнул, словно их вид объяснил ему присутствие вооруженных гвардейцев.

— И вы говорите, что маркиз ожидает вашего приезда? — спросил он.

— Извините, но я не понимаю, как это может вас касаться, — ответил Бомер, стараясь придать голосу твердость, которой так не хватало сейчас его духу.

— Маркиз поручил мне присматривать за дорогой. Ему не нравятся случайные гости, и я помогаю ему хранить уединение.

Бассанж, быстро поняв намек крестьянина, положил трубку на сиденье и вытащил из кармана несколько франков. Он склонился к окну и вручил их мужчине с топором.

— Гражданин, мы надеемся на вашу помощь.

Крестьянин принял монеты, сжал их в кулаке и, смягчившись, сказал:

— Поворачивайте налево. Вам осталось около трех километров. Там вы увидите сторожку у ворот.

Взглянув на небо, он добавил:

— На вашем месте я бы поспешил.

Бомер почувствовал в его словах какую-то смутную угрозу. Ему захотелось уехать отсюда. Как можно быстрее!

— Мы были бы вам очень благодарны, если бы вы с вашими друзьями освободили дорогу.

— Насколько благодарны? — спросил мужчина.

Бассанж покачал головой, не одобряя медлительность Бомера. Он протянул крестьянину еще несколько франков. Когда труп коровы стащили с дороги и карета снова тронулась в путь, Бассанж рассмеялся и мрачным замогильным голосом прокомментировал ситуацию:

— Можно подумать, что вы еще не научились давать взятки.

— О чем вы говорите?

— О деньгах, дорогой коллега. Деньги — это универсальная смазка, которая смягчает любые трения.

Бомер знал, что его компаньон был прав. Он всю жизнь старался быть честным, дружелюбным и вежливым с каждым встречным и с теми, с кем вел дела. И теперь, перебравшись во Францию, он все еще не мог привыкнуть к стране, где в отношениях доминировали враждебность и подозрительность. Будучи швейцарскими евреями, с детства жившими среди христианской общины, они с Бассанжем чувствовали себя здесь чужаками. Тем не менее благодаря своим талантам и умелой дипломатии они добились звания королевских ювелиров и получили значительные привилегии при дворе. А где еще можно было достичь таких высот, учитывая их происхождение?

Тем временем карета проехала через небольшой городок — унылые дома, харчевня, брошенная кузница и лесопилка. Они промчались мимо мельницы, ее водяное колесо застыло в замерзшем ручье, а затем начался лес, густой, молчаливый и мрачный. Он теснил дорогу, надвигаясь с обеих сторон. Изогнутые ветви, будто костлявые пальцы, царапали бока кареты. Колеса скрипели, проламывая лед в неровной колее. Замок Пердю, подумал Бомер. Потерянный замок. Подходящее название. Хотя он никогда не приезжал сюда прежде и не знал никого, кто посещал бы это место, ему однажды рассказали, что триста лет назад один нормандский рыцарь, вернувшись из крестового похода на Святую землю, построил неприступный замок. Скрытый в дальнем углу огромного земельного надела, он располагался на вершине скалы с чудесным видом на Луару и ее долину. По прошествии лет эта изолированная крепость приобрела дурную репутацию. Ходили слухи, что в ее стенах совершались ужасные и кощунственные преступления. Затем замок опустел и начал превращаться в руины. И тогда его выкупил таинственный итальянец маркиз Сант-Анджело.

Карета замедлила ход. Вновь выглянув из окна, Бомер увидел каменную сторожку с горевшим внутри фонарем. Вышедший на крыльцо хромой старик переговорил с одним из гвардейцев, затем открыл замок на воротах, и экипаж помчался дальше. Вокруг по-прежнему простирался густой лес. Никаких признаков замка. Деревья стояли так близко друг к другу, что их корни, не находя себе места под землей, создавали феерические сплетения между мощными стволами. В сумеречном небе летали сотни ворон — каркавших недобрых вестниц. В ложбинах слой снега был такой глубокий, что карета еле ползла. Колеса то и дело попадали в невидимые ямы, а в чаще Бомер несколько раз замечал движущиеся тени с мерцающими желтыми глазами. Как волки находили себе пропитание в этой необитаемой местности?

Дорога начала медленно подниматься вверх, и деревья отступили. Там, где ветер сдул снег, колеса громыхали на неровной твердой земле. Бомер еще раз выглянул в окно.

— Что-нибудь видно? — спросил пыхтевший трубкой Бассанж.

— Да. Кажется, впереди какой-то свет.

Сначала он видел только крохотный огонек, мерцавший над утесом. Но затем, когда карета подъехала ближе, яркая точка обрела форму факела, горевшего на верхней площадке черной конической башни. Постепенно из сумрака выступили контуры замка. Каменные стены с амбразурами и пять башен поднимались высоко над грядой утеса, так что любой приближавшийся человек был виден за километр. Бомер чувствовал, что за ними тоже наблюдали.

Обледеневшая грунтовая дорога сменилась ровной аллеей, усыпанной гравием. Карета проехала по подъемному мосту, опущенному над широким рвом с замерзшей водой. За массивными воротами виднелась поднятая решетка. Ее заостренные концы целились вниз, как длинные кинжалы. Чуть позже она, грохоча цепями, опустилась, пропустив их. Экипаж и верховые гвардейцы выехали на мощеный двор, окруженный со всех сторон серыми стенами и освещенными окнами замка. Бомер пригладил одежду. Поездка оказалась долгой и опасной.

— Достаньте наш багаж, — сказал он Бассанжу.

Его компаньон выбил золу из трубки и, пригнувшись к тайнику под сиденьем, вытащил ореховую шкатулку, в которой хранился бесценный груз.

Лакей из замка открыл дверь кареты, опустил лесенку и помог Бомеру сойти вниз по шатким ступеням. Ночная мгла опустилась на мир с такой же быстротой, как занавес на сцене во французской опере. Во дворе завывал холодный ветер. На верхней площадке широкого крыльца виднелись раскрытые створки массивных дверей, обитых железными кольцами. За ними начинался холл с манящим камином. Все кости и суставы Бомера болели после длительной поездки. Сейчас ему хотелось встать перед огнем и немного согреться.

Из замка выбежали несколько слуг. Одни приступили к разгрузке экипажа, другие повели лошадей на конюшню. Гвардейцев провели в помещения, предназначенные для прислуги. Бомер и Бассанж торопливо поднялись по ступеням и вошли в просторный холл. Маркиз, которого они встречали при дворе (и часто под руку с Марией Антуанеттой), уже спускался к ним по деревянной лестнице. Рядом с ним бежали два грозных волкодава. Он, как обычно, носил не пышный дворцовый наряд, а кожаную куртку, бриджи и верховые сапоги. Его черные глаза блестели в свете камина, и он выглядел сильным и крепким, как каменщик. Бомер, внушительный живот которого заставлял его шагать вперевалку, как утка, позавидовал его осанке. Не все придворные имели такую аристократичную внешность, подумал он. Впрочем, и сам король оставлял неприятное впечатление.

— Я уже хотел послать отряд на поиски вашей кареты, — сказал маркиз с заметным итальянским акцентом. — С каждым днем разбойников становится все больше.

— Нет, ничего плохого не случилось, — сказал Бомер, пожимая руку маркиза. — Но дороги обледенели, и у нас слетело колесо.

— Я велю своим людям починить.

Бассанж поблагодарил его, и, пока слуги переносили багаж в комнаты, маркиз провел гостей через геральдический зал с коллекцией средневекового оружия. Они прошли в большую трапезную, где кессонный потолок сиял золотыми отблесками в свете дюжины больших канделябров. Здесь им подали обильный ужин с жареным кабаном и щукой, сдобренный несколькими бутылками местного сансера. Это было лучшее вино, которое когда-либо пробовал Бомер, — а уж он-то отведал немало знаменитых марок.

Маркиз оказался приятным хозяином, хотя от него веяло какой-то нераскрытой тайной. Он обладал большим состоянием, но никто при дворе не мог отследить его родословную или источник богатства. Предыдущий король Людовик XV проявлял к нему благосклонность, однако итальянца угораздило поссориться с мадам Дюбарри — печально известной любовницей монарха. По словам некоторых придворных, это было как-то связано с ее портретом. Так или иначе, он вскоре стал тайным союзником нынешней королевы, чье презрение к Дюбарри ни для кого не являлось секретом.

Мария Антуанетта полагалась на мнение отважного маркиза во многих вопросах, имевших отношение к архитектуре, изящным искусствам, меблировке и, превыше всего, ювелирным изделиям. Именно по этой причине и отдавая дань его утонченному вкусу, придворные ювелиры совершили столь опасное путешествие в замок Пердю. Если бы им удалось уговорить его посоветовать королеве украшение, которое они привезли с собой, это сильно повлияло бы на решение Марии Антуанетты. Им требовалось рекомендательное письмо, подписанное рукой маркиза.

Во время ужина беседа плавно перешла к теме драгоценных королевских украшений, многие из которых создали Бомер и Бассанж. Откупорив очередную бутылку сансера, маркиз начал расспрашивать о новых предметах, недавно появившихся при дворе. В королевской казне имелось много всякой всячины, но Сант-Анджело проявлял особый интерес к старинному серебру, выполненному в стиле старомодной черни. Бомер был польщен расспросами. Ибо кто еще пользовался таким доверием Марии Антуанетты, как маркиз?

— Вам известно, что королеве нравятся… блестящие вещи, — сказал он, подготавливая почву для того, что должно было случиться дальше.

Но тут подали бренди. Слуги принесли подносы с засахаренными фруктами и ароматным «фей де дре» — мягким плоским сыром, прикрытым сверху каштановыми листьями. Более умеренный в пище Бассанж поймал алчный взгляд партнера и постучал пальцем по ореховой шкатулке, которую он поставил на стол рядом с собой. Маркиз тоже заметил этот сигнал.

— Нам понадобится хорошее освещение, — сказал он. — Пожалуйте в мой кабинет.

Они поднялись по большой лестнице, два белых пролета которой вытянулись вдоль стен главного зала. Сант-Анджело провел их по длинному коридору, украшенному шпалерами от братьев Гобелен (верный глаз еще никогда не подводил Бомера). Шпалеры покачивались от сквозняка из створчатых окон. Сильный ветер снаружи хлопал железными ставнями и врывался в щели рам. В конце коридора сиял теплый свет. Оба ювелира вошли в салон маркиза, который мог бы соперничать с версальским Зеркальным залом.

Стены с позолоченными бронзовыми украшениями покрывала плитка из прессованного стекла. Большие зеркала, способные отражать человека в полный рост, чередовались с книжными полками, на которых стояли коллекционные тома в богатых переплетах. Помещение имело странную пятиугольную форму. Стоимость собранных здесь предметов могла достигать невероятной суммы. Над столом висел огромный канделябр, украшенный множеством мелких кристаллов. Они играли и искрились в сиянии, по меньшей мере, сотни восковых свечей. На полу лежали изысканные обюссонские ковры. Дюжий слуга, подойдя к овальному столику в углу комнаты, поставил на него поднос с серебряным кувшином и китайскими чашечками.

— Мне подумалось, что вам может понравиться горячий шоколад, — сказал маркиз. — Лично я к нему уже пристрастился.

Бомер тоже ценил этот напиток. Бассанж, который был равнодушен к гастрономическим изыскам, направился к книгам и, склонив голову набок, принялся разглядывать названия томов. Бомер выпил чашку густого ароматного шоколада и подошел к стеклянной двери, чтобы полюбоваться ночным пейзажем. Он приблизил лицо к стеклу и поднес ладонь к бровям, чтобы избавиться от отражения.

Они находились в одной из башен. Снаружи располагался небольшой балкон, за которым виднелись кроны высоких и древних дубов, терзаемых сильным ветром. За деревьями начинался утес, отвесно спускавшийся к Луаре. Самая длинная река Франции, поблескивая в лунном свете, напоминала огромную змею, ползущую по черной земле. Бомер представил, каким чудесным это зрелище могло быть днем, хотя сейчас оно, скорее, вызывало беспокойство и головокружение.

— Вы еще не устали носить вашу шкатулку? — спросил маркиз у Бассанжа, который ни на миг не расставался со своим сокровищем.

Тот с сожалением отошел от книжного шкафа и приблизился к столу в центре комнаты Сант-Анджело, освобождая место, сдвинул в сторону бронзовый бюст Данте. Бассанж взглянул на партнера, и Бомер кивком головы подтвердил, что момент настал.

— Откройте ее, Поль, — сказал он.

Шкатулка по своим размерам походила на сложенную шахматную доску. Она запиралась на шесть латунных замков, которые громко щелкали, когда на них нажимали пальцем. Бассанж приподнял полированную крышку и осторожно вытащил, словно некое живое существо, великолепное бриллиантовое ожерелье такого невероятного блеска, что оно затмило сияние канделябра над их головами. Бомер должен был гордиться тем, как камни улавливали и усиливали свет.

Бассанж держал его тонкими пальцами за кончики верхней низки. Всего нитей было три. Ожерелье состояло из шестисот сорока семи африканских бриллиантов, купленных у известных поставщиков в Амстердаме, Антверпене и Цюрихе. Их общий вес равнялся 2800 каратам. Некоторые из крупных камней напоминали по величине фундук. К низкам крепились красные шелковые ленты, подчеркивавшие красоту бриллиантов. На данный момент это было самое изысканное и дорогое ожерелье в мире — предмет, который могла приобрести только королева Франции.

Именно для нее оно и предназначалось. Первоначально Бомер и Бассанж изготовили его для Людовика XV как дар для фаворитки Дюбарри. Но король умер, так и не успев приобрести ожерелье — точнее, не заплатив за него и оставив этот ценный шедевр без владелицы.

Бомер наблюдал за маркизом, пока тот рассматривал украшение. Он надеялся, что Сант-Анджело восхитится ценностью и огранкой камней. Будет ли он настолько впечатлен, что согласится рекомендовать ожерелье? И сможет ли он убедить Марию Антуанетту приобрести это изделие? Сумма в два миллиона ливров была огромной даже для королевы Франции. Но если она не купит украшение, то кому еще они могли бы предложить его?

— Интересно, остались ли в мире другие бриллианты? — наконец пошутил маркиз.

— Ни одного такого, который мог бы равняться с качеством этих камней, — с улыбкой ответил Бомер.

— Вы позволите? — спросил Сант-Анджело.

Он взял ожерелье и поднес его к свету, мягко вращая то так, то эдак. Его глаза рассматривали отблески на тысячах гранях, ловивших и преломлявших сияние свечей. Бомер вдруг заметил, что маркиз носил на пальце простое серебряное кольцо, отлитое в форме лица разъяренной Медузы. Бассанж тоже увидел его.

— Прямо как у графа Калиостро, — понизив голос, сказал он партнеру.

— Вы что-то говорите о самозваном графе? — спросил маркиз, по-прежнему разглядывая ожерелье.

— Он стал в Версале всеобщем любимцем, — дипломатично ответил Бомер.

— Мне так и доложили, — презрительно произнес Сант-Анджело.

— Дело в том, что его медальон напоминает ваше кольцо, — пояснил Бассанж.

Маркиз встрепенулся, затем застыл на месте как вкопанный и уже через миг спросил с показным безразличием:

— У него такой медальон?

Бомер кивнул в подтверждение.

— А вы знаете, что это кольцо я сделал сам?

— Я всегда подозревал, что вы, ваше превосходительство, искусны в нашем ремесле, — ответил Бомер.

Впрочем, честно говоря, он не понимал, зачем богатый дворянин тратил время на серебро. Хотя вот и король имел пристрастие к слесарному делу. Нет, простому человеку не разобраться в капризах пресытившейся знати.

— И вы говорите, что медальон Калиостро напоминает мою «Медузу»? — спросил Сант-Анджело, держа ожерелье одной рукой и вытягивая другую, чтобы ювелиры могли рассмотреть его кольцо.

— Да, — ответил Бомер. — Осмелюсь сказать, что они идентичны.

— С рубинами в глазах?

— Нет, если только они не удалены. В медальоне нет драгоценных камней.

Лицо Сант-Анджело по-прежнему не выдавало эмоций. Он осторожно опустил алмазное ожерелье обратно в покрытую бархатом шкатулку, затем предложил гостям еще одну порцию горячего шоколада.

— Скажите, мой друг, — произнес он, наливая напиток в чашку Бомера. — Зачем мне писать рекомендательное письмо? Я лучше сам сопровожу вас завтра в Версаль.

— И поговорите с королевой об ожерелье? — вне себя от радости спросил Бомер.

Неужели он мог рассчитывать на успех? И на то, что деньги, вложенные в изделие, могли вернуться к нему обратно?

— Я не обещаю вам, что она купит его, — ответил маркиз. — Но я обязательно поговорю с ней об этом украшении.

Всю ночь, ожидая рассвета, маркиз Сант-Анджело мерил шагами деревянный пол. Если бы он мог подбросить солнце в небо, то сделал бы это голыми руками. Когда Бомер и Бассанж ушли спать в отведенные им покои, он вернулся в зеркальный салон и то и дело выходил на балкон, где холодный ветер неистово трепал рукава его рубашки и ерошил черные волосы. Голые ветви старых дубов жалобно скрипели, как несмазанные петли, а стая волков, охотившихся на берегах Луары, тревожно выла на луну. Небо было ясным, и яркие звезды мерцали, словно бриллианты на ожерелье, которое ему показали несколько часов назад.

Но он думал не об ожерелье. Мария Антуанетта знала, что украшение сделали для ее соперницы. Уже по этой причине, будь оно самым прекрасным в мире, королева никогда не купила бы его. Нет, маркиз думал о «Медузе», теперь украшавшей камзол величайшего шарлатана во Франции — человека, заявлявшего, что ему три тысячи лет. Бессовестный обманщик, претендовавший на мудрость древнего Египта. Как, во имя небес, он завладел медальоном? И знал ли он магический секрет? Нашел ли он его?

Уже две сотни лет маркиз Сант-Анджело — как он назвал себя в ту ночь, когда уехал из Флоренции — искал это зеркало. Но с того дня, как герцог Кастро сорвал медальон с шеи Челлини и передал его римскому папе, оно бесследно исчезло. Подкупленные им люди в Ватикане не смогли обнаружить «Медузу», и вскоре маркиз решил, что, подобно многим папским сокровищам и нескольким его личным творениям, медальон переплавили для банальных и насущных нужд. Возможно, вся мощь, заключенная в волшебном амулете, была уничтожена людьми, которые ничего не смыслили в оккультных силах.

Катарина — его натурщица и любовь всей жизни — знала о магических свойствах зеркала. Случайно обнаружив их, она стала жертвой своего любопытства. Но как годы назад уверял его папский вассал, хрипя на кончике кинжала, она погибла во время кораблекрушения. Убегая от инквизиторов герцога Кастро, Катарина встретилась с другой бедой. В качестве доказательств Бертольдо передал ему декларацию груза и списки пассажиров того несчастного судна, которое, отбыв из Шербурга, было пущено ко дну английским фрегатом. Катарина изменила имя, но Челлини узнал ее особый, едва разборчивый почерк. В то время слухи о гибели корабля широко обсуждались в Италии и Франции. Возможно, море даровало ей прощение и милость.

Иногда он размышлял о другой возможности. Не лучше ли было умереть во Флоренции? Он мог бы сейчас покоиться в могиле под сенью базилики делла Сантиссима Аннунциата и пребывать там до второго пришествия. Но можно ли было верить в возвращение Христа? Можно ли было верить вообще во что-то?

Ястреб, сжимая в когтях пищавшую мышь, устроился на ветке дуба и приступил к ночному пиршеству. Таков закон мироздания, подумал Сант-Анджело. Каждое живое существо служило пищей для кого-то другого. И никто, кроме него, не видел более скверного и бесконечного спектакля. Века назад он открыл секреты, о которых не догадывался ни один ныне живущий человек. Он окунулся в глубины материи, недоступные даже для такого некроманта, каким был доктор Строцци. Он сотни раз убегал от смерти. Но какой ценой?

Насколько он понял, жизнь имела свои ограничения. Когда ей следовало оборваться, она обрывалась. И все остальное время превращалось лишь в пустое нарушение естественных законов. Да, Сант-Анджело жил. Но, перейдя грань уготовленного богом срока (где-то около 70–75 лет), он стал таким же отвратительным обманщиком, как граф Калиостро. Не потому ли он всегда питал такую неприязнь к обычным людям?

Он поднял к лицу широкие ладони — все еще шишковатые с тех дней, когда его считали великим и всеми признанным мастером. Куда подевался талант? В ту ночь, когда в его могиле погребли старого нищего, гений Челлини оказался похороненным там же. Он мог ваять скульптуры, мог плавить металл и обтесывать камень. Однако для подобной работы сгодился бы любой бестолковый и необученный ученик в его мастерской — любой человек, имевший пару глаз и десять пальцев. А вот шедевры, достойные мастера, уже не получались. Через какое-то время Сант-Анджело сдался и прекратил дальнейшие попытки. Он чувствовал боль и унижение, создавая нечто меньшее, чем непреходящую красоту.

Воды вечности и свет древней луны, объединившись в «Медузе», даровали ему бессмертие, которое он так искал. Но сам он стал пустым сосудом. Его жизнь лишилась цели, а судьба — достойного завершения. Он хохотал бы до слез, если бы сам не оказался обманутым.

Глава 21

Когда скорый поезд прибыл на Лионский вокзал в Париже, Дэвид помог Оливии подняться с полки.

— Голова болит, как будто по ней стучали кувалдой, — пожаловалась она.

Они потащили свой багаж в тамбур вагона. Когда дверь с шипением открылась, Дэвид спрыгнул на платформу, подал руку Оливии и осмотрелся по сторонам. Лысый грабитель и его сообщник — тот мужчина, который подсыпал в их напитки снотворное — были где-то среди пассажиров, выходивших из поезда. И скорее всего, они не собирались отказываться от задуманного. Дэвид закинул ремень сумки на плечо и, обняв Оливию за талию, направился к стоянке такси. Там, как обычно, стояла длинная очередь. Он объяснил собравшимся людям, что его жена нуждается в срочной медицинской помощи и ее следует немедленно отвезти в ближайшую больницу. Сев в такси, они помчались в отель «Крийон». Предприимчивый агент миссис Ван Оуэн уже заказал им там номера.

В отеле Оливия приободрилась и без посторонней помощи прошла через фойе к кабинам лифтов. Они поднялись на верхний этаж, где располагался их двуспальный номер с видом на площадь Согласия. Эта парижская достопримечательность, первоначально известная как площадь Революции, имела печальную историю. Камни мостовой были некогда омыты кровью гильотин. Всего в нескольких сотнях ярдов от дворца Крийона обезглавили Людовика XVI и Марию Антуанетту, а вместе с ними и тысячи других людей.

— Мне нужен горячий душ и плотный завтрак, — сказала Оливия.

— Что ты хочешь?

— Начнем с дюжины яиц, бекона, круассанов, сыра и кофе — очень черного и крепкого. И еще пусть принесут пистолет.

— Вряд ли у них имеется в меню оружие.

— Я должна обзавестись чем-то серьезным, чтобы убить эту парочку негодяев, если увижу их снова.

Дэвид сделал заказ, затем попробовал связаться с Гэри по мобильному телефону. На этот раз звонок прошел, и хотя в Чикаго была середина ночи, Гэри ответил без единого намека на сонливость в голосе.

— Я просто хотел оставить тебе сообщение, — сказал Дэвид.

— Все нормально. Я не спал.

— Где ты сейчас?

— В своем логове. Смотрю какой-то старый фильм по «Ти-си-эм».

— Как она себя чувствует?

Гэри помолчал, затем уныло ответил:

— Я полагаю, сносно. Она проходит ежедневные процедуры, но ей, по крайней мере, разрешают жить дома. И медсестры не будят ее через каждые два часа, чтобы взять очередной анализ крови.

— Как держится Эмма?

— Она рада, что ее мамочка вернулась к нам. Так же, как и я.

— Мне хотелось бы быть рядом с вами, чтобы чем-то помочь.

— Послушай, ты делаешь нужное дело. Постарайся получить эту хорошую должность. Я буду информировать тебя о здоровье Сары. Но она рада, что ты ходишь по разным красивым местам. Где ты сейчас?

