100 великих операций спецслужб

Военный министр в роли шпиона?

Еще в 80-х годах XIX столетия креатура Бисмарка Э. Гартман выступил с конкретным проектом германской политики на Востоке. Доказывая, что все культурные и политические задачи России лежат не в Европе, а в Азии, Гартман предложил провести раздел России. Из территорий, лежащих к западу от Москвы и прилегающих к Балтийскому морю, должно было быть образовано "Балтийское королевство". Юго-Запад России с Украиной и Крымом мыслился как "Киевское королевство". Граница должна была проходить по линии Витебск — Днепр — Курск — Саратов — Волга — Астрахань.

В соответствии с подобными проектами действовали и кайзеровское правительство и разведка. Политика "Дранг нах Остен" проводилась в жизнь. Одним из ее проявлений стал рост числа немецких колонистов в России, особенно у ее западных границ. Если в бывшей русской Польше в 1867 году их было 290 тысяч, то в 1913 году их стало около 500 тысяч. Они селились вокруг крепостей, вдоль шоссе Киев — Брест и вдоль дорог, ведущих в Москву и Петербург, а также в приграничных и приморских районах. Всего к 1914 году в России было более 2 миллиона немецких колонистов (для сравнения: в африканских колониях Германии только 20 тысяч).

Каждый германский подданный, имевший офицерское или унтер-офицерское звание, имел еще и нелегальное: "кениглихер информатор". Под его наблюдением был самостоятельный участок, время от времени его отзывали для инструктажа, занятий и для отчета. За каждой русской воинской частью также наблюдал подобный "информатор".

Австро-венгерская разведка работала в тесном контакте с германской разведкой. Ясно выраженный характер прямой подготовки к войне деятельность австро-венгерской разведки приняла в последнее десятилетие перед Первой мировой войной. Ее слабым местом был так называемый групповой метод (применявшийся ею и в других странах), который в результате привел к тому, что большинство ее агентурной сети находилось на учете русской контрразведки. Если бы не беспринципность и продажность некоторых царских генералов и не отвлечение усилий контрразведки на борьбу с противниками режима, то с началом войны вся эта сеть была бы обезврежена.

Деятельность, которую осуществляла австрийская и германская разведки, носила широкомасштабный характер. Она была направлена, с одной стороны, на шпионаж в "чистом виде", то есть получение всех необходимых данных о военно-промышленном потенциале России, состоянии вооруженных сил, мобилизационных планах и т. д. Другой задачей стало проникновение в руководящие военные сферы с целью вербовки или разложения лиц, занимающих высокие должности, и подрыв тем самым боеспособности русской армии.

В значительной степени эта деятельность оказалась успешной. Германская и австрийская разведки проникли в самые верхи военного управления России. В руки обеих разведок систематически попадали секретнейшие военные документы. Им был известен план подготовки России к войне 1914–1918 годов. При попустительстве царской охранки и самого Николая II шпионы работали дерзко и нагло, хотя их деятельность не была тайной для многих. Вред, причиненный русской армии, был огромен, он сказывался на протяжении всей войны. Пожалуй, ни одна удачная операция германского командования на восточном фронте не нанесла русской армии такого ущерба, какой нанесли ей австрийская и германская разведки. Следствием этого стал подрыв авторитета руководства российской армии, что явилось одной из причин ее разложения.

Наиболее колоритной фигурой австрийского шпионажа в России был некий Александр Альтшиллер. В 1872 году семнадцатилетним юношей он переселился из Австрии в Россию и сделал неплохую карьеру в торговле и коммерции. Но главные его успехи относились к «работе» по другому ведомству.

Основным центром, привлекавшим внимание австрийской разведки на юге России, был Киев. С 1904 года командующим войсками Киевского военного округа и генерал-губернатором Киевской, Подольской и Волынской губерний был генерал В. А. Сухомлинов. Альтшиллер получил задание вовлечь генерала в шпионские сети, что открывало бы блестящие перспективы для австрийской разведки. Но для этого нужна была серьезная «зацепка». И Альтшиллер ее нашел. Ею стала Екатерина Бутович, жена местного помещика. Зная, что 60-летний генерал влюблен в Катеньку и находится с ней в интимных отношениях, Альтшиллер завел с Бутович «дружбу», буквально купил ее и через нее втерся в доверие к Сухомлинову.

По предложению Сухомлинова, Альтшиллер с большой ловкостью провел бракоразводный процесс Екатерины Бутович и посредством ложных показаний и взяток добился ее развода с мужем.

Успех Альтшиллера поставил его в ряды близких знакомых Сухомлинова, среди которых были поляк, агент австрийской разведки, богатый киевский колбасник и хозяин "Троицких бань", он же агент охранки и будущий убийца Столыпина, небезызвестный Богров.

В Киеве Альтшиллер пользовался дурной репутацией. Его открыто подозревали в том, что он занимался шпионажем в пользу Австро-Венгрии. Ввиду этого особая близость Альтшиллера к Сухомлинову обращала на себя всеобщее внимание.

Тем не менее Сухомлинов уверенно шел вверх по служебной лестнице. В 1906 году он был произведен в генералы от кавалерии, 2 декабря 1908 года назначен начальником Генерального штаба, в марте 1909 года занял пост военного министра, а в 1911 году введен в Государственный совет. Пользуясь неизменным расположением императора Николая II и императрицы Александры Федоровны, в 1912 году он был пожалован званием генерал-адъютанта. Личное расположение царя к Сухомлинову объясняется прежде всего его германофильством, модным при дворе. Кроме того, Сухомлинов был весьма уступчив в государственных делах, охотно шел на компромисс, лишь бы это не нарушало его личных интересов; характер его докладов всегда был легким и оптимистичным; по прямому указанию императора он игнорировал Государственную думу. С переходом Сухомлинова в военное министерство Альтшиллер стал часто ездить к нему, а в начале 1910 года и вовсе перебрался в Петербург, открыв там отделение Южнорусского машиностроительного завода. Он бывал в доме военного министра ежедневно, а его молодой жене подарил коллекцию мехов стоимостью в несколько десятков тысяч рублей. Женившись на авантюристке, Сухомлинов все больше погружался в окружавший его шпионский омут. Разгульная жизнь жены требовала громадных средств. Через Альтшиллера Сухомлинов начинает заниматься игрой на бирже. Служебная деятельность и его личная жизнь и связи вызывали многочисленные нарекания. Морской министр адмирал И. К. Григорович на одном из заседаний Совета министров предупредил Сухомлинова об опасности дружбы с Альтшиллером, заподозренным в шпионаже. Но Сухомлинов игнорировал это предупреждение.

Все это до поры до времени сходило Сухомлинову с рук. Сам Николай II советовал ему не обращать внимания на то, что о нем говорят и пишут. Не могла свалить Сухомлинова и кампания, которая велась против него в правительственных сферах, главным образом со стороны председателя Совета министров В. Н. Коковцева, великого князя Николая Николаевича и в Государственной думе, где его постоянными противниками были М. В. Родзянко и А. И. Гучков. В мирное время их выступления не только не вредили, а наоборот, делали его положение при дворе более прочным.

Почти одновременно с Сухомлиновым в Петербурге появился подполковник Мясоедов. Пьяница, взяточник и контрабандист, став в 1902 году сперва помощником начальника, а потом и начальником Вержболовского отделения петербургского железнодорожного жандармского управления, Мясоедов пробыл на этой должности до 1907 года.

В штабе отдельного корпуса жандармов было известно, что Мясоедов часто ездит за границу на лечение, поддерживает отношения с германскими властями и лично известен императору Вильгельму II. Затем появились сведения, что в сентябре 1905 года Вильгельм принял Мясоедова в своем имении Роминген и даже поднял бокал за его здоровье.

Говорили о связях Мясоедова с немцами и австрийцами, многие намекали на их шпионский характер. Расследование, предпринятое в 1906 году, не ответило на вопрос, шпион ли он, но установило, что "большую часть времени он проводил за границей, относясь к своим служебным обязанностям пренебрежительно".

Через год, когда дело приобрело скандальный характер, Мясоедова уволили со службы в запас. Совместно с братьями Фрейдбергами, тайными агентами Германии, Мясоедов учреждает акционерное общество "Северо-западное пароходство".

В 1909 году в доме жены сенатора Викторова супруги Сухомлиновы познакомились с супругами Мясоедовыми, и вскоре знакомство переросло в дружбу.

В сентябре 1911 года Мясоедова по личному повелению Николая II восстанавливают на работе в отдельном корпусе жандармов, а спустя несколько месяцев по просьбе Сухомлинова переводят в военное министерство. Вскоре ему поручают борьбу с иностранным шпионажем и сыск по политическим делам, возникающим в армии.

А. И. Гучков по этому поводу заявил: "В руки человека, основательно подозреваемого в принадлежности к шпионству, передавалась борьба с этим самым шпионством и судьба русского государства". Гучкова Мясоедов вызвал на дуэль, а редактора "Вечернего времени" Суворина, тоже обвинявшего его в шпионаже, избил.

Вокруг Сухомлинова и Мясоедова постоянно вертелись германские и австрийские подданные, не без основания подозреваемые в занятии шпионажем: корреспондентка берлинских газет Анна Аурих, доктор философии Полли-Полачек, некая баронесса Геда Зейдлиц, осуществлявшая связь между Полли-Полачеком и германской разведкой; баронесса Штемпель, хозяйка светского салона для военных и политических деятелей России; были и «русские», работавшие на австрийскую и германскую разведки: барон Гротгус, Отто Фейнат, оба ответственные сотрудники департамента полиции, генерал Грейфан — начальник отделения главного интендантского управления.

Однако преступники оставались безнаказанными. В конечном счете сами органы борьбы со шпионажем оказались в значительной мере парализованными. Это было большим достижением германской и австрийской разведок.

Работу против России германский генштаб вел по многим направлениям. Известны его директивы № 2348 и 2348-бис по организации осведомительной и вербовочной работы в России. Каждое германское предприятие в России должно было принять на работу определенное количество агентов германской разведки. Предприятия, отличавшиеся на шпионском поприще, получали субсидии из особых фондов штаба. Так что иногда они позволяли себе работать в убыток. Все 439 фирм и предприятий с австро-германским капиталом в России в той или иной мере были привлечены к шпионской деятельности.

К концу 1913 года германская и австрийская разведки располагали обширными сведениями о состоянии и характере промышленного оборудования России, о пропускной способности железных дорог, заказах военного ведомства и т. д. Но в нашу задачу не входит полный анализ всей шпионской работы против России, а лишь одна ее сторона — операция по вербовке либо компрометации руководящего армейского звена.

Постоянно общаясь с заведомыми или тайными австрийскими и германскими агентами, Сухомлинов и Мясоедов, даже не будучи шпионами, волей-неволей становились их соучастниками. Описан, например, такой случай: во время болезни госпожи Сухомлиновой у нее в спальне находились несколько гостей, и среди них уже известный нам Альтшиллер. Там же министр работал с документами. Когда Сухомлинов вышел по каким-то делам, Альтшиллер подошел к столу и стал просматривать лежащие там документы… Лишь замечание адъютанта отвлекло его от этого занятия.

Используя свое служебное положение, Сухомлинов помогал спасению разоблаченных шпионов. Почему он это делал? В силу ли доброты душевной, по подсказкам жены или действительно вольно или невольно сотрудничал с немцами?

Эта роль высокого покровителя и защитника заведомых шпионов особенно наглядно выявилась в деле Оскара Альтшиллера — сына небезызвестного главаря киевской шайки австрийских агентов. Оскар Альтшиллер и его родственник Фридрих Коннер были арестованы, зять Коннера Мозерт обратился к Сухомлинову с просьбой, о помощи. Сухомлинов не замедлил послать ходатайство об этом губернатору Трепову. На следующий же день Сухомлинов написал товарищу министра внутренних дел генералу Джунковскому письмо, в котором, ходатайствуя об освобождении арестованных, между прочим, писал: "Семью эту я отлично знаю и могу за них поручиться. Не могу допустить, чтобы за шесть лет они могли измениться".

Оскар Альтшиллер и Коннер были освобождены, и им было разрешено проживать в Киеве. Между тем про Оскара Альтшиллера было хорошо известно, что он являлся продолжателем шпионских дел отца после отъезда последнего за границу. Оскар Альтшиллер очень часто, иногда по нескольку раз в день, бывал у австрийского консула. После этих посещений консул всегда посылал своему правительству шифрованные телеграммы. Не было большим секретом и то, что Оскар Альтшиллер находился в тесном общении со шпионами Николаем Гошкевичем и полковником Ивановым (о них речь впереди).

Другой пример. Главным управлением генерального штаба был зарегистрирован в качестве заподозренного в шпионаже представитель германских оружейных фабрик, русский подданный Федор Шиффлер. Ввиду этого еще до начала военных действий в 1914 году отдел генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба просил петербургского градоначальника выслать Шиффлера из столицы. Шиффлер был арестован. На следующий день генерал Сухомлинов распорядился отменить приказ об аресте. Когда же в декабре 1914 года Шиффлеру было предложено покинуть Петербург и выехать в Вологодскую губернию, в дело снова вмешался Сухомлинов. На обращенном к нему письме Шиффлера с ходатайством о новом заступничестве военный министр наложил резолюцию: "Нач. Генер. штаба. Лично знаю г. Шиффлера и не могу понять, в чем его обвиняют. Прошу доложить".

Высокий покровитель шпионов добился и на этот раз своего. Дело о Шиффлере было пересмотрено, и он остался в Петербурге.

Третий случай. Бывший венгерский подданный Кюрц еще в 1911 году обратил на себя внимание полиции своими связями с одним из руководителей германского шпионажа в Петербурге — капитаном Зигфридом Геем. Кроме того, адрес Кюрца был обнаружен в записной книжке Гарольда Вильямса, корреспондента иностранных газет, арестованного в Петербурге по подозрению в шпионаже. Кюрц выдавал себя за представителя французской прессы, служил в Императорском коммерческом училище преподавателем. Наблюдением было установлено, что Кюрц, занимаясь какими-то темными делами, в то же время старался войти в доверие к лицам, занимавшим видное служебное положение. Так, он был лично известен жандармскому генералу Курлову, генералу Джунковскому и другим.

В 1914 году вновь поступили агентурные сведения, что Кюрц является австрийским шпионом. Ввиду этого Кюрц был включен в список лиц, которых с началом военных действий намечали выслать из Петербурга. Однако в отношении Кюрца эта мера не могла быть приведена в исполнение — его не оказалось в городе. Имелись сведения, что Сухомлинов предупредил Кюрца о необходимости временно покинуть столицу.

Через некоторое время Кюрц снова появился на столичной сцене и был арестован. Тогда на имя начальника охранного отделения Петербурга от начальника контрразведывательного отделения полковника Ерандакова поступило следующее указание: "Вследствие состоявшегося соглашения между военным министром и товарищем министра внутренних дел покорнейше прошу распоряжения об освобождении из-под стражи без последствий Ильи Романовича Кюрца…"

Однако самое любопытное происходит дальше. Этот явный шпион, с помощью Сухомлинова освободившийся из-под стражи, вдруг принимается на работу (в начале апреля 1915 года) в качестве агента разведывательного отделения штаба главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта. Этот шаг был рискованным даже для такого матерого разведчика, как Кюрц; его новый арест мог привести к провалу целой группы агентов германской и австрийской разведок. Поэтому Кюрцу было дано задание перебраться в Австрию.

Царские власти по просьбе штаба главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта выдали Кюрцу заграничный паспорт. Когда они спохватились, было уже поздно: Кюрц успел перейти границу и находился в Румынии. По последующим агентурным сведениям, Кюрц вел в Бухаресте широкий образ жизни, выдавая себя за лицо, командированное в Румынию высшими военными властями России. Было замечено, что с его стороны имелись попытки обнаружить находившихся в Румынии русских агентов.

Не правда ли, все эти факты не очень хорошо характеризуют военного министра.

Несколько загадочным и не до конца установленным фактом является передача в Германию в 1914 году "Перечня важнейших мероприятий военного ведомства с 1909 года по 20 февраля 1914 года". Документ был настолько секретным, что о нем могли знать только четыре человека: царь, военный министр, начальник Главного управления Генерального штаба и председатель Совета министров. Тем не менее копия этого документа якобы была передана двоюродным братом жены Сухомлинова некоему Думбадзе, который, по ходатайству Сухомлинова, был направлен летом 1915 года в Германию в качестве разведчика и там передал «Перечень» немцам. Этот факт впоследствии не нашел подтверждения, но и не был опровергнут.

А далее начинается истинно детективная история. В декабре 1914 года в Главное управление Генерального штаба явился подполковник Яков Колаковский. Он бежал из немецкого плена, точнее, был «переброшен», так как там его «завербовали». Он якобы узнал, что Мясоедов — немецкий шпион, с которым ему поручили связаться.

На основании этих показаний 19 февраля 1915 года Мясоедов был арестован. Обыск продолжался 20 часов с лишним. При этом, как сказано в официальном сообщении, удалось выяснить, что "другая штаб-квартира мясоедовской шайки расположена на Лиговке, где проживал германский шпион Валентини. В обеих квартирах было найдено столько документов, что для их вывоза понадобились три воза". Кроме Мясоедова и его жены по обвинению в шпионаже были привлечены еще десять российских и шесть германских подданных.

При дальнейшем следствии к обвинению был привлечен и арестован ряд других лиц, в том числе упоминавшиеся выше Гошкевич, Думбадзе, Иванов и другие. Разоблаченный как шпион, австрийский подданный Альтшиллер к этому времени успел скрыться за границу.

В официальных сообщениях по делу Мясоедова говорилось, что следствием было установлено существование в России с 1909 по 1915 год шпионского центра, поставившего себе целью осведомление Австрии и Германии о составе и вооружении русских войск и степени их боевой готовности. Было установлено, что как сам Мясоедов, так и его жена находились в близких дружеских отношениях с военным министром Сухомлиновым.

Мясоедова судили и вынесли ему смертный приговор. Перед приведением приговора в исполнение Мясоедов пытался покончить жизнь самоубийством, но безуспешно. 19 марта 1915 года Мясоедов был повешен.

Сухомлинов записал в своем дневнике: "Мясоедов повешен. Прости ему, Господи, его тяжкие грехи".

