114 баллов

Я попробовал позвонить Камиле. И еще раз пять. Она не ответила и не перезвонила.

Стоит ли говорить, что назавтра я в очередной раз стал героем дня?

Я увидел свою рожу в газетах еще при входе в метро. Прямо на титульном листе с обещанием большой статьи на развороте. Как из моей двухминутной речи можно сделать такую огромную статью? Читать это совершенно не хотелось. Я надел капюшон толстовки и забился в угол вагона.

На «Треугольнике», само собой, спрятаться не получилось. Там меня все узнавали, даже в капюшоне. И пока я рассматривал ту гору игрушек, цветов и свечек, которая, несмотря на ранний час, уже выросла под картиной Татьяны, не меньше дюжины человек подошли ко мне, чтобы выразить сочувствие или сообщить мне, что они со мной. Где со мной? Или мы что, куда-то идем? Да не звал я никого и никуда. Самому бы понять, куда меня несет.

Вот как у Константина это получается? Вроде бы и действую, и говорю сам, но всегда выходит так, как запланировал он.

К счастью, работы было много, вчерашний день нам аукнулся. Я носился между терминалами и ангарами, пытаясь восстановить нормальный режим. Что особо напрягало, мои коллеги воспринимали мое появление с каким-то болезненным энтузиазмом. Это, конечно, радует, когда твои указания выполняют быстро и толково, но можно как-нибудь без всех этих многозначительных взглядов, кивков и попыток хлопнуть меня по спине? Еще пару дней — и у меня на спине появятся два горба, как у верблюда.

Я злился, кипел, но молчал. Да и что я мог сказать? Будьте любезны, перестаньте быть такими любезными?

К моему огромному облегчению, сегодня я Константину не понадобился. Похоже, его вообще большую часть дня не было на складе.

Когда я покидал «Треугольник» на три часа позже окончания смены, цветы под картиной занимали уже всю проходную. И откуда-то появилась фотография Татьяны, ее повесили рядом.

Это все правильно, конечно, но почему у меня появилось ощущение, словно я в театре? От странных мыслей меня отвлекло появление на проходной новых людей. Прибывала ночная смена. Краем глаза я заметил знакомую фигуру — болотного цвета комбинезон, короткие светлые волосы. Надо же. За столько лет я ни разу не столкнулся с Франческой — и на тебе.

Людей за вертушкой было уже достаточно много, и она, похоже, меня не заметила.

Я совершенно ничего не планировал, просто поддался какому-то спонтанному импульсу — ноги сами понесли меня за Франческой.

Теоретически я представлял себе, что работники теплиц едут от проходной до своего комплекса на автобусах, но впервые оказался у их выхода. Несколько обычных автобусов, какие развозят пассажиров и по городу, стояли вереницей с открытыми дверями. «Теплицы 1», «Теплицы 2» — прочитал я таблички на ближайших из них. Франческа вошла во второй.

Чувствуя себя идиотом, я последовал за ней. Правда, предпочел воспользоваться другой дверью, чтобы не столкнуться нос к носу с Фандбир. Это оказалось излишним — Франческа заняла место у окна и совершенно не интересовалась другими пассажирами, которых набралось не больше дюжины.

Всю дорогу до теплиц я думал, зачем я вообще влез в этот автобус. Поговорить с Франческой? Но о чем? О том, что я знаю о ее роли в «Голосе»? И что? Никаких доказательств у меня нет, их нет даже у Безопасности. Что я ей скажу?

Самым правильным было бы остаться в автобусе и вернуться на нем же на проходную. Но я все-таки вышел у теплиц.

Тут все было не так, как на складе. Люди тонкими ручейками сразу разошлись в разные стороны к многочисленным непонятным мне постройкам. Я последовал за Франческой, и уже скоро передо мной осталась только ее фигура. Мы шли к одинокому высокому зданию, когда вдруг Франческа обернулась. Несмотря на сумерки, она меня сразу узнала.

— Ты по работе или по поводу взрыва? — спросила она вместо приветствия.

Ну вот и начали разговор. А я-то все никак не мог придумать, что бы такое сформулировать.

Кричать не хотелось, и я подошел ближе. Франческа теперь стояла в паре метров от меня.

— Я знаю, что это ты все затеяла, — сказал я.

— Что затеяла?

— Этот «Голос» и взрыв. Вообще все.

— Ты ошибаешься. Я тут ни при чем.

И все. Никаких оправданий. «Ты ошибаешься» — и точка. И что теперь? Что еще я могу сказать?

— Пик сам не решился бы на такое, да и не додумался бы. Это была твоя идея с нитроглицерином, — выдал я свой единственный довод.

Франческа поморщилась. Она присела и, запустив пальцы в рыхлую почву, подняла ком земли.

— На, держи доказательство моей непричастности, — девушка протянула мне руку.

Я непроизвольно протянул руку в ответ и получил полную ладонь этой самой грязи. Я сжал пальцы, но ничего, кроме земли, у меня в руке не было.

— Что это? — спросил я.

— Перевозить тринитроглицерин — это не отвага, это глупость. Он взрывается от малейшего удара. Но чтобы его стабилизировать, достаточно просто добавить в него земли, которой, как видишь, тут в достатке. При этом взрывчатые свойства он сохранит. Так что я в этом идиотизме не участвовала.

— Что, правда? — только и смог спросить я.

— Правда, Скрам. И с «Голосом» то же самое. Нашему строю не помогут реформы, Город увяз в Доктрине, как в болоте. Для того чтобы началось искусственно остановленное развитие, нашему обществу нужно шоковое потрясение. Так что бредовые идеи «Голоса» я тоже не поддерживаю. Они опасны и бесполезны, как и их нитроглицерин. В них тоже стоит добавить немного грязи.

Голос Франчески был ровным и спокойным.

Я ей сразу поверил. Но как же? Ведь этого просто не может быть! Не могли же Пик и Нелл сами все это придумать? Или могли? Мысли у меня в голове перемешались.

— Извини, мне нужно работать. Так что если ты больше ничего не хочешь обсудить, то я пойду.

Я понял, что она сейчас уйдет. А я так ничего и не узнал.

— Я не верю, что Нелл, Пик и остальные сами создали «Голос». Не может группа подростков из сектора А самостоятельно додуматься ни до чего подобного! Им нужен лидер с мозгами!

И тут Франческа рассмеялась. Мне кажется, я впервые слышал ее смех.

— Кто бы мог подумать, что у тебя всего 114 баллов. Хотя это не интеллект, это что-то другое. Интуиция, может быть, — Франческа покачала головой. — Ты какой-то особенный, что-то в тебе есть.

Я проглотил застрявший в горле комок. Почти два года назад что-то подобное мне уже говорила Татьяна.

— Я пришла примерно к таким же выводам. Правда, я опиралась на анализ фактов. Так вот, я уверена, что ты прав: «Голос» самодостаточен, — многозначительно произнесла Франческа.

Сказать ей, что я ни черта не понял? К счастью, она решила развить тему.

— Для того чтобы так быстро организовать нечто подобное, одного интеллекта мало. Нужны ресурсы. Это с одной стороны. И неправдоподобно благоприятная среда с другой.

Вот теперь, пожалуй, пора признаваться.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь. Откуда у создателей «Голоса» ресурсы и что еще за среда? — я очень надеялся, что Франческе не надоест болтать с приматом.

— Вот представь себе, что «Голос» — это сорняк, — все-таки решила растолковать мне она.

Я кивнул. Это просто. Сорняк представить я могу.

— Это очень яркий сорняк, причем единственный на идеальной грядке. И прет он так, словно за ним специально ухаживают, и подкармливают, и поливают его. Да еще и вокруг него натянута бечевка, чтобы кто-нибудь случайно не вырвал.

Я снова кивнул, хотя с такой картинкой справиться стало уже сложнее.

— Вот так я вижу «Голос».

— Но зачем ухаживать за сорняком и охранять его? — ход мыслей Франчески был для меня полной загадкой.

Черта с два у нее 114 баллов.

— Может, просто любопытно, что вырастет из сорняка, — пожала она плечами.

— Это называется глупостью, — хмыкнул я.

— Это называется экспериментом, — возразила Франческа.

— Взорвать людей — это эксперимент?

— Нет. Вот тут как раз и начинается самое интересное, — Франческа улыбнулась.

Даже в наступивших сумерках я видел, как сверкают ее глаза. С них как будто спала вечная пелена, отделявшая Франческу от всего мира. И мне совершенно не нравилось то, что я теперь видел в ее глазах. Ум, конечно. Но то ли интеллект за 200 баллов выглядит так пугающе, то ли это чистой воды безумие.

— Мутации.

— Ага, — это я так поддержал разговор, потому что ничего более осмысленного сформулировать не удавалось.

— Контролируемые и неконтролируемые.

От глаз Франчески можно было сигареты прикуривать.

— Пик — мутация? Случайный эффект эксперимента? Но чьего?

— Пик — ерунда. Они вырастили гораздо более опасную разновидность сорняка. И самое забавное, что еще даже не подозревают об этом.

Все. Я окончательно перестал ее понимать, но Франческа как раз глянула на часы.

— Ладно, Эрик. Было очень интересно с тобой поболтать, но теперь мне действительно пора. Удобрения сами себя не смешают. В моей работе пунктуальность очень важна.

— Ну, удачи.

Я поплелся назад к автобусу.

По-моему, Франческа сбрендила. Это бы многое объяснило, да? Например, то, почему она решила завалить тест. Или ее идеи по поводу того, что «Голос» — это чей-то эксперимент. Ну кто и зачем может проводить опыты на целом Городе? Даже Триумвират не имеет такой власти.

Наконец-то у меня в голове щелкнуло, и до меня дошло, что именно мне говорили умные люди. Сначала Тео в пересказе Камиллы, потом Константин, потом Франческа.

