10 мифов о России

Миф шестой. О СТРАДАЮЩЕМ РУССКОМ МУЖИКЕ, КОРМИВШЕМ ЕВРОПУ.

Два года тому назад в Интернете довелось мне участвовать в небольшой дискуссии, посвященной отношению к памяти предков и знанию собственной семейной истории. Один из моих собеседников, молодой и талантливый врач, в запале спора высказался следующим образом: «А у нас так много сведений о своей родне? Кроме бывших? Или, может, крепостные имели фамилии? Или звались по отчеству? Или чем-то их жизнь отличалась поколение от поколения? У моих точно нет. Дорыть могу (не везде) до пяти поколений назад. Упираюсь В КРЕСТЬЯНСТВО. Дальше копать не имеет смысла и малореально. Кто и где какой клочок пахал. Абсолютно беспросветное многовековое прозябание. Продолжительность жизни была такой, что дети часто не помнили своих дедов! Про письменные источники говорить не приходится, остается только рыдать. А вот сведения о своих дедах-прадедах я сохраню и передам детям — люди были более чем достойные».

Я привожу эту цитату как пример того, что нынешний российский обыватель думает о своих крестьянских предках. Да, почтенный читатель, крестьяне, которые составляли большинство жителей России до революции (согласно данным переписи 1897 года, к крестьянскому сословию относилось 77,7% населения страны), являются предками большинства граждан современной России. Социальные катаклизмы XX века затронули не только историческую память народа как единого целого, но и семейную память. Около 15% наших сограждан знают своих предков не более чем на три поколения — с 30-х годов XX века. Не знают и, увы, не очень-то и хотят знать. Потому, что представление о крестьянине было весьма далекое от реальности. Советская историография формировала образ крестьянина как вечно страдающего от тяжелой работы и жизненных условий человека, не имеющего надежд на будущее, лишенного в жизни элементарных удобств и не отягощенного знанием культуры. На страницах советских книг крестьяне выступают многотерпеливой страдающей массой, которой только советская власть дала освобождение.

Причиной формирования такого мифа стало двойственное отношение к крестьянству со стороны советской власти после революции. С одной стороны, «трудовое крестьянство» рассматривалось как революционный класс (да и власть именовалась рабоче-крестьянской), с другой — сам образ жизни крестьянства, сословия, в наибольшей степени пропитанного традиционными ценностями, вызывал опасения у большевиков. Старому русскому крестьянству не было места в новом социалистическом обществе. Стремление преобразовать крестьянство в новое, колхозное, и стало одной из причин страшного социального эксперимента под названием «коллективизация».

Тотальное наступление на крестьянство началось с того, что состоявшийся 10-17 ноября 1929 года Пленум ЦК ВКП(б) принял решение о переходе к политике «ликвидации кулачества как класса на основе сплошной коллективизации». Конкретные механизмы реализации этого решения выработала созданная 5 декабря того же года комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) по председательством наркома земледелия Я.А. Яковлева (Эпштейна).

Комиссия выработала следующие рекомендации:

«Во-первых, проводить в районах сплошной коллективизации на основе постановлений сельских сходов и местных съездов Советов экспроприацию всех средств производства раскулаченных крестьянских хозяйств и их передачу в неделимый фонд колхозов.

Во-вторых, высылать и выселять по постановлению сельских сходов и сельсоветов тех крестьян, которые будут оказывать активное сопротивление установлению новых порядков.

В-третьих, включать в состав колхозов как рабочую силу и без предоставления избирательного права тех раскулаченных крестьян, которые согласны подчиниться и добровольно исполнять обязанности членов колхоза»[106].

В этом постановлении сразу же обращает на себя внимание превалирование идеологических критериев над экономическими. Репрессиям должны были подвергнуться не только кулаки, но и все, кто оказывал сопротивление установлению новых порядков. Между тем для «сознательных» кулаков, готовых содействовать коллективизации, оставалась возможность выполнять обязанности членов колхоза без права голоса.

Другой важный аспект — это то, что коллективизация в партийном документе выступает лишь средством борьбы с кулаками, которые по количеству производимого ими товарного зерна в 1926-1927 годах более чем в три раза превышали колхозы. То есть коллективизация на первых порах должна была привести к снижению количества товарного зерна и сельхозпродукции в стране.

Для осуществления программы коллективизации на село были направлены значительные силы партийных кадров городов. После XV съезда партии на временную и постоянную работу в деревню было направлено 11 тыс. партработников. После ноябрьского пленума 1929 года в деревню было командировано еще 27 тыс. партийцев (их называли «25- тысячники»), которым предстояло стать председателями новообразованных колхозов. В течение 1930 года в сельскую местность сроком на несколько месяцев было направлено около 180 тыс. городских коммунистов и «сознательных рабочих»[107].

Примечательно, что начали свою деятельность адепты колхозного строя даже не с раскулачиваний, а с борьбы против религии. Как отмечает современный коммунистический историк,«они видели в религиозности крестьян проявление диких суеверий и старались направить верующих на «путь истинный», закрывая церкви, мечети или иные помещения религиозного культа. Чтобы доказать нелепость религии, командированные горожане нередко издевались над верой людей, снимая кресты с церквей или совершая иные кощунства»[108].

Коллективизация крестьянства являлась обязательным условием строительства нового общества. Не случайно в постановлении VII съезда Советов СССР, которое послужило основанием для разработки новой Конституции, подчеркивалось: «Коллективизированное более чем на 75% крестьянство превратилось в многомиллионную организованную массу»[109]. Сталин называл эту «организованную массу» «совершенно новым крестьянством», принципиально отличным по своей мотивации и по своему положению от прежнего.

