Золотые туфельки

Записка

Утром, когда Кубышка опорожнил карманы пиджака, он в ворохе денег заметил белую бумажку. Развернув вчетверо сложенный листок, видимо вырванный из записной книжки, он прочитал: «Вам и вашей дочери грозит опасность Будьте осторожны. Лучше всего бегите из города. Записку порвите».

У старика сжалось сердце. Кто мог это написать? Во всяком случае, не Герасим: на кожевенном заводе Герасима не было. Да и незачем ему в толпе всовывать в карман записку, если он может все необходимое передать через одноногого.

Кубышка опять прочитал записку. Безусловно, писал хорошо грамотный человек: ни одной ошибки, почерк устоявшийся. Кто может знать об опасности и что это за опасность, от которой надо бежать?

Кубышка крепко задумался. Да, конечно, вчерашнее представление было очень рискованным: сказка не только намекала на то, что делается на заводе, но и заключала в себе «рецепт» порчи кожи. Только дурак не догадался бы, кто такие белые и серые мыши и кого под одобрительный хохот рабочих бил палкой Петрушка. Но тогда почему не арестовали дерзких кукольников там же, на заводе? Не хотели делать этого на виду у всех рабочих? Если так, то арестуют этой ночью.

— Папка, о чем ты думаешь? — сдвинув брови, спросила Ляся.

— Вот… — смутился Кубышка. — Вот все думаю, какую бы разыграть новую сказку. Знаешь, такую, чтобы…

— Неправда, — глядя в упор, прервала Ляся. — Я отлично вижу по твоему лицу: что-то случилось. Говори.

Кубышка помялся и протянул записку.

— Да, — сказала Ляся, прочитав три лаконические строчки, — это не может быть шуткой. На нас надвигается беда. Но уходить не стоит, пока Василек не вернется от калеки. «Там» всё должны знать.

— Ляся, пойми, я старый… — с покрасневшими глазами начал было Кубышка, но девушка опять прервала его:

— Знаю: «Я старый, мне умирать не страшно, а у тебя вся жизнь впереди». Зачем ты это, папка, говоришь? Будем жить вместе, а придется — и умрем вместе.

Василек вбежал запыхавшийся, но радостный, с влажным сиянием в своих чуть раскосых глазах.

— Вот! — Он вытащил из-за пазухи тетрадь. — Одноногий сказал: «Ты малый что надо. Дай срок — я тебе пару сизоплечих подарю». И еще сказал: «В случае чего, листок проглоти, а обложку выбрось».

В листке сообщалось, что представление получилось на славу, но можно было бы дать немного запутаннее, а то очень уж рискованно. И опять рекомендовалось налегать на поговорки.

— Значит, «там» не знают, — опечаленно сказала Ляся. — Что же нам делать?

— Вот теперь и я скажу: давай пробираться в Москву, — решительно заявил Кубышка. — Бросим тут и кукол и ширму — налегке двинемся.

— В Москву?.. — В памяти вспыхнул всеми своими огнями огромный, весь в золоте и красном бархате, зал. Даже в груди защекотало — так захотелось всё бросить и сейчас же, сию минуту пуститься в путь. — Вот какой ты у меня, папка, умный! Конечно, в Москву! Сегодня же, папка, да? Сейчас же, да?

— Да, чем скорей, тем лучше. Собирайся, доченька. Возьмем самое необходимое… Ох, к зиме дело идет, а у тебя даже пальтишка нет!.. Ну, денег у нас теперь достаточно, купим по дороге. Только бы из города выбраться…

Лицо девушки вдруг затуманилось.

— Подожди, папка, — сказала она, сдвигая, как всегда, когда ей приходила в голову новая мысль, свои милые бровки, — только как же оно получается? Мы, значит, убегаем и от «тех» и от «этих»?

— От «этих»? Что ты, доченька, не-ет!.. Да если б «эти» знали, они бы сами нам приказали бежать. Мы пошлем им записку с Васильком… Василек, снесешь, а?

— Снесу-у-у!.. — вдруг заревел мальчик; из глаз его светлыми горошинками покатились слезы.

— Василек, милый мой Василек! — бросилась обнимать его Ляся. — Не плачь! Ты же такой сильный, ты же такой храбрый! Ты ж, малый, что надо!.. Разве мужчины плачут?

— Да-а, вас там поубива-ают!..

— Я сам всех поубиваю! — подмигнул Васильку Кубышка. — У меня за пазухой бомба.

Но мальчик во всемогущество деда уже не верил: раз бежит, какая уж там бомба!