Я стоял у теплиц, ждал автобуса и отказывался верить, что наш Триумвират, лучшие люди Города, мог санкционировать социальный эксперимент, который привел к появлению «Голоса» и Пика. Хотя, если подумать, аргументов в пользу этой теории было множество. Триумвират, состоящий из любителя шахмат, писателя и социолога-теоретика, в плане склонности к играм очень рискованный. Такие люди, пожалуй, действительно могли заиграться. И ведь Безопасность имела все возможности без проблем раздавить сорняк недовольства Доктриной давным-давно. Май предсказывала такое развитие событий уже через несколько часов после нашего повторного теста. Константин и его коллеги появились на «Треугольнике» сразу же после нашего туда распределения. За активными членами «Голоса» наблюдали, хотя почему только за членами «Голоса»? Наблюдали даже за мной, хотя я вообще все проспал. И арестовали всех, кроме меня и Франчески, буквально за полдня.

Вот теперь, когда мне все буквально разжевали, я понял, что «Голосу» изо всех сил подыгрывали.

Вот только я никак не мог придумать ни одной веской причины, зачем Триумвирату это могло быть нужно. Должна же у их эксперимента быть какая-то конкретная цель?

Мы в секторе А узнаем об этом, только если Сенат, как выразился Константин, поступится безопасностью ради гласности. И, хотя меня и распирало любопытство, я совершенно не был уверен, что хочу этого.

Потому что в Городе творилось что-то очень нехорошее.

За наступившие выходные я посмотрел больше новостей, чем за всю предыдущую жизнь. То, что казалось незыблемым, разваливалось на глазах. Сектор А бурлил, расползаясь по всему Городу, — люди пикетировали администрацию и Сенат, устраивали демонстрации с абсолютно дикими и противоречивыми плакатами. Кто-то требовал власть нашему сектору, кто-то — отставки Триумвирата и роспуска Сената, некоторым не нравилось, что Пик Чейн до сих пор не арестован, а некоторым вообще хотелось отмены Финального теста и равных возможностей для всех.

Департамент безопасности вывел на улицы весь личный состав: им пока удавалось удерживать ситуацию под контролем, но было понятно, что в любой момент могут начаться беспорядки. Мне даже позвонила ма и попросила не выходить на улицу. Я и не собирался. Сидел дома и ел пиццу из морозилки.

Поймал себя на том, что сожрал пятую еще до наступления вечера субботы. Съел бы, пожалуй, и больше, но тут за мной приехали.

Я думал, так бывает только в кино.

У меня на пороге нарисовались похожие на Константина серьезные парни в костюмах, правда, без солнцезащитных очков, вечер все-таки, и, показав удостоверения службы безопасности, пригласили проехать с ними.

Лица у них были непроницаемыми и с мимикой кирпича, но, похоже, я их несколько удивил тем, что не стал ни задавать вопросов, ни выражать какого-либо беспокойства. А что я могу сделать?

Я один из тех, кто пересдавал злополучный тест. Всех остальных уже забрали. Франческа тоже сейчас, наверное, едет куда-то в черном тонированном автомобиле.

Никто не мешал мне смотреть в окно, и вскоре я с некоторым удивлением обнаружил, что мы въехали в сектор В. Я никогда не был в этой обители самых умных людей Города. Не знаю даже, что я ожидал там увидеть, может, дворцы или огромные виллы, но, честно говоря, сектор В меня несколько разочаровал. По сути, это был утопающий в зелени пригород с небольшими домиками, пожалуй, почти такими же, к которым я привык в секторе Б. Единственным отличием был размер придомовых территорий. Тут дома стояли настолько далеко друг от друга, что их жителей и соседями назвать-то язык не поворачивался. Кое-где владения разных хозяев были разделены символическим заборчиком, кое-где — нет. При этом шансов случайно столкнутся в этих парках или на лугах практически не было. Плотность населения сектора наглядно демонстрировала, какой незначительный процент граждан Города составляли жители с уровнем интеллекта выше 150 баллов.

Фред мог бы жить тут. Думаю, ему бы понравилось. Место Франчески тоже было здесь. Вот на счет нее не уверен, что она бы вписалась. По-моему, Франческа везде будет белой вороной.

Мне стоило бы думать о том, куда и зачем меня везут, но голова была совершенно пустой. В конце концов, я в секторе В. До чего бы я ни додумался, местным жителям это покажется примитивной ерундой.

Но даже мне было ясно, что везут меня не в штаб-квартиру отдела безопасности — мы ехали сквозь жилой район, и никаких административных зданий здесь не было. Нам навстречу попалась такая же черная тонированная машина, и буквально через несколько минут мы припарковались у аккуратного домика, утопающего в цветах.

Один из моих сопровождающих довел меня до двери, которую открыла лично советник Май.

Положа руку на сердце, не могу сказать, что я удивился. Где-то в глубине души я этого ждал, и довольно давно.

— Входи, Эрик, рада тебя видеть, — улыбнулась женщина, словно я просто заскочил в гости.

Никто из агентов за нами не последовал, и мы вдвоем прошли в небольшую уютную гостиную. Май кивнула на одно из двух кресел у небольшого деревянного столика, на котором стояли две использованные чашки.

— У меня сегодня день визитов, — пояснила Май, убирая посуду. — Завтра будет еще более сложный день, и нужно успеть поговорить с огромным количеством людей. Пью чай с самого утра практически без перерывов.

Я вежливо улыбнулся. Видимо, машина, попавшаяся нам навстречу, как раз увозила предыдущего посетителя Май.

— Чай, печенье? — предложила советник.

— Нет, спасибо. Я с самого утра ем пиццу, мне уже хватит.

По опыту зная, как проходят беседы с Май, печенек совершенно не хотелось. Я почему-то был абсолютно уверен, что наше очередное неформальное общение опять перевернет мой мир с ног на голову.

— Не буду ходить вокруг да около, у меня к тебе деловое предложение, — сразу заявила Май, едва опустившись в кресло напротив меня.

— Завтра будет объявлено и об отставке Триумвирата, и о поимке Пика Чейна, и об обвинении некоторых лидеров «Голоса» в преступлениях против Доктрины.

Каждый новый пункт из перечисленных Май казался мне чем-то вроде сенсации века, но она говорила так, словно зачитывала список покупок.

— После этого мы ожидаем некоторой дестабилизации обстановки в секторе А, — продолжала женщина, — и считаем необходимым принять меры по снижению социальной напряженности. Будет выдвинута идея создания Наблюдательного комитета из граждан сектора А, который будет работать в Сенате. В течение нескольких дней Сенат обсудит эту инициативу и поддержит ее. В качестве председателя Наблюдательного комитета мне бы хотелось видеть тебя.

Я моргнул, пытаясь проснуться, но это был не сон. Май действительно обсуждала со мной политические вопросы и предлагала стать членом Сената. Ну хорошо, пусть не обсуждала, а просто информировала и предлагала не сенатское кресло, а какой-то комитет, но все равно на реальность было непохоже.

— А почему меня? — я спросил просто, чтобы потянуть время.

Мне, даже с моими 114 баллами, и так уже стало понятно, что они давно готовили этот проект со мной в главной роли, просто у меня не хватало мозгов этого заметить.

— Во-первых, тебя поддержит сектор А, у тебя прекрасная репутация, во-вторых, твой куратор довольно высокого мнения о твоих качествах…

— Мой куратор? — не понял я.

Хотя мог бы.

— Константин Леонидович, — спокойно пояснила Май. — Ну и в-третьих, ты единственный из всей группы «114» оказался обладателем уникального качества, делающего тебя чрезвычайно эффективным.

Группа «114». Приплыли. А я так надеялся, что Франческа ошибается в своих теориях.

— Значит, это все-таки был эксперимент Триумвирата? Мы, «Голос», акт устрашения? — вырвалось у меня.

Май резко откинулась в кресле, но уже через мгновение взяла себя в руки. На ее губах вновь заиграла доброжелательная улыбка.

— Не стану тебе врать, ты мне не поверишь, раз располагаешь такой информацией, — сказала она, — хотя, признаю, твоя осведомленность несколько осложняет мою сегодняшнюю задачу.

Я промолчал. Тактика «в любой непонятной ситуации молчи» в последнее время давала отличные результаты.

— Константину не стоило делиться с тобой этими сведениями, — продолжила советник, видя, что я молчу, — боюсь, этот промах будет дорого ему стоить.

Ловко она меня подловила. Если я и дальше буду молчать, то подставлю Константина. Он не самый приятный человек, но никогда не подличал со мной.

— Это не Константин, — сказал я после минутного колебания.

— Ха! Неужели ты разговорил Франческу? Вот ведь детишки! На двадцать минут вас без присмотра оставили, а вы уже успели сговориться.

С каждым ее словом я все отчетливее осознавал, как был слеп. Конечно, они за мной следили. И конечно, были в курсе всей моей жизни.

— Не бери в голову, — Май словно прочитала мои мысли. — Конечно, мы следим за всем вашим клубом «114». Если бы мы начали это раньше, Пик не совершил бы этого безумия. Согласен?

Я кивнул. Конечно согласен. Май всегда умела так подобрать слова, что возразить было нечего. И все-таки я не смог промолчать.

— Вы же сами это затеяли — весь этот эксперимент. Пик — всего лишь побочный продукт ваших опытов! Акт устрашения — это ваша вина!

— Да. Наша.

Впервые за все время нашего общения голос Май изменился. Как-то лишился своей обычной силы и напора, что ли.

— И моя лично.

Я несколько раз моргнул. Передо мной сидела печальная старушка с усталыми потухшими глазами.

— Я лично была наблюдателем этого проекта. И хотя я несколько раз рекомендовала Триумвирату прервать эксперимент, мне следовало быть более настойчивой. Возможно даже, я должна была еще полгода назад, когда появились первые тревожные знаки, поставить в известность Сенат. Но я этого не сделала, доверившись мнению Триумвирата, и теперь мы имеем то, что имеем.