Чтобы стереть саму память о том, каким был русский крестьянин, и был запущен миф о «бесконечном прозябании и страдании», мол, и не было у него никакой истории, а если и была, то только та, что сочиняли революционно настроенные пииты вроде Некрасова. В наше время этот миф не спешит умирать. Более того, он расширяется. Иные публицисты вспоминают о крепостном прошлом русского крестьянина, пишут о рабском прошлом большинства россиян и делают отсюда выводы чуть не об ущербности русской нации, которой надо отрешиться от своего прошлого и начать все с нуля....

Каким же на самом деле было русское крестьянство? В чем заключалась сущность «земельного вопроса» в начале XX века? Правда ли, что русский мужик кормил Европу? Попробуем разобраться.

Для начала нам необходимо будет совершить экскурс в прошлое, весьма далекое от рассматриваемой эпохи. Только так мы сможем понять, откуда взялись основные проблемы русской деревни в начале XX века и как они воспринимались самим крестьянством.

Поиски истоков уводят нас в XV век — время, когда князья из дома Ивана Калиты превратили великое княжество Владимирское и Московское в самодержавную русскую монархию. Новому государству потребовалась и новая армия. Войско должно было быть, с одной стороны, большим, так как в числе противников России были многочисленные татарские орды, а с другой — высокомобильным, так как военные действия приходилось вести поочередно на западном (против Литвы), северо-западном (против Ливонии и Швеции), южном (против Крыма) и восточном (против Казани) оперативных направлениях. Стране требовалась армия численностью до 100 тыс. хорошо вооруженных и экипированных всадников и надежный механизм ее обеспечения. Теоретически можно было содержать армию на денежном жалованье, как в это время стали делать в Европе. Однако европейские государства никогда не содержали столь крупных формирований, и к тому же уровень развития товарно-денежных отношений в России не позволял задействовать этот способ. Даже если бы у властей нашлось необходимое количество денежных средств, это жалованье было бы попросту невозможно потратить.

Всадники дворянской конницы. XVI век

Поэтому вопрос о содержании войска был решен путем «помещения на землю»: каждый воин получал поместье — участок земли с обрабатывающими его крестьянами, которые освобождались от части государственных податей и повинностей, а взамен должны были поить, кормить и снаряжать воина всем необходимым для войны. Система подразумевала определенную социальную справедливость — дворянин защищал землю, а работавший на этой земле крестьянин обеспечивал его всем необходимым. Надо заметить, что в то время ни о какой собственности ни на землю, ни на крестьян со стороны помещика речь не шла — и земля, и люди оставались государевыми, а помещик просто имел право на их использование. Поместье не закреплялось за служилым воином на долгий срок. За успешную службу и отличие в боях он мог быть награжден новым поместьем большего размера и лучшего качества, напротив, за «нерадение к службе» поместье могли и отобрать.

Поэтому дворянин стремился «выжать» из своих крестьян как можно больше, не особенно заботясь о том, какая судьба их постигнет в будущем. То есть режим эксплуатации поместий был гораздо более тяжел для крестьян, чем, скажем, в вотчине боярина или на государственных и монастырских землях. И крестьяне начали из поместий потихоньку исчезать. К тому же действовавший тогда закон позволял сделать это вполне легально и назначал определенный день в году, когда можно было, рассчитавшись с прежним помещиком, уйти подобру-поздорову, — Юрьев день. Многие крестьяне предпочитали не дожидаться этого срока и просто уходили кто на вотчинные земли, кто на монастырские, а кто и на пустые — благо их в России всегда хватало. Самые отчаянные пробирались на юг, где либо вливались в ряды казаков, либо пополняли ряды дворянства засечной черты. Вернуть беглецов дворянам было очень сложно, ведь даже если таковых удавалось найти, то обвинить их можно было лишь в нарушении процедуры, но никак не в самом уходе. Дворянство роптало, правительство было вынуждено прислушаться к его мнению. Борис Годунов временно приостановил действие Юрьева дня, запретив крестьянам уходить от помещиков. Но тут грянула Смута, и указ благополучно забылся. По окончании Смутного времени проблема встала с новой силой, и правительство тишайшего государя Алексея Михайловича решило ее радикально — помещичьи крестьяне были прикреплены к земле, лишившись права ухода из поместий. Эта норма была закреплена в основном документе эпохи — Соборном уложении 1649 года. Важно отметить, что и после прикрепления к земле крестьянин не становился собственностью помещика, он по-прежнему являлся подданным государя, закон защищал не только жизнь и имущество крестьянина, но и его честь — крестьянин имел право подавать челобитную о бесчестье в том числе и на своего помещика.

Вопрос об отмене этой системы впервые был поднят уже в конце XVII века во время правления царевны Софьи Алексеевны. В это время дворянское ополчение уже утрачивало свои функции как военная сила. Взамен в России создавалась армия на регулярной основе, состоящая из солдатских, драгунских и рейтарских полков. Глава правительства, один из умнейших людей эпохи, князь Василий Васильевич Голицын полагал, что с окончательным отказом от дворянской конницы можно будет и отменить крепостное право, новую армию предполагалось содержать на жалованье, а освобожденные от дворянской эксплуатации крестьяне смогут укрепить экономику государства.

Князю не удалось реализовать свой проект (среди историков и по сию пору идет полемика, насколько он был осуществим), ибо сам он оказался отстранен от власти в результате дворцового переворота, итогом которого стало воцарение Петра Алексеевича.

Первый русский император довел до конца дело своих предшественников по созданию регулярной армии, окончательно отказавшись от услуг дворянской конницы и мобилизовав дворян на офицерские должности в новом войске. Несмотря на то что офицеру полагалось денежное жалованье, поместий у дворян никто не отнимал. Более того, издав 23 марта 1714 года указ о единонаследии, государь сделал помещикам поистине царский подарок — поместье было юридически приравнено к вотчине, то есть становилось частной собственностью владельца. Вот так по милости царя-реформатора огромные пространства государственной земли перешли в частную собственность. Недаром крестьяне прозвали Петра Антихристом...