А что же сам министр? Несмотря на то что его имя не раз звучало на следствии как имя пособника, его не тронули. В лице Николая II, его жены, Распутина и германофильских кругов при царском дворе Сухомлинов имел мощную защиту.

Но дело Мясоедова, широко раздутое прессой, которое обсуждалось на каждом углу, вызвало такое возмущение армейской массы и офицеров, широких слоев населения, что обстановка накалилась до крайних пределов. Безусловно, все это отражалось и на отношениях к Сухомлинову, тем более что он оказался лицом, проходящим по делу не только Мясоедова. Полковник Иванов был у Сухомлинова лицом приближенным и специалистом по артиллерии и укреплениям. Он оказался настоящим шпионом, передававшим противнику секретные военные сведения. При обыске, произведенном в 1915 году, на квартире Иванова было найдено 26 различных служебных документов военного ведомства. Среди них фотоснимки установок орудий, чертежи башенных установок, секретный журнал вооружений Кронштадтской крепости, планы пороховых складов, ряд планов крепостей и секретные карты пограничных районов. Были найдены письма с условностями и другие документы.

Авторитет и престиж военного министра стремительно падали. Но не только из-за дел Мясоедова, Иванова и других. Сказывалась ужасная неподготовленность России к войне.

1 сентября 1914 года Главное артиллерийское управление сообщило начальнику штаба Верховного главнокомандующего, что "никакого запаса огнестрельных припасов не существует". Накопленных в мирное время запасов хватило лишь на один месяц, а новые снаряды не поступали. И вместе с тем 15/28 сентября 1914 года Сухомлинов пишет французскому послу Палеологу: "…настоящее положение вещей относительно снаряжения российской армии не внушает никакого серьезного опасения. В то же время военное министерство принимает все необходимые меры для обеспечения армии всем количеством снарядов, которое ей необходимо, имея в виду возможность длительной войны и такой расход снарядов, какой обозначился в недавних боях".

После "дела Мясоедова" и в свете бедственного положения фронтов обвинителем Сухомлинова выступил Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. Уступая общему желанию, Николай II 13 июня 1915 года уволил Сухомлинова с поста военного министра, и правительство решило наконец расследовать деятельность органов военного министерства. 25 июня 1915 года с этой целью была учреждена верховная комиссия и начато следствие по обвинению Сухомлинова в "противозаконном бездействии, превышении власти, служебных подлогах и государственной измене".

Для последнего утверждения были основания. Арестованный в 1915 году австрийский шпион Ярош, он же Мюллер, дал показания о том, что ему известно, что Сухомлинов был австрийским шпионом, от него получено много важных сведений, но не лично, а через приближенных к нему людей. Допрос Мюллера проходил в Ставке, и Николай II знал его показания о Сухомлинове, но они были проигнорированы царем.

Однако возмущение в армии и народе было столь велико, и к тому же царю доложили, что союзники настаивают на аресте Сухомлинова и его безусловной причастности к шпионажу в пользу Германии, что 21 апреля 1916 года Сухомлинов был арестован и помещен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости.

Арест Сухомлинова стал первым знаковым событием 1916 года. Вторым станет убийство Распутина. Царская империя шаталась. "В терновом венке революции грядет 16-й год", — писал В. Маяковский, ошибившись всего на один год.

Армия уже не могла подчиняться министру, который обвинялся в шпионаже, и новому Верховному главнокомандующему Николаю II (с 15 августа 1915 г.), жена которого тоже обвинялась в шпионаже.

Являлся ли Сухомлинов шпионом — это было уже не так важно. Австрийская и германская разведки выполнили свою задачу: верховная военная власть России была скомпрометирована.

Но дело Сухомлинова еще не закончилось. Царь вынес решение: "Ознакомившись с данными предварительного следствия верховной комиссии, нахожу, что не имеется оснований для обвинения, а посему дело прекратить. Николай" (телеграмма министру юстиции от 10 ноября 1916 г.).

Сухомлинов 11 ноября был освобожден из крепости, но по настоянию министра юстиции помещен под домашний арест.

Если в первый раз Сухомлинова спасли от суда царь, Распутин и дворцовая клика, то во второй раз его спас Керенский.

Имя Сухомлинова в сознании солдат было связано с рядом самых гнусных предательств. Солдаты в первый же день свержения самодержавия стали искать Сухомлинова, чтобы он ответил за свои злодеяния. Монархист-черносотенец, один из друзей Сухомлинова, депутат IV Государственной думы Шульгин в своей книжке «Дни» описывает сцену спасения Сухомлинова Керенским:

После Февральской революции следствие было возобновлено, и к нему в качестве соучастницы была привлечена жена Сухомлинова. Судебное разбирательство продолжалось с 10 августа по 12 сентября 1917 года, причем Сухомлинову были предъявлены обвинения в измене, в бездействии власти и во взяточничестве. Большинство обвинений не подтвердилось, но он был признан виновным в неподготовленности армии к войне и 20 сентября приговорен к бессрочной каторге, замененной тюремным заключением, и лишению всех прав состояния. Его жена, Екатерина, была оправдана.

После этого Сухомлинов был снова заключен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, а после Октябрьской революции переведен в «Кресты». По амнистии, как достигший 70-летнего возраста, 1 мая 1918 года был освобожден и выехал в Финляндию, а оттуда в Германию. Умер в Берлине в 1926 году.

В Западном Берлине есть небольшое православное кладбище. Я побывал там. Старенький священник показал мне две могилы: Сухомлинова и Набокова, отца известного писателя. "Навещает ли их кто-нибудь?" — спросил я. "Нет, уже много лет никто сюда не заходил", — ответил священник.

А дело Мясоедова получило совершенно неожиданный поворот. Оно признано сфальсифицированным, и обвинение в шпионаже с него снято.

В августе 1914-го

28 июня 1914 года студентом Принципом в Сараево был убит эрцгерцог Франц Фердинанд, наследник австро-венгерского престола. После этого события начали развиваться с кинематографической быстротой. Обмены нотами, ультиматумы, сведения о призыве резервистов, о мобилизации приходили со всех сторон.

23 июля Австро-Венгрия направила Сербии ультиматум, на который в 6 часов вечера 25 июля был получен "неудовлетворительный ответ", после чего была объявлена всеобщая мобилизация. Австро-венгерские спецслужбы восприняли это как сигнал о начале войны и приступили к реализации плана операций, намеченных на этот случай. Уже 21 июля галицийские разведывательные пункты получили распоряжение о переправке через границу взрывчатых веществ для взрыва русских мостов. Затем начались операции против Сербии: организация восстания македонцев в Ново-Сербии; агитация против войны среди рекрутов; организация диверсий на железных дорогах, ведущих от Салоник в Сербию. Против этой важной для сербов коммуникации, по которой доставлялось из Франции вооружение, были направлены албанские и турецкие отряды из Албании и македонские четники (партизаны). Была попытка включить в действие македонский комитет в Болгарии для угрозы с тыла сербским войскам у Дрины, но из этого ничего не вышло, ибо он располагал не более чем 300 вооруженными людьми. Многочисленные мосты в ущелье Вардара неоднократно подрывались или совершенно уничтожались. В первых числах августа был взорван мост в сердце Сербии через Мораву, во второй половине месяца взлетел на воздух железнодорожный мост через ущелье Тимок.

В сентябре диверсионная деятельность приняла такие размеры, что сербское правительство в газете «Самоправа» опубликовало статью "Граф Тарновский и македонские банды", где говорилось, что австро-венгерское посольство в Софии вооружает банды и снабжает их деньгами…

Попытки австро-венгров нанести удар в спину сербам при помощи сильного отряда албанцев потерпели фиаско, так как итальянцы запретили отправку со своего побережья оружия для албанцев.

Были приняты меры для недопущения связи Сербии с Россией. Для этого диверсанты разрушили телеграфную линию Ниш — Кладово, через которую поддерживался контакт Белграда с Петроградом. Но главное было не допустить перевозки по Дунаю русских войск. В сербские пороговые пункты направлялись банды для разрушения пристаней, депо и пароходов. Удалось организовать аварию российского парохода, что привело к 14-дневному перерыву в работе русского транспорта.

Агентурно-разведывательная деятельность австро-венгерской разведки нередко была успешной, но, как происходит везде и всегда, к информации разведки командование нередко относится с недоверием, а принимаемые решения зачастую идут вразрез с теми сведениями, которые, рискуя жизнью, доставляют агенты.

Зато исключительно ценным, «непревзойденным», как вспоминает в своих мемуарах бывший руководитель австрийских спецслужб Макс Ронге, источником информации оказалась русская радиотелеграфная служба. "Русские так же неосторожно ею пользовались, как и немцы в начале войны. Русские пользовались своими аппаратами так легкомысленно, как если бы они не предполагали, что в распоряжении австрийцев имеются такие же приемники, которые без труда настраивались на соответствующую волну. Австрийцы пользовались своими радиостанциями гораздо экономнее и осторожнее, и главным образом для подслушивания, что им с успехом удавалось. Иногда расшифровка удавалась путем догадок, а иногда при помощи прямых запросов по радио во время радиопередачи. Русские охотно помогали «своим», как они считали, коллегам".

Однако когда, несмотря на передаваемую в штаб информацию, австрийские армии стали терпеть поражения, результаты радиоподслушивания были взяты под сомнение. Были опасения, что русские посылают по радио заведомо ложные приказы, чтобы ввести противника в заблуждение.

Выдающимся специалистом в области радиоперехвата и расшифровки оказался капитан Покорный. Согласно приказу русской ставки от 14 сентября 1914 года все радиопередачи впредь должны быть зашифрованы. Однако, сравнивая тексты радиограмм, попавших в его руки до 19 сентября, он сумел расшифровать русский шифр. Покорному приходилось дешифровывать до тридцати телеграмм в день. Иногда информация о планах русского командования попадала к австрийцам, а через них и к немцам, раньше чем к русским генералам.

В середине октября русские изменили шифр. Но телеграмма, переданная новым шифром, оказалась непонятой одним адресатом, который потребовал разъяснений. В ответ на это командование продублировало ту же телеграмму старым шифром, благодаря чему австрийцы без труда «раскололи» и новый шифр.

В первых числах декабря была перехвачена русская радиограмма: "Шифровальный ключ, не исключая посланного в ноябре, известен противнику". Австрийцы забеспокоились. Русские по какой-то причине упрямо продолжали пользоваться старым ключом и лишь 14 декабря заменили его. Однако тот же капитан Покорный с помощью других специалистов сумел в течение нескольких дней раскрыть и этот шифр.

Австрийская разведка проводила активные мероприятия с учетом многонационального состава российской армии. Большие планы строили "Союз освобождения Украины" под руководством Меленевского и Скорописа и группа зарубежных украинцев, возглавляемая доктором Николаем Зализняком. Намечалось использовать национальные движения в Польше и Украине для создания антироссийских легионов. Уже в начале августа было начато формирование польского легиона во Львове и Кракове. Экипировку и вооружение взяло на себя министерство обороны, все же остальное было возложено на разведывательное управление Главного командования.

Правда, к середине 1915 года с "Союзом освобождения Украины" начались осложнения и его пришлось распустить. С одобрения турецкого посла в Вене летчики и агенты распространяли среди мусульман, служивших в русской армии, воззвания, листовки и зеленые знамена с полумесяцем и звездой. По мнению австрийцев, эта пропаганда имела некоторый успех.

В ответ на выпуск "Памятной книжки солдата о германских зверствах" австрийская разведка подготовила книжку о русских «зверствах» и заготовила 50 тысяч воззваний о «гапоновских» событиях 9 января 1905 года в Петербурге. Они выпускались от имени "Русской народной организации в Женеве". В русские окопы эти материалы доставлялись агентами. На тех участках, где позиции были расположены близко, воззвания спускались на детских воздушных шарах. Позднее использовали баллоны с теплым воздухом, бутылки, брошенные в реки, и даже льдины, на которых яркими красками писали лозунги.

Щупальца австрийских спецслужб протянулись и в Иран. Туда с целью организации агентурной разведки был направлен в качестве военного атташе обер-лейтенант Генерального штаба Вольфганг Геллер. Он безрезультатно пытался добиться освобождения 40 тысяч австрийских пленных, размещенных в Туркестане. Во время охоты он был окружен и сам захвачен в плен русскими. Не удался также план немецкого военного атташе, ротмистра графа Капица, поднять банды против России.

Планы проведения крупных диверсий в глубине российской территории также провалились. В Архангельске скопилось большое количество доставленных союзниками военных материалов. Их нужно было вывезти по узкоколейке, которую торопились переделать на нормальную колею. Собирались также проложить второй путь нормальной колеи к Белому морю. Организация диверсионных актов против этой дороги была поручена полковнику Штаубу. Однако никаких результатов достигнуто не было.

Австрийская контрразведка активизировала свою деятельность с началом мобилизации. С 1912 года велась регистрация всех лиц, подозреваемых в шпионаже или во враждебных антигосударственных действиях. Теперь их арестовывали, интернировали или высылали. Интересно, что среди задержанных оказался и начальник сербского Генерального штаба, воевода Путник, лечившийся на курорте в Глейхенберге, однако по приказу императора он был освобожден, выехал на родину и в дальнейшем фактически возглавил сербскую армию. Были задержаны несколько находившихся в Австрии богатых и знатных русских для обмена их на задержанных в России австрийцев.

Макс Ронге признает в своих мемуарах, что "с большой жестокостью пришлось действовать на театрах военных действий, где национальное родство и усиленная агитация создали атмосферу худшую, чем даже снилась обычно пессимистически настроенным военным властям. В Боснии удалось предупредить опасность диверсионных актов путем изъятия в качестве заложников всех ненадежных элементов и мерами по усилению охраны… В Герцеговине трудно было уберечь телеграфные линии от разрушения… При прохождении мелких воинских частей через селения войска часто подвергались обстрелу. Пришлось для устрашающего примера сжечь селение Ореховец и расстрелять заложников " (курсив мой. — И.Д.). Вот на каких примерах учился уроженец Австрии Адольф Шикльгрубер (Гитлер)!

Ронге продолжает: "Мы очутились перед враждебностью, которая не снилась даже пессимистам. Пришлось (в Галиции) прибегнуть к таким же мероприятиям, как и в Боснии: брать заложников, главным образом волостных старост и православных священников. О настроении последних говорят следующие цифры: до начала 1916 года с отступавшими русскими войсками ушел 71 священник. 125 священников были интернированы, 128 расстреляны и 25 подверглись судебным преследованиям…"

Мстя за поражение, австро-венгры не останавливались ни перед чем. Вот еще один отрывок из мемуаров Ронге: "В Боснии только исключительная строгость помогла подавить элементы, враждебные Австрии. В Фоча был расстрелян 71 человек из производивших на нас нападения. 19 октября в Долня-Тузла военно-полевой суд присудил 18 человек к смертной казни через повешение… Внутри Австрии к концу года было 800–900 подозреваемых в шпионаже… Обстановка требовала строгих наказаний. Поэтому неудивительно, что три четверти подозреваемых были приговорены к смерти…"

Однако ни успешный радиоперехват, ни диверсии, ни массовый террор не могли спасти армию "лоскутной империи", а следовательно, и ее спецслужбы, от поражения. Они были обречены самим ходом истории.

Первая победа радио в войне

Еще в 1892 году в Петербурге была подписана франко-русская военная конвенция, предусматривающая, что в случае нападения держав Тройственного союза Франция и Россия придут на помощь друг другу. При этом Россия обязалась выставить на германском фронте 800-тысячную армию на пятнадцатый день мобилизации и в тот же день начать наступление. Позже даже было определено направление главного удара против Германии в Восточной Пруссии от Нарева на Алденштейн. Установление срока перехода в наступление на 15-й день означало, что в дело может быть введена только треть русской армии, для полного развертывания которой требовалось 40 дней. Исследователи назвали это роковым решением.

Другим роковым решением, прошедшим мимо внимания историков, было то, что начальник армейского шифровального бюро полковник Андреев вплоть до последней минуты перед началом боевых действий воздерживался от рассылки нового шифра, предназначенного для использования в военный период. Его понять можно: он не без оснований опасался того, что шифры попадут в Германию или Австро-Венгрию. Так или иначе, эта мера предосторожности привела к грустным последствиям.

Германия объявила войну России 1 августа, а Франции — 3 августа 1914 года и на другой день начала наступление на Париж. Ситуация приобретала для французов драматический характер. 5 августа было передано отчаянное обращение французского правительства с просьбой о помощи. Посол Франции Палеолог обивает пороги русских ведомств, домогаясь ускорения наступления в Восточной Пруссии: "Подумайте, какой тяжелый час пробил для Франции!"

10 августа Ставка отдает первую директиву Северо-Западному фронту: "По имеющимся вполне достоверным данным, Германия направила свои главные силы против Франции, оставив против нас часть своих сил… необходимо и нам, в силу союзнических обязательств, поддержать французов… Верховный главнокомандующий полагает, что армиям Северо-Западного фронта необходимо теперь же подготовиться к тому, чтобы в ближайшее время, осенив себя крестным знамением, перейти в спокойное и планомерное наступление".

Что ж, осенять себя знамением в России всегда умели, осенили и на этот раз и двинулись в наступление, хотя руководители русского Генштаба Янушевский и Жилинский заявили 13 августа: "Поспешное наступление на Восточную Пруссию осуждено на неудачу, так как войска еще слишком разбросаны, и перевозка встречает массу препятствий".

К этому времени у немцев было полуторное превосходство в боевой силе, прежде всего в артиллерии: ее количестве, калибре и обеспеченности боеприпасами. Однако стратегическая разведка была поставлена у них весьма примитивно. Фактически до первого крупного пограничного столкновения командование немецкой армии почти ничего не знало о противнике.

Утром 17 августа русская армия Ренненкампфа на семидесятикилометровом фронте вступила в Восточную Пруссию.

20 августа немецкие дивизии, имея превосходство в главной силе и артиллерии, атаковали гумбиненскую группу русских войск. Войска шли в бой густыми цепями, почти колоннами, со знаменами и пением, без достаточного учета местности, там и сям виднелись гарцующие верхом командиры. Возмездие не замедлило наступить — русские войска продемонстрировали отличную стрелковую выучку.

В бою под Гумбиненом немецкие войска 8-й армии были наголову разбиты. Командующий армией фон Притвиц принял решение оставить Восточную Пруссию, уйти за Вислу, умолял прислать подкрепление. Нетрудно было представить себе ближайшие последствия: марш русской армии на Берлин, до которого от Восточной Пруссии рукой подать.