Вот вам и обратная сторона большой ответственности. Сложные дилеммы, трудные решения. Оказывается, даже такие гении, как Май, делают ошибки. И пожинают их плоды. Вот уж не уверен, что хочу быть гражданином сектора В. Может, мне действительно повезло, что я родился для доминирующего класса?

— Но зачем это вообще было нужно? В чем была суть эксперимента? — спросил я.

Май откинулась в кресле и устало прикрыла глаза.

— Триумвират усомнился в гуманности Доктрины. Их мучил вопрос о том, насколько разделение граждан на три категории соответствует принципу гуманности и не стоит ли начать реформы по отмене обязательной оценки интеллекта.

— Что?

Я был готов услышать все что угодно, только не это. Триумвират, трое мудрейших людей Города, поставили под сомнение Доктрину?

— А ты думал, эта идея могла родиться в секторе А? — Май грустно усмехнулась. — Исключено, Эрик. Доктрина сама заботится о своей безопасности, структурируя общество таким образом, что зарождение потенциально опасных идей в секторе А исключается.

Кровь бросилась мне в лицо.

— Ясно, мы слишком тупые, чтобы это придумать. Я, честно говоря, и сейчас не понимаю, в чем фишка. Зачем допускать к власти тех, кто априори хуже подходит для этого? Зачем обществу ошибки и низкая эффективность на должностях, требующих максимальной ответственности?

— Потому что оценка человека исключительно с точки зрения его полезности для общества негуманна.

— Но почему? Ведь Доктрина доказала свою экономическую эффективность! Когда каждый делает ту работу, для которой больше всего подходит, выигрывает все общество! — то, с каким жаром я доказывал правоту Доктрины, меня удивило, но Май, похоже, не находила это сколь-нибудь странным.

— Экономическая эффективность и гуманность не одно и то же. Дискуссии на эту тему ведутся в секторе В уже не первое десятилетие.

— И нынешний Триумвират решил проверить свои теории на практике?

— Верно, — вздохнула Май. — Для моделирования была выбрана ваша школа, среди учеников которой постепенно насаждались идеи несправедливости Доктрины. Затем модель была перенесена на «Зеленый треугольник». Эксперимент был контролируемым и дал весьма обнадеживающий результат, но потом Пик слетел с катушек.

— И какой же обнадеживающий результат дал ваш эксперимент? — мне не удалось скрыть сарказма в голосе.

Вот интересно, ради чего эти умники затеяли такую опасную и сложную игру?

— Мы получили тебя, — спокойно ответила Май.

— Меня? — вот уж не думал, что еще смогу сегодня удивляться.

— Твоя модель нового лидера для сектора А выглядит очень многообещающей. Правильные установки, верное смещение фокуса, — советник на секунду замолчала, поняв, что я не понимаю ее слов.

— Из всей экспериментальной группы выпускников, которым была внушена идея об ущербности попадания в сектор А, только ты обвинил в таком распределении себя, остальные обвинили систему, — пояснила она. — В дальнейшем твоя линия поведения позволила повысить не только твою собственную эффективность, но и эффективность ячейки, с которой ты взаимодействовал.

Я молчал, с трудом переваривая услышанное.

— Честно говоря, именно из-за успеха твоей модели я и не свернула эксперимент несколько месяцев назад.

— Но это все не я! Вы вели меня с самого начала! — мелькнувшая у меня мысль заставила меня перебить Май. — Все началось с того разговора после тестирования…

— Эрик, я поговорила тогда со всеми выпускниками, — на этот раз советник перебила меня. — И конечно, мы тебе помогли, иначе твой путь занял бы намного больше времени. Но результат того стоил, у тебя огромный потенциал. И поэтому я сейчас прошу тебя обдумать мое предложение по поводу комитета. У тебя есть шанс помочь Городу, и взять на себя эту ответственность — твоя обязанность. Уже потому, что такая ответственность тебе по плечу.

И вот опять я не знал, что возразить. Все вроде бы было складно, но на душе скребли кошки.

— Я не могу сейчас вам ответить! Я понятия не имею, как руководить комитетом…

— Мы поможем, — спокойно прервала мое нытье Май.

— Но неужели вы думаете, что вам удастся погасить ту волну, которая поднялась, таким простым шагом? — снова попытался я.

— Об этом не волнуйся. Я завтра развалю весь этот карточный домик, — советник снова устало прикрыла глаза. — И я не требую ответа прямо сейчас. У тебя есть в запасе несколько дней, я хочу, чтобы твое решение было взвешенным.

На этом наш длинный разговор закончился.

У меня было время подумать, но почему-то, глядя на ночь за темными стеклами автомобиля, я не мог отделаться от мысли, что все в моей жизни предрешено. Что бы я ни сделал, это каким-то мистическим образом станет именно тем, чего от меня хочет Май.

Домой я вернулся глубокой ночью и опять долго ворочался в постели, путаясь в своих мыслях и сомнениях. Мне нужно было с кем-нибудь посоветоваться.

Советчик нашелся примерно к девяти утра воскресенья.

Второй звонок в дверь за сутки — рекорд моего гостеприимства. Я с трудом разлепил глаза, натянул джинсы и поплелся встречать незваного гостя. Надеюсь, это не парни из Безопасности. Я еще не успел по ним соскучиться.

Но это оказалась Камила. Несмотря на воскресное утро, бодрая, улыбчивая и прекрасная. Я был уверен, что после той ночи она не вернется. Что я так и останусь для нее ошибкой и парнем из другой истории.

— Привет.

— Привет, — Камила улыбнулась, — меня просили кое-что тебе передать.

Она взмахнула какой-то большой папкой, которую держала в руках.

— Мама Тани отдает тебе часть ее рисунков. Она очень благодарна за то, что ты организовал стену памяти.

В груди резко закололо. Ну за что так?

— Эрик, — Камила протянула ко мне руку, — ты в порядке?

Я кивнул. В каком, к черту, порядке? Я же практически убил Татьяну.

— Ты какой-то бледный.

— Не выспался просто, — я взял папку, которая словно обожгла мне руки.

— Может, зайдешь? — предложил я, ни на что особо не надеясь.

— Ну вообще-то, я принесла тебе горячие блинчики из кафешки, потому что на завтрак у тебя наверняка ничего нет, — Камила лукаво сверкнула глазами, — впустишь?

— У меня есть замороженная пицца, — не придумал ничего более умного я.

Сердце колотилось так, что я сам себя не слышал.

Камила рассмеялась, проскользнув мимо меня в квартиру.

— Я думал, ты больше не придешь, — я решился произнести эту фразу только минут через двадцать, глядя, как Камила пытается сервировать стол теми посудными уродцами, что проживали на моей кухне.

— Ты не отвечала на мои звонки.

— Мне нужно было время подумать. Столько всего навалилось, — Камила не обернулась, продолжая отмывать чашку, которую я обычно просто заливал новой порцией кофе.

— И? Ты придешь еще?

Камила все-таки отложила чашку — все равно ее не отмыть, и обернулась ко мне. Я сидел всего в метре от нее и прекрасно видел ее глаза и улыбку.

— Я могу и вовсе не уходить.

Это просто не могло быть правдой. Почему на меня валится столько чудес?

— Ты хочешь остаться со мной? Здесь? В секторе А? — я как будто слышал себя со стороны, потому что все это просто не могло происходить на самом деле.

Камила подошла ближе, и я поднялся на ноги, давая ей возможность обнять меня.

— Я хочу остаться с тобой.

Я подхватил ее на руки, идти до кровати было всего ничего.

— Но вот квартиру и мебель, если ты не против, мы сменим, — рассмеялась Камила, когда мое ложе жалобно скрипнуло под нашим весом.

Я был не против. Мне было наплевать на все, кроме девушки в моих руках.

Принесенные к завтраку блинчики стали обедом.

Я даже не пытался собраться с мыслями по поводу вчерашнего разговора с Май, просто сидел рядом с Камилой, запивал блины чаем и слушал ее болтовню. Но Май сама ворвалась в мой, казалось, надежно изолированный мирок.

— Я включу новости? — Камила потянулась к моему компьютеру. — Там на улицах черт знает что творится.

Я не стал возражать, но неприятное чувство, что сейчас все опять станет сложно, зажужжало в моем сознании, как навязчивая муха. Полуденные новости вышли с пометкой «Экстренный выпуск». Все прямо как тогда, два года назад.

Только теперь новости были на порядок круче. Да ладно на порядок, добавьте не меньше пяти нолей.

Сначала бесстрастный диктор сообщил, что Сенат ожидаемо принял отставку Триумвирата, сложившего полномочия в связи с ошибочным курсом их социальной политики.

«Ошибочный курс», вот как это называется. Я бы, может, и позлорадствовал на эту тему, но тут мне, а со мной и всему Городу, сообщили, что временным чрезвычайным канцлером Города назначена советник Александра Май.

Я вчера говорил с канцлером, которая до избрания нового Триумвирата будет единоличным правителем Города. Да о таких вещах рассказывают внукам.

Не успел я переварить услышанное, как на меня свалилась информация об аресте Пика, который к тому же уже успел признать свою вину в акте устрашения и проходит комиссию, которая оценит его психическое здоровье.

Видимо, чтобы граждане могли хоть немного перевести дух, большая пресс-конференция чрезвычайного канцлера Май была назначена на четыре часа дня.

Я повернулся к Камиле.

— Я только вчера говорил с Май, а сегодня она канцлер. Представляешь?

— С ума сойти. Но слухи о том, что ее кандидатура обсуждается, ходили уже несколько дней.

Что-то в ответе Камилы меня насторожило, но в голове был такой винегрет, что я просто не придал этому значения.

— А про Пика слышала? Не хватало еще, чтобы его признали невменяемым и освободили от ответственности!