Впрочем, сама система отношений, на первый взгляд, не претерпела существенных изменений — дворянин продолжал служить пусть и не в нарядном тегиляе с саблей, а в зеленом мундире со шпагой, а крестьянин — работать.

Следующей ключевой точкой стало издание Екатериной II жалованной грамоты российскому дворянству, одним из пунктов которой крепостные крестьяне окончательно превращались в собственность помещиков. Более того, крестьяне лишались священного права каждого подданного — обращаться к государю. Стремление императрицы завоевать популярность среди дворянства, чтобы удержать за собой престол, и привело к появлению на Руси «барства дикого без чувства, без закона».

К тому же новый закон даровал дворянам право не служить, чем иные из них охотно воспользовались. У крестьян не мог не возникнуть резонный вопрос: а за какие заслуги они должны по-прежнему работать на этого бездельника? И вместе с тем появиться чувство социальной несправедливости.

Важно отметить, что крепостное право в том виде, в котором его представляют себе большинство россиян, появилось в нашей стране именно в 1785 году, следовательно, просуществовало менее ста лет.

При этом хотя дворянин и становился собственником крестьянина, его права по отношению к последнему были серьезно ограничены законом. Крестьяне сохраняли собственное имущество, собственный (хотя и ограниченный) юридический статус, оставались подсудны государственному суду, отношения с помещиком по-прежнему регулировались государственными органами. Их статус был неизмеримо выше статуса раба, с которым их пытаются отождествить иные публицисты.

Екатерина II помимо изменения юридического статуса крепостного крестьянства также способствовала увеличению его численности, щедро оделяя нужных ей дворян «душами».

Сын Екатерины Павел подошел к крестьянскому вопросу несколько своеобразно. С одной стороны, он восстановил право крестьян обращаться к государю, но с другой, искренне полагая, что помещичьим крестьянам живется лучше, чем государственным, царь за четыре года своего правления роздал в частные руки почти столько же душ, сколько его матушка за три десятка лет своего правления. Для улучшения положения крестьян император усилил вмешательство государства в отношения между ними и помещиками, установил максимальный срок барщины и т.д.

Кстати, а какими были отношения между помещиками и их крепостными? Наша публицистика в основном сосредотачивала свое внимание на описании негативных сторон — жестокости, алчности и самодурстве помещиков. Примеры прямо противоположного рода старались не упоминать, между тем иные помещики считали своим долгом опекать своих крестьян, в их имениях появлялись школы, больницы, агротехнические станции. Это два полюса отношения помещиков к крестьянам, но был еще и третий — мелкопоместное дворянство, владевшее 5-6 душами крепостных и весьма маленьким наделом земли, фактически жило той же жизнью, что и крестьяне, мало отличаясь даже в одежде. Большинство помещиков поддерживали в своих имениях состояние некоторой гармонии в отношениях с крестьянством — не забывая своих интересов, но и не тиранствуя. Более того, к концу XIX века в помещичьей среде сложилось сознание своей общности с крестьянством как с сословием, живущим на земле. Дворянские организации видели себя выразителями не только собственно дворянских, но и крестьянских интересов тоже. (Другое дело, что сами крестьяне имели на этот счет совсем иное мнение.)

Вступивший на трон в 1801 году Александр I Благословенный впервые назвал крепостное право ненормальным состоянием. Государь полностью прекратил передачу государственных крестьян в частные руки и, более того, начал постепенную работу по их освобождению.

При решении вопроса об освобождении крестьян от крепостной зависимости правительству пришлось столкнуться с несколькими сложными проблемами.

Во-первых, встал вопрос о средствах существования дворянства. Правительство было заинтересовано в этом сословии как основном источнике кадров для военной и гражданской службы, а также как наиболее образованной и культурной прослойке населения страны. Поместья служили источником существования для значительной части дворянства, среди последнего даже сложилось представление, что настоящий дворянин должен владеть имением, без чего он не мог приобрести необходимых для своего сословия качеств.

Во-вторых, встал вопрос о земле. Согласно указу Петра Великого, земля поместья становилась частной собственностью дворянина, из которой он был обязан выделить некоторое количество земли крестьянам под их наделы. В случае же освобождения крестьян правительство должно было пойти либо на конфискацию дворянской собственности с передачей ее крестьянам, либо на освобождение крестьян без земли с превращением их в нищих в буквальном смысле этого слова.

К решению этих проблем власть подходила несколько раз. Воспитанный в либеральном духе Александр I попытался стимулировать дворян к освобождению крепостных экономически. Изданный им в 1803 году Указ о вольных хлебопашцах предусматривал возможность для помещика освобождать своих крестьян с обязательным выделением им установленного законом надела земли. Крестьяне должны были отработать помещику его стоимость в течение нескольких лет. Предполагалось, что освобожденные таким образом крестьяне смогут за плату обрабатывать оставшиеся у помещика земли. Так как наемный труд считается эффективнее принудительного, то в экономическом выигрыше должны были оказаться все — и помещики, и крестьяне.

Однако этот замечательный план не сработал. Дело в том, что для подавляющего большинства русских крестьян и русских помещиков работа на земле и владение имением были образом жизни, но никак не видом хозяйствования, нацеленного на получение прибыли. К тому же в российских условиях с учетом невысокой развитости аграрных технологий экономический выигрыш от освобождения крестьян мог проявиться лишь в долгосрочной перспективе. Поэтому по Указу о вольных хлебопашцах было освобождено лишь около 1,5% крепостных.

