Город. Вырванные корни

Глава 1. Ветер-предвестник

В первую ночь лета в Артюховске после трёхдневного штиля подул лёгкий ветерок со стороны Дичневой бухты. Довольные яхтсмены потирали руки, предвкушая азартные парусные гонки, рыбалку и прогулки вдоль берега в обществе подруг. Но радость их была преждевременна: погода быстро портилась. Ветер вдруг резко изменил направление и понёс на порт солёные брызги прибоя. Огромные валы, покрытые седой пеной, обрушились на причалы. От здания портовой администрации раздался сигнал тревоги. Но шум накатывающейся на мол воды усиливался с каждой минутой, и вскоре вой сирены был заглушен грохотом волн.

Уже через полчаса рыбацкие катера и яхты, стоявшие у дощатых причалов, разъярившееся холодное море выбросило на пристань, как детские игрушки. Их владельцы бросились было к своим суденышкам, но бежали, преследуемые хлынувшей на набережную водой. А кто-то, мечтая прославиться уникальной видеозаписью, стал первой жертвой взбесившейся стихии, сняв напоследок седой от пены вал, обрушивающийся на мостовую, что тянулась вдоль берега. Сторожевой катер, стоявший в порту, ещё до шторма ушёл далеко от берега. Теперь его швыряло и крутило, словно футбольный мяч на поле во время чемпионата.

В городе было ещё хуже. В воздухе кружились и исполняли замысловатый танец маленькие и большие фанерные щиты, афиши, баннеры. Под напором ветра падали столбы с рекламными стендами, ломались деревья, переворачивались автомобили. По улице нельзя было сделать и двух шагов без риска получить сокрушительный удар рукояткой зонтика, порхающего без хозяина, или краем сорванного с крыши шифера. На центральных проспектах, обычно многолюдных, было пустынно – люди, которых застал ураган, забежали в ближайшие магазины или кафе. Бродячие животные прятались в подворотни, удирали в городской парк или на кладбище, где имелось немало укромных уголков, чтобы переждать шторм.

* * *

В тёмном глухом переулке было тихо, если не считать постоянно меняющего тональность гула ветра, выдувшего привычный местным жителям застоявшийся запах мочи. Люди в такую бурю предпочитают сидеть дома, наглухо закрыв окна, в большинстве снабжённые внешними ставнями. Но о вкусах не спорят. Тишина раскололась нарастающим рокотом, переходящим в надсадный рев, и из-за угла вылетели пятеро мотоциклистов. В конце переулка они остановились, не глуша двигателей. Самый рослый из них поднялся с низкого кожаного седла и стянул с головы шлем. По широченным плечам рассыпались длинные светлые волосы, двухметровый парень весьма атлетического телосложения тяжело, словно нехотя, поднялся из седла, и твёрдо встал возле стального мустанга.

Пожав руки трём спутникам, и нежно чмокнув в губы красивую черноволосую девушку, тоже снявшую шлем, парень устало покатил к подъезду навороченный Урал. Вечер определённо удался. Судя по забрызганным слабыми потёками мутной воды крыльям над мокрыми колёсами, ребята катались по набережной. Остальные развернули мотоциклы, сорвались с места и скрылись в темноте. О дальнейшем их пути могли рассказать только снопы света, бьющие из мощных фар.

Вскоре уменьшившаяся компания снова остановилась, на этот раз около чугунной ограды, ещё метров за сто заглушив двигатели. Дальнейший путь проделали пешком, катя транспорт. За решёткой виднелся двухэтажный дом, построенный в ретро-стиле. Девушка, махнула на прощание рукой, и тенью скользнула мимо дремавшего охранника в пластиковой будке. Закрепленный над входом фонарь погас, и крадущаяся фигура скрылась в глубине территории, толкая тихо шуршащий шинами байк. Молчаливые спутники ускорили шаг, и, удалившись на приличное расстояние, вновь рванули стартеры.

Уменьшившаяся компания проехала ещё пару кварталов, до зелёного дворика перед четырёхэтажным кирпичным зданием. Двое резко скрипнули шинами у гаража, крайнего в ряду таких же, а последний из пятёрки, разогнавшись, понёсся мимо подъездов. Благо, глушители работали у него отменно, и покой жильцов потревожил лишь негромкий гул. Лихач вылетел на трассу и направился к себе домой, в другой конец города.