— В Париже.

— Уже в Париже! — воскликнул Гэри, и Дэвид представил, как он кивнул головой в одобрении. — Я расскажу об этом Саре, когда она проснется.

— Может быть, послать ей открытку? Хотя я надеюсь вернуться домой еще до того, как она дойдет.

— Было бы неплохо, — ответил Гэри. — Эмма тренируется на игровой приставке. Похоже, она хочет обставить дядюшку Дэвида в теннис и в пинг-понг.

— Скажи ей, что я уже готов для реванша.

Закончив разговор, Дэвид с тоской посмотрел в окно.

В настоящий момент их с сестрой разделяло огромное расстояние. Его тянуло к ней, как магнитом. Но что изменится, если он сейчас вернется в Чикаго? Что хорошего это даст Саре или кому-то еще? Нет, он должен был найти «Медузу».

Дверь спальной открылась, и к нему вышла его спутница — в махровом халате и с полотенцем на мокрых волосах. Через минуту портье вкатил в номер тележку с заказанным завтраком. Оливия налила в чашку горячий кофе и задумчиво сказала:

— Знаешь, к какому выводу я пришла? Мне кажется, что именно эта парочка избила Джорджо.

Дэвид тоже предполагал нечто подобное.

— Даже если это сделали не они, я готов поспорить, что наши преследователи играют в одной команде с теми парнями, которые ограбили твою квартиру.

Оливия поставила перед собой серебряный поднос и осмотрела содержимое тарелок и хлебной корзинки. Аромат был потрясающим.

— Я тоже так думаю, — сказала она, наливая кофе для Дэвида.

Ворот ее халата широко распахнулся, приоткрыв часть груди. Кожа казалась такой же гладкой, как масло, которое Оливия намазывала на хлеб. Дэвиду пришлось приложить немало усилий, чтобы отвести взгляд в сторону.

— Мне нужно извиниться перед тобой, — смущенно произнес он.

Оливия, нисколько не смущаясь, поглощала яйца и бекон. Во время еды она превращалась из нежной газели в жадную львицу.

— За что ты извиняешься?

— За то, что втянул тебя в эту заваруху.

— Ты считаешь, что нас преследуют из-за тебя? — спросила она, помахав перед ним аппетитным кусочком бекона. — А вдруг это моя заваруха?

Она хмыкнула с наигранным возмущением.

— Не забывай, что грабители вломились в мою квартиру. И они избили моего бывшего парня. Пока получается, что они гоняются за мной.

Дэвид с радостью принял бы такой вариант. По крайней мере, это избавило бы его от чувства вины. Но Оливия ошибалась. И он знал, что пришло время рассказать ей истину. Если девушка согласилась помогать ему в поисках зеркала — вопреки любым опасностям, ожидавшим их впереди, — он должен был объяснить ей, во что она вляпалась. Он должен был раскрыть свои карты.

— Мою клиентку зовут Кэтрин Ван Оуэн, — начал рассказывать он.

Оливия внимательно выслушала его объяснения. Пока все было понятно и рационально.

— Дело в том, что она верит в силу «Медузы», — подвел он итог.

— Она верит, что зеркало может даровать бессмертие? — невозмутимо спросила Оливия. — Я сразу так подумала.

Прочитав «Ключ к жизни вечной», она знала, для чего было сделано зеркало. Тем не менее Дэвид ожидал от нее другой реакции — хотя бы удивления.

— Так уж и сразу?

— Конечно. Иначе почему бы она согласилась на такие траты?

Оливия взмахнула рукой, указывая на их роскошный номер.

— Настоящий вопрос заключается в том, насколько веришь в это ты?

Дэвид никак не мог отважиться на конкретный ответ. Оливия подождала немного и затем, поняв его смущение, мягко спросила:

— Почему ты веришь в магию зеркала?

— Потому что должен верить, — наконец ответил он.

Когда он начал рассказывать ей о болезни сестры, его голос стал хриплым от накативших эмоций. Оливия поднялась со стула, обошла стол и обхватила руками его плечи. От нее пахло мылом и горячими круассанами. Закончив свою историю, Дэвид тихо произнес:

— Поэтому, если ты хочешь завязать…

— Я не знаю, что ты хочешь сказать этой фразой.

— Ну, если ты хочешь вернуться во Флоренцию и заняться своей обычной…

Прижав пальцы к губам Дэвида, она заставила его замолчать.

— Послушай, все, что случилось с нами… включая тех мужчин в поезде, заставляет меня почувствовать себя… возродившейся.

— Возродившейся? В каком смысле?

Он не ожидал услышать от нее такого слова.

— Всю свою жизнь я провела наедине с книгами, блокнотами и теориями, — по-кошачьи скользнув ему на колени, ответила Оливия. — С годами я начала сомневаться в их важности. Кого они заботили, кроме меня? Но теперь я вновь понимаю, как важна истина. Теперь я точно знаю, что существуют люди, желающие извратить историческую правду.

— Они снова попытаются вмешаться в наши поиски.

Она пожала плечами и погладила его по щеке.

— Пусть пытаются, — сказала Оливия. — Истина найдет себе дорогу. Так происходит всегда.

Когда Дэвид заговорил о возможной опасности, она строго добавила:

— Если ты задумал избавиться от меня, то я сразу скажу, что у тебя ничего не получится.

Она ущипнула его подбородок.

— Ты понял, что возражать бесполезно?

— Да.

— Хорошо, — сказала Оливия, поцеловав его в губы.

Вернувшись на свою сторону стола, она с улыбкой посмотрела на него.

— Теперь поешь что-нибудь. Сегодня мы поедем в Лувр. Нас ожидают королевские сокровища.

Глава 22

— Неужели это было так трудно? — ворчал Эшер, пока они шли по луврскому двору. — Ты же доктор! Вас учили таким вещам. А ты не смог усыпить их, как надо!

Юлиус поморщился, словно съел что-то кислое.

— Я сделал все правильно, — ответил он, отчаянно пытаясь оправдаться. — Если бы я увеличил дозу, они вырубились бы еще в вагоне ресторане.

Эшера тошнило от таких объяснений. Он не привык работать с дилетантами.

— Может, ты объяснишь мне, в чем дело? — продолжил Янтцен. — Если бы я знал конкретную цель, то мог бы оказать тебе реальную помощь. А так ты просто закрыл мне путь во Флоренцию. Если я вернусь туда, турки посадят меня на ножи. И теперь я в Париже… гоняюсь за какой-то идиотской парочкой. Тут вообще каким-нибудь наваром пахнет?

— Чем меньше тебе будет известно о нашей работе, тем спокойнее ты проживешь остаток жизни.

Эшер по опыту знал, как раздражали людей такие ответы.

— Ну, раз ты даже намекнуть не можешь, то не обвиняй меня потом, когда что-то пойдет не так.

— Стой здесь и жди, — велел ему Эшер. — Не суйся куда попало, пока я не позову тебя.

Эрнст поправил тирольскую шапку с пучком барсучьей щетины, нацепил на нос очки и вытащил из кармана новенький путеводитель. Теперь он выглядел, как типичный немецкий турист, только что приехавший в музей на переполненном автобусе. Оставив Янтцена во внешнем дворе у стеклянной пирамиды, он быстро смешался с толпой.

Дэвид Франко и его подруга Оливия Леви только что прошли через двери главного входа. Эшер, мило улыбаясь охранникам и другим туристам, миновал пост службы безопасности и заплатил за билет. Он старательно держался на значительном расстоянии от своих подопечных. Дэвид имел при себе чертову сумку, и Эшер ожидал, что охранники заставят сдать ее в камеру хранения. Но между ними и Франко завязалась беседа, в которую часто вступала и милашка Оливия. К ним подозвали дежурного смены. Тот заглянул в сумку Дэвида и затараторил что-то по рации. Затем дежурный кивнул охранникам, и парни дважды обмотали сумку бумажной лентой, поставив на нее несколько красных печатей. Их старший посмотрел на часы, указал на главную лестницу и махнул влево, показывая направление. Дэвид и Оливия признательно кивнули, поблагодарили охранников и направились к проходу, который, как позже узнал Эшер, назывался галереей Аполлона. Чтобы понять происходящее, он начал быстро листать путеводитель.

Прошло уже несколько лет с тех пор, как Дэвид посещал Лувр. Но он не забыл, каким тот был огромным. В студенческую пору, путешествуя по программе фонда Фулбрайта, он целые дни проводил в его галереях и выставочных залах. Тут можно было блуждать месяцами и каждый раз находить что-то новое.

Но сегодня его ожидало другое времяпрепровождение. У Дэвида была назначена двадцатиминутная встреча с руководительницей отдела прикладного искусства — с известным искусствоведом, которая, хвала небесам, являлась близкой подругой доктора Армбрастер. Накануне вечером он позвонил в «Ньюберри» (по чикагскому времени как раз был день), и доктор Армбрастер заверила его, что она подготовит благоприятную почву. «Если кто и знает, где может находиться ваш медальон, то это именно она. Женевьева Соланж! Повидайтесь с ней. Желаю вам удачи!» До назначенной встречи у них оставалось время, и они решили осмотреть экспозицию.

Музей, как обычно, был заполнен людьми. Дэвид с Оливией рассекали толпу, как пара барракуд в плотной стае мелких рыбешек. Поднявшись по широкой центральной лестнице, они направились в одно из самых популярных мест Лувра — пышно украшенную галерею Аполлона, где были выставлены королевские драгоценности. Точнее, то, что от них сохранилось.

Эту некогда величественную коллекцию веками расхищали воры и недобросовестные политики. Ее губили экстренные национальные распродажи, демонтажи экспозиций, различные перестройки и плохая организация учета. Фактически ее судьба отражала бурную историю страны. Начиная с Французской революции 1789 года сокровища королевской казны стали яблоком раздора для роялистов и бунтарей, аристократов и коммунаров, претендентов на трон, конспираторов и последующих королей. Даже королевская корона, которая использовалась при коронации в Реймсском соборе, где церемония проводилась традиционно с конца тринадцатого века, осталась без драгоценных камней. Камни попросту изъяли, заменив их цветными стекляшками. Казалось, нация опасалась, что королевские драгоценности обладали мистической силой, способной вернуть монархию, безжалостно уничтоженную на эшафотах гильотин. Возможно, французы действительно боялись, что если эти украшения уцелеют, их короли восстанут из праха и вновь провозгласят свою власть. Но если «Медуза» все еще и существовала, она могла быть в Лувре — в галерее Аполлона.

Разделившись у входа, Дэвид и Оливия направились в разные стороны. Им нужно было осмотреть уцелевшие предметы, собранные в зале. Несмотря на сократившийся объем украшений, коллекция по-прежнему поражала воображение. Здесь находился золотой венок, присвоенный Наполеоном Бонапартом, и блестящая тиара императрицы Евгении времен Второй империи. В экспозиции были представлены алмазные и сапфировые наборы украшений, которые носила Мария Амалия, жена Луи-Филиппа — последнего короля Франции. Под толстым стеклом на витрине лежала инкрустированная изумрудами тиара, принадлежавшая герцогине д’Ангулем — единственному ребенку Людовика XVI и Марии Антуанетты, уцелевшему после кровавых бань революции. (Их первенец, маленький Луи-Шарль, умер в десятилетнем возрасте под гнетом «ласковой» опеки Национального собрания.) Здесь же демонстрировалось несколько самых известных в мире бриллиантов: персиковая «Гортензия», вырезанный в форме щита «Санси» и многоцветный «Регент». Последний камень годами украшал плюмажи париков Марии Антуанетты, а затем рукоятку коронационной сабли Наполеона.

К сожалению, они не нашли ни одного предмета с мотивами шлема великого Зевса. И тут не выставлялись такие скромные украшения, как небольшие зеркала и серебряные медальоны. Встретившись в дальнем конце галереи, Дэвид и Оливия торопливо направились к крылу Ришелье, где располагался отдел прикладного искусства. Они прошли через служебные двери и будто перепрыгнули из одного века в другой — из позолоченных залов дворца, которым прежде являлся Лувр, в аккуратный офисный комплекс двадцать первого века с остекленными кабинками и мерцавшими компьютерными экранами. Кабинет руководителя с видом на внутренний двор располагался в конце крыла. Мадам Соланж оказала им теплый прием.

— Мы с Патрисией вместе учились в Кембридже, — сказала она. — Я была так рада снова пообщаться с ней.

Дэвид не сразу понял, что речь шла о докторе Армбрастер. Когда они с Оливией сели в кресла у аккуратного рабочего стола, мадам Соланж продолжила:

— Она сообщила, что вы ищите какой-то уникальный предмет. И что у вас имеются интересные документы, которые вы можете продемонстрировать мне.

Она протянула руку к его опечатанной сумке.

— Да, конечно, — ответил он, передавая сумку через стол.

У мадам Соланж имелся опыт в таких делах. Используя нож «Эксакто», она быстро удалила бумажную ленту, а затем придвинула сумку Дэвиду. Он бережно вытащил копию наброска и разложил ее перед француженкой.

— Этот предмет называется «Медуза».

Судя по ее изумленному вздоху, она была впечатлена наброском. Мадам Соланж протерла очки, склонилась над рисунком и наконец сказала:

— Красивая вещь. Но я не вижу подписи. Вы знаете, кто художник?

— Бенвенуто Челлини, — ответил Дэвид.

— Челлини? — недоверчиво переспросила она. — Откуда вам это известно?

— Поначалу мы пользовались информацией бывшего владельца наброска. Однако когда оригинал был подарен «Ньюберри», мы провели тщательную проверку с экспертизой почерка, бумаги и чернил. Все результаты подтвердили авторство Челлини и подлинность этого документа.

Он сунул руку в сумку, что предъявить лабораторные отчеты, но мадам Соланж отмахнулась от них.

— Я верю вам на слово. Не будем зря тратить время.

Она отодвинула отчеты в сторону и задумчиво потеребила в руках кончики шелкового шарфа, повязанного вокруг ее шеи. Естественно, от Эрме. В Париже, как заметил Дэвид, даже сотрудники музея обожали шик.

— Неужели это ранний набросок горгоны для флорентийского «Персея»? — озвучила она свои размышления.

— Нет, — ответил Дэвид, переворачивая набросок и указывая на аннотацию. — Это медальон с небольшим зеркалом на задней стороне. Он был изготовлен из серебра и выполнен в технике черни.

Мадам Соланж нахмурилась.

— Я не знала, что Челлини и его ученики создавали медальоны с зеркалами.

— Для нас это тоже стало сюрпризом, — вмешалась Оливия. — Вот почему мы обратились к вам за помощью.

— В архивах Медичи мы нашли документы, указывающие, что в середине пятнадцатого века данная вещь была подарена королеве Франции, — пояснил Дэвид. — Нам хотелось бы узнать, не стала ли она частью луврской коллекции.

Мадам Соланж скептически поморщилась, но повернулась к экрану компьютера.

— Наша коллекция так велика, что мы выставляем в залах только ее малую толику. Давайте проверим реестр.

Ее тонкие пальцы быстро застучали по клавишам, вводя служебный логин и пароль. Музейная база данных называлась системой «Атлас».

— Если у нас имеется нечто схожее с вашим описанием, «Атлас» тут же найдет эту вещь.

Дэвид встал за спиной мадам Соланж и нетерпеливо склонился вперед. Оливия бесцеремонно присела на подлокотник ее кресла. Француженка вывела на экран строку поиска и написала имя Челлини. Система выдала лишь ссылки на его знаменитую статую и солонку короля Франциска. Мадам Соланж ввела слово «Медуза», и на экране появились ссылки на несколько сотен объектов, начиная от урн и кончая монетами и кувшинами. Ни один из предметов не был зеркалом или драгоценным украшением. Переключившись на другую базу данных, с неожиданным названием «Лорис-Дорис», француженка вновь ввела ключевые слова в различных конфигурациях. Но программа не нашла ни одного совпадения.

Мадам Соланж печально улыбнулась. Откинувшись на спинку кресла, она взглянула на Дэвида.

— Наверное, я не первая говорю вам это, но медальон мог затеряться в веках. Даже если он попал в казну монархов, его могли украсть в 1792 году, когда мятежники разграбили королевскую сокровищницу.

— Но воры были пойманы, — возразила Оливия. — Разве не так?

— Да, их поймали, и, прежде чем обезглавили, один из воров по имени Депейрон под пытками признался, что некоторое количество золота и драгоценных камней спрятано на чердаке старого дома в районе Ле Аль. Однако такой медальон не мог представлять для воров особой ценности.

Мадам Соланж задумчиво провела пальцами по краю наброска.

— Вы сказали, что он сделан из серебра в технике черни? Нет, они не стали бы брать его.

— Даже если бы у горгоны были рубины в глазах? — спросил Дэвид.

— На этом рисунке рубины не указаны.

— Я знаю, — согласился Дэвид. — Но в записях, которые я нашел в Академической библиотеке во Флоренции, они упоминались.

— Тогда есть шанс, что медальон находится в парижском Музее естественной истории. У них там прекрасная коллекция минералов.

— Медальон в коллекции минералов?

— В 1887 году, когда правительство с опаской ожидало мятежа бонапартистов, министру финансов поручили провести аудит уцелевших королевских сокровищ. Если украшения имели драгоценные камни, их передавали Музею естественной истории. В результате этого коллекция минералов обогатилась сотнями разных вещей, начиная от гипнотических кристаллов Калиостро и кончая булавками с жемчугом и бриллиантами, некогда принадлежавшими Марии Антуанетте. Рубины в глазах горгоны могли спасти ваш медальон. Шанс небольшой, но он достаточно реальный. Кто знает? Возможно, вам повезет.

Дэвид посмотрел на Оливию, и та пожала плечами, возможно, им стоило проверить эту версию.

— Давайте посмотрим на их архивные записи, — предложила мадам Соланж.

Ее пальцы вновь замелькали над клавиатурой. Через минуту она разочарованно вздохнула, и Дэвид, взглянув на экран компьютера, прочитал черную надпись: «В настоящее время доступ невозможен».

— Они вечно переживают… Как вы в Штатах это называете?

— Технические трудности?

— Да, именно так. Их архивные записи сейчас недоступны. Я полагаю, завтра вы можете съездить туда и расспросить директора музея. Его зовут профессор Верне.

— А если мы поговорим с ним сегодня? — спросил Дэвид, укладывая набросок Челлини обратно в сумку.

— Сегодня музей закрыт.

— Вы не могли бы позвонить ему? — взмолился Дэвид. — Мы очень ограничены во времени.

— Это будет не совсем прилично.

Мадам Соланж выглядела несколько растерянной.

— Я понимаю. Но ваш звонок помог бы нам. Уверен, что доктор Армбрастер оценит вашу помощь. Как и мы.

Он испугался, что обидел ее. Однако после некоторой паузы француженка достала из кармана мобильный телефон.

— Хорошо. И когда вы встретитесь с ним, передайте ему, что им давно пора разобраться в своих файлах и навести порядок в записях!

Глава 23

— Пожалуйста, передайте мадам Соланж, что мы скоро все исправим, — сказал профессор Верне, включая свет в галерее минералогии и геологии. — Мне и самому неловко за наш архивный сайт.

Широкий коридор с высоким потолком нуждался в хорошей уборке. Одну стену холла украшала длинная доска почета, на которой позолоченными буквами были перечислены фамилии членов музейного совета попечителей.

— Фактически я займусь нашими записями сразу же, как только Лувр поделится с нами правительственными фондами. А пока нам перепадают лишь крохи с их стола, как бедным родственникам.

Дэвид понял, что здесь велась нешуточная межведомственная борьба. Поэтому он промолчал, не желая обижать старика неловким ответом. Примечательно, что и Оливия каким-то чудом пришла к такому же выводу. Профессор, носивший белый халат поверх мятого костюма, выглядел так, будто его отвлекли от дробления каменных плит. Из его кармана торчала рукоятка молотка. Халат был испачкан серой пылью. Когда Дэвид показал ему набросок Челлини и объяснил, что именно они ищут, старик на всякий случай убрал грязные руки за спину.

— Впечатляющий рисунок, — подытожил он. — Но я могу заверить вас, что в нашей коллекции нет ничего подобного. С рубинами или без них.

— Ваша компьютерная база данных сейчас не работает. Как вы можете знать наверняка? Если хотите, мы с Оливией поможем вам проверить учетные книги.

Дэвид знал, что снова наступает профессору на больную мозоль, но у него не было другого выбора.

— Я уже все проверил, — ответил Верне.

Дэвид почувствовал раздражение. Они не отходили от профессора с тех пор, как пришли в музей. И старый маразматик увидел набросок Челлини только сейчас.

— Весь наш архив находится здесь, — сказал профессор, похлопав ладонью по своему парику сомнительного медного цвета. — И я утверждаю, что этой вещи у нас нет.

Он поманил их в тускло освещенную галерею, закрытую сегодня для публики.

— Все, что наш музей получил из королевской сокровищницы, выставлено в этом зале, — сказал он, указав на длинное просторное помещение, которое выглядело не столь пышно, как галереи Лувра, но тем не менее впечатляюще.

Верне кивнул одинокому охраннику, и тот включил верхний свет. Стеклянные витрины будто бы ожили и заискрились разноцветными бликами. В центре зала под софитами располагалась витрина с несравненным сапфиром «Русполи», купленным Людовиком XV — камень кубической формы размером с перепелиное яйцо и весом в 135 карат. Он имел особый темно-синий цвет, который Дэвид прежде никогда не видел. Заметив восхищенные взгляды гостей, профессор удовлетворенно хмыкнул.

— В смутные времена такие камни разрезали на части, чтобы их не распознали при продаже. Но, как видите, этот малыш уцелел.

Позволив им полюбоваться красотой сапфира, профессор перешел к большой витрине, где хранилась коллекция заколок, колец и браслетов, украшенных драгоценными камнями.

— Некоторые из них принадлежали Марии Антуанетте, а другие — сестре Людовика XVI.

Рассматривая изысканные блестящие и полированные украшения, лежавшие на бархатных подушечках, Дэвид вдруг ощутил разочарование. Предмет их поисков не соответствовал такому окружению. Разве мог серебряный и тусклый медальон с головой ужасной Медузы соседствовать с гламурным шиком этих вещей? Мария Антуанетта, скорее, воспользовалась бы деревянной зубочисткой, чем прикоснулась к простому амулету с зеркальцем. Он начал думать, что зашел в тупик или, по крайне мере, двинулся в неправильном направлении.

В это время Оливия, которая уже дошла до середины зала, внезапно прокричала:

— Идите сюда!

Профессор взглянул на нее и с усмешкой сказал:

— A-а! Ей понравились кристаллы. Они, конечно, не такие ценные, но все-таки очень красивые. У нас чудесные экспонаты.

Дэвид направился к Оливии и увидел витрину, напоминавшую экспозицию геологического музея в каком-нибудь городе юго-западных штатов Америки. Внимание его спутницы привлекли два острых, угловатых кварцевых кристалла с бледно-лиловым оттенком. Они поблескивали в свете лампы, как половинки мускусной дыни. Сначала Дэвид не понял, почему Оливия заинтересовалась ими, но она указала ему на табличку, закрепленную на раме витрины: «Из личного имущества графа Калиостро (Джузеппе Бальзамо); ок. 1786 г.»

— Вы слышали о графе Калиостро? — спросил профессор Верне.

— Да, слышали, — ответил Дэвид.

Ему вспомнилась рукопись графа о египетском масонстве — та книга, которую Оливия заказала в библиотеке «Лоренциана». Насколько забавны такие совпадения, подумал он. Идешь и дважды наступаешь в одну и ту же яму.

— Интересно, как они оказались у вас? — спросила Оливия.

— Граф использовал их в своих демонстрациях гипноза и магии, — ответил профессор. — Но когда ему пришлось бежать из Парижа, многие из его вещей остались здесь.

— И что явилось причиной поспешного отъезда? — поинтересовался Дэвид.

— Наверное, это как-то было связано с ожерельем королевы, — предположила Оливия.

Профессор важно кивнул головой. Дэвид имел лишь отрывочные сведения об этом эпизоде. В ответ на его вежливую просьбу Верне с энтузиазмом изложил суть дела. У Дэвида сложилось впечатление, что директор музея сначала рассердился на непрошеных гостей, нарушивших его рабочий распорядок, но затем хорошенькая Оливия смягчила стариковское сердце. Теперь он с явным удовольствием потчевал ее своими историями.