Младший брат Александра I император Николай I считал решение крестьянского вопроса одной из главных задач своего царствования. Основное внимание этот государь уделил проблеме государственных крестьян, которых в России было гораздо больше, чем крепостных. В 1837-1841 годах была проведена реформа этого сословия по плану, разработанному министром государственных имуществ графом Киселевым. Суть реформы заключалась в изменении правового статуса государственных крестьян, формировании системы крестьянского самоуправления, принятии мер к развитию образования, здравоохранения и инфраструктуры сельской России. Если до реформы положение государственных крестьян было зачастую хуже, чем помещичьих, то после нее ситуация изменилась на противоположную. Фактически на государственных крестьянах был отработан порядок социальной организации крестьянского сословия, который после освобождения был распространен и на бывших крепостных крестьян.

В этот же период правительство предпринимает ряд мер, направленных на повышение благосостояния крестьян за счет поощрения их предпринимательской активности. Принятые в первой половине XIX века законы в такой степени способствовали облегчению юридического положения крестьян, занимающихся торговлей или промыслами, что это вызвало протесты купечества, усматривавшего в крестьянской промышленности опасного конкурента. Однако правительство предпочитало смотреть на проблему с точки зрения не сословных, а государственных интересов. Положение принятого в 1824 году закона гласило:«Право учреждения фабрик и заводов не есть исключительная принадлежность того или другого сословия, а наоборот, учреждение фабрик и заводов как бы само обусловливает вступление учредителя в торговое сословие»[110].

Кстати, знает ли читатель, сколько было в России крепостных? Вопреки распространенному мнению, крепостные крестьяне не составляли большинства даже в крестьянском сословии. В 1857 году крепостные составляли 37% от населения империи, в абсолютных цифрах — это 23,1 млн человек из 62,5 млн, составлявших население Российской империи в 1859 году.

Распределение крепостного крестьянства по стране было неравномерным — в трех остзейских губерниях (Эстлян- дия, Курляндия, Лифляндия) крепостное право было отменено еще в 1819 году, соответственно, в трех этих губерниях, а также в Земле Черноморского войска, Приморской области, Семипалатинской области, Области Сибирских киргизов, Дербентской, Архангельской, Эриваньской, Шемахинской губерниях, Забайкальской и Якутской областях крепостных не было вовсе. В оставшихся 52 губерниях и областях доля крепостных в численности населения составляла от 1,17% (Бессарабская область) до 69,07% (Смоленская губерния).

Таким образом, даже во времена крепостного права большинство русских людей были свободными, поэтому рассуждения иных публицистов о «рабско-холопской природе русского человека» не имеют под собой никаких оснований.

Памятник Александру II в Московском Кремле. Снесен большевиками в 1918 году

Освобождение крестьян стало первой из Великих реформ, осуществленных государем императором Александром II, которого благодарный народ прозвал Освободителем. Основываясь на глубокой проработке крестьянского вопроса, сделанной во время правления Николая I, правительство смогло выработать компромиссный вариант освобождения крестьян. Крестьяне становились свободными, из помещичьей земли выделялись необходимые им наделы (размер их был определен для каждой губернии), стоимость которых крестьяне должны были выплатить помещику, либо отработав на него некоторое количество времени (временнообязанные крестьяне), либо выкупив по определенной правительством цене. В социальном плане бывшие крепостные получили права государственных крестьян и такую же форму организации местного самоуправления.

Несмотря на компромиссный характер реформы и связанные с ней проблемы, крестьяне были полны благодарности своему монарху. Память царя-освободителя почиталась в России вплоть до советских времен и принимала самые разные формы. В селах строились храмы и часовни в честь святого покровителя государя св. благоверного князя Александра Невского, ставились и памятники, самый величественный из которых был поставлен в Московском Кремле. Памятник был построен на собранные по всей стране средства, немалую часть которых внесли бывшие крепостные. Величественный монумент был открыт в высочайшем присутствии 16 августа 1898 года.

А вот другой памятник:

Памятник императору Александру II Освободителю в селе Тверской губернии

Гораздо более скромный, поставленный крестьянами села Тургиново Тверской губернии. Общее в них то, что поставлены они были без всякого указания сверху, по желанию и на средства, собранные добровольно жителями. Общей оказалась и судьба — оба памятника были уничтожены в годы советской власти.

Но вернемся к крестьянскому вопросу. Освобождение крестьян от крепостной зависимости не сняло всех противоречий на селе. Одним из ключевых стал вопрос о земле.

Сущность земельного вопроса в начале XX века была изрядно запутана как тогдашними публицистами, так и современными историками. Большинство наших сограждан, интересующихся историей, понимают его как вопрос о дворянском землевладении и малоземелье крестьян. В их понимании ложится простая схема — после реформы 1861 года большая часть земли осталась в руках дворянства, поэтому крестьяне страдали от малоземелья, отсюда и возрастание социальной напряженности на селе.

В реальности же все было гораздо сложнее. Действительно, крестьяне негативно относились к дворянскому землевладению и периодически выдвигали требование изъятия земли у помещиков. Тогдашние дворянские публицисты (а за ними и некоторые современные историки) считают, что уровень правового сознания российского крестьянства не позволял осознать такое понятие, как «частная собственность»:«Представления о собственности у дворянства и крестьянства были прямо противоположными. Для крестьян было характерно патриархальное отношение к ней («земля — ничья», «земля — Божия», «земля — природа»). Помещичья собственность, как нажитая чужим трудом, с точки зрения крестьянского правосознания не считалась неприкосновенной»[111].