Когда байкер приблизился к вокзалу, позади здания, со стороны выхода на платформу, раздался оглушительный треск. Если бы в это время была гроза, можно было бы подумать, что источником стал мощный электрический разряд. Но грозы не было, а буре такие явления не сопутствуют, по крайней мере, на суше. Ярчайшая зелёная вспышка на мгновение ослепила одинокого мотоциклиста. Заслонив глаза рукой, он с криком покачнулся и едва не потерял управление. Но свет исчез, и над городом вновь сомкнулась ночная тьма.

Парень остановился возле центрального входа, где одинокий милиционер сосредоточенно набирал номер на мобильнике. Навстречу в панике бежали люди, вдалеке уже были слышны сирены, но любопытство перевесило осторожность. Байкер, покинув седло, устремился внутрь здания, в котором не обнаружил ни одного работника. Быстро пересёк зал и шагнул на перрон. Увиденное заставило снять шлем с чуть тонированным стеклом, иначе он просто отказывался верить своим глазам. Открылось широкоскулое лицо с узкими восточными глазами, свойственными жителям Кореи. Жёсткие волосы топорщились, влажные от пота, и слегка подрагивали отдельными непослушными прядками на ветру. Байкер огляделся.

Дальние платформы были пусты. Ближайшие… На том месте, где проходили первый и второй пути, зиял огромный котлован. Не хватало также почти всего перрона. Узкая часть его, с ровно срезанными, оплавленными и ещё дымящимися краями, осталась возле стеклянных дверей. На бордюре, возле входа, сидел, сгорбившись и уставившись в одну точку, человек в сером костюме строгого покроя и чёрных лакированных туфлях. Седая ухоженная бородка нещадно взъерошилась сцепленными в замок худыми морщинистыми руками, что подпирали голову. На похрустывание какого-то мусора под ботинками с высокими берцами старик совершенно не обратил внимания, полностью погружённый в себя. Мотоциклист подошёл ближе:

– Что здесь случилось, папаша? Вам нужна помощь? Может скорую вызвать?

– Хотел бы я и сам знать, что здесь случилось.

Со съехавшей на лоб шляпой, из-под которой выбивались всклокоченные жидкие волосы, голова медленно поднялась. Тусклые, полные слёз, глаза под кустистыми бровями пристально вгляделись в парня. Человек снова надолго замолчал, трясущиеся ладони прикрыли лицо. Остался виден только тонкий нос с хищной ястребиной горбинкой, по которому скатилась мутная слеза и повисла на кончике. Не зная, куда себя девать, байкер опустился на бордюр, шлем гулко стукнулся о бетон, и закачался возле берца. Через бесконечные пять минут старик, всё так же глядя перед собой, вдруг заговорил:

– Спасибо, что помолчали со мной, молодой человек, одному такое очень тяжело переживать. Боюсь, как бы сердце не прихватило. Хотя, что уж теперь, одному век доживать не в радость.

Парень достал пачку сигарет и протянул одну старику:

– Курите, папаша? Если до сих пор не прихватило, то уже можно не опасаться.

Не заметив протянутый бумажный цилиндрик, старик вяло кивнул, губы невнятно шепнули: "Можно…", а рука скользнула в левый карман пиджака, откуда появилась с трубкой. Другая ладонь почти одновременно извлекла из правого кармана небольшой пенал с табаком. Дрожащие пальцы отказывали человеку, и весь захваченный из коробочки табак сыпался мимо трубки, на землю. Парень снова протянул сигарету, на этот раз так, чтобы старик увидел. Тот взял и долго крутил в пальцах фильтр, после чего всё-таки сжал его губами и достал из внутреннего кармана коробок спичек.

– Обычно я предпочитаю трубку, но, боюсь, сейчас не смогу ее набить. Сын бы помог, он умеет… умел… – Ладонь, в которой подрагивала сигарета, снова прикрыла глаза, но через минуту старик с усилием опустил её, и даже взглянул на парня влажными глазами. – Простите, забыл представиться. Николай Витольдович, Гросс.

– Николай, – Ответил байкер, и помолчав, зачем-то добавил: – Ким. А что с сыном?