Притвица и его начальника штаба Вальдерзее увольняют в отставку. Призванный из отставки генерал Гинденбург и новый начальник штаба 8-й армии Людендорф срочно выезжают в Восточную Пруссию. Но самое главное — начальник полевого Генерального штаба и фактический руководитель германской армии фон Мольтке принимает решение об усилении восточного фронта за счет западного. Туда отправляются два корпуса и кавалерийская дивизия, еще один корпус ждет отправки, находясь в резерве. Это происходит в преддверии решительного сражения в начале сентября на западном фронте — битве на Марне.

Последствия всего этого стали ясны в начале сентября, когда свершилось "чудо на Марне": немцы были у ворот Парижа, но у них не хватило сил для последующего удара, не хватило двух корпусов.

Уинстон Черчилль в статье, опубликованной в мае 1930 года в газете "Дейли телеграф", писал: "Очень немногие слышали о Гумбинене, и почти никто не оценил ту замечательную роль, которую сыграла эта победа. Русская контратака 3-го корпуса, тяжелые потери Макензена вызвали в 8-й немецкой армии панику, она покинула поле сражения, оставив на нем своих убитых и раненых, она признала тот факт, что была подавлена мощью России…"

Многие западные историки считают, что надо признать справедливым выражение, что сражение на Марне, или как его называют, "чудо на Марне", было выиграно русскими.

Что же происходило в это время в самой Восточной Пруссии?

Ренненкампф, разбив при Гумбинене генерала Макензена, 17-й армейский корпус которого попал под жестокий артиллерийский огонь, понес огромный урон, потеряв до трети своих сил и в панике отступил, вместо того чтобы преследовать Макензена и вышвырнуть из Восточной Пруссии, в нерешительности остановился.

С юга должна была наступать 2-я русская армия генерала от кавалерии Самсонова. По идее Ставки и командования Северо-Западного фронта, она должна была вместе с армией Ренненкампфа замкнуть кольцо окружения и полностью уничтожить немецкие войска. Замысел хороший, но что получилось на самом деле? Армия Самсонова была брошена в наступление в условиях полной оперативной неготовности и… при отсутствии связи с армией Ренненкампфа, а следовательно, и взаимодействия с ней.

Когда армии начали связываться между собой по радио, выяснилось, что в армии Ренненкампфа уже получен новый шифр, а старый уничтожен. В армии же Самсонова был только старый шифр. Обе армии говорили "на разных языках" а потому решили перейти на родной, русский — рации стали работать открытым текстом.

И вот здесь вступил в действие новый участник восточно-прусской операции — немецкая служба радиоперехвата.

Плохая оснащенность русских армий радиосредствами привела к тому, что радиосвязь использовалась только штабами армий и корпусов. Ниже — только телефонная, да и то проводов было так мало, что иногда русским офицерам приходилось разговаривать между собой по телефонам, имевшимся почти в каждом домишке в Восточной Пруссии. Связь между корпусами также находилась не на высоте. К примеру, 13-й корпус армии Самсонова не имел ключей для чтения шифрограмм, поступавших от его соседа — 6-го корпуса. Война шла уже две недели, а русские радисты даже не пытались шифровать свои сообщения, работали открытым текстом.

Видя замешательство Ренненкампфа, немцы начали переброску двух своих корпусов с его участка на участок армии Самсонова. Людендорф оставил против Ренненкампфа лишь кавалерийский заслон, имитирующий присутствие войск и наблюдающий за действиями русских.

Как раз в это время радиостанция крепости Кенигсберг перехватила две русские радиограммы. Обе поступили от штаба 13-го корпуса армии генерала Самсонова и были переданы открытым текстом. В них точно указывались планы действий, пункты назначения частей корпуса и время их прибытия. Они совпадали с содержанием директивы, обнаруженной в сумке убитого русского офицера. Возможно, русские блефовали? Но Гинденбург и Людендорф решили рискнуть. (Гинденбург вообще был «рисковым» человеком: в 1933 году он, будучи президентом, «рискнул» передать власть Гитлеру) Ради победы над Самсоновым, они отдали приказ бросить против него все наличные немецкие силы.

На следующее утро к командующему и начальнику штаба поступил новый перехваченный документ — радиограмма Ренненкампфа, переданная открытым текстом его 4-му корпусу. Из нее следовало, что армия будет продолжать весьма неспешное наступление, чтобы выйти к указанным в ней пунктам. В какой-то степени Ренненкампфа можно было понять: не имея связи с армией Самсонова, он не решился зарываться и выдавливать немцев из Восточной Пруссии ранее подхода этой армии. Гинденбург и Людендорф теперь могли быть спокойными за свой левый фланг и все силы бросить против Самсонова.

Но в этот же день произошел еще один случай, беспрецедентный во всей военной истории. Была перехвачена еще одна радиограмма Самсонова в адрес 13-го корпуса, у которого не было шифра. В ней открытым текстом давалась полная картина обстановки с подробным планом последующих действий 2-й армии генерала Самсонова. Это был небывалый подарок для немцев. Сам командующий вражеской армии информировал их о дислокации своих соединений, их силах и намерениях! Только по злому умыслу или из отчаяния можно было так поступить! Злого умысла у Самсонова не было, оставалось отчаяние.

Конечно, немцы учли все «подаренные» им сведения. 26 августа началось генеральное сражение, и через четыре дня армия Самсонова была окружена. Она сражалась героически: разбила 6-ю и 70-ю ландверные бригады, ландверную дивизию Гольца, 3-ю резервную дивизию, 41-ю и 37-ю пехотные дивизии, нанесла поражение 2-й пехотной дивизии. Но и сама армия Самсонова понесла такие тяжелые потери, что практически перестала существовать. Из кольца окружения сумели выйти только две тысячи человек. Генерал Самсонов покончил жизнь самоубийством. Для человека такой поступок не бесчестен, но со стороны командующего армией он свидетельствует о глубокой неподготовленности к своим высоким обязанностям. Один из историков (Г. С. Иссерсон) писал по этому поводу: "На войне есть достаточно возможностей погибнуть с честью, не прибегая к самоубийству. Если бы генерал Самсонов нашел в себе достаточно воли объединить войска для организованного прорыва, если бы он с боем вышел из окружения хотя бы с одним полком… история могла бы сказать: да, армия Самсонова потерпела грандиозное поражение, к тому было много глубоких причин, но она все же имела достойного командующего".

Не смогли воспользоваться победой и Гинденбург с Людендорфом. Перед ними открывались широкие перспективы разгромить не только Северо-Западный, но и Юго-Западный фронт, бросив туда освободившиеся резервы. Но они ограничились только «выталкиванием» русских войск из Восточной Пруссии.

Кто же победил в этом сражении? Генерал Гофман писал в своей книге "Война упущенных возможностей": "Русская радиостанция передала приказ в незашифрованном виде, и мы перехватили его. Это был первый из ряда бесчисленных других приказов, передававшихся у русских в первое время с невероятным легкомыслием… Такое легкомыслие очень облегчило нам ведение войны на востоке, иногда лишь благодаря ему и вообще возможно было вести операции".

Следовательно, лавры победителей в этой первой победе в Первой мировой войне можно отдать немецкой радиоразведке, достойно проявившей себя на полях сражений.

"Приманные суда"

Германский легкий крейсер «Магдебург» был потоплен русскими моряками в самом начале Первой мировой войны. При его обследовании водолазы извлекли германский морской шифр. Для того чтобы этот факт не стал достоянием противника, водолазам объявили выговоры "за небрежный осмотр вражеского судна".

О найденном шифре, в порядке союзнического долга, русские известили британское адмиралтейство, а затем переслали его в Англию. Он оказался весьма полезен, особенно в борьбе с германскими подводными лодками. В 1915 году и сами англичане раздобыли шифр. Однако германские подводные лодки продолжали досаждать, подвергая угрозе все морские связи Великобритании. И хотя против них действовали морские охотники и гидропланы, хотя были изобретены глубинные бомбы, в печати то и дело появлялись сообщения о гибели того или иного пассажирского или торгового судна.

Английское адмиралтейство со всех сторон осаждали советами и проектами которые могли помочь обнаруживать и уничтожать подводные лодки. Такие письма приходили даже из Америки. Большинство этих советов не имело никакой ценности, некоторые были просто забавными, однако два проекта все же были проверены.

Автором одного из них был некто Пирсон, президент общества «Одюбон» в Нью-Йорке. Он предлагал, чтобы английские подводные лодки, курсируя в определенных районах моря, выбрасывали на поверхность корм, чтобы привлечь береговых чаек. Чайки привыкнут, будут ожидать подводные лодки и следовать за ними, когда те появятся. А по скоплению чаек можно будет быстро установить место, где подводная лодка находится.

Второе предложение исходило от одного зоолога. Он предлагал предоставить в распоряжение адмиралтейства тюленей, которых можно было приучить следовать за подводными лодками. Испытания не были доведены до конца и были прекращены.

Один хорошо известный художник-маринист предложил раскрашивать переднюю часть пароходов, что, по его мнению, препятствовало бы противнику узнавать судно издалека и устанавливать его тоннаж, а в некоторых случаях и направление следования. Это предложение было принято, и на коммерческие суда камуфляж стал систематически наноситься.

В свою очередь военно-морская разведка адмиралтейства выступила со следующим предложением.

Еще на заре парусного флота были известны "приманные суда". Торговые корабли, совершавшие дальние плавания, где могли встретиться вражеские крейсеры или каперы, часто маскировались под «фрегаты», а на бортах у них устанавливались деревянные пушки. Благодаря такой маскировке многие грузовые корабли благополучно проходили опасную зону, так как мелкие военные суда не решались атаковать крупный корабль. Во время войны Англии с Наполеоном смелый и изобретательный британец, командор Данс, появился в Индийском океане на большом парусном корабле в сопровождении трех других торговых судов, и вид у них был такой грозный, что вражеская эскадра, завидя их, предпочла удалиться.

В 1915 году разведчики британского адмиралтейства предложили использовать ту же систему, но в обратном порядке, то есть пускать в море беззащитные на вид пароходы, уже лишившиеся мореходных качеств. Таких негодных на вид судов оказалось немало; их трюмы набили деревом и пробкой, чтобы они могли дольше держаться на воде в случае неравного морского сражения. Мостик, палуба и палубные надстройки таких судов были защищены хорошо замаскированными броневыми плитами. На каждом их этих пароходов были укрыты морские орудия и артиллерийские расчеты. Крейсируя по морским путям, эти "приманные суда" должны были привлекать к себе внимание вражеских подводных лодок.

Одновременно по требованию разведки было запрещено продавать последние издания "Регистра Ллойда", чтобы ни один экземпляр этой книги не попал в руки немцев — ведь в самой книге, а также в еженедельно и ежедневно выпускаемых бюллетенях приводились всевозможные сведения о тоннаже, стоимости, времени постройки, конструкции, ежедневном передвижении, часах отправки, назначении и грузах любых кораблей какой угодно национальности.

Кораблям-ловушкам было приказано курсировать вдоль береговой полосы Северного моря, где особенно часто встречались германские подводные лодки. Заметив в открытом море такое судно, истинный характер которого нельзя было определить даже в самый лучший морской бинокль, германская подлодка, как это можно было предвидеть, должна была остановить его и сигналами предложить экипажу покинуть корабль. Англичане рассчитывали, что в большинстве случаев подводная лодка приблизится к своей жертве настолько, чтобы потопить ее одной торпедой или вообще сэкономить и потопить судно несколькими выстрелами из орудий. Торпед в Германии становилось все меньше; известно было, что командирам подводных лодок был отдан приказ беречь их. Иногда, выпустив с близкого расстояния торпеду в маневрирующее зигзагами судно, вражеский рейдер поднимался на поверхность, чтобы довершить потопление парохода снарядами из палубного орудия. Этого-то и дожидались артиллеристы "приманного судна".

Первая уловка "приманного судна" заключалась в том, что оно высылало команду «паникеров» — часть своего экипажа, замаскированную под матросов торгового флота; один из них изображал собой капитана торпедированного парохода. Они разыгрывали комедию: падали в воду, карабкались из воды в шлюпку вместе со своими пожитками. Это должно было выманить подводную лодку на поверхность; в этом случае она была бы вынуждена ближе подойти к цели, чтобы расстрелять ее наверняка. А когда она оказывалась в нужном месте, "приманное судно" сбрасывало камуфляж: орудия начинали стрелять, и в течение нескольких секунд подводной лодке приходил конец. Все это требовало, конечно, высокого мастерства и опыта со стороны экипажа "приманных судов".

В порту члены экипажа "приманных судов" обязаны были держать себя как моряки торговых пароходов. "Останавливайтесь в матросских гостиницах, шатайтесь по портовым кабакам, но ни слова о своем корабле и его особенностях!" — предупреждали их.

Трудно требовать более осторожного поведения даже от шпиона или контршпиона, состоящего на действительной секретной службе. Щеголеватость и аккуратность, которые мы ассоциируем с современным военным кораблем, на "приманном судне" приходилось отбрасывать; но фактическая дисциплина, прикрываемая внешней небрежностью, была там даже выше обычной, ибо малейшая оплошность в момент боя могла сорвать всю операцию. Подводная лодка могла мгновенно погрузиться в воду и выпустить вторую торпеду. Терпение было качеством, всегда высоко ценившимся на "приманных судах", а мужество было непременным будничным условием службы на них.

Так, например, на "приманном судне" Q-5, когда оно было поражено торпедой, люди в машинном отделении остались на своих местах, чтобы поддержать работу двигателей. Все прибывавшая вода в конце концов заставила их удалиться оттуда. И хотя многие из них получили сильные ожоги и ранения, все они лежали притаившись — образец изумительной дисциплинированности. Торпедировавшая их субмарина U-88 подошла тем временем к судну и готовилась выстрелить чуть ли не в упор. Был отдан сигнал "Огонь!" Первым же снарядом "приманного судна" снесло голову капитану субмарины, вылезшему из командирской башни. Всего было выпущено 45 снарядов, и почти каждый попал в цель. Лодка затонула, экипаж был взят в плен. В течение всего времени ожидания, приманки и финальной артиллерийской атаки орудийные расчеты лежали притаившись и чуть ли не в воде целых 25 минут, явственно ощущая, что судно тонет. Но паники не было. Никто не тронулся с места. Радирование о помощи было задержано до той минуты, пока потопление вражеской подводной лодки не стало свершившимся фактом. Только тогда взялись за поддержание плавучести сильно поврежденного "приманного судна". К счастью, когда заработала радиостанция, недалеко от места происшествия оказались контрминоносец и шлюп. Они взяли Q-5 на буксир, и на следующий вечер, 18 февраля 1915 года, сильно потрепанный победитель был благополучно доставлен в порт.

Можно привести еще один случай поединка "приманного судна" с подводной лодкой. Искусно замаскированный под вооруженный торговый пароход с фальшивой пушкой на корме, другой "приманный корабль", «Паргаст», был торпедирован без предупреждения 7 июля 1917 года. Котельная, машинное отделение и трюм № 5 были сразу же залиты водой. Спасательная лодка штирборта разлетелась в куски.

Команда «паникеров» во главе с лейтенантом Френсисом Хирфордом приготовилась покинуть судно. Хирфорд взял даже с собой чучело попугая в качестве "спасенного любимца". Как бравый капитан торгового судна, он демонстративно собирался покинуть корабль последним, но ему помешали кочегары, вылезшие позже его. Когда лодки с «паникерской» командой отваливали, перископ подводной лодки был виден на расстоянии 400 ярдов. Затем она погрузилась, а вскоре после этого перископ появился прямо за кормой. Хирфорд, заманивая субмарину, приказал экипажу обогнуть корму. Подводная лодка UC-29 (типа минных заградителей), поднявшись на поверхность, последовала за спасательной шлюпкой. Видя, что субмарина еще не стала в положение, при котором ее могли бы достать пушки «Паргаста», Хирфорд, презирая опасность, продолжал заманивать в ловушку врага, находившегося уже в 50 ярдах от «Паргаста». В этот момент "приманный корабль" открыл огонь из всех своих орудий. Огонь прекратился только тогда, когда экипаж субмарины поднял руки. Но лодка начала удаляться, ускоряя ход и явно пытаясь ускользнуть в тумане. Стрельба возобновилась и не прекращалась, пока подводный рейдер не затонул вместе с матросом, уцепившимся за нос лодки. Англичанам удалось в конце концов разыскать в воде двух немцев, которые и были взяты в плен. Американские контрминоносцы, вовремя прибывшие в зону боевых действий, спасли «Паргаст» от потопления. За исключительное мужество весь экипаж "приманного судна" был награжден крестами Виктории.

За 51 месяц войны было уничтожено 200 германских подводных лодок, из них англичане имеют на своем счету 145. Но в этой охоте на подводные лодки приняло участие свыше 5000 английских вспомогательных судов, снабженных многими милями сетей, тысячами мин, орудий, глубинных бомб и снарядов; здесь действовала целая система конвоирования, применялись самолеты, морская разведка, всевозможные ловушки, трюки и т. д.

В состав военно-морского флота было зачислено около 180 "приманных судов". Вначале, однако, использовался лишь небольшой процент их, а в массовом масштабе их стали применять лишь после того, как тайна этих судов была раскрыта. Известно, однако, что в период между июлем 1915 и ноябрем 1918 года они уничтожили 11 германских подводных лодок, то есть на их долю приходится более 7 % общего числа потоплений. Кроме того, не менее 60 подводных лодок было ими серьезно повреждено и надолго выведено из строя.

Еще более важное значение имел подрыв духа команды подводных лодок. Уже одно пребывание в подводной лодке в зоне военных действий требовало огромного напряжения нервов; но когда дело дошло до того, что любое безобидное с виду торговое судно или парусный корабль могли внезапно превратиться в военный корабль, вооруженный торпедным аппаратом и орудиями, — германских моряков, в течение многих месяцев «охотившихся» в полной безопасности, охватывал смертельный страх.