На самом деле все было несколько сложнее — анализ юридических документов и прошений крестьян, проведенный современными исследователями, выявил неожиданно высокий уровень правовой грамотности крестьянского населения России. Хорошо развито у крестьян было и чувство собственности[112]. Но вот на помещичью землю крестьяне его не распространяли. Обладая развитой исторической памятью, крестьянство фактически отрицало указ Петра I о единонаследии, которым земля поместий передавалась в частную собственность дворянства. Несправедливость этого акта, который в одночасье передал государственную собственность в частные руки, стала особенно остро ощущаться после окончательной отмены крепостных отношений. Проблему порождало и то, что окончательное размежевание между помещиками и крестьянами, проведенное в 1861 году, оставило в собственности помещика земли, которыми крестьяне привыкли пользоваться.«Частновладельческая земля — неприкосновенная, а крестьянская — прикосновенна. За нее прикоснулись гг. дворяне, да они не прикоснулись, а вцепились...»[113] — рассуждали крестьяне.

Проблема же малоземелья имела в своей основе не сохранение значительных площадей земли за помещиками, а рост численности населения. Выше мы уже приводили численные показатели этого процесса, заметно ускорившегося во время царствования Николая II благодаря энергичным мерам правительства по развитию народного здравоохранения. С малоземельем столкнулись не только крестьяне, но и донские и кубанские казаки, в землях которых никогда не было помещичьих владений.

Тем не менее малоземелье, несомненно, усугубляло социальную напряженность на селе и вылилось в эксцессы 1905 года. Погромы барских усадеб волной прокатились по губерниям центральной и черноземной России. Важно отметить характерную особенность этих погромов — крестьяне всячески избегали насилия над личностями помещиков и их слуг. Они стремились лишь «выкурить» помещика из села, уничтожая хозяйственные постройки имений и экономий, угоняя скот, уничтожая инвентарь. Гораздо реже уничтожалось жилье помещика, а столкновения с ранениями и убийствами проходили в единичных случаях, причем их первые выстрелы обычно раздавались со стороны охраны поместья[114]. Один из помещиков вспоминал, что в годы первой русской революции своего помещика крестьяне, как правило, не грабили, они делили сферы влияния, и крестьяне одной деревни грабили соседнего помещика[115]. Очевидно, что, несмотря на антагонизм между помещиками и крестьянами, патриархальные отношения «мы — ваши, вы — наши» не исчезли окончательно.

Это говорит о том, что бунты против помещиков не были актами отчаяния доведенных до последней крайности людей. Напротив, это было осознанное движение крестьянства в защиту своих интересов. Примечательно, что главную роль в организации «грабижек» барских усадеб играли не беднейшие, а, напротив, богатейшие слои деревни — кулаки. Важно отметить, что крестьяне редко выдвигали политические лозунги и в целом отмежевывались от борьбы «революционного пролетариата» в городах.

Итак, к 1905 году ситуация в пореформенной деревне обострилась до крайних проявлений. Правительство стало перед сложной задачей окончательного решения крестьянского вопроса.

С точки зрения правительства, ключ к решению проблем крестьянства лежал в решении проблем малоземелья и низкого уровня развития агрокультуры, что приводило к низкой урожайности, уменьшало возможности крестьян прокормиться с надела.

Само по себе дворянское землевладение не являлось, с точки зрения правительства, существенным фактором, влияющим на главные проблемы села. Хотя бы потому, что доля дворянского землевладения стремительно сокращалась по чисто экономическим причинам — традиционное хозяйство имений оказывалось неэффективным. Если в 1877 году в шести черноземных губерниях России дворянам принадлежало 7449,1 тыс. десятин земли, то к 1905 году — уже 5292,9 тыс. десятин, а в 1914 году — лишь 3915,4 тыс. десятин[116]. Соответственно, уменьшалось и экономическое значение поместий — если сразу после реформы 1861 года помещичьи хозяйства давали 22% валового и 54% товарного хлеба, то в 1909 —1913 годах — только 12% валовой и 21% товарной хлебной продукции[117]. Очевидно, что при сохранении существовавших тенденций помещичье землевладение в течение ближайших 10—15 лет должно было сократиться до таких размеров, что не возбуждало бы недовольства крестьянства. Причем произошло бы это в силу совершенно обыденного хода вещей, без каких-либо социальных катаклизмов.

Для решения крестьянского вопроса правительство предприняло ряд шагов, которые вошли в историю под названием Столыпинская аграрная реформа.

Первым шагом стало издание 3 ноября 1905 года манифеста об окончательной отмене выкупных платежей, что сразу снизило податную нагрузку на крестьянство. Этот ж документ окончательно отменял круговую поруку членов крестьянской общины, что стало первым шагом к ее разрушению. Для первичного снятия остроты проблемы малоземелья в распоряжение Крестьянского банка были переданы значительные участки казенной, удельной и кабинетной земли в Центральной России и Сибири.

Указом от 5 октября 1906 года было отменено большинство юридических ограничений в статусе крестьян. Целью правительства было превращение их в «сельских обывателей империи». Отменялись ограничения в отношении поступления на государственную службу и учебные заведения, предоставлялось право свободного (независимого от общины) получения паспортов и выбора места жительства, зажиточные крестьяне получили право участвовать в земских выборах по курии землевладельцев и т.д. Началась реформа местного самоуправления и суда.

Третьим шагом стал указ от 9 ноября 1906 года, который гласил, что в связи с отменой выкупных платежей надельные земли освобождаются от ограничений общинного владения, а крестьяне приобретают право свободного выхода из общины с укреплением надела в частную собственность.

Четвертым шагом правительства стала переселенческая программа. Государство стимулировало переселение крестьян из переполненной европейской России в малозаселенные районы Сибири, Дальнего Востока, Алтая, Средней Азии и т.д. Переселенцам оказывалась материальная помощь, а на новых землях выделялся надел такого размера, о котором в европейской России крестьяне не могли и мечтать[118].

Общее число переселенцев за Урал в 1905—1914 годах составило 3,1 млн человек, вдвое больше, чем за предыдущее десятилетие. Уехавшие на восток переселенцы освободили во внутренних губерниях 1,5 млн десятин земли, что сыграло свою роль в решении проблемы малоземелья.

