Звезда волхвов

Ожидая отца Нектария, владыка Валерий поливал рослый фикус с огненной вспышкой бутона на верхушке.

Комнатные цветы были его слабостью еще со времен семинарской юности, за что его когда-то и прозвали «садовником». Ожидая настоятеля, он привычно возился с цветами. Владыка был спокоен и даже весел. Ближе к вечеру он провел молебен о схождении вод, и вскоре Досифеева скрыня ожила и наполнилась влагой. Отец Нектарий был прав в своих догадках о тайном шлюзе под решеткой. Во время молебствия Тит спустился в подземелье и привел в действие шлюз и рычаг, возвращающий воду. Но любое чудо нуждается в строгой дозировке: «Дайте слепому глаза, и он тотчас же попросит бровей. Стоит приоткрыть завесу тайны, и толпа сорвет весь полог. Если вода вновь исчезнет и опять появится после молебна, это может войти в привычку, а привычка убивает чудо!» — рассуждая о природе чудесного, владыка едва не залил фикус.

Настоятель Нектарий вошел со всегдашним легким поклоном, не поднимая скорбных глаз, словно стыдясь смотреть в лицо владыки. Да и сам владыка вовремя отвернулся к цветам. Чувствуя непривычное смущение, он медлил начать трудный для обоих разговор.

Нектарий даже покашлял укоризненно, поторапливая владыку: в монастырском распорядке время ценится дорого.

— Ваше Высокопреподобие, мне нужен ключ от дарохранительницы, — сказал владыка Валерий с непривычной мягкостью. — Я первым хочу осмотреть завещание…

После обретения мощей Досифея запечатанный ларец с его завещанием хранился в алтаре, внутри старинной серебряной дарохранительницы. В древности этот сосуд называли Сионом. Дарохранительница была изваяна в виде модели Иерусалимского храма. Она запиралась на ключ и опечатывалась большой монастырской печатью. И ключи, и печати хранились в покоях настоятеля.

До сих пор взаимные отношения владыки и отца Нектария регламентировались строгой дисциплиной и местом каждого в церковной иерархии. Но после находки в подземельях многое изменилось. Поэтому владыка был готов не только к возражениям и увещеваниям со стороны настоятеля, но и к прямому неповиновению, и заранее называл возмущение отца Нектария «бабьей истерикой». Но отец Нектарий молчал.

— Я обязан проверить сохранность завещания до того, как в монастырь съедутся важные персоны и пресса, — вкрадчиво продолжил владыка.

В настоятельском покое было тихо. Владыке Валерию даже показалось, что он один в комнате, лишь зудела и с лету бросалась на стекло большая сизая муха. Отец Нектарий молчал, и это молчание было его единственным сопротивлением перед неизбежностью. Он сознавал свою обреченность под напором епископа, но все еще продолжал безмолвную борьбу.

— Помогите мне, отец Нектарий, ведь вы здесь хозяин! — Этим льстивым возгласом владыка Валерий перекладывал на него всю тяжесть грядущей лжи.

На щеках отца Нектария стыли слюдяные полоски — следы скатившихся слез. С некоторых пор слезы заменяли ему молитвы. Они приходили сами в минуту всякого душевного волнения. За эти праведные слезы отца Нектария особенно любила паства. Надо быть практически святым, чтобы прослыть среди людей хотя бы праведником, и отец Нектарий уже почти приблизился к этой заповедной для всякого христианина черте. Всю жизнь исповедуя смирение, в эту минуту отец Нектарий смертельно скорбел, сознавая насилие над истиной. Он решительно покачал головой и перекрестился.

— Ключ! Мне нужен ключ, — напомнил владыка Валерий.

— Не делайте этого! — обреченно попросил отец Нектарий. — Вы можете повредить завещание.

