Звезда волхвов

Едва сознание вернулось, Севергин оперся о стену и неловко сел. Ощупал голову: на пальцах осталось теплое, липкое. Удар пришелся вскользь по затылку и немного рассадил кожу. В висках гудело и потрескивало, как при легкой контузии. Подсвеченный циферблат часов показывал пятый час. Робкий свет сочился сквозь жерло лаза, оттуда веял свежий ветерок, и это настойчивое прохладное дуновение в конце концов и вернуло его к жизни. Кто нанес ему удар: случайный камень, вывалившийся из сгнившей крепи, или тот, кого он выслеживал в катакомбах? Кто оттащил его по штольне к выходу, до которого он бы нескоро добрался? Даже фонарик, выпавший из его рук в момент удара, теперь был аккуратно пристегнут к поясу. Потирая отбитый бок, Егор двинулся к выходу из пещер. С холма спустился к Забыти, умылся и привел себя в порядок.

Ранним утром он был в Сосенцах. Из вестибюля гостиницы позвонил Квиту.

— Борис, у меня ЧП на участке. Надо срочно встретиться.

— Докладывайте, лейтенант, — позевывая, отозвался Квит, — только покороче…

— Докладываю: прошлой ночью у киношников пропала молодая актриса. Я прошел по ее следам, пока в забор «Родника» не уперся. Охранники меня без предписания с частной территории вытурили, но я ночью туда вернулся и нашел лаз в пещеры. По всей видимости, девушка туда спускалась. Я полночи там пробродил и даже пытался преследовать какого-то «спелеолога», пока не получил камнем по башке, однако неизвестной силой был перенесен к выходу, — отрапортовал Севергин.

Квит долго молчал, видимо заново обретая себя на этой земле.

— Сутки — это еще не пропала. А нет тела — нет и дела. Может быть, она на экскурсии в пещерах?

— Хотелось бы верить, но в пещерах под монастырем кого-то отпевали этой ночью. Слушай, Борис, по-моему, это твое дело! Все, что связано с монастырем, теперь касается и Плотниковой, ты ведь ее разрабатываешь, если я тебя правильно понял?

— Ты понял меня правильно, но после вчерашнего мне хочется все это послать знаешь куда?

Похоже, Квит всю ночь снимал стресс после «операции на трассе».

— Ну ладно, жду тебя в баре, рядом с «Северяночкой», — наконец-то сдался Квит.

Гостиница «Северяночка» и ресторан при ней парадным крыльцом выходили на главную площадь.

Главная площадь любого города — это всегда поэма, изваянная в расчете на долговечность. Жители Сосенец не меняли любимых имен в угоду сиюминутным политическим предпочтениям. На главной площади, подняв к небу побеленную птицами длань, вековечно стоял бронзовый Ильич. Стратегический металл нагревался за долгий летний день, и поутру обильный холодный пот выдавал сакральную жизнь главного менгира. Неунывающий вождь и не собирался умирать, невзирая на все диагнозы, поставленные коммунизму.

Позади Ильича в густых черемуховых зарослях держала оборону местная голытьба — передовой отряд городской бедноты. Бронзовый кумир, кроме идеологического водительства, обещал им и будоражащий воображение запас стратегического металла. При нынешних ценах на цветной металл на каждого «ленинца» приходился вполне реальный капиталец. Не смея приступить к Ленину при свете дня, его потихоньку пилили ночами, таким сакраментальным образом причащаясь его бронзовой плоти. Эта же ватага оберегала Ленина от набегов конкурирующих фирм и поползновений местных демократов. Шпалера не раз грозился снести монумент, но каждый раз стихийный митинг на главной площади пресекал его намерения в самом зачатке.

В «Винном погребке», пустом и прокуренном, вяло шевелился заспанный бармен. В дальнем углу подвала заговорщицки шептались трое кавказцев. У стойки, спиной к столикам, переминалась девушка в коротком алом платье, местная прелестница, скрашивающая досуг приезжих. Показывая товар лицом, она оперлась локтями о стойку и выпятила гладкий лошадиный задок.

