Звездные ночи

Ночь сто семьдесят первая

Ближе к обеду туман частью рассеялся, частью навис над долиной, превратившись в мглистую пелену, летать все равно нельзя.

С Лейлой мы наговорились вволю. После ее рассказов о боевой жизни полка мне хотелось кричать на всю станицу: «Я должна летать! Должна!» Но я молчала, утешая себя надеждой, что не сегодня — завтра мое желание сбудется.

Вечером меня назначили дежурной по аэродрому.

Как назло снова сгустился туман. Вижу — по дороге навстречу мне медленно движется автомашина: фары вспыхнули и погасли. Показалось подозрительно. Может быть, патруль ее не заметил?

— Стой! — кричу во весь голос.

Машина продолжает ползти. Тогда, вынув из кобуры пистолет, стреляю вверх.

Машина останавливается. Шофер, молодой парнишка, высовывается из кабины, испуганно смотрит на меня.

— Куда? Документы.

Вместо ответа шофер спрашивает:

— Ассиновская?

Призвать его к порядку я не успела, из кузова раздались женские голоса:

— Кто это?

— Свои!

Один голос кажется знакомым. Подхожу, свечу фонариком… Нина Распопова со своим штурманом Ларисой Радчиковой! У Нины под шлемом белеет полоска бинта.

— Сыртланова! — кричу я. — Дежурная! — И разряжаю в воздух всю обойму. Просто ошалела от радости.

Через несколько минут примчались девушки. Началось столпотворение…

Распопова повторила то, что рассказала Лейла. Но у самой воды она выровняла самолет, и он, пролетев немного, ткнулся на ничейную полосу. Девушек спасли наши кавалеристы, доставили их в госпиталь.

— А где Вера Белик? — спросила вдруг Нина. — Зовите ее! Мы ей письмо от жениха привезли, пусть попляшет!

Неловкую паузу прервала Лейла:

— Она и Макарыч на новом аэродроме. Дай-ка письмо, я полечу к ним, передам.

Посыпались вопросы:

— Что за жених?

— Он в госпитале?

— Вера получает письма только от родных, почему он не писал раньше?

— Кавалерист? Значит, прискачет на белом коне!

И предположения:

— Самозванец какой-нибудь.

— Увидел портрет в газете, влюбился.

Распопова подняла руку.

— Все расскажу. Слушайте как все было. Лежим мы с Ларисой в палате и тихо между собой разговариваем. Вдруг слышим могучий голос: «Вера Белик не здесь?» Ничего не понимаем. Кричим: «Кто ее спрашивает?» Наконец он входит. Борода, как лопата, — во!

Девушки прыснули.

— Ой, как страшно!

— Дедушка, что ли, он?

— А борода не синяя?

— Ничего страшного, — успокоительным тоном сказала Нина. — Симпатичный молодой парень, борода черная, джигит. Он из Керчи, как и Вера, жили на одной улице…

«Соседский парень», — мелькнуло у меня в голове. Глянула на Лейлу, она понимающе улыбнулась, по ее лицу словно прошла тень. Да, почти у каждой из нас был свой довоенный «соседский парень».

— Работает механиком в ПАРМе[1], — продолжала Нина. — Прибыл осмотреть самолет командира кавалерийского корпуса. Знал, что Вера в одном из женских авиаполков, услышал, что в госпиталь доставили двух летчиц, и примчался. Мы ему сказали: хочешь получить нашу Верочку, пожалуйста, мы не возражаем, но готовь калым. В качестве задатка потребовали «По-2» для эскадрильи.

Мы шумно похвалили девушек за находчивость и практичность. И все же Распопова уловила скрытую тревогу в наших глазах.

— Девочки, а с Верой и Макарычем ничего не случилось? Вы что-то скрываете.

— Улетели искать площадку, — за всех ответила Лейла. — Немножко беспокоимся.

С минуту все помолчали, потом разошлись.

Мне невольно подумалось: с чем только не встретишься на фронте. Произошло почти невероятное: Озеркова и Каширина прошли сквозь вражескую танковую армию, вернулись в полк. Еще две девушки, которые, можно сказать, погибли на глазах, воскресли: вернулись в полк! Радость неописуемая. И тут же новая загадка: что с экипажем, который только что кружил над родным аэродромом? Никакого обстрела — тишина. Лишь туман. Но он страшнее вражеских зенитных батарей. Нахлынула боль невозвратимых утрат, неутихающая тревога за родных людей, за любимых, за всю страну. Может ли все это выдержать человеческое сердце?..