— Ну, у нас многие считают, что так будет лучше, — пожала плечами Камила, — наш главред недавно высказал мнение, что, если Чейна поймают, его непременно выставят психом, чтобы показать остальным, что человек в своем уме просто не мог совершить такого ужасного преступления.

Я не нашел, что возразить. Пожалуй, это была неплохая мысль. Где-то за грудиной зашевелились щупальца какого-то неприятного чувства. Камила здесь, со мной, в секторе А. Но невидимая стена между нами прямо на глазах обрастала кирпичиками. Я за пару фраз выяснил, что сектор Б мыслит совершенно не так, как мы. Они умнее.

Ну и что с того? Я мысленно взорвал эту стену к чертовой матери. Камила здесь, со мной. А то, что она умнее меня, я переживу.

— Пиццу? — предложил я. — Как раз успеем разогреть и съесть парочку до выступления Май.

Я занялся несложной готовкой, думая о том, что сейчас весь Город сидит по домам и с полной кашей в головах ждет пресс-конференцию нового канцлера. Май все разъяснит и разложит по полочкам, в этом я не сомневался. У нее просто талант произносить речи. Стоит мне услышать ее голос, и все сложное становится простым.

Я поделился своими мыслями с Камилой.

— Мне кажется, Май сумеет взять ситуацию под контроль. Она просто гений общения.

— Это точно. Когда говоришь с ней, невозможно придумать ни одного контраргумента, приходится со всем соглашаться, — отозвалась Камила.

И тут у меня в голове щелкнуло, я вспомнил, что меня царапнуло, когда я сказал Камиле о своей вчерашней встрече с Май. Она совершенно не удивилась и не заинтересовалась моими словами. Как будто для гражданина сектора А это вполне нормально — беседовать с советником Триумвирата.

Мелькнувшая у меня догадка оказалась настолько мерзкой, что я в первый момент отшвырнул ее от себя, как чумную крысу.

Но она вернулась.

Я аккуратно положил пиццу на стол и посмотрел Камиле в глаза. Мне совершенно не хотелось слышать ответ на вопрос, который я собирался задать. Но иначе нельзя.

— Май говорила с тобой вчера?

Камила вздрогнула и залилась краской, выдав себя с головой.

— Обо мне? — этого уже можно было и не спрашивать, потому что ну о ком еще.

— Эрик, послушай, все не так, как кажется. Я все равно думала тебе позвонить, Май лишь подстегнула события. Сказала, что тебе сейчас понадобится совет и поддержка.

Как же мне хотелось в это верить, но что-то внутри уже сломалось. И плевать, что Май решила приставить ко мне няньку, гораздо хуже, что Камила на это согласилась.

— Я был бы тебе нужен, если бы оставался простым водителем погрузчика?

— В том-то и дело, что ты не простой водитель погрузчика! Ты просто не мог бы им быть! В тебе есть что-то, что сделало тебя особенным!

А я не знал, сколько во мне злости. Вообще даже не догадывался, что она сидит во мне и ждет. Я никогда в жизни не испытывал таких вспышек ярости. Зато теперь я понял, почему их называют именно вспышками — на несколько секунд все вокруг стало ослепительно-белым, до рези в глазах. Я развернулся и изо всех сил всадил кулак в стену. Боль мгновенно отрезвила. Удивлюсь, если я не сломал пару костей.

Камила испуганно смотрела на меня.

— Ничего во мне нет. Это они сделали меня особенным, потому что им нужен был такой, как я.

Камила примирительно подняла ладони.

— Как скажешь.

Она соскочила со стула и принялась собирать свои вещи.

— Знаешь, я, пожалуй, пойду.

Я ее не удерживал. Мне хотелось остаться в одиночестве. Рука болела.

Пресс-конференцию Май я слушал словно в тумане. После этого нереального дня с Камилой, который оказался подделкой, я впал в какое-то полусонное состояние. Вроде бы и слышу и понимаю все, но сил реагировать нет. А иначе я бы удивлялся с первой по последнюю секунду выступления канцлера, которая, кстати, похоже, была все в том же пиджаке, что и два года назад.

Она рассказала Городу, что не верит во вменяемость Пика, но не хочет делать никаких официальных заявлений до выводов специальной комиссии.

Но это были еще цветочки. Далее Май сообщила, что расследование в отношении лидеров «Голоса» привело к неожиданным результатам и потребовало повторного открытия дела двухлетней давности. Как ни прискорбно это признавать, но Фреду Якубовскому все же удалось дважды обмануть систему. По предварительному сговору с радикально настроенными молодыми людьми из своей школы он изменил их результаты тестирования таким образом, что пятеро молодых людей с результатами от 147 до 160 баллов получили распределение в сектор А с целью ведения деятельности против Доктрины.

Если бы был в состоянии удивляться, я бы, наверное, умер от удивления. Но мне было все равно. Кристина, Нелл, Петр, Сэм и Линда, те самые «сообщники» Фреда с заниженными баллами, обвинялись в создании «Голоса». Остальные признавались жертвами их деятельности.

Этого не было. Я учился с ними, Фред был моим лучшим другом. Этого не было. Но все прозвучало так, что я почти поверил. Но этого не было.

Мои мозги шевелились очень медленно.

«Я развалю „Голос“, как карточный домик», — сказала вчера Май.

И она это сделала. Даже я понимал, что будет дальше.

С минуты на минуту до наших «подпольщиков» дойдет, что все это время их водили за нос детишки из секторов Б и В. Пузырь лопнет. В головах образуется вакуум. И этот вакуум заполнят слова госпожи чрезвычайного канцлера Александры Май.

А она доступно и складно говорила о необходимости социальных реформ, о представительстве сектора А в Сенате, о том самом Наблюдательном комитете, который мне предстояло возглавить.

Я выключил компьютер и долго сидел, глядя, как за окном постепенно темнеет.

Я думал о том, что скажу Май. Ее предложение может вынести меня на такую высоту, о которой я и мечтать не мог, но осознавать, что я всего лишь марионетка в руках кукловода, пусть и потрясающе искусного, было противно. Да, Май делает благое дело, она спасает Город от смуты и беспорядков, но как-то не слишком чистоплотно. Или политика и не бывает чистой?

Могу ли я не быть марионеткой? И что тогда? Отказаться от всего и вернуться на склад? Состариться за погрузчиком?

И прав ли я, отказываясь помогать своему Городу всеми доступными мне способами?

Забавно. Два года назад я так хотел получить свободу выбора, и вот она у меня была. А я понятия не имел, что с ней делать.

Потому что мне банально не хватало на это мозгов. Потому что сектор А не для таких сложных решений.

За окном уже стояли сумерки, а я так никуда и не продвинулся в своих размышлениях

На глаза попался конверт с рисунками Татьяны, и я сходил за ним. Пачка рисунков все в том же стиле — безумные геометрические фигуры и линии с лицами. Я машинально переворачивал листы, поражаясь, как можно видеть мир таким причудливым образом.

Один из рисунков заставил меня напрячься. На нем было что-то вроде спирали с лицом, из раскрытого рта которого выходила еще одна спираль. Кольца этих спиралей заполняли весь лист. Рисунок вызывал неприятные ощущения, пугал и отталкивал. Хотелось как можно скорее перевернуть его, но мое внимание привлекла одна интересная деталь — песочный пиджак с карманами.

Татьяна зачем-то нарисовала портрет Май. Может, видела советника по телевизору, может, даже общалась лично. Май обронила, что поговорила со многими из моей школы, и Татьяна, отказавшись от сектора Б, вполне могла ее заинтересовать.

Я рассматривал портрет. Эти кольца, выходящие изо рта Май, наверное, ее слова. Она оплетает ими все вокруг. Ее голос — ее оружие.

Ее голос.

Я глубоко вздохнул, но мне все равно не хватало воздуха.

— Эрик, как можно быть таким тупым? Это же лежало на поверхности с самого начала! Ее «Голос»!

Мы ведь все всегда знали, что Нелл и компания не сами додумались до своих идей. Да даже Фред полез в это дерьмо не самостоятельно. Мы интуитивно понимали, что у «Голоса» был лидер из совершенно другой интеллектуальной категории. Просто мы все думали, что это Франческа!

Я напряг все свои немногочисленные извилины. Со скрипом, но у меня в голове выстраивалась картина происходящего.

Май признала, что с самого начала была наблюдателем в проекте Триумвирата. Что ей стоило подтолкнуть события в определенном направлении? В направлении, которое приведет ее к власти? Май наверняка войдет в новый Триумвират, а то и придумает какую-нибудь комбинацию, которая позволит ей обойтись без соправителей.

Я внезапно даже увидел что-то типа озарения. Новая Доктрина — Триумвират, состоящий из представителей от каждого сектора. Вроде бы честно и справедливо. Вот только это буду я и еще одна марионетка из сектора Б. Мне потребовались годы и подсказка Татьяны, чтобы увидеть, что происходит у меня под носом. Триумвиратом мы будем только на словах. Притом что и слова — оружие Май.

Я отшвырнул пачку рисунков. Умылся холодной водой, чтобы хоть как-то прийти в себя. Чувство озарения схлынуло, и уже десять минут спустя я не был уверен в том, что буквально только что казалось мне очевидным. Май управляет «Голосом»? Хочет узурпировать власть? Может, мне стоит податься в писатели-фантасты?

Почему я вдруг решил, что мы на пару с Татьяной раскрыли злодейку, которую не смогли разглядеть лучшие умы Города? Да и сказать на сто процентов, что рисунок Татьяны означал именно то, что я на нем разглядел, было нельзя.

Я мерил шагами свою комнату и к полуночи понял только одно — мне нужен советчик с мозгами. Кто-то, кто сможет объективно оценить мою безумную теорию.

Кандидатуру отца я отмел. Да, он из сектора Б, но его профессиональный опыт мог бы быть очень полезным. Но я никогда не прощу себе, если втяну его в это.

Константин с его аналитическим умом и 181 баллом отлично подошел бы, но он первым делом сдаст меня Май.