— Дело не в завещании. Неужели не ясно, что труп в монастырском подземелье и исчезновение воды в роднике — нити единого заговора! Вчера мы были безоружны перед нашим тайным врагом, но сегодня мы обязаны опередить его. Вы представляете, чем мы рискуем? Нет, вы не представляете… Я в конце концов могу и приказать, но пока только прошу…

И настоятель сдался. Он провел владыку в свой кабинет, открыл сейф и достал из опечатанного конверта старинный серебряный ключ. Со стороны можно было подумать, что он все еще раздумывает, передавать ли его владыке, но владыка Валерий решительно вынул ключ из ладони отца Нектария и в одиночестве направился в Покровский собор. Из алтаря владыка собственноручно вынес тяжелый Сион и вернулся в покои настоятеля. Водрузив Сион на стол, он аккуратно срезал печати и вынул узкий длинный ларец, похожий на пенал. Сверху он был залит толстым слоем воска, чтобы сберечь его содержимое от сырости. В ларце лежали несколько темных от времени рукописных листов и кожаный свиток. Для начала Владыка достал листы и поднес к свету. Это было широко известное «Сказание о преподобном Досифее».

— Вот видите, отче, ничего страшного не случилось…

Иссохшая бумага зашелестела в руках владыки.

— «…И по сему бывшу бездождию великому, — читал владыка Валерий, — в окрестных местах три лета, не токмо же источником, но и рекам иссякнути от бездождия. И абие помолися святый и потрясеся место сие и соиде родии на источник воды неисчерпаемый и до днесь. И все приходящии людие приимаху от него воду на потребу себе…» Родии? Что такое родии? — прервал чтение владыка.

— Родией в древности звалась молния, — пояснил отец Нектарий. — Я и не знал, что слово «родник» связано с «молнией», а значит и с языческим Родом. Так вот откуда пошло название Громовый ключ! Этого нет в тексте основного сказания.

— Нет и не надо. Для нас главное, что Святой Досифей совершил заклинание влаги, подобно Моисею в пустыне, и спас этот край от засухи.

— Велика вера, что растворяет кладези, — вздохнул отец Нектарий. — Сие чудо нам в укорение. Иссякла вера, иссяк и источник.

— Ничто не иссякло… — Владыка отложил Сказание. — Уныние, ваше Высокопреподобие, есть тяжкий грех. Нам доверено вести корабль церковный в жестоком море ересей, безверия и откровенного богоборчества. И осаждают нас со всех сторон, и норовят вырвать кормило, и много мужества нужно, чтобы следовать заветам святых отцов наших…

Владыка Валерий вещал вдохновенно, виртуозно плел словесное кружево, пересыпая свои рапсодии перлами и самоцветами.

— Великий глад духовный точит Русь, оттого и потянулись люди к вере. Новые храмы открываются, старые обители оживают. Тут тебе, отец Нектарий, — непочатое поле, трудись, Пахарь Божий, сей семена веры, — в приватном разговоре владыка частенько переходил на «ты», — и народ тебя любит за слезы твои о малых сих. Да и обитель твоя на хорошем счету. Чистым сердцем и детской душой веруй и радуйся!

— Еще не пришло время радоваться, — ответил отец Нектарий. — Не видать пока великих побед на поле нашей брани. Сдаем мы свои рубежи. В приходах — склоки да бабьи сплетни, в монастырях среди монахов — лень и плоти угождение. Пастыри людей удержать не могут. Вот интеллигенция сразу после перестройки в церкви потянулась, а потом так же скопом и отхлынула.

— Что поделаешь? Не наша в том вина. Расеюшка — страна обрядная, и глубокой христианской веры в ней никогда не было. Ты об интеллигенции не плачь. Эта Саломея студодейная перед каждым новым Иродом плясать готова, как девка блудная, что по всем дворам подолом метет. Что ни день, то у нее новая игрушка: то буддизм, то йога, а веры вовсе никакой нет. А вера, батюшка, это потерянная при дороге золотая драхма. Без труда и послушания ее не отыскать. А послушание этой публике ох как не любо!

