* * *

– Ты жизнь моя. Может, ты и больше для мира, а для меня – просто жизнь

– Для мира, – проворчала Лена, тая, однако, от этих слов и этого голоса: негромкого и убежденного. – Знаешь ведь, что я терпеть не могу эти разговоры о моей роли в мировой истории.

– Потому и говорю о твоей роли в моей жизни, – улыбнулся шут. Он смотрел на Лену так же осязаемо, как впервые. – Я тебя люблю. Безотносительно мира, твоей роли в мире и чего-либо еще. Просто – тебя. Ведь и не с первого взгляда, правда. Но я увидел тебя в той толпе и подумал: какое одиночество. Одиночество в толпе. Как у меня. Но только твое было таким беззащитным. Я-то всегда мог за себя постоять, а ты… Я остро пожалел, что стою на эшафоте, что не могу подойти к тебе, взять тебя за руку. А потом увидел, что это делает Проводник, и немножко успокоился. Так хотелось тебя поддержать.

– Мы бы не встретились в толпе, потому что ты не пошел бы смотреть на казнь.

– Почему? – удивился шут. – Я видел казни. В том числе и настоящие, а не такие. Когда о помиловании речь не идет, хоть проси о милости, хоть не проси.

– Рош!

– Видел, Лена. Присутствовал. Еще мальчишкой видел, как вешали пару эльфов за насилие и убийство. А уж потом!

Лена не смотрела на него. Врет. Не мог он ходить посмотреть на казнь. Никак не мог. Рош Винор не должен был любоваться казнями. Смерть не должна доставлять ему удовольствия. И он продолжил:

– Не могу сказать, что мне это нравилось или было интересно. Но и особенного протеста не вызывало. Правда… правда, казнили виновных. Преступников. То есть настоящих, а не дерзкого шута. Что те эльфы, что потом. В Сайбии, надо сказать, публичные казни нечасты, только если надо как можно больше народа оповестить о том, что какой-то разбойник казнен. Сама понимаешь, быстрее всего расходятся слухи. Отец Родага был суровее. Намного. В первый же год он сам присутствовал на казни – массовой и жестокой, а где король, должен быть и шут. Казнили шестерых разбойников. Ты бы назвала их отморозками. Грабили, убивали, насиловали без разбору. Мощная была банда, большая, хорошо организованная, порядок был лучше, чем в армии. Ловили главаря долго, Кир Дагот в конце концов отличился, заманил его в ловушку, даже живым его взяли. Его и еще пятерых – остальные дрались насмерть… ну и насмерть. А этого надо было наказать при большой толпе. Лена, не пугайся, я не собираюсь тебе рассказывать о пытках. Не было пыток. Их просто четвертовали. Поочередно. И главаря последним.

– Рош, но ты бы не пошел на казнь просто так. Посмотреть.

– Пошел бы, – пожал плечами шут. – Посмотреть на зевак. Ты ведь тоже не столько на эшафот смотрела, сколько на людей.

– Там не было людей. Там была толпа!

Шут обнял ее за плечи и не дал вырваться.

– На моей? Нет, на моей были просто зеваки. Обычные люди, вовсе не жаждавшие крови. Они были уверены, что я встану на колени и попрошу о милости. Казнь шута только называется так. Это не казнь. Это наказание. Ты вспомни, как они удивились, когда после первого же кнута не сделал того, что они ожидали. Они не ненавидели меня, не хотели моей смерти. Просто – зрелище. Зарвавшемуся простолюдину надавали по заднице, поставили на место – и ничего больше. Конечно, тебе невыносимо было это видеть, ну так тебе и обычную порку видеть невыносимо, ты считаешь, что лучше посадить в тюрьму и кормить за счет казны. А я считаю, что за несерьезные преступления лучше просто выпороть. Это действует. Поверь. Одно дело, когда мальчишку выдрал отец, другое – когда на площади дали десяток плетей.

Лена упрямо молчала, понимая, что глупо примерять свои принципы на здешнее средневековье. Можно еще поговорить о демократии, избирательных правах женщин и так далее. Даже в Сайбии, как бы уважительно ни относились к женщинам, искренне удивились бы мысли о том, что женщина может что-то решать в государственном масштабе. Не может. Не образованна, во-первых, в государственном масштабе мыслить не способна, во-вторых, а суп кто варить будет, в-третьих.

