Блогеры, журналисты, переселенцы
Павел Паштет Белянский
Родился в 1977-м году в шахтерском поселке Луганской области.
После окончания университета работал — продавцом автомагазина, рекламистом, менеджером оптовой торговли, начальником отдела по продаже, коммерческим директором, директором. С 2010 года занялся ритуальным бизнесом.
В 2014 году открыл собственную фирму по изготовлению и установке памятников.
Первые рассказы публиковал в своем блоге в Фейсбуке, где за один год вошел в число топовых украинских блогеров. Павел ПАШТЕТ Белянский въехал в топ не на скандале, не на политических постах, а на литературном таланте, написал массу миниатюр, смешных и грустных одновременно.
Автор трех книг: сборника рассказов «Я работаю на кладбище», детективной повести «Стоматолог решает жениться» и мистического романа «Великий Побег».
Сестра
Медсестре Лене чуть больше сорока. Она смотрит на мир с виноватой мягкой улыбкой, будто постоянно за что-то просит у всех прощения: у деревьев за окном одноэтажного здания медицинской роты, у бойцов, шлепающих тапочками по стертому линолеуму в коридоре между палатами, у чашки с теплым чаем на старом канцелярском столе, у меня, сидящего в ее кабинете на клеенчатом топчане.
Пьем с Леной чай, разговариваем. Вернее, она говорит тихим, извиняющимся голосом, а я боюсь ее перебить, молчу и стараюсь не шевелиться, чтобы ненароком не спугнуть ее виноватую улыбку.
За окном медроты шумно. Командиры раздают короткие приказы, и ботинки бойцов торопливо стучат по асфальтовым дорожкам военной части, и близко взрыкивает дизель бронетранспортера, настраиваясь на долгую, тяжелую работу, и ктото кого-то внятно материт, легко перекрикивая шум мотора.
Батальон готовится к отправке в зону АТО.
Дверь кабинета открывается, и к нам заглядывает мужчина, тонкий и сутулый, с лицом интеллигентного наркомана.
— Привет, Лена.
Лена вскакивает со стула, обнимает гостя, усаживает его на кушетку рядом со мной, наливает чаю, хотя тот вяло отнекивается, сует ему в руку печенье, извиняется, что нечем угостить.
— Ну что там? — спрашивает Лена. — Как папа? Как его здоровье?
— Нормально, прооперировали…
Тощий мужчина с лицом интеллигентного наркомана — хирург родом из Полтавы. Он ушел в АТО добровольцем, когда в город стали поступать первые раненые. Сшивать их в стационаре было бы гораздо проще, если бы там, на месте, на передовой, им сразу оказывалась квалифицированная помощь. И он пошел служить, чтобы со своим опытом быть там, на передке, где опытные руки нужнее. Чтобы какому-то неизвестному хирургу в тылу, в стерильном кабинете областной больницы, стало чуть легче оперировать раненого бойца, а у парня на хирургическом столе возросли шансы выжить и сохранить посеченную минными осколками ногу или простреленную руку.
Волонтеры собрали деньги и купили ему «жигули» девятой модели, чтобы мотаться по позициям. Машина старенькая, зато чинить легко и никаких проблем с запчастями и умельцами.
— Лет этой «девятке», да как моей Галочке, — усмехается хирург. — Я ее и зову — «Галочка». Как на жену, на нее можно положиться, выручает.
С войны он приезжал к отцу: у того пошел камень из почки и застрял в мочеточнике, потребовалась срочная операция. Вот он и рванул на своей верной «Галочке». Оперирующий хирург из районной больницы, мягкий и вальяжный, понимающе покивал щекастой головой, посочувствовал и, как своему, как коллеге, по блату, назвал цену операции для отца — триста долларов.
— Я ему говорю, долларов нет, могу гранатами, — кривится хирург. — Говорю, есть четыре. Или пять. Могу с чекой. Могу без чеки. Ты какими будешь брать?
По итогу операция отцу обошлась в двести гривен — ровно столько стоили все препараты и шовный материал.
Лена и хирург из Полтавы обнимаются на пороге медроты. Она просит его вернуться живым. Он обещает.
В углу кабинета на укрытом клеенкой стуле сидит девчонка лет двадцати, быстрыми и ловкими движениями пришивает пуговицу к куртке. С растерянным и испуганным видом. Ее руки и лицо — как будто живут разными жизнями. Руки умелые, их движения точны и выверенны. Лицо тревожное, в глазах рябь. Когда девчонка смотрит на меня, выражение глаз меняется. Такой взгляд бывает у дворняг, побитых жизнью собачек, ищущих кого-то сильного, кто пусть и не накормит, но хотя бы погладит. У кадровых военных не бывает таких глаз, только у мобилизованных, это я заметил давно.
Девчонка из Сум, у нее типичный нос уточкой и круглые щеки. В Сумах она работала в городской больнице медицинской сестрой, полторы тысячи зарплата, ночные дежурства, безденежье и усталость. В военкомате ей пообещали зарплату десять тысяч гривен в зоне АТО. И она согласилась. Сегодня она вместе со своей ротой уезжает на передовую, на место другой девчонки-медсестры, которую несколько дней назад привезли оттуда без ног. Говорят, подорвалась на мине.
Девчонка пришивает пуговицу, поправляет перед зеркалом в дежурке обмундирование, выходит на крыльцо. Ее тут же обступают бойцы из роты, строятся так, что она оказывается где-то в середине коробки, и уходят к машинам на погрузку.
В кабинет вваливается дядька. В одной руке у него огромная корзина с конфетами и фруктами, в другой — бутылка многолетнего «Чиваса», и в кабинете сразу становится тесно и шумно.
— Леночка, от души, Леночка, — выдыхает дядька, ставит у ее ног корзину и бутылку, бухается на колени и целует Лене руки.
Та смущается, пытается его поднять, в итоге сама опускается перед ним на колени, и они стоят так, посреди кабинета, обнявшись, и молчат, пока она наконец не усаживает дядьку на жалобно скрипнувший стул.
Он врач-анестезиолог. Подсаживается к Лене ближе, держит ее за руку и снова молчит. Так мы сидим минут пять, они, взявшись за руки, на стульях, я на топчане, и слышно, как на крыльце переговариваются бойцы.
Он говорит, что я, может быть, слышал его историю, рассказывали по телевизору. И коротко, смущенно рассказывает сам. Как он оказался на передовой с несколькими сильно раненными бойцами, и «сепары» были так близко, что раненые зажимали друг другу рты, чтобы не стонать, потому что их могли услышать. И как на них вышел один «сепар», случайно. И тогда он, врач-анестезиолог, бросился на того человека и убил его, ударив восемь раз ножом. Навалился всем телом, схватил одной рукой за булькнувшее горло, а другой бил, бил, бил и бил, пока тот не затих и горло не перестало хрипеть. Потом наши их отбили: и раненых бойцов, и его, перепачканного чужой кровью. Он врач, он шел сюда, чтобы спасать, его не учили убивать, не готовили к этому. Так потом он кричал в медроте, привязанный по рукам и ногам к железной кровати. Об этом, конечно, по телевизору уже не рассказывали.
Он стал мочиться под себя, здоровенный дядька на пятом десятке лет. И совсем перестал спать. Чтобы успокоить, врачи пускали ему по вене димедрол и готовили документы на списание, в «дурку».
Лена ругалась с врачами. Не давала ставить капельницы. И разговаривала с ним.
Привязанный к кровати, дерганый и посеревший, он засыпал, только когда она держала его за руку. Стоило разжать уставшие пальцы, и он тут же просыпался, смотрел стеклянными глазами в потолок и просил отправить его в дурдом. Или убить. Убить даже лучше. Лена уговаривала жить, своим извиняющимся, мягким голосом шептала, как шепчут мамы своим детям, когда им плохо или болит. Так она и сидела с ним каждое свое дежурство, всю ночь у кровати, держа за руку. И его отпустило, постепенно, день за днем.
И вот он, цветущий и взволнованный, с корзиной и бутылкой, зашел поблагодарить, сидит и держит Лену за руку, как когда-то. И не может произнести ни слова. Только качает головой, вздыхает и шмыгает носом.
— Это К. Это Н. Это Б, — Лена показывает мне телефонную книгу в своем мобильном. Все они у нее по буквам, ни имен, ни фамилий, говорит, нельзя, мало ли что. А вот этих четырех вчера привезли, попутной волонтерской машиной, четыре пакета в багажнике и четыре сопроводительных папки документов. Пакеты небольшие, кажется, бумаг больше, чем останков людей.
Их доставили в медроту, откуда дальше перевезут в госпиталь, для вскрытия и прочих действий. Но родственники погибших как-то узнали, что останки и документы уже в военной части, и примчались под ворота бригады. Они потребовали сопроводительные документы, прочитали заключение и подняли скандал. Кричали страшно, на весь плац, так что бойцы выглядывали в окна дальней казармы.
— Понимаешь, — виновато объясняет мне Лена. — Если боец погиб при выполнении боевого задания, это одни деньги компенсации родственникам. Если просто в расположении части — это другие. А если вообще где-то при передвижении в тылу, так это, может быть, и совсем без компенсации. А в бумагах и написано, кто при каких обстоятельствах погиб.
Родственники, две женщины, старый дед и пацан лет десяти, кричали на Лену. Кричали, что страна отняла у них сыновей, а теперь отнимает и средства на жизнь. Они зло, истерично материли Лену, крыли ее последними словами, а одна женщина даже пыталась ударить. Лена стояла молча, виновато опустив голову, ничего не отвечала, только кивала и комкала в руках форменную кепку. А еще все они плакали. И Лена тоже.
В перерывах между разговорами и посетителями Лена пишет объяснительную записку.
Несколько дней назад такая же медсестра попросила Лену поменяться сменами: на ее дежурство выпал день рождения сына.
— Без проблем, — согласилась Лена и виновато добавила. — Я же понимаю, как тебе это важно.
Лена вообще всех и всегда старается понимать.
И они поменялись дежурствами, и медсестра вышла на работу вместо Лены.
В эту же ночь в медроту пробрался боец, вор и наркоман. Он искал наркотики, а не найдя и встретив Ленину сменщицу, от злости и ломки, ударил ее несколько раз ножом.
Вместо праздника на следующий день ее дважды оперировали в областной больнице.
А Лена теперь каждый день ездит из военного поселка в областной центр проведывать сослуживицу, возит апельсины и считает себя виноватой в том, что случилось. Ведь по всему выходит, что получить нож должна была именно Лена, но вот как-то не сложилось.
— Разрешите?
На пороге кабинета молодой боец, еще совсем мальчишка.
— Уезжаешь?
— Да, — кивает боец и добавляет срывающимся голосом, — на войну.
Лена крестит ему лоб.
— Помогай тебе Бог.
Однажды ночью этот солдат приволок в медроту своего товарища. Тот в туалете дважды полоснул себя ножом по руке и вскрыл вены. Было много крови. Затертые пятна до сих пор можно увидеть на потолке кабинета. Самоубийца упирался. Лена приказала бойцу лечь товарищу на ноги. Она пережала раны, быстро и ловко забинтовала разрезы и попыталась поставить капельницу. Самоубийца вырывался и не давал руку.
— Убью, суку. Башку оторву нахуй, блядь! — орала Лена, наступила самоубийце коленкой на голову, вывернула на бок руку и одним движением вонзила ему в вену иглу.
— Я в шоке, — радостно рассказывает мне боец. — Ноги, значит, держу и думаю, ну как можно самоубийце — и смертью угрожать!
И боец смеется. И Лена тоже.
— Ничего, испугался же, затих, как миленький, — хохочет она.
После товарища комиссовали. А этот уходит сегодня в АТО.
— Я вам позвоню, можно? — просит записать свой номер телефона боец.
Лена записывает. Новый номер с очередной буквой.
У нее их в телефоне много.
Одни буквы.
Она помнит всех.
И никого не удаляет.
Даже мертвых.
Родился в 1977-м году в шахтерском поселке Луганской области.
После окончания университета работал — продавцом автомагазина, рекламистом, менеджером оптовой торговли, начальником отдела по продаже, коммерческим директором, директором. С 2010 года занялся ритуальным бизнесом.
В 2014 году открыл собственную фирму по изготовлению и установке памятников.
Первые рассказы публиковал в своем блоге в Фейсбуке, где за один год вошел в число топовых украинских блогеров. Павел ПАШТЕТ Белянский въехал в топ не на скандале, не на политических постах, а на литературном таланте, написал массу миниатюр, смешных и грустных одновременно.
Автор трех книг: сборника рассказов «Я работаю на кладбище», детективной повести «Стоматолог решает жениться» и мистического романа «Великий Побег».
Сестра
Медсестре Лене чуть больше сорока. Она смотрит на мир с виноватой мягкой улыбкой, будто постоянно за что-то просит у всех прощения: у деревьев за окном одноэтажного здания медицинской роты, у бойцов, шлепающих тапочками по стертому линолеуму в коридоре между палатами, у чашки с теплым чаем на старом канцелярском столе, у меня, сидящего в ее кабинете на клеенчатом топчане.
Пьем с Леной чай, разговариваем. Вернее, она говорит тихим, извиняющимся голосом, а я боюсь ее перебить, молчу и стараюсь не шевелиться, чтобы ненароком не спугнуть ее виноватую улыбку.
За окном медроты шумно. Командиры раздают короткие приказы, и ботинки бойцов торопливо стучат по асфальтовым дорожкам военной части, и близко взрыкивает дизель бронетранспортера, настраиваясь на долгую, тяжелую работу, и ктото кого-то внятно материт, легко перекрикивая шум мотора.
Батальон готовится к отправке в зону АТО.
Дверь кабинета открывается, и к нам заглядывает мужчина, тонкий и сутулый, с лицом интеллигентного наркомана.
— Привет, Лена.
Лена вскакивает со стула, обнимает гостя, усаживает его на кушетку рядом со мной, наливает чаю, хотя тот вяло отнекивается, сует ему в руку печенье, извиняется, что нечем угостить.
— Ну что там? — спрашивает Лена. — Как папа? Как его здоровье?
— Нормально, прооперировали…
Тощий мужчина с лицом интеллигентного наркомана — хирург родом из Полтавы. Он ушел в АТО добровольцем, когда в город стали поступать первые раненые. Сшивать их в стационаре было бы гораздо проще, если бы там, на месте, на передовой, им сразу оказывалась квалифицированная помощь. И он пошел служить, чтобы со своим опытом быть там, на передке, где опытные руки нужнее. Чтобы какому-то неизвестному хирургу в тылу, в стерильном кабинете областной больницы, стало чуть легче оперировать раненого бойца, а у парня на хирургическом столе возросли шансы выжить и сохранить посеченную минными осколками ногу или простреленную руку.
Волонтеры собрали деньги и купили ему «жигули» девятой модели, чтобы мотаться по позициям. Машина старенькая, зато чинить легко и никаких проблем с запчастями и умельцами.
— Лет этой «девятке», да как моей Галочке, — усмехается хирург. — Я ее и зову — «Галочка». Как на жену, на нее можно положиться, выручает.
С войны он приезжал к отцу: у того пошел камень из почки и застрял в мочеточнике, потребовалась срочная операция. Вот он и рванул на своей верной «Галочке». Оперирующий хирург из районной больницы, мягкий и вальяжный, понимающе покивал щекастой головой, посочувствовал и, как своему, как коллеге, по блату, назвал цену операции для отца — триста долларов.
— Я ему говорю, долларов нет, могу гранатами, — кривится хирург. — Говорю, есть четыре. Или пять. Могу с чекой. Могу без чеки. Ты какими будешь брать?
По итогу операция отцу обошлась в двести гривен — ровно столько стоили все препараты и шовный материал.
Лена и хирург из Полтавы обнимаются на пороге медроты. Она просит его вернуться живым. Он обещает.
В углу кабинета на укрытом клеенкой стуле сидит девчонка лет двадцати, быстрыми и ловкими движениями пришивает пуговицу к куртке. С растерянным и испуганным видом. Ее руки и лицо — как будто живут разными жизнями. Руки умелые, их движения точны и выверенны. Лицо тревожное, в глазах рябь. Когда девчонка смотрит на меня, выражение глаз меняется. Такой взгляд бывает у дворняг, побитых жизнью собачек, ищущих кого-то сильного, кто пусть и не накормит, но хотя бы погладит. У кадровых военных не бывает таких глаз, только у мобилизованных, это я заметил давно.
Девчонка из Сум, у нее типичный нос уточкой и круглые щеки. В Сумах она работала в городской больнице медицинской сестрой, полторы тысячи зарплата, ночные дежурства, безденежье и усталость. В военкомате ей пообещали зарплату десять тысяч гривен в зоне АТО. И она согласилась. Сегодня она вместе со своей ротой уезжает на передовую, на место другой девчонки-медсестры, которую несколько дней назад привезли оттуда без ног. Говорят, подорвалась на мине.
Девчонка пришивает пуговицу, поправляет перед зеркалом в дежурке обмундирование, выходит на крыльцо. Ее тут же обступают бойцы из роты, строятся так, что она оказывается где-то в середине коробки, и уходят к машинам на погрузку.
В кабинет вваливается дядька. В одной руке у него огромная корзина с конфетами и фруктами, в другой — бутылка многолетнего «Чиваса», и в кабинете сразу становится тесно и шумно.
— Леночка, от души, Леночка, — выдыхает дядька, ставит у ее ног корзину и бутылку, бухается на колени и целует Лене руки.
Та смущается, пытается его поднять, в итоге сама опускается перед ним на колени, и они стоят так, посреди кабинета, обнявшись, и молчат, пока она наконец не усаживает дядьку на жалобно скрипнувший стул.
Он врач-анестезиолог. Подсаживается к Лене ближе, держит ее за руку и снова молчит. Так мы сидим минут пять, они, взявшись за руки, на стульях, я на топчане, и слышно, как на крыльце переговариваются бойцы.
Он говорит, что я, может быть, слышал его историю, рассказывали по телевизору. И коротко, смущенно рассказывает сам. Как он оказался на передовой с несколькими сильно раненными бойцами, и «сепары» были так близко, что раненые зажимали друг другу рты, чтобы не стонать, потому что их могли услышать. И как на них вышел один «сепар», случайно. И тогда он, врач-анестезиолог, бросился на того человека и убил его, ударив восемь раз ножом. Навалился всем телом, схватил одной рукой за булькнувшее горло, а другой бил, бил, бил и бил, пока тот не затих и горло не перестало хрипеть. Потом наши их отбили: и раненых бойцов, и его, перепачканного чужой кровью. Он врач, он шел сюда, чтобы спасать, его не учили убивать, не готовили к этому. Так потом он кричал в медроте, привязанный по рукам и ногам к железной кровати. Об этом, конечно, по телевизору уже не рассказывали.
Он стал мочиться под себя, здоровенный дядька на пятом десятке лет. И совсем перестал спать. Чтобы успокоить, врачи пускали ему по вене димедрол и готовили документы на списание, в «дурку».
Лена ругалась с врачами. Не давала ставить капельницы. И разговаривала с ним.
Привязанный к кровати, дерганый и посеревший, он засыпал, только когда она держала его за руку. Стоило разжать уставшие пальцы, и он тут же просыпался, смотрел стеклянными глазами в потолок и просил отправить его в дурдом. Или убить. Убить даже лучше. Лена уговаривала жить, своим извиняющимся, мягким голосом шептала, как шепчут мамы своим детям, когда им плохо или болит. Так она и сидела с ним каждое свое дежурство, всю ночь у кровати, держа за руку. И его отпустило, постепенно, день за днем.
