Знаки и чудеса

ПРЕДИСЛОВИЕ

Если в XV и XVI веках открывались новые миры в пространстве, то в XIX и XX открывались и открываются новые миры во времени. С начала XIX века, века, создавшего предпосылки для рождения нового бытия человечества, исследователи различных наций стремились найти ключи к тайнам преданных забвению знаков далекого прошлого.

Письмо является основой всех цивилизаций мира, и поэтому история дешифровки древних письменных систем — одна из актуальнейших проблем, которые ставит перед исследователем историческая наука. К сожалению, нельзя сказать, чтобы наша советская историография много работ посвятила данной теме. Лишь совсем недавно — в 1961 году — у нас впервые была сделана попытка выяснить на обширном материале условия происхождения различных видов письменности, проследить основные этапы ее развития[1]. Автор книги по истории письма В. А. Истрин попутно рассматривает и дешифровку некоторых забытых письменных систем[2]. Дешифровке древнеегипетских письмен, самой первой и бесспорно самой блестящей в истории дешифровок, посвящен большой раздел в книге об основоположнике египтологии, гениальном Ж.-Ф. Шампольоне[3].

Из переводной литературы нужно упомянуть, к сожалению, не свободную от ошибок книгу чешского ученого Честмира Лоукотки «Развитие письма», в которой затронута и проблема дешифровки. Достоинством книги следует считать то, что в ней содержится глава о письменах древней Америки[4].

В 1961 году наша литература по истории раскрытия тайн письма древних народов обогатилась переводом книги выдающегося немецкого ученого Иоганнеса Фридриха[5].

Несмотря на большую ценность работы И. Фридриха, нельзя не приветствовать перевод и другого труда, предметом которого также является история героических усилий гениальных исследователей, заставивших заговорить, казалось, навеки умолкнувшие древние письменные памятники, — книги Эрнста Добльхофера «Знаки и чудеса». Эта работа отличается от книги И. Фридриха в основном тем, что история дешифровок изложена в ней более популярно. Кроме того, Добльхофер рассматривает отдельные вопросы, которых не касается Фридрих. Так, Добльхофер в I главе своей монографии затрагивает проблему зачатков письма, которые восходят, пользуясь нашей терминологией, к первобытнообщинному строю; он рассказывает о «предметном письме», обнимающем собой бирки, шнурки с узелками, жезлы послов, пояса вампум североамериканских индейцев и т. д.

Поскольку предметное письмо дает слишком много возможностей для интерпретации, оно сменяется пиктографией — рисуночным письмом, которое может удовлетворить членов небольшого коллектива в потребности общения. Автор отмечает единичные случаи использования подобного письма и в условиях цивилизации. Он вполне обоснованно полагает, что в связи с объединением человечества в многолюдные коллективы создается необходимость расширения письменного общения, рождается потребность в твердой, установленной для большого количества людей форме письменных знаков. Автор прослеживает этот процесс на примере развития шумерского письма «от рисунка к клинописи». Здесь, в Южном Двуречье, отход от первоначального образа знаков-рисунков был ускорен под воздействием материала для письма — глины, на которой особенно хорошо получались клинописные знаки. Приводится и другой пример изменения рисуночного облика знаков письма под влиянием писчего материала: в Египте увековеченное на камне иероглифическое письмо теряло свою конкретную образность, будучи перенесенным на папирус, являвшийся предтечей нашей бумаги и породивший курсивные знаки с округлыми формами.

Подобное ознакомление с зачатками письменности, которое необходимо для понимания систем письма, возникающих в условиях цивилизации, — бесспорная заслуга автора. Вместе с тем читателю следует знать, что в I главе имеются и некоторые недочеты; они обусловлены тем, что автор рассматривает один путь развития письма, который закончился созданием алфавитного письма Ближнего Востока и Греции. Добльхофер совершенно не говорит о развитом идеографическом письме, нашедшем величественное завершение в идеографическом письме Китая. Он описывает только зачатки идеографического письма и указывает на его распространение лишь среди эскимосов и индейцев Северной Америки, а также в Африке и Океании, то есть в коллективах, пребывающих в условиях первобытнообщинного строя.