– В год было не больше двух-трех публичных казней, Лена. При Родаге. При том Родаге, которого ты знаешь. Он даже заговорщиков не всех казнил, что сделал бы любой другой король, тем более молодой и испуганный заговором. Он повесил только самых непримиримых, и поверь, они боролись не за счастье народа, а за свое собственное. Родаг правил всего второй год, он вообще еще ничего сделать не успел сам, понимаешь? Никому еще ничего не сделал.

– А сколько не публичных? Сколько человек казнили во дворе Гильдии магов?

– Пятерых или шестерых, – спокойно ответил шут, не поддавшись на ее провокацию, – причем только магов. Гильдия не вмешивалась в дела короны.

– Это ты так думаешь!

– Это я так думаю, – согласился шут своим особенным тоном, – потому что знаю. О Гильдии я знал больше, чем Дагот, Лена. Должен был знать. Гильдия сделана меня преданным короне настолько, что я говорил королю все о Гильдии, даже если магам этого не хотелось. Когда маг заглядывает в твое сознание, ты заглядываешь в его сознание. И я говорил Родагу то, что видел.

– Я не уверен, что всякий мог увидеть сознание мага, – усмехнулся Гарвин. – И вряд ли маги знали, что ты можешь. Не смотри так. Я топал, как табун лошадей, даже Аиллена слышала, как я подходил.

– Я тоже слышал. Я не об этом.

– Ты впервые услышал Аиллену еще на площади. Как думаешь, много таких? Нет, полукровка, это твой Дар.

– И маги не заметили?

– Я не заметил, а уж ваши, – фыркнул эльф, усаживаясь с другой стороны от Лены, и тоже очень близко. Сразу стало теплее. Лена давно замерзла, но не хотелось уходить. Почему-то особенно хорошо им с шутом было, когда они сидели на берегу реки и смотрели на воду. – Аиллена, давай-ка я тебе куртку дам. Можешь быть уверенной, я не замерзну.

– Не нужно. Совсем не нужно. Я уже согреваюсь.

– О чем вы тут?

– О казнях, – сообщил шут. – Не хочет верить, что я мог пойти на публичную казнь.

– Не верит, что тебе это нравилось, – поправил Гарвин. – У нее забавное представление: почему-то думает, что нельзя лишать жизни.

– А если ошибка?

– А маги на что? Ты не примеряй на свой мир. Сколько мы прошли, сколько уже людей и эльфов ты увидела… Думаешь, нас возмущает, если казнят эльфа, но за совершенное преступление? Нет. Мы можем ему сочувствовать, можем организовать побег, но если он убил – заслужил смерти.

– Я не хочу говорить с вами о смерти!

– Ну так и не говори, – засмеялся Гарвин. Шут тоже улыбнулся. – Говори о жизни. О любви. О дружбе. Да о чем хочешь. Рано или поздно поймешь. Когда придешь в Сайбу – а Родаг умер… Или вернешься в Тауларм – а Кавен умер… Для тебя Родаг все еще тридцатилетний, а ведь ему по человеческим меркам уже много лет. Ты не должна относиться к смерти так трудно, иначе сама не сможешь жить. А у тебя жизнь длинная. Тебе предстоит много терять. Не говорю, что надо привыкнуть, ты не привыкнешь, но смириться придется. Самое бессмысленное – протестовать против смерти.

Лена не ответила. А он и не ждал. Он тоже смотрел на воду, и она отражалась в его светлых глазах, как в зеркале.

– Странный мир, – произнес он тихо. – Не спрашивайте, почему я так думаю, но он странный. Магия здесь есть, я чувствую.

– Если не можешь точно сказать, лучше молчи, – неприязненно заметил шут. – Только пугаешь ее. Не знал бы тебя, подумал, что тебе это нравится.

– Но знаешь. Мне не нравится. Я просто прошу быть поосторожнее. Считай, что я мнительный. Как барышня.

Шут не выдержал и засмеялся. Мнительной была Лена. Но Гарвин! А он даже не улыбнулся. Лена огляделась. Мир был как мир. Какой-то и правда странноватый, скорее удивительный, чем неприятный. Они шли сегодня почти весь день, не встретили ничего особенно враждебного, только скалила из-за кустов зубы стайка зверей, смахивающих на мелких волков, так Гару гнал их с полкилометра, даже не лая, а потом возвращался, гордо задрав хвост. На обед они съели крупную птицу, Лена бы назвала ее лебедем из-за длинной изящной и очень вкусной, по мнению Гару, шеи, но клюв был скорее ястребиный – кривой и острый.