— Все началось с того, что ювелиры королевского двора, партнеры Бомер и Бассанж, изготовили безумно дорогое ожерелье в надежде, что его приобретет мадам Дюбарри, а позже Мария Антуанетта. Но ни та ни другая не купила это украшение. И тогда одна молодая и привлекательная женщина по имени Жанна де Ламотт Валуа, авантюристка до мозга костей, совершила невероятное мошенничество.

— Самое крупное в те дни, — добавила Оливия.

— Она уговорила беспринципного кардинала купить ожерелье. Он думал, что приобретает его для королевы, которая позже тайно вернет ему потраченные деньги. Однако Мария Антуанетта ничего не знала о сделке. И она не получила это украшение. Его украла Жанна де Ламотт. Она и ее сообщники разобрали ожерелье на части и продали бриллианты почти за бесценок. Вину за эту авантюру взвалили на Марию Антуанетту, хотя она была тут ни при чем и отрицала причастность к покупке ожерелья. Народ Франции не поверил королеве. Позже революционный трибунал объявил этот случай ярким примером ее расточительности.

— Какую же роль играл в этой истории граф Калиостро? — спросил Дэвид, чувствуя себя, словно студент, пропустивший несколько лекций.

— Мадам Валуа намеренно впутала графа в свой план, поскольку он был фаворитом двора. Королеве нравилась его компания, и она щедро выказывала ему знаки своего расположения. Графа осудили, поместили в Бастилию, но после девяти месяцев выпустили на свободу. Будучи умным человеком, он понял, что злоупотребил гостеприимством французов, и на следующий день покинул Париж.

Оливия всплеснула руками и указала Дэвиду на амулеты, вырезанные в форме скарабеев и странных неземных созданий.

— Какая прелесть!

Ей особенно понравился янтарь с изображением злобно усмехавшейся гаргульи.

— Это был подарок королевы, — объяснил Верне. — Она знала, что граф собирал экзотичные и оккультные предметы. Позже он упоминал, что дух одной из таких вещей изгнал его из Франции.

— А что, если Мария Антуанетта подарила ему и медальон с Медузой? — сказала Оливия. — И он принял подарок как знак ее внимания?

Дэвид подумал, что зеркало действительно больше подходило вкусу графа, чем королевы Франции.

— Здесь на витринах все его вещи? — спросил он у профессора.

— Все, кроме некоторых документов, — пожав плечами, ответил Верне. — Они хранятся в архиве. Там, за той дверью.

— Мы можем посмотреть на них? — нетерпеливо спросила Оливия.

Профессор, который уже не мог отказать ей ни в чем, смахнул пыль с халата и жеманно произнес:

— Такой красивой и юной посетительнице я готов показать что угодно.

Дэвид почувствовал себя лишним, но это его не опечалило. Профессор повел их в другой конец галереи, где длинный коридор соединялся с флигелем.

— Бежав из Парижа, Калиостро направился в Рим, — продолжил свой рассказ Верне. — Как выяснилось позже, это было не очень мудрое решение. К тому времени папа римский обвинил графа в богохульстве, велел сжечь все его книги и заточить преступника в замок Сант-Анджело.

— В тюрьму, где некогда сидел Челлини, — заметил Дэвид.

— Оттуда графа перевели в отдаленную крепостную тюрьму Сан-Лео. Он прожил там четыре года, прежде чем его задушил один из тюремщиков.

Они прошли мимо нескольких охранников. Профессор открыл обитую стальными пластинами дверь и начал спускаться по спиральной металлической лестнице. На третьем подземном этаже он щелкнул выключателем, и люминесцентные лампы осветили большое помещение. Бесконечные ряды полок, заваленных ящиками, тянулись, насколько мог видеть глаз. К счастью, Верне неплохо ориентировался в музейном архиве. Он подвел их к какому-то ряду, порылся среди пыльных папок, затем повернулся к другому стеллажу и указал на большую коричневую коробку, стоявшую на верхней полке.

— Вы не могли бы снять ее оттуда? — попросил старик.

Дэвид с радостью выполнил его просьбу, подняв густое облако пыли.

— Несите ее сюда, — сказал профессор, направляясь к запыленному столу, окруженному несколькими старыми деревянными стульями.

Когда Дэвид поставил коробку на стол, Верне продолжил рассказ о судьбе осужденного графа.

— Каждый день своего заточения Калиостро царапал на стене какие-нибудь откровения. Вместо мела он использовал заостренные камни. Позже Наполеон Бонапарт, большой поклонник оккультизма, послал своих помощников в камеру, где скончался граф. Он велел им скопировать все слова и уцелевшие образы.

Похлопав по коробке, профессор добавил:

— Боюсь, что здесь вы не найдете медальонов. Но, возможно, эта информация поможет вам в дальнейших поисках.

Дэвид в этом весьма сомневался, однако из-за отсутствия других вариантов он решил осмотреть предложенные документы. Тем более что Оливия выглядела совершенно окрыленной.

— Вы должны понять, что обычно мы не позволяем посетителям работать здесь без присмотра, — сказал Верне, взглянув на старые настенные часы, которые громко отсчитывали минуты. — Но мне нужно закончить кое-какую работу, а архив сегодня закрыт по техническим причинам.

— Мы будем очень аккуратны, — заверила его Оливия. — И перед уходом вернем коробку на прежнее место.

Верне все еще колебался.

— Если мадемуазель будет так добра и на обратном пути зайдет в мой кабинет, я с удовольствием выслушаю, удалось ли вам что-то найти.

— Восхитительно, — с обворожительной улыбкой сказала Оливия.

— Я тоже приду, — добавил Дэвид.

Профессор сделал вид, что не расслышал его слов. Как только он скрылся за одним из стеллажей, Дэвид поднял крышку коробки. Внутри находилось несколько пластиковых папок, снабженных архивными бирками. Некоторые из них пожелтели от времени. Выбрав самую толстую папку, Оливия бухнулась на стул по другую сторону стола. Дэвид принялся осматривать дневники, озаглавленные как «Documents originaux, С. San Leo, 1804». Это были полевые записи, сделанные посланником Наполеона. Он осторожно вытащил их из папки и разложил на столе.

Желтые и сморщенные листы напоминали папирус. Чернила выцвели и стали серыми, а написанные ими слова едва различимыми. Судя по всему, эти дневники прошли через многие руки. Часть рисунков представляла собой традиционные масонские символы: молоты и деревянные колотушки, кирпичи и мастерки. Другие являлись неумелыми воспроизведениями египетских иероглифов. Дэвид узнал Анубиса — бога подземного мира, которого всегда изображали с головой шакала. Тут же была и Исида, богиня природы и магии, коронованная изогнутыми рогами быка. Посланник Наполеона дотошно скопировал их с тюремной стены, как и фразы на итальянском языке.

«Глаз пирамиды видит все вещи», — гласило первое откровение графа.

«Мастер Потерянного замка обладает секретом секретов», — сообщала следующая запись.

Эти фразы казались Дэвиду бредом обезумевшего человека, погребенного в подземной тюрьме. Но внезапно одна из строк заставила его вздрогнуть.

«Бессмертная горгона досталась Сант-Анджело».

Горгона? Неужели ссылка на магическое зеркало? Но почему тут говорилось о связи «Медузы» с римской тюрьмой? Может быть, Калиостро получил медальон в подарок, а затем покинул Францию и умчался в Рим, где папа римский лишил его зеркала вместе с другими богохульными вещами? Или перед отправкой в Сан-Лео ему удалось спрятать амулет где-то в тюремной камере? Дэвид внимательно осматривал другие наброски и записи, скопированные посланником Наполеона, но, сколько бы он ни листал страницы вперед и назад, ничто не объясняло загадочную надпись о горгоне.

Тем не менее начало было положено. Решив рассказать Оливии о своей находке, он вдруг понял, что с тех пор, как они открыли коробку с документами, его спутница вела себя непривычно тихо. Он с удивлением взглянул на нее и увидел на столе перед ней конверт со старыми черно-белыми фотографиями — каждая примерно восемь на десять сантиметров. Оливия медленно и методично рассматривала каждую из них и затем перекладывала в другую пачку.

— Мне кажется, я нашел кое-что.

Он рассказал ей о строке с упоминанием горгоны.

— Похоже, Калиостро считал это важным, раз оставил на стене такую запись.

Оливия рассеянно кивнула. Она по-прежнему была поглощена осмотром фотографий.

— Я тоже отыскала что-то интересное.

Дэвид взял один из снимков и развернул его на сто восемьдесят градусов. На фотографии с надписью «Сан-Лео» были изображены руины крепости, стоявшей на вершине отвесного утеса. Именно там Калиостро провел в заточении последние годы. Взглянув на другой снимок, Дэвид увидел низкую дверь с железной решеткой. На третьей фотографии была тюремная камера. Часть каменной стены разрушилась. В большой дыре виднелись сгнившие опоры и груда щебеня, осыпавшегося в следующую камеру.

— Насколько мне помнится, — сказал Дэвид, — у посланников Наполеона не было с собой фотоаппаратов. Кто делал снимки?

— Переверни любой из них, — ответила Оливия.

Дэвид последовал ее совету. На обратной стороне фотографии стоял поблекший черный штамп: две зубчатые молнии, а под ними слова — «Das Schwarze Korps», в переводе с немецкого «Черный корпус». Он недоуменно пожал плечами.

— «Дас шварце корпс», — пояснила Оливия. — Так называлась газета СС. Личный рупор Генриха Гиммлера. Именно там много писали о расовых теориях и оккультных основах нацистского режима. Если верить сопроводительному письму, 15 июня 1940 года правительство Виши предоставило нацистам доступ к документам этого архива. Через день после того, как армия вермахта захватила Париж. В одном им не откажешь — они действовали быстро и решительно.

— Я все равно не понимаю. Если эти фотографии были сделаны нацистами в Италии, как они оказались во французском архиве?

— Вероятно, немецкий исследователь собрал здесь полное досье. А почему бы и нет? Апологеты рейха ожидали, что их власть будет длиться не меньше тысячи лет.

— О каком исследователе ты говоришь? О Гиммлере?

— Нет, Гиммлер тогда был слишком занят. Однако он послал сюда доверенного человека.

Она показала ему распоряжение какого-то французского бюрократа. Приказ предписывал незамедлительно уволить мсье Мориса Вайнберга — администратора музейного архива. Ниже, почерком самого рейхсфюрера, рекомендовалось назначить на его место Дитера Майнца — заслуженного профессора Гейдельбергского университета.

Дитер Майнц, знаток оккультизма и теологии, чья подпись стояла на многих книжных карточках библиотеки «Лоренциана». Оливия выглядела так, как будто она только что нашла кусок золота.

— Я знала это, — сказала она. — Они собирали информацию о Калиостро.

Неужели нацисты интересовались им в надежде выяснить судьбу «Медузы», с ужасом подумал Дэвид. И что, если они нашли магическое зеркало? Стало ли оно еще одним предметом, похищенным ими при грабеже Европы? Сколько сокровищ было уничтожено войной! А сколько их по-прежнему лежало в банковских хранилищах различных городов, от Брюсселя до Буэнос-Айреса. В ячейках с забытыми кодами, записанных на людей с неприметными фамилиями.

— Хочешь узнать хорошие новости? — спросила Оливия.

— Какие?

Хорошие новости ему не помешали бы. Она указала на пыль, покрывавшую бумаги и коробку.

— Никто не рассматривал эти документы долгое время.

Довольно верное замечание, и оно действительно порадовало его. Никто не искал здесь «Медузу» несколько десятков лет. Хотя было не ясно, куда могла привести такая информация.

Они осмотрели содержимое остальных папок. В них хранилось несколько заметок, напечатанных во Франции — в основном, воспевавших силу магии, которую Калиостро познал в древнем Египте. Закрыв картонную коробку, Дэвид поместил ее на полку. Затем они вернулись в кабинет директора. Вполне возможно, что в прошлом здесь располагался небольшой концертный зал. Но теперь посередине стояли стол и длинный верстак, заваленный камнями, долотами и прочими инструментами. Профессор Верне закреплял в тисках какой-то образец.

— Спасибо за помощь, — сказала Оливия.

Старик оглянулся, еще раз повернул рукоятку тисков и галантно ответил:

— Всегда рад служить вам, мадемуазель.

Дэвид заметил, что он не сводил глаз с Оливии. Смахнув пыль и сняв халат, Верне предложил проводить ее до дверей музея. Дэвид снова будто выпал из игры. По пути профессор расспрашивал Оливию о ее работе; об университете, где она училась; о том, как ей понравился Париж. Дэвид уныло плелся за ними. В портике холла старик взял Оливию под локоток и вновь заверил ее, что он доступен для общения в любое время. «Я не говорил вам, что живу неподалеку?» Дэвид со вздохом перевел взгляд на именную доску совета попечителей, где значилось несколько дюжин фамилий в произвольном порядке. Многие из них ничего говорили ему. Другие были известны по новостям из мира политики и финансов. Но одно, написанное позолоченными буквами внизу последнего столбца, заставило Дэвида всмотреться пристальнее.

— Прошу прощения, — сказал он, перебив расспросы старика о планах Оливии на ужин. — Неужели в ваш совет попечителей входит мсье ди Сант-Анджело?

— Да, и что из этого? — слегка раздраженно ответил Верне. — Между прочим, он один из лучших знатоков драгоценных камней. Мы часто консультируемся с ним, когда в наш музейный фонд поступают редкие минералы.

— Вы знаете, где он живет?

— Конечно. У него великолепный особняк в шестнадцатом округе. Дом номер десять по рю де Лонгшан. Но встретиться с ним можно только по предварительной договоренности.

Неужели такое возможно? Мысли Дэвида кружились в бешеном вихре. Калиостро написал, что горгона досталась Сант-Анджело. Что, если он имел в виду не римскую крепость, а фамилию человека? Возможно, он ссылался на предка этого знатока драгоценных камней, который в ту пору тоже был ювелиром? Покидая Париж и находясь в стесненных обстоятельствах, граф мог оставить «Медузу» в залог или на хранение.

— Скажите, его семейство давно живет в Париже? — спросил Дэвид.

— Так давно, что никто уже не помнит, когда они переехали во Францию. А это случилось задолго до первой революции.

— И они всегда были ювелирами?

— Можно и так сказать. Скорее коллекционерами, чем поставщиками. Но почему вы вдруг заинтересовались Сант-Анджело?

— Так, из чистого любопытства, — ответил Дэвид, пытаясь высвободить руку Оливии из мертвой хватки Верне. — Извините, но мы должны идти. Я даже не знаю, как отблагодарить вас за помощь.

Когда он наконец вернул Оливии свободу и повел ее к выходу, она облегченно вздохнула.

— Подождите! — крикнул профессор, все еще надеясь заманить красивую женщину обратно в свое логово. — Если вас заинтересовали гипнотические практики Калиостро, вы можете взглянуть и на железные посохи Франца Месмера. У нас в хранилище их несколько штук!

— В следующий раз! — ответил Дэвид.

Оливия помахала старику на прощание, и они торопливо спустились по ступеням музея. Париж погружался в холодные сумерки.

Глава 24

В лесу Солони маркиза охватило такое нетерпение, что он велел остановить экипаж и поменялся с кучером местами. Его не устраивала скорость, с которой они ехали. Кучер забрался в теплую карету, а Сант-Анджело, завернувшись в плащ и натянув на голову капюшон, подбитый волчьим мехом, устроился на облучке. Длинный кнут звонко защелкал в воздухе, подгоняя четверку вороных коней.

Маркиз спешил добраться до Версальского дворца к вечернему приему. Если бы он успел повидаться с королевой за ужином, это гарантировало бы ему встречу с графом Калиостро. Вторая карета с королевскими ювелирами и их бесценным бриллиантовым ожерельем давно отстала где-то позади.

Когда зимнее небо начало темнеть, экипаж маркиза въехал в деревню, отстроенную только для того, чтобы ее жители обслуживали нужды разраставшегося королевского двора. Крестьяне суетились на морозе, нагружая телеги бочками с вином и большими кругами сыров. Они отпрыгивали в стороны из-под колес кареты, пока та наконец не свернула на широкую дорогу, которая вела к дворцу. Экипаж помчался мимо заснеженных цветников, террас и апельсиновых рощ к изящному мосту над Большим каналом. Дворец уже показался впереди, возвышаясь, как огромный свадебный торт, украшенный колоннами и арками. Сияли сотни освещенных свечами и фонарями окон. Слуги готовились к ночным празднествам, которые здесь проводились ежедневно.

В прежние годы маркиз проводил при дворе много времени. Он поддерживал прекрасные отношения с предыдущим королем и его знаменитой любовницей мадам Дюбарри. Людовик XV был известен своей распущенностью, но Сант-Анджело находил его честным и веселым человеком — гораздо интереснее нынешнего короля, окруженного тусклой свитой льстецов и франтов. Теперь маркиз приезжал в Версаль лишь для того, чтобы навестить королеву. Мария Антуанетта покорила его еще при первой встрече, которая состоялась в 1770 году.

Дофина, как ее тогда называли, появилась во дворце, словно подарок от австрийского королевского дома. На гладких белых щечках пылал румянец. На плечи ниспадали локоны чудесных белокурых волос. Эта четырнадцатилетняя девушка с большими голубыми глазами и длинной тонкой шеей была пуглива, как лань. Маркиз присутствовал на ее помолвке. О робкое дитя! Она все время сбивалась на немецкую речь. Вокруг нее суетилась толпа язвительных придворных. Многие сражались за благосклонность будущей королевы Франции. Ее супругом должен был стать пятнадцатилетний дофин — угрюмый толстый бездельник, которому Сант-Анджело не доверил бы даже чистить свои башмаки.

Теперь она стала самой знаменитой женщиной в Европе, хотя французы кляли ее при каждом удобном случае.

Когда маркиз натянул поводья и взмыленные кони остановились, к экипажу бросились несколько слуг в ливреях. Они открыли двери кареты, и оттуда вышел кучер. Пытаясь исправить конфуз, он указал на маркиза, сидевшего на облучке. Сант-Анджело захохотал и спрыгнул на землю, оставив слуг самих разбираться с путаницей. Взбежав по широкой лестнице, он вошел во дворец, который гудел, как встревоженный улей. Камердинеры и служанки бегали по коридорам, готовясь к торжествам. Маркиз направился прямо в кабинет барона де Бретейля, королевского советника и управляющего королевского дома.

— Где тут хозяин гостиного двора? — крикнул он, входя в комнату, в которой барон беседовал с какими-то людьми в пышных париках. — Я хотел бы получить мои обычные апартаменты!

Барон тут же подошел к нему и, пожав руку, сказал:

— Конечно, мсье маркиз, мы позаботимся о вас. Хотя я не ожидал, что вы приедете.

Пригнувшись, он добавил шепотом:

— Мне сообщили, что мсье Бомер и Бассанж отправились в замок Пердю… чтобы обсудить с вами один щекотливый вопрос.

Де Бретейль знал все, что происходило при королевском дворе.

— Эти господа действительно приезжали. Я думаю, они скоро тоже появятся здесь.

— Значит, вы видели ожерелье?

Сант-Анджело небрежно отмахнулся.

— Безвкусная вещь, которую королева никогда не станет носить. К тому же ей известно, что ожерелье первоначально делали для Дюбарри.

Де Бретейль нахмурился и закивал головой, словно слова маркиза подтвердили его подозрения.

— Однако ювелиры очень настойчивы, — произнес барон.

— На их месте я поступал бы так же. Они вложили в это украшение целое состояние. Прошу вас, если к вечеру они вернутся в Версаль, не размещайте их рядом со мной.

— Понимаю, — ответил Бретейль. — Я велю незамедлительно приготовить ваши комнаты.

— Отлично!

Сант-Анджело похлопал его по спине. Этим жестом маркиз, прежде всего, демонстрировал свою симпатию к барону, который, как и он, всегда защищал интересы королевы. И, во-вторых, он тем самым показывал пренебрежение к дворцовому этикету, считавшему подобное поведение недопустимым нарушением приличий. Впрочем, маркиз иногда вел себя неподобающе даже в присутствии нынешнего короля.

Версальская жизнь Людовика XVI и Марии Антуанетты представляла собой непрерывное пребывание на глазах публики. С момента утреннего пробуждения и до мгновения, когда они удалялись в свои спальни, их сопровождала вездесущая свита. Им помогали и советовали, их баловали, нежили и обслуживали, за ними постоянно наблюдали сотни глаз. Маркиз не представлял себе такого вечного спектакля перед зрителями. И юная Антуанетта тоже не ожидала подобного внимания к себе. Ее жизнь в австрийском дворце Шенбрунн была непритязательной и достаточно уединенной.

Перед пышной и помпезной королевской свадьбой, на которой присутствовало шесть тысяч самых богатых и известных граждан Франции, для Марии Антуанетты устроили первое официальное мероприятие. Ее сопроводили в личные покои (в окружении избранных лиц, включая княгиню де Ламбаль, которая вскоре стала близкой наперсницей королевы) и показали несколько предметов из сокровищницы. Маркиз, который при оценке изысканных драгоценностей выполнял во дворце неофициальную роль третейского судьи, также был допущен к августейшим персонам. Он с восторгом наблюдал, как эта худенькая девушка, утопавшая в одеждах из белой парчи с огромными фижмами, села в кресло и приготовилась к церемонии. (С тех пор в Версале любое действие Антуанетты, даже если она хлопала ресницами, называлось королевской церемонией.)

Преклонив колени, двое слуг поставили перед ней красный бархатный ящик шести футов длиной и по три фута в ширину и высоту. Внутри помещалось несколько разнокалиберных шуфлядок, обтянутых светло-синим шелком. Щедрый подарок короля не имел аналогов. Маркиз сбился со счета, пока дофина вытаскивала различные предметы и восхищалась их красотой. Тут были изумрудные серьги и усыпанные жемчугом воротники, принадлежавшие некогда Анне Австрийской — габсбургской принцессе, на которой в 1615 году женился Людовик XIII. Антуанетта рассматривала бриллиантовые наборы аксессуаров, тиары, броши, диадемы и недавно сделанные золотые браслеты с инициалами «М А», выгравированными на застежках из синей эмали. Маркиз увидел среди вещей одно-два украшения, которые он помнил еще по Флоренции. Давным-давно, почти два века назад, их носила Екатерина Медичи, позже уехавшая во Францию, чтобы стать великой королевой.

Когда дофина вытащила усеянный бриллиантами веер и попыталась раскрыть его, у нее ничего не вышло. Княгиня де Ламбаль поспешила ей на выручку и начала вертеть предмет в руках. Но и ее попытка была не лучше. Сант-Анджело знал секрет веера. Парижский ювелир, создавший эту вещь, консультировался с ним по поводу конструкции. По совету маркиза он сделал скрытую защелку, закамуфлированную кругом белых бриллиантов.

— Erlauben Sie mich, — приблизившись, сказал маркиз по-немецки. — Позвольте мне.

Дофина покраснела от такой внезапной вольности. Несколько придворных, шокированных поведением Сант-Анджело, отступили на шаг. Но он взял веер, повернул защелку и затем, словно кокетка в опере, согнув локоть, обмахнул себя шелковым опахалом. Дофина засмеялась, и это дало повод для смеха остальной собравшейся свите.

А он, продолжая шутить, пропищал фальцетом опять по-немецки:

— Es ist unerträglich heiss hier drinnen, denken Sie nicht? Здесь невыносимо жарко, вы так не считаете?

Антуанетта улыбнулась ему, выражая признательность не столько за минуту веселья, сколько за знание ее родного языка. Маркиз, прожив много лет в Пруссии, владел им в совершенстве.

— Могу я узнать ваше имя? — спросила она по-немецки. — Мне кажется, вас еще не представили.

— Мадам, это маркиз ди Сант-Анджело, — поспешно вмешался барон де Бретейль. — Итальянский друг нашего двора.

— Надеюсь, что я стану и вашим другом, — добавил маркиз.