На этом кандидатуры в советчики закончились.

И в понедельник я принял предложение Май.

Конечно, лично я с ней больше не виделся, просто кивнул в ответ на вопрос Константина. И все. Закрутилось.

Все произошло именно так, как Май и обещала. Я вообще ничего не делал, просто как будто смотрел фильм о незнакомом везучем парне со склада.

Примерно месяц после выступления Май все вокруг: и на телевидении, и в столовой, и даже в метро — только и говорили о Наблюдательном комитете. Организовывались какие-то собрания, формировались списки. Я бы никуда не пошел, но на одно из собраний меня специально пригласили. И, вот сюрприз, Самюэль предложил выдвинуть в состав комитета мою кандидатуру. Я так понял, что-то вроде представителя от нашего склада. Меня поддержали единогласно. Я опять произнес речь. Особо напрягаться я не стал и повторил наши обычные лозунги про эффективность и честный труд. Добавил только, что мы научим нашим принципам не только весь агрохолдинг, но и весь Город. Прошло на ура.

В газетах написали, что Эрик Скрам пообещал повторить экономический успех склада в масштабах всего Города. Когда я такое говорил? Но и это прошло на ура.

Я попал в состав комитета, и меня, опять сюрприз, несмотря на возраст, предложили избрать его председателем. Просто пьеса. Откуда-то возникали люди, вносившие нужные Май предложения, а потом, отыграв свою роль, исчезали со сцены.

Все это время я добросовестно пытался работать, чем приводил всех в умиление. А для меня это было единственной возможностью не думать о происходящем и, что еще страшнее, о будущем.

Я носился по складу, терроризировал всех подряд, требуя пунктуальности и добросовестности, проверял, перепроверял и до рези в глазах сидел над нашей системой. И вот в один из таких моментов на экране с отчетом возникло окошко, прямо поверх таблицы.

Я машинально щелкнул мышкой, пытаясь от него избавиться, но оно меня проигнорировало. Зато решило пообщаться при помощи надписи:

«Сегодня в 18:30 в парке Труда у озера».

Я потер глаза. Раньше система такого не делала. Я вообще сомневаюсь, что в ней была заложена возможность чата. И тем не менее вот он был. Надпись исчезла и ее сменила другая:

«Эрик, нажми клавишу 1».

Ну, чтобы мой собеседник понял, что я прочел его сообщение. Поколебавшись, я нажал единицу, и только потом до меня дошло, что не я знаю, как выглядит мой собеседник. Как я найду его в парке? Или он сам меня найдет?

Я взглянул на часы — смена заканчивалась. Чтобы успеть в парк к 18:30, нужно было уходить незамедлительно. По дороге я ломал голову над тем, что происходит. Со мной заговорила складская система, у которой и функции-то такой не было. Как это вообще возможно?

Погода стояла отличная, и в парке было полно народу, но своего таинственного собеседника я узнал сразу.

У озера кормил уток начальник отдела айти агрохолдинга. Был бы я поумнее, мог бы догадаться и пораньше. Сергей Дядькин как раз тот человек, который может заставить нашу систему хоть полонез плясать.

Я подошел к нему. Сергей размял в руке хлеб и бросил крошки широкой дугой. Толстые утки и присоединившиеся к ним голуби мгновенно окружили нас плотным кольцом.

— Привет, Скрам. Мои поздравления с новой должностью, — начал разговор Сергей.

— Спасибо, — осторожно ответил я.

У меня не было ни одной мысли, о чем может пойти разговор.

— Ты теперь птица высокого полета, будешь заседать в Сенате, представлять целый сектор, — Дядькин насмешливо зыркнул на меня из-под своих очков.

Я поморщился.

— Тяжеловатая ноша для меня, если честно. Мне все время кажется, что я откусил больше, чем смогу проглотить. Чего умного я могу сказать сенаторам?

У меня сохранились хорошие воспоминания об этом колючем, но достойном человеке, и я не видел смысла врать ему.

Дядькин задумчиво кивнул, словно размышляя о чем-то своем.

— Это твое дело, что им говорить. А я вот решил рассказать тебе кое-что о том, что знаю я. Раз уж ты залетел так высоко и целый сектор в твоих руках.

Я хотел было возразить, что ни разу нет — ни о какой реальной власти речи не идет, но было видно, что Сергею непросто далось решение поговорить со мной и сейчас он приводит аргументы не для меня, а для себя. Так что я просто кивнул.

Дядькин снова подбросил уткам крошек и, как мне показалось, насмешливо скривился в сторону мужчины, стоявшего чуть поодаль от нас. Кажется, я видел его в метро. У меня мелькнула мысль, что он мог следить за мной, но теперь нас в любом случае разделяла живая полоса из птиц.

— Я, знаешь ли, любопытен, — начал Сергей, — люблю информацию. Любую, особенно скрытую. Добывать информацию — это, можно сказать, мое хобби.

У меня округлились глаза. Шеф айтишников «Зеленого треугольника» — хакер-любитель?

— Ничего такого, — рассмеялся на мою гримасу Дядькин, — просто собираю информацию, разную, ради развлечения. Поэтому и сижу в агрохолдинге, а не где-нибудь повыше. Не всем нравится мое хобби.

В стороны снова полетели крошки.

— Так вот, «Треугольником» я интересуюсь особо, люблю знать все о месте, где провожу большую часть жизни. И мне не нравится, что за последние два года очень много должностей на агрохолдинге заняли личности с неправдоподобно высоким уровнем доступа к информации.

— Что? — не понял я.

Сергей наградил меня красноречивым взглядом.

— Если ты хочешь понять, не работает ли человек на Безопасность, самый простой способ — выяснить, какой уровень доступа ко всем базам данных он имеет.

— Понятно.

Логично, конечно, вот только сам бы я до этого не додумался.

— Но это мелочи. Еще меньше мне нравятся всякие прослушки по всему агрохолдингу. Но и это ерунда по сравнению с модернизацией системы вентиляции.

Система вентиляции оказалась за гранью моих умственных способностей.

— А что за проблема с вентиляцией? — уточнил я.

— Насколько я понял, ее слегка переделали. Я, конечно, не специалист по коммуникациям, но, на мой взгляд, теперь по ней вполне можно пускать газ, — Сергей с такой силой бросил крошки, что голуби разлетелись, а утки осуждающе загоготали.

— Какой газ? — тихо спросил я.

— Не знаю, не выяснял. Но явно не веселящий. Может, конечно, «Голос» и представляет угрозу, но я в любом случае против того, чтобы превращать корпуса с людьми в газовые мышеловки. И против того, чтобы «Треугольником», да и всем Городом руководили люди, способные такой приказ отдать.

Я не мог поверить в услышанное. Таращился на уток. Безопасность приняла меры на случай захвата «Голосом» «Треугольника»? Газ в вентиляции? Мог бы Константин или кто-то из его коллег в случае необходимости применить такое средство? Конечно мог. За этим их и прислали.

— Я подумал, что тебе, как лидеру сектора А, стоит об этом знать, — добавил Сергей, не глядя на меня.

Он тоже рассматривал уток.

Мне в голову пришла шальная мысль.

— Сергей, послушай, у меня к тебе одна странная просьба.

— Ну?

Особого энтузиазма на лице Дядькина не было, но он вообще никогда не проявлял положительных эмоций.

— У меня есть подозрение, что «Голосом» руководили из сектора В. Возможно, лично канцлер Май, — я выпалил это на одном дыхании, ожидая, что Сергей вот-вот рассмеется.

Но он просто кивнул.

— Скажи, можно ли как-нибудь отследить, общалась ли она с ребятами из «Голоса»? — решился я.

Дядькин очень внимательно посмотрел на меня, словно снова решая, стоит ли делиться со мной информацией.

— Я интересовался этой шайкой придурков, — все-таки заговорил он, — отслеживал их контакты. Было много звонков и писем из сектора В, но отследить отправителя мне ни разу не удалось: не мой уровень. Следы после каждого контакта заметались очень тщательно, так что доказательств у меня никаких.

— Ясно. У меня тоже только догадки.

— Накануне акта дурости Чейну звонили из сектора В, — Дядькин бросил уткам последние крошки.

— Ты думаешь…

— Я ничего не думаю, — перебил меня айтишник, — у меня слишком мало данных для выводов.

Сергей отряхнул руки и спрятал в карман пакет от хлеба.

— Было приятно с тобой поболтать. Надеюсь, мы нескоро с тобой снова встретимся, раз уж тебе не хватило ума последовать моему совету и сидеть тихо. Да и мне, как оказалось, ума на это не хватило, — мужчина усмехнулся и, не попрощавшись, зашагал прочь.

Я окончательно понял, что наша Доктрина — одно из величайших достижений Города. Таким, как я, точно не место в Сенате, у меня теперь было полно информации, из которой я просто не мог сделать никаких разумных выводов. Мне банально не хватало ума.

Я до ночи просидел на скамейке, пытаясь решить для себя: Май — абсолютное зло, или я просто не вижу всего ее плана? Может, где-то там, за поворотом ее очередной интриги, находится такое благо для Города, которое мне и не снилось?

Ну, хорошо. Даже если представить, что Май — узурпатор, что дальше? Что я могу сделать против нее? У меня нет ни доказательств, ни сторонников. Она избавится от меня щелчком пальцев, а я даже не пойму, что со мной случилось.

Я опять осознал, что мне нужен советчик. Снова подумал об отце и Константине. Нет, конечно, ни один из них не подойдет.

Да и вообще, если подумать, никто из сектора В не пойдет против Май. Нужно быть самоубийцей, чтобы ввязаться в борьбу с ней. Или безумцем.

Вот тут я и подумал о Франческе. Она уже помогла мне, поделившись мыслями о том, что «Голос» — это эксперимент сектора В. Поверит ли она моим подозрениям про Май?

