Знахарка

Глава 6.

Тронный Зал был велик. Просторен, бел и светел.

Холоден, как и все Соляной Княжество.

Множество свечей озаряло периметр Зала. Поначалу Дар даже не понял, почему так светло. Да и огни не горели как обычно. Прямо с потолка, посеред Зала, свисал громадный светильник, усыпанный полусотней светочей. Белокаменный. Причудливый. Весь в узорах дивных, в танце рун и цветов, и сердцевиной цветам - предивное пламя. Белое, как и все кругом. Неживое словно бы.

Дар попытался счесть огоньки, только у него ничего не вышло. Не знали в Землях Степи такого дива. В чудесных шатрах Хана полонянки зажигали медные лампы, что стояли по углам, и тогда по коврам расползались тени, пугаясь гарцующего огня. Здесь же десятки свечей пылали ярким пламенем, а то, бело-лунное, с зеленым ободком, плясало поверх голов. И что-то подсказывало Дару: то не только огонь заставляет свечи полыхать, но еще и сила колдовская, что гудит в ушах.

Да только гудит ли? Аль говорить пытается?

Дар прикрыл глаза, вслушавшись в мерное гудение. Если не обращать внимания, гул мог показаться монотонным, но коль вслушаться...

Несколько звуков то и дело повторялись, создавая словно бы звуковое завихрение. И воин ощущал, что петля эта заставляет его пульс биться в унисон, да пробирается под кожу - туда, где рождаются мысли.

Путает их, сплетая меж собой - и вот уже из его истории выходит новая. Похожая на ту, что была раньше, да только все одно другая. Пречудная. В нее легко поверить, коль позабыл о том, что история та не своя - надуманная.

Нет, то мысли не его - чужие. Навязанные. Сплетенные с рунами, что бегут по стенам. С огнем холодным, таящимся меж свечей.

...И снова село горелое. И снова зимний лес с душою беглой...

И та все-таки подбирается к нему, дитяти неразумному. Заглядывает в очи. А у него сил нет отвести свои. Рука холодная тянется к браслету охоронному, что от мамки остался. Щупает запястье, пытаясь ухватиться за нитку пульса. А наузы нет. Не было словно бы никогда.

Тогда юнец поднимает глаза к беленице и видит в очах той зелень белого огня. И она тянет его к себе, впитывает в мертвую плоть. И силы в нем убывает...

Ему потеряться бы, коль не ладонь жены его - горячая, живая. Она сжимает его запястье там, где он пытался ощутить охоронный браслет - и беленица уходит, потеряв над ним власть. А Дар просыпается от дремы, возвращаясь в Зал...

Воин сморщился, прогоняя видение, и глянул по сторонам.

Светильники поменьше украшали периметр стен, отчего свет расползался по всему залу, не оставляя тьме даже дальнего угла. И все снова поет. Тихо, словно бы незаметно...

Вот только теперь Дар слышит голос ворожбы отчетливо.

Воин снова обернулся.

Велерад был богат. Несказанное богатство его приносила торговля белым золотом, что в небольших мешочках доставляли с купеческими обозами в Степь и еще южнее. Соленое. Его, диковинного, не водилось в Степных Землях, оттого и стоило диво немало. И степняки сбирали дары, потому как ни одна темноволосая красавица не поставит перед мужем снедь без трав душистых да соли редкой.

А потому белое золото менялось на желтое, настоящее, и снова груженые обозы в том же весе возвращались к Велераду. И, говорят, глубоко в подземельях Соляного Княжества все блестело светом холодным. Да и как не верить слухам? Не каждый князь позволит себе столько свечей в подземном Княжестве. И не каждый сможет защитить свои владенья так, как защищены Соляные Копи.

Да, Велерад Великий был богат. И с величиной богатства этого могла сравниться только его старость.

Длинные седые космы свисали до самого пояса, украшенного каменьями самоцветными. И в поясе том держался меч знатный. Под густыми бровями, забеленными инеем седины, да нависшими морщинистыми веками тускнели почти выцветшие глаза. Однако и в них, этих глазах старого человека, чувствовалась небывалая мощь. Колдовская, неведомая до того часу ни Дару, ни Яре.