Война в аравийской пустыне

В системе Британской империи Аравийский полуостров имел немалое значение. После постройки в 1869 году Суэцкого канала и оккупации англичанами Египта оно особенно возросло. Он стал тем звеном, которое через Красное и Средиземное моря и Суэцкий канал соединяло бассейны Атлантического и Индийского океанов — основные морские пути сообщения империи с колониями. Здесь же проходил главный имперский кабель, соединяющий Англию с Индией, Австралией и Южной Африкой. Постройка железнодорожной магистрали Капштадт (Кейптаун) — Каир — Калькутта была заветной мечтой Англии: это упрочило бы ее господство на Востоке. Через Аравийский полуостров в Месопотамию проходила основная воздушная магистраль Лондон — Каир — Багдад — Басра — Карачи — Калькутта. Здесь же — знаменитый британский нефтепровод Керкук — Хайфа. Таким образом, этот район стал центром экономических, политических и военных интересов Великобритании. Отсюда заинтересованность Англии в удержании этого района, расширении здесь своего влияния и устранении главного конкурента — Османской империи.

С началом Первой мировой войны Аравийский полуостров превратился в поле боя между Великобританией и Турцией. Аравийский театр войны имел свои особенности и трудности: отсутствие хороших шоссейных и грунтовых дорог, сыпучие пески, жаркий климат, недостаток источников воды. Огромные размеры малонаселенной страны заставляли заготавливать продовольствие и фураж только в оазисах. Все это вынудило английские войска топтаться на месте в первый период войны. Англичанам приходилось строить железные дороги и артезианские колодцы, чтобы обеспечить снабжение действующих войск водой, продфуражом и боеприпасами. Этими же особенностями театра войны объясняются огромные усилия англичан по организации восстания арабов в тылу турок с целью общего ослабления сил противника.

Важнейшей стратегической задачей англичан было нарушение нормального функционирования Хиджазской и Дамасской железных дорог, которые служили основной артерией снабжения турецкой армии в районе Суэцкого канала. Такую важную стратегическую задачу с успехом могли выполнить только повстанческие отряды арабов, снабженные английским динамитом и посаженные на верблюдов. Верблюды, способные переносить стокилометровые переходы в суровой и безводной пустыне, позволяли отрядам арабов совершать продолжительные переходы независимо от водных источников и баз. К тому же верблюды находились на подножном корму и везли на себе для всадника 40 фунтов муки — десятидневный паек араба.

Кроме оказания прямой военной помощи, арабские отряды, которые в основном несли всю тяжесть войны с турками, позволили Британской империи не отвлекать значительные силы с западного театра войны.

К этому времени арабские националисты уже сами начали борьбу против турок. На юге Аравийского полуострова восстание арабов поднял Абд эль-Азид ибн Сауд, лидер религиозной секты ваххабитов и заклятый враг хашимитов. Главой политического клана хашимитов был шейх (шериф) Мекки Хуссейн ибн Али, провозглашенный в 1916 году королем Геджаса (Хиджаза). Он не спешил открыто выступать против турок. Переговоры с Хуссейном вел английский разведчик Томас Эдуард Лоуренс, который впоследствии станет знаменитым и получит неофициальный титул "Лоуренс Аравийский". Он действительно играл руководящую роль как в организации, так и в дальнейшем руководстве восстанием арабов. Как писал исследователь его жизни Лиддел Гарт, он являлся единственным способным и талантливым полководцем, который оказался в состоянии справиться с задачами, стоявшими перед Британской империей на Аравийском Востоке. Он "сумел превратить силу турок в их слабость и слабость арабов — в их силу".

Длившиеся в течение нескольких месяцев переговоры с шерифом Хуссейном закончились соглашением, которым предусматривалось, что в подходящий момент арабы Хиджаза выступят против турок. Англия же гарантирует (с некоторыми оговорками) независимость арабских земель, являвшихся в то время частью Турецкой империи.

Однако у английских разведки и дипломатии были и другие планы. Индийское бюро английской разведки поддерживало ваххабитов. Его представитель Сейнт Джон Филби, отец знаменитого в будущем советского разведчика Кима Филби, в 1917 году отправился в Эр-Рияд с секретным заданием: сообщить ибн Сауду, что король Георг V намерен именно его сделать главой арабской конфедерации, которая будет образована после краха Оттоманской империи. А представитель министерства иностранных дел Марк Сайкс независимо от других «переговорщиков» совместно с французами намечал раздел Турции, исходя из другого плана. Это соглашение, известное под названием договора Сайкс — Пико, содержало в себе зародыш будущих неприятностей с арабами.

Таким образом, восстание арабов не было средством осуществления "великой задачи создания арабского государства", как пытался в своих воспоминаниях представить полковник Лоуренс. Оно являлось орудием завоевательной политики британского империализма, стремившегося поработить арабов, превратив их земли в свою колонию, и действовавшего в духе традиционной политики "разделяй и властвуй". И хотя Лоуренс сам усиленно втирал очки своим «друзьям», позже в книге "Восстание в пустыне" он признал: "…Этот поворот дела, застав нас врасплох, удручал меня особенно сильно… и то обстоятельство, что мы так низко пали в глазах арабов, было особенно неприятно. Они никогда не верили тому, что мы сможем осуществить те великие дела, о которых я им говорил, и теперь они с особой горечью высказали свои мысли".

Так или иначе, восстание арабов началось, и Лоуренс играл в нем весьма заметную роль. Не надо забывать и «пряник», который английская разведка протянула восставшим арабам. В порты Джидду и Рабуг прибыло несколько транспортов с продовольствием, а повстанцам платили по 2 фунта стерлингов в месяц за человека и по 4 фунта за верблюда. Как правильно заметил Лоуренс, "ничто другое не смогло бы удержать на фронте в течение пяти месяцев армию, составленную из разноплеменных арабов".

Однако деньги вскоре растаяли, а продовольствие было разворовано. Арабские отряды оказались на грани распада. В трудное положение попали и высшие английские чиновники и генералы, руководившие движением арабов и принимавшие политические решения — верховный комиссар Египта Генри Мак-Магон, генерал-губернатор Судана Реджинальд Вингейт и командующий морскими силами в Ост-Индии вице-адмирал Росслин Вэмисс. Между этими тремя начальниками имелось связующее звено в лице бригадного генерала Гильберта Клейтона, олицетворявшего собой тройное представительство: агента в Судане, главы военной разведки в Египте и начальника политической разведки. Он имел также связь со штабом командующего морскими силами и наблюдал за деятельностью "Арабского бюро" английской разведки. Казавшийся сонным и даже ленивым, он имел удивительную способность быть в курсе всех нужных дел, обладал чувством юмора и умел улаживать всевозможные конфликты.

Именно Клейтон забил тревогу и поставил английское правительство перед проблемой оказания серьезной помощи арабскому восстанию. Однако разногласия в самом кабинете и трудное положение на западном фронте привели к тому, что никакой поддержки из Англии прислано не было, более того, часть английских войск была отозвана в Европу. Интересно, что в своем докладе генералу Клейтону против присылки бригады из Англии выступил и тогда еще майор Лоуренс, только что побывавший у самого решительного из сыновей Хуссейна, эмира Фейсала. Лоуренс полагал, что арабы сами в состоянии удержаться на холмах, пересекавших дорогу в Мекку, при условии хорошего снабжения их легкими пулеметами, артиллерией и технической помощью. Он определенно высказался против присылки английских войск, считая, что их появление вызовет среди арабов столько подозрений и предубеждений, что уничтожит то единство, которое достигнуто.

Его позиция соответствовала позиции властей в Лондоне, понравилась им, и Лоуренсу было предложено отправиться к Фейсалу в качестве его советника и офицера связи. Это стало признанием заслуг Лоуренса и авансом на будущее.

Лоуренс скромничал или набивал себе цену, заявляя, что он не военный человек и ненавидит военное дело, требуя присылки кадровых офицеров. Но Клейтон приказал ему приступить к исполнению новых обязанностей.

В конце декабря 1916 года Лоуренс оказался в лагере Фейсала и с этих пор постоянно сопровождал его. Именно тогда он сформировал свои знаменитые "27 статей" в качестве не подлежащего оглашению руководства по обращению с арабами для вновь прибывающих офицеров британской армии. В последней статье этого руководства сказано: "27. Весь секрет обращения с арабами заключается в непрерывном их изучении. Будьте всегда настороже; никогда не говорите ненужных вещей, следите все время за собой и за своими товарищами. Слушайте то, что происходит, доискивайтесь действительных причин. Изучайте характеры арабов, их вкусы и слабости, и держите все, что вы обнаружите, при себе… Ваш успех будет пропорционален количеству затраченной вами на это умственной энергии".

С арабами успешно работали не только Лоуренс, но и другие офицеры британской разведки: Ньюкомб, Хорнби, Джойс, Джэвенпорт и другие. Они, как и Лоуренс, "полностью отдались игре превращения в арабов и стали носить арабские одеяния", — пишет Лиддел Гарт. Арабские отряды с участием этих офицеров восприняли тактику партизанской войны, совершали набеги на небольшие гарнизоны, подрывали мосты, пускали под откос турецкие поезда.

Такого рода партизанские действия не имели решающего влияния на ход войны, хотя это и наносило туркам потери и разрушало их коммуникации. Отрядам, руководимым Фейсалом и Лоуренсом, удалось захватить порт Акабу, однако это было лишь тактическим успехом. Требовалось участие регулярной армии.

27 июня 1917 года в Египет прибыл новый командующий, сэр Эдмунд Алленби, уже зарекомендовавший себя на европейском театре военных действий. Он имел прозвище «бык», что соответствовало отношению Алленби как к неприятелю, так и к подчиненным.

Лоуренс быстро нашел с Алленби общий язык, и они стали союзниками. Алленби выделил Лоуренсу 500 тысяч фунтов стерлингов для оплаты и подкупа его арабских "друзей".

Лоуренс считал, что из стратегических и политических соображений нужно было как можно меньше демонстрировать связь арабов и англичан, а действовать отдельно друг от друга. Алленби согласился с этим, и они начали работать в одном ключе, но раздельно.

В нашу задачу не входит описание хода боевых действий в Аравийской пустыне, они интересны не каждому читателю, да и выходят за рамки этого повествования. Однако есть несколько боевых эпизодов, непосредственно связанных с деятельностью английской разведки.

Одной из задач английских войск было взятие укрепленного района Газа, оборонявшегося крупным турецким гарнизоном. Для обеспечения разведданными наступающих сил и захвата водных источников следовало до развития наступления на фланг главной позиции захватить укрепленный район Беэр-Шева. Чтобы иметь возможность сосредоточить массу войск на слабом участке противника, предстояло ввести его в заблуждение. Первым условием этого являлась конспирация. Все приготовления велись в секрете, причем основные силы удерживались на фланге у Газы до последней минуты. Однако имелись данные, что разведке турок удалось получить кое-какую информацию.

Поэтому для введения противника в заблуждение потребовалась активная операция. Ее план, разработанный офицером британской разведки Майнертцхагеном, предусматривал доведение до противника сведений, что главной атаке на Газу должна предшествовать ложная атака на Беэр-Шеву. К плану были приложены соответствующие документы. Чтобы придать намеченной демонстрации большую правдоподобность, разведка сочинила несколько писем, якобы полученных из Англии, а также частное письмо от воображаемого друга из штаба, в котором подвергался сильнейшей критике ложный план наступления и находилось 20 фунтов стерлингов. Все это было уложено в вещевой мешок и запачкано свежей кровью. Затем 10 октября 1917 года один из разведчиков выехал за линию фронта как бы на разведку, открыл огонь по дозору турецких кавалеристов и спровоцировал его к преследованию. Притворившись раненым, он откинулся с седла, «случайно» выронил вещевой мешок, полевой бинокль и еще кое-какие предметы, но сумел оторваться от преследователей. Через несколько дней в приказ по корпусу было включено объявление, что утеряна записная книжка. В этот приказ было завернуто несколько бутербродов, которые также «оказались» за линией фронта.

Турецкий офицер, нашедший вещевой мешок, был награжден, а его корпусной командир предостерег своих офицеров от ношения документов во время нахождения в разведке. Однако для англичан более важным было то, что турки после этого все свои усилия сосредоточили на укреплении позиций у Газы, пренебрегая позициями другого фланга.

Немецкий генерал Кресс фон Крессенштейн также держал единственную резервную дивизию позади турецкого фланга у Газы, несмотря на указания своего начальника, главнокомандующего германо-турецкой группы армий Фалькенгайна, о том, что ее следует держать у самой Беэр-Шевы или позади нее. Даже когда 31 октября действительно началось наступление на Беэр-Шеву, Кресс отказал в посылке подкреплений. Произведенная противником неправильная расстановка сил объяснялась главным образом удачной хитростью английской разведки. В этот же день город был взят. Сосредоточив силы в районе Газы, англичане захватили город, прорвали турецкий фронт и 9 декабря 1917 года овладели Иерусалимом, что для христианской Европы стало триумфом британской армии.

Большое британское наступление должно было начаться 19 сентября 1918 года. На его пути располагался крупный центр Амман. Успех наступления англичан зависел от того, удастся ли захватить или хотя бы вывести из строя железнодорожный узел Дераа, так как там находился центр железнодорожных сообщений всех трех турецких армий и линия отхода 4-й турецкой армии.

Снова была осуществлена дезинформационная операция, но теперь ее автором стал Лоуренс. Поначалу план заключался в том, чтобы "…произвести ложную атаку на Амман, а в действительности уничтожить железную дорогу у Дераа. Дальше этого мы пока не шли", — вспоминал Лоуренс.

Лоуренс тщательно рассчитал, что один лишь факт расстановки арабских сил у Аммана уже создавал видимость подготовки атаки. Но этого было недостаточно, чтобы убедить турок, что целью предстоящего наступления является Амман. Он отправил нескольких скупщиков в арабские селения и закупил за наличные деньги весь кормовой ячмень, который там имелся. Поставленные им условия предусматривали, что арабы, во-первых, будут сохранять эту сделку в тайне, а во-вторых, придерживать ячмень для Лоуренса до тех пор, пока не получат извещения, в какой лагерь он должен быть доставлен. Кроме того, Лоуренс произвел перепись всех, у кого можно было купить овец, и с помощью четырех местных агентов заключил контракты на поставку овец, которых надлежало доставить в лагерь. За это он уплатил комиссионные, хотя фактически не приобрел ничего. Одновременно распространялись слухи, что фураж и продовольствие нужны для главных сил англичан, которые скоро начнут наступление на Амман.

Незадолго перед наступлением он посетил район Мадеба. Там он выбрал две небольшие площадки для посадки самолетов, нанял арабов сторожить их и оставил дымовые сигналы и посадочные знаки. "Конечно, я нанял людей, которые сидели бы там на заборе для моего собственного успокоения и которым я «проговорился», что самолеты будут участвовать в атаке на Амман".

Составляя ложный план атаки Мадабы, Лоуренс и Алленби привлекли к этому вождя племени зеби, учитывая его заигрывания с турками и рассчитывая на его болтливость. Через свои связи Лоуренс также "предупредил штабных офицеров-арабов 4-й турецкой армии, что в ближайшее время затевается нанесение удара на Амман с востока и запада". Та же неистребимая страсть к авантюризму вдохновила его набросать проект атаки на Мадабу под руководством офицера разведки Хорнби с его арабами. "Я использовал все свое влияние, чтобы обеспечить нанесение удара, прикрепив к Хорнби всех шейхов племени бенисахр, и заявил им, что он пойдет с юга, в то время как я отрежу турок с севера и востока". В основе отвлекающего маневра была цель: ложная атака в случае успеха Лоуренса у Дераа. Тот факт, что турки «предугадали» это наступление, перебросив войска в его район, показал, что они поймались на приманку. "В качестве предварительного мероприятия, — вспоминал Лоуренс, — мы решили перерезать линию у Аммана, преградив тем самым возможность подхода подкреплений из Дераа к Амману и заставляя турок думать, что наша ложная атака против Аммана является настоящей". К германскому командующему турецкими войсками Лиману фон Сандерсу был заслан "дезертир"-индус, сообщивший подлинные (поистине дьявольская хитрость англичан!) сведения о намерениях Лоуренса — атаковать Дераа. Индус так «искренне» клялся в правдивости своих сведений, что генерал принял его за английского агента (как и было на самом деле), желающего «продать» дезинформацию. Это еще больше убедило немцев и турок в наличии у противника плана атаковать Амман. В результате генерал подставил свои войска под уничтожающий удар англичан.

Наступление англичан оказалось неожиданным для немцев и турок. Две турецкие армии были разбиты, а Дераа и Амман оказались в руках английских войск. Это стало сигналом для всеобщего антитурецкого восстания в Сирии.

30 сентября 1918 года арабские войска с помощью австралийцев, входящих в состав британской армии, заняли Дамаск и подняли над городской ратушей арабский флаг. Правда, тут же между вождями арабских племен начались распри по поводу того, кому должна принадлежать власть в городе, но Лоуренс как представитель британской разведки и армии назначил арабского коменданта города и сформировал временную администрацию. 3 октября он передал власть прибывшему в город генералу Алленби и отбыл в Каир, а оттуда в Лондон. Перед этим он получил чин полковника.

Забавно, что, равнодушный к воинским чинам и наградам, Лоуренс выпросил у Алленби звание полковника для того, чтобы, направляясь в Лондон, иметь возможность проехать через Европу в специальном штабном поезде с международными вагонами, с удобствами, предоставляемыми только полковникам. "Я люблю комфорт", — вспоминал он.

Военные действия продолжались, и 31 октября 1918 года Турция вышла из войны, а через 11 дней капитулировала сама Германия.

Дальнейшие задачи британской разведки заключались в создании благоприятной обстановки для господства метрополии на Аравийском полуострове, в Месопотамии и Палестине. Все это надо было делать не только с учетом интересов арабов, но и французов, также претендовавших на часть территории Палестины и Сирии.

В результате мандат на управление Сирией был передан Франции, а Палестиной и Месопотамией — Англии, которая закрепила свое господство над всем Аравийским полуостровом.

Началась новая историческая эпоха.

"Белая дама

Во время Первой мировой войны бельгийские патриоты создали подпольную организацию. Заслуга ее создания принадлежит только им, а не какой-либо из союзных разведок. Сначала она называлась "Служба Мишлена" (название случайное, заимствованное у рекламы автомобильных шин фирмы Мишлен, наводнивших Бельгию накануне войны). Позднее ее создатели и первые руководители — Деве, главный инженер Льежской телеграфной и телефонной сети, и Шовен, профессор физики, — дали ей новое название "Б. 129", а впоследствии она стала называться "Белой дамой". Это название символично. Существовало старинное предание: последнему из правящих Гогенцоллернов должен был явиться перед крушением династии призрак "Белой дамы".