Хотя многие из придворных понимали суть их беседы, тот факт, что они говорили по-немецки, создавал между ними особую связь. Сант-Анджело снова склонился к ней и, кивнув на придворных дам с кричащими румянами на щеках, тихо прошептал:

— Вы когда-нибудь видели столько красных яблок? Это зрелище не напоминает вам фруктовый сад?

Антуанетта прикрыла губы рукой, пытаясь не рассмеяться. При версальском дворе дамы накладывали на лица румяна, как штукатурку. Сант-Анджело догадывался, что юная девушка еще не привыкла к кричащему виду сочно-красных щек. Хотя во Франции этот эффект копировали даже торговки на рынке. Вместо румян они использовали виноградный жмых.

— Мне хочется чихать от обилия пудры, — понизив голос, ответила дофина.

Она незаметно указала глазами на один из присыпанных пудрой париков.

— Вот для этого и нужен веер, — произнес маркиз, помахав им вновь и показав ей скрытую защелку.

Когда-то у него была дочь Маддалена. В последний раз, когда он видел ее, ей исполнилось столько же лет… Но за долгие годы жизни он научился отгонять такие воспоминания. От них на душе оставалась горечь.

Некоторые из представленных подарков предназначались для ее свиты — например, фарфоровый сервиз из Севра сделали для принца Штархемберга. Когда церемония закончилась, дофина прикоснулась пальцами к руке маркиза и, вновь перейдя на немецкий, сказала:

— Я тоже надеюсь, что мы будем хорошими друзьями.

— Благодарю вас, ваше высочество.

— Судя по всему, мне понадобятся верные друзья.

Эта девушка была молода, но не так наивна, как он полагал.

На протяжении следующих пятнадцати лет она быстро училась жизни, привыкая к обычаям и ритуалам, великолепию и низости самого изысканного королевского двора Европы. На глазах у Сант-Анджело она постепенно превратилась из неловкой девочки в самоуверенную и высокомерную женщину. И сегодня вечером, когда он увидел ее в grand couvert — здесь король и королева обедали в чинном одиночестве, пока остальная знать наблюдала за ними, — королева, потянувшись за золотой солонкой, приподняла голову и кивнула ему в безмолвном приветствии. Если бы только она знала, подумал Сант-Анджело, что эта солонка, заказанная в 1543 году королем Франциском в Фонтенбло, была сделана его собственными руками!

Поманив стоявшую рядом княгиню де Ламбаль, Антуанетта шепнула ей что-то на ухо. Через минуту дама подошла к маркизу и отвела его в сторону.

— Королева приглашает вас вечером в Малый Трианон. Там будет граф Калиостро. Она хочет вас познакомить.

— О, я буду очень рад!

Малый Трианон являлся личной собственностью королевы — ее неприступной крепостью и убежищем. В этот небольшой уединенный дворец на территории Версаля гостей допускали только по приглашению самой королевы. Естественно, что попасть туда мечтали многие, но мало кому удавалось добиться такой милости. Маркиз однажды слышал, что даже король, подаривший супруге Малый Трианон, просил разрешения посетить ее обитель.

В десять часов вечера Сант-Анджело подошел к неоклассическому дворцу, который выглядел менее экстравагантным и вычурным, чем особняки в стиле рококо. Маркиз поднялся по ступеням и миновал несколько комнат, окрашенных в приглушенный голубовато-серый цвет. Из главной гостиной — salon des compagni — доносились звуки арфы и клавесина. Узнав мелодию, написанную Кристофом Глюком, любимым композитором королевы, Сант-Анджело догадался, что она сама аккомпанировала на клавишах.

Войдя в салон, он убедился в верности своих предположений. Антуанетта играла на клавесине, а княгиня де Ламбаль — на арфе. Около дюжины придворных расположились на непокрытых диванах и золоченых креслах, потягивали коньяк, играли в карты или поглаживали персидских котов и декоративных собачек, буквально наводнявших Малый Трианон. Маркиз, повидавший немало имперских дворов, не знал другого подобного места, в котором было бы столько животных. На каминной доске, держась подальше от мурлыкавших кошек, сидел попугай. Белая обезьянка на длинном кожаном поводке исследовала содержимое этажерки.

Сант-Анджело остановился на пороге. Ему хотелось дождаться приветствия королевы, но она, увлекшись партитурой, не замечала его. Он увидел у карточного стола графиню де Ноайе и ее скучного супруга. Бойкая герцогиня де Полиньяк сидела между дородным мужчиной в сюртуке (в ту пору сюртуки считались в Версале признаком дурного вкуса, но в пику большинству придворных они любезно поощрялись в Малом Трианоне) и бравым молодым офицером в форме шведской кавалерии с фестонами с золотой тесьмой. Это был граф Аксель Ферзен — эмиссар при французском дворе и, согласно слухам, любовник королевы.

Когда мелодия закончилась, Мария Антуанетта подняла голову, принимая бурные аплодисменты. Увидев маркиза, она плавно пошла к нему навстречу. В Версале женщинам предписывалась особая походка — ноги должны скользить по полу, будто не касаясь половиц. Но в теплой улыбке королевы не было ничего искусственного.

— Какой чудесный сюрприз! — произнесла она. — Я рада, что вы присоединились к нам сегодня вечером! Надеюсь, вы пробудете во дворце не меньше месяца?

— Я еще не решил точно, ваше величество! — ответил маркиз.

— Хорошо, — сказала королева, взяв его под руку. — Тогда я решу вместо вас.

Она представила его нескольким гостям, с которыми Сант-Анджело не был знаком. В Малом Трианоне королева вела себя неформально и свободно. Она превратила это место в личное гнездышко, где не действовали удушающие протоколы и строгие правила большого дворца. По ее приказу слугам запрещалось входить в салоны и гостиные. Кроме того, в ее будуаре на окнах были установлены жалюзи, закрывавшиеся одним поворотом рычага.

— Завтра у нас намечено катание на санях по Большому каналу, — сказала она. — Затем мы поедем в театр на вечернее представление. Я сама придумала его! И, конечно, сегодня ночью граф Калиостро продемонстрирует нам свою силу магнетизма и талант чтения мыслей.

— А где он? Я надеялся увидеть его здесь.

— Ах, он всегда такой таинственный, — со вздохом ответила Антуанетта. — Ему нравится появляться на публике внезапно и эффектно. Поэтому, ожидая его, мы с вами можем сыграть что-нибудь.

Она потянула его к клавесину.

— Ваша флейта хранится в том шкафчике.

— Боюсь, что я давно уже не играл, — смущенно произнес маркиз.

Антуанетта шутливо надула губки.

— Вы отказываете мне?

Когда королева Франции говорила такую фразу, последствия могли быть любыми, даже учитывая их дружбу. Поэтому, услышав ее просьбу сыграть «C’est Mon Ami» — «Мой друг», — маркиз не возражал. Текст песни написал поэт Жан-Пьер Кларис де Флориан, но музыку сочинила сама королева. И она гордилась этим.

Княгиня де Ламбаль с шутливым поклоном и лукавой улыбкой передала ему флейту. Похоже, она почувствовала его смущение и нежелание играть. Прекрасная флейта была подарком Антуанетты. Королева хотела, чтобы Сант-Анджело чаще посещал Трианон и аккомпанировал ей. И теперь, когда она начала напевать слова выразительным контральто, маркиз покорно склонил голову и заиграл мелодию по памяти.

— C’est mon ami, Rendez-moi, — с гордо поднятой головой повторила она припев песни. — J’ai son amour, Il a ma foi. Это мой друг. Со мной его любовь. С ним моя вера.

Под ее шелковой мантией виднелось легкое платье персикового цвета без фижм и корсета. Волосы украшал простой плюмаж, заколотый застежкой с сапфиром и белыми перьями цапли. Она несколько пополнела, печально опущенная габсбургская линия губ стала более резкой, но грация и осанка остались прежними. Ферзен, шведский граф, восторженным взглядом следил за каждым ее движением, и маркиз был рад, что Мария Антуанетта нашла мужчину, который дарил ей страсть и любовь. Король, холодный и никчемный не только в делах, но и в постели, на это не был способен (ходили слухи, что физическое несовершенство его полового органа превращало любовную связь в болезненную пытку).

Как только они закончили мелодию, у входа раздались восторженные возгласы и громкие аплодисменты. На пороге гостиной стоял крепкий смуглый мужчина с пронзительными серыми глазами, обведенными краской для век. Его темные волосы, покрытые помадой, а не пудрой, были зачесаны назад. Черный плащ и шелковый фрак того же цвета украшали скарабеи из слоновой кости и заколки с янтарными гаргульями. На груди висела «Медуза».

Пока Сант-Анджело разглядывал его медальон, взгляд графа был прикован к маркизу. Казалось, что два хищника, охотясь за добычей, случайно встретили друг друга, и теперь никто из них не мог решить, идти ли ему своей дорогой или схлестнуться в смертельном поединке. Тем не менее королевские ювелиры говорили правду — Медуза на медальоне выглядела так же, как на кольце маркиза. И у нее не было рубиновых глаз — следовательно, это не копия, которую Челлини сделал для Элеоноры Толедской.

Значит, зеркало этого медальона обладало магической силой. Века назад папа римский отнял его у Челлини. Сант-Анджело не мог представить, какими окольными путями оно пришло к Калиостро. Но маркиз знал, что еще до окончания ночи он заявит на него свои права.

— Я давно хотел познакомиться с вами, — сказал Калиостро, подходя к маркизу и склоняя голову. — Это большая честь для меня.

Несмотря на радушие в голосе, его проницательный взгляд прожигал собеседника насквозь. Сант-Анджело признал, что граф действительно мог определять характер человека. Хотя он тоже обладал такой способностью.

— Я слышал о вас много восторженных отзывов, — продолжил Калиостро. — Причем в самых разных местах.

Его сладкая речь не позволяла отследить истинные чувства, но в ней слышались восточные интонации и легкий итальянский акцент.

— Все хвалят вас как знатока изысканных произведений. Мне говорили, что с вами часто консультируются по поводу украшений.

Маркиз не знал, ссылался ли граф на королеву или на пресловутое бриллиантовое ожерелье. Он подозревал, что Калиостро намеренно пытался сбить его с толку.

— Я знаю, что вы талантливы и в других высоких сферах, — добавил граф.

Сант-Анджело догадывался, на что намекала последняя реплика. В каких бы местах он ни жил, к нему везде начинали относиться как к знатоку темной магии. А кто ж другой, шептали сплетники, посмел бы поселиться в печально известном замке Пердю? И кто смог бы обрести такое богатство и положение без юридически доказанной родословной? Ходили слухи, что маркиз мог читать мысли и предсказывать будущее. Он не поощрял такие россказни, но и не развенчивал их.

— Ваша слава, граф, тоже опережает вас, — ответил маркиз. — Королева сообщила мне, что сегодня вечером вы развлечете нас какими-то трюками.

Лицо Калиостро непроизвольно передернулось, но он быстро замаскировал свои чувства фальшивой улыбкой.

— Я рад исполнить любое желание королевы, но трюки — это компетенция фокусников.

— Значит, у меня сложилось неверное впечатление, — сказал Сант-Анджело. — Извините, если обидел вас.

— Нисколько.

Толстые пальцы графа прикоснулись к «Медузе».

— Я заметил, что вас заинтересовал мой медальон.

— Действительно, — ответил маркиз. — Откуда он у вас?

Он почти услышал, как закрутились шестеренки и колесики в голове Калиостро.

— Это подарок ее величества, — ответил граф.

Маркиз удивленно приподнял брови. Почему он ничего не слышал об этом?

— Медальон был прислан его святейшеством папой Пием VI на день рождения Луи-Шарля, — продолжил граф, решив, что истина в данном случае принесет ему больше дивидендов, чем ложь. — Он должен был защитить королеву и юного принца от сглаза.

— Il malocchio, — кивнув, сказал Сант-Анджело.

— Вы же знаете наших придворных, — с улыбкой произнес Калиостро. — У каждого второго дурной глаз. Королева из вежливости к папе надела его на один вечер, но ночью ей приснились неприятные сны, и на следующий день она попросила меня уничтожить этот амулет. Но он показался мне таким красивым, что я оставил его себе.

— Вполне разумно, — согласился маркиз.

— Кроме того, королева не одобряет мистические побрякушки. Она уже находила похожий брелок в королевской казне, и тот, насколько я знаю, был с рубинами в глазах горгоны. Она велела расплавить медальон и сделать из него серебряные пряжки для туфель. Рубины украсили серьги ее подруги.

Такое грубое обращение с его изделием — пусть даже со стороны французской королевы — возмутило Сант-Анджело. И Калиостро, будто зная, что пронзает болью его сердце, указал рукой на княгиню де Ламбаль.

— Видите? Она как раз надела эти серьги.

Маркиз, стараясь не выдавать чувств, пожал плечами.

Такой была судьба многих созданных им предметов: их переделывали, переплавляли или уничтожали из-за драгоценных элементов. Но его удивило, что оба медальона чудесным образом попали в одно место — первый благодаря Медичи, а второй через папу римского. Казалось, независимо от времени и расстояния его «Медузы» притягивались друг к другу такой же неудержимой силой, как морские приливы, и такой же таинственной, как магнетизм. Магия за пределами магии. Он безмолвно поблагодарил бога за то, что этот амулет сохранился.

Приподняв медальон на цепочке, Калиостро с гордостью произнес:

— По слухам, ему около двухсот лет. Говорят, что его сделал сам Бенвенуто Челлини.

— Вам так сказали?

Сант-Анджело намеренно оставил свое кольцо в замке Пердю. Он с притворным сомнением склонился и ближе рассмотрел медальон.

— Я не знал, что Челлини работал с чернью.

— Этот мастер владел многими техниками.

Тут граф был прав, подумал маркиз. Он проверял свой талант во всех доступных областях искусства. Интересно, открыл ли Калиостро магический секрет «Медузы»? Конечно, он обнаружил зеркало. Однако этот предмет нужно было правильно использовать. У Сант-Анджело чесались руки от желания сорвать медальон, но он не хотел устраивать скандал во дворце королевы.

— Я рада, что вы познакомились, — произнесла она, подходя к ним со своим любовником-шведом. — Даже не могу придумать двоих других таких интересных мужчин, которые были бы способны украсить нашу компанию.

— Наверное, вы имели в виду троих мужчин? — склонившись к ней, пошутил Ферзен.

Королева засмеялась и игриво ударила его по плечу сложенным веером.

— Помните, как вы учили меня пользоваться этим оружием? — спросила она маркиза.

Насладившись потоком лести и просьб со стороны де Ламбаль и Полиньяк, Калиостро согласился продемонстрировать часть своих знаний, полученных, как он заявил, сотни лет назад у древних адептов Египта и Мальты. Эту хвастливую чушь он распространял где только мог. К примеру, граф говорил, что в память о его давней любовнице Клеопатре он должен найти кинжал, которым ее убил Птолемей X, а заодно восстановить Александрийскую библиотеку. Он годами путешествовал по Европе и собирал с дворян деньги на создание ложи, где мог бы развивать утраченную мудрость египетского масонства. Тем не менее, насколько знал маркиз, его ложа была пуста, а карманы полны золота.

Граф развлекал компанию «магическими» заклинаниями, демонстрируя неясные тени в вазе с водой и двигая на расстоянии столовое серебро. Сант-Анджело знал, что первый фокус производился с помощью химических реакций, известных любому сведущему алхимику, а второе «волшебство» достигалось благодаря магнитному железняку, спрятанному в запонках его манжет. Но лучшей частью выступлений, прославивших графа от Варшавы до Лондона, был сеанс магнетизма. При подготовке к нему Калиостро попросил, чтобы в лампах прикрутили фитили. По просьбе графа все присутствующие переставили свои стулья и кресла таким образом, чтобы смотреть на него. Ферзен сел у ног королевы вместе с ее домашними собачками.

Как только публика выполнила пожелания графа и нервное хихиканье женщин затихло, Калиостро сообщил, что ему требуется доброволец для первого эксперимента. Вызвалась мадам Полиньяк. Она с усмешкой вышла вперед и села на предложенный стул. Калиостро встал за ее спиной и с театральным драматизмом снял с шеи «Медузу». (Маркиз был уверен, что граф увеличил свой рост, прикрепив к ботинкам высокие платформы.) Вытянув руку, Калиостро начал раскачивать амулет в воздухе. Пока остальные зрители молча наблюдали за сеансом, граф велел юной Полиньяк слушать только его голос и смотреть на медальон, который он медленно покачивал вперед и назад, вперед и назад. Сант-Анджело видел сходное представление в венских салонах Франца Месмера. Через несколько минут женщина оказалась под властью гипнотизера.

— Вы в глубоком сне, — произнес Калиостро. — В глубоком и приятном сне. Когда я скажу вам проснуться, вы очнетесь от дремы, подойдете к самому пожилому мужчине в комнате и поцелуете его.

Поначалу маркиз не верил, что сеанс удастся. Но когда герцогиня вышла из транса, она осмотрелась по сторонам, не понимая, что происходит, затем быстро направилась к пожилому горожанину высокого звания — дальнему родственнику Габсбургов — обвила руками его шею и поцеловала в губы. Все присутствующие рассмеялись, и мадам Полиньяк, покраснев от стыда, отступила на шаг. Старик игриво потянулся к ней, надеясь вырвать новый поцелуй, но Калиостро вызвал его к себе. Мужчина сел на стул, который прежде занимала герцогиня. Граф, используя свои чары, быстро ввел его в гипнотическое состояние.

— Проснувшись, вы выполните мой приказ, — сказал он. — Каждый раз, услышав, как ее величество начинает играть припев к «C’est Mon Ami», вы будете вставать на одну ногу и кукарекать, будто петух.

Гостиную наполнил приглушенный смех, и Калиостро поднял палец, призывая гостей сохранять тишину. Пробудив пожилого мужчину, он печально произнес:

— Увы, но ваша воля слишком сильна для меня.

— Жаль, что я не предупредил вас об этом заранее, — гордо ответил старик. — Тогда бы вам не пришлось так конфузиться.

— Мне не удалось преодолеть защиту вашего разума, — еще печальнее сказал Калиостро. — Она непроницаема!

В этот момент королева села за клавесин и начала играть припев к песне «Мой друг». Горожанин, не успев вернуться к своему креслу, вдруг поднял одну ногу и фальцетом прокричал: «Кукареку!» Он так удивился своей реакции (непозволительная выходка в присутствии королевы), что плюхнулся, красный, как рак, на диван.

Маркиз знал, что будет дальше. Граф собирался ввести в транс всю публику одновременно. В случае успеха он оставил бы какое-то доказательство своих достижений — например, заставил бы загипнотизированных людей снять и спрятать куда-нибудь обувь. В подобных случаях Месмер принуждал зрителей обмениваться драгоценными украшениями. На первый взгляд все казалось забавной игрой, но Сант-Анджело знал, что успех сеанса зависел от добровольного подчинения несгибаемой воле гипнотизера каждого человека, присутствовавшего в комнате — феномен, который легко распространялся в небольшой аудитории.

Граф действительно попросил всех расслабиться и следовать его инструкциям. Маркиз притворно поддался. Подчиняясь указаниям, он закрыл глаза, затем медленно склонил голову вперед. Его руки покоились на коленях, а мысли, словно шпага, были направлены на Калиостро. В голосе графа послышались недоуменные нотки. Сант-Анджело приоткрыл глаза и в полумраке увидел, что Калиостро пристально рассматривал его.

«Да, я знаю каждый твой трюк», — подумал Сант-Анджело. И в его уме, словно молния, вспыхнула чужая мысль: «Каждый трюк? Вы уверены?»

Маркиз от изумления отпрянул к спинке кресла. Он не ожидал, что этот самозваный граф имел такую силу. До сих пор Сант-Анджело наивно полагал, что подобными способностями обладал только он сам. Маркиз не верил в древних египтян и масонов, у которых якобы обучался Калиостро. Но графу известны великие секреты. Знания, которые Сант-Анджело почерпнул из древней стрегерии сицилийских ведьм, Калиостро мог получить от коптских жрецов. Пока остальные люди в комнате находились в состоянии транса — их головы опущены, а руки безвольно свисали по бокам, — маркиз и его соперник пребывали в полном сознании, фокусируя магическую мощь друг на друге.

«Значит, вы, мой друг, решили бросить вызов неодолимой силе фараонов?»

К удивлению Сант-Анджело, тени в комнате пришли в движение, принимая очертания птиц. Сотни черных ворон, кружа по стенам и потолку, зловеще собрались в стаю. Его уважение к талантам графа возросло еще более, когда секундой позже колдовские твари бросились в атаку. Безмолвной ордой, с распростертыми крыльями вороны устремились вниз, и Сант-Анджело инстинктивно поднял руки, чтобы защититься от них. Но затем маркиз понял, что, поддавшись иллюзии, он лишь питает ее, расходуя силы. Древняя мудрость гласила: «Позволяя противнику менять вашу реальность, вы становитесь его рабом». Он демонстративно опустил руки вниз и с усмешкой посмотрел на Калиостро. Что бы там ни задумывал граф, Сант-Анджело не даст этому случиться.

Попугай на каминной полке встревоженно зачирикал. Белая обезьянка завизжала от страха. Маленькие собаки, затявкав, выбежали из комнаты. Королева сонно зашевелилась в кресле, и Ферзен забормотал что-то во сне.

«Я знаю, зачем вы явились», — продолжил граф.

Маркиз отругал себя за то, что его намерения оказались настолько очевидными.

«Значит, зеркало ценнее, чем я думал».

Свечи в канделябре, замигав, угасли. Казалось, порыв ветра из сада тронул занавески и шторы на окнах. Сант-Анджело понял, что недооценил противника. Но и граф совершил такую же ошибку.

Маркиз закрыл глаза и визуализировал замок Пердю. Он чувствовал, как Калиостро пытался пробиться в его разум. Но теперь, постигнув способности графа, Сант-Анджело мог эффективно подавлять его усилия. Он представил себя под защитой высоких стен замка. Ветер пронесся через комнату, разбросав по полу нотные листы, лежавшие на клавесине. Маркиз вызвал образ орла с широкими крыльями и острыми, как бритва, когтями. Могучая птица налетела на стаю ворон, заставив их в страхе метаться. Часть птиц упала со сломанными крыльями и выдранными перьями. Остальные исчезли, словно утренняя дымка.

Калиостро предложил ему помериться заклинаниями, маркиз мог захлестнуть его волной образов. Однако после того, как орел опустошил поле боя, на дальней стене возникла еще одна зловещая фигура. Она напоминала человека, но имела длинную морду и острые уши шакала. Сант-Анджело тут же узнал существо. Это был Анубис, древнеегипетский бог смерти, восставший из преисподней, словно ангел мести. Он увеличился в размерах. Его пасть вытянулась под потолком, челюсти раскрылись, зубы походили на край острой пилы… Сант-Анджело почувствовал дрожь.

«Сопротивляйся», — сказал он себе.

Лапы существа протянулись вдоль стен. Длинные ногти царапали оконные рамы и облицовку камина.

«Каким бы страшным он ни был, это всего лишь иллюзия».

Но затем, к изумлению маркиза, когти чудовища сбили вазу с каминной полки. Она разбилась о каменные плиты пола, и от грохота королева захныкала во сне.

«Боже!» — подумал маркиз. Он еще никогда не встречал такого грозного противника, как Калиостро. Волосы от ужаса встали дыбом. Горячее дыхание шакала опаляло его лицо. Слюна Анубиса, стекая по подбородку, капала на находившихся в трансе людей.

«Сдаетесь, маркиз? — услышал он голос графа, который звучал в его мозгу словно со дна колодца. — Вы смиряете вашу волю у ног моих?»

В ответ — к чему использовать слова? — Сант-Анджело вызвал огромного свирепого льва. Рыча от ярости, животное прыгнуло вверх, принимая в прыжке устрашающую форму. Его грива развевалась. Крепкие когтистые лапы нанесли несколько диких и смертельных ударов по голове шакала. Паркетный пол содрогнулся, и княгиня де Ламбаль скатилась со стула на толстый ковер. Лев поднялся на задние лапы, взревел, и шакал вдруг съежился от ужаса. Подняв голову, Сант-Анджело увидел, что граф отступил на два шага назад, он утратил концентрацию, уверенность исчезла. «Медуза» свисала с его безвольной руки. И тогда, усилив давление воли, маркиз воспользовался своим преимуществом.