Конечно, Добльхофер может возразить против включения в свой труд упоминания о китайском письме, поскольку последнее не было забыто, а работа его посвящена забытым письменам. Тем не менее автору книги, затрагивающей проблему происхождения письма, следовало коснуться наряду с письмом, обращенным ко всем представителям народности независимо от образовательного ценза, и того письма, которое обращается к образованным слоям общества независимо от их народности. (Вспомним, что великий Лейбниц называл идеографическое письмо Китая «пасиграфией», то есть «письмом для всех».) Если бы Добльхофер остановился на особенностях китайского письма, ему было бы легче защитить во II главе филолога XVII века Афанасия Кирхера от обвинения в том, что он без каких-либо оснований следовал «бредовым идеям» Гораполлона, писателя V века, и завел в тупик дешифровку египетского письма. Афанасий Кирхер, будучи знаком с китайской идеографической письменностью, полагал, что Гораполлон был вполне прав, когда в своем трактате о египетском иероглифическом письме объявил египетские иероглифы идеограммами, а не фонетическими знаками. Привлечение идеографического письма Китая содействовало бы лучшему осознанию автором того пути, каким шел Афанасий Кирхер при интерпретации иероглифических надписей Египта.

В основной части своей книги Э. Добльхофер обстоятельно излагает процесс дешифровки древних письменных систем Египта, Ирана, Южного Двуречья, Малой Азии, Угарита, Библа, Кипра, крито-микенского линейного письма и древнетюркской рунической письменности. Таким образом, здесь рассмотрены дешифровки почти всех забытых в течение веков письменных систем древности, за исключением очень немногих — например нумидийского алфавитного письма. Вероятно, это было отчасти обусловлено тем, что дешифровка этого письма в методическом отношении не представляла большого интереса. Действительно, наличие многочисленных личных имен в пуническо-нумидийских и латино-нумидийских билингвах дает возможность установить без больших трудов весь нумидийский алфавит. Кроме того, для исторической науки результаты этой дешифровки имели лишь небольшое значение. Так, согласно Фридриху, «нумидийские надписи, как одноязычные, так и многоязычные, ограничиваются перечислением имен и не содержат каких-либо других данных»[6].

Добльхофер включил в свою книгу описание пути, которым пришел к «объяснению» хеттских клинописных табличек знаменитый чешский ученый Б. Грозный. Термином «объяснение» Добльхофер обозначает процесс установления неизвестного языка, на котором составлен текст, зафиксированный письмом, уже известным[7], в противоположность дешифровке, имеющей целью определить не только язык, но также и письмо какого-нибудь древнего текста. Правда, нужно отметить, что Добльхофер не вполне последовательно применяет предложенный им термин «объяснение». Действительно, в самом начале V главы (стр. 180) он правильно противопоставляет «объяснение» хеттских клинописных текстов «дешифровке» хеттского иероглифического письма, а далее (стр. 207) заявляет, что чтение Грозным одного предложения в хеттском клинописном тексте стало «краеугольным камнем дешифровки», и сопоставляет это чтение с дешифровкой Шампольона и Гротефенда.

В самом деле, можно безоговорочно признать громадную роль указанного чтения Б. Грозного, ибо оно легло в основу его замечательного открытия — установления принадлежности языка хеттских клинописных табличек к индоевропейской группе. Вместе с тем оказалось, что индоевропейский язык хеттских клинописных текстов родствен языку хеттских иероглифических надписей и может благодаря этому содействовать завершению дешифровки последних. Данным обстоятельством и была обусловлена некоторая нечеткость Добльхофера в использовании терминов «объяснение» и «дешифровка» применительно к установлению Б. Грозным языка хеттских клинописных текстов. Несомненно, автор имел ясное понятие о различии, существующем между процессом установления языка хеттских клинописных табличек, письмо которых было известно, и дешифровкой хеттских иероглифических надписей, письмо которых являлось столь же загадочным, как и их язык. Об этом свидетельствует и подзаголовок V главы «Объяснение языка хеттских клинописных табличек и дешифровка хеттских иероглифических надписей».