22 июня 1916 года состоялось важное совещание Деве, Шовена и священника Дез-Онея. Деве уведомил своих соратников, что льежский банкир Марсель Нагельмакерс согласен предоставить новой организации необходимые средства. Дез-Оней сообщил, что старые железнодорожные наблюдательные посты (существовавшие еще до создания "Службы Мишлена") возобновили свою работу.

Организация имела и собственную службу контрразведки. Александр Нежан, деверь Шовена, оставался начальником бельгийской полиции в Льеже и во время немецкой оккупации. К нему и обратились за помощью. Так как бельгийская полиция находилась под контролем германской тайной полиции, Нежан знал в лицо всех немецких агентов в Льеже. Он не только снабжал Деве и Шовена их фотографиями, но впоследствии и его своевременная помощь не раз предотвращала угрозу провала. Он же помогал разоблачать агентов-провокаторов, завербованных немцами среди бельгийцев.

Задачей организации было ведение разведки в пользу союзников. Сотни патриотов были готовы работать на нее. Дело налаживалось, оставалось самое трудное и опасное — установить связь с союзниками.

На неудачной попытке налаживания связи уже провалился предшественник "Службы Мишлена", Ламбрехт, двоюродный брат Вальтера Деве. Ламбрехт был схвачен немцами, осужден и расстрелян 18 апреля 1918 года. Поэтому установлению регулярной и безопасной связи руководители "Службы Мишлена" придали особое значение.

Сначала им удалось наладить связь с представителями французской разведки в Голландии. Уже начали накапливаться донесения для пересылки их через границу, как Нежан, руководивший контрразведкой "Службы Мишлена", сообщил об аресте трех французских агентов. Связь пришлось прервать. Решили связаться с бельгийским агентом во Франции. Но курьер, присланный оттуда, привез письмо самого агента с инструкциями и заданиями, написанными открытым текстом. Попади оно в руки немцев, все бы пропало. От такого контакта руководители "Службы Мишлена" отказались.

Затем обстоятельства сложились так, что курьер "Службы Мишлена" вышел в Голландии на агента, майора Камерона, резидента английского генерального штаба. Они успели отправить всего несколько донесений, когда курьера задержали немцы. От полного провала спасло лишь то, что он был сотрудником крупного банкира Снука (члена организации). Снуку удалось убедить немцев в том, что через курьера он пересылал лишь банковские отчеты. Организация осталась нетронутой, но снова была отрезана от Голландии.

Только несколько месяцев спустя, в феврале 1917 года, контакт разведки английского Генштаба со "Службой Мишлена" был восстановлен. Но курьер оказался предателем, и четыре члена организации были арестованы, в том числе и Дез-Оней. Последнего, кстати, арестовали прямо во время урока, который он вел в школе. Ему, буквально на глазах полиции, удалось избавиться от компрометирующих документов, вложив их в учебник и передав одному из учеников.

Арестованных судили. Двое были приговорены к 12 годам каторжных работ, еще двое (в том числе и Дез-Оней) сосланы в концлагерь в Германии (это было смехотворно мягким наказанием, так как концлагеря Первой мировой войны коренным образом отличались от гитлеровских концлагерей смерти).

Этими событиями завершилась первая стадия деятельности "Службы Мишлена".

К июню 1917 года в работе органов союзной разведки в Голландии произошли значительные изменения. Французы свернули свою деятельность и перенесли ее в Швейцарию, бельгийская разведка вследствие недостатка средств сошла на нет.

С наибольшим успехом работали британские разведки: одна — адмиралтейства, другая — воздушного флота, третья и четвертая — Генштаба и пятая — британская секретная служба. Но и они вскоре слились в две. Основной осталась британская секретная служба, имевшая четыре отдела. Одним из них, роенным, руководил Генри Ландау, ставший "крестным отцом" "Белой дамы".

По прибытии в Голландию в 1916 году, Ландау понял, что главная проблема заключалась в налаживании пограничной связи. Немцы до крайности осложнили связь между Бельгией и неоккупированной Голландией. Вдоль границы были выстроены заборы, возведены проволочные заграждения с током высокого напряжения, подходы к ним заминированы. Граница постоянно патрулировалась и освещалась мощными прожекторами.

Ландау начал с создания сети пограничных агентов, руководил которой Моро, сын одного из военных чиновников бельгийских железных дорог. Не случайно поэтому агентурная сеть в основном состояла из железнодорожных служащих, бежавших в Голландию и осевших в приграничных городках. С их помощью, через их коллег, оставшихся в Бельгии, и было создано шесть переправочных пунктов вдоль границы.

Такова была обстановка, когда в Голландию прибыл представитель "Службы Мишлена" Лемер (назвавшийся Сен-Ламбером). Английский консул направил его к Генри Ландау. Уже через несколько минут разговора Ландау понял, какая удача выпала на его долю. Он уже слышал о существовании "Службы Мишлена", верил в нее и не хотел отдавать ее ни в чьи руки; без колебаний он предложил прикрепить "Службу Мишлена" к своей организации, как вдруг Лемер выпалил:

Ландау с удивлением посмотрел на собеседника. Если с первым вопросом проблем не возникало, то второй поставил его в тупик. Требование бельгийских патриотов показалось ему естественным. Но каким образом британское военное министерство могло превратить бельгийских подданных в английских солдат? Каким образом могли зачислить их на военную службу даже бельгийские власти? Ведь сообщить их список за границу было бы слишком опасно. И, наконец, "Служба Мишлена" насчитывала немало женщин. Как сделать их солдатами? Ведь в то время женщины в армии не служили.

Ландау задал собеседнику осторожный вопрос: каким образом он считает возможным осуществить свое требование и как, по его мнению, могут быть приведены к присяге члены организации.

"Ну уж нет, — подумал Ландау, — отдавать их бельгийцам нельзя, тем более что у бельгийцев нет возможностей для работы. Придется принять их требование в надежде, что после войны английские власти сумеют их выполнить". Он сказал Лемеру, что снесется со своим начальником в Англии и через пару дней даст ответ.

Ландау знал, что к начальству с подобной просьбой обращаться бесполезно. Поэтому на следующий день он с чистой совестью сообщил Лемеру, что вопрос улажен, его просьба удовлетворена и он может известить об этом своих руководителей. Лемер не требовал никаких письменных гарантий. Он счел вопрос исчерпанным.

Денежный вопрос был решен быстро. Английская разведка еженедельно стала переводить "Службе Мишлена" нужную для работы сумму; деньги же, взятые взаймы у банкиров Нагельмакерса и Филиппара, было обещано возвратить после войны (что, кстати, и было сделано: им выплатили 150 тысяч долларов в бельгийской валюте).

Разведке английского Генштаба было нелегко отказаться от "Службы Мишлена". Но Ландау крепко вцепился в нее. Уже после войны он ознакомился с докладными записками своего соперника из Генштаба. В графе "Служба Мишлена" было записано: "Украдена у меня разведкой военного министерства".

Теперь, когда все организационные вопросы были решены, руководители "Службы Мишлена" получили возможность сосредоточиться на расширении работы внутри Бельгии. Им больше не приходилось заботиться о пересылке своих донесений через границу: созданная английской разведкой сеть обеспечивала доставку этих донесений в Голландию, по крайней мере, дважды в неделю.

Начался новый этап в жизни "Службы Мишлена". Прежде всего она переменила название. Это было нужно, чтобы создать у немцев представление о том, что "Служба Мишлена" прекратила свое существование. Сначала она значилась как "Б. 129", а затем — "Белая дама". Под этим названием она и вошла в историю разведки.

Деве и Шовен занялись перестройкой организации на военно-бюрократическую ногу. Были созданы три батальона с центрами в Льеже, Намюре и Шарлеруа. Каждый батальон был разбит на роты, каждая рота — на взводы. Каждое подразделение обслуживало район, название которого оно носило. Это напоминало игру взрослых людей, но игру — смертельно опасную.

Четвертый взвод каждой роты занимался исключительно сбором донесений от трех других и передачей их ротному "почтовому ящику" и дальше по инстанции. Эти "почтовые ящики", а также обслуживающие их курьеры были почти полностью изолированы от остальной организации. Участники курьерской службы знали только то, что имело отношение к их непосредственным обязанностям. Им было запрещено наводить справки о других членах организации.

Каждый батальон и главный штаб имели свои секретариаты. Там донесения изучались, анализировались, перепечатывались на машинке и подготавливались для отправки в Голландию.

Специальный курьер отвозил донесения из секретариата главного штаба в пограничный "почтовый ящик". Здесь начинались функции разведки британского военного министерства. Донесения забирали и переправляли через границу в Голландию. Работа пограничного "почтового ящика" была самой опасной, поэтому всякий, соприкасавшийся с ней, подвергался особенно тщательной изоляции.

Главный штаб состоял из двух начальников, верховного совета в составе восьми членов, священника, отдела контрразведки, финансового отдела, отдела связи, секретариата, особого отдела, обеспечивающего бегство «засветившихся» агентов и их переброску через границу, наконец, отдела, занятого расширением деятельности организации.

Все участники "Белой дамы" приносили присягу в верности; каждому вручался опознавательный жетон с выгравированным на нем именем, датой и местом рождения, а также личным номером. Этот жетон полагалось зарыть в землю и не извлекать до окончания войны.

Членам организации запрещалось заниматься посторонней работой, например доставкой писем от бельгийских солдат, распространением патриотической газеты "Либр Бельжик" и т. д.

Военизация принесла моральное удовлетворение многим военнообязанным бельгийцам, состоявшим в "Белой даме". Они хотели быть уверенными, что ни бельгийские власти, ни общественность не осудят их после войны за то, что они не перешли границу и не вступили в ряды бельгийской армии. Наконец, опасение попасть под военный трибунал после заключения мира служило дополнительным стимулом к молчанию для тех, кто попадал в лапы немецкой полиции.

Все члены "Белой дамы" носили конспиративные клички, а у руководителей их было несколько.

С величайшей осторожностью были подобраны конспиративные квартиры главного штаба. Основная квартира была идеальной во всех отношениях. Она имела пять выходов: на улицу; в сад, а через него в переулок; на крышу через люк в потолке; два выхода на разных этажах вели через неприметные двери в соседний дом, где проживала безобидная старуха, которая никогда не общалась со своими соседями. Кроме основной, имелись запасная и еще несколько конспиративных квартир, а также три дома, где могли скрываться «засветившиеся» агенты.

Мы так много рассказываем об организационной стороне дела потому, что разведка разведкой, ее можно и должно, в конце концов, вести в любых условиях, но именно блестящая организация уберегла "Белую даму" от ненужных потерь и дала ей возможность сохранить своих людей и свою боеспособность до конца войны.

В своих воспоминаниях Г. Ландау пишет: "Руководимая организационным гением Деве и Шовена, "Белая дама" вступила в полуторагодичную борьбу с германской тайной полицией "не на жизнь, а на смерть",

Вот опыт и приключения лишь одного из 38 взводов "Белой дамы" — ирсонского.

В отличие от агентов "Белой дамы" большинство пограничных агентов обоего пола работало за плату. Приходилось использовать людей самого разного типа. Среди них были, например, контрабандисты Тильман и сын, которые при своих поездках с контрабандой по реке Маас никогда не забывали захватить пакетик с донесениями "Белой дамы". Затем имелась целая группа отважных проводников через границу. Сильные, быстрые, бесстрашные, вооруженные ножами и револьверами, они были грозой для немецких часовых и сыщиков. Контрабандисты и браконьеры в мирное время, они знали каждый метр на границе. Когда возникла необходимость переправлять через границу беженцев, а также корреспонденцию солдат с фронта, и, наконец, разведывательные донесения, эти люди, естественно, взялись и за это. Но все же каждый из них был в большей степени предан своей шайке, чем своей стране. Однако и среди них разведке удалось найти двух самых ценных агентов — Шарля Виллекенса и Леопольда Тулена. Они проводили разведчиков через электрические заграждения или почти на глазах у немецкого патруля.

Работая над совершенствованием связи, Деве и Шовен ломали головы над проектом прокладки телефонной линии. Сначала они рассчитывали проложить подземный провод в Голландию. После долгих поисков близ границы, в районе Гассельта, нашли дом, где могли разместиться телефонисты. Но трудности, связанные с прокладкой линии под пограничными заграждениями, оказались непреодолимыми. В отчаянной попытке добиться цели был смертельно поражен электрическим током один из агентов "Белой дамы". Пришлось отказаться от дальнейшей работы в этом направлении.

Но Шовен не мог расстаться со своей мечтой; у него возник новый план, построенный на принципе индукции: разговоры по телефонному проводу, проложенному под землей, могут перехватываться другим проводом, идущим параллельно. Нашли место на берегу реки Маас, где бдительность немцев была несколько ослаблена; выписали из Англии необходимую аппаратуру. Но пока судили-рядили, что да как делать, было заключено перемирие.

В переписке "Белой дамы" с английской резидентурой применялись элементарные шифры. Города и наблюдательные пункты обозначались цифрами, а для написания текста использовалась молитва "Отче наш", где каждая буква изображалась двумя цифрами (положение слова в тексте и буквы в слове). В "Отче наш" не хватало всего пяти букв алфавита, их номера приходилось запоминать. Использовали для шифра и печатные инструкции на обратной стороне удостоверения личности, которые по приказу немцев местные жители обязаны были всегда иметь при себе; таким образом, шифр был всегда под рукой.

Иногда шифры усложнялись настолько, что могли считаться не поддающимися расшифровке без ключа. "Белая дама" постоянно расширяла свою деятельность. С каждым новым шагом становилось все труднее обеспечивать безопасность. Лишь строгое соблюдение принципа обособленности ячеек могло предохранить ее от провала. Штаб часто рассматривал вопросы о расширении деятельности, но никогда не поручал это действующим подразделениям. Для этого создавался специальный "летучий отряд"; ему и поручалась организация нового взвода.

Так, из Турнэ "Белая дама" проникла в районы Лилля и Дуэ — северную часть оккупированной Франции; из Арлона — в герцогство Люксембург, где был организован железнодорожный наблюдательный пост на линии Трир — Люксембург. Совместно с другими постами он давал полную картину железнодорожного движения в тылу немецкого фронта — от Керуена до моря.

Однако не обошлось без провала. Зимой 1917/18 года немецкие сыщики случайно задержали двух агентов, только что сдавших свои донесения в секретариат, которым руководила мадам Гессельс, и выходивших из дома. Сыщики вошли в дом, где обнаружили еще двух агентов, братьев Коллар, работавших над донесениями, и оружие. Все они были схвачены. Гессельс держалась героически, никого не выдала; более того, «отмыла» первых двух задержанных, объяснив, что один из них ее любовник, а второй — его приятель. Сама она якобы сдавала комнату Колларам, ничего не зная об их работе.

2 июля 1918 года Луи и Антуан Коллар и мадам Гессельс были приговорены к смертной казни, несколько других арестованных по этому делу — к каторжным работам на различные сроки. Братья Коллар были расстреляны в Льежской тюрьме Шартрез 18 июля. После войны английское и бельгийское правительства посмертно наградили их.

Мадам Гессельс смертный приговор был заменен пожизненной каторгой. Она, правда, продолжалась всего три месяца, до капитуляции Германии.

Две восемнадцатилетние девушки, Мари-Терез Коллар и Ирена Бастен, вызвались заменить своих арестованных отцов. Они стали курьерами "Белой дамы" и восстановили связь с уцелевшими участниками виртонской организации, где произошел провал. Обе девушки были арестованы германской тайной полицией, провели в тюрьме несколько недель, но за неимением улик они были отпущены.

О ходе дела и подробностях следствия руководители "Белой дамы" Деве и Шовен знали от находящихся в тюрьме французских агентов Фокено и Крезена, которые наладили надежную связь с волей. Они послали около 50 шифрованных писем с подробными отчетами о каждом допросе. Таким образом Деве и Шовен получили возможность определить причину арестов и выяснить, какие сведения получила тайная полиция. Это позволило "Белой даме" принять необходимые меры для защиты организации.

Поэтому, когда Фокено и Крезен надумали совершить побег из тюрьмы Сен-Леонар, английская разведка вначале воспротивилась этому. Во-первых, пропадал источник ценной информации из тюрьмы (оба оказались более полезными в тюрьме, чем на свободе!), а во-вторых, в случае неуспеха это могло поставить под удар всю "Белую даму", а она как-никак в то время снабжала союзников по крайней мере 75 процентами всех разведывательных данных, поступавших из Бельгии и Франции.

Но руководители "Белой дамы" настояли на том, что заключенные должны бежать. Деве и Шовен лично взялись за организацию побега. С помощью надзирателя-поляка Фокено и Крезен выбрались из камер и на веревках, сделанных из простыней, сумели с чердака спуститься на тюремную стену, а оттуда — на улицу, где их поджидали Деве и Шовен. Беглецы были надежно укрыты. Тревога в тюрьме поднялась лишь через час, когда кто-то заметил белую простыню, свисавшую со стены.

Фокено и Крезен просидели в убежище три месяца. Все их помыслы были направлены на то, чтобы отправиться во Францию, вступить в армию и сражаться на фронте. Переход через границу был назначен на 5 июля 1918 года. Фокено, переодетый лютеранским священником, в пригородном трамвае направлялся к границе, но попался на глаза агенту тайной полиции; выскочил на ходу из трамвая, скатился в ров и скрылся в темноте. Ему пришлось вернуться в Льеж, где "Белая дама" укрывала его до перемирия. Крезен был задержан в каких-нибудь ста ярдах от границы. На допросе он назвался другим именем, но не скрывал, что пытался бежать через границу. Это каралось тюремным заключением. К счастью, его посадили не в тюрьму Сен-Леонар, а в другую, где он и пробыл до конца войны.

В январе 1918 года был неожиданно арестован Нежан, начальник бельгийской полиции в Льеже и руководитель контрразведки "Белой дамы". Но в письме из тюрьмы он сообщил, что организации нечего опасаться: его арестовали по другому делу — за содействие женщине, организовавшей побег военнопленных. Женщину приговорили к тюремному заключению, а Нежан был просто выслан в Германию как "нежелательный элемент". Утрата Нежана была тяжелым ударом для "Белой дамы".