И гудела она так, как гудело пространство вокруг степняков. Словно бы мерно, но, коль вслушаться, то вновь расслышишь завихрения. А вслед за ними и мысли станут меняться. Путаться. Рождать видения дивные.

Воин отмахнулся от морока, словно бы от мухи надоедливой, и опустил свою знахарку на белые плиты пола, не позабыв твердо взглянуть в глаза Князю. Поклонился низко, подавая пример жене:

- Второй сын Хана приветствует тебя, Велерад Великий. Я - Ашан, прозванный Волком в землях Степи. Мои воины пришли с миром к тебе, и, обещаю, не задержатся надолго.

Внимательным взглядом впился Соляной Князь в проклятого воина. А затем, качнув головой в сторону Яры, проскрипел:

- Добро пожаловать, Князь, прозванный сыном Хана. И жене твоей рады в Копях Соляных.

Он протянул руку к ворожее, и воздух вокруг нее чуть всколыхнулся, обдав Ярославу легким теплом.

- Кровный зарок свершился, как и положено. Кровь всегда возьмет свое. Теперь ты носишь его дитя. И проклятие делишь пополам. Знаешь?

Ярослава испуганно взглянула на мужа, и тот за нее спросил:

- Кровный зарок?

Велерад засмеялся:

- Знаю, Князь, что не ведаешь о нем. Да и как знать? Обряд-то старый, рожденный Землей Степи у самых ее истоков, когда младенчиков венчали кровью перед богами старыми. А потому боги помнили о том, что эти двое навсегда обещаны. И кто бы ни сватался, кто бы не любился, а все одно: повенчанные небожителями найдут друг друга...

- Ошибаешься, Велерад, - перебил его Дар, - была у меня жена. Степнячка. Жайной звали...

- Звали да не дозвались, - засмеялся Князь. - И не ведаешь ты, что горе ей принес своей любовью. Да и не любил ты ее вовсе. Вот эту, - Велерад снова кивнул в сторону Яры, - любишь. Хоть и не знаешь пока. А ту сгубил.

Ярослава взглянула на мужа из-под ресниц и ужаснулась тому, как побледнело и застыло его лицо. Доселе спокойный, он мог совладать со своими чувствами, но теперь Яра явно осязала, как проклятие рвется наружу, и сил мужниных не хватит сдержать его.

Она снова осторожно вложила ладошку в руку мужа и легко сжала пальцы. Ярость в Даре тут же схлынула, а Соляной Князь продолжил:

- Ты не держи на меня зла за правду, Ашан. И не зовись так здесь, в Соляных Землях. Не твое это имя, не маткой подаренное. Тебя по-другому кликать надобно. И другими землями править ты должен. Степь приняла тебя, это правда, но мне видно и другое. Тайное. То, о чем даже тебе не ведается. Хочешь, скажу?

В Даре снова стала подниматься волна гнева, что всколыхнула алое марево проклятья, и Яра почти расслышала, как гулко бьется сердце в груди нареченного.

- Пойдем со мной, Князь, - приказал Велерад, поднимаясь с белоснежного трона, - да ворожею свою бери. Многого вам не известно. А боги Соляной Земли любят тайны. Пойдем!

И он углубился в одно из ответвлений Зала, увлекая за собой Дара и Яру.

Под землею пахло морем. И, как бы глубоко ни спускалась Ярослава об руку с мужем, водяной травой да солью пахло все так же явственно, как и в верхних коридорах.

Знахарка давно сняла свой тулуп - здесь, в анфиладе белоснежных залов, не было ветра. И услужливые руки внезапно появившегося слуги тут же подхватили меховую шубу.

- Не бойся, ворожея, - голос Велерада звучал так явственно, что казалось, будто бы не Дар - он идет подле нее, - твое дитя тут в безопасности. Отдохни. Впереди вас ждет дорога, а там люди будут не столь великодушны, как в Копях Соляных.