Автор со всей обстоятельностью описывает последовательные стадии дешифровки хеттского иероглифического письма, обнимающей ряд десятилетий. Чтения, к которым пришли за эти годы такие крупные ученые, как Мериджи, Грозный, Гельб, Форрер, Боссерт, блестяще подтвердились после 1947 года, когда в Киликии, на холме Каратепе, немецкий ученый X. Т. Боссерт нашел наконец долгожданную двуязычную надпись. Одна версия билингвы была составлена на финикийском языке[8], другая же написана хеттскими иероглифами. Иногда значение этой билингвы уподобляли той роли, которую сыграла в истории дешифровки египетского иероглифического письма надпись из Розетты. Добльхофер, как и Фридрих[9], отвергает это сравнение, поскольку надпись из Каратепе, в противоположность Розеттскому камню, знаменует собой не начало дешифровки хеттских иероглифов, а, наоборот, ее завершение. Добльхофер остроумно сравнивает научное значение надписи из Карателе со значением другого трехъязычного памятника Египта, а именно Канопского декрета Птолемея III. Действительно, и тот и другой эпиграфический памятник стал, говоря словами автора (стр. 238), «пробным камнем, испытание на котором подтвердило правильность важнейших открытий в области дешифровки, своеобразной «гербовой печатью», которой наука скрепила документ, удостоверявший, что вся проделанная работа была не напрасной».

VIII глава книги Добльхофера заслуживает среди прочих глав особого внимания, так как она посвящена одному из последних по времени достижений в области дешифровок — дешифровке в 50-х годах так называемого крито-микенского линейного письма «Б». И. Фридрих в 1954 году, когда он опубликовал свою книгу, еще не решался безоговорочно признать незадолго до этого предложенное чтение, а поэтому опустил описание этого крупнейшего открытия, в результате которого стало возможно чтение линейного письма «Б», современного древнейшему периоду классовой истории греческого народа[10].

Э. Добльхофер обстоятельно и любовно излагает историю великого подвига, совершенного Майклом Вентрисом. Он отмечает, что творческие силы молодого английского исследователя были некоторое время скованы догматическим положением, господствовавшим в исторической науке предшествующих десятилетий, когда, говоря словами Добльхофера, «даже думать о греческом языке считалось ортодоксальной историей и археологией чуть ли не ересью» (стр. 310). В этом отношении трудности, стоявшие на творческом пути Вентриса, напоминают несколько те преграды, которые должен был преодолеть гений Шампольона, чтобы прочесть преданные забвению иероглифические письмена Египта. В самом деле, Шампольон, руководствуясь указаниями Гораполлона и его последователей, видел в иероглифах Египта исключительно одни идеограммы, а Вентрис, следуя указаниям историков предшествующих десятилетий, мог допустить для письма глиняных табличек Греции и Крита только «возможность «Эгейского» и этрусского чтения слов». Лишь освободившись от пут прошлого, Шампольон и Вентрис смогли открыть новые миры в истории человечества.

Добльхофер, отмечая все величие открытия Вентриса, вместе с тем подчеркивает, какое значение для молодого ученого, не являвшегося квалифицированным филологом, имела та громадная помощь, которую ему оказал специалист в области классической филологии Джон Чэдвик, также рано заинтересовавшийся письмом глиняных табличек Крита. В своей книге Добльхофер сумел показать все обаяние и скромность Джона Чэдвика, который неизменно повторял, что раскрытие тайны до того неизвестного письма и языка крито-микенских табличек является исключительно заслугой Вентриса.