Севергин заметил, что кавказцы притихли, издали наблюдая за двумя «штатскими». Если винно-водочную торговлю в городке «пришельцы» монополизировали сразу и навсегда, с разрешения властей наводнив город и окрестности поддельным зельем, то право на торговлю наркотиками и «живым товаром» пришлось завоевывать в жестоких тайных войнах. Недовольство обиженных и обескураженных коренных жителей чужаки гасили дешевыми наркотиками и водкой. Наркотический и алкогольный геноцид оказался оружием весьма высокого приоритета. Его поражающие свойства и последствия от применения намного превосходили мощь обычных вооружений. Вскоре вся индустрия порока оказалось в руках предприимчивых «гостей». Сколько подобных «гостей» способен принять город без последствий для здоровья и благополучия коренных жителей, власти не успели подсчитать, у них и так было что подсчитывать и переводить в заграничные банки.

— О, местный «рашен экзотик?» Скоро ваш уездный городок выйдет на мировой уровень! — бодрился Квит, поглядывая на девушку, но мешки под глазами и синюшная бледность выдавали его угнетенное настроение.

Севергин кратко отчитался о своем визите к родоверам и поделился своими догадками.

— Говоришь, к язычникам заходила? — Квит алчно затянулся дымом. — А пропала когда? В ночь на двадцать второе… Так это же летнее солнцестояние! «Сик!» Как говорили древние римляне: «Внимание!» Слушай сюда! Первая версия: ритуальное убийство! Тоталитарная секта с сумасшедшим маньяком-гуру во главе провела кровавое жертвоприношение. Все неоязыческие вожаки — это экстремисты с уклоном в нацизм и сатанизм. Девчонка отказалась участвовать в их мерзком обряде, за что и поплатилась. Про девственность нынче толкуют только извращенцы, и этот двоеженец, как его там — Будимир, наверняка с отклонениями. Параллельно выдвигай следующую версию: «классика быта». Девица кому-нибудь насолила, перешла дорогу, отбила парня, и так без конца.

— Слушай, Борис, выручи. Это дело наверняка поручат мне, а у меня завтра последний экзамен. Прочеши подземелье с дежурным патрулем. Там на холме охрана «Родника» — сущие звери! Не забудь с их паханами согласовать.

— «Родник»… «Родник»… Меня уже предупредили: еще одна осечка, и я могу искать себе тихое место сторожа на замшелом кладбище. Ты был прав тогда, при нашей первой встрече: все, что связано с церковью, никогда не может быть расследовано до конца. Вспомни дело Александра Меня, смерть двух монахов из Оптиной Пустыни или убиение отшельника в Карелии. Средство убийства везде одно и то же — топор. А вспомни пожар в доме тверского священника! Попов убивают, начинается следствие, и наши ищейки натыкаются на такое, что, поджав хвост, бегут под лавку. Я все понимаю: «Нельзя играть на чувствах верующих людей. Церковь — залог политической стабильности». Но какой ценой?

— Покров Изиды? — припомнил Севергин. — Кто хоть раз заглянул под него, уже никогда не улыбался.

— А знаешь, я, пожалуй, займусь этим делом, — внезапно сказал Квит. — Подземку под монастырем прочешем насквозь, но тайно, не поднимая шума. Нарисуй план, со всеми ходами и выходами. Но если мы, паче чаяний, что-нибудь найдем, то у нас первых будут крупные неприятности. В грядущие торжества такие бабки вбуханы, что любой скандал будет дорого, слишком дорого стоить!

— Не дрейфь, Борис! Я готов форсировать обстоятельства!

Квит тер ладонями осунувшееся лицо.

— Каким образом?

— Часов через шесть я буду в Москве, — напирал Севергин. — Это если гнать под сто. С киношниками я уже поработал, у меня есть адрес этой Ивлевой и ее домашний телефон. Опрошу ее знакомых и родственников, и уже послезавтра я снова здесь!