И вот он, цветущий и взволнованный, с корзиной и бутылкой, зашел поблагодарить, сидит и держит Лену за руку, как когда-то. И не может произнести ни слова. Только качает головой, вздыхает и шмыгает носом.
— Это К. Это Н. Это Б, — Лена показывает мне телефонную книгу в своем мобильном. Все они у нее по буквам, ни имен, ни фамилий, говорит, нельзя, мало ли что. А вот этих четырех вчера привезли, попутной волонтерской машиной, четыре пакета в багажнике и четыре сопроводительных папки документов. Пакеты небольшие, кажется, бумаг больше, чем останков людей.
Их доставили в медроту, откуда дальше перевезут в госпиталь, для вскрытия и прочих действий. Но родственники погибших как-то узнали, что останки и документы уже в военной части, и примчались под ворота бригады. Они потребовали сопроводительные документы, прочитали заключение и подняли скандал. Кричали страшно, на весь плац, так что бойцы выглядывали в окна дальней казармы.
— Понимаешь, — виновато объясняет мне Лена. — Если боец погиб при выполнении боевого задания, это одни деньги компенсации родственникам. Если просто в расположении части — это другие. А если вообще где-то при передвижении в тылу, так это, может быть, и совсем без компенсации. А в бумагах и написано, кто при каких обстоятельствах погиб.
Родственники, две женщины, старый дед и пацан лет десяти, кричали на Лену. Кричали, что страна отняла у них сыновей, а теперь отнимает и средства на жизнь. Они зло, истерично материли Лену, крыли ее последними словами, а одна женщина даже пыталась ударить. Лена стояла молча, виновато опустив голову, ничего не отвечала, только кивала и комкала в руках форменную кепку. А еще все они плакали. И Лена тоже.
В перерывах между разговорами и посетителями Лена пишет объяснительную записку.
Несколько дней назад такая же медсестра попросила Лену поменяться сменами: на ее дежурство выпал день рождения сына.
— Без проблем, — согласилась Лена и виновато добавила. — Я же понимаю, как тебе это важно.
Лена вообще всех и всегда старается понимать.
И они поменялись дежурствами, и медсестра вышла на работу вместо Лены.
В эту же ночь в медроту пробрался боец, вор и наркоман. Он искал наркотики, а не найдя и встретив Ленину сменщицу, от злости и ломки, ударил ее несколько раз ножом.
Вместо праздника на следующий день ее дважды оперировали в областной больнице.
А Лена теперь каждый день ездит из военного поселка в областной центр проведывать сослуживицу, возит апельсины и считает себя виноватой в том, что случилось. Ведь по всему выходит, что получить нож должна была именно Лена, но вот как-то не сложилось.
— Разрешите?
На пороге кабинета молодой боец, еще совсем мальчишка.
— Уезжаешь?
— Да, — кивает боец и добавляет срывающимся голосом, — на войну.
Лена крестит ему лоб.
— Помогай тебе Бог.
Однажды ночью этот солдат приволок в медроту своего товарища. Тот в туалете дважды полоснул себя ножом по руке и вскрыл вены. Было много крови. Затертые пятна до сих пор можно увидеть на потолке кабинета. Самоубийца упирался. Лена приказала бойцу лечь товарищу на ноги. Она пережала раны, быстро и ловко забинтовала разрезы и попыталась поставить капельницу. Самоубийца вырывался и не давал руку.
— Убью, суку. Башку оторву нахуй, блядь! — орала Лена, наступила самоубийце коленкой на голову, вывернула на бок руку и одним движением вонзила ему в вену иглу.
— Я в шоке, — радостно рассказывает мне боец. — Ноги, значит, держу и думаю, ну как можно самоубийце — и смертью угрожать!
И боец смеется. И Лена тоже.
— Ничего, испугался же, затих, как миленький, — хохочет она.
После товарища комиссовали. А этот уходит сегодня в АТО.
— Я вам позвоню, можно? — просит записать свой номер телефона боец.
Лена записывает. Новый номер с очередной буквой.
У нее их в телефоне много.
Одни буквы.
Она помнит всех.
И никого не удаляет.
Даже мертвых.
Андрей Алехин
Биография Андрея Алехина, как он себя величает, «ценимого, понимаемого народом блогера», — лоскутное одеяло слабосоединяемых фактов.
Тут и служба в Советской армии — и учеба в консерватории, работа на заводах Донбасса — и государственная медаль за вклад в изучение украинского языка, наглядные видеоролики о строительстве и ремонте — и роли настоящих французов в гламурных сериалах. Он учительствовал в провинциальной школе — и каждый день появлялся в шоу на центральном телеканале, получал «Золотое перо» как журналист — и работал главбухом швейной фабрики. Но главное — все-таки то, что случилось во времена Евромайдана.
Как и многие из тех, кто непритязательно вел свою страничку в социальных сетях, периодически выкладывая фотки котиков и смешные истории из жизни, Алехин вдруг обнаружил незаурядный талант хорошо вооруженного словом полемиста, разделывая под корень идеологических противников и постепенно обрастая тысячами читателей, оценивших его узнаваемый слог, отсутствие авторитетов и смачный юмор. Правда, и здесь он остался верен себе: веселые истории из жизни метро, которые заставляют читателей хохотать до слез, — и пламенные посты об Украине, от которых ватная публика исходит корчами и дымом, романтические истории из жизни парижанок (а в Париже блогер проводит полжизни, живя практически на две столицы) — и аналитические статьи, которые с удовольствием перепечатывают политические журналы и сайты, а еще многочисленные художественные рассказы, после которых читатели пишут: «Подскажите, это смешной рассказ или печальный, а то я хохотала, как сумасшедшая, а теперь почему-то расплакалась и не могу остановиться». Его точка зрения никогда не принимается на ура всеми сразу, скорее, вызывает массу споров: комментариев больше, чем лайков. Но его тексты точно не оставят вас равнодушными. Как он говорит: «Чтобы число твоих читателей росло — перестань об этом заботиться, пиши для себя — и увидишь, что будет».
Путин и имперяне
Президент Кадыров
Иногда я думаю: вот не стало Путина…
Неважно: убили, прибили, отравили, сместили, сам гордо ушел, несчастный случай. Кто дальше?
Дальше, по логике, президентом России должен стать самый хваткий, самый агрессивный, самый-самый, перед которым даже все эти абрамовичи-дерипаски пикнуть не посмеют, а Медведев — тот ваще в кому впадет от ужаса и не выпадет обратно уже никогда.
Ну и кто это?
Правильно. Ответ только один. Представляете? Объявляют: президент Российской Федерации Рамзан Ахматович Кадыров.
В Грозном — салют. На Красной площади — веселая стрельба, зажигательная лезгинка. Москва притихла и застыла в ужасе. Москвичи срочно ставят двери посолиднее и замки посерьезнее, вечерами на улицу стараются не выходить.
Один Басков такой хорохорится: «А что? Ничего страшного? Он мой хороший друг, он вменяемый, вот и Тимати может подтвердить… Скажи, Тимати!»
Тимати быстро кивает. И потом еще. И еще, на всякий случай. И думает о том, что Депардье так и не приехал, побоялся, ссыкло. И все замирают перед телевизорами за крепкой дверью.
Эрзя на нашу голову
Все помешались на исторических сравнениях.
Одни говорят: Россия сегодня — это Германия 30-х годов, а Крым — аннексированные Судеты! Та же атмосфера ненависти к окружающему миру, та же тяжелая форма национального самолюбования и маниакального превосходства, свой фюрер, поднявший страну с колен, кругом лозунги и истерика, интеллигенция бежит к черту, вместо евреев — украинцы, вместо Гитлерюгенда — Наши на Селигере, вместо ослепительной Марики Рекк — дура Тина Канделаки. Нацизм в чистом виде.
Другие говорят: нееееееееет, Россия сегодня — это Италия времен Муссолини, а Крым — захваченная Абиссиния! Все увлечены идеей империи, носятся с мыслью объединения имперской нации в один легион, радуются санкциям как проверке народа на вшивость и пристально смотрят: кто там, может быть, загрустит от отсутствия привычного комфорта? У всех есть свой дуче, за которым так радостно шагать вперед целой империей. Это не нацизм, это классический фашизм.
Третьи решительно заявляют: глупости! Россия сегодня — это сталинский СССР! Та же атмосфера страха и ожидания, что за тобой придут, то же выискивание и общественное шельмование врагов народа — либеральной пятой колонны, те же посадки в лагеря тех, кто хоть немного отклонился от линии партии, народ усиленно готовят к победной войне малой кровью. А уж сияющее Х…йло — без усов, но с ботоксными блестящими щечками — так и точно генералиссимус, вдохновитель всех наших побед, отец народа и наместник Бога на земле.
Все ударились в исторические параллели и сравнения. Одни мы вздыхаем и ничего не сравниваем — мы рядом с этим говном живем уже восемьсот лет. Вырастили эрзю на свою голову.
Бросаем Монако?
Знаете, все предвидят скорую ядерную войну — в связи с позорной отменой визита путена в Европу и рекомендациями Кремля всем российским чиновникам срочно вернуть своих родственников из-за границы домой.
Ядерная война — это, конечно, очень малоприятно.
Но до войны может и не дойти. Я примерно могу представить чувства всех этих холеных теток с их яхтами, маленькими собачками и престижными кокаиновыми детьми. Прикиньте: бросить Монако/Форт-Лодердейл/Женеву/Нью-Йорк, квартиры и виллы, недвижимость и движимость, молодых местных любовников и возможность общаться с Перис Хилтон/Дженнифер Лопес, сменив на холодную октябрьскую Москву.
С кем там общаться? С уборщицей Катериной Аркадьевной? С Наташей Королевой? Хули она до сих пор Наташа? Под пятьдесят уже ващето женщине!
Они точно тихо, по скайпу, сегодня спрашивают мужа:
— А вам там не проще всем как-то договориться и прихлопнуть этого… лидера, блин? Задолбал, честное слово. И так все кривятся. Яхту хрен пришвартуешь: придираются, мол, что-то не так, ватерлиния кривая. И за спиной в спа-салоне шушукаются. Уроды! Шоб он сдох, дебил!
А мужья им:
— Тссссссс! Тихо! Ты что не понимаешь, что сети тово… прослушиваются?
— Насрать!
— Тшшшшшшшш! Я взял на пятницу билеты тебе и подружкам на стриптиз Тарзана!
— Блядь! Ты бы еще на стриптиз Кобзона билеты взял! В первый ряд! Последним снимаем парик, бля! Задолбал ваш этот! Решайте что-то там! Але!
Вестник науки
Все клетки человека постоянно обновляются — отмершие заменяются вновь рожденными. В среднем процесс полной замены клеток человеческого тела, как уверяли меня ученые, занимает семь лет.
Через семь лет в вашем теле уже не будет ни одной (!) клетки из тех, из которых вы состоите сейчас — они все заменятся новыми. Отсюда вытекает по меньшей мере пара хороших новостей, одна интимная, а вторая — гражданского звучания:
1. Если вы расстались со своей бывшей любовью больше семи лет назад — кто-то сейчас обнимает совершенно не ее: это уже абсолютно другое тело. Ничего общего. Ни одной клеточки.
2. Если какая-нибудь Алиса Фрейндлих теперь большая поклонница Путена — не спешите смотреть «Служебный роман» с отвращением: она теперь совершенно другое тело.
Ничего общего.
Ни одной клеточки.
Сорняки
Вы будете смеяться, но я никогда не был в России. Поездка в Ленинград с группой из училища в 1986 году не в счет. Во-первых, мы были только на экскурсиях, под строгим надзором, прямым маршрутом «поезд-гостиница-Эрмитаж». А во-вторых, Ленинград тогда нельзя было назвать типичной Россией. Так что для меня Россия всегда была чем-то вроде сочетания литературы, видео и аудио. Ну и плюс вкусовые ощущения. Довлатов, «Служебный роман», Андрей Петров и шоколад «Вдохновение». Все свое, родное, тогда еще советское.
Образ начал ломаться прямо с начала девяностых.
Сначала появился русский шансон. И казалось странным, как может страна, в активе у которой Чехов, Чайковский и Майя Кристалинская, крутить такую дрянь не на бытовом, магнитофонном уровне, не частным образом — на кухнях, не при детях, а вот так — открыто и даже радостно, не таясь и не стесняясь. Я, интеллигентный мальчик со скрипочкой, думал: «Должна же быть какая-то цензура! Это ведь самая настоящая уголовщина — она же не может считаться чем-то нормальным и обыденным!»
Но цензуру на тот момент отменили — мол, народ созрел! — и на всю страну пелись «Журавли летят над нашей зоной» и «За глаза твои карие, за ресницы шикарные».
С радио это переползло на телевидение. И какая-нибудь охреневшая от таких реалий Ангелина Вовк, помнившая еще торжественно-коммунистические концерты в Колонном зале, по-прежнему улыбчиво и приветливо, но уже немного растерянно, объявляла со сцены: «Поет Анатолий Полотно!» О зоне и чуть ли не матом.
Я охреневал не меньше Ангелины.
Замечу, что у нас здесь, конечно, был тоже не академконцерт в музыкальной школе, но представить себе украинский блатной шансон мне до сих пор довольно трудно. Павло Зибров, который тогда еще не подкрашивал усы, попробовал было спеть блатную украиномовную песню про то, как він любить бувати у казино, но это было так по-идиотски, что чувствовалось: в казино он как раз и не бывает. Не по карману. Какаянибудь поплавщина — просто жлобкувате гівно, не зона. Но сейчас не об этом. Сейчас о России.
Потом я стал бывать за границей и вот там наконец встретился с Россией вживую.
Русские.
Вечно недовольные, всегда страшно агрессивные, одетые так, что в толпе их легко отличить за километр со спины, разговаривающие нарочито громко и безапелляционно даже в храмах и музеях. У мужчин на лице «Ща въебу в торец!», у женщин — «Я для тебя слишком дорого стою!», даже у детей — «Мой папа ща тебе въебет в торец!» или «Моя мама слишком дорого стоит!» Я переходил на английский или французский и старался с ними не пересекаться (и по сей день стараюсь — произношение позволяет).
Потом вообще пошел госпостмодерн. Тут я не просто растерялся, а встревожился. Появилось вот это: «будем мочить в сортирах» и «укр?инцы тырят газ».
Я искренне не понимал, как глава государства в официальном выступлении, не дома на диване, среди своих, может совершенно серьезно, степенно, с лицом снулой рыбы употреблять такую лексику — «мочить» и «тырят». Я никак не мог представить себе, скажем, Брежнева или даже Хрущева, в интервью для центральной прессы употребляющего лексику зэка-рецидивиста.
А потом понеслось.
Марши нацистов в Москве, со свастикой, с хоругвями, убийства журналистов, которые население встречало дружным улюлюканьем, нескончаемые «Бумеры», «Бригады» и «Улицы разбитых фонарей» по телевизору…
Народ, один раз посмотревший «Иронию судьбы» и «Мюнхгаузена», не зафиксировался на достигнутом уровне. Оказалось, что «мюнхгаузенов» нужно было периодически подбрасывать, как дрова в печь: без присмотра народ дичает, как брошенный ротвейлер, и становится опасным, если вы идете по безлюдному пустырю.
Дачники прекрасно знают, сколько труда нужно вложить, чтобы превратить стандартные шесть соток в рай из малины и роз. Но этого мало: если вы оставите в покое свой идеальный участок хотя бы на один сезон, через год вы его не узнаете: от малин и роз не останется и следа — все заполонят двухметровые сорняки.
А если эти сорняки еще и удобрять? Поливать? Культивировать?
А если малину и розы жечь и выкапывать?
Вы можете себе представить скорость деградации?
Именно это мы теперь и имеем, триумф-апофегей: майданутые, укропы, сжечь всех хохлов напалмом…
И ведь таких — процентов девяносто пять. Остальные пять — именно то сияющее исключение, которое безжалостно подчеркивает общее правило. И вообще, они больше похожи на украинцев, даже в лексике. Я им поражаюсь: как они выстояли, как живут среди остальных?
Непонятно.
Знаете, прогноз невеселый. Я не верю, что россияне постепенно одумаются и изменятся. Нет. Есть хорошая африканская поговорка: не подноси крокодилу зеркало.
Поссориться со всеми соседями по периметру (а к тем, с кем не поссорились, относиться не с ненавистью, а с презрением — уж не знаю, что лучше), гордиться тем, что весь мир их боится (значит, уважает, как они простодушно считают; хотя уважение — это совсем другое, противоположное), и главное — не понимать, что две трети их территории (а мысль о величии страны поражает мозг россиянина именно при взгляде на карту) — практически безлюдный кусок льда!
Русские не изменятся просто так.
Даже немцам, не отягощенным фирменным византийским двуличием, азиатским происхождением и генетическим алкоголизмом, понадобились коверные бомбардировки городов, чтобы ужаснуться — во что же мы превратились?
Думаете, немцы постепенно пришли бы к нынешнему гуманизму?
Вот уж нет. Без тех коверных бомбардировок и миллионных потерь они бы так столетиями радостно и топали бы за своими фюрерами, гордились бы тысячелетним Рейхом, периодически добавляли бы новые аннексии территорий, пунктуально сжигая евреев, геев, цыган и прочих, пока бы те совсем не закончились.
Только когда Берлин лежал в руинах, а иностранные солдаты раздавали похлебку на улицах, только когда немцам наконец сунули прямо в их арийские морды останки тысяч еврейских тел, наспех присыпанных землей, — только тогда немцы наконец поняли, кем стали. И шарахнулись от зеркала.
Я не представляю, что́ должно произойти, чтобы от зеркала в ужасе шарахнулись россияне.
Ничего хорошего.
Наши реалии
Патриотизм и футболки
Все-таки разница между нашим всплеском патриотизма и российским — огромна. Это разница между Европой и Азией: мы гордимся собой, а они — хозяевами.
Нам никому и в голову не придет расхваливать руководство; мы его чаще нещадно ругаем. Мы искренне верим, что в ночь после объявления результатов выборов наш и без того неидеальный кандидат превращается в продажное ленивое чудовище, за которым нужно пристально следить, чтобы не украл больше, чем мы позволим, и контролировать изо всех сил каждый его шаг, поливая тоннами критики.
Россиянам это дико: хозяин дан, чтобы вести вперед, наказывать и поощрять, его нужно возносить до небес и искренне верить в его силу и мудрость, иначе какой же это хозяин? Настоящие хозяева — Ленин, Сталин, Брежнев, Путин… Хрущев, Горбачев и Ельцин — слабаки и неудачники. Россияне справедливо верят, что огромной стране с агрессивным и невежественным в своей массе народом нужен не слюнтяй в очках с экономическим образованием, а сами понимаете кто и желательно военный.
Они искренне не понимают, чего нам неймется: Кучма нас не устраивал, Ющенко мы нивелировали до положения земляного червяка, Януковича вообще с позором выгнали… С точки зрения россиян, мы — ненормальные.
Жуткий комплекс неполноценности наших соседей, вынужденных все передовое (да и не только) покупать у ненавистных гейропейцев и пиндосов, не позволяет им дать нам спокойно присоединиться к гейропейской компании: «Если уж нас, великороссов, лучший и самый гордый народ земли, туда не берут, то вы, вонючие салоеды в шароварах, туда и подавно не попадете! Это что же будет означать? Что вы лучше нас??? Но ведь всем известно, что мы — великий народ, у нас ракеты и Путин, а у вас — вышиванки, сало и ебабельные дешевые телки, больше ничего!»
Вот почему у нас на футболках — трезубцы, узоры и подсолнухи. А у них — Путин, Путин, Путин.
Алло, Шоколад!