Правильность дешифровки Вентриса подтвердилась после раскопок 1953 года в Пилосе. Американский археолог Карл У. Блеген среди табличек, найденных в развалинах громадного дворца микенской эпохи, открыл своеобразную билингву. Она содержала крито-микенский текст, перечисляющий, согласно дешифровке, различные сосуды: треножники, кувшины с тремя и четырьмя ушками и кувшины без ушек, причем текст сопровождался соответствующими, рисунками[11]. Таким образом, эту невзрачную табличку из Пилоса можно с полным основанием сравнивать с Канопским декретом и билингвой из Каратепе.

Подтверждая ту оценку познавательного значения пилосской таблички, которую дал Добльхофер, я никак не могу согласиться с его определением назначения всей совокупности документов хозяйственной отчетности, раскопанных Блегеном во дворце Пилоса. По мнению Добльхофера, эти таблички в своей массе являются временными, подсобными картотеками, которые, вероятно, через определенные промежутки времени, возможно, к концу каждого отчетного года, переносились в списки и описи, а затем уничтожались (стр. 324). Я полагаю, что подобное утверждение не может быть согласовано с той практикой, которая применялась в древности по отношению к архивному материалу. Как нам известно по дошедшим до нас документам из храмовых и государственных архивов Шумера, в последних хранились не только «списки и описи», но также и сами документы хозяйственной отчетности ряда десятилетий. Тот факт, что во дворце Пилоса были раскопаны таблички, восходящие лишь к одному году, свидетельствует не об уничтожении документов хозяйственной отчетности в конце каждого отчетного года, но, как я думаю, о другом, также весьма важном факте. Очевидно, в самом дворце, в канцелярии правителя, хранились лишь документы текущего года или, самое большее, последних двух-трех лет (возможно, эти документы были необходимы для справок). Документы же предшествовавших годов передавались в специальные архивы, в которых они оставались в течение десятилетий.

Волею судеб раскопки в Лагаше, Умме, Уре и других городах Шумера открыли нам архивы, где хранились документы, отражавшие хозяйственную жизнь прошлых десятилетий, а раскопки в Пилосе подарили исторической науке документы хозяйственной отчетности текущего года. Поскольку на этих пилосских табличках не отмечен год их составления, они, вероятно, будучи переданными в архив, хранились там в корзинах или кувшинах, на которых была соответствующая датировка. Можно надеяться, что в недалеком будущем в Греции откроют подобные архивы, датированные микенской эпохой, а в Шумере найдут собрания документов, еще не включенных в состав архива и хранившихся во дворце правителя.

Следует специально остановиться на IX главе. Она посвящена дешифровке древнетюркского рунического письма, которое было увековечено на величественных каменных памятниках, воздвигнутых в VIII веке в долине Орхона, южнее Байкала (теперь это территория Монгольской Народной Республики). Нужно отметить, что области Центральной Азии, ныне входящие в состав СССР или в состав соседних государств, являются родиной громадного большинства тюркских народов, а поэтому все, что имеет отношение к культуре последних, не может не привлечь нашего внимания. Особый интерес русского народа к тюркским обусловлен еще и тем, что судьбы этих народов были издавна связаны. В то же время интерес к тюркам на Западе был вызван, по мнению Добльхофера, противоположными обстоятельствами: там долгое время о тюрках совершенно ничего не знали, да и теперь еще знают чрезвычайно мало. В связи с этим Добльхофер и предпослал своему изложению дешифровки древнетюркского письма обстоятельный исторический экскурс.

Письменные памятники, найденные в долине Орхона, были созданы в результате тесной дружбы, связывавшей восточных тюрок при Бильге-кагане и его брате Кюль-тегине с Китаем.

После смерти Кюль-тегина Бильге-каган вместе с китайским императором соорудили роскошный надгробный памятник. Когда же и сам Бильге-каган завершил свой жизненный путь, то его престолонаследник, при содействии китайского императора, воздвиг над его могилой столь же величественный памятник, который, к сожалению, сохранился намного хуже. На обоих надгробных памятниках были начертаны двуязычные надписи: одни — иероглифами на китайском языке, а другие — неизвестным письмом на неизвестном языке. Величественные эпиграфические памятники были разбиты и преданы забвению после 745 года, когда государство орхонских тюрок разгромили уйгуры.