Пятым шагом правительства стало проведение серии мероприятий, направленных на развитие сельского промысла и улучшение общих условий его. Среди них первое место по своему значению занимают меры по оказанию агрономической помощи населению и распространению сельскохозяйственного образования.

Семья крестьянина-переселенца в Туркестане. (Фото С.М. Прокудина-Горского.)

Ассигнования из казны на это дело возросли за 1908-1912 годы с 5702 тыс. руб. до 21 880 тыс. рублей. В 1913 году они достигли уже 29 055 тыс. рублей. Такое увеличение кредитов на 1913 год дало возможность значительно развить в этом году главнейшие из помянутых мер, как можно видеть из следующей таблицы:

Мероприятия на счет указанных расходов осуществлялись как правительственными учреждениями, так и общественными организациями, главным образом земствами, которым сельскохозяйственным ведомством отпускались на это средства в виде пособий. В отдельных случаях выдачи таких пособий превышали 50% общего расхода... Со своей стороны земства и другие местные организации затрачивали значительные собственные средства на развитие агрономических мероприятий. Расходы земств на этот предмет, ежегодно возрастая, достигли в отчетном году 18 072 тыс. рублей, превысив ассигнования 1912 года (15 043 тыс. рублей) на 3029 тыс. рублей, а 1911 года (11399 тыс. рублей) на 6673 тыс. рублей.

Совместная деятельность правительства и общественных организаций по воспособлению сельскому хозяйству уже успела дать заметные результаты. (Открыто свыше 300 новых сельскохозяйственных учебных заведений, более 1000 курсов; проводятся чтение лекций, беседы по разным вопросам сельского хозяйства — в 20 тыс. пунктов, во всех губерниях европейской России организуется система опытных станций, полей, участков; на Кавказе и за Уралом их более 290; земства ввели институт участковых агрономов; предприняты меры по поддержанию и улучшению животноводства, по распространению усовершенствованных машин и орудий, семян, посадочных материалов и удобрений; осуществляются меры по осушению и орошению земель, по борьбе с оврагами и песками, по землеустройству хозяйств и т.д. Наиболее крупные расходы в 1913 году произведены в Туркестане — по орошению Голодной степи, 3099 тыс. рублей, и на Кавказе — по орошению Муганской степи, а также в Томской губернии — по ирригации Барабинской степи[119].)

Было увеличено также производство и импорт искусственных удобрений, что способствовало повышению урожайности.

ПРОИЗВОДСТВО И ВВОЗ ИСКУССТВЕННЫХ УДОБРЕНИЙ В РОССИИ (ТЫС. ПУДОВ)

Проводя реформу, правительство сделало ставку на наиболее зажиточные и богатые слои крестьянства. Как говорил сам Столыпин, «ставка была сделана не на убогих и пьяных, а на сильных и крепких». Расчет властей был прост — события 1905 года показали, что именно зажиточные крестьяне являются главной действующей силой на селе, при этом именно они производили большую часть товарного хлеба, а в политическом отношении сохраняли лояльность властям.

Современники расходятся в оценке результатов столыпинской реформы. Необходимо учесть также, что оцениваются лишь первичные результаты оной, так как летом 1917 года действие ее было приостановлено Временным правительством.

Историки левого толка склонны объявлять реформы провалившимися, указывая на то, что из состава общин вышли лишь не более трети хозяев, а всего в ходе реформы было образовано 1,88 млн единоличных хозяйств, которые владели 16 млн десятин земли. Ликвидировать проблему малоземелья правительству не удалось, так как естественный прирост значительно превышал отток крестьян в города и на окраины империи.

Однако даже критики Столыпина не могут отрицать двух главных достижений его деятельности — роста производства сельскохозяйственной продукции и укрепления политической стабильности на селе. Сделав ставку на кулаков, правительство, с одной стороны, лишило крестьянство наиболее деятельных и толковых вожаков, с другой — посеяло рознь в самом сословии. И теперь сохранившаяся община видела главного своего конкурента не в помещике, а в кулаке-хуторянине. Социальная напряженность на селе пошла на убыль и вплоть до февраля 1917 года не доставляла особых хлопот властям.

Приведенные выше материалы опровергают представление о крестьянстве в русском обществе как вечно страдающем сословии, не способном осознавать свои интересы и отстаивать их, пусть и не всегда законными методами. Вопреки утверждению мифа, царское правительство не проводило однозначно антикрестьянской политики, более того, в начале XX века власть попыталась сделать ставку именно на крестьянство, вернее, на его наиболее активную в политическом и экономическом отношении часть. И нельзя сказать, чтобы эта попытка полностью провалилась.

В публицистике начала XX века, а потом и в позднейшей, благоприятно относящейся к истории нашей страны, для описания ее позиции на мировом рынке продовольствия используется выражение — Россия была житницей Европы, или даже больше — Россия кормила Европу.

Иные современные публицисты левого толка пытаются ныне воспринимать этот тезис буквально и с цифирями в руках его опровергнуть[120]. Естественно, что опровергнуть образное выражение несложно.

На самом же деле, даже из материалов, приведенных в статье критиков (мы намеренно не будем приводить иные), видно, какую роль играла наша страна на мировом рынке зерна в начале 10-х годов XX века.

УРОЖАЙ ЗЕРНОВЫХ В РОССИИ И ДРУГИХ СТРАНАХ В 1913 ГОДУ (В МЛН ПУДОВ)

Надо сделать небольшую ремарку, которую «забыл» сделать тов. Пыхалов, — из таблицы следует, что значительную роль в зерновом производстве США играет кукуруза. Однако эта культура в США возделывается не только как зерновая, но и как кормовая, и в начале XX века американская статистика не отделяла одну от другой. Поэтому можно говорить о том, что в 1913 году Россия по производству зерна сравнялась с Соединенными Штатами.