Осенью 1918 года произошел еще один провал. При выгрузке товара был задержан контрабандист Тильман, заодно перевозивший и почту "Белой дамы". Тайная полиция никогда еще не видела такой объемистой пачки шпионских донесений. Впервые она поняла, что на оккупированной территории искусно оперирует крупная разведывательная организация.

Английская разведка в тот же день узнала о захвате Тильмана. Через резервный пункт перехода границы были посланы инструкции "Белой даме". Но Деве и Шовен промедлили с выводом агентов из Гассельта, пункта, где находился "почтовый ящик" и откуда исходила захваченная почта. Через два дня была арестована вся группа агентов "Белой дамы" в Гассельте — семь мужчин и одна женщина.

Теперь Деве и Шовен заторопились. Между Гассельтом и секретариатом главного штаба "Белой дамы" было лишь одно связующее звено — инспектор бельгийской полиции Сюрлемон. Его за 24 часа в трюме баржи доставили в Голландию. На другой день полиция явилась к нему на квартиру. Но жена и дочь ничего не знали об участии Сюрлемона в "Белой даме" и о том, где он находится.

Цепочка порвалась. Немецкая полиция так и не смогла выйти на другие подразделения "Белой дамы", и она благополучно действовала до конца войны.

Тильмана, а также арестованных в Гассельте спасло перемирие. Все они были освобождены.

После перемирия руководители "Белой дамы", люди скрупулезные и дотошные, представили Генри Ландау письменный отчет о своей работе. В нем были такие любопытные цифры: количество железнодорожных наблюдательных постов 51; количество секретариатов по перепечатке донесений 12; членов организации 1018; подверглись аресту 45; приговорено к смерти 5; расстреляно 2. Для такой огромной организации потери были минимальными.

В английскую разведку донесения иногда поступали только от "Белой дамы". Ее деятельность распространялась на всю Бельгию, на оккупированные районы Франции и на Люксембург. Каждая из стратегических железнодорожных линий в немецком тылу находилась под ее наблюдением. Блестящие заслуги "Белой дамы" получили полное признание по окончании войны. Все ее участники были награждены английским правительством, многие, помимо того, французским и бельгийским.

Устав "Белой дамы", принявшей к концу войны наименование "Британский наблюдательный корпус", был признан английскими военными властями. Ее участников — французских подданных — французское правительство признало военнослужащими.

К сожалению, Генри Ландау не пишет о том, как бельгийцы решили этот вопрос, — а ведь он давал обещание всех сделать военнослужащими. Но, по сведениям из других источников, бельгийское правительство поступило так же, как и французское.

Так что все остались довольны! И призрак "Белой дамы" не обманул верящих в легенду: кайзер Вильгельм II был свергнут Ноябрьской революцией 1918 года в Германии, династия Гогенцоллернов прекратила свое существование.

"Комната № 40" и телеграмма Циммермана

Директором разведслужбы военно-морского флота Великобритании был капитан (затем адмирал) Уильям Реджинальд Холл, больше известный морякам по прозвищу Моргун Холл из-за того, что, когда он нервничал, у него вдруг судорожно подергивалось веко.

Он считается знаменитым английским мастером шпионажа в годы Первой мировой войны, так как ему удалось добиться вступления США в войну.

Не менее знаменитой стала и "Комната № 40", Адмиралтейства, откуда Холл и его персонал денно и нощно шпионили за немцами, взламывая шифры и читая их военную и дипломатическую переписку и радиопереговоры.

Существует множество версий того, как немецкие шифры попадали в руки англичан. При этом они не исключают, а напротив, дополняют одна другую.

Впервые англичане получили германские военно-морские шифровальные книги от своих русских союзников в октябре 1914 года. Это факт бесспорный. О том, как русские моряки захватили эти книги, есть две версии. По одной, русские водолазы достали их с борта потопленного на отмели немецкого крейсера «Магдебург», по другой — книги выловили вместе с телом шифровальщика, крепко сжимавшего их руками. Но это детали; главное, что они оказались в Адмиралтействе.

Несколько позже Холлу принесли дубовый сундук, попавший в сеть британского траулера. В нем были обнаружены книги шифров германского морского флота, большая часть которых уже была известна по книгам с «Магдебурга». Но один из кодов потребовал больших усилий от дешифровальщиков. В конечном счете установили, что это код, используемый для связи с германскими военно-морскими атташе в других странах.

В июне 1915 года у берегов графства Кент была потоплена германская подводная лодка. Водолаз Эдвард Миллер после долгих поисков сумел отыскать лодку, проникнуть в нее, найти капитанскую рубку и вытащить оттуда металлический ящик, в котором оказались планы немецких минных полей, два новых кода и ценнейший код, используемый только для связи с имперским Большим флотом открытого моря. Впоследствии Миллер обследовал еще несколько затонувших лодок и не раз обнаруживал новые, дополнительные коды.

Но Холл загорелся идеей овладеть не только военно-морскими, но и дипломатическими кодами немцев.

В начале 1915 года английские разведчики установили контакт с Александром Цеком, работавшим на центральной радиостанции гражданского управления оккупированной немцами Бельгии. Как особо старательный работник, он стал одним из немногих, кто в изолированном и строго охраняемом помещении занимался расшифровкой тайных правительственных телеграмм, адресованных генерал-губернатору Бельгии Морицу фон Биссингу. Цека удалось завербовать. Сначала он хотел, захватив шифровальные книги, бежать в Англию, но ему разъяснили, что в таком случае они потеряли бы ценность, так как, узнав о пропаже, немцы сразу же сменили бы коды. В конце концов решили, что Цек произведет необычайно трудную работу: перепишет коды. Он сделал это и копию передал английской разведке. Но сам пропал. Его судьба осталась неизвестной. По одной из версий, он был схвачен и расстрелян немцами. Но это сомнительно — коды не были изменены.

Отец Цека утверждал, что его убила английская разведка, чтобы немцы никогда не смогли узнать, что их коды украдены. Эта версия имеет под собой основание: завербовавшие Цека бельгийские разведчики Эдит Кавель и Бок были расстреляны немцами, хотя английская разведка вполне могла их спасти, — "не хватило" каких-то двух тысяч фунтов стерлингов, чтобы обеспечить их побег. Но разведчики слишком много знали…

По еще одной версии, некий английский разведчик по кличке Смит проник в оккупированный Брюссель, где завербовал официантку кафе Ивонну. В нее был влюблен немецкий офицер, работавший на радиостанции. Смит стал обучаться у него радиоделу и под этим предлогом выудил информацию о главных элементах германского дипломатического кода. После бегства Смита немцы арестовали Ивонну, но докопаться до истины не смогли.

Еще один источник получения англичанами германских военных кодов оказался на Ближнем Востоке. Там действовал германский консул и резидент Васмус. Он был своего рода "немецким Лоуренсом", нанесшим немалый ущерб английским войскам. Однажды он попал в английскую засаду; ему удалось спастись, но багаж попал в руки англичан. Среди багажа оказался и ящик с немецкой шифровальной книгой. Это был код 13040 — один из двух кодов, используемых для связи германского МИДа с зарубежными посольствами. С этого времени Холл и его команда были в состоянии читать многое из военной и дипломатической переписки немцев.

Еще в самом начале войны союзники объявили блокаду Германии. Та в свою очередь объявила блокаду Англии. Германские подводные лодки разбойничали на море, топя беззащитные торговые и пассажирские суда. Особое возмущение мировой общественности вызвало потопление 7 июня 1915 года германской подводной лодкой U-20 английского трансатлантического лайнера «Лузитания», на котором погибло 1198 человек, в том числе 115 американцев. Этот факт усилил воинственные настроения в США. Однако антивоенные позиции президента Вильсона еще были крепки.

В то же время германские адмиралы во главе с фон Тирпицем требовали более жесткой политики: они были уверены, что сумеют выиграть войну, стоит лишь начать неограниченную подводную охоту за кораблями, доставляющими американское военное снаряжение в Европу. И пока Вудро Вильсон ведет с немецким послом в Вашингтоне графом фон Бернсдорфом переговоры о сокращении подводной войны, немецкий статс-секретарь (министр) Министерства иностранных дел кайзера Циммерман готовит расширение операций подводных лодок Императорского военно-морского флота и в то же время усиливает антиамериканские происки в Мексике и Японии. Если бы удалось заставить мексиканских правителей пойти в атаку на Техас, то американская армия оказалась бы надежно скованной вдоль всей длинной американо-мексиканской границы, что сделало бы невозможным вступление США в войну.

Одним из препятствий для проведения прогерманской политики в Мексике была трудность сношения с немецким послом в этой стране фон Эрхардом. Сразу после начала войны англичане перерубили все трансатлантические кабели немцев; прямой связи между Германией и Мексикой не было, и все сообщения приходилось отправлять через германского посла в Вашингтоне фон Бернсдорфа. Он же передавал фон Эрхарду депеши. В свое время президент США Вильсон разрешил фон Бернсдорфу пользоваться американским секретным дипломатическим каналом, связывающим Берлин и Вашингтон. Этот канал был призван передавать мирные предложения Вильсона, поскольку американский президент по-прежнему настаивал на "почетном мире" между обеими воюющими сторонами. Фон Бернсдорф дал личные заверения американцам, что этот канал не будет использоваться ни для каких других целей, кроме как для передачи мирных предложений. Конечно, ни один германский министр ни до ни после Циммермана, включая и его самого, не обращал на это честное слово никакого внимания.

Когда наступила необходимость направить фон Эрхарду послание особой важности, Циммерман намеревался отправить его на подводной лодке «Дойчланд», однако по техническим причинам этот план не прошел, да и время поджимало.

Телеграмма фон Эрхарду была зашифрована и отправлена по американским секретным каналам: сперва по наземной линии, связывающей Берлин с Копенгагеном, затем по трансатлантическому кабелю, проходившему по территории Великобритании. Кроме того, для верности Циммерман дважды продублировал телеграмму по двум другим каналам — по обычному радиоканалу между радиостанцией Науэн и Соединенными Штатами, который был подвержен американскому радиоперехвату, и по маршруту, который был известен в "Комнате № 40" Адмиралтейства как "шведский окольный". Это было колоссальным злоупотреблением шведским нейтралитетом, но прогермански настроенный шведский МИД закрывал глаза на подобные факты.

Телеграмма Циммермана, отправленная через американские секретные каналы, была получена в госдепартаменте 17 января, зарегистрирована и в нерасшифрованном виде передана германскому послу фон Бернсдорфу. Посол в свою очередь заменил в телеграмме берлинский регистрационный номер на посольский, поставил гриф "Телеграф МИД 16 января, № 1, совершенно секретно, расшифровать лично" и по открытой американской телеграфной системе переслал фон Эрхарду в Мехико-Сити.

Но за несколько часов до этого телеграмма Циммермана, проходившая по кабелю через территорию Великобритании, была перехвачена британской разведкой и доставлена для расшифровки в "Комнату № 40". К этому времени через английских криптографов прошли сотни германских телеграмм, и поначалу она не вызвала особого волнения.

Дешифровальщики взялись за расшифровку телеграммы без особого энтузиазма, полагая, что это какой-нибудь очередной скучный ответ на мирные предложения Вильсона. Они обратили внимание на цифры 13042, стоявшие в начале телеграммы, и определили их как разновидность германского кода, захваченного у Васмуса. Обратившись к этому коду, прочли подпись «Циммерман». Это еще ни о чем не говорило. Но первые же слова телеграммы насторожили их: "Совершенно секретно". Быстро расшифровали отдельные слова: «Мехико», "союз", «Япония» и поняли, что речь идет о чем-то необычном.

Первоначально был расшифрован такой текст: "Справочный № 13042 Министерство иностранных дел, 16 января 1917 года. Совершенно секретно. Дешифровать лично. Мы намерены начать с 1 февраля неограниченную подводную войну. Несмотря на это, я считаю необходимым поддерживать нейтралитет США… В том случае, когда это не должно будет, мы предложим (Мексике?)… союз на следующих условиях: вести войну (совместно?)… заключить мир (совместно?)… Вашему превосходительству необходимо тайно информировать президента (мексиканского?)… Война с США… и в то же время переговоры между нами и Японией. Скажите президенту, наши подводные лодки будут сдерживать Англию от вмешательства здесь в течение нескольких месяцев. Уведомить о получении. Циммерман".

Этот, пока еще неполный и неточный, текст попадает к Холлу. Он понимает, бомбу какой взрывной силы держит в руках. Ведь если ее представить президенту США, то все его антивоенные настроения улетучатся, и США вступят в войну на стороне союзников. Но для этого необходимо, во-первых, иметь полный текст телеграммы, а во-вторых, решить вопрос, каким образом передать его американцам так, чтобы не показать, что английская разведка имеет возможность читать германские шифры. Ведь информация, безусловно, просочится.

Пока работают над расшифровкой полного текста телеграммы, Холл обдумывает безопасные пути передачи ее Вильсону.

Официально Холл должен был бы передать эту телеграмму главе Форин Офис, лорду Бальфуру, а тот передал бы ее в госдепартамент США. Возможно, это и привело бы к вступлению США в войну, но какой ценой? Сотрудников "Комнаты № 40" можно было бы отправлять в отпуск — немцы наверняка сразу же сменили бы свои коды.

Обдумывая ситуацию, Холл сообразил, что фон Бернсдорф, на имя которого была направлена телеграмма, должен был переслать ее фон Эрхарду в Мехико-Сити. Конечно, в этом тексте должны быть какие-то изменения и дополнения, но ключевые слова должны были остаться. Значит, на конечном пункте сети компании "Вестерн Юнион" в Мехико должен сохраниться текст телеграммы фон Бернсдорфа.

Холл тут же направил английскому резиденту в Мехико просьбу через его агентуру за любую цену приобрести копию телеграммы Циммермана — фон Бернсдорфа. Если это удастся, Холл сумеет предъявить американцам «мексиканский» вариант телеграммы, и тогда, в случае утечки (а она представлялась неизбежной), немцы подумают, что утечка произошла в Мехико уже после того, как текст был расшифрован. Пусть ищут предателей в своем посольстве!

И тут начинается военно-разведывательно-дипломатическая чехарда. 31 января 1917 года, за 8 часов до начала неограниченной подводной войны, фон Бернсдорф официально уведомил об этом госсекретаря США Лэнсинга. Американцы были поражены и возмущены. Но Вильсон заявил, что немецкие провокации не заставят его отказаться от роли посредника между воюющими сторонами. Однако он вынужден принять меры — разорвать дипломатические отношения с Германией и предложить фон Бернсдорфу покинуть США.

Это произошло 5 февраля. Видя, что американцы не собираются вступать в войну, Холл докладывает о телеграмме Циммермана лорду Бальфуру; однако просит ничего не предпринимать, пока не получит ответа из Мехико. Наконец, 10 февраля копия телеграммы фон Бернсдорфа — Циммермана получена. Теперь дело за дешифровальщиками. 19 февраля Монтгомери и Грей докладывают Холлу полный текст телеграммы Циммермана, который гласит:

20 февраля содержание телеграммы было доведено до сведения американского посла в Великобритании Пейджа. Трудно представить себе его удивление и возмущение, когда он узнал, что Мексике предлагается оттяпать громадный кусок территории США. Пейдж не поверил в подлинность телеграммы. Ему рассказали легенду: копия телеграммы была получена в Мексике, доставлена в Лондон, дешифрована; на это ушло время, поэтому она и докладывается послу только 20 февраля. Для сокрытия факта ее дешифровки в Лондоне Пейджу предложили заявить, что ее расшифровали сами американцы на американской территории.

Пейдж телеграфом отправил текст телеграммы в Вашингтон, добавив, что англичане не возражают против ее обнародования.

В совершенно секретном дополнении к своей телеграмме Пейдж сообщил, что англичане владеют немецкими шифрами, и попросил Вильсона держать это в секрете (об этом дополнении англичане узнали, расшифровав шифротелеграмму Пейджа — они внимательно следили и за союзниками).

К этому времени сотрудники "Комнаты № 40" расшифровали и вторую телеграмму Циммермана:

Прежде чем докладывать телеграмму посла президенту Вильсону, сотрудники госдепартамента удостоверились, что длинная телеграмма фон Бернсдорфа действительно ушла по каналам компании "Вестерн Юнион" 17 января. Теперь сомнений не оставалось.

Говорят, что, когда президент Вильсон узнал о коварстве немцев, его первой реакцией были слова: "Боже мой! Боже мой!"

1 марта 1917 года все американские газеты опубликовали телеграмму Циммермана под заголовком: "Германия создает союз против Соединенных Штатов" с соответствующими комментариями.

Вильсону становилось все труднее обуздывать общественное мнение и удерживать страну от вступления в войну.

И тут германские дипломаты допустили несколько непростительных глупостей.

Во-первых, Циммерман на пресс-конференции в Берлине признал, что телеграмма подлинная! Кто его тянул за язык? Правда, он утверждал, что она была адресована не мексиканцам; но это было уж совсем неумно.

Во-вторых, фон Бернсдорф послал свой личный багаж со шведской дипломатической почтой. Она была перехвачена англичанами, и, хотя ничего предосудительного обнаружено не было, Холл сблефовал, заявив, что среди личных бумаг фон Бернсдорфа была копия телеграммы Циммермана. Это, с одной стороны, убедило мир в правдивости телеграммы, а с другой — окончательно загубило репутацию несчастного посла в глазах германских властей.

Чаша терпения американцев и их президента была переполнена двумя событиями: 18 марта безо всякого предупреждения три американских судна были потоплены германскими подводными лодками. А в далекой России произошла революция. Царь был сброшен, и союзнические обязательства России оказались под вопросом. Англия и Франция оставались один на один с "тевтонским зверем".

21 марта Вильсон созвал специальную сессию Конгресса и заявил, что "недавние действия германского правительства не что иное, как война против Соединенных Штатов". На вопрос о телеграмме Циммермана Вильсон сказал: "Мы принимаем вызов враждебной нам силы".

Соединенные Штаты вступили в Первую мировую войну. Телеграмма Циммермана вошла в ее историю как немаловажный эпизод.

Суровые волны Балтики

Крупных, как теперь принято говорить — «судьбоносных», морских сражений в годы Первой мировой войны на Балтийском море не случалось. Тем не менее и Российский и Германский военно-морские флоты висели дамокловыми мечами над позициями противников и не раз поддерживали серьезные операции своих сухопутных войск.