Открытие для науки двуязычных надписей долины Орхона является заслугой сибирского краеведа и путешественника Н. М. Ядринцева, который в 1889 году обследовал эту малоизвестную область. В следующем году туда направились две экспедиции: одна — во главе с финским исследователем А. Гейкелем, другая — под руководством знаменитого русского ученого В. В. Радлова, основоположника тюркологии в нашей стране, включившего в число участников экспедиции и самого Н. М. Ядринцева. Уже в 1892 году были опубликованы результаты обеих экспедиций в виде двух больших атласов со снимками всех надписей. Таким образом была дана возможность ученым всего мира принять участие в тяжелой, но увлекательной работе по дешифровке еще не разгаданного письма на эпиграфических памятниках долины Орхона и Енисея[12].

Дешифровка была несколько облегчена тем обстоятельством, что китайский текст надписей был к тому времени уже прочитан и из него можно было узнать имена правителей, создавших памятники, а также название народа, к которому принадлежали эти правители. Вместе с тем следует подчеркнуть, что орхонские эпиграфические памятники не являются билингвами в точном смысле этого слова. Об этом свидетельствовало уже сравнение размеров китайской надписи и соответствующей ей надписи, составленной неизвестным письмом: первая была раза в три-четыре короче второй. Поэтому на пути дешифровщика двуязычных орхонских надписей стояли большие трудности, которые мог полностью преодолеть лишь всесторонне подготовленный лингвист, обладавший обширными знаниями в области различных языков, в том числе и тюркских.

Таким исследователем был датский ученый, профессор кафедры сравнительного языкознания в Копенгагенском университете Вильгельм Томсен, и «25 ноября 1893 г. ему удалось, — говоря словами С. Е. Малова, — уже найти полный ключ ко всему алфавиту этих до того не известных надписей с берегов Енисея и Орхона»[13]. Конечно, столь быстрого успеха в деле дешифровки орхонских надписей В. Томсен мог добиться, лишь опираясь на априорное предположение, перешедшее скоро в уверенность, по мере изучения данных китайского текста этих памятников, что язык, на котором были составлены эти неизвестные надписи, входил в состав группы тюркских языков. Близость тюркских языков между собой — большая, нежели близость языков в пределах индоевропейской группы, — тоже содействовала поразительно быстрому успеху дешифровки В. Томсена. Издатель орхонских надписей русский ученый В. В. Радлов, также исходя из положения о тюркском характере языка надписей, определил к осени 1893 года около 15 алфавитных знаков (из 38). Подобное, отставание В. В. Радлова было обусловлено тем обстоятельством, что он, будучи общепризнанным авторитетом в области тюркской филологии, не являлся вместе с тем специалистом в области лингвистики, подобно его датскому коллеге В. Томсену.

Поэтому читатель настоящей книги должен полностью согласиться с ее автором Э. Добльхофером в том, что дешифровка орхонских надписей — безусловно заслуга В. Томсена. Вместе с тем никак нельзя не возразить автору, когда он приписывает первую интерпретацию больших орхонских надписей также Томсену. Дело в том, что первым интерпретатором этих ценнейших исторических источников был В. В. Радлов, который, ознакомившись с открытым В. Томсеном древнетюркским алфавитом, уже в 1894 году дал первый перевод надписи памятника, воздвигнутого Кюль-тегину его братом (к этому переводу В. В. Радлов приложил древнетюркский текст с латинской и русской транскрипцией). В издании, которое было опубликовано тремя выпусками в конце 1894 года и в 1895 году, был дан второй перевод надписи на памятнике Кюль-тегину, а также перевод других орхоно-енисейских надписей. В. Томсен издал свой перевод лишь в 1895 году. К сожалению, Э. Добльхофер не упомянул о более ранних переводах В. В. Радлова.