Привлеченная разговором, девушка подошла ближе и, с ходу не признав в утренних гостях ментов, уперла в бедро кулачок и спросила у Квита сигарету.

— Ну, наконец-то, — невесело осклабился Квит. — А то я уже начал скучать в этой ссылке, как Меньшиков в Березове. А как насчет скидки? У вас по утрам тарифы снижают? Егор, проснись…

Севергин осоловело смотрел за плечо Квита, потом резко встал, бросил на стол деньги за неначатый кофе и, едва не сбив плечом дверь, вышел из зала.

Да, трудно было признать в этой измятой «ночной бабочке» его первую, неопытно-страстную любовь. Они встречались в темных задичалых оврагах, где в полдень прятались от солнца маслянистые гадюки, а по ночам загорались блудные свечки, и что-то покряхтывало и постанывало в глубине чащи, словно играли свои свадьбы лешие. Там на немятом травяном ковре он кормил ее из губ первой земляникой. Осенью Егор ушел в армию. Зинка, как водится, поклялась ждать и хранить верность, но почти сразу из деревни уехала и писать перестала.

Постукивая каблучками, девушка обогнала Егора уже на высокой лестнице, ведущей из подвала на сизый утренний свет. Встала, загородив дорогу, скалясь в невеселой улыбке. Ночная косметика расплавилась и блестела, как клоунская маска.

— Вот и свиделись, чего бегаешь-то? Небось, не съем.

— Уйди с дороги, Зина, — сквозь судорогу проскрипел Егор.

— Не рад? — Девушка силилась улыбнуться. — А вот я рада… Да… рада…

Зина говорила нарочито медленно, с провисающими паузами, и мутные глаза плавали, как лодки в водополье. Под ресницами черными солнцами зияли расширенные зрачки. Видимо, перед тем как пустить на промысел, ее авансом накачали алкоголем.

Севергин оттеснил ее к стене, освобождая выход. Не удержавшись на высоких каблучках, Зина качнулась и осела на ступени.

— Слушай, дорогой, ты мою девушку обидел! — возмутился кавказец, внезапно возникший на пороге бара. Судя по всему, Зинкин сутенер принял его за приезжего и теперь караулил добычу на выходе из подвала, заранее выбравшись через черный ход. Севергин резко выбросил руку с удостоверением.

Тот не успел посторониться и, сбитый литым плечом Севергина, оступился и загрохотал по ступеням.

Меряя шагами безлюдную утреннюю площадь, Севергин шел к машине. Со спины на него налетели двое, те самые, из бара, явно намереваясь отомстить за земляка.

— Пойдем, поговорим! — наперебой завелись «гости», уже давно державшие себя в Сосенцах с наглой уверенностью хозяев.

— Мне с вами разговаривать не о чем. Но и здесь паршиво оставаться.

— Плати за девушка! — требовали кавказцы.

Очухавшийся сутенер попытался остановить разгорающуюся драку, предвидя, что с милиционером шутки плохи. Цокая языком, он уговаривал взбешенного Севергина и оскаленных соплеменников:

— Не надо ссориться. Мы все россияне… Ц-ц-ц… У нас один город… Одни права у нас… Кто-то у нас горячий, кто-то — тыхий… Кто-то у нас, ц-ц-ц, бандыт, кто-то пашет…

Зина молча оттаскивала хозяина от Севергина. Эта свара со стороны казалась страшной свадьбой, с пьяными от злобы черными «дружками», белым от ненависти женихом и украденной, подпоенной и оскверненной невестой. Севергина ударили в грудь, он резко отмахнулся, саданул нападавшего куда попало и дал увесистого пинка «хозяину» Зинки.

Из-за бронзового Ильича выглянули несколько безработных граждан, отдыхавших в кустах за постаментом.

— Бей «гостей», спасай Россию! — завопил испитой мужичонка в майке-тельняшке, потрясая пустой бутылкой, зажатой в синюшной длани. — Ну, воронье, держись!