В свое время Уго Чавес задолбал всю Венесуэлу своей еженедельной телепередачей «Алло, Президент!», в которой просто садился в телевизор и трындел о текущих делах.
А поскольку покойный был не просто jobнутым, но еще и необыкновенной балаболкой, то иногда его монологи тянулись часами: чуть не сутки напролет он мог втирать что-то там о себе любимом, происках Амерыки, боливарианской революции и прочих прелестях социализма.
Я к чему тут к ночи поминаю это недоразумение?
К тому, что нашему не сильно трындливому президенту хорошо бы преодолеть свою высокомерную стыдливость, перестать общаться только с Ложкиным, выступая лишь для мрачных оправданий после очередного офшора в «Нью-ЙоркТаймс», а завести и себе еженедельную программу, например, «Алло, Шоколад!», где рассказывать нам что-то о текущих делах, не дожидаясь панамских поводов поговорить.
И можно, кстати, постоянно с ней кочевать с канала на канал, как Шустер. Шоб все каждую пятницу ее лихорадочно искали, как наши чокнутые пенсионеры.
Донесите кто-то это до президента, я дело говорю, я же умный — все знают.
Фэт-Фрумос спешит на помощь
Каждый день читаю в ленте: будь проклят Шоколадный король, не за это мы стояли на Майдане, нужен настоящий патриот, лидер, который завершит, победит, разобьет…
Вот знаете, есть особый тип народных сказок, аргонавты нашего разлива, где главный красавчик — такой Бред-ПиттФэт-Фрумос — отправляется на бой с какой-нибудь вселенской Бабой Подляной или там Лихим Зашкваром и по пути собирает команду мечты — разных странных безработных увальней, каждого со своим уникальным талантом и уебищным именем.
Таланты у всех разные: Дурносвист умеет так свистеть, шо аж деревья вывертает, Дивошмаркл плюется вдаль на олимпийские дистанции, Громопук испускает мегакаталитические газы, Злобоскок подпрыгивает вверх до стратосферы. В общем, Марвел, комиксы, супергерои в шароварах.
Так вот, когда главный Супермен сражается со своим Лауром-Балауром, а тот дает ему всякие зашкварные задания или чинит разные препятствия, сам главный Фэт-Фрумос, если честно, мало двигается в пространстве. Его задача — извлечь из ретельно собранной колоды нужный козырь: если надо нехило газонуть — выходит Громопук, если затрахать до семи оргазмов царевну Страхопудь — идет Мегатык, если срочно необходимо найти пропавшую черную кошечку Бабы Клоанцы — вызывается Теплоглаз, ну и так далее.
И что тут важно — все пазлы всегда сходятся: никогда Дальнеструй не пойдет усыплять, допустим, принцессу Дурноржаку, Славнохрап — петь для пьяного Царь-Овоща, а Говноденс — ссать на меткость в волшебный Писсуар-Самосмыв. У каждого своя конкретная задача, каждому городу — нрав и права, все должно сойтись нужной стороной, как разъем USB, иначе сказки не получится.
Я к чему тут излагаю этот фестиваль народного творчества?
К тому, что президент — он ващета нифига не Бэтмен. Его функция — собрать весь этот меджик-дримтим и заставить работать, каждого по специальности.
Конечно, в мечтах — классно, когда у тебя президент самолично все проблемы разруливает, всех сволочей-оппозиционеров своими решениями сразу по тюрьмам рассаживает или из окна выпихивает, всех запроданцев лично справедливо карает, а патриотов, наоборот, хвалит и часы именные вручает, на продажную Европу не оглядывается, с трусом Обамой через губу разговаривает, свою нацию считает самой лучшей и ваще особенной, в бой за собой ведет, всему миру условия диктует, ядерной бомбой размахивает, каратэ занимается, с птицами летает, с тиграми охотится, амфоры из моря достает и чужие товары напалмом сжигает.
Только вот слава богу, что у нас президент не такой. Вы вдумайтесь, граждане патриоты.
Об олигархах
Баран, отбившийся от стада в горах и шесть сезонов пропадавший там без стрижки. Когда его нашли, он уже с трудом ходил, тяжело дышал, практически ничего не видел и весил меньше, чем шерсть, которую с него состригли (27 килограммов шерсти, на минуточку).
Я о наших олигархах. Ну ладно, ты миллионер, ну ладно, богач, но эти? Сколько миллиардов нужно, чтобы ты успокоился? Никому не кажется, что это даже не спорт? Это же болезнь: еще один завод, еще одно Облэнерго, еще одна авиакомпания, еще оператор, еще спутник, еще партия, еще, еще, еще — мамочки, они же ненормальные! Они же психи и маньяки, если вдуматься! Джек-Потрошитель и Чикатило по сравнению с ними — образцы психического здоровья и сдержанности!
А нам предлагают если и не служить им до самой могилы, то хотя бы брать с них пример. Посмотрите еще раз на фотку.
Это же пипец, граждане. Это же пипец!
ФОП Буонасье: закрывать или оставить?
1. Конечно, заставлять ФОПов поголовно изображать успешных бизнесменов и платить налог на прибыль — это азаровщина чистой воды. Вспомните, как трудно было сдать мерзким девкам-налоговичкам бумажку с убытками или пустой идиотский Авансовый отчет по налогу на прибыль (это вообще адское изобретение).
В бизнесе бывают и хорошие дни, и плохие. Если бы все, кто ринулся в бизнесмены, сразу поголовно становились трампами — мы бы все с детства записывались в юные ФОПы и богатели бы до одурения. На самом деле, из стартанувших выживает какой-то неогромный процент.
Хотя даже в России это называлось «Декларация о прибылях и УБЫТКАХ», а у нас — только о прибыли: какой же ты бизнесмен, если убыточный?
2. Но есть и другая сторона медали. ФОП — это, грубо говоря, не тот, кто платит налог. ФОП, скорее, платит что-то вроде лицензии за тихое соглашение: я изображаю мелкого лавочника Буонасье, а вы не лезете в мои оборудки. Мы прекрасно знаем, как это — быть ФОПом. Это когда: а) ты приходишь в огромный сияющий ресторан, а тебе после десерта «Чизкейк Нью-Йорк» несут несколько чеков — и каждый от ФОПов Загоруйко, Бевза и Казючиц: чтобы не превысить образ мелкого лавочника; б) ты изображаешь мини-шварца или мисс Пигги в немаленьком спортзале с сотней тренажеров — от для пальцев рук до ушек жопы — а тебе: терминал не работает. Это ФОП Коровяканский опять делает вид, что он Буонасье — чтобы не платить налогов; в) ты заказываешь холодильник в огромном интернет-магазине, где есть все на свете, от вибратора «Дружок» до космического корабля. Обороты — миллиардные, а тебе к холодильнику дают бумажки с печатью. Это ФОП Загайдычный уходит от налогов.
Мы все знаем, как это бывает: мы страна ФОПов.
3. Конечно, это не от хорошей жизни: после Азарова народ еще не сорок — а сто сорок лет надо водить по пустыне, чтобы он перестал прятаться, вылез из кустов и стал платить налоги. Жизнь в Украине — от Кравчука до Януковича включительно — научила нас: каждая копейка, которая заплачена тобой в виде ужасных, огромных, удушающих украинских налогов, — немедленно перекочует в бездонные карманы пинчуков, ахметовых, саш януковичей и десятков тысяч мелких и мельчайших местных жуликов, имеющих отношение к бюджетным деньгам.
Уход от налогов — наш национальный спорт, как футбол в Бразилии. И это не просто минимизация налогообложения, как в остальном мире, а именно смертельная битва: от того, сумеете ли вы избежать законного налогообложения, зависит ваша жизнь, размеры квартиры, модель машины, образование детей и долголетие родителей.
4. Вот тут стоило бы подняться над проблемой и честно заявить: вся эта возня с ФОПами и лицензиями на избежание налогов — это лишь вершина айсберга.
Весь айсберг — это повальное, тотальное, всеобъемлющее, вселенское неверие украинца в то, что заплаченный им налог в итоге все-таки вернется к нему, как перебесившийся муж.
Пенсиями, полицией, армией, ровными внесезонными дорогами, неомерзительными детскими садами и школами, скорой помощью, приезжающей быстрее, чем пицца, фонарями на ночной улице, светящими так, чтобы Украина из космоса не напоминала пустыню Сахару или КНДР, — да мало ли пафосных, яркообразных примеров можно литературно выписать, я не Портников, не в том дело.
Пока полное Prozorro не внедрится в каждую клеточку нашего государственного организма, а главное, — наших личных, негосударственных мозгов (бля, я все-таки Портников) — діла не буде. Не в ФОПах дело. Не в ФОПах!
Крым
Среди моих френдов есть киевские крымчане, у которых где-нибудь в Севастополе остались ватные папы/мамы, больное сердце и вечная тоска по отобранному морю. И им, конечно, приходится ездить в Крым.
Но сейчас начнется лето, и в Крым потянутся наши сограждане, которые «мы за мир в Украине», — поплескаться в теплом море, пошароебиться по Ялте, понежить целлюлит на гальке.
Вопрос: какого хера вы туда едете? Это же оккупированная врагом территория, и не надо делать вид, что это не так. Вы туда попадаете просто потому, что там нет линии фронта.
И не надо истерично кричать: «А где мне оздоровить ребенка?? В Испании? На Багамах? Где?»
Нигде, блеать! Нигде! Вы спросите, где оздоровила ребенка мама, которой привезли его с АТО по частям!
Война на Донбассе
Про обстрелы Авдеевки
Авдеевка — прекрасный ответ тем нашим умникам, которые талдычат: отдайте им эти днр и забудьте, они только тащат Украину назад, это же ярмо, оно не дает нам двигаться в светлое будущее.
Не получится «отдайте и забудьте»! Они не угомонятся. Они, как жирное пятно, будут расползаться по всей скатерти: сейчас они пробуют на зуб Авдеевку, ночью обстреляли Сартану — а это уже практически Мариуполь, потом захотят вернуть Славянск, Краматорск, Харьков, Днепр, Одессу и Киев. И некому уже будет умничать: давайте отдадим им, что они хотят, — они мешают Украине развиваться.
Потому что не будет уже никакой Украины. Закончится.
Поэтому им надо не отдавать, а давить. А тех, кто талдычит «отдайте», надо бить по губам ссаными тряпками.
Психология соплеменников
Если у вас в голове действительно не укладывается, как это миллионы (миллионы!) донецко-луганских людей (пролетариата, бизнесменов, молодежи, женщин — всех) могли так легко стать плечом к плечу с «героями-ополченцами» вроде Гиркина или Болотова, я попробую у вас в голове это уложить. Главное — не пугайтесь: текст действительно не совсем привычный. Но тем не менее.
Итак.
Как в племенах (да и в странах) центральной Африки обычно меняется власть?
Новый правитель должен непременно СВЕРГНУТЬ (убить, а лучше — съесть) старого. Не бывает просто СМЕНЫ правителей, когда старый просто уходит на пенсию, как у нас иудушка Ющенко. Или ты правишь до самой смерти, или тебя тупо свергают (убивают, а лучше — съедают), причем со всей камарильей: в расход идут твои друзья, жены, дети, родственники, соплеменники — все. Все твои «симпатики» практически уничтожаются. Полная смена власти. Жестоко, но таковы правила.
В криминально-пролетарской среде Донбасса — примерно те же понятия, не сомневайтесь (а там живут именно «по понятиям», иначе ты — лох, пидор или, сука, бандеровец; конец цитаты).
Иными словами, когда Майдан победил Януковича и старый вождь бежал, его соплеменники (весь Донбасс: от шахтеров до профессуры Донецкой консерватории) СОВЕРШЕННО ИСКРЕННЕ верили, что теперь им пипец.
По местным понятиям, новые вожди, уж конечно, должны были припомнить всему Донбассу тот унизительный ужас, который Украина познала при Януковиче: выборные карусели, Юльку в тюрьме, засилье донецких в Киеве и т. д.
По понятиям электората Януковича, после его бегства Донбасс неумолимо должна была постигнуть расплата. Думаете, они не понимали, насколько Янык ограбил страну? Теперь настал их черед ответить за все, как при Януковиче ответили «оранжевые».
Представьте, что несколько лет подряд вы издевались над тигром в клетке: бросались в него гнилыми яблоками, поливали холодной водой из шланга, зашвыривали в клетку горящие головешки — и вдруг совершенно случайно задвижка отодвинулась и тигр очутился на свободе. Вы что, поникнете головой и скажете, мол, ну что ж, твоя взяла, жри меня, полосатая тварь?
Миллионы людей в едином порыве, подстрекаемые российской пропагандой, плечом к плечу встали, чтобы защитить себя и свой край, своих детей и стариков от полчищ мстительных убийц с запада, готовых разорвать их на кусочки, а может быть, и съесть или хотя бы распять (так бы, по крайней мере, поступили сами донбасские ватники, если бы все было наоборот, — ворвались бы в бандеровские села и не жалели бы даже бандеровских младенцев, поверьте).
Вот откуда эти издевательства над пленными, истеричные тетки, старухи, словно из черно-белых фильмов о советских партизанках (они искренне считают себя героинями, борющимися с чудовищами и садистами), и десятки тысяч ополченцев с горящими глазами, готовых умереть, но защитить свой родной рабочий край от убийц и нелюдей.
Да, конечно, понятно, что уровень IQ этого своеобразного народа, застрявшего в криминальном феодализме, крайне низок, да и вообще, исторически все очень, очень запущено. Как моя знакомая дончанка — интеллигентная, романтичная Света, когда я предложил им с мужем бежать из Донецка и пожить у меня, СОВЕРШЕННО ИСКРЕННЕ и оберегая меня, написала: «Не хочу, чтобы у тебя были неприятности, мол, якшаешься с донецкими». Она хотела меня спасти, понимаете? Остаться под обстрелами, но не выдать меня врагу.
Я хочу, чтобы вы поняли одно: без долгой, нудной, ежедневной, ежечасной ПРОСВЕТИТЕЛЬСКОЙ, РАЗЪЯСНИТЕЛЬНОЙ, если хотите, — ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ работы НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ ничего у нас не выйдет и затянется на годы.
Послушайте умного меня: гораздо больше, чем обстрелы, — я уверен в этом! — сейчас бы нам всем помогло сбрасывание над Донбассом с самолетов листовок разъяснительного содержания, в том числе боевикам. Это на невиданные цифры сократило бы количество наших потерь в будущем и гораздо быстрее приблизило бы победу, чем героические усилия воинов АТО.
«Донбасс! Никто! Не ставил! На колени!»
Вот что в России и на Донбассе важно — этот криминальный нищебродский надрыв, эта знаменитая беспризорная истеричность: «Донбасс! Никто! Не ставил! На колени! И никому! Поставить! Не дано!» У нашего водителя Кости, который возил нас по Добассу на черной «волге», были кассеты с шансоном: «Тот любить не умеет! Кто в тюрьме не бывал!»
Анна Каренина ни хрена не умела любить. Не говоря уж о Ромео и Джульетте.
Все всегда на взводе. Как на зоне — каждый миг будь готов дать отпор. У всех от рождения до смерти нервы на пределе: «Русские умирают, но не сдаются!» — и покосившийся туалет на улице, вонища из грязной дырки.
Тысячу лет пройдет, пока мы наконец добьемся полной декриминализации общества. Зона проникла в нас, в каждую голову, в каждую клеточку, если вы не в курсе. Когда вам диспетчер говорит: «Машинка будет вовремя, выходите без звоночка» — это не от нежности. Это от тюремной фени. Это зэки так говорят: «Пацанчику в больничку надо передачку снести и малявочку написать».
Это во всех нас сидит. Давно, с тех времен, когда полстраны сидело. И сейчас элита — или бывшие уголовники, или цеховики. Так сложилось. Так пока и живем.
В Париже это чувствуется особенно остро. Я сам иногда задумаюсь и иду по Фобур Сент-Оноре с таким лицом — арабы шарахаются.
«Жизнь здесь не сильно изменилась, правда стреляют»
Как пишет одна знакомая дончанка, «по большому счету, жизнь здесь не сильно изменилась, правда стреляют». И я, похоже, понимаю, чт? она имеет в виду.
Вы думаете, картина примерно такая?
«Мирную жизнь тихих, уютных поселков и цветущих сел Донбасса прервала война. Миллионы людей, привыкших к сытой, обеспеченной жизни, были вынуждены спасаться от разрухи, голода, разгула преступности, произвола вооруженных банд на улице, спасая имущество, бизнес, честь дочерей и свои жизни».
Да фиг там! Можете комментить как угодно, мои дорогие донецкие френды, но ведь я успел поработать в довоенном Донбассе, объездить все эти часов’яры, соледары и красноармейски. И пять лет поучиться в Донецке.
Как сейчас помню: едем на машине («едем» — громко сказано: петляем меж гигантских колдобин со скоростью один километр в час, возле развалин огромных заводов, на каждом из которых вывеска «Прием цветных металлов»). На дорогу перед нашей машиной неожиданно выскакивает местный стаханов: в руке разбитая бутылка, из тельняшки на груди хлещет кровища, он пьян вусмерть и гнет семиэтажные матюки, пытаясь просунуть голову к нам в машину, как буйвол во время сафари.
Разбомбленные дороги, разгул преступности, произвол вооруженных банд, полуголодное, а зимой и полухолодное существование — все это именно так и было, и до войны.
И не надо мне рассказывать, мол, не все так жили. Да, не все. Между Артема и Университетской последние десять лет был порядок (и какие-то уебищные чугунные скульптуры, но то такое). А горловки-макеевки-авдеевки-енакиевы?
«По большому счету, жизнь здесь не сильно изменилась, правда, стреляют». Но то такое.
Наши нравы
О чувстве собственного достоинства
Вы меня, конечно, извините, граждане, но двигателем экономики и основой национального процветания является элементарное чувство собственного достоинства.
Вот идет утром по улице девица — типичная такая недавно киевлянка: порнотуфли на платформе со шпилькой, макияж вечерний, все дела — и тащит в руках огроменную сумку килограмм под сто. Может, родители из села эко-еды передали или, может, переезжает с одной квартиры на другую, поближе к цивилизации.
Я, конечно, помогу: мимо платформы со шпилькой просто так не пройдешь, но и нудную лекцию заодно прочитаю:
— С такой тяжестью нужно брать такси, девушка! Что же вы?
Она, конечно, сексуально вздыхает:
— На такси я не зарабатываю.
Вот и плохо, дорогуша. Потому что это элементарно: таскать такие тяжести — ниже человеческого достоинства, заедь за госграницу и у кого угодно спроси. Нужно бы изворачиваться, упираться, землю грызть, но кровь из носу — зарабатывать так, чтобы брать такси в таких случаях. А то ты себе позвоночник гробишь, таксист к вечеру детям шоколадки купить не может, а потом оба жалуетесь — Порошенко плохой.
У нас стандарты национального героя после советской власти нехреново так сдвинулись в сторону Святого Пролетария: почему-то считается, что старушка-мать, всю жизнь пропахавшая за копейки и к старости ничего, кроме этой же копейки, не скопившая, — это величественно и трогательно.
Ага. Потом такие трогательные старушки за пакет гречки ваше же будущее и просрут, не дрогнут. И обязательно найдутся их дочки и сыновья, которые тут же в каментах ща за них горой станут: автор-подлец, моя мама всю жизнь таскала тяжести, причем на сорокоградусном морозе и, конечно, без рукавиц, а потом несла эти тяжести за десять километров и, само собой, все время в гору, и разумеется, по колено в снегу под дождем через сопки и тайгу.