В том же 1913 году Россия поставила на мировой рынок 554 549 тыс. пудов зерна (28% от мирового экспорта) и являлась крупнейшим продавцом этой продукции. Большая часть российского хлеба шла в Европу, составляя примерно треть от импорта зерна в этот регион.

Таким образом, конечно, Россия не была «кормильцем Европы» в буквальном смысле этого слова, но ее роль на мировом рынке продовольствия была одной из важнейших. Советский Союз и современная Российская Федерация никогда не были в состоянии занять такое же место на рынке. Более того, «благодаря» колхозному хозяйству СССР начиная с конца 50-х годов был вынужден покрывать свои потребности в зерне за счет импорта.

Импорт зерна в СССР начал неуклонно возрастать с 0,25 млн тонн в 1959 году до рекордного уровня 46,0 млн тонн зерна в 1984 году. Доля СССР в мировом импорте зерна в период 1980—1990 годов являлась одной из крупнейших и составляла 16,4%. Важно отметить, что Советский Союз закупал хлеб в странах, являвшихся его геополитическими противниками. Были заключены долгосрочные соглашения о поставках зерна, взяты обязательства ежегодно закупать не менее 9 млн тонн в США, 5 млн тонн в Канаде, 4 млн. тонн в Аргентине, 1,5 млн тонн в Китае[121]. Это давало противникам СССР мощные рычаги влияния на нашу страну и ставило под вопрос ее внешнеполитическую самостоятельность.

Одной из традиционных тем для критиков развития сельского хозяйства дореволюционной России является вопрос о периодическом голоде в стране, вызванном неурожаями. Причем масштабы бедствия под пером советских историков выглядели ужасающими. Писали о сотнях, тысячах или даже о миллионах умерших от голода крестьян. Справедливости ради надо отметить, что о многочисленных жертвах голода писала российская оппозиционная пресса до революции, а зарубежные издания и вовсе публиковали иллюстрации, изображающие, как царские казаки пиками не дают выйти голодающим крестьянам из их деревень.

А что же было на самом деле? Для начала необходимо уточнить терминологию.

Неурожай, недород — плохой, бедный, малый урожай, то есть урожай меньше ожидаемого земледельцем.

Голод — в социальном аспекте — недополучение населением потребного количества пищи, ставящее под угрозу здоровье и жизнь человека.

Голодомор, или массовый голод, — социальное бедствие, вызванное длительной нехваткой продовольствия и приводящее к массовой гибели населения на территории крупных регионов.

Уточнение необходимо, потому что в публицистической литературе очень часто можно встретить совершенно неверное употребление этих терминов, когда одни из них выдаются за другие. Можно, например, встретить выражение «смертность от недорода составила», хотя смертность если и наступает, то не непосредственно от недорода, а от последовавшего за ним голода.

Недород, или неурожай, — явление довольно частое, обусловленное климатическими, хозяйственными и иными обстоятельствами, далеко не всегда подвластными воле человека. Но человек с библейских времен научился предвидеть такую возможность и готовиться к ней. К XIX веку в России была сформирована система казенных хлебных магазинов (то есть складов), которая позволяла если не полностью компенсировать последствия неурожая, то хотя бы ослабить их.

Тем не менее ситуация доходила до состояния голода. Но переходил ли голод в следующую свою стадию — голодомор? Иными словами, действительно ли в России в неурожайные и голодные годы умирали люди?

Новое исследование московского историка Владимира Круглова позволяет прояснить этот вопрос. Автор подробно рассмотрел характер формирования мифа о голоде и наглядно показал, что при всей тяжести этого бедствия активные и своевременные усилия государства и общества (в том числе земских и благотворительных организаций) позволяли предохранять население от голодной смерти. Единственный всплеск смертности, имевший место в 1891—1892 годах, произошел в значительной степени под влиянием эпидемий и остается самым высоким в пореформенный период. Смертности от голода в прочие годы (1897—1898, 1901 — 1902, 1905—1907, 1911—1912) не зафиксировано ни российскими дореволюционными, ни советскими, ни российскими постсоветскими историками и демографами[122].

Для сравнения — голод, вызванный коллективизацией, без всякого неурожая, даже по оценкам советских историков, унес жизни более 5 млн человек[123].

Каким же он был, русский крестьянин? Для начала посмотрим на его фотографии. Не так уж мало их сохранилось, как кажется иным «родства не помнящим Иванам».

Сенокос в русской деревне. (Фото С.М. Прокудина-Горского.)

Посмотрите, сколько в их облике спокойствия, уверенности в себе, чувства собственного достоинства. Отнюдь не забитым и несчастным смотрит на нас крестьянин с пожелтевшей от времени фотокарточки. Он чувствует свою силу и смотрит на зрителя с некоторой затаенной хитринкой — меня, мол, не проведешь.

Как жил крестьянин? Мы привыкли представлять себе его жилье бедным, но вот свидетельство очевидца: «Внутри избы были две комнаты. В одной из них находились большая русская печь и около нее разные полки с посудой, закрытые занавесками, и начищенный медный рукомойник. Вдоль стен стояли две длинные скамьи; в углу деревянный стол, покрытый белой скатертью, а над столом божница со старинными образами, изображающими святых с большими головами, темными лицами и тонкими длинными руками.

Крестьяне-старообрядцы. 1897 год. Фото М. Дмитриева

Другая комната была просторнее. Тут у стены стояла большая кровать, завешенная ситцевым пологом. Под окнами опять тянулись скамьи. В углу, так же как и в первой комнате, стоял стол, покрытый самодельной скатертью. В простенке между окнами висели часы, а рядом с ними полка с большими старинными книгами в кожаных переплетах. В другом углу стояла ручная машина Зингера, около дверей на гвозде висела малокалиберная винтовка Маузера и бинокль Цейса. Во всем доме полы были чисто вымыты, потолки хорошо выструганы, стены как следует проконопачены»[124].