Он рассадил о постамент стеклянный пузырь. В утренних лучах заиграла «розочка».

— Я те рожу растворожу, щеку на щеку помножу!..

— Эй, кодляк, вылезай! Наших бьют! — вопили его подголоски.

Из-за памятника Ленина уже поднималась отоспавшаяся ватага, настоящая разинская «сарынь». Народные мстители брали заварушку в кольцо. Кто-то перевернул тележку с фруктами и сбил с ног спешащего на работу рыночника. Золотые миражи субтропиков, подпрыгивая, катились по площади вниз. Брызнули из-под подошв зерна граната, пряный чужеземный аромат разлился по площади, а со стороны рынка уже бежали приземистые, большеголовые, похожие как родные братья «гости», вооруженные чем попало. Квит, стоя в дверях винного погребка, накручивал мобильник, вызывая наряд милиции. «Морячок», взобравшись на постамент и обняв одной рукой бронзовое тулово вождя Третьего Интернационала, красочной речью воодушевлял соратников, не забыв привычно помянуть матушку своих супротивников. Услышав заветное «петушиное» слово, кавказцы взвились давно сдерживаемой ненавистью. Еще миг, и полыхнет драка, и грозди гнева кровавым вином выльются на мостовую. Так с недавних пор начиналась махаловка в небольших русских городках, быстро перераставшая в бунт, «бессмысленный и беспощадный», с кровной местью, с доисторическим «пещерным» побоищем и градом камней, с матом и треском омоновских щитов, с неповоротливыми, как у попавшего в ловушку мамонта, телодвижениями местной власти.

— Разойдись! — гаркнул Севергин, но его голос потонул в гвалте перебранки.

Звонкий перестук копыт и разбойничий посвист остановил натиск исконных хозяев площади и яростное сопротивление ее «гостей». Из утреннего тумана грудью вперед вылетел белый рысак и встал на дыбки. На жеребце, вздернув поводья, восседал Стенька Разин. С гиканьем и свистом налетел он на оторопелых «гостей», и ногой, обутой в красный сапог с позументом, оттеснил их с площади. Зачинщики драки спешно ретировались в погребок, рыночники потянулись к палаткам.

— Геть, басурманы! Прочь с Руси Великой!

Атаман подхватил с земли Зину и посадил ее в седло. Ее красное платье, слившись с алым кунтушом атамана, полыхнуло, как знамя борьбы над мятежным полком.

— Испужалась, лапушка, не боись меня! Не обижу… — Он крепче прижал к себе девушку и обратился к голытьбе:

— За мной, братва! Всех вас есаулами поставлю! Ужо погуляем, ужо потешимся. Оглянитесь, други милые: три дороженьки перед нами — одна в кабак, в царское кружало, вторая в кабалу к новым боярам, но есть и третья — воля вольная, молодецкая! Бают дьяки на Руси, что Стенька тать и разбойник, да как окромя разбоя правду ныне сыскать? А и взял я в рученьки палашик, да и вышел на большую Волгу, где купцы тороватые богатства на струги мечут, где нехристи городами володеют. Сколь кладов попрятал, то позабыл. Сколь беднякам раздал, того не считал. Сколь душ сгубил, тех Бог сочтет… Только пробил наш час! Вставай, подымайся, Русь! А и перво-наперво соберем мы круг: вече народное! Отвечайте, любо ли вам?

— Любо! Любо! Говори, атаман! Мы твое вече! — кричали обитатели ленинского сквера. — Веди нас на Шанхай, на Турцию веди!

Голытьба строилась походным порядком. Разбуженные шумом сосенчане были уверены, что проходит репетиция исторических торжеств и Дня города. Подъехавший дежурный наряд милиции не стал препятствовать костюмированному представлению, очарованный добротностью разинского обмундирования и выездкой роскошного жеребца.

Севергин поспешно уехал с площади. Его ждали путь длиной в полтысячи километров, последний экзамен и работа следователя.