Почему-то считается, что шахтер-добытчик, всю жизнь в шахте, лежа на спине, долбивший уголь для родины, — это героично и примерообразно.
Двигатель экономики — элементарное чувство собственного достоинства. Не буду пить вонючий растворимый кофе из пластикового стаканчика в киоске — мне это претит! Не стану ехать в разваленной маршрутке-душегубке с упоротым в шансон водителем — я выше этого! Не стану тащить сумку в сто килограмм до остановки и потом таскаться с ней в метро — возьму такси! Заработаю. И таксист заработает. Так денежки понемногу и крутятся — в масштабах державы: за счет достоинства. А вы как думали?
А у нас предприимчивые и с аллергией на нищету либо уехали, либо остались и пошли в бандюки: лозунг «Обогащайтесь!» нам никто в массы не бросал. Вот что плохо.
Потому что народ у нас, конечно, волелюбний и працьовитий, но все вот ходят по раздолбанному асфальту на шпильках с сумками — и опаньки: едва ли не самая бедная страна в мире. А вы давайте дальше пышайтес подвигом нищих. Достоинство — это ж когда все время в гору, в снегу, сцепив зубы, молча, без рукавиц в сорокаградусный мороз.
Метро как диагноз
23.09.14. Вопрос. Вот если сейчас проехать в сторону от нашей западной границы и послушать выпуск международных новостей, что вы услышите?
Список будет примерно такой:
— Эбола;
— Писториус;
— Мусульманские террористы;
— Ким Кардашьян.
Все. Об Украине — ни слова. Ни единого. Вроде и нет никакой войны на востоке Европы. В день выборов могут кратко упомянуть, мол, прошли выборы. И все. Тишина.
Скажите мне, почему мы никому, кроме нашей охреневшей восточной соседки, не интересны?
Почему мы только для нас самих — и то лишь в последний год! — стали значимы и уважаемы? А для всей остальной планеты по-прежнему — дальние, очень дальние земли, перед которыми мрачные врата с огромной надписью «Жопа мира»?
И даже не пробуйте сказать мне, что я не патриот: я патриот, может, и поболе вашего. Но правда есть правда: в Европе (не говорю уж об Америке) мы почти никому не интересны. Если не верите — опять же: отъедьте от нашей западной границы и послушайте выпуски международных новостей.
Почему так?
Я вам скажу, почему. Если встретите в тексте маты — просто их не читайте. Иначе не получится изложить мысль доходчиво.
Вы будете смеяться, но я напишу о киевском метро. Если даже вы не киевлянин — поймете, о чем я.
Мои друзья не дадут соврать — я редко сажусь за руль. Практически под моим домом — станция метро. Поэтому я не вижу смысла проводить время в пробке утром и вечером, тратиться на бензин и загрязнять выхлопами и без того оскорбительную киевскую действительность. Если есть возможность доехать на метро — я так и делаю.
Не то чтобы я уж так любил метро, но здесь куча народу, за которым интересно понаблюдать. Здесь и злобные утренние старухи с тяжеленными кравчучками (шо они, кстати, в них постоянно, бля, таскают? И по каким таким заданиям с утра ездят в ад?), и всегда одетые в черное западенские гастарбайтеры (они всегда чего-то обсуждают и тайком рассматривают столичных студенток), и мои любимые — томные офисные девицы, ради переезда в столицу купившие необходимую деловую обувь — невообразимые порнотуфли на толстенной платформе и с тонюсенькой шпилькой, как раз для щербатых киевских тротуаров… Но сейчас не об этом. Это все лирическая преамбула. Амбула будет драматической. И очень.
И я даже не о том, что и без того на глазах дряхлеющее и невероятно засранное метро засрали рекламой по самое не хочу, разместив ее везде, кроме сидений — и то только потому, что жопой не почитаешь, — и с честными глазами рассказывают нам, что плату за проезд надо повышать, ибо десятки миллионов откатов быстро заканчиваются. Я о другом.
Скажите мне честно: вас не приводят в оторопь объявления, которые читает та тетка, которую постоянно крутят в метро?
Никому из вас не кажется, что из этих низкокачественных старинных динамиков постоянно льется поток оскорблений?
Я сейчас принципиально не говорю о тембре, тоне и качестве этих жутковатых посылов лучей добра. Когда эта крепкая советская тетка (а она наверняка заслуженная работница метрополитена или шото в этом духе) начинает своим зычным контральто звеньевой животноводческой фермы из передового колхоза-миллионера вещать свое знаменитое «Не біжіть по ескалатору! Це може призвести до травмування себе або інших пасажирів!», иностранцы, которые привыкли к нежным переливам заграничных див-объявляльщиц в метро Берлина или Парижа, обычно пугаются и переспрашивают:
— Что она сейчас объявила? Война? Эвакуация? Нашли бомбу?
Я всегда отвечаю — не пугайтесь, это у нас в метро специальный тон, национальная особенность. Просто у нас такой фольклор, все в порядке. К этому привыкают. Во втором поколении.
Я сейчас не о том, что на украинской мове тетка говорит, как я на голландском. Я сейчас молчу о синтаксисе: звеньевая животноводческой бригады так примерно и должна строить сложносочиненные предложения («це може призвести до травмування себе»), об ударениях, которые бойкая миссис Метро ляпает, как бог на душу положит, не утруждаясь заглядыванием в словарь («Черг?вий по станції! Підійдіть до ескалатора!»), суржике продавщицы рынка («Слідкуйте за своїми дітьми») или идиотской статистике («За третій квартал поточного року кількість зупинень ескалатора без нагальних причин склала 324 рази, з яких 164 рази було здійснено…») и прочей тягомотной чухне, которой многословная тетка отрабатывает свое почетное место и звание. Длина киевских эскалаторов, особенно на центральных станциях, к сожалению, позволяет ей развернуться как следует.
Я имею в виду совершенно другое.
Даже когда этот понос ебанутых объявлений только зарождается тоненькой струйкой, меня начинает трусить от возмущения — и не потому, что ударение в слове «зручний» располагается совсем не там, где его торжественно ставит эта миссис Европейська столиця:
«Шановні пасажири! Метрополітен — швидкий і зручний вид транспорту. Користування ним вимагає…»
И далее по тексту.
Граждане! Вы когда-нибудь видели, как типичные воспитатели отечественных детдомов для детей с задержкой в развитии разговаривают со своими воспитанниками?
Какого хрена мне, дядьке с тремя высшими гуманитарными образованиями, знанием пары иностранных языков и изданными научными статьями, полагается выслушивать подобные оскорбительные выкладки?
Поверьте, если бы где-нибудь в Париже в метро объявили бы, что метрополитеном могут пользоваться только люди, соответствующие определенным интеллектуальным или физиологическим критериям, руководство метрополитена уже давно бы нежилось в тюрьме — за ксенофобию, расизм, апартеид, геноцид и фашистские замашки.
Вас, взрослых, уверенных в себе людей, в третьем тысячелетии, с кучей гаджетов в кармане, не оскорбляет, что какая-то советских замашек тетка громогласно поясняет вам то, что понятно и трехлетнему ребенку?
«Шановні пасажири! Перебуваючи на ескалаторі, забороняється…»
— и все, понеслось говно по кочкам:
«— підкладати пальці під поручень»…
Блеать! Какой нормальный человек будет підкладати, бля, пальці під поручень???
Но тетка только начала — у нее там на бумажке длинный список, и она радостно набирает обороты:
«садити дітей на поручень»…
Бляяяяяяя…. Да какой нормальный человек посадит ребенка на поручень эскалатора??? Ты ебанулась, да?
Но тетка плотоядно раскочегаривается. У нее там практически бесконечный список совершенно дебильных запретов, страницы три, и она, как заботливая Родина-мать, грудью ляжет на поручень, но убережет нас, диковатых имбецилов, которых ваще чудом допустили в метро, в этот храм высочайших космических технологий, от травм и неприятностей. Причем запреты один другого смурнее — нельзя вставлять ноги между ступеньками, просовывать руки в ленту эскалатора, тормозить головой перед выходом, я не знаю, чего еще. Она долго и с подробностями крутит пластинку о том, что нужно делать в случае обнаружения подозрительного предмета, хотя любому нормальному человек понятно, что нужно вызвать милицию. Фиг вам:
«Увага! В разі знайдення підозрілого предмету, забороняється:
1. Самостійно перевіряти підозрілий предмет!
2. Розміновувати або знешкоджувати його!
3. Транспортувати або відкривати…»
Бляяяя! Ну, если аж чешется шото сказать — позовите вы милую девушку, которая спокойно скажет в микрофон: «Якщо ви побачили підозрілий предмет — повідомте персонал станції». Все! Нафига этот длинный список того, что нельзя делать? Мы что, в пионерлагере для имбецилов? Список же можно продолжать бесконечно — тетка явно любит свою работу и готова вещать и на пенсии тоже.
А эта жуткая аудиокнига «Что делать в случае эвакуации (пошагово)»?
«… І організовано, без паніки, покинути станцію за маршрутом, вказаним персоналом станції. Під час евакуації забороняється…»
И опять — бляяяяяя — длинный список того, что ни один нормальный человек и так никогда не станет делать.
Но запись этих идиотских запретов крутят бесконечно. И миллионы нормальных, взрослых людей не видят в этом ничего ужасного, вот что страшно.
Я примерно представляю, что мне может возразить эта зычная Родина-мать. Она скажет примерно так:
«Шоб ви знали, всі ці інструкції написані кров’ю! Кожен пункт із списку імєл в своє врем’я мєсто! Так шо вони не висосані з пальця!»
На что я ей отвечу:
«А в тысяча девятьсот каком, блядь, году эти жуткие факты имели место? И если один пьяный дебил в 1974 году подложил палец под поручень, какого хрена вы сейчас, в центре Европы, когда и само киевское метро уже устарело, так громко читаете эту хрень каждые пять минут?»
Родители! Вот скажите, вас не оскорбляет, когда какая-то древняя и достаточно агрессивная тетка на все метро рассказывает вам, как обращаться со своим ребенком?
«Дітей в метро треба перевозити у легких складаних колясках. А зовсім маленьких — на руках».
Да какого хрена какая-то сталинской закваски баба позволяет себе усомниться в ваших не просто родительских, но и в умственных способностях? Типа, вам, дебилам, ребенка доверить нифига нельзя, особенно в метро?
Когда заслуженная метро-тетка говорит вам: «Ознайомтеся з правилами користування метрополітеном» — и со слышимым удовольствием изрекает долгий ряд совершенно прописных истин, которые непонятны только дебилам, — это оскорбительно. И даже не пробуйте говорить мне, что у меня повышенная чувствительность или что-то вроде того. Это не так.
Может быть, вы не уловили, но я хочу сказать вот о чем. Метро — это небольшая, но очень яркая модель нашего феодального общества.
То, что государство позволяет себе общаться с гражданами как с малыми детьми: оглашать список запретов, рассчитанных на полных имбецилов, диктовать, как обращаться с детьми, каким боком стоять на эскалаторе, с какой скоростью продвигаться по бегущей лестнице, все это объясняя заботой о нашем же благе (мол, без такой заботы мы просто не выживем в сложном мире желтых обмежувальних линий и смертельно опасных поручней), а граждане воспринимают это как должное, — это и есть та причина, по которой мы неинтересны миру. А если и интересны — то лишь как редкое амазонское племя, как объект научного изучения. Как редкая бактерия. Но ученый никогда не станет чувствовать себя с бактерией на равных, вот в чем дело.
Вы видели, как условно добрые депутаты и условно честные чиновники общаются с народом?
Правильно: как добрые родители. Они и пожурят, и наградят, и поощрят, и научат.
У нас совершенно отсутствует вот это европейско-американское чувство ответственности за качество своей жизни. Мы не готовы ею распоряжаться самостоятельно: нам нужен кто-то. Начальник, депутат, Яценюк, президент, кто-нибудь, у кого мы можем потребовать заботы о нас. Сами мы не привыкли.
Пенсионеры, если правительство задержит выплату нищенских пенсий, будут требовать ее немедленно выплатить. Им не придет в голову, что человек, который за всю жизнь не удосужился скопить сумму, с которой ему будет наплевать на любое правительство, может не требовать, а именно только просить.
Бюджетники, которым задержат зарплату на месяц, будут нервно, но покорно ждать, пока задержка превратится в полугодовую, вместо того чтобы развернуться после первой же задержки, хлопнуть дверью, освоить новую, востребованную профессию и заняться своей жизнью и зарплатой самостоятельно.
Мой папа говорит: «Надо голосовать за Бордюженко: он насыпал нам щебенку от дороги до дачного поселка». И когда я нервничаю: «Папа! Ты же не крепостной! Он и так обязан был это сделать! И он сделал это не на свои деньги, а на твои же, на бюджетные!» — папа покорно кивает: «Да, да, бюджетные…», но не понимает, какого рожна я от него хочу.
Мы все страшно зависимы. Боимся ответственности. Привыкли к феодализму — нам не нужно принимать решений. Только когда феодальная верхушка перестает о нас заботиться и проворовывается окончательно — мы устраиваем Колиивщину и Майдан.
Вы знаете, отчего в метро, когда прибывает поезд, дежурная низкооплачиваемая толстушка в жуткой синей униформе и уродливой красной шапке родом из шестидесятых годов прошлого века берет волшебную рацию, подносит ее к губам, и вот тогда начинается шоу «Україна має талант»:
«Шановні пасажири! Проходьте на всі вільні двері!»
Эта формула не меняется десятилетиями, они все ее повторяют, как заклинание. Я молчу о грамматике, пусть уж будет так, безграмотно — «проходьте на двері». Дело не в этом. Вам никогда не приходило в голову: что она несет? На какие вільні двері, если час пик? Все двери активно используются! Нет ведь ни одной заколдованный двери, через которую бы пассажиры почему-то упрямо отказывались входить в вагон! Но каждый раз талантливая фея перрона настойчиво повторяет одну и ту же фразу.
Я вам объясню. В 1960 году, когда открылось метро, была жива еще сталинская дисциплина посадки в общественный транспорт: пассажиры заходили только через заднюю дверь и, постепенно продвигаясь по салону, выходили через переднюю. Первые пассажиры метро, пришибленные богатством сияющих станций и бегущих эскалаторов, пытались то же самое проделать и в метро, отчего движение задерживалось. Тогда девушка в ослепительно элегантной, по сравнению с ватниками пассажиров и клетчатыми платками пассажирок, синей униформе и умопомрачительно модной красной шапочке-таблетке громко объявляла на весь перрон:
«Пасажири, проходьте на всі вільні двері!»
Сейчас даже ваш телефон — более сложная в техническом отношении штука, чем весь киевский метрополитен, вместе взятый. Прошло полвека! Полвека! А под землей ничего не изменилось. Ни-че-го. Пассажиры по-прежнему в ватниках, а пассажирки — в шерстяных клетчатых платках. Только этого не видно. Видно, к сожалению, только девушку в униформе и шапочке, бездумно повторяющую древнее заклятие, давно не работающее, но священное и вечное, как наши общественные отношения.
О нас по-прежнему не говорят в европейских новостях. Мы никому не интересны такие — беспомощные, безответственные, отдающие себя на заботу и растерзание депутатам и чиновникам сразу после выборов.
Я очень, очень, очень хочу, чтобы в следующий раз, если отвратительный голос тетки из метро заведет свою привычную тревожную песню:
«Стояти потрібно лицем по ходу ескалатора…»,
— вам стало противно.
Может быть, тогда у нас все понемногу начнет меняться.
Эпическое кино
Как только появляются деньги, и мы, и братья-россияне сразу начинаем снимать эпическое кино про наше славное прошлое.
Но у них денег, сцуко, больше, поэтому они такую епическую хрень снимают чаще. Зато хуже. У нас денег мало, поэтому мы выезжаем на таланте актеров (на них обычно экономят, они и так гениально сыграют, за копейки).
После киносеанса о великом епическом прошлом россияне идут бухать, а мы — плакать. Разница большая: у них Россия — всегда самая великая, непобедимая и, бля, ваще пипец какая огромная, а у нас Украина — самая несчастная, трагичная и опять несчастная.
Мне это не нравится. Вы не наплакались? Нам в мировое сообщество, бля, вступать, альо! И вступать смышленой и молодой нацией с гаджетами в руках. Под Вакарчука, по крайней мере, а не под «Ти водила мене у поля край села» с баяном, как бы вам этого ни хотелось.
Мне одному кажется, что наше нынешнее положение в мире — «Великая и малопонятная остальной планете глухомань» — мы психологически оправдываем жутко несчастливым прошлым? Типа, а шо вы, бля, хотели — такой горькой доли ни у одного народа не было! Мы одни такие, бля, разнесчастные! Мы уникальны в своем ужасном прошлом! Какие только народы над нами, сцуко, не издевались! Все! Всеееееее, бля! Уроды.
П. С. Я уважаю память жертв Голодомора, геноцида, Чернобыля и пр. Уважаю. Но я о другом.
Если вы понимаете.
О бедности
Вот скажите мне, почему у нас в любом, самом-самом засранном кафе в самом-самом глубоком зажопье, с жирными столешницами под тосканский мрамор и пластмассовыми выцветшими цветами на стенах, в засаленном меню в файликах обязательно найдется какое-нибудь сильно майонезное блюдо с названием «по-царски», «по-императорски» или, на худой конец, «по-боярски»?
От бедности. Мы мечтаем о богатстве. Если много жира и дешевой хрени, которую мы вслед за производителями почему-то называем майонезом — это «по-царски». Как правило, самые бедные и заказывают «по-царски». Если «по-императорски» — это ваще взрыв невиданной роскоши для нищих: значит, там еще и мылообразное говно, которое мы называем сыром. «Мясо по-императорски» — я уверен, вы такое видели. А может, не дай бог, и пробовали.
Почему в любой самой вонючей маршрутке, знаете, как из цыганского фильма Кустурицы — с иконами, мягкими игрушками перед водителем, ковром и бахромой на занавесках — к Новому году обязательно появится плакат, и неважно, это год Лошади, Козы или Бульдозера, все равно в картинках пожеланий будут огромные пачки долларов, а пожелание обязательно будет включать резкое приобретение богатства? Не ума, не образования, не опыта, а именно богатства: «Пусть Змеиный Новый год вам богатство принесет…» Никому ни в Европе, ни в Америке, даже самым небогатым аборигенам, не придет в голову желать вам в новом году богатства — его, по идее, нужно заработать, и никак не за год.
Но мы бедные. Повезло же Иванушке-дурачку: ни хрена ни делал и — хуяк! — богатство. У нас все девочки с младших классов школы знают: главное — найти нужного мужа, и у тебя — хуяк! — богатство. Зарабатывать, откладывать, рисковать, учиться — это классно, да, но лучше именно так: хуяк! — и богатство. А без богатства жизнь — не жизнь.
Вот в сериалах это очень хорошо, жизненно показано: приехала в столицу, чуть-чуть помыкалась, а потом встретила Его и — хуяк! — богатство. Гениталии есть? Есть. Значит, может быть и богатство. У нас все хотят, чтобы как в сериале. Нервные девки-кассирши, гордые суки-налоговички — все хотят как в сериале: ща появится Он, оценит ее неземные достоинства — и хуяк! — богатство. Годами ждут. Годами! Сами себе богатство они создать не пытаются — зачем? Надо только выучиться ждать, надо быть спокойной и упрямой — и он обязательно появится, козел, сорок уже стукнуло, а я все кассирша. Пипец.