Будь доволен, что ушли. С умниками ты еще горя хлебнешь. Во всем тайное знание ищут. Кощуны еллинские и басни жидовские откуда-то откопали. Апокрифы всякие и отреченные книги неведомо откель достают, а простого послушания у батюшки нести не хотят. Пришла тут ко мне одна раба Божья: «Когда, говорит, женская лавра у нас откроется?»

«Откуда, ты, сосуд скудельный, о том узнала, али надоумил кто?»

«Читала я, ваше преосвященство, предсказание Преподобного прозорливца Серафима Саровского о том, что обязательно будет на Руси женская лавра».

Указал я той читательнице для начала в храме пол помыть, так она обиделась. Против этой публики надо нещаднее бороться, чем против блудников, ибо блудодействуют они разумом. Горе тому, кто соблазнит хотя бы одного из малых сих. А соблазн вот он, пожалуйста… Лавра женская! Это для мокрохвостых-то?

— Но ведь пророчество действительно существует. С этим-то как?

— А вот как. Пророчество пророчеству рознь. Одно можно в рамку на стену, а другое под сукно, до лучших времен. «Жена церкви да не учит!» — говорили святые отцы.

— Но ведь у ранних христиан и женщины служили диаконессами. И первый священнический чин для женщин был заведен.

— От баб зла много. Меня тут журналисты пытали: «Почему пребывание в браке церковь называет святым?» Что им ответить? «Потому что в браке насчитывается много мучеников»? Я им, конечно, сказал, что «честен брак и ложе не скверно», но увольте меня от этих дамочек, в них, как говорится, и Фрейд ногу сломит.

— Да… Сказано старцами, что в конце времен «в церкви будет, как в миру. А в миру, как в аду…» — обронил отец Нектарий.

— Хватит воздыхать, ваше Высокопреподобие, позови-ка лучше Тита, пусть поставит нам самогрей да в пекарню сбегает за свежим калачом.

Отец Нектарий пошел за Титом, а владыка Валерий снова погрузился в чтение Жития.

— Выходит, монастырь стоит на месте языческой кумирни! Здесь сказано о каких-то пещерах, — воскликнул владыка, едва отец Нектарий снова появился в дверях.

— Да, язычники были изгнаны отсюда довольно поздно, и на месте «высоком и красовидном» поселился Досифей. Говорят, что где-то в пещерах Велесова холма мифический разбойник Вольга, от него же и происходит название Волыжин лес, спрятал клад. Как это водится у разбойников, место он позабыл, и река с тех пор зовется Забыть. Река Забыть через систему рек и Нижний Волок соединяет Новгородский север и Киевский юг. Во времена язычества здесь было нечто вроде святилища. Возможно, сюда свозились сокровища. Их даже некоторое время находили в пещерах Велесова холма — оружие, серебряную посуду, украшения. Позднее эти схроны приписали Стеньке Разину. Поговаривали, что он избежал казни и тайно свез сюда свои жигулевские клады. Кстати, этот атаман до последней минуты остался жестоким и нераскаянным язычником, мало того, что он сбросил с крепостной стены самарского архиерея, он даже собственноручно проводил «венчания под деревом» своих казаков. Языческие сокровища внутри гор — не новость. Даже в Сказании об основании Киево-Печерской лавры сказано о Варяжской пещере, полной всяческих богатств. Похоже, язычники вовсе не жаждали лично обладать драгоценными предметами. Они сносили их в пещеры, и тем самым доставляли в Ирий, к предкам, и каждое новое поколение воинов было обязано добывать себе новую славу, она ценилась превыше золота.

— Похоже, и здесь речь идет о некоем кладе… «Злата же и серебра же тамо бесчисленно множество, и лалы и цаты…» — прочитал владыка Валерий.