«На колени! — велел он. Сант-Анджело отливал свои мысли, как пули для мушкета, и выстреливал ими прямо в мозг противника. — Я сказал, на колени!»

Граф пошатнулся, затем медленно опустился на четвереньки. Он был окончательно сломлен. Тень Анубиса уменьшилась до размеров крысы и исчезла.

«Слушай только мой голос!»

Его воля наполняла слова неотразимой силой. Калиостро замотал головой, словно пытался избавиться от обжигающей боли.

«Склонись ниже! — настаивал маркиз. — Еще ниже!»

Граф покорно растянулся на полу. Сант-Анджело поднялся с кресла, прошел мимо измученных кошмарами людей и встал над поверженным противником. Руки Калиостро были прижаты к вискам. Еще одно усилие, и голова могла расколоться от боли. Расколоться, как кристалл кварца, подумал Сант-Анджело. Граф стонал в невыносимой агонии. Рядом с ним на полу лежала «Медуза». Маркиз поднял ее и сжал в кулаке, поклявшись никогда не расставаться с медальоном.

«Запомните, граф, кто одолел вас этой ночью».

Калиостро корчился на полу, царапая подошвами паркет. Белая обезьянка, завизжав в испуге, попыталась пробежать мимо графа. Но Сант-Анджело схватил поводок и обмотал его несколько раз вокруг шеи униженного соперника.

«К сожалению, вы никогда не сможете рассказать о нашем поединке».

Теперь он знал, что дух Калиостро был гнилым в глубине — таким же трухлявым, как изъеденное термитами дерево. Повернувшись к королеве и ее гостям, обеспокоенным, но все еще загипнотизированным, маркиз велел им проснуться под бой часов. До полуночи оставалась одна минута. Затем он взял свой плащ, подбитый волчьим мехом, и вышел из гостиной. Направляясь к воротам Трианона, он услышал громкое оживление, люди приходили в себя, очнувшись от транса. Помимо визга белой обезьяны и испуганного щебета попугая слышались нервные крики, хриплый смех и удивленные возгласы. Интересно, с усмешкой подумал маркиз, что они сделают, увидев распростертого на полу Калиостро с вопящей обезьяной, привязанной к его шее?

Он ни разу не оглянулся. Для этого не было причин. Его сапоги звонко цокали по брусчатке двора. Взглянув на давно утраченную и вновь обретенную «Медузу», он почувствовал долгожданный покой, которого не мог обрести в своем сердце почти два века.

Глава 25

Свернув на рю де Лонгшан, Дэвид и Оливия остановились. На одной стороне улицы располагался большой парк. Объявление на стенде у входа предлагало посетителям платные стоянки и катание по озеру на лодках. На другой стороне виднелись старые дома восемнадцатого века с мансардами и синими крышами. Их безукоризненные фасады выстроились в ровный ряд. Некоторые особняки имели по три-четыре этажа. Освещенные окна позволяли видеть роскошные интерьеры, напоминавшие шкатулки для драгоценностей. В одном из зданий проходила вечеринка. На широком балконе стояла группа женщин в платьях с открытыми спинами. Они смеялись и пили шампанское из высоких бокалов.

Нужный им дом оказался последним в ряду. Дэвид не заметил в нем никаких признаков жизни. Особняк был окружен железной оградой и скрыт за фруктовыми деревьями. С улицы просматривалось только крыльцо под козырьком. На темных окнах виднелись задернутые шторы. У Дэвида сложилось впечатление, что этот белый дом намеренно сторонился соседей и отгораживался от людей. На каждом углу ограды были установлены видеокамеры. Еще одна кренилась над дверью. Когда Дэвид направился к крыльцу, включился чувствительный к движению прожектор. На стене висела небольшая позолоченная табличка, гласившая: «Антиквар. Консультации по предварительной договоренности».

Сочтя, что семь часов вечера вполне подходит для скромного визита, Дэвид приподнял дверной молоточек, сделанный в форме львиной челюсти, и постучал им три раза. Он услышал отзвуки, эхом разносившиеся по пустому фойе. Подождав минуту, Оливия указала на панель домофона. Она робко нажала на кнопку вызова.

Дэвиду все время казалось, что за ними наблюдали. Он поднял голову и посмотрел в бесстрастную линзу видеокамеры, рядом с которой мигал крохотный красный огонек. Он помахал рукой, давая хозяевам знать, что ждет их ответа. В динамике домофона послышался гул статики, и грубый голос спросил по-французски:

— Что вам угодно?

— Мы хотели бы встретиться с маркизом ди Сант-Анджело, — склонившись к переговорному устройству, ответила Оливия. — У нас к нему важное дело.

— Его сейчас нет.

— Когда он вернется? — спросил Дэвид, понимая, что в отличие от обычных клиентов маркиза они в своих неряшливых плащах и джинсах, наверное, создавали не очень лестное впечатление. — Мы можем подождать.

Раздался грохот тяжелого засова, и дверь приоткрылась. Мужчина сурового вида и примерно тридцати лет осмотрел их с головы до ног.

— Что вы хотите от него? — с сомнением спросил он.

— Консультацию, — ответил Дэвид.

— О чем?

— А это уже не ваше дело, — вмешалась Оливия. — Мы серьезные люди и будем говорить только с Сант-Анджело.

Мужчина скептически пожал плечами. Он, видимо, решил захлопнуть дверь, но Дэвид вышел вперед и попытался объяснить.

— Мы ищем артефакт, о котором маркиз, как нам кажется, может иметь какую-то информацию.

— Он знает о многих вещах, — ответил мужчина, прикрыв дверь еще на несколько сантиметров.

— Артефакт датируется эпохой Ренессанса, — выпалил Дэвид. — И, вероятно, сделан во Флоренции. Это зеркало.

Мужчина ничего не сказал, но дверь перестала закрываться. Дэвид понял, что помощник маркиза обдумывал ситуацию.

— Приходите завтра, — сказал он.

Затем дверь захлопнулась, хотя Дэвид был уверен, что за ними продолжали наблюдать.

— Я замерзла, — сказала Оливия, постукивая носком одной ноги по другой. — Тут рядом небольшое кафе. Давай перекусим.

Через пять минут, сев за столик у окна с видом на парк, они заказали горячие сэндвичи и кофе. Голые ветви деревьев сгибались и раскачивались под порывами ветра. В воздухе пахло дождем. В бистро было еще несколько посетителей. Они кутались в плащи, пытаясь согреться. Дэвида вновь охватила волна оптимизма. После неопределенности прошлой недели он вдруг почувствовал, что может получить какую-то конкретную информацию о местонахождении «Медузы». Мужчина, с которым они говорили, усилил эти ожидания. Оливия тоже находилась в приподнятом настроении. Наткнувшись на архив Калиостро, она опять обнаружила след Дитера Майнца. Ее распирало возбуждение, и она без умолку излагала свои сумасбродные теории о Третьем рейхе.

— В 1937 году инженер-ракетчик Вилли Лей решил порвать с «Обществом Врил». Набравшись мужества, он открыто и публично рассказал о целях этой организации.

— И что это были за цели?

На самом деле он слушал ее вполуха. Дэвид обдумывал предстоящую встречу с антикваром по имени Сант-Анджело. Его взгляд рассеянно блуждал по темной улице — сквозь их яркое отражение в окне и сумрак ветреного вечера. На другой стороне улицы у входа на станцию метро стоял невысокий мужчина в громоздкой дутой куртке и низко надвинутой шапке. Мужчина прикурил сигарету и, взглянув на Дэвида, быстро отвернулся.

— Члены общества — а это был верхний эшелон нацистов, включая фюрера — верили, что эзотерические знания и древние учения могут пробудить латентный «врил» немецкого народа.

— Что означает слово «врил»?

— Это бессмысленное слово придумал писатель Эдвард Бульвер-Литтон. В его фантастической истории «врил» являлся эссенцией крови — мистической силой, которая могла наделять человека истинным бессмертием.

Официант принес им еще по одной чашке кофе и предложил на выбор несколько пирожных. Когда Дэвид повернулся к окну, он с удивлением обнаружил, что мужчина с сигаретой теперь стоял прямо за стеклом, рассматривая их, как рыб в аквариуме. И, черт возьми, если это был не тот самый тип, который подлил им в шнапс снотворное!

— Я глазам своим не верю! — увидев его, вскричала Оливия.

Они удивились еще больше, когда он, небрежно бросив окурок, вошел в бистро и подставил к их столику свободный стул. Мужчина вел себя так, как будто они были старыми друзьями. Дэвид боялся, что Оливия схватит вилку и вонзит ее в плечо нахального типа. Дэвид на всякий случай успокаивающе похлопал ее по руке.

— Я полагаю, вы не ожидали увидеть меня вновь, — сказал мужчина, сняв шляпу и заказав себе бокал домашнего красного вина.

Его вьющиеся волосы прилипли к лысоватой макушке.

— Да, честно говоря, не ожидали, — ответил Дэвид, инстинктивно намотав ремень сумки на запястье.

— Не беспокойтесь, — сказал незнакомец, взяв бокал вина с подноса официанта. — Этим вечером у меня нет для вас шнапса. Я просто хочу дать вам один совет.

Он отхлебнул вина и почмокал губами, игнорируя гневные взгляды, которые метала в него Оливия. Дэвид не верил своим ушам. Почему их собеседник думал, что они нуждались в его советах? Что, во имя всех святых, он мог им предложить?

— Я сожалею о том, что случилось в поезде, — сказал мужчина. — Видите ли, я доктор, и мне…

— Раньше вы говорили, что продаете медицинские препараты, — перебил его Дэвид.

— В некотором смысле, да. Но, будучи врачом, я давал клятву помогать, а не вредить людям. Мне известно, что вы носите с собой нечто ценное.

Он кивнул на сумку Дэвида.

— Я не знаю, что именно вы там храните, и, в принципе, это меня мало интересует. Но другие люди желают завладеть вашими секретами. Вы ведь уже встретили некоторых из них?

— Лысого громилу с ножом?

Если в поезде у Дэвида возникали сомнения в реальности происходивших событий, то позже, распаковывая вещи в отеле, он обнаружил дырки от ножа — как в сумке, так и в нескольких вещах.

— Да, — ответил мужчина. — Хотя есть и другие.

Доктор снова отхлебнул вина. Дэвид и Оливия молча ждали.

— Поймите, разговаривая с вами, я рискую жизнью. Но мне хочется дать вам совет. Бросайте немедленно все свои дела, пакуйте сумки и улетайте домой. Живите долго и счастливо. Забудьте о том, что вам стало известно. И поверьте мне, все это ерунда. На самом деле вы ничего не знаете.

— Тогда зачем вы преследуете нас? — спросил Дэвид. — Если нам так мало известно, почему вы не даете нам прохода? И зачем вы лезете к нам с советами?

Доктор вздохнул, словно устал объяснять элементарные вещи.

— Потому что вы похожи на пару глупых детей, играющих с заряженным пистолетом.

— Я не ребенок, — с негодованием фыркнула Оливия.

— Когда оружие выстрелит, уже некому будет рассказывать, в кого оно попало, — продолжил доктор.

— Но кто эти люди, которым мы перешли дорогу? — спросил Дэвид. — Что они хотят?

— Они ведут свою игру — причем гораздо дольше вас. У них нет моральных ограничений, и они прекрасно исполняют свои роли. Не важно, что хотят эти парни. Главное, что в итоге они всегда получают свое.

Он одним глотком допил вино, встал и отодвинул кресло.

— Теперь вы знаете, что ваши жизни в опасности, — сказал он, бросив на стол небольшую купюру. — Не жалуйтесь потом, что вас не предупреждали.

Он натянул шляпу на уши и повернулся, чтобы уйти. Оливия схватила его за рукав.

— Почему вы рассказали нам об этом?

— Потому что на моих руках и так много крови.

Он направился к двери. Дэвид молча наблюдал, как доктор выскользнул из бистро, подождал, пока проедет старое такси цвета ржавчины, и затем исчез в подземном переходе метро, словно белый кролик, нырнувший в дыру, которая вела в Страну чудес.

Глава 26

Это старое такси проехало мимо него уже второй раз. Юлиус внимательно осмотрел платформу. Рядом крутились два подозрительных на вид туриста. Один держал пакет с продуктами, из которого торчал багет. Слишком уж прозаично для гостей Парижа. Когда поезд со скрипом остановился, Юлиус поднялся в вагон и, как только двери начали закрываться, быстро спрыгнул обратно на платформу. Никто не последовал его примеру. Похоже, слежки не было.

Входя в бистро, он подвергал себя огромному риску. Если весть о его предательстве дойдет до Эшера — или, боже упаси, до Эмиля Риго, — он исчезнет навеки, как те несчастные турки. Хотя Риго и так не простит им, что они убили его наемников. Чертов Эшер! Торопыга!

А пропади все к дьяволу, подумал он, шагая по платформе. Будь проклята их организация! Из-за них он шел ко дну. Его карьера была разрушена, репутация утрачена. И ради чего? Он не мог даже вспомнить, когда в последний раз Риго или Линц оплачивали его услуги. Все время только: «Давай, давай, давай!» Ритуалы по очищению крови, поиски таинственной эссенции, называемой врил, бесконечные клеточные омоложения, не говоря уже об обещании несказанных богатств и всемирной славы. Безумие! Чистое безумие! И он не мог отделаться от них, не мог вернуть себе былую работу. Чтобы не сойти с ума, Юлиус принимал слишком много наркотиков, слишком сильные препараты, разрушавшие психику. И чем это закончилось? К чему он пришел? Талантливый человек, он превратился в безработного неряху. Теперь он должен следить за парочкой наивных простаков, которые прогуливались по минному полю. Конец карьеры.

Поезд с грохотом прибыл на противоположный путь. После того как он умчался, другая сторона станции осталась пустой. Юлиус осмотрелся по сторонам. На его платформе прохаживались только две мусульманки, закутанные в черные платки. Как изменилась Европа, подумал он. Возможно, ему тоже стоило подумать об эмиграции. На стене висел туристический плакат, приглашавший в Новую Зеландию. Но разве, уехав туда, он смог бы убежать от прошлого?

Когда прибыл следующий поезд, Янтцен вошел в вагон и, радуясь теплу, сел у окна. Он по-прежнему не мог расслабиться. С тех пор как Эшер появился на пороге его дома, он постоянно оглядывался через плечо. Однако после диких убийств, жестокости и обмана, которые Юлиус видел всю прошлую неделю, он наконец-то искупил свою вину. Он обеспечил себе запись в другой графе кармического гроссбуха. Главное, чтобы они восприняли его слова всерьез. Женщина имела боевую жилку — он сразу понял это. А парень — Дэвид Франко — несмотря на очки и университетское поведение, выглядел как человек, наделенный особой миссией. Такая миссия, подумал Юлиус, могла стоить ему жизни, если он не прислушается к его предупреждению.

Когда поезд остановился на его станции, он вышел из вагона, взбежал по ступеням и оказался на одной из грязных улиц в районе Пигаль.

Эшер устроил их в отеле, где его неплохо знали. Старуха за столом консьержа встретила Эрнста беззубой улыбкой и тут же передала ключ от номера. «Ваши обычные апартаменты, мсье». Эшер поблагодарил ее и сунул в руку какую-то мелочь. Их номер располагался на верхнем этаже в фасадной части здания. Из всех удобств — только две кровати, потертый коврик и вид на дорогу.

Подходя к гостинице, Юлиус увидел свет в окне их номера. Это означало, что Эшер уже вернулся из отеля «Крийон». Естественно, Эрнст захочет узнать, чем занимались Оливия и Дэвид. Юлиус не стал подходить слишком близко к особняку у парка — над дверью висела видеокамера — но он мог дать Эшеру адрес и описать местоположение дома.

Поднимаясь по скрипучей лестнице, Янтцен продумывал слова, которые планировал сказать партнеру. Еще он надеялся на чашку горячего чая и какой-нибудь ужин.

Однако, открыв дверь, он увидел Эмиля Риго, стоявшего между кроватями. Тот сунул в карман мобильный телефон и с усмешкой произнес:

— Вот мы тебя и дождались.

Кто-то втолкнул Юлиуса в комнату. Он обернулся и посмотрел на молодого парня, вошедшего в номер следом за ним. Горло турка уродовал широкий шрам. Чей-то нож, не закончив работу, оставил после себя заметный след. Парень закрыл дверь и встал перед ней, как часовой.

Из ванной комнаты вышел еще один мужчина. Он вытер руки полотенцем, затем многозначительно взглянул на босса и поправил красный галстук на белой рубашке. Янтцен услышал шум воды, набиравшейся в ванну.

— Мсье Риго, — заикаясь, произнес Юлиус. — Как я рад вас видеть!

— Неужели?

— О, конечно!

Его сердце стучало так сильно, что едва не выпрыгивало из груди. Риго редко приносил с собой хорошие новости.

— А что вы делаете в моей норе? — Он жестом указал на убогую комнату, пытаясь смягчить зловещую атмосферу какой-нибудь шуткой. — Как видите, я сейчас на мели и путешествую эконом-классом.

Не увидев на лице Риго и тени улыбки, Юлиус с ужасом прислушался к звуку текущей воды.

— Я скажу тебе, почему мы здесь, — ответил Эмиль. — Меня отправили в Париж, чтобы я разобрался с тобой и твоим приятелем. В последнее время вы создаете слишком много проблем.

Риго было около пятидесяти лет, но он сохранял прекрасную физическую форму — всегда подтянутый и стройный в шикарном, сшитом на заказ костюме. Лишь его волосы, окрашенные в излишне яркий светло-русый цвет, вносили диссонанс в общий внешний вид.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — произнес Юлиус.

У него пересохло во рту. Пульс ускорился, на лбу появилась испарина. Промелькнула мысль о бегстве. Он мог бы попытаться проскочить мимо турка у двери или даже выпрыгнуть в окно на пожарную лестницу.

— Сядь, — велел Риго, указав на деревянный стул, стоявший перед радиатором.

— Если вы позволите, я сниму плащ.

Мысли Юлиуса метались, как птицы в огне. Он робко положил плащ и шляпу на край постели. Ванна по-прежнему наполнялась водой. Он сел на стул, и турок со шрамом, отойдя от двери, встал рядом с ним.

— Сначала заварушка во Флоренции, — проворчал Риго. — С Ахметом и его друзьями.

— Какая заварушка?

— Не лги мне, — с мягким укором произнес Эмиль. — Все произойдет гораздо быстрее и спокойнее, если ты будешь отвечать на мои вопросы.

— Вы имеете в виду тот случай, когда он пришел за покупкой? Последний раз, когда я видел его, он был под кайфом…

Риго ударил его по губам — так сильно, что под его кольцом хрустнул зуб.

— Ты понимаешь, что мне пришлось улаживать дела с его родней? — закричал Эмиль.

Он отвернулся на миг и помахал отбитыми пальцами в воздухе. Юлиус знал, что исчезновение трех турок не было для него болезненной потерей.

— Ахмет хотел лишь припугнуть твоего швейцарского друга, — продолжил Риго. — Уговорить его вернуться в Штаты и не мельтешить у нас на виду. А вы замочили парня и его двух бойцов! Шиллингер еще заплатит мне за свое вмешательство.

Янтцен подозревал, что Шиллингера ожидал хороший урок, если только он уже не получил его. Хотя какая разница? У Юлиуса сейчас имелись более насущные заботы.

— Не понимаю, как Ахмет мог так подставиться! — сокрушался Эмиль. — Что там у вас произошло?

Юлиус разрывался между двумя возможностями: рассказать всю правду или отделаться невинной ложью.

— Наркотики меняют людей. Нужно ли говорить, что Ахмету нравилось быть под кайфом. Наверное, он просто уехал туда, куда его поманили пакетом героина.

Он понимал, что от него ожидали другой ответ. Похоже, Риго уже знал, что случилось с турками. Юлиус вновь упустил свой шанс признаться и вымолить прощение.

— Когда Ахмет и его друзья исчезли, вся Флоренция загудела, как осиное гнездо, в которое сунули палку, — с печалью в голосе произнес Риго.

Кивнув на своих помощников, он мягко добавил:

— И тебе, наверное, известно, что турецкие общины связаны друг с другом.

Юлиус вытащил из кармана носовой платок и прижал его к разбитым губам. К своему стыду он чувствовал, как по его ногам стекали теплые струйки мочи.

— Ну, а этот скандал в ночном поезде? Как вы двое не справились с такой простой задачей? Забрать сумку у спящих людей и то не смогли!

Юлиус решил, что в его положении говорить все же лучше, чем молчать. Когда Риго осуждающе покачал головой, он тихо сказал:

— Я беседовал с ними в вагоне-ресторане. Возможно, вы знаете об этом.

Он планировал придерживаться следующей тактики: отрицать все обвинения, за которые его могли убить, и безропотно делиться безопасной информацией.

— Мне кажется, я получил хорошее представление о том, кто они такие.

— Да? И кто же они?

Радиатор затарахтел, как груда оловянных канистр, упавших с пандуса на землю.

— Это пара дилетантов. Просто дети, заблудившиеся в лесу. Они ничего не знают. Женщина — Оливия — в прошлом водила туристические группы. А Дэвид Франко еще на прошлой неделе безвылазно сидел за библиотечным столом. Можете поверить мне на слово.

Промокнув губу, Юлиус рассказал Эмилю о том, как они следовали за парочкой до Лувра. Он нарочно вдавался в мелкие и многочисленные детали, которые никак не относились к делу — например, как долго их подопечные оставались в музее и в какое время ушли оттуда. Ему хотелось показать свою предельную откровенность.

— Затем Эрнст вернулся в «Крийон», чтобы обыскать их номер… На всякий случай, как вы понимаете.

Он описал их последующий визит в Музей естественной истории и вечернюю экскурсию к особняку в 16-м округе.

— Постояв у дверей, они пошли в ближайшее бистро.

— Как оно называется? — спросил Риго.

— Бистро?

Эмиль выжидающе молчал. Юлиус знал, что приближается момент истины. Стоило ли рассказывать о беседе с Оливией и Дэвидом? Он был очень осторожен, подходя к ресторану, но, возможно, за ним наблюдали люди Риго. Черт его дернул общаться с этой парой идиотов!

— Я не запомнил название.

Парень в галстуке вошел в ванную комнату и закрыл кран.

— А что было потом? — сдержанным тоном спросил Риго.

Что делать, размышлял Юлиус. Если он зайдет так далеко, что признается в содеянном поступке, ему придется придумать правдоподобную причину, которая заставила его подсесть к столику Дэвида и Оливии. Риго уже знал, что в поезде он подсыпал снотворное в их напитки. Поэтому Юлиус не мог утверждать, что он якобы пытался выведать у них дополнительную информацию. По логике вещей, они тут же узнали бы его. Даже эта пара дилетантов не могла оказаться такой тупой, чтобы не запомнить его по поезду. Как бы он ни старался что-нибудь придумать, его ум не находил удобных вариантов.

— Ну? Что ты делал дальше?

С другой стороны, если он признается, что беседовал с ними, это можно объяснить как хитрый ход или обман. Что, если он просто втирался к ним в доверие? Секунды уходили, и Юлиус понимал, что его молчание начинало выглядеть все более подозрительным.

— А что мне оставалось делать? — сказал он, притворяясь смущенным самой постановкой вопроса. — Я увидел, что они сели за стол и заказали ужин. Мне что, нужно было заходить в бистро и проверять их заказ? Я подождал немного, затем спустился на станцию метро и вернулся сюда.

Он с напускной бравадой вытер окровавленную губу.

— Прямо в ваши теплые объятия.

— Ай-яй-яй! — озабоченным тоном произнес Риго. — Так ты еще не ужинал?

— Нет, — робко ответил Юлиус. — Еще не успел.

— И даже бокала вина себе не позволил? — спросил Эмиль.

Его взгляд, скользнув по лицу Юлиуса, остановился на мокрых штанах.

— Вы зря беспокоитесь, — ответил Янтцен. — Я не голоден. Просто немного устал.

Риго с облегчением вздохнул и провел рукой по белокурым волосам. Юлиус увидел кровь на кольце, которым ему сломали зуб. Эмиль кивнул молодому турку, стоявшему за стулом Юлиуса. Тот быстро засунул кляп в рот Янтцена, заглушив его крики. Турок в галстуке направился в ванную, чтобы снова открыть краны.