Замечали? У нас вечно в ходу словечко «роскошный» — везде, где только можно, даже там, где его быть не может по определению: «Это роскоооошные щенки, роскоооооошные, поверьте…» «Вид из окна просто роскоооошный!»… «Она так старается, оценки роскооошные!» Как, бля, могут быть роскошными, щенки или оценки? Вам не приходит в голову, что вид не может быть, блядь, роскошным? Это вид из окна, он роскошным даже в переносном смысле быть не может, але! Ниче, мы привыкли. Мы так и пишем: текст роскошный, роскоооошно написано, бля.
Когда бабулька радостно забирает пакет гречки, пачку химмаргарина и целлофановый пакетик «Василий Долбодятский — за богатство народа!» и бежит голосовать за этого Василия, как миленькая, думаете, это оттого, что она злостная ватница, продающая будущее своих внуков за пачку гречки? Да ладно, не надо бабульку демонизировать. Это не она голосует, это все проклятая бедность шепчет: давай, давай, давай, успей! Успех от слова «успеть»! Все предпочитают краткосрочные вложения: прибыль здесь и сейчас, а там хоть трава не расти. Знаменитый гребаный славянский фатализм: климат такой, до весны неизвестно — доживешь или нет. Здесь и сейчас! Бедность требует. Не дает продохнуть.
Обсчитали в кафе? Нахамили в гостинице? Больше сюда ни ногой? Ну и что? Вы один раз заплатили — здесь и сейчас! — и прекрасно. Валите, другие придут. Краткосрочные вложения. Короткие бабки. Длинных можно не дождаться: отожмут, отберут, не вернут. Бедность, бедность, бедность, бедность.
Когда злобный старикан едет в Славянск за украинской пенсией от хунты, а потом возвращается в родную ДНР и с утра выстаивает очередь за гуманитаркой от чеченцев, с драками, скандалами, доносами, думаете, он беспринципный вонючий ватник? Это не он. Это бедность орет: хапай, дают, положено! И хапает. А пообещают бабки, если он вас расстреляет, — поверьте. Легко. То вы, а то бабки. На Новый год желают в первую очередь, чтобы ваши желания охренели от ваших возможностей, море удачи и дачу у моря; чтобы на вас напали бабки, и вы не знали, как от них отбиться. А любви — то такое. Какая любовь в нищете?
Когда Оксана Марченко, тетка в возрасте, который принято называть элегантным, и при деньгах, за которые можно нанять не только какую-нибудь Анжелу, ту, что всех наших «звезд» мыслит одинаково — шо Тину Кароль, шо Могилевскую, шо Билык — все близнецы стиля «мясо по-императорски», а нормального стилиста, назло медведчуковским миллионам напяливает платье Чиччолины — чтобы и ноги было видно, и сиськи, и челку, как с окружной, и кудри, как у трансвестита, и ботфорты, вроде только отошла от шеста в стриптиз-баре, — знайте: это бедность кричит — я прорвалась! у меня вышло! смотрите! смотрите! Я теперь богата! Всего через край! Всего хватает! Я смогла! Смогла! Сиськи по-царски, кудри по-императорски, роскооооошно, завидуйте, нищета! Люблю вас! Помню вас! Я была такой же! Но у меня вышло, смотрите!
Как у Прони Прокоповны в спальне: вот, вот, вот!
Бедным быть стыдно. Небогатым быть стыдно. Неуспешным быть стыдно. Что там наивная Оксана! У нас даже президент с министром обороны встречаются в классическом антураже бедности — розовые с золотой каемочкой шторочки со складками, где-то за дверью притаилась охренезная малахитовая горка: так бедность представляет себе богатство. И позолота, позолота, позолота, куда без нее? У нас такой госстиль: «Как бедность представляет себе богатство».
За городом поселки миллионеров: три этажа, четыре этажа, башня, еще башня — и участок всего пять соток; сразу за замком — китайский забор из Эпицентра, а за забором — такой же замок, там сосед-миллионер: три этажа, четыре этажа, пять этажей! И башня, башня, еще башня! И флюгер из Эпицентра. Бедность требует: выше, выше и больше, больше Эпицентра! Если за те же бабки купить сто соток земли и поставить маленький уютный домик в саду — это не то: не будет видно богатства. Бедным быть стыдно. Стыдно быть неуспешным.
Сосед Рома, который вечно стреляет у меня сто баксов на недельку, купил в кредит черный джип, огромный, как коровник. Денег на бензин нет, денег выплачивать кредит нет, но Рома раз в полгода заправляет полный бак и едет домой — показать: он не бедный. Его жена Кристина всегда в розовом велюровом спортивном костюме — дома, в супермаркете, в налоговой, на базаре, в джипе. Дочке двенадцать лет, на вид — как победительница конкурса «Мечта педофила — 2014» имени Поплавского: так бедность представляет себе успех.
Бедные хотят быть богатыми. Богатые хотят быть счастливыми. Все через жопу. Когда мы, бля, все вырвемся из бедности?
Всем, кто добавит себе на стену эту картинку: проверено — обеспечено огромное богатство. Почти сразу же. Как у нас принято писать, это реально работает, бля.
Суровая юпитерианская жизнь
Зима — и сразу пронзительно понятно, чт? так резко отличает наших бабушек-пенсионерок от их ровесниц-иностранок или девиц помоложе (не считая одышки и варикоза).
Вовсе не эти уебищные стриженые синтетические картузики «под норочку» или, знаете, элегантные пуховики с базара а-ля «шинный человечек Мишлен» с талией.
Главное — выражение лица. Вот это космическое напряжение, вселенская концентрация: ты не просто в неблагоприятной, а в крайне агрессивной среде, как на Юпитере. Все вокруг специально создавалось, чтобы тебя лично уничтожить. Жизнь — борьба за выживание. Джунгли. Саванна. В мире животных. Голодные игры. Судьба человека.
Выжить любой ценой — вот какие лица. А огромные сумки — это только детали.
Прорубленная суровой юпитерианской жизнью складка между бровями разглаживается только дома, особенно если внуки пришли. А чуть за порог — вся подобралась, сосредоточилась и в бой, покой нам только снится.
С надеждой всматриваюсь в лица своих ровесниц — какими они будут пенсионерками? А вдруг повезет, и спустя годы вокруг появится море развеселых, инфантильных старушек в джинсиках?
У мужиков, кстати, выражение лиц не такое зверски-тревожное. То ли оттого, что по вечерам алкоголь помогает расслабиться, то ли потому, что все сложные вопросы решает жена — вот как раз в этом уебищном картузе «под норочку».
Береты «под норочку»
Знаете, самое видимое отличие парижских старух от наших, на самом деле, и повергает меня во вселенское уныние: наши пенсионерки сразу после собирания всех справок для собеса начинают переваливаться под варикоз, как утки, и надевают на лицо это знаменитое злобное выражение, которое я не встречал нигде более, ни в Европе, ни в Азии: «Ненавижу всех вас, кто моложе и позже умрет». Я уж молчу о знаменитых стриженых беретах «под норочку» и прическах «пэтэушница-практикантка подстригла лесенкой под мальчика».
Парижские старухи, прямые, как могильные доски, до смертного дня ходят на каблуке рюмочкой, завивают лиловые букли и прячут под ними слуховой аппарат.
Конечно, сейчас начнется русалочий вой: «Моя мама прошла всю войну, государство ее обобрало, как вам не стыдно, если бы они столько работали, сколько наши…»
Не стыдно. Эти работали не меньше. Они и живут лучше, потому что работали больше — может быть, не так лошадеобразно. Мне их жалко не меньше вашего. Главное не это.
Главное — чтобы вы, дочери, не переваливались по-утиному через варикоз и не стриглись у пэтэушниц.
120 касс супермаркета
Киев. В супермаркете работают все сто двадцать касс, и к каждой — километровая очередь (кризис).
Вдруг звонкая девочка-кассирша кричит:
— Граждане! Если у вас товары без алкоголя — проходите, пожалуйста, без очереди на эту кассу!
Никто не двигается.
Кризис-шоппинг
Вот есть знакомая пара — Вадик и Алина. Он плотный, лысеющий айтишник, иногда с бородой, чемпион офиса по боулингу, а она — условная бухгалтер-аудитор, тоненькая такая, очень энергичная — пилатес, декупаж, Норбеков. Идут по Ашану, толкают корзинку, держатся за руки. Залюбовался издали, звоню Вадику:
— Ты знаешь, вы просто пара из кино: все время вместе. Бен Стиллер и Дрю Бэрримор. Видел вас вчера в супермаркете — ты ее так нежно за руку держишь, респектище. Я потом целый вечер вспоминал, все думал — вот же везет кому-то: нашлись, встретились, не разбежались… Аж жаба прискакала, ей-богу.
Вадик тихо торопеет:
— Андрюха! Ты нормальный ваще? Ты на землю спустись, сценарист хренов! Какой там Бэрримор? Я ее за руку держу, чтобы она всю зарплату за месяц тут же не спустила! Это же шоппинг! Они же все на этом помешаны!
— …???!!!???!!!
— Виски седня?
Инструкция по включению батарей
Краткая инструкция для еще не отопленных киевлян по ускорению подачи тепла в квартиру.
Понадобится:
1. Двое киевлян.
2. Стационарный телефон.
Шаг 1.
Киевлянин 1 звонит в местный ЖЭК, ответственный за подачу тепла. Далее примерный разговор:
Секретарша: Алло!
Киевлянин 1: Здравствуйте, девушка! Жильцы дома ХХ по улице ХХХ беспокоят. Вы вообще собираетесь топить или как? А то мы тут решили звонить непосредственно в штаб Кличко и говорить, что проголосуем за Березу, если сегодня отопление не включат.
Секретарша: А шо вы меня пугаете? Мне ваш Кличко до лампочки! Звоните, куда хотите! Проводятся работы! Продувка идет! Сегодня тока тринадцатое! Если вам шото не нравится — эмигрируйте в Америку, ты гля!
Киевлянин 1: Понятно.
Кладет трубку.
10 минут паузы.
Шаг 2.
Киевлянин 2 звонит в местный ЖЭК. Далее примерный разговор.
Секретарша: Алло!
Киевлянин 2: Доброго дня! Вас турбують зі штабу Віталія Володимировича Кличка. Нам потрібна інформація по будинку ХХ, вулиця ХХХ. Скажіть, там уже увімкнули опалення?
Секретарша: Та не, но идет продувка, я могу вас перевести до начальника…
Киевлянин 2: Не треба, дякую. (В сторону) Катя, підтвердилося. Дзвони Стельмаху, хай запускають.
Кладет трубку.
К вечеру батареи начинают журчать. В других городах необходимо подставить соответствующие фамилии и имена (кроме «Катя» и «Стельмах»).
Не благодарите.
Перспективы
После 2014-го, когда оказалось, что у России нет сил для решающего рывка, а наша родная, украинская вата, до сих пор верящая в то, что «в России жизнь лучше», оказалась слишком инертной для того, чтобы массово выйти на улицы и кровью поддержать создание Днепропетровских, Одесских и Харьковских народных республик, установилось, как принято писать, «шаткое равновесие».
Россия не в состоянии нас завоевать — мы пока не можем силой освободить свои земли. «Снова замерло все до рассвета».
Ситуация, может быть, и патовая, но все-таки у нас есть преимущество.
Время. Время работает на нас.
Экономика Украины, израненная не столько даже войной, сколько наследием четверти века воровства, и главное, пораженная тем, что невозможно исправить в одночасье, — складом ума большинства населения, выросшего и возмужавшего при «кучмономике» и не знающего иных законов существования и мироустройства, кроме бизнеса и государственной машины как системы взяток и откатов — с одной стороны — и социального попрошайничества, пенсионерской инфантильности и ожидания возможности урвать как можно больший кусок субсидий и низких цен — с другой.
Однако, сравнивая Россию и нас, легко заметить одну вещь: теперь мы движемся в противоположных направлениях.
Небыстро, но мы понемногу избавляемся от ужасного груза — мышления советских и постсоветских единиц. Наша экономика показывает слабый, но все-таки рост. Реформы идут. Конечно, не так стремительно, как хотелось и виделось нам на Майдане. Но не надо недооценивать колоссальную силу сопротивления реформам — от озлобленных старух, одетых «бедно, но чистенько», до яростных ультранацистов, верящих в превосходство одних над другими по данным произношения. Все они, в силу ума и воспитания, хотели бы заменить вороватого Януковича на нашего, украинского Путина — сильного, уверенного в себе, одной рукой нещадно карающего внутренних врагов, от Ахметова до Оксаны Марченко, а другой — щедро отсыпающего благодать правоверным: старушкам бесплатный корвалол и операции от катаракты, а ультранацистам — запрет на русский язык и повешенье кассирш, считающих мелочь по-русски.
То, что время работает на нас, и нам, в отличие от России, выгодно пока сохранять существующее положение вещей — имея в виду возврат оккупированных территорий в будущем, когда разрыв между нашими возможностями и возможностями стагнирующей сейчас России станет очевиден, — все заметнее хотя бы потому, что не проходит дня, чтобы в длинном ряду разных и, казалось бы, никак не связанных между собою людей, от Пинчука до Надежды Бабкиной, не выступал бы кто-то с призывом примириться с потерей наших территорий и начать жизнь с новой точки отсчета — Украина в новых, усеченных границах.
Сторонников этой блестящей идеи в Украине, заботами Кремля, хватает, и это не только Мочанов или Надя Савченко. Тысячи мнений: «зачем нам эта гангрена?», «они только тянут назад», «их все равно не исправить» — высказываются ежедневно. Чем ощутимее наши успехи, тем сильнее эти голоса, и их нам предстоит услышать еще немало, чем дальше, тем истеричнее. Задействованы будут не только интернет-сети, американские и европейские газеты, но и, скорее всего, трибуна ООН и речи президентов не последних держав мира.
Но это означает только одно: мы на правильном пути.
И это также означает, что нам стоит быть умнее и осмотрительнее в будущем.
Когда Крым и недостающая ныне часть Донбасса вернутся в Украину окончательно, украинскому руководству следует крайне осторожно подходить к региональной политике, используя и кнут, и пряник. Все причастные к убийствам и мучениям украинских военнослужащих и гражданских лиц должны понести соответствующее наказание. Но, с другой стороны, невозможно допустить разгула фарионщины и ницойщины, учитывая специфику областей, стремительно заселенных в свое время пришлым населением из России. Действовать здесь будет нужно не с нажимом, но в первую очередь — с умом, системой ре-пропаганды, уступок и запретов, рассчитывая эффект от своих действий на двадцать, пятьдесят, сто лет вперед.
Биография Андрея Алехина, как он себя величает, «ценимого, понимаемого народом блогера», — лоскутное одеяло слабосоединяемых фактов.
Тут и служба в Советской армии — и учеба в консерватории, работа на заводах Донбасса — и государственная медаль за вклад в изучение украинского языка, наглядные видеоролики о строительстве и ремонте — и роли настоящих французов в гламурных сериалах. Он учительствовал в провинциальной школе — и каждый день появлялся в шоу на центральном телеканале, получал «Золотое перо» как журналист — и работал главбухом швейной фабрики. Но главное — все-таки то, что случилось во времена Евромайдана.
Как и многие из тех, кто непритязательно вел свою страничку в социальных сетях, периодически выкладывая фотки котиков и смешные истории из жизни, Алехин вдруг обнаружил незаурядный талант хорошо вооруженного словом полемиста, разделывая под корень идеологических противников и постепенно обрастая тысячами читателей, оценивших его узнаваемый слог, отсутствие авторитетов и смачный юмор. Правда, и здесь он остался верен себе: веселые истории из жизни метро, которые заставляют читателей хохотать до слез, — и пламенные посты об Украине, от которых ватная публика исходит корчами и дымом, романтические истории из жизни парижанок (а в Париже блогер проводит полжизни, живя практически на две столицы) — и аналитические статьи, которые с удовольствием перепечатывают политические журналы и сайты, а еще многочисленные художественные рассказы, после которых читатели пишут: «Подскажите, это смешной рассказ или печальный, а то я хохотала, как сумасшедшая, а теперь почему-то расплакалась и не могу остановиться». Его точка зрения никогда не принимается на ура всеми сразу, скорее, вызывает массу споров: комментариев больше, чем лайков. Но его тексты точно не оставят вас равнодушными. Как он говорит: «Чтобы число твоих читателей росло — перестань об этом заботиться, пиши для себя — и увидишь, что будет».
Путин и имперяне
Иногда я думаю: вот не стало Путина…
Неважно: убили, прибили, отравили, сместили, сам гордо ушел, несчастный случай. Кто дальше?
Дальше, по логике, президентом России должен стать самый хваткий, самый агрессивный, самый-самый, перед которым даже все эти абрамовичи-дерипаски пикнуть не посмеют, а Медведев — тот ваще в кому впадет от ужаса и не выпадет обратно уже никогда.
Ну и кто это?
Правильно. Ответ только один. Представляете? Объявляют: президент Российской Федерации Рамзан Ахматович Кадыров.
В Грозном — салют. На Красной площади — веселая стрельба, зажигательная лезгинка. Москва притихла и застыла в ужасе. Москвичи срочно ставят двери посолиднее и замки посерьезнее, вечерами на улицу стараются не выходить.
Один Басков такой хорохорится: «А что? Ничего страшного? Он мой хороший друг, он вменяемый, вот и Тимати может подтвердить… Скажи, Тимати!»
Тимати быстро кивает. И потом еще. И еще, на всякий случай. И думает о том, что Депардье так и не приехал, побоялся, ссыкло. И все замирают перед телевизорами за крепкой дверью.
Все помешались на исторических сравнениях.
Одни говорят: Россия сегодня — это Германия 30-х годов, а Крым — аннексированные Судеты! Та же атмосфера ненависти к окружающему миру, та же тяжелая форма национального самолюбования и маниакального превосходства, свой фюрер, поднявший страну с колен, кругом лозунги и истерика, интеллигенция бежит к черту, вместо евреев — украинцы, вместо Гитлерюгенда — Наши на Селигере, вместо ослепительной Марики Рекк — дура Тина Канделаки. Нацизм в чистом виде.
Другие говорят: нееееееееет, Россия сегодня — это Италия времен Муссолини, а Крым — захваченная Абиссиния! Все увлечены идеей империи, носятся с мыслью объединения имперской нации в один легион, радуются санкциям как проверке народа на вшивость и пристально смотрят: кто там, может быть, загрустит от отсутствия привычного комфорта? У всех есть свой дуче, за которым так радостно шагать вперед целой империей. Это не нацизм, это классический фашизм.
Третьи решительно заявляют: глупости! Россия сегодня — это сталинский СССР! Та же атмосфера страха и ожидания, что за тобой придут, то же выискивание и общественное шельмование врагов народа — либеральной пятой колонны, те же посадки в лагеря тех, кто хоть немного отклонился от линии партии, народ усиленно готовят к победной войне малой кровью. А уж сияющее Х…йло — без усов, но с ботоксными блестящими щечками — так и точно генералиссимус, вдохновитель всех наших побед, отец народа и наместник Бога на земле.
Все ударились в исторические параллели и сравнения. Одни мы вздыхаем и ничего не сравниваем — мы рядом с этим говном живем уже восемьсот лет. Вырастили эрзю на свою голову.
Знаете, все предвидят скорую ядерную войну — в связи с позорной отменой визита путена в Европу и рекомендациями Кремля всем российским чиновникам срочно вернуть своих родственников из-за границы домой.
Ядерная война — это, конечно, очень малоприятно.
Но до войны может и не дойти. Я примерно могу представить чувства всех этих холеных теток с их яхтами, маленькими собачками и престижными кокаиновыми детьми. Прикиньте: бросить Монако/Форт-Лодердейл/Женеву/Нью-Йорк, квартиры и виллы, недвижимость и движимость, молодых местных любовников и возможность общаться с Перис Хилтон/Дженнифер Лопес, сменив на холодную октябрьскую Москву.