Крестьянские девушки. (Фото С.М. Прокудина-Горского.)

Винтовка Маузера и цейссовский бинокль — это, конечно, особенности Дальнего Востока, а вот швейная машинка «Зингер» была одним из наиболее распространенных предметов «бытовой техники» начала XX века. В России они выпускались на заводе «Зингер» в подмосковном Подольске. К 1913 году выпуск машин достиг 600 тыс. штук. Мерное стрекотание «Зингера» можно было услышать по всей России от столичного Петербурга до заброшенной в горах Уссурийского края старообрядческой деревушки. Где швейная машинка, там и красивая одежда.«Всем известно, что современный народ любит пощеголять. Не то, что бывало, одевались в «дерюгу» и «азямы». Об этой одежде теперь и помину нет. Давно ли солдатские сапоги с набором производили в деревне фурор, а теперь такие сапоги чуть не на каждом»[125], — писал современник об изменившемся облике деревни.

Село в Тверской губернии, улица

В одной из предыдущих глав мы уже говорили об удивительно гармоничном облике русских городов, но часто не менее красиво выглядели и села. Представленные ниже фотографии дают лишь слабое представление об этом.

Село Колчеданское. (Фото С.М. Прокудина-Горского.)

Но, по счастью, несмотря на коллективизацию, урбанизацию, программу «неперспективных деревень», в России уцелело достаточное количество старинных сел, дающих внимательному путешественнику представление о своей былой красоте. Центром села был храм. Архивные документы сохранили до нас сведения, с какой тщательностью и вниманием крестьянский мир, община, выбирал проект. Крестьяне были весьма требовательными заказчиками — храм строили на своей земле и на свои деньги, и внимание к нему было весьма пристальным. На реке Мологе в одном из сел храм стоит в очень красивом месте, на изгибе реки на высоком холме. Если присмотреться, то видно, что холм насыпной, а его скаты, обращенные к воде, особым образом защищены от размыва.

Церковь в с. Ветлуга. (Фото С.М. Прокудина-Горского.)

От храма — к дому. Дом крестьянина — знаменитая русская изба, один из самых интересных и удобных типов жилья для нашего климата. А как она была украшена! Наличники на окнах, деревянные узоры на фронтоне, конек на крыше, расписные ворота. Конечно, такую красоту мог себе позволить не всякий, а лишь трудолюбивый и трезвый хозяин. Но таких в нашей деревне хватало.

Одним из самых интересных и удивительных явлений в русской деревне был развитый механизм самоорганизации общественной жизни, известный в нашей исторической и публицистической литературе как «община». Сами крестьяне называли это «миром», или «обществом». Официально в бумагах властей и помещиков тоже обычно писали «общество».

Основным документом, который исходил от самой общины, был «приговор» — решение сельского схода. Приговоры выносились иногда устно, но наиболее важные и значимые записывались. Хранящиеся в архивах мирские приговоры являются одним из наиболее ценных и достоверных источников о жизни крестьянства.

На мирском сходе решались самые разнообразные вопросы деревенской жизни — распределение наделов между семьями, расклад налогов, выбор молодых людей для отдачи в рекруты, постройки общественных сооружений, приобретения земли (крестьянские общины покупали землю как для своих членов, так для общего пользования), община выдавала разрешения для отходящих на заработки, поступления в учебные заведения и т.д.[126]. Известный ученик Репина, муромский живописец Иван Семенович Куликов, будучи по происхождению крестьянином, обратился к общине за дозволением поступить в Императорскую академию художеств и получил таковое по приговору сельского схода. Владимир Клавдиевич Арсеньев вспоминал, что в одном из сел Приморского края крестьяне по приговору схода организовали заповедник с целью охраны в окрестных лесах благородных оленей.

После столыпинской реформы сельский сход утратил право распоряжаться надельными землями крестьян, а также решать вопросы о роде занятий и месте жительства членов общины, но в целом сохранил свою власть на селе. Голос на мирском собрании имел каждый член общины, а решения принимались, как правило, большинством голосов. Таким образом, в самодержавной монархии, какой была Россия в начале XX века, существовали десятки тысяч демократических органов местного самоуправления, решавших множество важных вопросов жизни крестьян без малейшего вмешательства государственного аппарата.

Закончить рассказ о русских крестьянах начала минувшего века хотелось бы упоминанием об одной важной особенности крестьянского сознания, которую, к сожалению, почти утратили мы, их потомки. Речь идет об исторической и семейной памяти. В старой России не только дворяне хорошо знали свое родословное древо и гордились им. Знали своих предков и крестьяне. Участников этнографических экспедиций 50-х годов XX века поражала способность крестьян на память перечислять свое родословие до 10—12-го колена. Не знать своих предков, свою родню на Руси всегда считалось позором. Русская поговорка об Иванах, не помнящих родства, произошла от обычая тогдашних преступников при аресте заявлять — зовут Иван, родства не помню. Человек, не помнящий, кем были его предки, с точки зрения традиционного русского сознания, недалеко ушел от разбойника с большой дороги...

Но крестьянство помнило не только своих предков. В его среде бытовали исторические песни, сказы, повествующие о важнейших событиях истории страны так, как их запомнил народ. Да и знаменитые русские былины сохранились именно в крестьянской среде.

В крестьянском сознании сведения, почерпнутые из книг, лубков, песен, переосмысливались, крестьяне давали свою оценку полководцам, царям, прочим персонажам отечественной истории...

Уважению к прошлому, чувству собственного достоинства, трудолюбию и умению жить сообща и вместе решать свои проблемы — вот чему стоит поучиться у русских крестьян нам, их потомкам.