Естественно, что каждая сторона интересовалась планами, вооружениями, потерями и всеми остальными сведениями о другой, а та, другая, стремилась спрятать, закрыть их, обезопасить себя от их утечки. И не случайно портовые города были переполнены агентурой разведок и контрразведок России и Германии.

Моряк, сходящий на берег после боевого похода, — лакомая добыча для агента, особенно если этот агент женщина. Расслабившийся, потерявший боевую бдительность офицер или матрос может много поведать за столиком ресторана или в теплой уютной постели.

Российская военно-морская разведка, предвидя возможность успешного немецкого наступления вдоль побережья Балтийского моря, создавала агентурные точки в городах и портах, которые могли оказаться захваченными противником.

Одним из агентов, оставленных в тылу врага, стала Анна Ревельская, действовавшая под именем Клары Изельгоф и сыгравшая немалую роль в нанесении тягчайших потерь военно-морскому флоту кайзеровской Германии.

О прошлом Анны Ревельской бесспорных данных нет. По косвенным можно догадываться, что она происходила из обеспеченной русской семьи, владевшей несколькими имениями в Прибалтике, получила приличное образование, во всяком случае закончила гимназию, знала несколько языков. Главной и единственной любовью Анны была Россия, которой она была готова служить в любом качестве и пожертвовать всем, что имела, даже головой.

Ее описывают как обворожительную, "пышущую здоровьем" женщину, грациозную и привлекательную.

Весной 1915 года Анна Ревельская устроилась кельнершей в одной из портовых кондитерских Либавы, часто посещаемых моряками. Задание она на первых порах имела самое несложное — как у всякого агента, оставленного "на оседание", — добросовестно трудиться в кофейной, вживаться в местную жизнь и… ждать. Ждать возможного прихода немцев. Она ни у кого не вызывала подозрений, тем более что постоянно говорила о своей четырехлетней дочери, которая якобы составляла главную ценность ее жизни. Правда, этой дочери никто никогда не видел и неизвестно, существовала ли она в действительности.

Немецкое наступление оказалось успешным, и войска кайзера заняли Либаву. Самым важным из оккупантов был брат кайзера принц Генрих Прусский, который в чине гросс-адмирала командовал немецким флотом на Балтийском море. Вслед за ним в Либаву перебрались и чины штаба флота. Многие из них стали постоянными посетителями кофейной на Шарлоттенштрассе.

В такую удачу было трудно поверить. Но она была налицо: здесь, на столе перед адмиралами лежали долгое время представлявшие неразрешимую задачу пути беспрепятственного прохода и не через какие-нибудь Ирбены, а через Финский залив, пути, ведущие к Гельсингфорсу, Ревелю и даже Кронштадту.

Именно по этим узким и сложным проходам в минных полях выходили в открытое море русские крейсеры и подводные лодки, а теперь по ним победным маршем пройдет Великий флот Германской империи!

Для беспримерного прорыва была выбрана Десятая флотилия, состоявшая из новейших эскадренных миноносцев, спущенных на воду менее года назад. Их можно было приравнять к высокому классу минных крейсеров, а по скорости и вооружению они соответствовали русскому эсминцу «Новик». Но адмиралы решили не рисковать. По начертанному на карте пути сначала пустили два эсминца. Они благополучно миновали все ловушки и вернулись назад. Капитан цур зее Виттинг получил за это Железный крест и обещал провести всю Десятую флотилию.

Холодным вечером 10 ноября 1916 года одиннадцать лучших кораблей германского флота покинули Либаву. Вел флотилию капитан Виттинг, стоя на мостике головного эсминца V-72. Корабли вошли в обозначенный на картах проход. Специалисты, собравшиеся на мостике, с тщательностью нейрохирургов следили за точностью прохождения по намеченному маршруту. Но вдруг один за другим раздались несколько взрывов. Два эскадренных миноносца пошли на дно. Один из эсминцев, собравший всех уцелевших моряков, оказался перегруженным и повернул обратно в Либаву. У Виттинга осталось восемь кораблей. Он сумел вывести их в Финский залив. Но что делать дальше — он не знал.

На беду маленького курортно-рыбацкого городка Палдиски он попался немцам "под горячую руку". Весь свой гнев от бездарного похода они обрушили на него в виде мощного артиллерийского огня. Сотни мирных жителей пали жертвами этого неправедного гнева.

Флотилия повернула обратно. И тут оказалось, что весь пройденный ранее путь напичкан русскими минами. И когда только русские успели установить их? Один за другим рвались и шли ко дну немецкие эсминцы. Только три из них с полностью деморализованными командами сумели вернуться в Либаву. За одну лишь эту ночь германский флот потерял восьмую часть всех эсминцев, погибших за время войны!

Но в эту же ночь произошло еще одно событие. Анне Ревельской на русской подводной лодке «Волчица» удалось бежать из Либавы.

Спасение и вывоз Анны Ревельской были рассчитаны с максимальной точностью. Исчезни она из своей квартиры хотя бы за несколько часов до выхода Десятой флотилии — и вся операция могла провалиться. Задержись она до получения известия о гибели флотилии, провал и гибель самой Анны стали бы неизбежными.

Принявший Анну на борт молодой офицер Саша Бахтин впоследствии стал офицером советского Военно-морского флота, командиром легендарной подлодки «Пантера», одним из первых кавалеров ордена Красного Знамени, профессором Военно-морской академии.

Операция российской разведки по дезинформации немцев, приведшая к гибели Десятой флотилии, была одним из крупнейших и успешнейших дезинформационных мероприятий Первой мировой войны.

Газеты сильнее пушек

Среди самокритичных австро-венгерских вояк ходила такая шутка: "Когда Бог создавал армии, то расставил их по степени их мощи. Последней, на самом левом фланге, оказалась австро-венгерская армия. И тогда ее начальники взмолились: "Господи, ведь мы должны кого-то бить!" И тогда Бог создал итальянскую армию". Австро-венгры (правда, вместе с немцами) доказали правоту этой шутки в битве при Капоретто в октябре—ноябре 1917 года. А происходило все это так.

Шел 1917 год. На западном фронте войска обеих сторон увязли в бесконечных и бессмысленных сражениях. В результате одного лишь англо-французского наступления в апреле—мае 1917 года ("наступления Нивеля") обе стороны потеряли убитыми и ранеными около 480 тысяч человек без видимых результатов. Хотя один результат был: провал наступления и вести о русской революции вызвали волнения во французской армии. Отдельные полки отказались идти в бой, а некоторые части захватывали грузовики и поезда, чтобы добраться до Парижа и предъявить правительству требования о немедленном заключении мира. Солдаты двух полков пытались прийти на помощь бастовавшим французским рабочим, но были отогнаны артиллерийским огнем. Во французской армии генералом Петэном, сменившим Нивеля, даже была введена смертная казнь за отказ повиноваться командирам. На западном фронте наступило затишье.

Немцы воспользовались неразберихой на русском фронте, вызванной Февральской революцией, и овладели Ригой. Но развивать свой успех не стали, поскольку собирались перебросить часть сил с восточного на итальянский фронт, где у них были далеко идущие планы. Там под руководством генерала пехоты Отто фон Белова формировалась мощная 14-я армия из восьми австрийских и семи германских дивизий при 1621 орудии, 301 миномете и 1000 газометах.

Итальянское военное командование получало от своей разведки бесчисленные предупреждения о готовящемся наступлении, однако ни начальник генштаба граф Луиджи Кардона, ни его генералы не проявляли сколько-нибудь заметного беспокойства. Правда, в конце концов Кардона отдал приказ генералу Луиджи Капелло перестроить войска в районе ожидаемого наступления под Капоретто. Но Капелло, отношения которого с Кардона были крайне натянуты, игнорировал полученную информацию. За ним уже закрепилась слава талантливого, но крайне недисциплинированного командира, который не считает для себя возможным приспосабливаться к общему оперативному плану, если тот противоречит его собственному. В результате его армия не была готова к обороне.

Агенты итальянской секретной службы продолжали доносить о надвигающейся опасности. От перебежчиков — чешских и венгерских офицеров — поступала еще более полная информация. От союзников из Франции шли сообщения о том, что противник накапливает резервы.

Американские агенты в Швейцарии прослышали о предстоящем наступлении немцев, а затем прислали весьма многозначительное сообщение: "Австрийцы с помощью немцев готовят большое наступление против Италии. Они прибегнут к пропаганде, чтобы подорвать дух итальянских войск, и ожидают наилучших результатов". В другом сообщении говорилось: "Немцы и австрийцы попытаются помешать отправке на помощь Италии английских, французских или американских резервов после того, как они предпримут крупное наступление. В тот момент, когда оно начнется, шпионы взорвут Мон-Сенисский туннель, через который из Франции могут быть переброшены в Италию войска".

Примерно в это время, патрулируя на «ничейной» земле" между линиями окопов Германии и Антанты, некий английский капрал подобрал иллюстрированную открытку. На ней был изображен горный пейзаж в Австрийских Альпах, и послана она была одним немецким солдатом другому, и в ней говорилось: "Мы находимся в Австрии на отдыхе и очень в нем нуждаемся". Отправитель, подписавшийся «Генрих», оказался (судя по почтовому штампу) солдатом известного альпийского корпуса германской армии, отличившегося в боях против Румынии под командованием генерала Крафта фон Дельмензингена. Почему эти войска отдыхают в Австрии, если не потому, что готовятся к тому самому наступлению, о котором американцы заблаговременно предупреждали из Швейцарии? Открытка была без даты, провалялась в грязи неизвестно сколько, прочли ее и поняли значение только 23 октября 1917 года, когда подготовиться к организации отпора уже не представлялось возможным.

Австро-германские войска готовились к большому наступлению. Оно было необходимо не только как чисто военная наступательная операция, но и как политическая акция, призванная оказать влияние на утомленную войной лоскутную Австро-Венгерскую империю, ее многонациональное население и вдохновить ее слабую армию.

Чтобы предотвратить распад Австро-Венгрии, было особенно необходимым предпринять успешное наступление против Италии. Понимала это и австрийская разведка, которой руководил генерал Ронге. И именно ей принадлежит заслуга в небывалом успехе германо-австрийских войск под Капоретто.

Агенты австрийской разведки за много недель до начала наступления собрали точную информацию о положении в Северной Италии. Как раз в этот период в ряде итальянских городов происходили беспорядки. Причем в некоторых центрах, как, например, в Турине, они подавлялись силой оружия: в толпу стреляли. Были убитые и раненые. Итальянская цензура тщательно просеивала все сообщения, и в газетах появлялась лишь куцая информация об "отдельных случаях хулиганства, провоцируемых безответственными анархистами, не поддерживаемыми населением".

Австрийские газеты установили фамилии и адреса убитых на улицах и собрали мельчайшие подробности событий, которым мог поверить любой житель Турина или соседних округов Пьемонта.

На основе этих данных были умело сфабрикованы номера нескольких известнейших итальянских газет. Напечатанные в Австрии, эти газеты представляли собой точное воспроизведение подлинника, причем на первой странице под кричащими заголовками помещались сообщения о недавних столкновениях и кровопролитиях в Турине. Особенно крупным шрифтом были напечатаны списки убитых и раненых — те самые списки, публиковать которые итальянские власти запретили.

Едкие и откровенные редакционные статьи усиливали в читателях впечатление, что в итальянском тылу царит полная анархия.

Тут же печатались сообщения о революции в России, о том, что русские солдаты отказываются стрелять в немецких и массами дезертируют с фронта. Естественно, не забыли и недавние французские события, когда целые полки не желали повиноваться своим командирам.

События эти искусно драматизировались, подавались доступным солдатам языком и, надо отдать должное австрийским спецслужбам, были сфабрикованы талантливо. Не случайно к изготовлению газет были привлечены видные журналисты того времени.

Во всей итальянской армии не было лучших солдат, чем пьемонтцы; они входили в состав ударных частей и обороняли ключевые позиции итальянского фронта, именно те, которые германо-австрийские войска должны были захватить в первую очередь. И вот австрийские военные аэропланы начали сбрасывать на вражеские позиции целые пачки "свежих итальянских газет", отпечатанных в австрийских типографиях и содержащих известия, способные подорвать моральный дух любого, даже наиболее стойкого солдата. Для большей убедительности австрийская разведка проставляла на газетах не самые свежие даты; тем самым создавалось впечатление, что газеты вышли в Италии, а в Австрию привезены контрабандно.

Солдаты вырывали газеты друг у друга из рук, искали в списках убитых и раненых фамилии друзей и родственников, которых при больших итальянских семьях было нетрудно найти, плакали, возмущались, втыкали штыки в землю.

Эффект активной операции австрийской разведки был потрясающим и превзошел все ожидания. К 23 октября возмущение в итальянских частях достигло предела, а на следующее утро после четырехчасовой бомбежки и часовой артподготовки 14-я германская армия генерала Отто фон Белова перешла в наступление. Итальянцы почти не оказывали сопротивления. Фронт был прорван на протяжении 30 километров. Итальянские войска были разгромлены и стремительно отступали. Лишь прибытие английских и французских резервных дивизий позволило к 10 ноября стабилизировать фронт на реке Пьяве, в 60 километрах от первоначальной позиции.

"Битва при Капоретто" вошла в историю мировых сражений как одно из самых позорных поражений обороняющейся армии. Итальянская армия потеряла 10000 убитыми, 30000 ранеными (вроде бы и немного), но 265000 пленными и 300000 дезертирами — цифры небывалые! Была потеряна половина всей артиллерии, 22 авиационных парка и много другого имущества.

А как же поступили с генералами, столь позорно проигравшими сражение?

Начальник Генштаба Кардона 8 ноября 1917 года был уволен с должности и назначен членом Верховного военного совета союзников в Версале. В сентябре 1918 года он вышел в отставку в чине генерал-лейтенанта. С приходом к власти Бенито Муссолини в 1922 году был возвращен из отставки в чине, генерала Армии, а в 1923 году произведен в маршалы Италии.

Генералу Луиджи Капелло, после того как его армия была полностью разгромлена и расформирована, было поручено формирование новой армии. Но "карающая рука закона" все же настигла его: в марте 1918 года он был снят с поста, а после войны отдан под суд и разжалован. После этого благополучно дожил до 1941 года.

"Эльзасская хитрость"

Американская разведслужба во время Первой мировой войны, начав почти с нуля, вскоре разрослась и превратилась в мощное подразделение штаба экспедиционной армии США в Европе. Если после объявления войны Германии главнокомандующий экспедиционной армией генерал Першинг отправился во Францию, увозя с собой трех офицеров разведки, составлявших всю разведслужбу, то через 16 месяцев в одной лишь Франции находилось 287 офицеров разведки, помимо прикомандированных к штабам, помимо тысяч офицеров и солдат, находившихся в частях, и сотен агентов, действовавших за линией фронта. Во главе разведки был поставлен генерал Нолан.

Одной из лучших акций разведывательного отдела американского штаба стала операция, названная "эльзасская хитрость". Заключалась она в следующем.

Американцы в августе 1918 года готовились к большому наступлению в Аргоннах у Сан-Миеля, а затем в районе Мааса. Военная разведка, во взаимодействии с командованием, решила отвлечь внимание немцев на другой участок фронта. До немцев разными способами стали доводить сведения о готовившемся наступлении на Эльзас; это наступление якобы должно было быть доведено до Рейна.

Командир 6-го корпуса генерал-майор Омар Бэнди и его начальник штаба бригадный генерал Брайант Н. Уэллс с офицерами штаба прибыли в Бельфор во французском Эльзасе, где открыто обосновались на главной квартире для разработки мнимого наступления; тем временем взводы, выделенные из семи американских дивизий, разместились во французских траншеях почти на виду у немцев.

Один из участников «хитрости», полковник Конджер, написал генералу Першингу письмо, в котором излагал план мнимого, наступления в Эльзасе, прибавив, что ему не хватает только одобрения главнокомандующего. Черновик письма он выбросил в корзину для бумаг в своей комнате в отеле Бельфора, кишевшем шпионами, и вышел из комнаты. Когда он вернулся, корзина была пуста.

Другой участник операции, капитан Адамс, подобрав помещение для штаба генерала Бэнди, пригласил с полдюжины любезных бельфорских дам, угостил их вином, достаточно выпил сам в оправдание своей болтливости и на превосходном французском и немецком языках похвастал большим наступлением, подготавливаемым американцами. Значительное число бельфорских дам подозревалось в шпионаже в пользу немцев или, во всяком случае, в том, что они не будут держать при себе "доверенную им тайну".

Подполковник Брукс начал с того, что приготовил квартиры для 25 американских журналистов, приезд которых в Бельфор ожидался в ближайшее время, и осведомился о возможности почтовой и телеграфной связи из Бельфора ввиду скорой необходимости отправки большого количества корреспонденции.

Бельфор располагался менее чем в 40 километрах от швейцарской границы. Еще более удобным местом для распространения ложных сведений был Берн. Там действовали многочисленные германские агенты, и сведения оттуда направлялись в германский генштаб в Спа и в Берлин. Об этом напомнили резиденту американской секретной службы в Берне.

Резидент поручил это дело своим надежным агентам, которые уже подозревались немцами в разведывательной работе. Через несколько дней он стал получать донесения следующего характера: "М. и Н., которых подозревают в том, что они являются американскими агентами, побывали во всех библиотеках, у всех книготорговцев Берна в поисках сведений об Эльзасе. Они интересовались географическими и топографическими подробностями, железными и шоссейными дорогами. Они готовы покупать книги и карты и предлагают хорошую цену за то, чтобы библиотеки не возражали против такого нарушения законов нейтралитета". Аналогичные сообщения получал и немецкий резидент.

Географические и топографические подробности, сведения о железных и шоссейных дорогах — это было именно то, что должна знать готовящаяся к наступлению армия. Резидент немецкой разведки передал полученные сведения своему специалисту по шифрам со словами: "Пошлите их немедленно в Берлин". После этого провел инструктаж своей агентуры, среди которой была лучшая из его агентесс по кличке «Беладонна» (история не сохранила ее подлинного имени).