Ярослава благодарила Велерада, но в душе все равно испытывала настороженность. Почему? И сама не знала. Только боялась ворожея этой вот гудящей ворожбы да живых знаков-рун, что ползут за ними по стенам, словно бы тараканы. И повелителя Копей она боялась. Чуяла в нем то, что ей, ворожее молодой, неподвластно.

И, словно бы понимая ее мысли, Велерад ухмылялся довольно, отчего еще меньше походил на человека, которых знахарка привыкла видеть среди Земли Лесов.

А коридоры сменились небольшими залами, стены которых были выложены белесоватым деревом. Соленым, как и все кругом. И таким же мертвым. Холодным.

Из очередного закутка на Яру внезапно полыхнуло горячим воздухом.

- Не пугайся, ворожея, - снова произнес Велерад, удерживая руку Дара, что сжалась в тугой науз. - Это одно из горнил печей. Здесь их много. Густая сеть, что пронзает Копи во всех направлениях. Они - жизнь, тепло, свет. Погаснут печи - и Копи умрут.

Но Яра не поверила.

Нет, воздух был горяч, как и положено в печах. Вот только огонь... все такой же холодный, как и средь свечей.

Да и Копи... умрут ли? Ворожея, что проснулась в Ярославе, словно бы чуяла: Копи живые. Нет, не так, как люди. Но они живы той жизнью, что поддерживает холодное пламя в горниле печей. Той жизнью, что заставляет руны бежать по сводам соленых залов и говорить с нею, шептать...

Нашептывать дурное, показывать будущее, которому - Яре верилось - не суждено сбыться.

Знахарка замешкалась всего на миг - и вот перед нею раскрылось другое грядущее. Не то, что раньше...

Стоит она, Яра посеред высоких хором. Камнем белым узорчатым выложенных. Да и камень тот диковинный, расписной. Тут и птицы с хвостами распушенными, резными. И звери чудокаватые - не то медведи, не то волки. Тут и травы особые...

Колера все синие да красные. Золотые даже имеются.

И понимает Яра, что очутилась она в покоях, о которых раньше и не ведала. А тут и под ручки ее подхватили и ведут, ведут, ведут...

И оказывается она не в палате каменной, но в другой - не менее пригожей. Вот только не стены в ней диковинны - земля. Пол каменный небом узорным расписан. А посеред неба того огоньки зажигаются. И тоже - разноколерные, цветастые. И один серед них - золотой, что при появлении Яры распаляется, встряхиваясь, и горит с новой силой.

А рядом с нею оказывается девица, прекрасней которой Яра не видала. Вот только глаза выдают в ней то, что Ярослава уже чует безошибочно - смерть. И плоть ее, живая словно бы, мертва. И душа прогнила давно...

Чаровница хватает воздух кругом ворожеи в стальное кольцо. Хватает и... Яра не может дышать.

Задыхается что во сне волшебном, что наяву.

И просыпается от крика мужа. От ярости, что бушует в венах его. И вокруг них - люди, люди...

Все напуганы. А потом гомон стихает. И рядом оказывается Велерад, на которого у Дара - ее Дара - снова поднимается жаркая волна злости. И она, ворожея, не в силах ее затушить, потому как ей впервые становится страшно. За себя и нареченного. За дитя нерожденное.

Она лишь острее чует силу. Ворожбу морскую. Соленую, древнюю.

Коварную, что само море, породившее Копи. И такую же непредсказуемую, непокорную.

Управляет ею Велерад? Иль она - им?

- Успокойся, Князь, - голос Велерада тверд, словно бы соляной слепок, - я не желал ей вреда. Это все ворожба, что идет за вами следом. Дотягивается она до ворожеи твоей. А за нею - видения.

Велерад протянул Яре ладонь, но Дар вмиг откинул ее. Сам поднял свою ворожею на руки:

- Мы не задержимся надолго, Соляной Князь. Беседа к тебе есть. Как закончим, так и уйдем сразу. А пока...

- А пока, - продолжил Велерад, - в Трапезной накрыты столы с яствами заморскими. - Он вперился в знахарку внимательным взглядом, словно бы оценивая ту, а затем закончил: - Твоей ворожее покой нужен. Отнесешь ее в палаты, а там и мы с тобой поговорим.