Подобную же несправедливость допустил автор настоящей книги, приписав дешифровку угаритских текстов немецкому ученому Г. Бауэру и забыв о заслугах французских исследователей Э. Дорма и Щ. Виролло (глава VI)[14]. Правда, во имя справедливости по отношению к самому Добльхоферу надобно признать, что случаи необъективной оценки в его книге являются исключением.

В последней, X, главе, названной «Завтрашний день дешифровки», автор знакомит читателя с тремя существенными проблемами в области толкования и дешифровки письменных памятников, которые, к сожалению, и до настояще го времени остались еще не решенными: это этрусская проблема, дешифровка письма древних народов долины Инда и, наконец, тайна письма острова Пасхи.

Первая из трех проблем, этрусская, уже веками стоит перед наукой. За это долгое время был окончательно установлен этрусский алфавит и таким образом расшифрована этрусская письменность, однако язык этрусков по-прежнему совершенно не поддается объяснению, несмотря на острый интерес к истории и культуре этрусского народа, столь тесно связанного с великим Римом.

Подобную неудачу пытаются объяснить несколькими причинами. Одна из них — это отсутствие большой билингвы. Однако следует отметить, что и при отсутствии билингв были дешифрованы и объяснены тексты Библа, Угарита, Крита и Пилоса, да и толкование хеттского иероглифического письма протекало в общем успешно, хотя в течение длительного времени наука не располагала обширным двуязычным памятником.

Указывается также на незначительное количество дошедших до нас больших надписей[15]. Вряд ли можно безоговорочно согласиться с подобным объяснением безуспешного толкования этрусских текстов. В самом деле, наука имеет в своем распоряжении не меньше обширных этрусских надписей, нежели так называемых гублских (протобиблских) эпиграфических памятников[16], а последние были тем не менее дешифрованы и прочитаны в сравнительно короткое время французским исследователем Э. Дормом. Стало быть, основная причина, очевидно, таит в себе условия, препятствующие применению той методики, которая в ряде случаев успешно использовалась при толковании текстов, письмо которых было или стало известным. Эта методика предопределяет два способа, из которых первый — так называемый комбинаторный — есть метод объяснения и толкования текста на основании тех закономерностей, которые могут быть выведены из самого текста, хотя и читаемого, но непереводимого. Комбинаторный метод применяется и при дешифровке еще не читаемых текстов, поскольку он покоится на умозаключениях, сделанных при помощи наблюдений над строением различных групп знаков, независимо от их фонетической значимости. Второй способ толкования — этимологический — сводится к сопоставлению слов объясняемого текста со словами предполагаемого родственного языка.

По отношению к этрусским текстам пока применим лишь комбинаторный способ, но, к сожалению, следует признать вместе с исследователями, обладающими должной методической осторожностью, что использование его не приведет к ощутимым результатам. Что же касается второго способа толкования, этимологического, то он не может быть применен в данном случае, поскольку язык этрусских текстов, как правильно утверждает Добльхофер, является совершенно изолированным и до сих пор еще не включен в какую-нибудь известную науке группу языков.

Наиболее ярким доказательством изолированности этрусского языка служат надписи на двух игральных костях, которые найдены при раскопках в 1848 году. На всех их шести сторонах было вырезано по одному слову, и единственное вероятное предположение заключается в том, что эти шесть) слов являются именами числительными от «одного» до «шести», однако исследователи, несмотря на все усилия, до сих пор не смогли установить, какому числу соответствует каждое отдельное слово.

Изолированность этрусского языка и надлежит вместе с Добльхофером объявить главной причиной столь неизменных неудач при попытках толкования этрусских текстов, ибо все известные нам успехи при объяснении дешифрованных текстов были достигнуты в том случае, если язык последних принадлежал к хорошо изученной семье языков. Так, например, объяснению вавилонских, ассирийских, угаритских и гублских текстов эффективнейшим образом содействовала семитология, а объяснению клинописных надписей Ахеменидов — иранистика.