— Вполне возможно. К тому же наш монастырский холм в народе зовется Велесовым, — напомнил настоятель.

— Скотий бог! — усмехнулся владыка Валерий.

— Не только… Велес, или Волос, был покровителем искусств, обрядового пения и богатства. Его истуканы стояли в Ростове и Новгороде Славянском, в Киеве, внизу на Подоле, и в других торговых городах. Где-то на севере было даже тайное Велесово святилище, но волхвы сумели скрыть его истинное месторасположение. «Рогатому богу» поклонялись и кельтские друиды. Его тайные жрецы все еще кладут ему требы и справляют свои обряды в уединенных местах Бретани. Культ Велеса продержался несколько веков после крещения Руси. Его тайными жрецами оставались скоморохи, недаром они водили с собой ученых медведей. Этот зверь в древности был посвящен Велесу.

— При Досифее тоже жил ручной медведь, — осторожно заметил владыка.

— Многие русские пустынники привечали этого зверя: и Сергий Радонежский, и Серафим Саровский. Удивительно другое: в Сказании написано, что отшельник Досифей «видом был невелик, яко отрочь. Голосом медвян и усладчив…» До самой смерти этот старец-ребенок не открывал лица под низко надвинутым куколем. «Почил же он тихо и мирно под дубом на закате солнца. И бысть ему в ту пору сто двадцать лет». Схоронили его местные крестьяне внутри дубовой колоды, в пещере, вырытой им перед кончиной. Впоследствии гроб оказался под алтарем собора и был заключен в каменный склеп…

— Ну да ладно, пора взяться и за завещание. — Владыка осторожно вынул свиток, писанный на тонко выделанной воловьей шкуре.

Кожаные «лестовки» долгое время были в ходу у старообрядцев. По ним вычитывали молитвы, на них писали духовные завещания, и этот «животный пергамент» был явным свидетельством неподдельной древности завещания Досифея.

Прочитав завещание до конца, владыка Валерий закрыл глаза, пальцы его тряслись.

— Что с вами, Ваше Преосвященство? Вам плохо? — всполошился отец Нектарий.

Пошатнувшись, владыка выронил лестовку на подставку с созвездием горящих свечей. Изъеденный временем пергамент скорчился, пошел скорым тлением.

— Боже Правый! — в отчаянии вскрикнул настоятель. Обжигая руки, он попытался выхватить из огня остатки свитка. Подрясник его задымился, и он все же сумел достать обгорелый лепесток, но в его ладонях пергамент хрустнул от внутреннего жара и рассыпался. На пальцах осталась шелковистая седая пыльца.

— Что вы наделали? Вы сожгли завещание! — Отец Нектарий протянул владыке обожженные ладони.

Держась за стены, владыка едва дошел до кресла.

— Это случайность, — болезненно морщась и растирая сердце, ответил он. — Внезапный приступ… Со мной это бывает. Но я все запомнил и смогу восстановить текст.

— Не всякий текст можно восстановить, и не всякий дано уничтожить… — покачал головой отец Нектарий.

Его всегдашние слезы иссякли. Он был похож на воеводу, готового бросить в бой свой последний полк.

— Выслушайте, владыка. История Свято-Покровской обители насчитывает семь почивших старцев-схимников, начиная со Святого Досифея. Все они были связны единой порукой, и, умирая, старец передавал следующему некий завет. Каждый из старцев сажал на склоне холма кедровое дерево в том месте, которое ему по молитве открывал Господь. Самый первый кедр посадил старец Досифей. Кедры живут тысячу лет, и этот кедр еще жив. Восьмой кедр должен высадить наш схимонах Феодор. В монастырской летописи сохранилось пророчество юродивого Никиты, что восьмой старец снимет печать с кладезя…