Я понятия не имел, где живет Франческа, а учитывая, что все «наши» теперь за решеткой, и спросить не у кого. Можно, конечно, попробовать завтра выяснить адрес или хотя бы телефон Франчески в отделе кадров.

Во мне все ходило ходуном, я не мог успокоиться. Ждать до завтра казалось немыслимым, и я двинулся назад, к «Треугольнику». Если мне немного повезет, я найду Франческу в теплицах. Она любит ночные смены.

Мне как раз хватало времени, чтобы попасть на автобусы, развозившие людей в зеленый сектор. Я заметил Франческу на том же месте, что и в прошлый раз, а она, как и тогда, смотрела только в окно.

У меня вообще появилось чувство, что мы специально повторяем ту нашу предыдущую встречу. Словно разыгрываем пьесу. Франческа и обернулась ко мне в том же месте, что и в прошлый раз.

— Привет, Эрик. Ты опять пришел поболтать со мной?

— Привет.

Теперь вблизи я видел, что Франческа сильно изменилась. Она выглядела хуже, чем обычно, ее комбинезон был грязным, а сальные волосы собраны в неряшливый пучок. Создавалось впечатление, словно она совсем перестала следить за собой. Может, Франческа боится? Может, Май поговорила и с ней? Зря я все-таки упомянул Фандбир в разговоре с канцлером.

— У тебя все в порядке? — спросил я на всякий случай.

— Конечно. Так чего ты хотел?

Глаза Франчески как-то странно бегали. Ее взгляд скакал от меня к другим объектам вокруг.

— Мне нужен был твой совет, — осторожно начал я, уже сомневаясь в своей затее.

Похоже, у Франчески какие-то проблемы, если она вообще в себе.

— По поводу удобрений? Если да, то пожалуйста, я в этом спец, — рассмеялась девушка.

Смех у нее был нервным и чересчур громким. Она явно чего-то боится. Нет у меня никакого права втягивать ее в то дерьмо, в котором я сам увяз по уши.

— Хотел поболтать о политике, но теперь думаю, что это неважно, — сказал я.

— Это и правда неважно, — согласилась Франческа, — а хочешь, покажу кое-что действительно важное?

Ее предложение сбило меня с толку. Но еще более странной показалась перемена ее поведения — голос Франчески стал ровным, а сама она как будто успокоилась. Действительно боялась говорить о политике? Вообще, на Франческу это было мало похоже, но что я на самом деле о ней знаю?

— Так что? Пойдем смотреть действительно важные вещи? — повторила она.

— Ну давай.

— Отлично, — Франческа вроде даже пришла в хорошее расположение духа, — оно того стоит, тебе понравится. Только дай мне минут тридцать, надо кое-что сделать, я все-таки на работе.

— Не вопрос.

Что бы это ни было, времени у меня вагон. Дома меня никто не ждет, могу даже вообще не возвращаться. Вздремну пару часов у себя в будке.

Франческа утопала к какому-то строению метрах в трехстах. Не знаю, что это, но я окрестил постройку водонапорной башней.

У «Треугольника» было свое водохранилище, и, если я правильно ориентируюсь, располагалось оно где-то неподалеку. Раз теплицы и поля здесь, вода тоже должна быть рядом.

Так что это сооружение вполне могло быть какой-нибудь водокачкой. Хотя я в этих делах понимаю еще меньше, чем в политике. Надо будет спросить Франческу, когда она вернется, раз уж обсуждать Май она отказалась.

Фандбир задержалась. Я сидел и смотрел в звездное небо не меньше часа. Не самое плохое занятие. Надо будет как-нибудь повторить.

Наконец Франческа появилась.

— Бежим, скоро начнется! — теперь в ее голосе сквозило возбуждение.

— Что начнется?

— Увидишь!

Франческа счастливо улыбалась.

— Ладно. Куда бежать?

— За мной!

Чувствуя себя полным идиотом, я последовал за Франческой. Впереди сверкали стеклами огромные теплицы, и я понял, что мы направляемся туда. Зачем только бегом? Что, помидоры разбегутся?

Франческа открыла дверь ближайшей теплицы, пропуская меня вперед.

Она была права — зрелище действительно поражало. Я никогда в жизни не видел такого буйства зелени — теплица была не меньше нашего склада. Вдруг наверху что-то зашипело, и Франческа радостно выкрикнула:

— Вот сейчас!

Я не сразу понял, что произошло. На нас полилась вода. Видимо, включилась система полива. Франческа расхохоталась.

— Вот что важно! А не их политика!

Конечно, это было по-своему красиво и завораживающее. Но я не настолько люблю овощи, чтобы бегать вдоль их рядов в насквозь промокшей одежде и хлюпая набравшими воду кроссовками. Это действительно надо быть фанатиком сельского хозяйства, как Франческа.

Но расстраивать Фандбир мне не хотелось, так что я смиренно мок и улыбался. Мои мучения продлились минут пятнадцать, прежде чем Франческа выпустила меня из этой западни.

— Круто, — сказал я, ежась от холода.

В промокшей одежде перепад температуры по сравнению с теплицей ощущался очень явственно.

— Так о чем ты хотел посоветоваться? — неожиданно спросила Франческа.

А я думал, мы это проехали.

— Теперь безопасно. Если на тебе и были жучки, вода сделала свое дело, — добавила она, и я снова почувствовал себя приматом. — Извини, но техническими средствами безопасности я не располагаю.

Могли ли на мне быть жучки? А черт его знает.

— Спасибо, что подстраховалась, — буркнул я.

— Так что тебя на этот раз мучит?

Теперь Франческа была абсолютно нормальной. Ну как нормальной — обычной Франческой. То, что с нее стекала вода, принимать в расчет не стоило.

— Знаешь, мне пришло в голову, что Май могла с самого начала направлять «Голос» так, чтобы в итоге прийти к власти. Понимаю, это звучит бредово…

— Да не сказала бы. Как по мне, вполне правдоподобно звучит, — возразила Франческа. У меня как камень с души свалился. Хоть кто-то разделяет мои невероятные идеи.

— Только это неважно, у власти она все равно не удержится, — добавила Фандбир.

— А мне, наоборот, кажется, что ее не сбросить. У меня нет никаких доказательств ее вины, а она офигенно ловко ухитряется дергать за ниточки всех окружающих.

— Тебе и не нужны никакие улики против нее. У тебя же есть голос. Неужели ты до сих пор этого не понял? — мне показалось, что Франческа смотрит на меня с сожалением.

— Я не имею к «Голосу» никакого отношения. Говорю же, они — игрушка Май.

— Я не об этом.

— А о чем? — мне опять не хватало мозгов, чтобы понять ее слова.

— Ладно, забей. И это тоже неважно.

— Но Май узурпатор!

— Это ненадолго. Скоро власть перейдет к доминирующему классу. Я давно над этим работаю. Только это секрет, договорились?

Я уставился на Франческу. Неужели я так ошибся? Неужели она все-таки часть «Голоса»?

— Ты ведь не собираешься ничего взрывать? — спросил я.

Франческа рассмеялась.

— Конечно нет. Пик был глупцом, скорее всего, спровоцированным Май. Я — не Пик.

Вот это-то и пугает. Даже страшно представить, что может натворить Франческа с ее мозгами и воображением.

— Доктрина должна уйти в прошлое. Ее экономическая эффективность законсервировала наше общество, остановив всякое развитие. Ради прогресса нам нужны трудности и катастрофы, ошибки и противоречия. Людям необходимо конкурировать друг с другом, мечтать и разочаровываться. Я думаю об этом лет с десяти. Мне кажется, даже эксперимент Триумвирата здесь ни при чем. Проблема развития общества волновала меня всегда.

Я слушал Франческу, понимая, что мы принадлежим к разным видам. Меня в десять лет волновали велосипед и футбол.

— Но ты точно не собираешься никого убивать? — снова спросил я.

— Насилие — глупость. Я собираюсь выступить против экономической составляющей нашей Доктрины. Остальное произойдет само собой.

— Как выступить? Предложить какой-то новый путь?

— Вот именно! Необходимый новый путь! У тебя хорошо получается подбирать слова, — глаза Франчески сияли, как у кошки.

— И когда ты это планируешь?

— Мне нужно совсем немного времени. Можно сказать, все уже началось. Пара дней — самое большее.

Класс.

Я почувствовал, что ужасно хочу спать. Даже несмотря на то, что мои зубы выстукивали барабанную дробь.

— Кстати, хочу дать тебе совет — пока все не началось, держись в тени. Волна поднимется такая, что тебя вполне может вынести на самый верх. И пойми наконец, что тебе не нужны никакие доказательства — они сами дали тебе голос, — Франческа втолковывала мне что-то, словно я был трехлетним ребенком, но я ее по-прежнему не понимал.

О чем она? О моем праве голоса в Сенате? Что может один мой голос против всех сенаторов?

— Ладно. Приятно было поболтать.

— Мне тоже, — улыбнулась Франческа, — желаю удачи. Лови волну, все в твоих руках.

В ее последней фразе мне послышалась издевка.

Возвращаться домой было поздно. Я развесил одежду в своей каморке и улегся спать на нескольких мешках, взятых со склада.

Пусть Франческа предложит свой новый экономический путь. Какая в этом может быть беда? Тем более что и тут я тоже ни черта не понимаю.

И все-таки что-то в поведении Франчески меня очень напрягло. Теперь Фандбир уже не казалась такой безобидной, какой я считал ее, узнав о ее непричастности к «Голосу». Вспомнились ее слова о том, что Триумвират своим экспериментом вырастил монстра. Почему она считает себя монстром? Что за волну собирается поднять?

Я всерьез размышлял о том, стоит ли сообщить обо всем Константину. Когда я в последний раз промолчал о преступлении против Доктрины, Пик взорвал галерею. Да, Франческа пообещала никого не убивать, и тем не менее.

Честно говоря, меня остановила только мысль о газе в вентиляции. Этим людям я тоже не доверял.