И он прошел в глубокий коридор, знаком приглашая Дара шествовать за ним.

Степняк осторожно ступил следом. Все нутро степняка бушевало оттого, что он вынужден был оставаться в Копях на ночь, но воин понимал: коль Велерад не поможет ему отыскать дорогу к брату, он навсегда потеряет надежду.

Коридор, такой глубокий и длинный, закончился, едва Дар успел на него ступить. Вереница ниш, соляные столпы, уходящие под самый кров, - все это было, и всего не стало вмиг. А перед ними заискрилась трапезная.

У дальней стены, в озарении белого пламени, покоился трон. Искристо-белый, словно бы выделанный из кристалла драгоценного. И отблески от него - радужные, разноколерные, скакали живыми пятнами по столам, что были расставлены наокол.

Скатерти белые, кружевные. Тончайшие.

Степнячки бы такой холстине обрадовались, да стали бы на себе носить, красуясь перед мужьями, а тут - столы укрывать.

И люди вокруг все в белом. Челядь снова же. Стольники, что покрывали столы яствами. И на всех - ткань дорогая, алтынная.

И все под стать этой холстине - бледные, полупрозрачные словно бы. Едва живые. Дар мог бы поклясться, что видел, как пульсирует в них кровь. Вот только и ей не хватало колеру, жизни.

А степняки, что пришли с Даром, были смуглы. Грязны словно бы. Неподходящи ко всей этой снежной чистоте. Вызывающе живы.

Велерад занял трон, и тут же перед ним поставили широкие столы, укрытые скатертями. А на скатертях тех появились кушанья.

Дара с Ярославой усадили тут же, подле Великого Князя - по правую руку. По левую руку того почивала девка молодая. Холеная, с такой же прозрачной кожей, как и у всех здесь, тонким станом, укрытым легчайшей тканью. Волосы ее, белоснежные, были прибраны под кокошник дивный, каменьями синими украшенный, и с него, кокошника этого, к холодным плитам спускалась тончайшая фата.

- Дочь моя единственная, Радислава, - проговорил Князь, следя взглядом за очами степняка. - Аль не знал ты, что есть у меня такая?

- Не знал, - откликнулся Дар и отвел взгляд. И хотелось ему вновь взглянуть на девку, да боялся он Велерада. А та все сидела, понурив голову да не поднимая глаз. Скромна, чиста, как и подобает наследной Княжне.

Движения рук легки, и сами те руки не руки словно бы - легкие птички. Порхают. Дразнят изгибами нежными, едва проглядывающими по-за тонкую ткань. Пальцы с перстнями. Изящными, подобными цветкам синим, в лед закованным.

И ладонь, словно бы невзначай, касается фаты у лица. Черты его - дивны. Прекрасны, тонки. Словно бы вырезаны изо льда. Свежи.

Очи - что бездонные омуты - сини, огромны. Завораживают взглядом одним. И взгляд тот опускается к губам по скулам резным. А губы розовы, в меру пухлы. И... нетронуты.

Дар задумался о дочери Князя. На вид той не больше четырнадцати зим. Не молода - юна даже. А вот чутье степняка зудело. Обратное ему казалось. Мощь чуялась в этом тонком тельце, да как разглядывать станешь дочь самого Властителя Соляного?

Степнякам накрыли столы в Зале, подле других вельмож.

И началась круговерть блюд.

Первыми стольники несли печенных лебедей. Белоснежных, с тонкими изогнутыми шеями. И подавали на широких блюдах - обязательно в паре.

За лебедями стол украсили кулебяки с расстегаями, мясными дасырными пирогами. Подле Дара оставили курник, пирожки же, оладьи даблинчики тонкие сразными начинками поднесли к Ярославе.

Дар бросил скорый взгляд на Радиславу. Та пригубила меду черемухового душистого да отщипнула запеченного карася. Ни верченые почки, ни баранина на вертеле, ни зайцы в лапше не привлекли внимания Княжевны. Да и рыбу она отставила, едва угостившись.

А перед степняком поставили перепелов в чесночной подливке да жаворонков в шафране.