Старик задумался, глядя на огонёк. Почувствовав, что пауза слишком затянулась, Николай хотел спросить ещё что-то, но тусклый голос опередил его:

– Тезки значит. Что же касается вашего вопроса. Сегодня из Саратова должен был приехать мой сын с молодой невестой. Я пришел сюда их встречать, но… – Гросс протяжно всхлипнул, затягиваясь, и тяжело закашлялся. Через несколько минут, придя в себя, он продолжил. – Простите… Когда поезд подошёл к перрону, с неба в состав ударил зеленый шар. Вспышка ослепила, я закрыл глаза, а когда открыл и проморгался, поезда уже не было. Сын и сноха остались там, в одном из вагонов… надеялся на счастливую старость, и вот… А мне повезло, будь оно всё проклято… Исчез большой кусок перрона и почти все встречающие. Я здесь только потому, что меня вытеснили из толпы к самому выходу. Представляете, какая несправедливость: сына нет, а отец, никчёмный старик, живёхонек! Да лучше бы меня на атомы разнесло!

Они еще долго сидели и курили, не обращая внимания на ураганные порывы ветра, и только прикрывали ладонями тлеющие огоньки. Наконец Николай отбросил в сторону уже вторую недокуренную сигарету и похлопал старика по худому, вздрагивающему плечу.

– Ну, сочувствую, папаша… и, всё это, конечно, очень странно… Но, вы это… Короче. Вот что. Слезами, как говорится, горю не поможешь, да и не факт, что они погибли, сколько фантастики пишут про всякие переносы, попаданцев.

– Думаете? – Старик вскинулся, и вцепился в щиток на "черепашке" парня. – Вы думаете, что это не взрыв?

– Уж точно не взрыв… Это что-то другое, просто я не могу понять, что… Но чувствую, что это какое-то явление, воронка от снаряда или ракеты выглядит по-другому… Тут как исчез кусок земли, а бесследно ничего не исчезает, обязательно куда-то…

– Да… да… Фундаментальный закон сохранения материи и энергии…

– Вот-вот… ага, он, наверное… А пока… Может, у меня денек-другой поживёте? Ну, мало ли, сердечко там прихватит, как сами вон опасаетесь. Садитесь на мотоцикл, доберёмся с ветерком, а завтра с утречка заедем за вашими вещами.

– Спасибо, Николай, вы очень любезны. И за поддержку спасибо, и за то, что надежду дали… Как я, старый пень, не подумал, не обратил внимания на детали… Только, если можно, подвезите меня до дома, я живу на улице Платова. Мне надо многое обдумать, вы навели меня на интересные мысли… И если… да… да… Это многое может объяснить, и самые дикие наши предположения, которые были только гипотезами…

Николай оторопело смотрел на старика, потом тряхнул головой и надел шлем, из-под опущенного стекла загрохотал его голос:

– Ладно, папаша. Моё дело предложить… Короче, садитесь, подброшу Вас, а потом к себе махну. Только запишите мой телефон, вдруг давление разыграется. – И чуть тише добавил, – как бы психбригаду не пришлось вызывать.

Через несколько минут мотоцикл покатил по ночной улице прочь от вокзала, увозя на себе двух седоков. Почти всю дорогу они молчали, каждый погружённый в свои мысли, и не замечали, что в небе на город надвигается серая тень, закрывая Луну и звёзды.

* * *

– М-мать твою, телефон!.. Ключи, где ж ключи-то? Так, вот… Да поворачивайся же, наконец. Вечно заклинивает… Эй, только не клади трубку!..

В спальню ворвался светловолосый гигант и, бросившись через всю комнату на кровать, затрещавшую под напором огромного тела, схватил с тумбочки телефон.

– Да, слушаю! Настёна, уже доехала?

Трубка язвительно расхохоталась:

– Никита, Никита. Ты совсем помешался с этой тёлкой. И всё равно ты останешься ни с чем, уж поверь мне. Она выдумает красивую сказку о любви брата и сестры, которую ты проглотишь, хочешь этого или нет, и быстренько выскочит замуж за более перспективного человека. И уж, конечно, более обеспеченного, чем ты. Ну, за такого, например, как я. У тебя вся сила, похоже, в мышцы ушла, мозгу мало досталось, раз не понимаешь таких простых истин.

Никита, лицо которого, в процессе короткого монолога звонившего, наливалось кровью, стиснул трубку так, что она захрустела в побелевших пальцах. Сжимавшаяся внутри пружина лопнула, и парень в бешенстве заорал, видимо рассчитывая начисто лишить слуха наглеца на другом конце провода:

– Какой охреневший мамонт потерял нюх, чтобы катить на меня бочку? Ты кто, урод?