Оставив Хамида в номере поджидать Эшера, Риго велел Али отвезти его в «Крийон». Он знал, что Франко и Леви тоже остановились там, но у него не было причин скрываться. «Крийон» считался самым лучшим отелем в Париже. Во время войны это признало даже гестапо, превратив его в свою штаб-квартиру. А для Риго такая рекомендация имела определяющий характер.

Сев на заднее сиденье «лендровера», он повернулся к окну. Перед ним мелькали многолюдные улицы города. Эмиль размышлял о том, что он скажет Линцу и его неугомонной жене, когда вернется в замок Пердю. Он мог сообщить им, что больше проблем с Янтценом и Эшером не будет. Эти два агента потеряли доверие и доказали свою несостоятельность. Вреда от них было больше, чем пользы. Оставалось только позвонить в Чикаго и поделиться с Шиллингером печальной историей о гибели его верного помощника. Он, конечно, все поймет. Но не будет ли это половинчатым решением? Напугает ли его такая новость? Вернет ли к обычной покорности? Хотя если он начнет возмущаться, кто ему поможет? Кто захочет связываться с Августом Линцем? Шиллингер боялся даже произносить это имя.

— Я могу сообщить моим родственникам? — спросил Али с водительского места.

— О чем?

Али обернулся к нему, показав белесый шрам на горле.

— Что мы все сделали? Что отомстили за Ахмета и его братьев?

— Да, конечно, можешь, — ответил Риго.

Он успел забыть, что одной из причин этого визита в Париж было усмирение взбунтовавшихся исполнителей. С учетом всех обстоятельств, турки показали себя полезными людьми — они не задавали лишних вопросов и, если им платили вовремя, делали все, что от них требовалось. Линц первый предложил использовать их для нужд организации. «В эволюционном развитии они почти ничем не отличаются от собак, — заметил он однажды. — Их можно обучать таким же способом. Кнутом и подачками». В глубине души Эмиль не соглашался с его оценкой. Он считал, что турки превосходили собак, по крайней мере, на два эволюционных скачка. Они были очень щепетильными в вопросах чести и кровавой мести.

Что касается библиотекаря и туристического гида, то тут у него еще не сложилось конкретного мнения. Пока они суетились, как два трудолюбивых робота, и им каким-то чудом удавалось сохранять их пачку ксерокопий. Но были ли они реальной угрозой? Какую опасность они могли представлять для Августа Линца? Будь на то воля Риго, он расправился бы с ними в два счета. И он не верил, что возня с этой парочкой позволит им добавить что-то стоящее в сокровищницу босса.

Тот парень Паллисер был настоящим профи. Прежде он работал в Международной лиге по возвращению художественных ценностей. Такой специалист действительно мог создать большие проблемы. У него имелась жилка наемника и тяга к непредсказуемым действиям. Вот почему Риго решил пресечь его поиски. Паллисер, подобно паре предыдущих сыщиков, был действительно опасен. Поэтому как только он приблизился к центру паутины, Эмиль, с одобрения Линца, заманил его в замок Пердю. Они привезли его на вертолете и после ненавязчивых расспросов швырнули в подземную темницу с проточным люком. Это напоминало шахматную партию. Но если ликвидацию Паллисера он сравнивал со взятием королевы, то Дэвид и Оливия, скорее, походили на пару пешек. Их проще было оставить в живых, чем потом избавляться от трупов.

Войдя в отель, Риго внимательно осмотрел фойе на тот случай, если там находились Дэвид и Оливия. Потом вместе с Али он поднялся в номер. Когда его помощник позвонил коридорному, Эмиль велел ему заказать кампари с содой и лимоном. Затем он сбросил одежду, прошел в душевую кабину и встал под сильную струю горячей воды.

Он уперся мускулистыми руками в стену и, подставив голову под обжигающие брызги, в который раз подумал о тщетности их нынешних дел. Линц уже достиг всего, что хотел. Его положение было неуязвимым. Но он оставался начеку, постоянно оплачивая сеть шпионов и доносчиков, экспертов и наемных убийц. Он жил ради интриг и мизерного шанса, что сможет наткнуться на еще один темный секрет или предмет силы, которые пока каким-то чудом оставались незамеченными. Иногда Эмилю казалось, что только эта ничтожная надежда сохраняла его ум живым, а дух — увлеченным поисками. Линц не мог существовать без соперничества — так же, как ночь не может обходиться без дня.

Когда дверь в кабинку открылась, повеяло прохладным сквозняком. Али протянул ему бокал кампари, с ломтиком лимона на ободке. Затем обнаженный турок шагнул под струи воды и прильнул к его телу.

Глава 27

В этот день Мария Антуанетта, королева Франции, великая герцогиня Австрии и Лотарингии, вдова Людовика XVI, обезглавленного десять месяцев назад, была приговорена к смертной казни.

Маркиз ди Сант-Анджело пробудился от криков ликования, доносившихся с улицы в спальню его парижского особняка. Санкюлоты (названные так аристократами из-за того, что они носили длинные штаны, а не бриджи, модные в ту пору при дворе) с великой радостью восприняли новость о предстоящей казни королевы. Накинув на плечи халат и выйдя на балкон, маркиз увидел веселую толпу оборванцев, которые подбрасывали в воздух драные шляпы и, проходя мимо домов, барабанили в двери и хлопали ставнями. Утренний туман уже начинал рассеиваться, и новый день обещал быть солнечным и теплым.

Наступило 16 октября 1793 года. Согласно новому (и более «научному») революционному календарю, недавно введенному в обращение, это соответствовало 6 вандемьеру.

— Она осуждена! — прокричал маркизу какой-то грязный рабочий, украсивший свою шляпу трехцветной кокардой республики. — Сегодня австрийскую сучку уложат под бритву!

Слово «бритва» на городском жаргоне означало гильотину. Каждую неделю народ придумывал для нее все новые названия.

Рабочий стоял, с усмешкой ожидая, что Сант-Анджело выкажет свое революционное рвение. Однако он не получил желаемого ответа. Маркиз знал, что никаких эмоций, кроме ликования, показывать было нельзя, иначе его могли обвинить, подвергнуть пыткам и затем казнить. Но он не мог предать свои убеждения. Сант-Анджело направил вниз тяжелый взгляд, и грубые плебеи на улице почувствовали, как странный озноб вдруг пробрал до костей. Рабочий встряхнул головой и быстро убежал, как отстеганная плетью собака.

Тем не менее маркиз не верил своим ушам. Национальное собрание держало королеву в заточении уже два года. За все это время никто не потрудился обосновать арест Марии Антуанетты. Американский патриот Том Пейн, посетивший Париж, предложил передать ее правительству Соединенных Штатов. Многие были уверены, что королевский дом Габсбургов не допустит казни члена их семейства. Передовые отряды их армии находились всего в сорока лье от столицы Франции. Они без труда могли освободить королеву из плена или, по крайней мере, обменять ее на десяток заложников (для этой цели у них имелось несколько захваченных лидеров нового порядка). Помимо прочего, рассматривался вариант большого выкупа — это было обычным средством для спасения членов королевских семейств, внезапно оказавшихся в беде в своей стране или на вражеской территории.

Однако ничего подобного не случилось. По стратегическим причинам, о которых маркиз лишь догадывался, и по практическим соображениям, признававшим любые планы спасения слишком опасными для реализации, союзники королевы решили бездействовать. Они позволили этой власти мародеров, державшей Францию в кровавой узде, погубить дочь австрийской императрицы Марии Терезии. Каждый день маркиз слышал грохот двухколесных повозок, катившихся по мостовой в направлении Дворца правосудия. Их конечным пунктом была площадь Революции. Дом маркиза находился на значительном удалении от главных улиц, поэтому до него доносился только свист зевак, выкрикивавших пошлые эпитеты и грубые насмешки. Но временами, когда открытые повозки проезжали мимо его окон, он различал стоны и жалобы жертв, их мольбы о пощаде или молитвы, обращенные к богу. Иногда вереницы таких повозок казалась бесконечными. На гильотинах проливалось столько крови, что для ее отвода выкопали несколько канав. Но осужденных продолжали привозить на площадь.

Маркиз не находил себе покоя. Граф Калиостро рассказал ему, что королева, надев однажды «Медузу», пережила кошмарную ночь, после которой решила избавиться от медальона. Сант-Анджело подозревал, что она заглянула в глубины зеркала. И если лунный свет поймал ее отражение на искривленном стекле, то теперь ей грозила немыслимо ужасная судьба. Как создатель магического амулета он должен был прийти ей на помощь и любой ценой избавить ее от страданий.

Сбросив халат, Сант-Анджело переоделся в монашеские черные одежды, которые он на всякий случай хранил в своем шкафу. Он спрятал волшебный венок под накрахмаленный белый ворот, прицепил к поясу острую гарпу — короткую саблю с зазубренным клинком — и сунул в карман горсть золотых монет. Выйдя во двор, маркиз велел Асканио подготовить карету для быстрого отъезда в замок Пердю. Затем, вложив письмо с печатью в католический требник, он вскочил на коня.

— Пусть лошади стоят в упряжке, — крикнул он помощнику, прежде чем помчаться галопом по улицам Парижа. — Задерни занавески в карете!

Королеву судили и допрашивали целых два дня. Но смертный приговор огласили только в четыре часа утра, поэтому весь город сейчас гудел, как встревоженный улей. Люди собирались у перекрестков, на поворотах улиц, в дверях магазинов и таверн. Они делились новостями, смеялись, похлопывали друг друга по спинам и распевали «Марсельезу». У всех было праздничное настроение, а сердце Сант-Анджело разрывалось от печали. Разве эти люди знали ту прекрасную женщину, которую свора воров и убийц приговорила к смертной казни?

Он слышал злобные сплетни о ней, распространявшиеся годами. Простой народ верил, что она похитила из национальной сокровищницы миллион ливров и купила на эти деньги бриллиантовое ожерелье. Люди рассказывали истории об оргиях, проводимых в Малом Трианоне, где королева и ее придворные дамы, де Ламбаль и Полиньяк, соблазняли швейцарских гвардейцев. Молва утверждала, что она советовала голодным крестьянам, не имевшим хлеба, питаться пирожными.

Сант-Анджело знал, что все эти истории были обманом — ложью подлых газетчиков, стремившихся нажиться на своих памфлетах. Главари мятежников намеренно распаляли народ необузданной клеветой, чтобы огнем ненависти напитать костры революции. Несмотря на пылкие речи Дантона, Робеспьера и Марата, обещавших прогрессивные реформы, страна погрузилась в хаос и отчаяние. Франция воевала с соседними странами. Ее собственное население было доведено до крайней нищеты. Если бы самозваные лидеры не держали людей в постоянном возбуждении, призывая их защищать революцию и обороняться от тех или иных воображаемых врагов, народ мог бы встряхнуться и выйти из транса, в который его ввергли обманщики. У французов возникли бы вопросы к убийцам и палачам, затопившим их улицы кровью. Почему их просвещенная страна вдруг оказалась парией среди цивилизованных народов мира?

Его монашеская одежда с черной широкополой шляпой, прикрывавшей лицо, вызывала недоброжелательное любопытство на улицах. Многие священники теперь скрывались или находились в бегах. Выполнять церковные функции разрешалось только духовенству, присягнувшему конституции. Маркиз знал, что Мария Антуанетта твердо придерживалась католической веры и не допускала к себе таких священников — даже для последней исповеди. Но Сант-Анджело надеялся, что, увидев его лицо под полями черной шляпы, она поймет, какую авантюру он задумал.

Подъехав к Консьержери, маркиз почувствовал угрозу, витавшую в воздухе. В бывшем дворце Меровингов, как и в Часовой башне и Дворце правосудия, правил теперь Революционный трибунал. Эта готическая крепость была хорошо видна даже издали. Ее первая башня Цезаря была названа в честь римского императора. Вторая Серебряная башня получила свое название из-за того, что в ней когда-то находилась королевская сокровищница. Третью и самую жуткую из башен окрестили Бонбек, или «хороший клюв». Причиной послужили «поющие» пленники, которых отправляли в ее пыточные камеры.

Маркиз проехал вдоль Сены и свернул на старый каменный мост. Река ярко сверкала в лучах утреннего солнца. Однако в полутемном дворе крепости стоял тяжелый затхлый воздух, пронизанный атмосферой тревоги и мщения. Охранники и конюхи, суетливо выполнявшие свою обычную работу, казалось, чувствовали бремя вины за то злодеяние, которое им предстояло совершить. Убийство короля было варварским поступком, но казнь королевы — хрупкой женщины и матери двоих детей, венценосной особы, еще недавно восседавшей на французском троне — даже эти смутьяны воспринимали как что-то глубоко постыдное.

Кругом царила суматоха. Лошадей запрягали в повозки. Жандармы зачитывали списки тех, кого следовало казнить этим утром. Людей сгоняли к телегам. Адвокаты разыскивали своих осужденных клиентов. Воспользовавшись этой неразберихой, Сант-Анджело быстро прошел через двор. Он знал, где размещались «королевские покои». Взглянув вверх, маркиз увидел узкое окно ее камеры — не только зарешеченное, но и частично заколоченное досками. Вход в башню охраняли двое солдат. Он показал им письмо с печатью трибунала. (Эту печать маркиз собственноручно сделал несколько недель назад и послал, как дар патриота, на имя Фукье Тенвиля, главного обвинителя в деле против королевы.) Солдаты встревоженно хмурили лица, обсуждая достоверность документа.

— Быстрее! — нетерпеливо прикрикнул маркиз. — Вдове Капет назначено последнее причастие.

Слова «вдова Капет» жгли его язык, как угли, но именно так теперь суд называл королеву. Это была фамилия одного из предков Людовика XVI.

— Она уже отказала вчера одному священнику, — сказал солдат.

— Тогда она еще не знала, что сегодня ее познакомят с гильотиной.

— Пленница сказала, что любой священник, променявший верность королю на конституцию, больше не является для нее духовным пастырем.

— Я уже слышал этот бред и хочу услышать еще из ее собственных уст, — ответил Сант-Анджело под звонкий бой часов на башне. — Так вы пропустите меня? Или будете объяснять обвинителю, почему вдова опоздала на казнь?

Он сделал вид, что собирается уйти. Солдаты нехотя открыли двери. Приподняв полы сутаны, он бегом поднялся по винтовой лестнице. На следующем этаже два охранника пытались оттащить осужденного мужа от его рыдавшей жены. Маркиз помахал им письмом и поднялся к еще одной зарешеченной двери. Там Сант-Анджело снова предъявил письмо, но поскольку тюремщик не мог читать, он достал кошель и насыпал горсть монет в обветренную руку мужчины.

Поднявшись еще выше, он прошел мимо нескольких камер, где содержались находившиеся под следствием пленники. В Консьержери имелись помещения разных уровней комфорта. Например, высокородным и привилегированным гражданам, способным раздавать необходимые взятки, предоставлялись удобные комнаты с кроватями, столами и письменными принадлежностями. Менее богатых селили в «пистоли» с железной койкой и столом. А для простых людей (именуемых «навоз») отводились подземные камеры с гнилой соломой на полу и вечно сырыми из-за близкой Сены стенами. В прежние времена пленников оставляли умирать от недоедания и инфекционных болезней, свирепствовавших в мрачных подвалах. Сейчас процесс ускорялся гильотинами на площади Революции.

Сант-Анджело знал, что королеву разместили на самом верху башни. Это было сделано не из жалости к ее здоровью, а для обеспечения надежной охраны. Он поднялся по еще одной лестнице и увидел у входа в камеру двух вооруженных жандармов. Маркиз, замедлив шаг, достал из кармана требник.

— Я должен принять у пленницы последнее причастие.

— А мне до фонаря вся ваша показуха, — фыркнув, ответил один из жандармов. — Если хотите, заходите и говорите с гражданином Эбером. Он внутри.

Маркиз не рассчитывал на такую встречу. Из всех кровожадных волков революции Жак Эбер был наихудшим негодяем. Назвав себя главой Комитета общественного спасения, он выпускал газету с самыми грязными и клеветническими статьями, распространявшими отвратительную ложь о королеве Франции. Претендуя на роль лидера санкюлотов, он повсеместно заявлял: «Я обещал вам голову Антуанетты! Если Трибунал будет медлить, я сам отрублю ее своей саблей!» Очевидно, он решил проследить за казнью королевы.

Маркиз пригнул голову и вошел в помещение. (Эбер намеренно велел опустить косяк, чтобы Мария Антуанетта, выходя к судьям и представителям собрания, склоняла перед ними голову.) В передней комнате находились трое мужчин — комиссар и два его помощника.

— Кто вы? — повернувшись к Сант-Анджело, спросил Эбер.

Он, как обычно, сжимал одной рукой эфес шпаги, висевшей на его боку. Маркиз передал ему письмо и подождал, пока глава комитета прочитает его. Красноватые и близко сведенные к переносице глаза придавали Эберу сходство с крысой. Он постоянно что-то жевал. Его темные и мокрые от пота волосы были подвязаны на затылке трехцветной кокардой.

— Я никогда не видел вас в Собрании, — подозрительно прищурившись, произнес Эбер. — К какому из продажных орденов вы принадлежите?

— Я следую пути святого Франциска.

— И почему вы думаете, что Капет захочет беседовать с вами?

— Я не знаю, захочет ли она говорить со мной, — ответил маркиз, напуская на себя безразличный вид. — Но эта привилегия предусмотрена законом.

Он намеренно ссылался на закон. Этим убийцам нравилось говорить, что они поддерживали справедливость — равные права для каждого гражданина новой республики. Они утверждали, что их кровавые действия являлись безупречной работой государственного механизма. Даже гильотины, теперь ставшие символом их революции, описывались как быстрый и гуманный метод казни. Хотя на самом деле они были необходимы для уничтожения людей в беспрецедентных масштабах.

Мсье Эбер вернул письмо и, вытащив из кармана железный ключ, открыл им дверь в темницу королевы.

— Только сделайте все быстро. У нее было тридцать семь лет, чтобы заключить союз с богом. Даже не знаю, сможет ли она теперь наверстать упущенное.

Один из помощников засмеялся, и Эбер заулыбался, радуясь своей шутке. Маркиз с трудом проглотил комок гнева. Ярость жгла его сердце, как кипящая смола. Он вошел в тюремную камеру. В пустой комнате почти не было мебели. Мятая простыня на веревке прикрывала отхожее ведро. Комната располагалась на теневой стороне башни, и из-за заколоченного окна здесь всегда было тускло и холодно. Мария Антуанетта лежала на жестком тюфяке, подложив руку под щеку. Ее тусклые глаза рассеянно смотрели в никуда.

Сант-Анджело едва узнал ее. Он помнил милую, робкую и смущенную девушку, которая приехала из Австрии двадцать три года назад… и, конечно, веселую красивую женщину, известную своими пышными нарядами и утонченностью манер. Теперь он видел лишь призрачную тень былого величия — исхудавшую женщину, с растрепанными нечесаными волосами и лицом, которое, казалось, не знало ничего, кроме печали.

Но постарела ли она? Он придвинул стул к постели и внимательно всмотрелся в ее черты. Папа римский прислал ей настоящую «Медузу» лишь несколько лет назад. Ее нынешнее измученное выражение лица могло объясняться не возрастом, а потерей всего того, что она имела на этом свете. Тем более что теперь ее хотели лишить жизни.

— Ваше величество, — прошептал он, не желая тратить ни секунды времени.

— Я не хочу разговаривать с вами, — ответила Антуанетта, едва взглянув на его черную сутану.

— Посмотрите на меня, — сказал он. — Я прошу вас взглянуть мне в лицо.

Неохотно, словно подчиняясь еще одному приказу своих мучителей, она перевела на него взгляд голубовато-серых глаза. Ей понадобилась секунда или две, чтобы узнать в нем своего старого друга. Маркиз смотрел на нее из-под широких полей шляпы.

— Как вы…

— Вы должны выслушать меня и сделать то, что я скажу, — ответил он.

— Но вы не можете принимать причастие.

— Я пришел сюда не за этим.

Она взглянула на него опустошенным взором, будто уже не верила своим глазам. Словно она считала его очередным видением.

— Мы можем совершить побег. Мне только нужно, чтобы вы выполняли мои указания.

— Ах, милый друг, — обреченно ответила Мария Антуанетта. — Для меня все кончено. Мне очень жаль, что вы подвергаете себя такой опасности.

Она попыталась сесть, но из-за слабости ее качнуло в сторону. Сант-Анджело деликатно поддержал ее за локоть. Подняв руки к воротнику, словно для того, чтобы снять пурпурный орарь, он вытащил магический венок и опустил его между колен рядом с требником.

— Вряд ли вы поймете мои объяснения, но я умоляю поверить мне на слово. Если вы наденете этот венок на голову, он сделает вас невидимой.

— Вы сейчас говорите, как наш старый друг, граф Калиостро, — с печальной улыбкой произнесла королева.

— Его силы бледнеют в сравнении с моими возможностями, — ответил маркиз. — Разве вы не помните ту странную ночь в Трианоне?

— Да, конечно, помню, — рассеянно сказала она. — Только прошу принять мои слова без обиды. Даже если бы я могла убежать, как вы говорите, то не поступила бы так. Потому что мои дети тоже находятся здесь.

Она говорила с отстраненным спокойствием, словно пыталась урезонить безумца. Маркиз понял, что она имела в виду.

— Ваше величество, они просто дети, — возразил он, пытаясь уговорить ее. — Им не причинят вреда.

— Вы уверены в этом?

Нет, у него не было такой уверенности. Нынешние варвары не знали меры.

— Позже мы придумаем, как вырвать их из плена. Но сейчас речь идет о вашей жизни. Эти дикари хотят казнить вас, королева.

— Если моя смерть удовлетворит их жажду крови, они могут пощадить детей.

— После вашего побега тут начнется настоящий хаос, — настаивал Сант-Анджело. — Члены Национального собрания будут обвинять друг друга. Трибунал потребует провести расследование, а голову Эбера насадят на пику. И пока здесь будет царить шум и гам, я вернусь и увезу ваших детей в безопасное место. Можете поверить мне на слово.

Опустив холодную и тонкую ладонь на его запястье, она тихо сказала:

— Хватит уже и того, что вы пришли повидаться со мной. Они запретили мне прощаться с кем-либо. Не пускают ни друзей, ни членов семьи.

— Если вы, надев венок на голову, будете держаться за моей спиной, я выведу вас отсюда. Клянусь честью!

— Разве они не заметят мое отсутствие? — сухо спросила королева.

— Я устрою такой переполох, что они поверят в прилет ангелов, унесших вас на небеса.

— И куда мы пойдем, когда выйдем из крепости?

— Сначала я отвезу вас к себе домой. Там нас уже ожидает карета. К вечеру мы доберемся до моего замка и оттуда…

Ее взгляд подсказал ему, что он может не продолжать. Судя по всему, она вспомнила последнюю попытку побега, когда их карету остановили в городе Варенн. Король был узнан. Семейство с позором вернули в Тюильри. С той памятной ночи (21 июня 1791 года) их пленение стало полным. Семью систематически разлучали. Детей и родителей содержали в разных местах — каждый раз во все более ужасных, чем прежде.

— Благодарю вас, маркиз, — произнесла королева. — Сейчас я желаю лишь одного: чтобы все поскорее кончилось. Я хочу соединиться с мужем и предстать перед богом.

Склонив голову, чтобы сделать сцену причастия убедительной — ради него, — она прикоснулась к требнику в его руке и прошептала молитву.

— Время закончилось, — входя в комнату, крикнул гражданин Эбер.

Следом за ним шел цирюльник с ржавыми ножницами в руке.

— Уходите, священник.

Оттолкнув в сторону Сант-Анджело, он сорвал муслиновую косынку, прикрывавшую волосы и плечи королевы.

— Начинай стричь, — сказал он цирюльнику.

Тот приступил к работе. Мужчина собирал в кулак ее волосы и грубо состригал их, словно с какой-то овцы.

— Мы же не хотим, чтобы к лезвию гильотины пристали клочья вашего скальпа? — пошутил комиссар.

После стрижки королеве швырнули белую льняную шляпку с двумя черными шнурками, завязанными сзади.