- Угощайся, Князь, - приглашал его Велерад, - перепела особенно хороши, когда после трапезы вечерней молодую супругу к ложу ведешь.

Он хитро сощурил глаза и усмехнулся своим словам, но Дар не почувствовал от них тепла. Как и от еды. И подавалась она горячей да ароматной. Дразнила. А удовольствия не вызывала. Словно бы ненастоящею была.

Дар сжал ладошку Яры, понимая, что та тоже не ест. Лишь кусочек того да другого в рот положила. Значит, и ворожея его чует неладное. А потому выбираться скорее надобно из Копей Соляных.

А перед гостями танцоры вышли. В шапках расписных, лоскутами шитых, да костюмах развеселых. И скачут они, резвятся, смехом трапезную заполняя, а на душе у гостей - досада. И чем дальше вечер идет, тем сильнее Дару хочется уйти от танцоров этих да двора соляного к своей ворожее. К ее теплу родному. Укрыться. Заснуть.

- Ты устал, Князь, - проговорил Велерад. - Да и ворожея твоя измоталась за дни в походе. Дитя силы тянет, в рост пошло. Ей бы отдохнуть...

И Соляной Князь махнул рукой, чтоб стольники тут же прибрали блюда.

- Радислава, ты проводи гостью в палаты ее. А мы еще останемся с воином. У него ко мне вопросы имеются.

И он махнул дочке рукой.

Княжевна поднялась неспешно. Поклонилась низко Велераду, Дару, да протянула тонкую руку ворожее:

- Пошли, Ярослава.

И снова глаза в пол, снова учтивый наклон головы. И лица почти не видать. Глаза вот сокрыты.

Ярослава взглянула на мужа. Не хотелось ей покидать нареченного да идти одной с дочкой Князя, вот только могла ли она высказать сомнения в его решении?

Оттого и пошла покорно, и Дар долго глядел ей вслед, потому как сердце его гулко стучало в груди - неспокойно было воину.

- Ты не думай, ворожею твою не обидят. Радислава жизнью своей за нее отвечает. И, коль я наказал встретить вас с почестями, в Соляных Копях приказа не ослушаются. Не беспокойся о жене, Князь. Не думай. Пойдем лучше со мной, пока весь двор тут. Ты многое должен узнать...

И Велерад поднялся с места, увлекая за собою Дара.

***

Степной Хан сидел на паласах разноколерных.

Вокруг него - верные воины, для которых жизнь Хана важнее собственной. Рядом - родовитые степнячки, все до одной - жены.

Айнур подает кумыс сладкий в высоком кумгане. И сосуд тот золотом изрезан, да лалами багровыми раскрашен. Кумган стоит дороже жены младшей, и она это знает. Оттого и дрожат руки перед статным воином...

Жена младшая юна - Хан взял ее из дома, когда той едва исполнилось четырнадцать оборотов солнца. Уговорил отца, что, дескать, к самому Правителю в Шатер высокий дева войдет, оттого и ждать больше нельзя. Старик и противился, а вот уступил...

Девка была хороша. Не груба, как ее старая мать, что привела в Степь десяток дев пригожих. Не полна. Тонка, темноволоса. И ликом резна, точена...

Брови вразлет, губы алые. Румянцем вишневым щеки подкрашены.

Красота дивная распаляла в Аслане огонь мгновенно. Ночь за ночью. И не оставалось у девки молодой ни одной для себя...

Айнур Хан взял в жены оборотом луны раньше. И приданное за нее выплачено, что не только в дом к самому Аслану, а к богу подземному не стыдно войти. Да только старый Хан суров. Глядит на девку взором твердым, да подгоняет:

- Не пришла ль пора бескровной луны?

И Айнур, отводя взгляд, отмалчивается. А у самой - слеза в уголке глаз. Она смахнет ее украдкой, когда убедится в том, что муж ее не видит того...

Зухра потчует Хана сладкими коричневыми плодами, что везут с самих Земель Полумесяца. Там жарко, и сочные финики зреют быстро. А уж довезти их до Степи - дело купцов. Те, кстати, получают по мешку алтынов за любимую сласть Аслана-хана.