В трубке раздался смешок:

– Почему сразу урод? И кто я – совсем не важно. В общем, забудь про Настасью. Она не для тебя.

– Она уже моя. И со мной лучше не…

Кольцов услышал короткие гудки – связь прервалась. Трубка полетела в сторону. В висках стучало так, что он с трудом расслышал удары в стену чем-то тяжёлым (возможно, кувалдой, а может, и головой) из квартиры соседа, проснувшегося от его крика. Никита тряхнул головой, сгоняя оцепенение, и, зарычав, бросился к мотоциклу, который занимал половину узкого коридорчика. Звонивший добился своего и вывел из равновесия, теперь хотелось просто поколесить по улочкам, не взирая на усталость.

Через три минуты он уже скатывал свой байк по специально сделанному когда-то бетонному пандусу, занявшему половину нижнего пролета между первым этажом и площадкой перед дверью на улицу. Еще через минуту он был на улице и яростно заводил «Урал». Без шлема, с развевавшимися на ветру светлыми волосами, Никита походил на древнего воина, но под ним набирал скорость не горячий скакун, а ревущая стальная машина. Гигант разогнался по двору, разбудил грохотом мотора весь дом. Промчался сквозь переулок между двумя глухими стенами, оставив метаться эхо, и, повернув за угол, под раздающиеся из окон недовольные крики скрылся во мраке. Повезло только соседу на первом этаже – он уже не спал.

* * *

В городском Управлении милиции лейтенант Григорий Старыгин неторопливо шёл по коридору, как обычно погружённый в размышления. Обдумать появившиеся интересные мысли о том, как провести очередной одинокий вечер, ему не дали. Рядом энергично зацокала каблучками младший следователь Юля Молчанова, совсем недавно пришедшая к ним на практику после юрфака, и что-то торопливо ему рассказывает. Григория где-то глубоко внутри начало морозить.

После смерти жены он замкнулся в себе, вычеркнув из круга общения лица женского пола. Когда сотрудницы обращались к нему, он отмалчивался или ограничивался несколькими скупыми фразами. Из-за чего нередко возникали неприятные или даже конфликтные ситуации. Отчасти это и послужило предпосылкой к намечающемуся отпуску – начальник торопился отправить подчиненного на отдых, и не дать появиться трещинам в коллективе.

А ведь всего несколько лет назад оперуполномоченный Старыгин был счастливейшим человеком: красавица жена и две хорошенькие дочери, девушки четырнадцати и двенадцати лет.… Три года… Много ли это? Чтобы забыть – нет… Три года назад шайка молодых грабителей, которых он упорно разыскивал, ворвались к нему в дом. Подонки надругались над его женой и дочерьми, разворотили всё, что только можно было, и ушли, оставив несчастных полумёртвыми на полу в столовой, среди обломков мебели. Когда после звонка соседей Григорий примчался домой с оперативной группой, старшая из девочек, Катя, была уже мертва.

Убитый горем оперативник был невменяем. Товарищи ещё долго вспоминали, как дико он орал над женой и дочерьми, а потом, когда их увезли машины скорой, замолк и сидел неподвижно, уставившись в одну точку. Сам Старыгин почти ничего не помнил о том моменте. Вокруг, в звенящей тишине, ходили врачи, мелькали в коридоре люди в форме, которые казались Григорию знакомыми, но он никак не мог их узнать. В ускользающем рассудке терялись лица подходивших к нему оперов.

Больше Григорий не видел ничего: перед глазами поплыли сверкающие круги, и он провалился в темноту. Только напоследок, где-то в пульсирующем расплывающемся сознании ему показалось, что он слышит далёкие звонкие голоса дочерей, которые зовут его. Затем лёгким облачком промелькнуло лицо жены Светы и исчезло, унося в небытие последние крупицы слабо вспыхивающих мыслей.

Очнулся Старыгин в больнице через двое суток. И только тогда узнал, что супругу и младшую дочь сразу отправили в клинику, но Светлана скончалась по дороге, так и не придя в сознание. Услышав это, Григорий кивнул и пробормотал что-то вроде «Повезло». За жизнь младшей дочери, голубоглазой Оленьки четыре часа боролись лучшие хирурги, но, несмотря на их старания, девочка умерла прямо на операционном столе. Всё это Григорий выслушал с отсутствующим взглядом, словно мысленно находился далеко за стенами больничной палаты.