— Встать! — рявкнул Эбер. — Руки за спину!

Этот гнусный тип испытывал острое удовольствие от каждой неучтивости, которую он выказывал королеве. Антуанетта с удивлением посмотрела на него.

— Но вы же не связывали руки королю.

— И это было ошибкой, — ответил он, сведя ее запястья за спиной и обмотав их веревкой.

Казалось, еще немного, и ее острые плечи прорвут ткань белого платья.

— Пора идти, — сказал Эбер, подтолкнув королеву коленом.

Он обходился с ней, как с индейкой на разделочной доске.

Марию Антуанетту повели в переднюю комнату, а затем на винтовую лестницу. Впереди шагал глава Комитета общественного спасения. Его помощники шли сразу за пленницей. Маркиз секунду размышлял, стоит ли немедленно напасть. Он мог бы уложить эту тройку мужчин на ступенях. А дальше что? Он знал, что Антуанетта не последовала бы за ним. Она уже приняла свою судьбу и больше не рассчитывала на постороннюю помощь. Но он не мог и не хотел оставлять ее в такой ситуации. Даже королю позволили иметь компанию. По пути на казнь его сопровождал и утешал аббат Эджворт де Фермаунт. Королеве отказали в этой милости.

Оставшись в камере один, Сант-Анджело швырнул в угол шляпу и требник. Он взглянул на венок, сделанный века назад из ситника, росшего в пруду горгон. Ему вспомнилось, как он заперся в студии, сплел эти длинные листья в венец и покрыл их серебром. Надев на голову магический предмет, он подождал немного. Маркиз знал, что эффект не будет мгновенным. Казалось, что он встал под водопад, срывавшийся с выступа скалы. На макушку головы будто вылили масло, которое начало затем стекать по его лицу и плечам. Ощущение напоминало струйки холодной воды, медленно сочившиеся вниз по его телу. Он наблюдал, как исчезла его грудь, потом — ноги и стопы. Но Сант-Анджело по-прежнему оставался плотным — порой он забывал об этом факте и больно ударялся о дверной косяк или о стул. Тем не менее для глаз смертных его тело было абсолютно невидимым.

К тому времени, когда он спустился по лестнице, аккуратно избегая контактов с надзирателями и стражниками, королеву подвели к расшатанной двухколесной повозке. Маркиз знал, что ее мужа везли на казнь в закрытой карете и осужденный монарх не слышал криков и проклятий толпы. Однако Эбер, желая помучить вдову Капет, отверг такую возможность. Королева поняла, что ее теперь отправят на эшафот. Она остановилась и, повернувшись к Эберу, попросила его развязать ей руки — хотя бы на время. Тот кивнул помощнику, носившему красную вязаную шапку с белым пером. Мужчина развязал веревку, и Мария Антуанетта начала отчаянно выискивать какой-нибудь угол двора, который мог бы дать ей видимость уединения. Поспешив к стене и приподняв подол, она опустилась на корточки. Ее бледное лицо покраснело от стыда под взглядами окружающих людей.

Когда она вернулась, Эбер приказал связать ей руки. Королеву затолкали в открытую повозку. Она села лицом вперед, как всегда делала в своих прогулочных колясках, однако кучер, добрая душа, посоветовал ей повернуться спиной к лошадям. Маркиз понял, что это уберегало пленников от отвратительного зрелища гильотин до самых последних секунд их путешествия. Как только повозка двинулась в путь, Сант-Анджело запрыгнул в нее. Лошади замедлили шаг, реагируя на дополнительный вес, но затем прибавили хода, и королеву вывезли из крепости, с ее толстыми стенами и высокими башнями, на улицы города, где царило безумие.

Маркиз никогда не видел более пугающего зрелища — даже в подземном мире. Когда экипаж, кренясь, ехал вдоль пристани и мимо старой башни с часами, сотни людей с искаженными лицами, яростно вскидывая вверх кулаки и размахивая дубинами, ножами, вилами и бутылками, хлынули к ним со всех сторон. Жандармы, сопровождавшие повозку, с трудом удерживали толпу, желавшую перевернуть повозку и растерзать королеву. Известный актер и народный любимец Граммон скакал впереди и, отвлекая людей, выкрикивал во все горло:

— С ней покончено, друзья! Бесчестная Антуанетта отправляется на гильотину! Не беспокойтесь! Ее скоро зажарят в аду!

Однако его слова не останавливали проклятий, плевков и метания гнилых фруктов. Маркиз мог только удивляться выдержке королевы. Стараясь превзойти невозмутимость, проявленную ее покойным супругом, она сидела в повозке с высоко поднятой головой и гордо выставленным вперед подбородком. Сант-Анджело, не выдавая своего присутствия, старался защищать ее от брошенных предметов. Когда один из дикарей попытался запрыгнуть в повозку, он пнул его ногой в лицо с такой силой, что выбитые зубы мелькнули в воздухе, как искры. Мужчина, не понимая, что случилось, упал спиной на мостовую. Он прижал ладонь к разбитому рту, и его пальцы окрасились кровью.

Путешествие казалось бесконечным. Сант-Анджело подозревал, что кучеру приказали выбрать самый длинный маршрут. Мучителям хотелось продлить страдания королевы. На узких улицах из верхних окон высовывались головы людей. В одной из мансард маркиз увидел известного художника Жака-Луи Давида. Тот сидел на подоконнике и торопливо рисовал набросок будущей картины. На рю Сент-Оноре он заметил священника, молчаливо благословившего проезжавшую мимо королеву. Лишь раз толпа поредела, и это случилось у Якобинского клуба, где никому не позволялось слоняться без дела. Рядом, в доме Дюплэ, за неизменно закрытыми ставнями жил Максимилиан Робеспьер — безжалостный вдохновитель революции. Но в этот день его не было видно.

Даже медлительные, как Росинант, одры должны были служить оскорблением достоинства ее величества. Повозку тянули не быстрые кони, используемые для экипажей и городского транспорта, а старые тяжеловозы, предназначенные для пахоты плугом. Они не привыкли к скоплению людей, поэтому кучеру приходилось успокаивать их и удерживать от резких движений. Несколько раз королева едва не падала от внезапного крена. К счастью, рядом находился маркиз, который поддерживал ее в такие мгновения. Но Мария Антуанетта не замечала его. Ее взгляд был устремлен вдаль. Она была так далека от всего, что не чувствовала прикосновений Сант-Анджело.

Повозка медленно свернула на рю Руаяль, где шум ожидавшей толпы — десятков тысяч человек, собравшихся на площади Революции — возрос, как грохот океанских волн. Повозка проехала мимо дворца Тюильри, где король и королева со своими детьми провели самые лучшие и счастливые годы. Маркиз вспомнил, как в музыкальной комнате мезонина давал уроки игры на флейте их дочери, Марии Терезе. При виде ворот и дворцовых террас глаза королевы заблестели от слез.

Сквозь рев толпы уже доносился свист гильотины. Она и теперь продолжала работать. Узников отправляли на эшафот с мрачной размеренностью. Их смерть отмечалась последовательностью характерных звуков. Сначала раздавалось поскрипывание опускаемой баскулы — доски, на которую укладывали жертву. Затем, когда человек ложился на нее лицом вниз, раздавался стук люнета — деревянного полумесяца, фиксировавшего голову жертвы под лезвием. И, наконец, все это заканчивалось свистом самого лезвия, которое падало с высоты восемнадцати футов и затем отскакивало вверх, разбрызгивая кровь и куски красной плоти. В зависимости от известности «врага народа», за обезглавливанием следовало всеобщее ликование, во время которого палач вытирал инструмент, а его помощники выливали на платформу несколько ведер воды, чтобы немного очистить скользкую поверхность.

Вооруженная охрана оттеснила толпу, и повозка королевы подъехала к основанию эшафота. Антуанетта, которая месяцами не бывала на свежем воздухе, с трудом поднялась на ноги. Сант-Анджело быстро подхватил ее под локти и помог удержать равновесие, пока она спускалась с шаткой повозки. На миг королева удивилась этой странной помощи и осмотрелась по сторонам, но он ничем не выдал своего присутствия. Пусть она считает, что рядом с ней находится ангел, подумал маркиз.

Со связанными за спиной руками и при невидимой поддержке Сант-Анджело королева поднялась по лестнице. Ее темно-фиолетовые комнатные туфли скользнули на мокрых досках эшафота, и она случайно наступила на ногу палачу.

— Извините, мсье, — сказала она. — Я сделала это ненамеренно.

Пока маркиз беспомощно стоял рядом, Мария Антуанетта легла на доску, и ее шею зажали люнетом. Чуть ниже эшафота зеваки, толкаясь, занимали позиции, чтобы смочить в ее крови свои платки и шляпы. Среди них Сант-Анджело заметил помощника Эбера — мужчину с белым пером в красной шапке. В предвкушении казни он приплясывал от нетерпения.

Затем палач отступил назад и опустил блеснувшее лезвие. Оно с дребезгом и стуком упало вниз. Когда отсеченная голова полетела в корзину — с окровавленным ртом и широко раскрытыми глазами, — неистовое ликование, которое маркиз ни с чем не мог сравнить, охватило счастливую толпу горожан.

Глава 28

Эшер вышел из метро на станции «Пигаль». Он был доволен проделанной работой. Вломиться в номер в отеле «Крийон» оказалось проще простого. И хотя Дэвид взял драгоценную сумку с собой, они с Оливией оказали ему большую услугу, оставив в комнате свои ноутбуки. Эрнст несколько часов перекачивал на сервер их файлы. Ему даже пришлось заказать себе в номер обед — омара, шампанское и прекрасное лимонное суфле. А почему бы и нет?

Их файлы были очень странными. В ноутбуке Франко хранилась всякая муть, начиная от портретов Бронзино и кончая трактатами по древним технологиям стеклодувов. Компьютер девчонки выглядел не лучше. Чего он только не нашел в ее материалах! Безумная подборка документов самого разного толка от мифологии до месмеризма, от египетских практик захоронения усопших до справочных указаний нацистских ученых. Это все напоминало книжные полки в ее квартире. Для Эшера, который всегда внимательно изучал подборку информации как основу для анализа, экскурсия в номер его подопечных дала прекрасное, пусть и не совсем понятное указание на то, чем они занимались. Теперь он догадывался, что именно искали таинственные подопечные Шиллингера. Эрнст всегда хотел знать больше, чем того требовали его наниматели.

Переходя улицу, он взглянул на верхний этаж гостиницы. В их номере горел свет. Значит, Янтцен тоже вернулся. Когда он вошел в фойе, консьержка украдкой поманила его к себе. Она только что ела конфеты, и ее пальцы были липкими от карамели.

— У вас гости, — прошептала она.

— Сколько?

— Точно не знаю. Было трое или четверо. Но сейчас, мне кажется, осталось двое.

Эшер не ожидал посетителей. Он попросил пожилую даму подождать пять минут и затем подняться наверх, чтобы предложить тому, кто откроет, свежие полотенца. Вернувшись назад на улицу, Эрнст быстро поднялся по пожарной лестнице. Добравшись до верхнего этажа и подкравшись к окну, он осмотрел комнату сквозь щель, оставшуюся между шторами. Юлиуса нигде не было видно. Но на стуле между кроватями сидел мужчина в белой рубашке и с красным галстуком. В правой руке он держал пистолет Эшера.

Черт возьми! Эрнст украл это оружие со стола одного из луврских охранников и, уходя в «Крийон», оставил его в номере.

Послышался стук в дверь. Мужчина молча встал, держа оружие обеими руками. Он не был любителем. Консьержка открыла дверь своим ключом и вошла, держа перед собой кипу свежего белья. Мужчина торопливо сунул оружие под покрывало на постели. Эшер услышал, как пожилая дама извинилась за вторжение. Турок ответил, что он ожидает возвращения своих друзей. Воспользовавшись тем, что стрелок отвлекся, Эрнст просунул пальцы под раму окна и поднял ее на фут или больше. Когда консьержка ушла, мужчина бросил полотенца на кровать и снова сел на стул. Эшер больше не сомневался, зачем его оставили здесь.

Через пару минут стрелок заметил сквозняк и развевавшуюся штору. Какое-то время он размышлял, вставать ему или не вставать. Затем, бросив пистолет на кровать, он поднялся, потянулся всем телом и покрутил шеей в разные стороны. Эшер, выжидая, прижался к кирпичной стене. Через несколько секунд шторы задернулись плотнее, но парень не стал закрывать окно. Наоборот, будто оказывая Эшеру услугу, он еще больше приоткрыл его. Эрнст сунул руку в проем, схватил мужчину за галстук и одним рывком вытянул его голову из окна. Другой рукой он нанес удар в лицо. Турок попытался сопротивляться, но Эшер просунул руку под его галстук и, что было силы, сдавил горло парня. Когда мужчина начал задыхаться, Эрнст опустил раму на его лопатки, затем привстал и ударил пяткой по затылку стрелка. Послышался отвратительный хруст. Второй удар был завершающим. Тело еще подергивалось, но Эрнст вытащил его из окна и перекатил, как тяжелый тюк с бельем, через край ограждения пожарной лестницы. Труп с грохотом рухнул на мусорные баки и соскользнул в черный проем у стены. Эшер затаил дыхание, ожидая какой-либо реакции от соседей или прохожих, однако в эту прохладную ночь все окна были закрыты, а люди по соседству знали, что не стоит совать нос в чужие дела.

Согнувшись, Эрнст забрался в комнату. Он вернул себе «глок» и осмотрелся по сторонам. Пепельницу наполняли сигаретные окурки. Любимые марки выходцев с востока — «Самсун» и «Мальтеп». Держа наготове оружие, он направился к двери в ванную комнату. Она была приоткрыта, и Эрнст услышал, как из крана капала вода. Он осторожно переступил порог. Полупрозрачная ширма была задернута, но он знал, кого там найдет.

Юлиус с разбитым лицом лежал в воде — полностью одетый, с полоской белой пены, собравшейся вокруг его подбородка. Посиневшая кожа говорила о том, что его утопили. Эшер почувствовал себя оскорбленным. Не потому, что ему нравился Юлиус. И не потому, что он доверял ему. Просто Эрнста унизили как профессионала. Его партнер, пусть даже и неопытный, не должен был умереть. Эшер быстро собрал свои вещи и все то, что могло помочь в опознании Янтцена — его мобильный телефон и наладонник. Он не знал, какая информация была записана на них. Выбравшись через окно на пожарную лестницу, Эрнст спустился к мусорным бакам. Тело турка уже привлекло внимание нескольких любопытных крыс.

На улице он еще раз осмотрелся по сторонам и, удаляясь от гостиницы, подумал, что стоит послать консьержке не только пару сотен евро, но и коробку ее любимых карамелек.

Глава 29

После казни голову и труп Марии Антуанетты бросили обратно в повозку и отвезли на кладбище Мадлен, некогда принадлежавшее бенедиктинскому монастырю. Хотя дорога занимала меньше километра, рю д’Анжу была немощеной, и колеса повозки все время увязали в грязи. К тому времени, когда телега в сопровождении пешего маркиза приехала на кладбище, наступила середина дня. Могильщики, не желая прерывать свой обед, велели кучеру бросить груз на траву. Они неделями рыли траншеи, забрасывали в них тела и присыпали их небольшим количеством извести, чтобы останки быстрее разлагались. Труп королевы был для них рядовой работой, которая могла подождать.

Маркиз остановился на безопасном расстоянии. Он пытался рассмотреть отрубленную голову, лежавшую на траве, но белая шляпка, окрашенная кровью, прикрывала ее черты. Стоя рядом с каменной скамьей, установленной здесь монахами, которых недавно всех истребили, он вспоминал счастливые мгновения, когда юная Мария Антуанетта, оторванная от родных и близких ей людей, охотно приняла его руководство и дружескую помощь в постижении хитросплетения интриг самого пышного королевского двора в истории континента. И хотя эта женщина имела свои недостатки (она действительно бывала фривольной и экстравагантной, мелочной и завистливой, переменчивой и неверной), но скажите, кто из смертных их лишен? Несмотря на внешнее великолепие, ее жизнь была наполнена одиночеством, отчаянием и холодом. Рожденная во дворце, она умерла на эшафоте.

Теперь она лежала в нескольких ядрах от него — на куче грязи, обезглавленная и оскверненная. Когда он убедился, что могильщики увлеклись едой, вином и яблоками, не обращая больше внимания на останки королевы, он осмелился приблизиться. Любой разумный человек не стал бы даже говорить об этом, но он должен был увериться, что королева не попала под магические чары и что она теперь была действительно мертвой. Он вытянул руку, чтобы отогнать рой мух и приподнять шляпку с ее лица. Внезапно рядом послышался крик:

— Надеюсь, мы вовремя!

Вскочив на ноги, он увидел Эбера. Комиссар и два его помощника направлялись к могильщикам. Шпага лихо раскачивалась на боку газетчика. За ними едва поспевала молодая женщина с платком на голове. Она несла в руке тяжелую корзину.

— О, гражданин Эбер! — стряхивая крошки с рубашки, приветствовал его старший могильщик. — Мы ожидали вас.

— Черта лысого вы ожидали, а не меня, — ответил Эбер. — Но это даже хорошо, что вы не закопали ее. Мадемуазель Тюссо должна немного поработать над трупом.

Он щелчком пальцев направил женщину к телу королевы. Сант-Анджело нахмурился. Какую еще подлость придумал этот мерзавец?

Пока глава Комитета общественного спасения развлекал могильщиков похабными историями, мадемуазель Тюссо опустилась рядом с останками Марии Антуанетты и покопалась в своей корзине. Маркиз стоял рядом, едва смея дышать. Она казалась ему смутно знакомой. Затем он вспомнил, что видел ее в Версале, когда она давала уроки рисования сестре короля, принцессе Елизавете.

Теперь она скрывала под платком бритую голову. Значит, ее тоже арестовали, подумал Сант-Анджело. Члены Трибунала отсрочили ее казнь при условии, что она будет выполнять их отвратительные поручения. С ловкостью, которой восхитился бы любой мастер, она расстелила кусок холста на земле и разложила на нем инструменты. Не зная о присутствии маркиза, она повернулась спиной к хохотавшим мужчинам.

— Прошу вас, простите меня, мадам, — тихо прошептала она отсеченной голове. — Я не желаю вам зла.

Быстро перекрестившись и сняв шляпку королевы, она отложила ее в сторону. Присмотревшись, маркиз с облегчением увидел, что голова не подавала никаких признаков жизни. Глаза были закрыты. Дряблые и увядшие губы Габсбургов криво изогнулись. Мадемуазель Тюссо, смочив тряпку в воде, вытерла с них грязь и засохшую кровь.

— Я извиняюсь за грубость, — прошептала она, словно привыкла к таким беседам с мертвыми людьми. — Они не дали мне достаточно времени. А маску нужно сделать прямо сейчас, или уже ничего не получится.

Посмертные маски известных жертв выставлялись в Париже уже несколько месяцев кряду. Маркиз видел маску безжалостно убитой княгини де Ламбаль, выставленную, словно призовой поросенок, на витрине мясного магазина. Маркиз боялся, что маска королевы, став трофеем Эбера, украсит типографию газеты.

С помощью тряпок молодая женщина просушила лицо Марии Антуанетты и установила голову перед собой.

— Наверное, цирюльник брил вам голову тупым тесаком, — шептала она. — Ах вы, бедняжка! Но это не важно. Я сделаю вас красивой.

Взяв щетку, Тюссо начала расчесывать остатки спутавшихся волос королевы. Ей приходилось буквально выдирать ее колтуны. Сант-Анджело уже успокоился, решив, что его худшие опасения не подтвердились. Но на третьем взмахе щетки закрытые глаза Антуанетты широко открылись и рот округлился от изумления и ужаса. Казалось, что она желала остаться в каком-то сне, под белой шляпкой. Однако забота Тюссо не позволила ей сохранить навеянные грезы. Ее губы шевелились, пытаясь что-то сказать. Единственным звуком было мокрое чмоканье. Увидев ожившую голову, мадемуазель упала в обморок на траву. Взгляд знаменитых голубовато-серых глаз королевы в отчаянии метался по кладбищу. В нем сквозили изумление, растерянность и ужас.

Маркиз понял, что она смотрела в зеркало «Медузы». И он знал, что нужно было делать.

Рот королевы открылся еще шире. Это был безмолвный крик. Зубы окрасились в розовый цвет ее крови. Если Сант-Анджело хотел спасти ее от вечных мук, он должен был действовать решительно и быстро. Подбежав к открытой траншее, он схватил голову первой казненной женщины, которую смог найти. И эта голова не возражала, когда он бросил ее на расстеленное полотно. Затем невидимыми руками он поднял голову Марии Антуанетты, из жалости накрыл ее глаза белой шляпкой и произнес:

— Покойтесь с миром, ваше величество.

С этими словами он бросил ее в бочку с негашеной известью. Послышалось шипение и бульканье. Как только голова погрузилась в раствор, едкое варево начало растворять кожу и кости. В течение минуты плоть исчезла, и череп распался на части. Лишь несколько прядей волос всплыли из кипящей жидкости.

— Что ты там сидишь? — кричал Эбер, обращаясь к Тюссо, которая пришла в себя. — Я не собираюсь торчать тут целый день.

Он передал бутылку вина своему помощнику — мужчине, который все еще носил белое перо, вколотое в красную вязаную шапку. Кончик пера был теперь алым, и Сант-Анджело знал, чем оно покрашено.

— Эта королева даже мертвой заставляет всех ждать, — проворчал помощник, и все засмеялись.

— Нам нужно записать этот каламбур, — сказал Эбер. — Жером, достань бумагу.

— Я и так не забуду, — ответил третий член комиссии, чьи руки были перепачканы чернилами.

Юная Тюссо нервно сглотнула и посмотрела на голову, лежавшую на ткани. Она поняла, что эта часть тела принадлежала другой женщине, но ей хватило ума промолчать. Она быстро обернула сырую муслиновую ткань вокруг лица, покрыла ее ровным слоем гипса и позволила маске высохнуть на ветру. Тюссо сняла ее с лица и положила в корзину, затем собрала материалы, вытерла руки обрывком бумажного полотенца и, отряхнув юбку, сказала Эберу:

— Я закончила, гражданин.

— Вовремя! — похвалил он, поднимая шпагу, которая лежала на траве. — Мне еще нужно проследить за выпуском газеты.

Он надел треуголку и прихлопнул ее рукой.

— Завтрашний тираж раскупят полностью, — елейным тоном предсказал старший могильщик.

— Я сам напишу передовицу, — пообещал ему Эбер.

Щелкнув пальцами в сторону Тюссо, он добавил:

— Октав, иди помоги ей, ради бога. Или мы никогда не вернемся в редакцию.

Когда они ушли, Сант-Анджело, как безмолвный друг и свидетель, дождался момента погребения. Могильщики бросили останки королевы в открытую траншею. Он с облегчением увидел, что в обезглавленном теле жизнь угасла полностью и навсегда. Ударом ноги старший могильщик опрокинул бочку с известью на верхний слой тел и подождал, пока варево не покрыло всех жертв революционной резни. После этого могильщики начали забрасывать траншею землей. Маркиз повернулся и зашагал обратно в Консьержери. Ему предстояло отомстить за королеву Франции.

Сант-Анджело, как и каждый житель Парижа, знал, где издавалась газета «Папаша Дюшен». Он прождал несколько часов на улице, наблюдая, как Эбер, сидевший у окна, на виду у всех прохожих писал передовую статью. В ней звучала и манерная речь испорченной титулованной особы, и прямота разгневанного крестьянина. Маркиз видел мельком и его помощников. Жером и Октав набирали шрифт, работали с прессом и читали верстку.

Когда работа была закончена и время близилось к полуночи, они отправились пировать в один из бывших бараков швейцарской гвардии. Теперь, когда гвардия погибла при защите королевской семьи, это место называлось «Таверной гильотины». Оттуда открывался бесподобный вид на эшафот. Ежедневно на обратной стороне меню здесь публиковались списки именитых людей, которых собирались казнить в ближайшие часы.

Маркиз по-прежнему оставался в венке. Он сидел за одним из столов и прислушивался к неистовому хохоту людей, пока Эбер читал вслух отрывки из завтрашнего номера газеты.