Степнячка в доме Хана третий оборот солнца, или, как говорят на Земле Лесов, третью зиму. И уже дважды понесла. Все девочки. А Хан желает видеть сына. Вот Элбарс у него Тигром зовется, а остальные...

Зухра полна, круглолица. Она и поначалу была округла, а уж как понесла...

Аслан-хан глядит на жену вторую с теплотой, с любовью. Хороша она, пригожа. И тело мягкое, что тесто старой Айши. И пахнет-то от нее всегда хорошо, приятно, отчего Хан вновь подумывает о дочке...

Вот только дочерей у него не счесть. Имена-картинки, цветами весенними рассыпавшиеся по Шатровому Городу. И кровь в них гудит ханова, да только душит Аслана глухая обида.

Суров он и могуч. А сына лишь одного в мир пустил. Другого прикормил за спасение Элбарса. И вот больше - никак.

Даже Лейла не одарила его сыновьями, хоть отец ее на сговоринах и божился, дескать, будет у Хана не один сын, а целая армия. И что с того? Сыновья рождались. Только мертвыми. В разный срок. И теперь уж его Лейла была совсем иссохшейся. От обиды ль, от горя немого. А может, оттого, что несла дитя в утробе каждый оборот солнца.

Нет, Хан не щадил своих жен. Да и что с того? Знали, куда шли. Как и знали, что принести ему дитя - единственная задача. И что не справлялись с нею, то их вина...

Хан снова вспомнил Элбарса. Сын-Тигр. Достойное продолжение, гордость степняка. Да только в походе он, а как сгинет...

Аслан с трудом отогнал от себя ужасные видения.

Элбарс - его гордость, и сила в нем немерянная. А, значит, вернется с Лесной Земли целым и невредимым. С дарами отцу дорогому. И сядет подле него, перенимая науку древнюю Степью править.

Его сын...

- Хан, - Саида, самая старшая из жен, мать Тигра, низко склонилась к самому уху мужа. И ведь знала, плутовка, что уж в нем не пробудить пылких чувств, а все за свое... Тут и там касалась, словно бы ненароком, руки мужниной, стлалась перед ним, подобно паласу драгоценному. А он прогонял. Да и кто захочет ту, что почти два десятка зим поруч? - Там послание. От Элбарса.

Саида прежде была хороша. Пожалуй, прекраснее других. Оттого-то и влюбился в нее Аслан по молодости, по крови горячей. Оттого и позвал в Шатер высокий женою первой, главной. И пока она была хороша, не брал других. Сына лелеял, да заботой деву любимую окружал.

Вот только время идет. Не щадит оно ни красу девичью, ни стать мужскую. Все отбирает у людей понемногу, чтоб не озлобились они враз, не взбеленились.

И у Саиды оно отняло что красу юную, что фигуру статную. А как Элбарс, сын любимый, в первую силу вошел, так и пригласил в свой Шатер Хан вторую жену. Думал, обидится Саида, кричать да голосить станет. А она - нет. Мудра.

Глядит хитрыми глазами, в которых огонь скачет. И, верно, ждет награды: знать, сын благую весть отцу-повелителю шлет. И знать бы ей...

- Подай, - соглашается Хан, и с довольной улыбкой на губах раскрывает свиток из волчьей кожи выделанный, а девы с воинами с восторгом ждут вестей благих.

Только лицо Хана смурнеет, и ноздри раздуваются подобно дикому зверю. Глаза кровью наливаются, и Саида поздно разумеет: беда.

Волосы старой степнячки тугим наузом захлестываются на руке повелителя, и Хан рычит в ухо: гляди. Саида молча исполняет приказ, все еще не понимая, что случилось, но ее лик все более бел. А когда послание выпадает из рук ее, Айнур, младшая из жен, читает краем глаза:

"Элбарс-хан, ныне властитель Белограда, зовет этот город своим. Защищать его станет от набегов степняка. Кровью своей и войска верного".

И тогда крики Хана о сборе войска становятся ей понятными. И лагерь, что стоял спокойно по пути из Степи в Земли Лесов, срывается с места.