«Восьмой, восьмой», — владыка Валерий вспоминал церковную гематрию, науку священных чисел, в которой он был весьма сведущ. — «Восемь — число женское, число самой Богородицы, именно ее восьмиконечная звезда считается символом Руси. По церковному преданию, Мир и Творение переживают свой седьмой день, поэтому число „восемь“ имеет значение будущего века. Восьмиконечная звезда символизирует грядущее царствие Спасителя, Неопалимую Купину и звезду Волхвов, что вела персидских царей к колыбели Христа…»

Владыка не был романтиком, но все же и он верил в счастливые перемены и даже внезапное чудо, когда за седьмым днем недели наступит не новый понедельник (что есть лишь дурная бесконечность), а пробьет воистину новый восьмой день, и мир вступит в пору преображения.

— Так что схимник? — переспросил владыка.

— Старец ушел в затвор после бойни у Белого дома в девяносто третьем и с тех пор не покидает кельи.

— На его месте я поступил бы так же.

— Теперь отец Феодор просит найти молодой кедр!

— Всего-то… А дальше?

— Когда будет высажено последнее восьмое дерево, можно будет прочесть некий знак или слово, а может быть и имя. Наш садовник уже выбрал деревце.

— Это Богованя-то? Странная личность. Таким в монастыре не место, а ты его опекаешь.

— Богованя — здесь уже без малого шестьдесят лет… столько же, сколько и отец Феодор.

— За столько лет постриг принять не удосужился. Ну да ладно… Чего ты хочешь? Угрожаешь ты мне, что ли, этим знаком? С чего это ты вздумал читать мне энциклики? — нахмурился владыка.

Будучи в гневе, он привычно переходил на «ты».

— Госпожа Плотникова…

— Плотникова? При чем тут она?

— …Она получила ваше благословение на вырубку части леса по склону холма, как раз там, где высажены кедры.

— Этот участок нужен для постройки второй очереди завода. Средства от продажи воды пойдут на восстановление епархии, на помощь сиротам и беднякам!

— Владыка, если исчезнет хотя бы одно дерево, то заповедный знак не будет прочитан. Нужно срочно остановить деятельность Плотниковой на землях монастыря.

— Я подумаю над этим, — пообещал владыка.

Тит принес большой электрический самовар и блюдо с золотистыми калачами.

— Надобно подкрепиться, и в путь! — скомандовал владыка.

Отец Нектарий осторожно снял со стола Сион, намереваясь унести его в покои. Внутри серебряной шкатулки предательски звякнул металл.

— Вот как, мы еще не все достали? — Владыка вынул из ковчега большой кованый ключ. — Что это такое?

— Это ключ… От решетки в подвале, — обреченно прошептал отец Нектарий.

— Пусть пока хранится у меня. — Владыка посмотрел на часы. — Первый час ночи. Пора, батюшка, пора…

Поздней ночью владыка и настоятель в сопровождении Тита спустились в подземелье. Звук шагов многократно дробился под сводами подвала, и даже скрип песчинок под подошвами обрастал зычным эхом.

— У католиков есть храмы, где эхо играет по двенадцать раз, — заметил владыка.

— Похоже, к этим подвалам когда-то приложило руку братство каменотесов, — добавил отец Нектарий. — Работая в монастырском подземелье, мастер Брандт мог вызнать и тайну монастыря. Хорошо, если он был только лютеранином, а не масоном.

Тит светил мощным фонарем, и святые отцы быстро миновали коридоры, где уже были днем, и вскоре вышли к подземному кладбищу.

Тит отодвинул заслонку: ниша склепа была пуста.

Владыка Валерий пошатнулся. В ушах, не умолкая, бил колокол, в висках шумел кровяной прибой. Не веря своим глазам, владыка фонарем обшарил склеп и подземелье. Встав на четвереньки, Тит по-собачьи обнюхал пол и поднял светлую каплю с обрывком цепочки — серебряный амулет: рогатый ромбик о восьми концах. Этот же знак «рыбы» был нацарапан на стене рядом с решеткой.