Мир был дико красив. То есть он был красив и почему-то казался диким. Не потому что не было в пределах видимости жилья, им случалось и неделями до деревни топать, а по какой-то другой причине. Впрочем, подобные ассоциации были только у Лены с древне-стереотипным представлением о дикости: чтоб темные деревья, мощные водные потоки и суровые скалы. А этого имелось в избытке. Они шли вдоль горной гряды, и заснеженные пики, как им положено, протыкали небеса, причем подножия гор как такового не было: слева тянулась неровная стена базальта. Или гранита. В геологии Лена не была сильна. А река, пересекшая им путь, была довольно широкой и довольно бурной, все ж таки с гор стекала, рассекая надвое эту самую стену. Мужчины, правда, сказали, что переправиться будет не особенно сложно: течение течением, но река глубокая, порогов нет, плот пройдет, а если шесты дня не достанут, так эльфы не постесняются магией воспользоваться. Маркус только восторженно головой покачал: ему безумно нравилось применение магии в таких вот бытовых целях. Милит потом признал, что это довольно нелегко, но он справится.

Гарвин тоже обнял ее за плечи, и они с шутом маленько потолкались, чтоб не мешать друг другу греть Лену.

– Странная птица, – заметил Гарвин. – Не видел таких.

– Ага, – согласился шут, – необычная.

Лена оглядела закатное небо, но никаких птиц не увидела. Впрочем, на фоне коричневого солнца перемещалась какая-то точка, но и солнце было еще ярковато для лениных глаз, и острота зрения у нее была не эльфийская. В воде плеснула рыбища метра на полтора, толстенная, и мужчины тут же оживленно вскочили, переместились к самой воде и замерли. Лена уже сто раз видела «охоту на рыбу». Лучше всего получалось у шута. Он мог использовать вместо остроги палку, стрелу из собственного колчана или кинжал, вот как сейчас. Его движения Лена почти не увидела. Скользнула тень, вспенилась вода, Гарвин кинулся на помощь – и рыба уже на берегу хлещет ловцов хвостом. И хорошо хлещет – то один ойкнет, то второй охнет. Гарвин поискал подходящий камень, не нашел и крепко стукнул рыбу по башке кулаком.

Тащили они ее вдвоем, довольные, гордые, потому что на ужин было только то, что имелось в мешках да пара огромных орехов, которые даже Милит смог разбить только с пятого удара. Гарвин исследовал содержимое армированной скорлупы и сказал, что есть можно. Рыбину выпотрошили, почистили. По Гарвиновой диагностике, ее тоже можно было есть. Жарили здоровенные куски на плоских камнях, и пахло просто одурительно, никак не рыбой. Впрочем, может, это какое-то речное животное, просто очень похожее на безусого сома. И вкус оказался почти божественным. Сожрать столько они, конечно, не могли, что-то пожарили в запас, что-то сварили, наелись доотвала все, включая и Гару, и спали крепко, словно к рыбе было подмешано снотворное. Орех больше всего напоминал по вкусу бутерброд с маргарином, то есть пардон, с мягким маслом, и потому к рыбе подошел очень хорошо.

Утром мужчины сооружали плот, доверив Лене мыть посуду – чайник и четыре кружки. Вода в реке была голубоватая, словно подкрашенная, и жутко холодная, потому Лена просачковала – не терла кружки пучком травы, а только прополоскала их, и то пальцы даже онемели. Вода не может быть холоднее снега, но эта – была. В теплую погоду. По ощущениям, было градусов двадцать, может, чуть больше. Свалишься с плота в эту речку – и все, в такой воде больше минуты не проживешь. Поделиться своими опасениями? Или засмеют? Опять объяснят, что магия и так далее? Им ведь и правда виднее. Гару подошел, полакал и почему-то порычал на воду. Ведь не исключено, что кроме рыбы здесь еще что впечатляющее водится. Или эта рыбка – малек. Лена представила себе маму с папой и поежилась. Ладно. Понадеемся на мужчин.

Они обсуждали покинутый мир, где пророчество начинало сбываться, но говорили не о пророчестве, а о положении женщины, и надо сказать, были единодушны. Женщина – это мать, дочь, любимая, это хранительница очага, нуждающаяся в помощи, поддержке и порой опеке, не хочешь любить – не люби, но уважать будь любезен, как можно не уважать ту, которая тебя выносила, родила и выкормила? Как можно не уважать ту, которая родила твоего сына?