Она была женщиной, богато одаренной природой для роли «вампира», работала в первоклассном бернском отеле, ее жертвами становились дипломаты и офицеры союзных и нейтральных государств. На этот раз ей удалось завлечь в свои сети статного американского офицера. Под влиянием выпитого мартини с добавлением снотворного он крепко уснул, и она вытащила из его внутреннего кармана конверт. В отеле имелась специальная комната, где за считанные минуты конверт был вскрыт, его содержимое сфотографировано, а затем он снова был запечатан и возвращен в карман владельца. «Беладонна» и ее начальник праздновали небывалую удачу: в конверте содержался приказ начальника американской разведки генерала Нолана своему резиденту в Берне прислать к нему немедленно всех находящихся у него на службе людей, бывавших в Эльзасе или знавших страну и говоривших на эльзасском наречии. Это означало, что офицеры разведки нужны для армии вторжения. (Правда, не меньшую радость испытывали офицер-"гуляка" и его начальник.)

Доказательств о намерениях американцев теперь было более чем достаточно. Во всяком случае несомненно, что немцы клюнули на приманку. Они перебросили в Эльзас новые войска и приняли различные меры, свидетельствовавшие о том, что они ожидают наступление с той стороны, откуда оно так никогда и не состоялось. Это подтвердили не только показания германских пленных, взятых позже, но и признания, которые после перемирия немецкие офицеры делали офицерам американской разведки.

Еще до начала наступления американская разведслужба получила подтверждение того, что "эльзасская хитрость" удалась. У французов была женщина-агентесса, владелица замка, расположенного в горах Эльзаса по ту сторону границы. В ясную погоду с вершины Гартсманвейлеркопф в сильный бинокль можно было разглядеть не только замок, но и развешанное на балконе для просушки белье. Оно развешивалось в определенном условном подборе и порядке. Таким образом французы узнали, что немцы перебросили из Мюльгаузена одну дивизию и расположили ее в тылу траншей, против которых, как предполагалось, должно было начаться американское наступление. Из других источников американцы узнали, что 13 августа 1918 года в этом районе была объявлена всеобщая тревога, что госпитали и банковские ценности были эвакуированы на другую сторону Рейна, а правительственные чиновники готовились к бегству.

Наступление же развернулось совсем в другом месте.

Эйфелева башня на службе разведки

Накануне Первой мировой войны французам удалось вскрыть военные и дипломатические шифры Германии и Италии. Французская военная криптографическая служба (Комиссия по военным шифрам) под руководством Франсуа Картье имела возможность читать германские шифрорадиограммы, которыми немцы обменивались во время маневров. Кроме того, агентура, дезертиры из германской армии и лица, завербованные в Иностранный легион, постоянно снабжали комиссию информацией.

Таким образом, Франция оказалась лучше остальных держав подготовленной к радиовойне.

В начале войны французские радиостанции перехвата находились лишь в трех специальных пунктах и в больших крепостях. К тому же немцы на своей территории пользовались телеграфными линиями. Поэтому материала для дешифровки было немного. Но когда немцы вторглись на французскую территорию, им пришлось перейти на радиосвязь, и возможности радиоперехвата возросли. А когда к пунктам перехвата добавилась Эйфелева башня, они стали почти безграничными. Немецкие радиограммы ложились на стол Картье почти одновременно с тем, как они докладывались германским генералам. Более 100 миллионов слов перехватили за годы войны сотрудники Комиссии.

По характеру и частоте переговоров, даже не расшифровывая их, научились различать рода и боевые порядки войск, уровни штабов, подготовку противника к наступательным действиям и т. д. Но, естественно, значительно больше информации давала расшифровка радиопередач.

Был, например, вскрыт шифр немецких подводных лодок. Вскоре радиопеленгаторы засекли передачи шпионской немецкой радиостанции, разместившейся в городе Науне на берегу Средиземного моря. Она сообщала немецким подводным лодкам маршруты и время выхода французских судов из Марселя. Не составляло особого труда найти и обезвредить эту радиостанцию. Но французы поступили иначе. После перехвата шпионских шифротелеграмм их направляли для расшифровки, на что требовалось не более часа. Затем их содержание сообщалось начальнику марсельского порта. У него оставалось время, чтобы изменить расписание рейсов и ввести немцев в заблуждение. Судам, которые уже вышли в море, давали распоряжение об изменении курса.

Своими достижениями французы делились с главным союзником — Великобританией, отправляя туда многие из вскрытых кодов Германии. Однако англичане не всегда отвечали взаимностью. Был случай, когда, имея возможность предупредить французов об угрозе торпедирования их катера, англичане не сделали этого, а руководитель военно-морской разведки Холл заявил: "Лучше потерять корабль, чем рисковать тем, что о существовании нашей крипто-аналитической службы стало бы известно немцам".

Угроза провала всегда существовала для работников криптографической службы. Например, благодаря дешифровке немецких переговоров французы узнали о предстоящем визите в город Тилт (Бельгия) кайзера Вильгельма и организовали бомбежку как раз в момент прибытия кайзера. Об этом событии известила французская газета «Матэн», не забыв упомянуть и об источнике информации. Это был удар по своим, удар ниже пояса. Немцы моментально перешли на новую шифросистему. Только из-за небрежности немецких шифровальщиков систему удалось вскрыть всего через месяц.

Вообще, немецкие связисты далеко не всегда были скрупулезны в исполнении своих обязанностей. В первые месяцы войны, опьяненные легкими победами и утомленные однообразной работой по зашифровке, они начали передавать многие сообщения частично открытым текстом. Иногда французы специально провоцировали их, якобы готовясь перейти в контрнаступление, чтобы немцы включали в открытые тексты необходимые французским криптоаналитикам слова. Часто связисты ленились менять стереотипные фразы вроде "ночь прошла спокойно", "потерь нет" и т. п. В качестве проверочных сообщений немцы, вводя в действие новую шифросистему, нередко использовали одну и ту же пословицу: "Ранней пташке достается червяк", аналогичную нашей: "Кто рано встает, тому Бог подает". Все это лило воду на мельницу французских криптоаналитиков.

Комиссия оказывала помощь МИДу в чтении дипломатической шифропереписки на линии Берлин — Мадрид. Именно в результате радиоперехватов французские спецслужбы узнали о немецком агенте H-21, легендарной Мата Хари. Как известно, она была арестована, судима и расстреляна 15 октября 1917 года, хотя достоверных данных, оправдывающих столь суровый приговор, у суда не было…

Самым большим достижением французских дешифровальщиков стало предупреждение командования о "последнем решительном" наступлении немцев на западном фронте, которое они развернули 7 июня 1918 года. Французы сумели вовремя перестроить резервы, и немецкое наступление захлебнулось. До конца войны оставалось пять месяцев, и немцы так и не смогли оправиться от своего провала.

Летите, голуби…

Во время позиционной войны на Западе в 1914–1918 годах линия фронта была столь плотной, что пересечь сплошную полосу окопов разведчики практически не могли. Поэтому французские разведки забрасывали своих агентов в немецкий тыл либо через нейтральные страны (Швеция, Швейцария, Дания), либо через не оккупированную немцами Голландию, хотя ее граница с оккупированной Бельгией тоже тщательно охранялась. А именно Бельгия больше всего интересовала военную разведку союзников.

Стремительнее развитие авиации и мастерства пилотирования позволили начать заброску агентов с помощью самолетов, которые высаживали их, а затем в назначенный срок прилетали за ними. Но и зенитчики, и контрразведчики немцев действовали достаточно умело, и от этого способа заброски агентуры в массовом порядке пришлось отказаться. Тогда приступили к заброске на парашютах. Агента спускали совершенно бесшумно, в той местности, где он постоянно жил.

Но основное в разведке — связь. Донесения надо было доставлять туда, где их ждут, а главное — вовремя. У французской разведки родился план грандиозной операции по использованию для этой цели почтовых голубей. Обученные обращению с почтовыми голубями агенты брали с собой до шести штук, а затем отпускали по одному со срочными донесениями. После отправки последнего голубя агенту приходилось изворачиваться на свой страх и риск. Он или попадал в лапы к немцам, или окольными путями пробирался в Голландию.

Но началось и «безадресное» использование голубей. Самолеты сбрасывали их в большом количестве. Для этого использовали небольшие корзинки, вмещавшие пару голубей; прикрепленные к шелковым парашютикам, они плавно опускались на землю. В каждую корзинку, помимо корма для птиц, вкладывали письменные указания, как обращаться с ними, вопросники для заполнения, образчики существенно важных сведений, французские деньги и всегда — листовки и брошюры, призывы к жителям оккупированных районов собирать и передавать сведения. Это были пламенные воззвания к патриотизму людей, испытывающих нищету голод и унижения со стороны немецких оккупантов.

Вот образец такого обращения:

О масштабах проведенной операции свидетельствуют такие факты, что в местах весьма отдаленных от линии фронта, немецкая контрразведка нашла множество корзинок с мертвыми голубями. В тылу только одной немецкой части были найдены в декабре 1917 года 63 корзинки с голубями, в январе 1918 года — 41 корзинка, в мае — 45. Но это была лишь ничтожная часть общего числа корзинок, сброшенных самолетами союзников. Голуби непрерывно летали над фронтом. И хотя попасть в летящего голубя может лишь очень меткий стрелок, все же немецким снайперам это удавалось неоднократно. Франция потеряла убитыми 20 тысяч голубей. И во всех случаях немцы утверждали, что голуби несли донесения большой военной ценности.

Эту систему сбора информации, носившую как будто стихийный характер союзники продолжали расширять до самого конца войны. Голубей забрасывали не только с самолетов, но и с помощью небольших воздушных шаров, снабженных оригинальным механизмом для отстегивания корзин с голубями. К шару прикреплялся небольшой деревянный крест, на концах которого висело по корзинке с голубями. В центре креста помещался ящик с элементарным часовым механизмом. Когда механизм срабатывал, парашюты с корзинками отстегивались, а из оболочки шара выпускался газ. На каждом шаре имелась надпись: "Это немецкий шар. Его можно уничтожить". Потом стали использовать фитиль — он поджигал шар после того, как корзины с голубями отделялись от креста.

На головы жителей местностей, расположенных за германской линией фронта, листовки сыпались непрерывно. Призывавшие к сотрудничеству с разведкой, они часто начинались словами: "Внимание! Добрый ли ты патриот? Хочешь ли ты помочь союзникам побить врага? Да!"… Далее шла инструкция, и заканчивалось воззвание словами: "Терпение и мужество! Да здравствует Франция! Да здравствует Бельгия! Да здравствуют союзники! За нашу Родину!"

Зимой 1918 года клетки с голубями сбрасывались даже в самых отдаленных пунктах Эльзаса и Лотарингии.

В одном из воззваний говорилось:

Видимо, упоминание о награде в обращении к жителям Лотарингии делалось с учетом их меркантильности и прагматизма, известных во всей Франции.

Немецкая контрразведка постоянно сурово карала тех, кто незаконно владел голубями. Свидетельством этому служит объявление, вывешенное еще 1 сентября 1915 года на севере Франции:

Несмотря на все эти угрозы, бельгийские и французские патриоты не отказывались от широкого использования голубей.

После Первой мировой войны французские спецслужбы продолжали применять для связи голубиную почту. Они делали это в 1920–1930-х годах и даже во время Второй мировой войны. Долгие годы надзор за голубеводством осуществлялся во Франции министерствами обороны и внутренних дел. Он был отменен лишь в 1992 году.

Драмы Скапа-Флоу

Бухта Скапа-Флоу на Оркнейских островах у берегов Шотландии на протяжении первой половины XX века была ареной особо ожесточенного противостояния разведок и флотов Великобритании и Германии.

За несколько лет до начала Первой мировой войны в Англию было направлено несколько десятков немецких агентов. Накануне начала военных действий, в последнюю неделю июля 1914 года, их было 26. Среди них — резидент Штейнхауэр. Бывший частный детектив, служивший в американском агентстве Пинкертона и приобретший там некоторый опыт, Штейнхауэр обнаруживал тягу к сорению деньгами и к переодеваниям. Он ничего не смыслил ни в военной, ни в морской разведке, но был прирожденным шпиком, стяжавшим себе репутацию сносного сыщика. Человек он был настойчивый, подвижный, беззастенчивый. Перед войной он только что вернулся из Бельгии, где отдыхал на приморском курорте, выдавая это за "выполнение особо секретных заданий". Но он предчувствовал приближение войны и сразу же стал навещать своих агентов, которые не принимали всерьез его предсказаний о неизбежности войны. Прибыв на встречу с неким Кронауэром, Штейнхауэр, всегда искусный в контршпионаже, легко обнаружил полицейскую засаду. Ему удалось скрыться, вывернув наизнанку свое «двойное» пальто и применив другие средства маскировки. Он облегчил свою совесть тем, что послал Кронауэру и некоторым другим агентам шифрованное распоряжение готовиться к военным действиям.

Буквально за несколько дней до начала войны Штейнхауэр получил приказ съездить на север и обследовать возможные военные базы британского Большого флота. Переодевшись рыбаком и обманув приятеля, шотландского удильщика, Штейнхауэр отправился в Скапа-Флоу. Ловя здесь рыбу при помощи лески, имевшей узелки, он сделал промеры глубины и смог утвердительно ответить на вопрос германского морского министерства: могут ли крупные броненосцы британского флота базироваться на Скапа-Флоу.

Самым странным в этой миссии Штейнхауэра представляется то, что германское морское министерство так недопустимо долго медлило с обследованием бухты Скапа-Флоу. Еще в 1909 году германский и английский флоты начали готовиться к смертельной схватке. Но германская разведка почему-то ждала наступления "настоящего дня", иначе говоря, того дня, когда война в Северном море станет почти свершившимся фактом. Только теперь Штейнхауэр был отправлен обследовать естественную и почти неприступную базу Большого флота, который как раз тогда был мобилизован в ответ на сухопутные и морские приготовления Германии.

Выполнив задание, Штейнхауэр благополучно вернулся в Германию.

Прошли четыре года Первой мировой войны. Британский флот базировался в бухте Скапа-Флоу и ни разу не подвергся нападению немцев. В ноябре 1918 года капитуляцией Германии закончилась война, после чего, по приказу Союзного командования, весь германский военно-морской флот был разоружен и заперт в бухте Скапа-Флоу. Его ожидала печальная участь: быть разделенным между странами-победительницами.

Немецкие моряки с тоской наблюдали за тем, как будущие «покупатели», словно барышники на лошадиной ярмарке, осматривают и «ощупывают» их боевые корабли. Итальянцы, французы, японцы, даже греки и бразильцы собирались наложить лапу на спустивший свой флаг германский флот. У какого моряка не заноет сердце при виде такой картины?! И тогда немецкие офицеры решили: не бывать этому! В один прекрасный день, по приказу командующего эскадры, согласованному с экипажами всех кораблей, флаги были подняты, кингстоны открыты и в течение двух часов германский военно-морской флот оказался на дне бухты Скапа-Флоу, не доставшись никому!

Впоследствии часть кораблей была поднята, а несколько из них остались лежать в проливе Керкезунд на восточных подступах к бухте Скапа-Флоу. Специалисты Британского адмиралтейства решили, что эти суда являются надежной защитой от нападения на бухту с востока. Но они ошиблись. Корабли еще сослужили службу своим бывшим хозяевам.

За 15 лет до начала Второй мировой войны началась подготовка операции, которая в нужный момент длилась всего 15 минут.

Альфред Веринг был капитаном германского военно-морского флота, свидетелем и участником драмы 1919 года в Скапа-Флоу, и его, как и многих немецких офицеров, никогда не покидала мысль о реванше. После Первой мировой войны он работал в военном управлении секретной службы. По ее заданию стал коммивояжером немецкого часового завода, основательно изучив профессию часовщика в Швейцарии. В 1927 году под именем Альберта Эртеля он со шведским паспортом осел в Англии. По другим данным, его настоящее имя было Курт фон Мюллер, а ложное Иоахим ван Шулерман, и он выдавал себя за голландца. Добропорядочный, скромный и законопослушный мастеровой в 1932 году получил английское подданство. Вскоре после этого открыл небольшую ювелирную лавочку в Керкуолле, на Оркнейских островах, около Скапа-Флоу. Время от времени Эртель посылал в Берлин сообщения о передвижениях английского флота в метрополии. Занимаясь рыбной ловлей, проверил данные Штейнхауэра о глубинах и подтвердил их. Завел связи среди английских моряков, которые заходили к нему полакомиться его уловом, распить бутылочку шотландского виски и поболтать о службе. В ювелирной лавочке часто можно было услышать разговоры жен морских офицеров, делящихся новостями, тоже небезынтересными для разведчика.

Когда началась Вторая мировая война, Альберта Эртеля, верноподданного его величества, никто не тронул, и он продолжал работать.

В начале октября 1939 года он переслал сообщение о том, что восточные подступы к Скапа-Флоу через Керкезунд не прикрывались противолодочными сетями, а защищались лишь корпусами потопленных немецких судов, лежавших друг от друга на довольно значительном расстоянии. По получении этого сообщения капитан цур зее Дениц приказал командиру подводной лодки U-47 лейтенанту Гюнтеру Прину атаковать английские военные корабли в Скапа-Флоу.

Прин немедленно взял курс на Оркнейские острова. Ночью 14 октября он осторожно пробрался через заграждения, подробно описанные Эртелем, во внутренний бассейн. Между затонувшими кораблями оставалось так мало свободного пространства, что от командира подводной лодки требовалось исключительное искусство кораблевождения и отличный глазомер, чтобы суметь проскользнуть в эту щель.

Среди других военных кораблей в бухте находился и линкор "Ройял Оук". Прин провел две торпедные атаки по двум английским кораблям, стоявшим на якоре. На линкоре "Ройял Оук" произошел сильный взрыв, и он затонул вместе с 186 членами команды (по другим данным — погибло 834 человека). Уничтоженный корабль имел водоизмещение почти 31000 тонн и был вооружен восемью 380-миллиметровыми и двенадцатью 150-миллиметровыми орудиями.

Достигнув такого выдающегося успеха в самой "пасти льва", Прин благополучно ушел в открытое море тем же путем, по которому проник в гавань. (По другой версии, Эртель на небольшой шлюпке, ускользнув от береговой охраны, пробрался к той самой подводной лодке, находившейся в 6 милях от Скапа-Флоу, и лично возглавил торпедную атаку.) Вальтер Шелленберг по этому поводу писал: "Потопление этого линкора заняло менее 15 минут, но потребовалось 15 лет терпеливой и усердной работы Альфреда Веринга для того, чтобы заложить необходимое основание для этой в высшей степени успешной операции".