С кем там общаться? С уборщицей Катериной Аркадьевной? С Наташей Королевой? Хули она до сих пор Наташа? Под пятьдесят уже ващето женщине!
Они точно тихо, по скайпу, сегодня спрашивают мужа:
— А вам там не проще всем как-то договориться и прихлопнуть этого… лидера, блин? Задолбал, честное слово. И так все кривятся. Яхту хрен пришвартуешь: придираются, мол, что-то не так, ватерлиния кривая. И за спиной в спа-салоне шушукаются. Уроды! Шоб он сдох, дебил!
А мужья им:
— Тссссссс! Тихо! Ты что не понимаешь, что сети тово… прослушиваются?
— Насрать!
— Тшшшшшшшш! Я взял на пятницу билеты тебе и подружкам на стриптиз Тарзана!
— Блядь! Ты бы еще на стриптиз Кобзона билеты взял! В первый ряд! Последним снимаем парик, бля! Задолбал ваш этот! Решайте что-то там! Але!
Все клетки человека постоянно обновляются — отмершие заменяются вновь рожденными. В среднем процесс полной замены клеток человеческого тела, как уверяли меня ученые, занимает семь лет.
Через семь лет в вашем теле уже не будет ни одной (!) клетки из тех, из которых вы состоите сейчас — они все заменятся новыми. Отсюда вытекает по меньшей мере пара хороших новостей, одна интимная, а вторая — гражданского звучания:
1. Если вы расстались со своей бывшей любовью больше семи лет назад — кто-то сейчас обнимает совершенно не ее: это уже абсолютно другое тело. Ничего общего. Ни одной клеточки.
2. Если какая-нибудь Алиса Фрейндлих теперь большая поклонница Путена — не спешите смотреть «Служебный роман» с отвращением: она теперь совершенно другое тело.
Ничего общего.
Ни одной клеточки.
Вы будете смеяться, но я никогда не был в России. Поездка в Ленинград с группой из училища в 1986 году не в счет. Во-первых, мы были только на экскурсиях, под строгим надзором, прямым маршрутом «поезд-гостиница-Эрмитаж». А во-вторых, Ленинград тогда нельзя было назвать типичной Россией. Так что для меня Россия всегда была чем-то вроде сочетания литературы, видео и аудио. Ну и плюс вкусовые ощущения. Довлатов, «Служебный роман», Андрей Петров и шоколад «Вдохновение». Все свое, родное, тогда еще советское.
Образ начал ломаться прямо с начала девяностых.
Сначала появился русский шансон. И казалось странным, как может страна, в активе у которой Чехов, Чайковский и Майя Кристалинская, крутить такую дрянь не на бытовом, магнитофонном уровне, не частным образом — на кухнях, не при детях, а вот так — открыто и даже радостно, не таясь и не стесняясь. Я, интеллигентный мальчик со скрипочкой, думал: «Должна же быть какая-то цензура! Это ведь самая настоящая уголовщина — она же не может считаться чем-то нормальным и обыденным!»
Но цензуру на тот момент отменили — мол, народ созрел! — и на всю страну пелись «Журавли летят над нашей зоной» и «За глаза твои карие, за ресницы шикарные».
С радио это переползло на телевидение. И какая-нибудь охреневшая от таких реалий Ангелина Вовк, помнившая еще торжественно-коммунистические концерты в Колонном зале, по-прежнему улыбчиво и приветливо, но уже немного растерянно, объявляла со сцены: «Поет Анатолий Полотно!» О зоне и чуть ли не матом.
Я охреневал не меньше Ангелины.
Замечу, что у нас здесь, конечно, был тоже не академконцерт в музыкальной школе, но представить себе украинский блатной шансон мне до сих пор довольно трудно. Павло Зибров, который тогда еще не подкрашивал усы, попробовал было спеть блатную украиномовную песню про то, как він любить бувати у казино, но это было так по-идиотски, что чувствовалось: в казино он как раз и не бывает. Не по карману. Какаянибудь поплавщина — просто жлобкувате гівно, не зона. Но сейчас не об этом. Сейчас о России.
Потом я стал бывать за границей и вот там наконец встретился с Россией вживую.
Русские.
Вечно недовольные, всегда страшно агрессивные, одетые так, что в толпе их легко отличить за километр со спины, разговаривающие нарочито громко и безапелляционно даже в храмах и музеях. У мужчин на лице «Ща въебу в торец!», у женщин — «Я для тебя слишком дорого стою!», даже у детей — «Мой папа ща тебе въебет в торец!» или «Моя мама слишком дорого стоит!» Я переходил на английский или французский и старался с ними не пересекаться (и по сей день стараюсь — произношение позволяет).
Потом вообще пошел госпостмодерн. Тут я не просто растерялся, а встревожился. Появилось вот это: «будем мочить в сортирах» и «укр?инцы тырят газ».
Я искренне не понимал, как глава государства в официальном выступлении, не дома на диване, среди своих, может совершенно серьезно, степенно, с лицом снулой рыбы употреблять такую лексику — «мочить» и «тырят». Я никак не мог представить себе, скажем, Брежнева или даже Хрущева, в интервью для центральной прессы употребляющего лексику зэка-рецидивиста.
А потом понеслось.
Марши нацистов в Москве, со свастикой, с хоругвями, убийства журналистов, которые население встречало дружным улюлюканьем, нескончаемые «Бумеры», «Бригады» и «Улицы разбитых фонарей» по телевизору…
Народ, один раз посмотревший «Иронию судьбы» и «Мюнхгаузена», не зафиксировался на достигнутом уровне. Оказалось, что «мюнхгаузенов» нужно было периодически подбрасывать, как дрова в печь: без присмотра народ дичает, как брошенный ротвейлер, и становится опасным, если вы идете по безлюдному пустырю.
Дачники прекрасно знают, сколько труда нужно вложить, чтобы превратить стандартные шесть соток в рай из малины и роз. Но этого мало: если вы оставите в покое свой идеальный участок хотя бы на один сезон, через год вы его не узнаете: от малин и роз не останется и следа — все заполонят двухметровые сорняки.
А если эти сорняки еще и удобрять? Поливать? Культивировать?
А если малину и розы жечь и выкапывать?
Вы можете себе представить скорость деградации?
Именно это мы теперь и имеем, триумф-апофегей: майданутые, укропы, сжечь всех хохлов напалмом…
И ведь таких — процентов девяносто пять. Остальные пять — именно то сияющее исключение, которое безжалостно подчеркивает общее правило. И вообще, они больше похожи на украинцев, даже в лексике. Я им поражаюсь: как они выстояли, как живут среди остальных?
Непонятно.
Знаете, прогноз невеселый. Я не верю, что россияне постепенно одумаются и изменятся. Нет. Есть хорошая африканская поговорка: не подноси крокодилу зеркало.
Поссориться со всеми соседями по периметру (а к тем, с кем не поссорились, относиться не с ненавистью, а с презрением — уж не знаю, что лучше), гордиться тем, что весь мир их боится (значит, уважает, как они простодушно считают; хотя уважение — это совсем другое, противоположное), и главное — не понимать, что две трети их территории (а мысль о величии страны поражает мозг россиянина именно при взгляде на карту) — практически безлюдный кусок льда!
Русские не изменятся просто так.
Даже немцам, не отягощенным фирменным византийским двуличием, азиатским происхождением и генетическим алкоголизмом, понадобились коверные бомбардировки городов, чтобы ужаснуться — во что же мы превратились?
Думаете, немцы постепенно пришли бы к нынешнему гуманизму?
Вот уж нет. Без тех коверных бомбардировок и миллионных потерь они бы так столетиями радостно и топали бы за своими фюрерами, гордились бы тысячелетним Рейхом, периодически добавляли бы новые аннексии территорий, пунктуально сжигая евреев, геев, цыган и прочих, пока бы те совсем не закончились.
Только когда Берлин лежал в руинах, а иностранные солдаты раздавали похлебку на улицах, только когда немцам наконец сунули прямо в их арийские морды останки тысяч еврейских тел, наспех присыпанных землей, — только тогда немцы наконец поняли, кем стали. И шарахнулись от зеркала.
Я не представляю, что́ должно произойти, чтобы от зеркала в ужасе шарахнулись россияне.
Ничего хорошего.
Наши реалии
Все-таки разница между нашим всплеском патриотизма и российским — огромна. Это разница между Европой и Азией: мы гордимся собой, а они — хозяевами.
Нам никому и в голову не придет расхваливать руководство; мы его чаще нещадно ругаем. Мы искренне верим, что в ночь после объявления результатов выборов наш и без того неидеальный кандидат превращается в продажное ленивое чудовище, за которым нужно пристально следить, чтобы не украл больше, чем мы позволим, и контролировать изо всех сил каждый его шаг, поливая тоннами критики.
Россиянам это дико: хозяин дан, чтобы вести вперед, наказывать и поощрять, его нужно возносить до небес и искренне верить в его силу и мудрость, иначе какой же это хозяин? Настоящие хозяева — Ленин, Сталин, Брежнев, Путин… Хрущев, Горбачев и Ельцин — слабаки и неудачники. Россияне справедливо верят, что огромной стране с агрессивным и невежественным в своей массе народом нужен не слюнтяй в очках с экономическим образованием, а сами понимаете кто и желательно военный.
Они искренне не понимают, чего нам неймется: Кучма нас не устраивал, Ющенко мы нивелировали до положения земляного червяка, Януковича вообще с позором выгнали… С точки зрения россиян, мы — ненормальные.
Жуткий комплекс неполноценности наших соседей, вынужденных все передовое (да и не только) покупать у ненавистных гейропейцев и пиндосов, не позволяет им дать нам спокойно присоединиться к гейропейской компании: «Если уж нас, великороссов, лучший и самый гордый народ земли, туда не берут, то вы, вонючие салоеды в шароварах, туда и подавно не попадете! Это что же будет означать? Что вы лучше нас??? Но ведь всем известно, что мы — великий народ, у нас ракеты и Путин, а у вас — вышиванки, сало и ебабельные дешевые телки, больше ничего!»
Вот почему у нас на футболках — трезубцы, узоры и подсолнухи. А у них — Путин, Путин, Путин.
В свое время Уго Чавес задолбал всю Венесуэлу своей еженедельной телепередачей «Алло, Президент!», в которой просто садился в телевизор и трындел о текущих делах.
А поскольку покойный был не просто jobнутым, но еще и необыкновенной балаболкой, то иногда его монологи тянулись часами: чуть не сутки напролет он мог втирать что-то там о себе любимом, происках Амерыки, боливарианской революции и прочих прелестях социализма.
Я к чему тут к ночи поминаю это недоразумение?
К тому, что нашему не сильно трындливому президенту хорошо бы преодолеть свою высокомерную стыдливость, перестать общаться только с Ложкиным, выступая лишь для мрачных оправданий после очередного офшора в «Нью-ЙоркТаймс», а завести и себе еженедельную программу, например, «Алло, Шоколад!», где рассказывать нам что-то о текущих делах, не дожидаясь панамских поводов поговорить.
И можно, кстати, постоянно с ней кочевать с канала на канал, как Шустер. Шоб все каждую пятницу ее лихорадочно искали, как наши чокнутые пенсионеры.
Донесите кто-то это до президента, я дело говорю, я же умный — все знают.
Каждый день читаю в ленте: будь проклят Шоколадный король, не за это мы стояли на Майдане, нужен настоящий патриот, лидер, который завершит, победит, разобьет…
Вот знаете, есть особый тип народных сказок, аргонавты нашего разлива, где главный красавчик — такой Бред-ПиттФэт-Фрумос — отправляется на бой с какой-нибудь вселенской Бабой Подляной или там Лихим Зашкваром и по пути собирает команду мечты — разных странных безработных увальней, каждого со своим уникальным талантом и уебищным именем.
Таланты у всех разные: Дурносвист умеет так свистеть, шо аж деревья вывертает, Дивошмаркл плюется вдаль на олимпийские дистанции, Громопук испускает мегакаталитические газы, Злобоскок подпрыгивает вверх до стратосферы. В общем, Марвел, комиксы, супергерои в шароварах.
Так вот, когда главный Супермен сражается со своим Лауром-Балауром, а тот дает ему всякие зашкварные задания или чинит разные препятствия, сам главный Фэт-Фрумос, если честно, мало двигается в пространстве. Его задача — извлечь из ретельно собранной колоды нужный козырь: если надо нехило газонуть — выходит Громопук, если затрахать до семи оргазмов царевну Страхопудь — идет Мегатык, если срочно необходимо найти пропавшую черную кошечку Бабы Клоанцы — вызывается Теплоглаз, ну и так далее.
И что тут важно — все пазлы всегда сходятся: никогда Дальнеструй не пойдет усыплять, допустим, принцессу Дурноржаку, Славнохрап — петь для пьяного Царь-Овоща, а Говноденс — ссать на меткость в волшебный Писсуар-Самосмыв. У каждого своя конкретная задача, каждому городу — нрав и права, все должно сойтись нужной стороной, как разъем USB, иначе сказки не получится.
Я к чему тут излагаю этот фестиваль народного творчества?
К тому, что президент — он ващета нифига не Бэтмен. Его функция — собрать весь этот меджик-дримтим и заставить работать, каждого по специальности.
Конечно, в мечтах — классно, когда у тебя президент самолично все проблемы разруливает, всех сволочей-оппозиционеров своими решениями сразу по тюрьмам рассаживает или из окна выпихивает, всех запроданцев лично справедливо карает, а патриотов, наоборот, хвалит и часы именные вручает, на продажную Европу не оглядывается, с трусом Обамой через губу разговаривает, свою нацию считает самой лучшей и ваще особенной, в бой за собой ведет, всему миру условия диктует, ядерной бомбой размахивает, каратэ занимается, с птицами летает, с тиграми охотится, амфоры из моря достает и чужие товары напалмом сжигает.
Только вот слава богу, что у нас президент не такой. Вы вдумайтесь, граждане патриоты.
Баран, отбившийся от стада в горах и шесть сезонов пропадавший там без стрижки. Когда его нашли, он уже с трудом ходил, тяжело дышал, практически ничего не видел и весил меньше, чем шерсть, которую с него состригли (27 килограммов шерсти, на минуточку).
Я о наших олигархах. Ну ладно, ты миллионер, ну ладно, богач, но эти? Сколько миллиардов нужно, чтобы ты успокоился? Никому не кажется, что это даже не спорт? Это же болезнь: еще один завод, еще одно Облэнерго, еще одна авиакомпания, еще оператор, еще спутник, еще партия, еще, еще, еще — мамочки, они же ненормальные! Они же психи и маньяки, если вдуматься! Джек-Потрошитель и Чикатило по сравнению с ними — образцы психического здоровья и сдержанности!
А нам предлагают если и не служить им до самой могилы, то хотя бы брать с них пример. Посмотрите еще раз на фотку.
Это же пипец, граждане. Это же пипец!
1. Конечно, заставлять ФОПов поголовно изображать успешных бизнесменов и платить налог на прибыль — это азаровщина чистой воды. Вспомните, как трудно было сдать мерзким девкам-налоговичкам бумажку с убытками или пустой идиотский Авансовый отчет по налогу на прибыль (это вообще адское изобретение).
В бизнесе бывают и хорошие дни, и плохие. Если бы все, кто ринулся в бизнесмены, сразу поголовно становились трампами — мы бы все с детства записывались в юные ФОПы и богатели бы до одурения. На самом деле, из стартанувших выживает какой-то неогромный процент.
Хотя даже в России это называлось «Декларация о прибылях и УБЫТКАХ», а у нас — только о прибыли: какой же ты бизнесмен, если убыточный?
2. Но есть и другая сторона медали. ФОП — это, грубо говоря, не тот, кто платит налог. ФОП, скорее, платит что-то вроде лицензии за тихое соглашение: я изображаю мелкого лавочника Буонасье, а вы не лезете в мои оборудки. Мы прекрасно знаем, как это — быть ФОПом. Это когда: а) ты приходишь в огромный сияющий ресторан, а тебе после десерта «Чизкейк Нью-Йорк» несут несколько чеков — и каждый от ФОПов Загоруйко, Бевза и Казючиц: чтобы не превысить образ мелкого лавочника; б) ты изображаешь мини-шварца или мисс Пигги в немаленьком спортзале с сотней тренажеров — от для пальцев рук до ушек жопы — а тебе: терминал не работает. Это ФОП Коровяканский опять делает вид, что он Буонасье — чтобы не платить налогов; в) ты заказываешь холодильник в огромном интернет-магазине, где есть все на свете, от вибратора «Дружок» до космического корабля. Обороты — миллиардные, а тебе к холодильнику дают бумажки с печатью. Это ФОП Загайдычный уходит от налогов.
Мы все знаем, как это бывает: мы страна ФОПов.
3. Конечно, это не от хорошей жизни: после Азарова народ еще не сорок — а сто сорок лет надо водить по пустыне, чтобы он перестал прятаться, вылез из кустов и стал платить налоги. Жизнь в Украине — от Кравчука до Януковича включительно — научила нас: каждая копейка, которая заплачена тобой в виде ужасных, огромных, удушающих украинских налогов, — немедленно перекочует в бездонные карманы пинчуков, ахметовых, саш януковичей и десятков тысяч мелких и мельчайших местных жуликов, имеющих отношение к бюджетным деньгам.
Уход от налогов — наш национальный спорт, как футбол в Бразилии. И это не просто минимизация налогообложения, как в остальном мире, а именно смертельная битва: от того, сумеете ли вы избежать законного налогообложения, зависит ваша жизнь, размеры квартиры, модель машины, образование детей и долголетие родителей.
4. Вот тут стоило бы подняться над проблемой и честно заявить: вся эта возня с ФОПами и лицензиями на избежание налогов — это лишь вершина айсберга.
Весь айсберг — это повальное, тотальное, всеобъемлющее, вселенское неверие украинца в то, что заплаченный им налог в итоге все-таки вернется к нему, как перебесившийся муж.
Пенсиями, полицией, армией, ровными внесезонными дорогами, неомерзительными детскими садами и школами, скорой помощью, приезжающей быстрее, чем пицца, фонарями на ночной улице, светящими так, чтобы Украина из космоса не напоминала пустыню Сахару или КНДР, — да мало ли пафосных, яркообразных примеров можно литературно выписать, я не Портников, не в том дело.
Пока полное Prozorro не внедрится в каждую клеточку нашего государственного организма, а главное, — наших личных, негосударственных мозгов (бля, я все-таки Портников) — діла не буде. Не в ФОПах дело. Не в ФОПах!
Среди моих френдов есть киевские крымчане, у которых где-нибудь в Севастополе остались ватные папы/мамы, больное сердце и вечная тоска по отобранному морю. И им, конечно, приходится ездить в Крым.
Но сейчас начнется лето, и в Крым потянутся наши сограждане, которые «мы за мир в Украине», — поплескаться в теплом море, пошароебиться по Ялте, понежить целлюлит на гальке.
Вопрос: какого хера вы туда едете? Это же оккупированная врагом территория, и не надо делать вид, что это не так. Вы туда попадаете просто потому, что там нет линии фронта.
И не надо истерично кричать: «А где мне оздоровить ребенка?? В Испании? На Багамах? Где?»
Нигде, блеать! Нигде! Вы спросите, где оздоровила ребенка мама, которой привезли его с АТО по частям!
Война на Донбассе
Авдеевка — прекрасный ответ тем нашим умникам, которые талдычат: отдайте им эти днр и забудьте, они только тащат Украину назад, это же ярмо, оно не дает нам двигаться в светлое будущее.