Милит не любил жену, но ведь уважал, никогда не вспоминал о ней плохо, а ведь жили-то они скверно и не расстались, наверное, только потому, что жили практически врозь. Он даже вину за это брал на себя, хотя не отличался повышенным великодушием… впрочем, великодушный эльф – это почти как миролюбивый шахид, в природе не бывает. Шут уважал даже сестру, которая его ненавидела.

А ведь Сайбия – рай для женщин. Не только, конечно, Сайбия, во многих мирах отношение к слабому полу примерно такое же, и на этакой-то почве феминизм не разовьется и через тыщу лет.

– Лет через десять вернемся в этот мир? – поинтересовался Маркус. – Я б не стал.

– Ты там едва глупостей не наделал, – напомнил Милит. – Аиллена, когда мы там шли по двору, он увидел, как солдат бьет женщину, и решил порядок навести, еле удержали. Ты б не звала, он бы точно…

– Может, вернемся. Может, нет. Мне пока и думать не хочется. Не люблю, когда в меня стреляют.

– Он в тебя стрелял?

Услышав это дружное гневное трио, шут засмеялся, продолжая связывать бревна. Плот был уже готов и никакого доверия у Лены не вызывал. Даже если им удастся затащить ее на это сооружение, она зажмурится и ни за что глаз не откроет.

Ее усадили в середину, рядом заставили лечь Гару, и он тут же принялся жаловаться на насилие над собачьей личностью, которая вовсе не хочет, чтоб ее качало на каких-то больших палках, а Лена начала собачью личность утешать и рассказывать о своих аналогичных чувствах и забыла зажмуриться. Плот довольно быстро несло течением, длинные шесты уходили в воду до основания и скоро перестали доставать до дна, но мужчины, оказывается, успели соорудить и нечто вроде весел и принялись яростно и слаженно грести, так что противоположный берег приближался, а вот горная гряда отдалялась. Вот чем удивительны были горы – на них ничего не росло, ни травы, ни кустов, ни тем более деревьев. Лена даже не была уверена, что темно-зеленые пятна – это мох. Может, просто минерал какой-то. Плот почти не качало, и Гару перестал ныть. Однако переправа заняла почти час, да несколько часов – сооружение плавсредства. Одно хорошо – спешить им некуда.

На берегу они разобрали плот, то есть оставили какие-то лианы, но отвязали веревки, которые запасливый Маркус тащил с собой. Веревка была эльфийская – тонкая вроде альпинистского шнура, прочная и легкая. Решили не отдыхать и даже не обсушиваться: мужчины основательно забрызгались, когда гребли, а до Лены брызги почти не долетали. Но вот перекусить они не отказались и с аппетитом жевали на ходу вчерашнюю рыбу, а Гару умильно заглядывал в глаза всем, даже Гарвину, хотя тот никогда его не баловал.

Лес сменялся плоскогорьем. Идти было нетрудно, хотя приходилось перепрыгивать через трещины в сплошном каменном покрытии. Конечно, ей помогали, хотя самая широкая трещина была не более метра шириной. Интересно, сколько же времени понадобится, чтобы добраться до человеческого жилья? Странно, ведь Лена вроде уже наловчилась попадать в сравнительно обитаемые места, и каких-то диких дорожных трудностей в первые дни им преодолевать не приходилось давно. Вот уже потом случалось и через леса, и через горы… нет, пустынь не бывало. Лена старательно прогнала из подсознания мысль о пустыне. Во-первых, жара, во-вторых, отсутствие воды, в-третьих, Гару снова покрылся густой шерстью – ведь дело шло к зиме. Или к осени? Здесь им пока не попадались признаки осени. Но все равно не весна. Как ни растягивай лето, оно кончается.

Ночью сильно похолодало, но Лена проснулась не столько от озноба, сколько от того, что шут шебуршал мешком, вытаскивая плащ, чтобы ее укрыть. Как она умудряется спать на камнях и не маяться радикулитом, артритом и женскими болезнями? Конечно, Маркус так и таскает для нее попону, но доведись ей в Новосибирске поспать в сентябре на асфальте, подстелив даже толстый поролоновый матрац, прострел был бы обеспечен. И насморк. А тут за столько лет чихала раза два – и то от пыли. Может, эта ее сила-магия-энергия заодно и вирусы всякие убивает? Эх, где она раньше была!