Весь следующий день я хотел спать, а денек выдался напряженным. Назавтра мне предстояло впервые посетить Сенат в новой должности.

К счастью, мое председательство в комитете не предполагало ежедневного посещения Сената. Я всего-то должен буду являться туда раз в неделю, для того чтобы озвучить идеи комитета, если таковые будут иметься, в чем лично я сильно сомневаюсь. Откуда бы им взяться?

Также предполагалось, что еще один день в неделю я буду тратить на собрание самого комитета, где мы будем обсуждать законопроекты и другие действия Сената.

Бред. Что мы вообще понимаем в законодательстве? Я вот, честно говоря, вообще ни одного закона не читал. Боюсь, теперь этому придет конец.

Предстоящее событие очень напрягало. Во-первых, мне пришлось купить костюм. Во-вторых, канцлер Май лично позвонила мне и с ее вечным доброжелательным энтузиазмом сообщила, что от меня ожидают очередной речи. И хотя я уже привык нести всякую чушь перед коллегами по складу, на этот раз все планировалось гораздо круче.

Я так понял, это будет трансляция моего выступления в Сенате на весь Город.

К счастью, Май тактично намекнула, что, поскольку у меня пока нет опыта таких публичных речей, она готова предоставить мне примерный план выступления. Я искренне поблагодарил. По крайней мере, не придется ничего выдумывать. Все уже выдумали за меня.

О моих беседах с Дядькиным и Франческой никто не сказал ни слова. Скорее всего, в начавшейся суете ни у кого просто не было времени на мои глупые выходки.

Примерно к полудню Константин выгнал меня со склада, отправив домой отсыпаться и учить текст выступления. Я не стал спорить, честно говоря, коленки слегка подкашивались. В метро я ознакомился с тем, что завтра предстояло вещать с высокой трибуны. Поразительно: они даже слова подобрали те, которые я обычно использую.

Как выяснилось, говорить я буду кратко, но эмоционально. Поведаю об успехах моего склада, о гибели моей подруги Татьяны, о том, что мне трудно не осуждать Триумвират, поблагодарю Сенат и канцлера за возможность, предоставленную гражданам моего сектора, но выражу надежду, что это не предел влияния доминирующего класса на общественную жизнь Города.

Последнее «мое» высказывание поразило своей наглостью. Май хочет, чтобы я такое озвучил? Считает, что сектор А меня единодушно поддержит, а остальные сектора это проглотят? Причин не доверять выводам канцлера у меня не было, что пугало.

Неужели я не ошибся, и Май действительно готовит почву для создания Триумвирата из представителей разных секторов? И завтра я вобью первый гвоздь в гроб Доктрины?

Как же это ужасно, что такие решения выпали на мою долю. Я не подхожу для этой роли, я не гений с двумя сотнями баллов. Я просто не понимаю, что будет правильным, а что приведет к катастрофе. Меня, скорее всего, и выбрали-то как раз поэтому.

Я опять не мог заснуть, мечась в сомнениях, а не сбежать ли мне от всего этого. Просто не пойти завтра никуда. И что дальше? Константин прав. Куда я от всего этого спрячусь?

Из-за проклятой бессонницы я снова собрал рисунки Татьяны и принялся их бездумно пересматривать. Кошмарный портрет Май я перелистнул зажмурившись. Как Татьяна вообще с этим жила? С талантом так видеть людей?

В пачке мне попалось сразу несколько портретов, в которых угадывались мои собственные черты. Не могу сказать, что Татьяна мне польстила. Какой-то грустный квадрат с непропорционально большими глазами и ладонями. Ну, насколько пропорции глаз и ладоней вообще применимы к квадратам. Узнал я именно свои глаза.

А потом мне попалась еще одна жуть в багровых тонах. Какая-то маленькая изломанная фигура в нижнем углу листа, из которой тянулись наверх острые щупальца. Вроде бы ничего больше, но впечатление создавалось пугающее. Какой-то мифический кракен, способный утянуть на дно любой корабль.

Кого, интересно, Татьяна так видела? Что за монстр? Я принялся внимательно рассматривать рисунок. Татьяна всегда прорисовывала какие-то детали внешности или одежды своих моделей. На портрете Камилы это была кисточка косы, у Май — ее пиджак, у меня — глаза.

Тонкая фигура, напоминающая изломанную линию, и длинные переплетающиеся светлые щупальца во весь лист. Никаких подсказок. Ну как так?

Я отбросил листок. Может, я просто не знаю этого человека.

И тут, как бы в насмешку, рисунок щупалец сложился в две буквы Ф.

Нет. Не может этого быть. Франческа Фандбир?

Кракен с рисунка пугал. Сомнения в том, стоило ли рассказать о Франческе Константину, вспыхнули с новой силой. Что, если она действительно кракен?

Несколько раз я даже брался за телефон. И что я скажу Константину, вытащив его из супружеской или, что еще хуже, чужой постели? Что я на ночь глядя испугался картинки?

Уснул я только к утру. Вторая подряд бессонная ночь взвинтила мои нервы до предела.

При дневном свете кракен уже не пугал, и идея позвонить Константину казалась полным ребячеством.

Я выпил кофе, еще раз перечитал «свои» тезисы, надел костюм и стал дожидаться машины. Я мог бы доехать до здания Сената и на метро, но Константин, кода я вчера озвучил ему эту идею, скорчил гримасу и велел не выпендриваться.

Сенат оказался гораздо проще, чем я себе его представлял. Честно говоря, мне в воображении виделось что-то наподобие Дворца искусств — мрамор, фрески, бархат, паркет и позолота. Ничего подобного, хотя Сенат и занимал здание старого дворца того периода, когда о Доктрине даже не слышали.

Интерьеры Сената были суперсовременными: автоматическая система идентификации, быстрые бесшумные лифты, видеопанели, транслирующие происходящее в зале заседаний и в Городе, информационные терминалы, и везде сплошной светлый пластик. Отвлекаться от работы просто не на что.

Приветливая девушка встретила меня у дверей и проводила до моего места в зале. Одинокий столик с креслом в первом ряду у трибуны спикера и стола президиума, но все-таки на отшибе. Остальные кресла стояли рядами, так, что сенаторы сидели рядом друг с другом.

Я сел, внезапно почувствовав себя гораздо более одиноким, чем в моей квартирке у пустыря.

Прям как диковинная зверушка в зоопарке. Меня с интересом рассматривали, но, стоит отдать сенаторам должное, дружелюбно приветствовали кивками и улыбками. Я угрюмо кивал в ответ. Лучшие умы Города и я.

Скорее бы все началось и закончилось.

Большие электронные часы показали 9:00, но президиум за своим столом так и не появился. По реакции сенаторов я понял, что это не нормальное явление. Примерно через двадцать минут к трибуне спикера подошел какой-то мужчина.

— Господа, у нас непредвиденная ситуация. Повестка дня сегодня будет изменена, заседание пройдет в закрытом режиме. Мы с минуты на минуту ожидаем приезда министра сельского хозяйства, который выступит с экстренным заявлением. Далее последует доклад директора отдела безопасности, мы также ожидаем приезда в Сенат чрезвычайного канцлера и членов Капитула.

По залу прошла волна шума.

— Терпение, господа, никакой дополнительной информацией я не располагаю.

Что такое у нас еще случилось? В глубине души я знал ответ на этот вопрос. Франческа говорила о нескольких днях на реализацию своего плана. Похоже, время вышло.

Министр сельского хозяйства Грин, он же директор «Зеленого треугольника», прибыл примерно к десяти часам. По его виду было понятно, что у нас стряслось что-то очень серьезное.

У меня перед глазами стоял нарисованный Татьяной кракен.

Некоторое время министр одиноко сидел за столом президиума, пока к нему не присоединились Май, мужчина, чем-то неуловимо похожий на Константина, которого я определил для себя как директора отдела безопасности, и благообразный старик — спикер Сената.

По кивку Май министр сельского хозяйства обреченно поднялся на трибуну, вытер платком мокрое от пота лицо и оглядел зал потухшим взглядом.

Вокруг царила мертвая тишина.

— Господа, сегодня ночью на «Зеленом треугольнике» произошло ЧП.

Министр залпом выпил стакан воды и с трудом продолжил, вымучивая каждое слово.

— Недавно модернизированная система орошения дала сбой.

Длинная пауза.

— Вернее, мы подозреваем саботаж.

Снова пауза.

— По предварительным данным, в систему орошения было добавлено вещество, приведшее к гибели всего, что подверглось обработке.

Очередная пауза.

— В результате технического сбоя, который мы также считаем саботажем…

Тяжелый вздох, прекрасно слышимый в гробовой тишине зала.

— Обработке сегодня ночью вне графика подверглись все наши поля и теплицы.

Еще один стакан воды. Я тоже почувствовал, что мое горло пересохло. Все поля «Треугольника»? Как? Это же просто невозможно!

Жажда сковала горло обручем. Пазл сложился в картину. Я опять позволил этому произойти — я же все знал, как и тогда с Пиком, Франческа ведь все мне показала и рассказала, но мне опять не хватило ума понять, что именно я знаю.

Мне нужно было просто позвонить Константину.

— То есть, если коротко, мы потеряли весь наш урожай на полях и в теплицах, — фраза прозвучала как приговор.

Тишина разом превратилась в гул множества голосов, который тем не менее смолк, когда министр снова заговорил.

— Но это, боюсь, не самое страшное.

Господи, что у нас еще-то случилось? Небо частично обвалилось?

— Мы взяли на анализ образцы почвы. Если выяснится, что эта стерва отравила почву, мы столкнемся с куда более тяжелыми последствиями.

Они знают, что это Франческа. Если бы только я предупредил их!

— Вы знаете, кто это сделал?

— Городу грозит голод?

Вопросы сыпались на министра со всех сторон, но он на них даже не реагировал. Было очевидно, что он и на ногах держится из последних сил.