Записка была написана, самое необходимое в рюкзаки уложено, и, когда, прежде чем двинуться в путь, по старому обычаю присели. Ляся, о чем-то все время размышлявшая, сказала:

— Знаешь, папка, мы, кажется, глупость делаем. Если нас в обычных местах сегодня не увидят, то сразу догадаются и бросятся догонять. Давай сначала покажемся с куклами на базаре.

Кубышка, который и сам об этом с тревогой думал, тотчас ответил:

— Доченька, на свете была еще только одна женщина, равная тебе по уму, твоя мать! Бери скорей гармошку!..

Ляся не все договаривала. Она думала: если тот, кто написал записку, действительно что-то знает и хочет им добра, он попытается проверить, остались они или уехали. Он будет искать их по городу, и, может быть, ей удастся узнать, кто он и что им угрожает.

Пока шли к рынку, она еще и еще раз говорила:

— Только смотри, Василек, внимательней, у тебя такие зоркие глаза! Как узнаешь кого-нибудь, кто вчера на заводе был, толкни меня.

И Ляся почувствовала толчок, едва они начали на рынке представление.

— Вон, — показал Василек глазами, — рыжий. Он и вчера все время на нас смотрел.

— Да, я тоже заметила, — тихо сказала Ляся. — Василек, подойди к нему и шепни, чтоб он в три часа пришел в «Дубки».

Мальчик отошел, пошнырял в толпе и с безразличным видом остановился около худощавого юноши в потертой студенческой тужурке.

— Ну что? — спросила Ляся, когда Василек вернулся к ней.

— Сказал: «Приду».

— Ах, Василек, — шепнула Ляся, обдавая мальчика ласковым сиянием глаз, — ты ж действительно парень что надо. Я только одного такого знала — Артемку…

Артемка! Сколько раз слышал Василек от Ляси это имя! Оказывается, здесь, в этом самом городе, жил удивительный мальчишка. Он лучше всех сапожников умел пристрочить к сапогу латку, глубже всех нырял в море, а уж бычков ловил таких, каких теперь никто не ловит, — сладких, как мед! Главное ж, он был великим артистом. Он мог изобразить и базарную торговку рыбой Дондышку, и сына американского миллионера Джона. Сам черный великан Чемберс Пепс, знаменитый чемпион мира по борьбе, дружил с ним. И вот этот мальчишка сгинул. Сгинул, так и не сшив Лясе обещанных туфель, в каких и царевы дочки не ходят. Чего б только ни сделал Василек, чтоб хоть краешком глаза посмотреть на этого Артемку!

После двух представлений Кубышка направился с ширмой и сундучком в чайную «горло попарить», Ляся пошла к крестьянским возам, а Василек с другими ребятами полез по узенькой лестничке наверх, на дощатый пол, крутить карусель: самый опытный шпион не сразу бы сообразил, за кем увязаться.

Час спустя Ляся и Василек уже были за городом, в дубовой роще. В степной полосе южной России это было редкое место, где росли дубы столетнего возраста. Здесь, в стороне от городской пыли и копоти заводов, промышленники строили свои дачи, сюда, под густую листву деревьев-великанов, приходили справлять маевки рабочие. Но теперь, в осеннюю пору, в роще было безлюдно и так тихо, что слух улавливал даже слабый шорох, с каким ложились на землю пожелтевшие листья.

Девушка шла, опустив глаза к носочкам туфель, будто они только и интересовали ее. Зато Василек оглядывал каждый куст.

В стороне из-за могучего, в три обхвата, ствола высунулась студенческая, с голубым околышем, фуражка.

— Пришел! — шепнул Василек.

Ляся украдкой глянула по сторонам и направилась к каменной беседке, еще не совсем сбросившей с себя багряную листву дикого винограда. В беседке пусто; каменные диваны запушились уже тонким слоем мха; на цементном полу беспокойно движутся тени шелестящей листвы.

Василек остался снаружи, притаился меж кустов акации. В случае чего он каркнет вороной — недаром его обучал птичьему языку Кубышка, который умел перекликаться со всеми пернатыми. Но это не всё: за пазухой у Василька кухонный остро наточенный нож — и горе тому, кто хоть пальцем тронет Лясю! Пусть нет с ней Артемки, зато на страже стоит недремлющий Василек.

Пока Ляся в ожидании стояла посредине беседки, сердце ее билось часто и беспокойно. Но вот студент переступил порог, снял полинявшую на солнце фуражку, негромко сказал: «Здравствуйте!» — и девушка сразу успокоилась: таким он показался ей простым и домашним.

— Здравствуйте, — ответила она. Потом протянула руку и сердечно сказала: — Спасибо. Вы, наверно, очень хороший человек.