В участок Старыгин вернулся через неделю, похоронив родных. Похудевший, осунувшийся, мрачный. Он сразу заметил перемену в отношении к нему сослуживцев: когда он входил, все начинали говорить приглушённо, старались не шуметь. Друзья больше не допускали в разговорах с ним пошлых острот, которые раньше употребляли довольно часто. Григорий, конечно, понимал, что всё это связано с той катастрофой, которая отняла у него семью.

Предприняв несколько вялых попыток убедить сотрудников, что он в порядке и не нуждается в их сочувствии, Старыгин махнул на всё рукой. Начальник, майор Кудрявцев, строгий во всём, что касалось служебных взаимоотношений и дисциплины, старался при нём не повышать голоса. И даже не загружал работой, пока Старыгин сам не потребовал отправить его с оперативной группой: был получен сигнал об ограблении.

В тот день Григорию чертовски повезло. Грабители оказались теми самыми подонками, которых он так мечтал достать. Группа успешно продвигалась по лестничному маршу на второй этаж офиса крупной фирмы, где засели отчаянно отстреливающиеся наркоманы. При выходе на площадку между лестничными пролётами их лейтенанту вздумалось погеройствовать. Он вылетел на лестницу, вскидывая АКМ, и до предела вжал курок. Злобно рыкнув, «Калаш» щелкнул и замолчал: рожок опустел. Тут же офицер рухнул с пулей в бедре. Атака захлебнулась. Опера начали бить экономными тройками в сторону верхней площадки, прикрывая упавшего, Григорий же дотянулся, и за ногу подтащил к себе окровавленного лейтенанта, визгливо орущего и матерящегося взахлёб.

Казалось бы, в такой обстановке следовало бы дождаться подкрепления, но… Во время завязавшейся перестрелки укуренные парни узнали Старыгина, и начали отпускать недвусмысленные замечания по поводу сексапильных красавиц-дочурок. И Григорий почувствовал, как горячей волной накатывает безумие. Перед глазами стояла картина: перевёрнутая вверх дном комната и лежащие на полу три тела – потерянная навсегда семья. Он с сипом выдохнул и ринулся вверх по лестнице. Ступенька, толчок в плечо, еще две ступени, что-то ожгло голень… Другие же опера только и успели увидеть, как их всегда мрачный и спокойный товарищ ринулся вперёд, опустошая обойму своего Стечкина. Всё, что они могли сделать – попытаться прикрыть его огнем.

Каким-то чудом ни одна из следующих пуль, впившихся в его тело, не нанесла ему достаточно серьёзного ранения, чтобы свалить с ног. Не останавливаясь ни на секунду, обливающийся кровью опер взлетел на следующий лестничный пролёт, в упор расстреливая троих преступников. Отщелкнув магазин и сменив его новым, он скрылся за углом верхнего этажа, откуда сразу раздалась отчаянная стрельба. Опера на секунду замерли, наблюдая, как по ступенькам прыгает пустой магазин от Стечкина, а затем устремились наверх.

Когда федералы влетели в коридор, первое, что они увидели – раскинувшийся посреди площадки труп одного из грабителей-неудачников, и двоих серьёзно раненных, которые скрючились у стены, тихо скуля и рыдая. У дальнего кабинета, устало прислонившись к косяку, сидел истекающий кровью Григорий Старыгин. Чуть в стороне лежал главарь банды с простреленной головой. Две санитарные машины увезли раненых преступников в тюремную больницу, а герой дня, весь в бинтах и под капельницей, надолго застрял в госпитале милицейского управления, в офицерской палате.

Когда изрядно заштопанный Старыгин вернулся в участок, его ожидали погоны лейтенанта. Среди сослуживцев Григория ещё долго ходили разговоры, что в его теле обнаружили девять пулевых ранений, причём только три – навылет. Хирурги совершили чудо, но что залечить им не удалось бы никогда – это рану от утраты семьи. Постоянно вспоминая жену, он был замкнут в общении с представительницами слабого пола. Конечно, Григорий понимал, что глупо сторониться женщин, но сделать уже ничего не мог. В самом деле, не идти же ему, лейтенанту оперативного отдела, уже не раз взглянувшему в глаза смерти, к психиатру. Так и работу потерять недолго. В остальном на медкомиссии его признали совершенно вменяемым, разрешив продолжать службу.