— На вопросы ответят директор Йохансон и госпожа канцлер, — повысил голос спикер.

Главный безопасник директор Йохансон сменил на трибуне совершенно расклеившегося министра. Он гораздо лучше держал себя в руках.

— У нас есть единственный подозреваемый — техник тепличного комплекса Франческа Фандбир, — начал он.

По движению голов и взглядов сенаторов, устремившихся к пустому месту в третьем ряду, я понял, что сенатор Фандбир сегодня отсутствует. Вероятно, он был уже в курсе произошедшего.

— Ее задержали? — раздался выкрик из зала.

— Ищем и скоро найдем, — голос директора был абсолютно бесцветным и лишенным всяких интонаций.

— Преступление готовилось тщательно и долгое время. Фандбир через своих друзей имела отношение к модернизации оросительной системы, а также непосредственно занималась работой с удобрениями, под видом которых она и ввела это пока неизвестное вещество, — продолжал он. — К сожалению, «Треугольник» слишком поздно сообщил нам о произошедшем, в результате чего было допущено несколько фатальных ошибок.

— Мы не знали, что это такое! Отправить людей по домам казалось разумным! — почти взвизгнул министр сельского хозяйства.

Мне это тоже показалось разумным. Если на полях делать нечего, зачем держать на «Треугольнике» толпу народа?

Директор Йохансон ничем не выдал своего раздражения, его речь была все такой же размеренной.

— Вся утренняя смена теплично-полевого сектора «Треугольника» видела, что произошло с урожаем. Поверьте мне, картина там очень эффектная — выглядит все как экологическая катастрофа. Сейчас эти люди уже дома, слухи распространяются со скоростью лесного пожара, и в ближайшие часы мы ожидаем начала паники. Торговые сети уже фиксируют всплеск спроса на продовольственные товары. Мы также считаем вероятным, что люди начнут самовольно покидать свои рабочие места. При худшем варианте развития событий возможные массовые беспорядки. Наши особые подразделения и силы Департамента правопорядка уже готовы выйти на улицы. В ближайший час необходимо принять решение об объявлении режима чрезвычайной ситуации, возможно, потребуется ввести комендантский час.

— Городу угрожает голод? — снова спросил кто-то.

Директор вопросительно обернулся на Май.

— Нет, — уверенно ответила она, — Город располагает стратегическими запасами продовольствия и финансовыми резервами, которые позволят импортировать все необходимое. Но мы определенно столкнемся с экономическими трудностями. Если же выяснится, что «Треугольник» потерял свои поля, нам гарантирован экономический кризис. И крайне напряженная социальная ситуация.

Сенат безмолвствовал.

— Буквально только что мне сообщили, что тело, найденное в водохранилище, опознано, — произнес директор Йохансон, убирая свой телефон, — это труп Франчески Фандбир.

Как же ты это увидела, Татьяна? Я не мог избавиться от видения — багровый кракен идет ко дну. И тащит за собой весь Город.

Новый экономический путь, мать ее!

— Я прошу Сенат в срочном порядке вынести на голосование введение режима ЧС, комендантского часа и разрешение на применение для поддержания порядка специальных средств, в том числе и летальных, — продолжил Йохансон.

По залу пробежал ропот.

— Вы должны понять, что в случае массовых выступлений мы не удержим сектор А водометами и слезоточивым газом. Их слишком много, — в голосе директора впервые появились эмоции.

Это было раздражение.

— Вы говорите о гражданах нашего Города, — раздался откуда-то из-за моей спины решительный властный голос.

— Эти граждане могут уничтожить наш Город! — возразил Йохансон.

— То, что вы предлагаете, уничтожит его наверняка! — на этот раз голос был женским.

Надо же. Сенат не повелся на предложение главного безопасника. Ну, по крайней мере, не в едином порыве.

Май вышла к трибуне, сменив за ней Йохансона. Сейчас начнется. Она их убедит.

— Господа, мы сейчас должны прежде всего думать о том, как смягчить последствия произошедшего. То, что я собираюсь предложить, идет вразрез с принципом гласности, но, как и в прошлый раз, я прошу вас проявить мудрость. На кону само существование Города. Сектор А не готов принять информацию об очередном успешном акте устрашения, мы пожнем бурю и неконтролируемое количество подобных попыток, не говоря уже о резонансе, который это сейчас вызовет. Я не прошу скрыть эту информацию навсегда, мое предложение — засекретить дело Фандбир на семь-десять лет. Лучшим вариантом сейчас будет сообщить общественности, что причиной гибели урожая стал технический сбой в системе орошения.

Даже я поверил, что это действительно лучший вариант.

— Я также поддерживаю предложение директора Йохансона ввести ЧС и комендантский час. Полагаю, давать разрешение на применение летального оружия преждевременно, но прошу рассмотреть возможность наделения меня полномочиями единоличного принятия такого решения на период действия режима ЧС. Как бы мне ни хотелось избежать бремени такой ответственности, ситуация может потребовать очень быстрого реагирования. Конечно, необходимо четко прописать условия, при которых я смогу отдать такой приказ. На этом я буду настаивать.

Неужели они на это купятся? Я огляделся. Сенаторы, лучшие умы Города. Да, они готовы поддержать Май. Не все, не безоговорочно, но тем не менее.

Я впервые в жизни понял, что дело ведь может быть и не в интеллекте. А в чем? В готовности взять на себя ответственность? В храбрости? В какой-нибудь эфемерной силе духа? Черт его знает. Мне не понять, я слишком тупой.

А Май продолжала.

— Я прошу немедленно анонсировать пресс-конференцию. Пусть граждане лучше ожидают трансляцию, чем сметают все с полок магазинов. Министр Грин выступит с сообщением о техническом сбое на «Треугольнике» и сообщит о том, что в Городе нет недостатка продовольствия. Затем выступит Эрик Скрам.

Все взгляды устремились ко мне. Я этого не ожидал. То, что Май хочет остаться в тени, отдав на растерзание репортерам несчастного Грина, — понятно, сама она выступит потом, когда ситуация хоть как-то стабилизируется. Тем или иным способом. Но при чем тут я?

— Почему я? — мой голос прозвучал незнакомо.

Злость в нем превратилась в металл.

— У тебя огромный рейтинг доверия в секторе А. Тебе удастся успокоить людей, тебе они поверят, — Май очень мягко улыбнулась мне, — только у тебя есть шанс спасти наш Город от беспорядков. Я помогу с текстом речи.

Ясно. Все ясно. Наконец-то мне все понятно о том, кто я и какую роль играю. Для этого они меня и создали. Только для этого.

— Я сделаю все, чтобы спасти наш Город.

Что все-таки случилось с моим голосом? Я сам его не узнавал. Но, похоже, никого больше это не волновало. Мои слова поддержали аплодисментами.

— Я была уверена, что ты не подведешь, — кивнула мне Май.

Следующий час своей жизни я не помню вообще. Передо мной положили лист с новой речью, в которой я должен был убеждать сектор А, что мы преодолеем все трудности, что мы проявим самые лучшие черты нашего характера, что мы выстоим и станем сильнее. Буквы сливались в черных змей.

«Они вырастили монстра», — что-то такое сказала Франческа в нашу последнюю встречу. Теперь я сомневался, что она имела в виду себя. Все равно сумасшедшая.

Трансляция началась. Ее вели прямо из Сената. Так как большинство граждан были еще на рабочих местах, их собрали в актовых залах их предприятий, остальные стекались к экранам на площадях и в торговых центрах.

На больших мониторах в зале заседаний я видел тысячи людей. И совсем скоро они увидят меня. Я хотел бы рассказать им обо всем, что знаю, но я ничего не могу доказать.

Я даже не могу четко сформулировать, что именно я думаю по поводу происходящего. Мысли, как обычно, разбегались во все стороны.

Я практически не слушал выступление министра Грина. Он что-то мямлил, совсем расклеившись. Я смотрел на лица слушающих его людей, камеры транслировали поочередно разные залы, в какой-то момент я даже узнал зал на «Треугольнике».

Люди ему не верили.

Какой у меня остается выбор?

Если я не успокою их сейчас, они действительно побегут опустошать магазины, товаров в любом случае не хватит на всех желающих, и беспорядки обязательно начнутся. И Май отдаст приказ.

Министр закончил свою невнятную речь, и я пошел к трибуне. Пиджак я снял, мне было жарко даже в одной рубашке.

Я шел, и меня приветствовали аплодисментами. И в зале, и на экранах.

Мой сектор мне верил, а мне нечего было им сказать. У меня не было ни одной улики, ни одного аргумента против Май.

Я остановился за трибуной. Вот я и в Сенате. И меня слушает мой Город.

Я вдруг понял, что забыл листок с речью на столе. Придется говорить самому. Если бы я только мог уличить Май.

«Тебе не нужны никакие улики, у тебя есть голос», — вспомнились мне слова Франчески.

«У тебя огромный рейтинг доверия в секторе А», — сказала сегодня канцлер.

И я понял, что мой голос — это сейчас единственное, что у меня есть. И что волна действительно поднимется. И к черту все глупости с доказательствами и аргументами. Это работает совершенно иначе.

Я взглянул в камеру и выкрикнул:

— Если они прервут трансляцию, значит, они пытаются меня заткнуть! Я обвиняю канцлера Май в узурпации власти и предательстве нашей Доктрины!

Экраны выхватывали тысячи лиц, напрягшихся от моих слов. По залу пробежала волна ропота, я видел заострившиеся скулы Май. Йохансон явно принимал какое-то решение. Вот будет смешно, если он меня сейчас застрелит.

Я вскинул правую руку вверх, призывая расшумевшихся сенаторов замолчать. И к моему огромному удивлению, люди на экранах все как один повторили мой жест.

Ничего Йохансон мне не сделает, понял я. Город их просто сметет.

И я продолжил говорить, понятия не имея, к чему это приведет.