Утром солнце пригрело, но чай делал Милит с помощью магии: дров в окрестностях не было, а рыбу доедали холодной. Она была ничуть не хуже. Гару было скучно – здешние птицы не стремились садиться поблизости, а зайцев, мышей и ящериц не попадалось. Потому он осторожно принюхивался к насекомым и в конце концов нашел себе занятие: гонялся за кузнечиком размером с Милитов кулак, потом нашел ящерицу, но сделал вид, что ему неинтересно ее ловить, и пошел чинно и смирно даже не у ноги Лены, а втиснувшись между Маркусом и Гарвином, потому что ящерица была вроде варана. Что-то подобное Лена видела миллион лет назад в передаче «В мире животных», словно обыкновенную лесную ящерку показали через микроскоп: тело длиной метра три, мощные лапы, обманчиво сонные глаза, следившие за их группой. Потом вдруг из пасти выстрелил и втянулся обратно язык, глаза блаженно прижмурились. Очевидно, пойманный в прыжке кузнечик был деликатесом.

Так продолжалось несколько дней. Если бы не появилась растительность, Лена ушла бы в другой мир. Они вошли в ущелье, широкое, с ровным дном, ручейком, кустами, орешником и грибами, шут подстрелил пару саблезубых зайцев или зайцев-вампиров: клыки у них опускались ниже челюсти. Мясо почему-то напомнило Лене лосятину – было суховатое и пахло хвоей. Ну и размер у зайчиков был ничего себе, почти с овцу, да с такими зубками. Эльфы обнаружили старое кострище, и вряд ли огонь разводили ящерицы, чтоб кузнечиков пожарить. Еще через день Лену накормили жареной ящерицей, благоразумно не предупредив, потому она лопала с аппетитом, а потом обижаться было уже поздно. Ее так уже и змеями кормили, уверив, что на самом деле это угорь. Ящерица была вкусная.

Обнаружив россыпь ярко-синей ягоды, шут притащил Гарвину на экспертизу несколько штук, получил одобрение и принялся ее собирать. Лена устала – дорога неуклонно, хотя и плавно, шла в гору, да еще русло ручья было извилистое, приходилось прыгать, несколько раз, когда ручей был широк, ее переносили, потому что она была в туфлях – жарко еще, а мужчины круглый год носили сапоги. Она даже рюкзачка снимать не стала, села на ловко подсунутый Маркусов мешок и откинулась на скалу. Земля размеренно подрагивала, словно поодаль бродил динозавр из «Парка юрского периода». Ничего. Если это и правда динозавр, они успеют его увидеть – панорама была широкая – и сбежать. Горы, огромные валуны, ползущие по скалам кусты, усыпанные мелкими голубыми цветочками с кондитерским запахом, и густо-синее небо.

Шут вскрикнул. Все, только что расслабленно отдыхавшие, тут же вскочили. Маркус выругался. Лена оцепенела. Ни мыслей, ни чувств.

Шут болтался в воздухе, дрыгая ногами в тщетной попытке высвободиться из объятий какого-то осьминожьего щупальца, оплетавшего его торс и тянувшегося прямо из скалы. Маркус умудрился успеть раньше магов: миг – и он уже рядом, свернула молния меча… и ничего не случилось. Будто меч ударил по камню. Маркус, ничуть не обескураженный, снова взмахнул мечом, и снова, и снова, рубя щупальце, словно топором, а оно только дергалось из стороны в сторону, мотая шута, и похоже это было на то, как ребенок дергает перед носом кошки привязанную на ниточку бумажку. Все же щупальце было не каменным или ему надоел процесс. Оно отшвырнуло шута, и он, ударившись о скалу, упал у ее подножия, как сломанная игрушка.

Скала зашевелилась. От нее отделился огромный выступ, расправились чудовищные ноги, к Маркусу метнулось еще одно щупальце, он увернулся раз, увернулся другой, но третье щупальце сшибло его с ног. Он прокатился по земле, вскочил и успел отбежать к Лене. Милит проделал свое коронное заклинание, пробивавшее дыры в каменных стенах, но чудище только слегка дрогнуло, продолжая шевелиться, словно потягивалось после крепкого сна. Четыре слоновьих ноги по углам почти квадратного тела, как у огромной табуретки, щупальца, свисающие с боков, расслабленные, ленивые, вяло покачивающиеся, выпирающие из спины – сиденья табуретки – над щупальцами полусферы…

Оно зевнуло. Это была даже не пасть, это была бездна. Темная бездна. В ней не сверкали зубы, но менее жутко она от этого не выглядела. Полусферы открылись, как шторки прожекторов, и светящиеся светло-голубые, как у Гарвина, глаза с белыми зрачками неподвижно уставились на все четыре стороны света.