Теперь Григорий застывшим взглядом упёрся в симпатичную Юлю, и чувствовал сильнейшую скованность. По-видимому, новенькая ничего не знала о проблемах лейтенанта, но это не извиняло её в глазах Старыгина. Все присутствующие затаили дыхание, ожидая последующей сцены. Обычно в таких случаях лейтенант извинялся и выходил из помещения. На этот раз, глядя на девушку, Старыгин чувствовал, что нервное напряжение уже зашкаливает, но из своей природной вежливости попытался хотя бы на мгновение подавить в себе раздражение. Этого оказалось достаточно: прислушавшись к словам следователя, он забыл о своей фобии.

– …Это уже третий случай бесследного исчезновения, но если первые происшествия ещё можно чем-то объяснить, то последнее, бесспорно, за гранью реальности. Сами посудите: первый случай – исчезновение «Форда» вместе с владельцем, хозяином спортивного зала, Евгением Харламовым (Григорий кивнул). Можно предположить, что это похищение. Харламова оглушили, машину погрузили на грузовик-эвакуатор. Тем более что там нашли тормозной след похожего грузовика. – Григорий снова согласно кивнул, он уже был в курсе.

– Впрочем, следы предполагаемого похитителя исчезают на одной из автотрасс по направлению к Серпухову. Это как раз второй случай (брови Григория слегка приподнялись). Немного пофантазировав, можно придумать какую-нибудь правдоподобную версию, объясняющую и эту пропажу. Но попробуйте объяснить исчезновение поезда из двенадцати вагонов, не считая электровоза, стоявшего ещё полчаса назад у вокзала, вместе с железнодорожным полотном и куском перрона. По сообщению патрульного 17, на месте всего этого – огромная яма с абсолютно отвесными, гладкими стенками. Мистика какая-то…

Юля рассуждала о последних событиях, совершенно не обращая внимания на состояние собеседника. И её нежный голосок Григорий невольно сравнил с русалочкой из Диснеевского мультфильма, который смотрел когда-то с дочерьми. Старыгин медленно приходил в себя. Нельзя сказать, что опера полностью отпустило, слишком долго его изводило горе. Однако перед ничего не подозревающей Молчановой происходило нечто из ряда вон выходящее.

Судя по удивлённым взглядам присутствующих здесь старых товарищей Григория, фобия лейтенанта явно дала сбой. Посреди коридора теперь стоял уже не убитый горем мужчина, а офицер оперативного отдела, подтянутый и хладнокровный. Горечь потери уже не сжимала сердце ледяной рукой, мешая жить, её отодвинули на второй план новые факты странной череды событий.

– Я веду это дело. Где отчет о последнем случае?

Слегка глуховатый, с хрипотцой, голос раздался в коридоре и все, кто присутствовал при этом, замерли: их товарищ давно уже не проявлял инициативу, лишь выполняя распоряжения начальства. Правда, выполнял приказы безукоризнено. На этот раз лейтенант сам вступил в разговор с женщиной, и при этом ещё вспомнил, что сам когда-то вёл это расследование! Правда, несколько поздновато, но… Опера, в молчании наблюдавшие сцену столкновения Григория и Юли, огласили отдел радостными криками, и Старыгин исчез, скрытый спинами смеющихся товарищей от изумлённой Молчановой. Жизнь вошла в новое русло.

* * *

В сумерки, когда вечернее небо начинает менять цвета от нежно-розового, до бархатного тёмно-синего с серыми прожилками облаков, воздух постепенно очищается от смога. Поздней ночью большинство плотно закрытых на день окон распахиваются навстречу свежему, несущему прохладу, ветерку. На этот раз, правда, люди предпочитали сидеть в душных комнатах, поскольку на улице бушевал шторм.

В ночной тишине, нарушаемой только порывами шквального ветра, по саду осторожно двигался изящный девичий силуэт. На лужайку перед домом выкатился Patron Strike 250, поддерживаемый симпатичной девушкой с пышными иссиня-чёрными волосами. Поставив мотоцикл в подземный гараж, она обошла вокруг дома. По верёвке, едва различимой среди плюща, покрывающего стену, залезла на крышу одноэтажной веранды на заднем дворе.

Окна спален на втором этаже выходили как раз на эту сторону. Девушка замерла на краю крыши и внимательно осмотрелась. Первый проем – спальня отца, дальше её окно, распахнутое настежь, снаружи были плотно прикрыты только ставни, что оказалось очень предусмотрительно – буря обрушилась на город внезапно. Боясь разбудить отца, она ступала мягко и не торопясь, кошачьей походкой, стараясь не грохнуть металлической черепицей.