Не получится «отдайте и забудьте»! Они не угомонятся. Они, как жирное пятно, будут расползаться по всей скатерти: сейчас они пробуют на зуб Авдеевку, ночью обстреляли Сартану — а это уже практически Мариуполь, потом захотят вернуть Славянск, Краматорск, Харьков, Днепр, Одессу и Киев. И некому уже будет умничать: давайте отдадим им, что они хотят, — они мешают Украине развиваться.
Потому что не будет уже никакой Украины. Закончится.
Поэтому им надо не отдавать, а давить. А тех, кто талдычит «отдайте», надо бить по губам ссаными тряпками.
Если у вас в голове действительно не укладывается, как это миллионы (миллионы!) донецко-луганских людей (пролетариата, бизнесменов, молодежи, женщин — всех) могли так легко стать плечом к плечу с «героями-ополченцами» вроде Гиркина или Болотова, я попробую у вас в голове это уложить. Главное — не пугайтесь: текст действительно не совсем привычный. Но тем не менее.
Итак.
Как в племенах (да и в странах) центральной Африки обычно меняется власть?
Новый правитель должен непременно СВЕРГНУТЬ (убить, а лучше — съесть) старого. Не бывает просто СМЕНЫ правителей, когда старый просто уходит на пенсию, как у нас иудушка Ющенко. Или ты правишь до самой смерти, или тебя тупо свергают (убивают, а лучше — съедают), причем со всей камарильей: в расход идут твои друзья, жены, дети, родственники, соплеменники — все. Все твои «симпатики» практически уничтожаются. Полная смена власти. Жестоко, но таковы правила.
В криминально-пролетарской среде Донбасса — примерно те же понятия, не сомневайтесь (а там живут именно «по понятиям», иначе ты — лох, пидор или, сука, бандеровец; конец цитаты).
Иными словами, когда Майдан победил Януковича и старый вождь бежал, его соплеменники (весь Донбасс: от шахтеров до профессуры Донецкой консерватории) СОВЕРШЕННО ИСКРЕННЕ верили, что теперь им пипец.
По местным понятиям, новые вожди, уж конечно, должны были припомнить всему Донбассу тот унизительный ужас, который Украина познала при Януковиче: выборные карусели, Юльку в тюрьме, засилье донецких в Киеве и т. д.
По понятиям электората Януковича, после его бегства Донбасс неумолимо должна была постигнуть расплата. Думаете, они не понимали, насколько Янык ограбил страну? Теперь настал их черед ответить за все, как при Януковиче ответили «оранжевые».
Представьте, что несколько лет подряд вы издевались над тигром в клетке: бросались в него гнилыми яблоками, поливали холодной водой из шланга, зашвыривали в клетку горящие головешки — и вдруг совершенно случайно задвижка отодвинулась и тигр очутился на свободе. Вы что, поникнете головой и скажете, мол, ну что ж, твоя взяла, жри меня, полосатая тварь?
Миллионы людей в едином порыве, подстрекаемые российской пропагандой, плечом к плечу встали, чтобы защитить себя и свой край, своих детей и стариков от полчищ мстительных убийц с запада, готовых разорвать их на кусочки, а может быть, и съесть или хотя бы распять (так бы, по крайней мере, поступили сами донбасские ватники, если бы все было наоборот, — ворвались бы в бандеровские села и не жалели бы даже бандеровских младенцев, поверьте).
Вот откуда эти издевательства над пленными, истеричные тетки, старухи, словно из черно-белых фильмов о советских партизанках (они искренне считают себя героинями, борющимися с чудовищами и садистами), и десятки тысяч ополченцев с горящими глазами, готовых умереть, но защитить свой родной рабочий край от убийц и нелюдей.
Да, конечно, понятно, что уровень IQ этого своеобразного народа, застрявшего в криминальном феодализме, крайне низок, да и вообще, исторически все очень, очень запущено. Как моя знакомая дончанка — интеллигентная, романтичная Света, когда я предложил им с мужем бежать из Донецка и пожить у меня, СОВЕРШЕННО ИСКРЕННЕ и оберегая меня, написала: «Не хочу, чтобы у тебя были неприятности, мол, якшаешься с донецкими». Она хотела меня спасти, понимаете? Остаться под обстрелами, но не выдать меня врагу.
Я хочу, чтобы вы поняли одно: без долгой, нудной, ежедневной, ежечасной ПРОСВЕТИТЕЛЬСКОЙ, РАЗЪЯСНИТЕЛЬНОЙ, если хотите, — ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ работы НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ ничего у нас не выйдет и затянется на годы.
Послушайте умного меня: гораздо больше, чем обстрелы, — я уверен в этом! — сейчас бы нам всем помогло сбрасывание над Донбассом с самолетов листовок разъяснительного содержания, в том числе боевикам. Это на невиданные цифры сократило бы количество наших потерь в будущем и гораздо быстрее приблизило бы победу, чем героические усилия воинов АТО.
Вот что в России и на Донбассе важно — этот криминальный нищебродский надрыв, эта знаменитая беспризорная истеричность: «Донбасс! Никто! Не ставил! На колени! И никому! Поставить! Не дано!» У нашего водителя Кости, который возил нас по Добассу на черной «волге», были кассеты с шансоном: «Тот любить не умеет! Кто в тюрьме не бывал!»
Анна Каренина ни хрена не умела любить. Не говоря уж о Ромео и Джульетте.
Все всегда на взводе. Как на зоне — каждый миг будь готов дать отпор. У всех от рождения до смерти нервы на пределе: «Русские умирают, но не сдаются!» — и покосившийся туалет на улице, вонища из грязной дырки.
Тысячу лет пройдет, пока мы наконец добьемся полной декриминализации общества. Зона проникла в нас, в каждую голову, в каждую клеточку, если вы не в курсе. Когда вам диспетчер говорит: «Машинка будет вовремя, выходите без звоночка» — это не от нежности. Это от тюремной фени. Это зэки так говорят: «Пацанчику в больничку надо передачку снести и малявочку написать».
Это во всех нас сидит. Давно, с тех времен, когда полстраны сидело. И сейчас элита — или бывшие уголовники, или цеховики. Так сложилось. Так пока и живем.
В Париже это чувствуется особенно остро. Я сам иногда задумаюсь и иду по Фобур Сент-Оноре с таким лицом — арабы шарахаются.
Как пишет одна знакомая дончанка, «по большому счету, жизнь здесь не сильно изменилась, правда стреляют». И я, похоже, понимаю, чт? она имеет в виду.
Вы думаете, картина примерно такая?
«Мирную жизнь тихих, уютных поселков и цветущих сел Донбасса прервала война. Миллионы людей, привыкших к сытой, обеспеченной жизни, были вынуждены спасаться от разрухи, голода, разгула преступности, произвола вооруженных банд на улице, спасая имущество, бизнес, честь дочерей и свои жизни».
Да фиг там! Можете комментить как угодно, мои дорогие донецкие френды, но ведь я успел поработать в довоенном Донбассе, объездить все эти часов’яры, соледары и красноармейски. И пять лет поучиться в Донецке.
Как сейчас помню: едем на машине («едем» — громко сказано: петляем меж гигантских колдобин со скоростью один километр в час, возле развалин огромных заводов, на каждом из которых вывеска «Прием цветных металлов»). На дорогу перед нашей машиной неожиданно выскакивает местный стаханов: в руке разбитая бутылка, из тельняшки на груди хлещет кровища, он пьян вусмерть и гнет семиэтажные матюки, пытаясь просунуть голову к нам в машину, как буйвол во время сафари.
Разбомбленные дороги, разгул преступности, произвол вооруженных банд, полуголодное, а зимой и полухолодное существование — все это именно так и было, и до войны.
И не надо мне рассказывать, мол, не все так жили. Да, не все. Между Артема и Университетской последние десять лет был порядок (и какие-то уебищные чугунные скульптуры, но то такое). А горловки-макеевки-авдеевки-енакиевы?
«По большому счету, жизнь здесь не сильно изменилась, правда, стреляют». Но то такое.
Наши нравы
Вы меня, конечно, извините, граждане, но двигателем экономики и основой национального процветания является элементарное чувство собственного достоинства.
Вот идет утром по улице девица — типичная такая недавно киевлянка: порнотуфли на платформе со шпилькой, макияж вечерний, все дела — и тащит в руках огроменную сумку килограмм под сто. Может, родители из села эко-еды передали или, может, переезжает с одной квартиры на другую, поближе к цивилизации.
Я, конечно, помогу: мимо платформы со шпилькой просто так не пройдешь, но и нудную лекцию заодно прочитаю:
— С такой тяжестью нужно брать такси, девушка! Что же вы?
Она, конечно, сексуально вздыхает:
— На такси я не зарабатываю.
Вот и плохо, дорогуша. Потому что это элементарно: таскать такие тяжести — ниже человеческого достоинства, заедь за госграницу и у кого угодно спроси. Нужно бы изворачиваться, упираться, землю грызть, но кровь из носу — зарабатывать так, чтобы брать такси в таких случаях. А то ты себе позвоночник гробишь, таксист к вечеру детям шоколадки купить не может, а потом оба жалуетесь — Порошенко плохой.
У нас стандарты национального героя после советской власти нехреново так сдвинулись в сторону Святого Пролетария: почему-то считается, что старушка-мать, всю жизнь пропахавшая за копейки и к старости ничего, кроме этой же копейки, не скопившая, — это величественно и трогательно.
Ага. Потом такие трогательные старушки за пакет гречки ваше же будущее и просрут, не дрогнут. И обязательно найдутся их дочки и сыновья, которые тут же в каментах ща за них горой станут: автор-подлец, моя мама всю жизнь таскала тяжести, причем на сорокоградусном морозе и, конечно, без рукавиц, а потом несла эти тяжести за десять километров и, само собой, все время в гору, и разумеется, по колено в снегу под дождем через сопки и тайгу.
Почему-то считается, что шахтер-добытчик, всю жизнь в шахте, лежа на спине, долбивший уголь для родины, — это героично и примерообразно.
Двигатель экономики — элементарное чувство собственного достоинства. Не буду пить вонючий растворимый кофе из пластикового стаканчика в киоске — мне это претит! Не стану ехать в разваленной маршрутке-душегубке с упоротым в шансон водителем — я выше этого! Не стану тащить сумку в сто килограмм до остановки и потом таскаться с ней в метро — возьму такси! Заработаю. И таксист заработает. Так денежки понемногу и крутятся — в масштабах державы: за счет достоинства. А вы как думали?
А у нас предприимчивые и с аллергией на нищету либо уехали, либо остались и пошли в бандюки: лозунг «Обогащайтесь!» нам никто в массы не бросал. Вот что плохо.
Потому что народ у нас, конечно, волелюбний и працьовитий, но все вот ходят по раздолбанному асфальту на шпильках с сумками — и опаньки: едва ли не самая бедная страна в мире. А вы давайте дальше пышайтес подвигом нищих. Достоинство — это ж когда все время в гору, в снегу, сцепив зубы, молча, без рукавиц в сорокаградусный мороз.
23.09.14. Вопрос. Вот если сейчас проехать в сторону от нашей западной границы и послушать выпуск международных новостей, что вы услышите?
Список будет примерно такой:
— Эбола;
— Писториус;
— Мусульманские террористы;
— Ким Кардашьян.
Все. Об Украине — ни слова. Ни единого. Вроде и нет никакой войны на востоке Европы. В день выборов могут кратко упомянуть, мол, прошли выборы. И все. Тишина.
Скажите мне, почему мы никому, кроме нашей охреневшей восточной соседки, не интересны?
Почему мы только для нас самих — и то лишь в последний год! — стали значимы и уважаемы? А для всей остальной планеты по-прежнему — дальние, очень дальние земли, перед которыми мрачные врата с огромной надписью «Жопа мира»?
И даже не пробуйте сказать мне, что я не патриот: я патриот, может, и поболе вашего. Но правда есть правда: в Европе (не говорю уж об Америке) мы почти никому не интересны. Если не верите — опять же: отъедьте от нашей западной границы и послушайте выпуски международных новостей.
Почему так?
Я вам скажу, почему. Если встретите в тексте маты — просто их не читайте. Иначе не получится изложить мысль доходчиво.
Вы будете смеяться, но я напишу о киевском метро. Если даже вы не киевлянин — поймете, о чем я.
Мои друзья не дадут соврать — я редко сажусь за руль. Практически под моим домом — станция метро. Поэтому я не вижу смысла проводить время в пробке утром и вечером, тратиться на бензин и загрязнять выхлопами и без того оскорбительную киевскую действительность. Если есть возможность доехать на метро — я так и делаю.
Не то чтобы я уж так любил метро, но здесь куча народу, за которым интересно понаблюдать. Здесь и злобные утренние старухи с тяжеленными кравчучками (шо они, кстати, в них постоянно, бля, таскают? И по каким таким заданиям с утра ездят в ад?), и всегда одетые в черное западенские гастарбайтеры (они всегда чего-то обсуждают и тайком рассматривают столичных студенток), и мои любимые — томные офисные девицы, ради переезда в столицу купившие необходимую деловую обувь — невообразимые порнотуфли на толстенной платформе и с тонюсенькой шпилькой, как раз для щербатых киевских тротуаров… Но сейчас не об этом. Это все лирическая преамбула. Амбула будет драматической. И очень.
И я даже не о том, что и без того на глазах дряхлеющее и невероятно засранное метро засрали рекламой по самое не хочу, разместив ее везде, кроме сидений — и то только потому, что жопой не почитаешь, — и с честными глазами рассказывают нам, что плату за проезд надо повышать, ибо десятки миллионов откатов быстро заканчиваются. Я о другом.
Скажите мне честно: вас не приводят в оторопь объявления, которые читает та тетка, которую постоянно крутят в метро?
Никому из вас не кажется, что из этих низкокачественных старинных динамиков постоянно льется поток оскорблений?
Я сейчас принципиально не говорю о тембре, тоне и качестве этих жутковатых посылов лучей добра. Когда эта крепкая советская тетка (а она наверняка заслуженная работница метрополитена или шото в этом духе) начинает своим зычным контральто звеньевой животноводческой фермы из передового колхоза-миллионера вещать свое знаменитое «Не біжіть по ескалатору! Це може призвести до травмування себе або інших пасажирів!», иностранцы, которые привыкли к нежным переливам заграничных див-объявляльщиц в метро Берлина или Парижа, обычно пугаются и переспрашивают:
— Что она сейчас объявила? Война? Эвакуация? Нашли бомбу?
Я всегда отвечаю — не пугайтесь, это у нас в метро специальный тон, национальная особенность. Просто у нас такой фольклор, все в порядке. К этому привыкают. Во втором поколении.
Я сейчас не о том, что на украинской мове тетка говорит, как я на голландском. Я сейчас молчу о синтаксисе: звеньевая животноводческой бригады так примерно и должна строить сложносочиненные предложения («це може призвести до травмування себе»), об ударениях, которые бойкая миссис Метро ляпает, как бог на душу положит, не утруждаясь заглядыванием в словарь («Черг?вий по станції! Підійдіть до ескалатора!»), суржике продавщицы рынка («Слідкуйте за своїми дітьми») или идиотской статистике («За третій квартал поточного року кількість зупинень ескалатора без нагальних причин склала 324 рази, з яких 164 рази було здійснено…») и прочей тягомотной чухне, которой многословная тетка отрабатывает свое почетное место и звание. Длина киевских эскалаторов, особенно на центральных станциях, к сожалению, позволяет ей развернуться как следует.
Я имею в виду совершенно другое.
Даже когда этот понос ебанутых объявлений только зарождается тоненькой струйкой, меня начинает трусить от возмущения — и не потому, что ударение в слове «зручний» располагается совсем не там, где его торжественно ставит эта миссис Европейська столиця:
«Шановні пасажири! Метрополітен — швидкий і зручний вид транспорту. Користування ним вимагає…»
И далее по тексту.
Граждане! Вы когда-нибудь видели, как типичные воспитатели отечественных детдомов для детей с задержкой в развитии разговаривают со своими воспитанниками?
Какого хрена мне, дядьке с тремя высшими гуманитарными образованиями, знанием пары иностранных языков и изданными научными статьями, полагается выслушивать подобные оскорбительные выкладки?
Поверьте, если бы где-нибудь в Париже в метро объявили бы, что метрополитеном могут пользоваться только люди, соответствующие определенным интеллектуальным или физиологическим критериям, руководство метрополитена уже давно бы нежилось в тюрьме — за ксенофобию, расизм, апартеид, геноцид и фашистские замашки.
Вас, взрослых, уверенных в себе людей, в третьем тысячелетии, с кучей гаджетов в кармане, не оскорбляет, что какая-то советских замашек тетка громогласно поясняет вам то, что понятно и трехлетнему ребенку?
«Шановні пасажири! Перебуваючи на ескалаторі, забороняється…»
— и все, понеслось говно по кочкам:
«— підкладати пальці під поручень»…
Блеать! Какой нормальный человек будет підкладати, бля, пальці під поручень???
Но тетка только начала — у нее там на бумажке длинный список, и она радостно набирает обороты:
«садити дітей на поручень»…
Бляяяяяяя…. Да какой нормальный человек посадит ребенка на поручень эскалатора??? Ты ебанулась, да?
Но тетка плотоядно раскочегаривается. У нее там практически бесконечный список совершенно дебильных запретов, страницы три, и она, как заботливая Родина-мать, грудью ляжет на поручень, но убережет нас, диковатых имбецилов, которых ваще чудом допустили в метро, в этот храм высочайших космических технологий, от травм и неприятностей. Причем запреты один другого смурнее — нельзя вставлять ноги между ступеньками, просовывать руки в ленту эскалатора, тормозить головой перед выходом, я не знаю, чего еще. Она долго и с подробностями крутит пластинку о том, что нужно делать в случае обнаружения подозрительного предмета, хотя любому нормальному человек понятно, что нужно вызвать милицию. Фиг вам:
«Увага! В разі знайдення підозрілого предмету, забороняється:
1. Самостійно перевіряти підозрілий предмет!
2. Розміновувати або знешкоджувати його!
3. Транспортувати або відкривати…»
Бляяяя! Ну, если аж чешется шото сказать — позовите вы милую девушку, которая спокойно скажет в микрофон: «Якщо ви побачили підозрілий предмет — повідомте персонал станції». Все! Нафига этот длинный список того, что нельзя делать? Мы что, в пионерлагере для имбецилов? Список же можно продолжать бесконечно — тетка явно любит свою работу и готова вещать и на пенсии тоже.
А эта жуткая аудиокнига «Что делать в случае эвакуации (пошагово)»?
«… І організовано, без паніки, покинути станцію за маршрутом, вказаним персоналом станції. Під час евакуації забороняється…»
И опять — бляяяяяя — длинный список того, что ни один нормальный человек и так никогда не станет делать.
Но запись этих идиотских запретов крутят бесконечно. И миллионы нормальных, взрослых людей не видят в этом ничего ужасного, вот что страшно.
Я примерно представляю, что мне может возразить эта зычная Родина-мать. Она скажет примерно так:
«Шоб ви знали, всі ці інструкції написані кров’ю! Кожен пункт із списку імєл в своє врем’я мєсто! Так шо вони не висосані з пальця!»
На что я ей отвечу:
«А в тысяча девятьсот каком, блядь, году эти жуткие факты имели место? И если один пьяный дебил в 1974 году подложил палец под поручень, какого хрена вы сейчас, в центре Европы, когда и само киевское метро уже устарело, так громко читаете эту хрень каждые пять минут?»