От этих слов студент так смутился, что его светлые глаза даже блеснули влагой.

— Что вы! Не-ет! Таких злодеев земля еще не рождала… — Он оглянулся и, понизив голос, спросил: — Как вы узнали, что записку написал я?

— Вы так пристально смотрели, будто хотели что-то сказать… И лицо у вас совсем… не злодейское. Так что же нам грозит? Какая опасность?

Студент помялся, но потом махнул рукой и сказал:

— Знаете что? Я вам все расскажу. Я уверен, что вы не предадите.

— Как странно, — озадаченно подняла на него глаза девушка, — вы уже второй, кто так говорит, совершенно не зная нас.

— Второй? А первый кто? — настороженно спросил студент.

— Этого я сказать не вправе, — ответила Ляся.

— Ах, извините, я не подумал! Но это только подтверждает, что вам должно всё доверять… Так вот, стою я как-то в толпе, смотрю вашего презанимательного «Петрушку», вдруг кто-то берет меня за локоть: «Алеша, ты?» Поворачиваюсь — Петька. Был у меня такой товарищ… То есть не товарищ, а так, в одном классе учились. Противный парень! Ябеда, трус, наглец… Его никто в гимназии не любил. Он даже гимназию не кончил, а из седьмого класса в юнкерское училище подался.

— Он толстый? — прервала рассказ Ляся.

— Толстый. А вы откуда знаете?

— Это он был с вами на кожзаводе?

— Он. Так вы его знаете?

— Нет, но я догадливая. В цирке я одно время даже выступала в сеансе отгадывания мыслей. Хотите, я расскажу, что было дальше?

— Интересно. Ну-ка, попробуйте.

— Он, наверно, подпоручик или даже поручик.

— Поручик.

— Во время войны служил в тылу.

— Да, в Самаре. Фронта он и не нюхал.

— Когда Юг захватили белые, поступил в контрразведку.

— Немыслимо! — поднял студент свои рыжие брови. — Послушайте, вы ясновидящая?

— Но это ж так понятно! Куда еще может поступить ябеда, трус и наглец? К тому же, наверно, и сын богача?

— Да, отец его рыбопромышленник.

— Вот видите! А дальше так: он заметил, что наше представление не совсем обыкновенное, что Петрушка белых высмеивает, и стал следить за нами. Он переоделся в штатское и пришел на завод. Там он посмотрел нашу сказку и решил, что нас надо немедленно убрать.

— Вот в этом я не совсем уверен. То есть не уверен, что немедленно. Видите, когда шла ваша сказка, он все время делал карандашом на манжете какие-то пометки. И вдруг радостно засмеялся. Слышите, радостно? Я спросил: «Чего ты?» А он мне: «Даю голову на отсечение, что кукольники подкуплены большевиками!» И опять засмеялся.

Ляся задумалась. Студент не спускал глаз с ее лица: брови ее то сходились, то опять расходились.

— Да, — сказала она наконец, — нас могут арестовать и сегодняшней ночью, но могут еще и долго не трогать. Правильно?

— Правильно, — кивнул студент. — Они будут следить за вами, чтобы обнаружить других. Но я боюсь за вас, Ляся, еще и по другой причине…

— Откуда вы знаете мое имя? — вскинула девушка голову.

И лицо студента залила краска.

— Я… мне… — замялся он. — Ну, считайте, что мне очень нравится ваше искусство… Я ведь сам играл на сцене. Поэтому я так часто ротозейничал в толпе. И, конечно, не раз слышал, как вас старик называл по имени… Вот… Он вытер лоб платком. — Фу, даже взмок весь!

— Так по какой же другой причине? — спросила Ляся помолчав.

— Видите, я должен буквально повторить то, что он сказал вчера, хоть это и резанет ваш слух. Он спросил: «Как тебе нравится эта девочка?» Я ответил, что вы напоминаете мне Психею Кановы. «Ах, вот как! — засмеялся он. — То-то я вижу, что ты ходишь за ними, как привязанный. Но будь уверен, что первым буду я».

— Мерзавец! — вырвалось у девушки.

— Вот тогда-то я и написал вам записку.

Ляся опять задумалась.

— Как же нам быть? Если мы опять… — Она не договорила: издали донеслось карканье вороны. Ляся вскочила со скамьи: — Уходите! Не надо, чтобы вас со мной видели.

— Ляся… — у студента дрогнули губы, — повидайтесь со мной еще раз, если задержитесь в городе!

— Хорошо, — просто ответила девушка. — Мы увидимся здесь завтра в это же время.