– Черт подери! – прошептал Маркус, обессиленно прислоняясь к скале. Лицо его было напряжено, а левая рука висела вдоль тела, но правой он все еще держал меч. Чудище качнулось и сделало шаг, удивительно маленький для такой махины, не более метра. Постепенно, с каменным стуком переступили все четыре ножищи, словно косички-дредды, качнулись щупальца. Милит пробормотал заклинание, выставив перед собой руки, пальцы были невероятным образом согнуты и переплетены. Тварь сделала шаг назад.

– Гарвин, оно будто поглощает магию, – бросил Милит.

– Поглощает, – кивнул Гарвин. – Это порождение магии. Природа не могла создать такое.

Тварь снова шагнула к ним. Маркус витиевато выругался, упоминая неизвестные Лене термины. Шут не двигался. Он был жив, Лена чувствовала, он даже был в сознании, и лучше бы обморок, чем такая боль…

Глухо стукнула нога о камень, вторая, третья… На паука оно похоже. На паука из алкогольного психоза. Милит выкрикнул заклинание, и даже Лена словно увидела волну магии, прокатившуюся к твари и исчезнувшую в ней без следа. Гарвин слегка склонил голову. Он не спешил бросаться заклинаниями.

Тварь стала еще на метр ближе. Маркус уронил меч и обнял Лену правой рукой, будто это могло ее защитить. Гару жался к ногам и мелко трясся. Ей даже не было страшно. Такого не бывает. Это не спилберговский динозавр, не знаменитый Чужой с запасной пастью и капающей слизью, это просто огромный каменный паук, ожившая табуретка великана, овеществленный кошмар обезумевшего мага.

– Похоже, нам стоит отсюда убираться, – сообщил Гарвин. – Милит, сделай что хочешь, но эта дрянь не должна отвлечься на меня. Надо забрать шута.

Милит коротко кивнул, вытащил из ножен свой меч, подхватил клинок Маркуса и через минуту был уже возле монстра, даже не пытаясь зайти сбоку. У него везде были глаза.

Но Милит и не собирался его обманывать или отвлекать. То, что было дальше, не сняли бы и в Голливуде, разве что с помощью компьютерной графики. Вылетело щупальце – и двухметровый эльф вскочил на него, словно действительно умел порхать с цветка на цветок, пробежал вверх, будто подошвы сапог у него были смазаны клеем, оказался на спине твари и с маху вонзил меч Маркуса в гранитную твердь. Щупальца заметались, чудище затопталось на месте, раскачиваясь, желая сбросить комара, смахнуть его, а Милит левой рукой держался за меч, как альпинист за ледоруб, а правой рубил мелькающие щупальца, и куски от них разлетались в стороны, падали и катились с каменным стуком.

Гарвин уже подхватил шута, уже бежал к ним, держа его на руках, как ребенка, и уворачиваясь от летящих осколков. Минута, может быть, две – и шут уже лежал у ног Лены и Маркуса, а Гарвин как-то замедленно поворачивался к монстру. Чудище шло к ним, продолжая раскачиваться и пытаясь смести Милита со спины. Эльф казался очень маленьким.

– Милит! – крикнул Гарвин. – Пора!

Милит спрыгнул с более чем трехметровой высоты, по-кошачьи мягко приземлившись в паре метров перед монстром. Тварь скакнула точно на то место, где только что был Милит, потом скакнула еще раз – и провалилась. Гранит под столбами-ногами превратился в песок.

Лена посмотрела на Гарвина. Расплавленное серебро. Мощная магия. Магия преобразования. Милит зигзагами бежал к ним, а тварь плевалась ему вслед камнями. Один угодил в спину, сшибив его с ног, но Милит тут же поднялся. Монстр выбирался из песка. Гарвин глухо произнес что-то – и песок снова стал гранитом, а Гарвин рухнул наземь. Связь с ним оборвалась.

Милит наконец оказался рядом, поднял Гарвина и перебросил его через плечо, как мешок. Грохот. Треск. Тварь выдернула одну ногу из камня. Милит подхватил шута, Лена вцепилась в его куртку и сделала Шаг.


Загрузка...