– Юная леди, с такими темпами вы попадёте в свою комнату только к утру, а вам завтра рано вставать: начинаются занятия в колледже.

– Папа?

– Настя, ты меня очень огорчила.

Высокий мужчина, лет сорока, с волевым скуластым лицом, стоял, удобно облокотившись на подоконник, к которому Настасья пыталась пробраться незамеченной. Придерживая чуть приоткрытый, вырываемый ветром ставень, он с укором смотрел в узкую щель на девушку, виновато опустившую глаза:

– Мало того, что ты игнорируешь мою просьбу приходить домой не слишком поздно. Ты ко всему ещё, не смотря на мой запрет, продолжаешь встречаться с этим бездельником.

«Юная леди», застигнутая врасплох, густо покраснела, но продолжала молчать. Ставень приоткрылся, всё также удерживаемый крепкой рукой.

– Может, всё-таки войдёшь в комнату, или ты хотела попасть в другое окно? Тем более что во время урагана не рекомендуется держать окна открытыми.

Настя ловко перемахнула через подоконник и, встав посреди комнаты, молча уставилась в пол. Её отец, Владислав Витлицкий, известный в городе предприниматель и олигарх, уже справился с бьющимися на ветру занавесками и закрыл окно. Теперь он терпеливо ждал оправданий, но, заметив, что пауза затянулась, опустился на стул и, не глядя на дочь, заговорил:

– Я не могу понять, чего тебе не хватает. С того самого дня, когда умерла мама, я старался заменить ее тебе, оставаясь при этом любящим отцом, я не дал горю сломить меня, хотя один бог знает, как же было тяжело. Ты хотела в цирковой колледж, и я разрешил, хотя это полная бесперпективщина. Ты вместо игры в куклы моталась со мной в тир, хотя я был против. Потом ты увлеклась реконструкцией, и получила полный костюм швейцарского аркебузира. Вместе с аркебузой, кстати. Я давал тебе всё, что ты просила, в том числе и этот проклятый мотоцикл. Быть может, здесь и заключается моя ошибка: я был к тебе недостаточно строг, и ты привыкла всё делать по-своему. Видимо я оказался не слишком образцовым отцом и…

Владислав ещё не успел договорить, когда дочь с подозрительно заблестевшими глазами бросилась ему на шею и уткнулась лицом в рубашку:

– Папа, не говори так, ты самый лучший на свете, но единственный человек, который мне дорог после тебя – это Никита. Прости, папа, но я не смогу с ним расстаться даже на день, а том, чтобы навсегда – и речи быть не может. Мы любим друг друга, папа. Постарайся меня понять, ведь и ты, когда познакомился с мамой, был не слишком богат, а Никита не бездельник, он неплохо зарабатывает. Правда, папа, он работает, он даже мотоцикл себе купил.

– И где же работает твой… гм… Никита? Не кожемякой, случаем?

– Ну, где… ну, он помогает тренеру в секции самбо и ножевого боя гонять молодых ребят, и ещё… в общем, он честный и хороший, папа, и я не могу без него.

Владислав нежно провёл ладонью по волосам дочери, он чувствовал, что ему мешает дышать какой-то комок, подкативший к горлу.

– Хорошо, хорошо… только не плачь, прошу тебя. Знаешь что, пригласи-ка своего ненаглядного завтра к обеду, я хочу побеседовать с ним. Может ты и права, и я малость предвзят.

– Спасибо, па!

Настя чмокнула Владислава в гладко выбритую щёку и выбежала из комнаты. Витлицкий ещё некоторое время сидел в темноте, опустившись в компьютерное кресло дочери и бездумно глядя в окно. Вскоре его внимание привлекло странное изумрудное сияние в небе над городом. Мужчина встал, но тут же отлетел к стене от сильнейшего толчка, потрясшего здание.

Последнее, что отпечаталось в его сознании – огромные зеленые молнии, обрушившиеся на город с пронзительным треском, охватили его по всей площади. Где-то за городом слышалось оглушительное шипение – это странные сияющие зеленью шары вонзались в тёмные воды моря. Последовал ещё один мощный толчок, Владислав покатился по полу и потерял сознание, ударившись головой об угол комода.