— Когда вдова Капет увидела, что вместо кареты с четверкой лошадей ей подали навозную телегу, она, топнув ножкой, потребовала, чтобы кто-то ответил за это безобразие.

И затем:

— С характерной грубостью, к которой мы уже привыкли, эта сучка подло отдавила каблуком больную ногу мсье ле Париж…

Так в народе называли известного всем палача.

— …и она закатила бы истерику, если бы только могла сохранить при себе мозги и голову.

Так продолжалось не меньше часа. За это время гнев и решимость маркиза удвоились. Он уже держал на коленях гарпу, похожую на меч, который был создан им для руки «Персея».

Когда комиссар — он же и издатель подлого листка — вышел из таверны с двумя своими помощниками, Сант-Анджело последовал за ними. Вскоре он понял, что они направлялись к Консьержери — наверное, чтобы выбрать новые жертвы для казней на следующий день. На улицах было темно. С берега Сены тянуло сыростью. Тропа, шедшая вдоль реки, вела мимо полуподвальных окон тюремных камер. Там, как скот в загоне, содержали «навоз». Лица заключенных были прижаты к решеткам из железных прутьев. Воздух почти не проникал в тюремные застенки. Расстояние от окон до тропы было относительно небольшим. И в этот час тут никого не было, кроме узников, смотревших на Эбера через прутья. Многие из арестантов угрюмо молчали, когда он проходил мимо. Глава комитета не только обвинил их в преступлениях, но и обрек на казнь. Однако некоторые люди не могли сдержать себя. Они тянули к нему руки, умоляя о пощаде или возможности доказать свою невиновность. Их испуганные лица, мокрые от пота и слез, блестели в свете факелов, тускло освещавших подземные камеры.

Маркиз решил, что вряд ли есть более подходящее место, чем это. Встав за спиной печатника Жерома, он тихо прошептал ему в ухо:

— Не хочешь смыть краску с рук?

Мужчина оглянулся и увидел лишь мокрую мостовую, сиявшую в свете луны.

— Кто здесь? — крикнул он.

Эбер и Октав, по-прежнему носивший окровавленное перо, обернулись.

— Что ты разорался? — с пьяным смехом спросил Эбер. — Разве ты не видишь, что эти люди нуждаются в покое?

Пожилой узник окликнул его:

— Гражданин Эбер… Одно слово, я вас умоляю… Только одно слово!

— Тут кто-то был, — ответил печатник. — Он только что говорил со мной.

— И что он сказал? — ухмыляясь, спросил Октав.

— Он спросил… не хочу ли я смыть краску.

Затем, прежде чем Эбер и Октав успели как-то отреагировать, маркиз схватил печатника за ворот и потащил его к каменному парапету, возвышавшемуся над рекой. Сапоги Жерома волочились по камням.

— Помогите! — закричал печатник. — На помощь!

Мощным толчком Сант-Анджело послал его кувырком через ограду. Жером упал в Сену. Послышался громкий всплеск. Октав и Эбер подбежали к парапету. Они осмотрели стремительный поток воды, но не заметили никаких признаков своего товарища. Октав достал из-за пояса пистоль. Эбер вытащил шпагу из ножен. Но они никого не видели. Им не с кем было сражаться.

Маркиз прокрался за спину Октава. Его шаги не были слышны из-за возбужденных криков узников. Многие из них теперь прижимались к прутьям. Руки осужденных цеплялись за решетки. Их глаза расширились от изумления. Каким бы странным ни казалось происходящее на берегу реки, они единодушно одобряли его.

— Значит, тебе нравится этот сувенир? — прошептал Сант-Анджело, сорвав окровавленное перо с вязаной шапки Октава.

Подбросив перо, он заставил его кружиться в воздухе. Октав выстрелил наугад. Маркиз почувствовал, как пуля пролетела под его рукой. Он взмахнул гарпой и одним круговым движением отсек кисть, сжимавшую пистоль. Она упала на землю. Октав не сразу понял, что произошло. Он застыл на месте, глядя на пульсирующее кровью запястье, затем взвыл от боли, сунул обрубок руки под мышку и побежал обратно на площадь.

Узники, восхищенные происходящим, заколотили по перекладинам решетки оловянными ложками и кулаками. Комиссар отступил назад. Его шпага рассекала воздух во всех направлениях.

— Где ты? — крикнул Эбер. — Кто ты?

Маркиз не желал использовать чары в этом последнем акте мщения. Ему хотелось, чтобы Эбер знал, кто будет убивать его. Сняв венок, он медленно обрел видимость, словно образ, сплетенный лучами лунного света.

— Священник? — вскричал Эбер.

Порыв ветра распахнул черную мантию маркиза. На его боку блеснула окровавленная гарпа.

— Стража! — закричал Эбер во всю мощь своих легких. — Стража!

Сант-Анджело без слов придвинулся ближе. Эбер, отступая назад, размахивал шпагой. Один из выпадов едва не угодил маркизу в грудь. Он парировал его клинком сабли. Удар прозвенел в ночной тишине. Узники закричали:

— Убей его, отче! Убей эту падаль!

Треуголка слетела с головы Эбера и покатилась по камням. Его лицо побледнело от ужаса. Он отпрыгнул к оконным решеткам так близко, что несколько заключенных вцепились в его воротник и плечи. Эбер быстро развернулся и ударил шпагой по рукам, тянувшимся из окон. Затем он снова оказался лицом к маркизу. В конце тропы послышался цокот подков. Сант-Анджело увидел, что к ним приближался отряд верховых жандармов.

— Эй? — закричал капитан. — Что там происходит?

— Застрелите его! — отозвался Эбер. — Я приказываю вам! Стреляйте в священника!

Один из мушкетов опустился, и из него вырвалось облачко дыма. Пуля, просвистев над головой маркиза, звякнула о железную перекладину. Он ловким выпадом клинка выбил шпагу из руки Эбера. Пара выстрелов едва не зацепили его. Жандармы галопом помчались по тропе. Сант-Анджело толкнул Эбера в грудь, и тот отлетел к решетке, сквозь которую к нему тянулись руки. Сотни узников жаждали растерзать главу комитета. Они вцепились в него, словно стая гарпий. Одни срывали с Эбера одежду и вырывали волосы, другие царапали кожу и впивались ногтями. Старый арестант яростно кусал комиссара за руку. Девушка с выбитым глазом вонзала вязальную иглу в загривок Эбера — с таким воодушевлением, будто плела кружевной воротничок.

Маркиз надел венок на голову и поднял руки, будто бы сдавался жандармам. Он решил, что узники сами расправятся с Эбером. Через несколько секунд маркиз слился с ночной темнотой. Вокруг него ржали кони. Жандармы направляли мушкеты в разные стороны и недоуменно посматривали друг на друга.

— Где священник? — прокричал их капитан, размахивая саблей. — Куда он делся?

Сант-Анджело пошел домой. Большинство гуляк, отмечавших этот праздничный день, уже спали или лежали пьяными в канавах. На какое-то время они утолили свою жажду крови.

Глава 30

Когда таинственный незнакомец перешел через улицу и спустился в метро, Дэвид хотел побежать за ним следом. Он мог бы заставить его объясниться или рассказать им что-то конкретное о людях, которые мешали их поискам. Иначе к чему были эти загадочные предупреждения? Но он понимал, что доктор — если только мужчина сказал им правду — и так рисковал своей жизнью.

— Что теперь будем делать? — спросила Оливия. — Снова отправимся к дому маркиза, чтобы поглазеть на закрытую дверь? Или вернемся в отель?

Честно говоря, Дэвиду не хотелось возвращаться в «Крийон». Сейчас он с удовольствием перебрался бы через ограду особняка и вломился в первое попавшееся окно, чтобы переворошить коллекцию маркиза сверху донизу. Достав из кармана телефон, он проверил сообщения. Слава богу, ничего серьезного пока не случилось. Сара прислала эсэмэску, в которой пожелала ему успеха. Дэвид набрал номер Гэри, но получил сообщение оператора, что абонент временно недоступен в сети. Каждый раз, когда он звонил и разговаривал с ними, его сердце в страхе замирало. Он боялся, что состояние сестры ухудшится. Хотя Дэвид надеялся на лучшее, он всегда, к своему огорчению, понимал, что ожидает худшего.

— Поедем в отель, — сказал он, снимая плащ со спинки стула. — По пути ты сможешь заполнить несколько карточек о Калиостро.

Перейдя безлюдную улицу и спустившись на платформу станции, Дэвид почувствовал себя выставленным напоказ. Около путей стояли двое мужчин. Один читал газету, второй посматривал на свой айфон. В их внешности не было ничего угрожающего, но по спине Дэвида пробежала странная дрожь. Ему даже показалось, что добрый доктор снабдил его «жучком» или снова подсыпал в напиток какую-то дрянь. Оливия, насколько он мог судить, тоже испытывала тревогу.

— Может, нам поймать такси?

— Если только они тут ездят, — ответила она.

Едва они вышли на улицу, к ним направились огоньки двух фар. Дэвид заметил, что табло такси внезапно изменило надпись с «занято» на «свободно». Когда машина притормозила у тротуара, он узнал ту ржавую старую рухлядь, которая недавно проезжала мимо бистро. Внутри сидел смуглый водитель — скорее всего, иностранец. На зеркале заднего вида висели бусы с деревянными шариками. Из салона доносился сладкий запах турецкого табака.

Оливия протянула руку к двери, но Дэвид отступил назад.

— Нет, спасибо, — сказал он.

— Что не так? — опустив стекло, спросил водитель. — Куда хотите ехать?

Дэвид вежливо постучал по двери и помахал рукой.

— Я передумал. В любом случае, спасибо.

Оливия смущенно развела руки в стороны. Таксист, усмехнувшись, отъехал от тротуара и медленно направился к перекрестку.

— И чем тебе не понравилось это такси? — спросила Оливия.

— Оно какое-то подозрительное.

После всех недавних происшествий Оливия отнеслась к его осторожности с достаточным пониманием. Когда такси скрылось из виду, Дэвид повел свою спутницу в парк.

— Давай пройдемся. Найдем такси на другой стороне квартала.

Вечернее небо было закрыто облаками, сквозь которые иногда проглядывала луна. Аллею парка освещали старомодные фонари, стоявшие через каждые пятьдесят ярдов. Они шли, прислушиваясь к скрипу гравия под их ногами и шуму ветра, который раскачивал голые ветви больших старых вязов. Других людей на аллее не было. Они проходили мимо пустых зеленых скамеек и ларьков с опущенными жалюзи. Слева начиналась еще одна дорожка, которая вела к пруду и старой лодочной станции. Деревянный рекламный щит предлагал прокат прогулочных лодок.

Оливия подняла воротник и сунула руки в карманы плаща. Видимо, она сомневалась в правильности его решения. Закинув ремень сумки на плечо, Дэвид осмотрелся по сторонам, внимательно вглядываясь в тень между деревьями. Время от времени он оборачивался, окидывая взором темную аллею за их спинами. Он уже начинал сожалеть, что не поехал в такси. Похоже, интуиция его подвела. Затем Оливия — в который уже раз — удивила его оригинальностью своих размышлений.

— Знаешь, о чем я думаю? — сказала она. — Существует мнение, что Калиостро ознакомил Наполеона с секретными мистериями розенкрейцеров. Легенда утверждает, что после смерти графа в 1795 году император приказал своим солдатам найти могилу Калиостро, выкопать его тело и привезти ему череп.

— Зачем?

— Чтобы сделать питьевую чашу.

— Такой приказ мог бы исходить от Гитлера. Но от Наполеона… вряд ли.

— Почему? — спросила она. — Все диктаторы сумасшедшие. И у них имеются общие черты. Наполеон искал древние знания — причем в любой форме и из каждого доступного источника. Он хотел использовать секреты предков для своей растущей империи.

— Вроде Розеттского камня?

— Да. Вот почему он посылал ученых и исследователей вроде Шампольона в Египет и Палестину, чтобы они расшифровали древнюю мудрость Востока.

Дэвид заметил среди деревьев какое-то движение. Но уже через секунду у него отлегло от сердца, когда он увидел серую белку, пробежавшую по толстой ветке.

— Намерения Гитлера были не столь благородны, но он делал почти то же самое. Фюрер рассылал приверженцев идеи по всему миру. Например, Дитер Майнц оказался в Париже. Он искал тайное знание, которое помогло бы возвеличить рейх.

Белка перебежала аллею, которая вела к классическому фонтану с тритоном. Слушая разъяснения Оливии, Дэвид пытался понять, в какой части парка они находились и долго ли еще идти, чтобы выбраться на другую сторону.

— Интересно, к каким выводам пришел Дитер Майнц, изучив материалы, собранные о Калиостро? Я не Шампольон, поэтому мне хотелось бы показать некоторые записи с иероглифами одному из моих старых профессоров в Болонье. У вас в «Ньюберри» работают специалисты по египетским текстам?

Он не ответил ей.

— Дэвид?

Его внимание было приковано к фигуре, скрывавшейся между деревьями. Насколько он видел, мужчина был в черной кожаной куртке.

— Там справа какой-то человек, — замедляя шаг, ответил Дэвид. — Смотри! Он за тем деревом.

Они не стали останавливаться. Им не хотелось показывать мужчине, что они заметили его. Глядя в указанном направлении, Оливия тихо прошептала:

— Может, это гей? Пришел на свидание и ждет друга.

Возможно, подумал Дэвид. Чуть дальше в тени он заметил второго мужчину с приподнятым воротником.

— Ты не хочешь повернуть назад? — спросила Оливия.

Дэвид не знал, что делать. Но затем ветер донес до него слабый запах сигарет — такой же сладкий и ароматный, какой шел из окна такси.

— Да, — остановившись, ответил он. — Хочу.

Двое мужчин начали приближаться друг к другу. Неужели действительно геи? Дэвид подхватил Оливию под руку и повел ее назад к фонтану с тритоном. Несколько секунд они не оборачивались, притворяясь любовниками, которым хотелось уединиться. Но затем Дэвид услышал поскрипывание гравия. Обернувшись, он увидел двух мужчин, которые следовали за ними. Все сомнения отпали сами собой.

— Бежим! — сказал он, выпуская руку Оливии. — Быстрее!

Они стремглав пробежали мимо фонтана, направляясь к далекому бистро. Дэвид вновь оглянулся, но на темной аллее никого не было. Однако он слышал шуршание смятой листвы и треск сухих ветвей. Их преследователи бежали через парк — не по гравию, а по твердой земле. Оливия, в своих легких кроссовках, набрала солидную скорость. Дэвид едва успевал за ней. В какой-то момент он понял, что парни, гнавшиеся за ними, теперь удалялись от них. Скрываясь за кустами и деревьями, они бежали наперерез к выходу из парка, собираясь отсечь им путь отступления.

— Куда теперь? — задыхаясь, спросила Оливия.

Дэвид указал на аллею, которая вела к лодочной станции. Оливия резко свернула на нее и, расставив руки в стороны для равновесия, побежала по наклонной тропе к озеру. Дэвид последовал за ней. Он не слышал звуков погони, но был уверен, что через несколько секунд преследователи поймут их маневр… Если уже не поняли. Под крышей лодочной станции светились белые лампочки праздничной иллюминации. Однако дверь оказалась закрытой, а ставни — опущенными. Путь на пристань блокировала маленькая деревянная калитка. Оливия перепрыгнула через нее, и Дэвиду пришлось поступить точно так же. На черной воде покачивались три или четыре старые лодки.

— Прыгай в лодку, — сказал Дэвид. — Ту, что в самом конце!

Оливия, не останавливаясь, пробежала по деревянному пирсу и подтянула лодку к краю пристани. Пока Дэвид торопливо развязывал веревку, она вставила весла в уключины. Он хотел отвязать и другие лодки, чтобы затем оттолкнуть их подальше в озеро, но с холма к ним уже спускался мужчина в черной куртке. В его руке блестел предмет, подозрительно похожий на пистолет.

— Греби! — крикнул Дэвид.

Как только он прыгнул в лодку, Оливия резко рванула весла на себя. Дэвид, потеряв равновесие, упал вперед и сбил ее с сиденья. Пока они барахтались между сидений, лодка опасно накренилась. Один из преследователей что-то прокричал своему напарнику. Скинув сумку с плеча и перебравшись через Оливию, Дэвид схватил весла. За его спиной на пирсе уже слышался топот ног.

Наклоняясь вперед до упора и вкладывая всю силу в гребок, он набирал скорость. Лодка заскользила в темную мглу. Весла весело скрипели в уключинах. Лопасти ритмично поднимались вверх, описывали дугу и вновь погружались в воду. Двое мужчин на пристани кричали что-то друг другу на языке, который он не понимал. Было слишком темно, чтобы следить за их действиями. Вскоре Дэвид услышал плеск веревки, упавшей в воду, и стук кормы о пирс. Он попытался еще увеличить скорость, на пирсе вспыхнула оранжевая искра. Пуля вошла в воду в метре от них. Оливия пригнулась и прошептала:

— Дэвид, опусти голову ниже!

Еще одна искра вспыхнула в темноте, сопровождаемая тихим приглушенным звуком. На этот раз с кромки верхней доски вырвало кусок дерева. Дэвид понял, что преследователи стреляли на плеск весел. На озере стоял туман, и тут было темно, как в бочке со смолой. Но если бы он перестал двигаться, они нагнали бы их.

— Дэвид, что мне делать? — спросила Оливия. — Чем я могу помочь?

В ее голосе звучала досада, а не страх. Однако он не знал, что ответить. Дэвид начал делать плавные гребки, стараясь не шуметь и не высовываться выше краев лодки.

Впрочем, как бы осторожно он ни погружал весла в воду, они скрипели в уключинах, и с них срывался шлейф капель. Последовала еще одна вспышка — на этот раз ближе. Пуля щелкнула по корме, подняв в воздух брызги. Дэвид знал, что вскоре преследователи уменьшат дистанцию настолько, чтобы смогут послать пулю ниже ватерлинии.

— Дэвид, дай мне погрести! — прошептала Оливия. — Я умею это не хуже тебя!

Он покачал головой и спросил, умеет ли она плавать.

— Конечно!

— Тогда сними плащ, иначе он потянет тебя ко дну. Ты готова?

Через минуту он опустил весла в воду. Его руки уже начали болеть. Дэвид нащупал телефон в кармане и раскрыл его.

— Ты видишь лодочную станцию? — спросил он.

Оттуда, где они находились, были видны только сиявшие лампочки.

— Плыви туда.

— Ты действительно этого хочешь? — спросила она после небольшой паузы.

— Я последую прямо за тобой. Давай!

Сбросив плащ и скинув туфли, она тихо перекатилась через борт лодки в темную воду. Дэвид убедился, что с ней все в порядке, затем согнулся вдвое и быстро сделал несколько гребков, увеличивая дистанцию между собой и преследователями. Оружие вновь полыхнуло, и пуля щелкнула об уключину, выбив сноп искр и рикошетом отлетев в сторону. Он услышал ликующий смешок. Стрелок, видимо, понял, как близко находилась лодка. Дэвид молил бога, чтобы Оливия проскользнула мимо их врагов незамеченной. Белые огоньки лодочной станции были едва видны. Плотные облака закрыли луну и звезды. Дэвид вновь опустил весла в воду, снял ботинки и плащ, после чего достал сумку, лежавшую под скамьей. Он не мог оставить ее здесь. И он благодарил небеса, что оригинальные документы по-прежнему хранились в Чикаго.

Стрелок прокричал какую-то насмешливую фразу и снова выстрелил в лодку. Пуля вошла в воду на безопасном расстоянии. Дэвид перекинул ремень сумки через голову, сгреб в кучу два плаща, уложил их на сиденье и поместил сверху открытый телефон — с таким расчетом, чтобы ярко сиявший экран был виден с большого расстояния. Пусть они гонятся за лодкой, как за болотным огоньком, подумал он. Скользнув за борт, он едва не вскрикнул. Вода была такой холодной, что перехватывало дыхание. Он изо всех сил толкнул корму, и лодка вскоре исчезла в тумане. Чтобы не выдать себя неосторожными всплесками, Дэвид поплыл «по-лягушачьи» к пристани. Его одежда, прилипнув к телу, стала затруднять движения. Он и не представлял себе, что будет так тяжело. Намокшая сумка мешала плыть.

Услышав, что вторая лодка проплывает рядом, он вообще постарался не двигаться. Корпус ялика казался в тумане черным пятном, скользившим по темной воде. Дэвид увидел фигуру пригнувшегося человека, который стоял на носу лодки. Он постоянно разговаривал с гребцом, сидевшим лицом к корме, — наверное, давал направление. Дэвид находился всего в пяти-шести футах от них — так близко, что конец весла едва не задел его, когда он нырнул с головой под воду. Дэвид почувствовал рябь от кильватера и, когда ялик удалился на несколько ярдов, всплыл на поверхность, сжав челюсти и стараясь не стучать зубами. Нужно было разогнать застывшую кровь. Он быстро поплыл к берегу. Но куда подевалась Оливия? Дэвид не мог позвать ее. И теперь он вообще не слышал посторонних звуков.

Он упорно плыл вперед. Сквозь линзы забрызганных очков огни лодочной станции мерцали размытыми пятнами. Что бы он сейчас не дал за лучик лунного света, который показал бы ему Оливию, благополучно добравшуюся до берега! Неподалеку послышался еще один приглушенный выстрел, треск платсмассы и радостный возглас. Прощай, мобильный телефон. Судя по звукам, пуля попала прямо в экран и разнесла трубку вдребезги. Стрелок подумал, что ранил или убил кого-то.

Дэвид продолжал плыть, хотя ноги и руки уже не слушались его. Тело начало неметь. Сумка казалась мельничным жерновом. Он намеренно делал глубокие и мощные вдохи, рассекая воду так быстро, как только мог. Его взгляд скользил по пристани, отчаянно выискивая фигуру Оливии. Перед ним возникли громоздкие контуры привязанных лодок. Он направился к ним, с трудом передвигая уставшие члены, тяжелые, как свинцовые гири. Когда он наконец ухватился пальцами за борт ялика, холодные руки потянули его вверх.

— Давай, Дэвид! Выбирайся!

Он поднял голову и увидел лицо Оливии. Ее темные глаза блестели сквозь прилипшую паутину спутанных черных волос. Дэвид, задыхаясь, перевалился в лодку. Его голень и локти ударились о скамейки, но тело, к счастью, слишком замерзло, чтобы чувствовать боль. Он прижал к себе дрожавшую Оливию. Ни у одного из них не осталось тепла, которым они могли бы поделиться друг с другом.

— Они сейчас вернутся, — сказал Дэвид. — Нужно уходить.

Он, шатаясь, поднялся на ноги. Оливия помогла ему выбраться на причал. Им было известно только одно место, до которого они могли дойти, не превратившись в окоченевшие трупы. Прижимая руки к груди, они поднялись на холм, затем пробежали по аллее до выхода из парка. Машины, проезжая мимо, сигналили им клаксонами. Подростки на заднем сиденье «пежо», увидев их мокрыми и без обуви, кричали что-то в насмешку и показывали им непристойные жесты. До особняка маркиза оставался всего один квартал. Дэвид увидел свет, горевший в окнах Сант-Анджело.

— Еще чуть-чуть, — сказал он, и Оливия согласно кивнула головой.

Они остановились у дверей, прижавшись друг к другу замерзшими телами. Когда видеокамера нацелилась на них, Дэвид прокричал в микрофон переговорного устройства:

— Вы должны помочь нам!

На этот раз дверь широко распахнулась, и слуга отступил назад, позволяя им войти в дом. Они, спотыкаясь, прошли в фойе. С их одежды стекала вода, образуя лужицы на мраморных плитах пола. На верхней площадке лестницы появился мужчина в свободно приспущенном галстуке и в элегантном вечернем костюме.

— Асканио, — крикнул он. — Принеси несколько одеял.

Дэвид благодарно кивнул, по-прежнему обнимая Оливию. Его колотил озноб, голова судорожно подергивалась.

— Я Сант-Анджело, — представился мужчина.

Он начал спускаться по ступеням, тяжело опираясь на трость.

— Расслабьтесь, — добавил маркиз. — Вы здесь в полной безопасности.

Однако Дэвид уже не понимал, как выглядит полная безопасность.