Некоторые затруднения, возникшие при толковании египетских текстов, были обусловлены тем обстоятельством, что египетский язык содержит элементы так называемых хамитских языков, которые, в противоположность семитским языкам, весьма существенно отличаются друг от друга[17].

В таком же положении, как толкование этрусских текстов, находится толкование мероитских надписей — письменности, созданной в государстве, которое сложилось незадолго до начала нашей эры к югу от Египта. Мероитское письмо дешифровано английским египтологом Ф. Гриффитом, но толкование надписей почти не продвинулось, так как пока не установлена близость мероитского языка с другими языками.

Между тем изучение шумерского языка, столь же изолированного, как и языки этрусский и мероитский, достигло значительных результатов. Условия, создавшие возможность для успешного толкования шумерских текстов, были подготовлены несколько тысячелетий назад. в писцовых школах Вавилонии и Ассирии. При раскопках были найдены древние учебники шумерского языка, игравшего в школах Вавилонии и Ассирии ту же роль, что и латинский язык в монастырских школах средневековой Европы.

Раскопки в Италии не подарили науке подобных учебников для изучения этрусского языка, а может быть, они никогда и не существовали, поскольку для чтения текстов, написанных алфавитным письмом, не требуется сложных пособий.

Следует отметить в качестве некоторого недочета книги Добльхофера, что в ней не упоминается об интереснейшей попытке исследователя Ольцши найти для самого пространного из известных нам этрусских текстов, для так называемой пелены из Загреба, параллельные италийские тексты. Этот важнейший письменный памятник был предположительно истолкован как собрание молитв к различным божествам, имена которых в них упоминаются. За каждой из молитв следует небольшой, казалось, отличный от молитвы текст. Подобное же сочетание молитв к различным божествам пантеона с последующим небольшим самостоятельным текстом засвидетельствовано в двух италийских памятниках — умбрском и латинском. В них следующие за молитвами тексты содержат указания, связанные с правилами ритуала жертвоприношения, а поэтому есть основание предположить, что и на загребской пелене тексты, сопровождающие молитвы, имеют отношение к предписаниям жертвенного ритуала. Толкование Ольцши свидетельствует о том, что «ему, по-видимому, все-таки удалось открыть новый путь проникновения в этот труднодоступный язык»[18].

Конечно, до подлинного понимания этрусских надписей еще далеко, и этрусская письменность пока должна быть причислена к тем письменным системам, которые ждут, подобно письменности древних городов долины Инда, своего толкователя или дешифровщика. К сожалению, Добльхофер, рассказывая о попытках расшифровать письмо этих городов, почти не коснулся дешифровки, предложенной Б. Грозным в 1939 году. Это тем более прискорбно, что Добльхофер, ничего не говоря о содержании работы великого чешского ученого, весьма пренебрежительно относится к его выводам[19].

Оценивая труд Э. Добльхофера, надлежит подчеркнуть его любовное отношение к высокоодаренным исследователям, которые посвятили свою жизнь раскрытию тайн забытых в течение тысячелетий письмен и тем самым расширили наши знания об истории цивилизации человечества. В простом и талантливом изложении автора выступают во всей конкретности герои его книги, открывшие новые миры, начиная с Жана-Франсуа Шампольона и кончая Майклом Вентрисом. Читатель переживает и муки и радости творчества исследователей, которые смело шли неизведанными путями.

Добльхофер сумел отразить и неудержимый энтузиазм юного ученого Георга Гротефенда, проложившего путь в необъятный мир клинописных текстов, и неиссякаемую энергию престарелого Арчибалда Сейса, неутомимого исследователя в области дешифровки и толкования письменных источников Малой Азии и смежных с ней областей.

С особой любовью описывает автор короткую, но насыщенную трудовыми подвигами жизнь знаменитого английского ассириолога Джорджа Смита, который принимал участие в дешифровке кипрской письменности. Джордж Смит, в юности бывший простым гравером, стал ведущим ученым благодаря выдающейся одаренности и величайшему трудолюбию.

Думается, увлекательная и живо написанная книга» Добльхофера будет с интересом встречена читателями.