Родители! Вот скажите, вас не оскорбляет, когда какая-то древняя и достаточно агрессивная тетка на все метро рассказывает вам, как обращаться со своим ребенком?
«Дітей в метро треба перевозити у легких складаних колясках. А зовсім маленьких — на руках».
Да какого хрена какая-то сталинской закваски баба позволяет себе усомниться в ваших не просто родительских, но и в умственных способностях? Типа, вам, дебилам, ребенка доверить нифига нельзя, особенно в метро?
Когда заслуженная метро-тетка говорит вам: «Ознайомтеся з правилами користування метрополітеном» — и со слышимым удовольствием изрекает долгий ряд совершенно прописных истин, которые непонятны только дебилам, — это оскорбительно. И даже не пробуйте говорить мне, что у меня повышенная чувствительность или что-то вроде того. Это не так.
Может быть, вы не уловили, но я хочу сказать вот о чем. Метро — это небольшая, но очень яркая модель нашего феодального общества.
То, что государство позволяет себе общаться с гражданами как с малыми детьми: оглашать список запретов, рассчитанных на полных имбецилов, диктовать, как обращаться с детьми, каким боком стоять на эскалаторе, с какой скоростью продвигаться по бегущей лестнице, все это объясняя заботой о нашем же благе (мол, без такой заботы мы просто не выживем в сложном мире желтых обмежувальних линий и смертельно опасных поручней), а граждане воспринимают это как должное, — это и есть та причина, по которой мы неинтересны миру. А если и интересны — то лишь как редкое амазонское племя, как объект научного изучения. Как редкая бактерия. Но ученый никогда не станет чувствовать себя с бактерией на равных, вот в чем дело.
Вы видели, как условно добрые депутаты и условно честные чиновники общаются с народом?
Правильно: как добрые родители. Они и пожурят, и наградят, и поощрят, и научат.
У нас совершенно отсутствует вот это европейско-американское чувство ответственности за качество своей жизни. Мы не готовы ею распоряжаться самостоятельно: нам нужен кто-то. Начальник, депутат, Яценюк, президент, кто-нибудь, у кого мы можем потребовать заботы о нас. Сами мы не привыкли.
Пенсионеры, если правительство задержит выплату нищенских пенсий, будут требовать ее немедленно выплатить. Им не придет в голову, что человек, который за всю жизнь не удосужился скопить сумму, с которой ему будет наплевать на любое правительство, может не требовать, а именно только просить.
Бюджетники, которым задержат зарплату на месяц, будут нервно, но покорно ждать, пока задержка превратится в полугодовую, вместо того чтобы развернуться после первой же задержки, хлопнуть дверью, освоить новую, востребованную профессию и заняться своей жизнью и зарплатой самостоятельно.
Мой папа говорит: «Надо голосовать за Бордюженко: он насыпал нам щебенку от дороги до дачного поселка». И когда я нервничаю: «Папа! Ты же не крепостной! Он и так обязан был это сделать! И он сделал это не на свои деньги, а на твои же, на бюджетные!» — папа покорно кивает: «Да, да, бюджетные…», но не понимает, какого рожна я от него хочу.
Мы все страшно зависимы. Боимся ответственности. Привыкли к феодализму — нам не нужно принимать решений. Только когда феодальная верхушка перестает о нас заботиться и проворовывается окончательно — мы устраиваем Колиивщину и Майдан.
Вы знаете, отчего в метро, когда прибывает поезд, дежурная низкооплачиваемая толстушка в жуткой синей униформе и уродливой красной шапке родом из шестидесятых годов прошлого века берет волшебную рацию, подносит ее к губам, и вот тогда начинается шоу «Україна має талант»:
«Шановні пасажири! Проходьте на всі вільні двері!»
Эта формула не меняется десятилетиями, они все ее повторяют, как заклинание. Я молчу о грамматике, пусть уж будет так, безграмотно — «проходьте на двері». Дело не в этом. Вам никогда не приходило в голову: что она несет? На какие вільні двері, если час пик? Все двери активно используются! Нет ведь ни одной заколдованный двери, через которую бы пассажиры почему-то упрямо отказывались входить в вагон! Но каждый раз талантливая фея перрона настойчиво повторяет одну и ту же фразу.
Я вам объясню. В 1960 году, когда открылось метро, была жива еще сталинская дисциплина посадки в общественный транспорт: пассажиры заходили только через заднюю дверь и, постепенно продвигаясь по салону, выходили через переднюю. Первые пассажиры метро, пришибленные богатством сияющих станций и бегущих эскалаторов, пытались то же самое проделать и в метро, отчего движение задерживалось. Тогда девушка в ослепительно элегантной, по сравнению с ватниками пассажиров и клетчатыми платками пассажирок, синей униформе и умопомрачительно модной красной шапочке-таблетке громко объявляла на весь перрон:
«Пасажири, проходьте на всі вільні двері!»
Сейчас даже ваш телефон — более сложная в техническом отношении штука, чем весь киевский метрополитен, вместе взятый. Прошло полвека! Полвека! А под землей ничего не изменилось. Ни-че-го. Пассажиры по-прежнему в ватниках, а пассажирки — в шерстяных клетчатых платках. Только этого не видно. Видно, к сожалению, только девушку в униформе и шапочке, бездумно повторяющую древнее заклятие, давно не работающее, но священное и вечное, как наши общественные отношения.
О нас по-прежнему не говорят в европейских новостях. Мы никому не интересны такие — беспомощные, безответственные, отдающие себя на заботу и растерзание депутатам и чиновникам сразу после выборов.
Я очень, очень, очень хочу, чтобы в следующий раз, если отвратительный голос тетки из метро заведет свою привычную тревожную песню:
«Стояти потрібно лицем по ходу ескалатора…»,
— вам стало противно.
Может быть, тогда у нас все понемногу начнет меняться.
Как только появляются деньги, и мы, и братья-россияне сразу начинаем снимать эпическое кино про наше славное прошлое.
Но у них денег, сцуко, больше, поэтому они такую епическую хрень снимают чаще. Зато хуже. У нас денег мало, поэтому мы выезжаем на таланте актеров (на них обычно экономят, они и так гениально сыграют, за копейки).
После киносеанса о великом епическом прошлом россияне идут бухать, а мы — плакать. Разница большая: у них Россия — всегда самая великая, непобедимая и, бля, ваще пипец какая огромная, а у нас Украина — самая несчастная, трагичная и опять несчастная.
Мне это не нравится. Вы не наплакались? Нам в мировое сообщество, бля, вступать, альо! И вступать смышленой и молодой нацией с гаджетами в руках. Под Вакарчука, по крайней мере, а не под «Ти водила мене у поля край села» с баяном, как бы вам этого ни хотелось.
Мне одному кажется, что наше нынешнее положение в мире — «Великая и малопонятная остальной планете глухомань» — мы психологически оправдываем жутко несчастливым прошлым? Типа, а шо вы, бля, хотели — такой горькой доли ни у одного народа не было! Мы одни такие, бля, разнесчастные! Мы уникальны в своем ужасном прошлом! Какие только народы над нами, сцуко, не издевались! Все! Всеееееее, бля! Уроды.
П. С. Я уважаю память жертв Голодомора, геноцида, Чернобыля и пр. Уважаю. Но я о другом.
Если вы понимаете.
Вот скажите мне, почему у нас в любом, самом-самом засранном кафе в самом-самом глубоком зажопье, с жирными столешницами под тосканский мрамор и пластмассовыми выцветшими цветами на стенах, в засаленном меню в файликах обязательно найдется какое-нибудь сильно майонезное блюдо с названием «по-царски», «по-императорски» или, на худой конец, «по-боярски»?
От бедности. Мы мечтаем о богатстве. Если много жира и дешевой хрени, которую мы вслед за производителями почему-то называем майонезом — это «по-царски». Как правило, самые бедные и заказывают «по-царски». Если «по-императорски» — это ваще взрыв невиданной роскоши для нищих: значит, там еще и мылообразное говно, которое мы называем сыром. «Мясо по-императорски» — я уверен, вы такое видели. А может, не дай бог, и пробовали.
Почему в любой самой вонючей маршрутке, знаете, как из цыганского фильма Кустурицы — с иконами, мягкими игрушками перед водителем, ковром и бахромой на занавесках — к Новому году обязательно появится плакат, и неважно, это год Лошади, Козы или Бульдозера, все равно в картинках пожеланий будут огромные пачки долларов, а пожелание обязательно будет включать резкое приобретение богатства? Не ума, не образования, не опыта, а именно богатства: «Пусть Змеиный Новый год вам богатство принесет…» Никому ни в Европе, ни в Америке, даже самым небогатым аборигенам, не придет в голову желать вам в новом году богатства — его, по идее, нужно заработать, и никак не за год.
Но мы бедные. Повезло же Иванушке-дурачку: ни хрена ни делал и — хуяк! — богатство. У нас все девочки с младших классов школы знают: главное — найти нужного мужа, и у тебя — хуяк! — богатство. Зарабатывать, откладывать, рисковать, учиться — это классно, да, но лучше именно так: хуяк! — и богатство. А без богатства жизнь — не жизнь.
Вот в сериалах это очень хорошо, жизненно показано: приехала в столицу, чуть-чуть помыкалась, а потом встретила Его и — хуяк! — богатство. Гениталии есть? Есть. Значит, может быть и богатство. У нас все хотят, чтобы как в сериале. Нервные девки-кассирши, гордые суки-налоговички — все хотят как в сериале: ща появится Он, оценит ее неземные достоинства — и хуяк! — богатство. Годами ждут. Годами! Сами себе богатство они создать не пытаются — зачем? Надо только выучиться ждать, надо быть спокойной и упрямой — и он обязательно появится, козел, сорок уже стукнуло, а я все кассирша. Пипец.
Замечали? У нас вечно в ходу словечко «роскошный» — везде, где только можно, даже там, где его быть не может по определению: «Это роскоооошные щенки, роскоооооошные, поверьте…» «Вид из окна просто роскоооошный!»… «Она так старается, оценки роскооошные!» Как, бля, могут быть роскошными, щенки или оценки? Вам не приходит в голову, что вид не может быть, блядь, роскошным? Это вид из окна, он роскошным даже в переносном смысле быть не может, але! Ниче, мы привыкли. Мы так и пишем: текст роскошный, роскоооошно написано, бля.
Когда бабулька радостно забирает пакет гречки, пачку химмаргарина и целлофановый пакетик «Василий Долбодятский — за богатство народа!» и бежит голосовать за этого Василия, как миленькая, думаете, это оттого, что она злостная ватница, продающая будущее своих внуков за пачку гречки? Да ладно, не надо бабульку демонизировать. Это не она голосует, это все проклятая бедность шепчет: давай, давай, давай, успей! Успех от слова «успеть»! Все предпочитают краткосрочные вложения: прибыль здесь и сейчас, а там хоть трава не расти. Знаменитый гребаный славянский фатализм: климат такой, до весны неизвестно — доживешь или нет. Здесь и сейчас! Бедность требует. Не дает продохнуть.
Обсчитали в кафе? Нахамили в гостинице? Больше сюда ни ногой? Ну и что? Вы один раз заплатили — здесь и сейчас! — и прекрасно. Валите, другие придут. Краткосрочные вложения. Короткие бабки. Длинных можно не дождаться: отожмут, отберут, не вернут. Бедность, бедность, бедность, бедность.
Когда злобный старикан едет в Славянск за украинской пенсией от хунты, а потом возвращается в родную ДНР и с утра выстаивает очередь за гуманитаркой от чеченцев, с драками, скандалами, доносами, думаете, он беспринципный вонючий ватник? Это не он. Это бедность орет: хапай, дают, положено! И хапает. А пообещают бабки, если он вас расстреляет, — поверьте. Легко. То вы, а то бабки. На Новый год желают в первую очередь, чтобы ваши желания охренели от ваших возможностей, море удачи и дачу у моря; чтобы на вас напали бабки, и вы не знали, как от них отбиться. А любви — то такое. Какая любовь в нищете?
Когда Оксана Марченко, тетка в возрасте, который принято называть элегантным, и при деньгах, за которые можно нанять не только какую-нибудь Анжелу, ту, что всех наших «звезд» мыслит одинаково — шо Тину Кароль, шо Могилевскую, шо Билык — все близнецы стиля «мясо по-императорски», а нормального стилиста, назло медведчуковским миллионам напяливает платье Чиччолины — чтобы и ноги было видно, и сиськи, и челку, как с окружной, и кудри, как у трансвестита, и ботфорты, вроде только отошла от шеста в стриптиз-баре, — знайте: это бедность кричит — я прорвалась! у меня вышло! смотрите! смотрите! Я теперь богата! Всего через край! Всего хватает! Я смогла! Смогла! Сиськи по-царски, кудри по-императорски, роскооооошно, завидуйте, нищета! Люблю вас! Помню вас! Я была такой же! Но у меня вышло, смотрите!
Как у Прони Прокоповны в спальне: вот, вот, вот!
Бедным быть стыдно. Небогатым быть стыдно. Неуспешным быть стыдно. Что там наивная Оксана! У нас даже президент с министром обороны встречаются в классическом антураже бедности — розовые с золотой каемочкой шторочки со складками, где-то за дверью притаилась охренезная малахитовая горка: так бедность представляет себе богатство. И позолота, позолота, позолота, куда без нее? У нас такой госстиль: «Как бедность представляет себе богатство».
За городом поселки миллионеров: три этажа, четыре этажа, башня, еще башня — и участок всего пять соток; сразу за замком — китайский забор из Эпицентра, а за забором — такой же замок, там сосед-миллионер: три этажа, четыре этажа, пять этажей! И башня, башня, еще башня! И флюгер из Эпицентра. Бедность требует: выше, выше и больше, больше Эпицентра! Если за те же бабки купить сто соток земли и поставить маленький уютный домик в саду — это не то: не будет видно богатства. Бедным быть стыдно. Стыдно быть неуспешным.
Сосед Рома, который вечно стреляет у меня сто баксов на недельку, купил в кредит черный джип, огромный, как коровник. Денег на бензин нет, денег выплачивать кредит нет, но Рома раз в полгода заправляет полный бак и едет домой — показать: он не бедный. Его жена Кристина всегда в розовом велюровом спортивном костюме — дома, в супермаркете, в налоговой, на базаре, в джипе. Дочке двенадцать лет, на вид — как победительница конкурса «Мечта педофила — 2014» имени Поплавского: так бедность представляет себе успех.
Бедные хотят быть богатыми. Богатые хотят быть счастливыми. Все через жопу. Когда мы, бля, все вырвемся из бедности?
Всем, кто добавит себе на стену эту картинку: проверено — обеспечено огромное богатство. Почти сразу же. Как у нас принято писать, это реально работает, бля.
Зима — и сразу пронзительно понятно, чт? так резко отличает наших бабушек-пенсионерок от их ровесниц-иностранок или девиц помоложе (не считая одышки и варикоза).
Вовсе не эти уебищные стриженые синтетические картузики «под норочку» или, знаете, элегантные пуховики с базара а-ля «шинный человечек Мишлен» с талией.
Главное — выражение лица. Вот это космическое напряжение, вселенская концентрация: ты не просто в неблагоприятной, а в крайне агрессивной среде, как на Юпитере. Все вокруг специально создавалось, чтобы тебя лично уничтожить. Жизнь — борьба за выживание. Джунгли. Саванна. В мире животных. Голодные игры. Судьба человека.
Выжить любой ценой — вот какие лица. А огромные сумки — это только детали.
Прорубленная суровой юпитерианской жизнью складка между бровями разглаживается только дома, особенно если внуки пришли. А чуть за порог — вся подобралась, сосредоточилась и в бой, покой нам только снится.
С надеждой всматриваюсь в лица своих ровесниц — какими они будут пенсионерками? А вдруг повезет, и спустя годы вокруг появится море развеселых, инфантильных старушек в джинсиках?
У мужиков, кстати, выражение лиц не такое зверски-тревожное. То ли оттого, что по вечерам алкоголь помогает расслабиться, то ли потому, что все сложные вопросы решает жена — вот как раз в этом уебищном картузе «под норочку».
Знаете, самое видимое отличие парижских старух от наших, на самом деле, и повергает меня во вселенское уныние: наши пенсионерки сразу после собирания всех справок для собеса начинают переваливаться под варикоз, как утки, и надевают на лицо это знаменитое злобное выражение, которое я не встречал нигде более, ни в Европе, ни в Азии: «Ненавижу всех вас, кто моложе и позже умрет». Я уж молчу о знаменитых стриженых беретах «под норочку» и прическах «пэтэушница-практикантка подстригла лесенкой под мальчика».
Парижские старухи, прямые, как могильные доски, до смертного дня ходят на каблуке рюмочкой, завивают лиловые букли и прячут под ними слуховой аппарат.
Конечно, сейчас начнется русалочий вой: «Моя мама прошла всю войну, государство ее обобрало, как вам не стыдно, если бы они столько работали, сколько наши…»
Не стыдно. Эти работали не меньше. Они и живут лучше, потому что работали больше — может быть, не так лошадеобразно. Мне их жалко не меньше вашего. Главное не это.
Главное — чтобы вы, дочери, не переваливались по-утиному через варикоз и не стриглись у пэтэушниц.
Киев. В супермаркете работают все сто двадцать касс, и к каждой — километровая очередь (кризис).
Вдруг звонкая девочка-кассирша кричит:
— Граждане! Если у вас товары без алкоголя — проходите, пожалуйста, без очереди на эту кассу!
Никто не двигается.
Вот есть знакомая пара — Вадик и Алина. Он плотный, лысеющий айтишник, иногда с бородой, чемпион офиса по боулингу, а она — условная бухгалтер-аудитор, тоненькая такая, очень энергичная — пилатес, декупаж, Норбеков. Идут по Ашану, толкают корзинку, держатся за руки. Залюбовался издали, звоню Вадику:
— Ты знаешь, вы просто пара из кино: все время вместе. Бен Стиллер и Дрю Бэрримор. Видел вас вчера в супермаркете — ты ее так нежно за руку держишь, респектище. Я потом целый вечер вспоминал, все думал — вот же везет кому-то: нашлись, встретились, не разбежались… Аж жаба прискакала, ей-богу.
Вадик тихо торопеет:
— Андрюха! Ты нормальный ваще? Ты на землю спустись, сценарист хренов! Какой там Бэрримор? Я ее за руку держу, чтобы она всю зарплату за месяц тут же не спустила! Это же шоппинг! Они же все на этом помешаны!
— …???!!!???!!!
— Виски седня?
Краткая инструкция для еще не отопленных киевлян по ускорению подачи тепла в квартиру.
Понадобится:
1. Двое киевлян.
2. Стационарный телефон.
Шаг 1.
Киевлянин 1 звонит в местный ЖЭК, ответственный за подачу тепла. Далее примерный разговор:
Секретарша: Алло!
Киевлянин 1: Здравствуйте, девушка! Жильцы дома ХХ по улице ХХХ беспокоят. Вы вообще собираетесь топить или как? А то мы тут решили звонить непосредственно в штаб Кличко и говорить, что проголосуем за Березу, если сегодня отопление не включат.
Секретарша: А шо вы меня пугаете? Мне ваш Кличко до лампочки! Звоните, куда хотите! Проводятся работы! Продувка идет! Сегодня тока тринадцатое! Если вам шото не нравится — эмигрируйте в Америку, ты гля!
Киевлянин 1: Понятно.
Кладет трубку.
10 минут паузы.
Шаг 2.
Киевлянин 2 звонит в местный ЖЭК. Далее примерный разговор.
Секретарша: Алло!
Киевлянин 2: Доброго дня! Вас турбують зі штабу Віталія Володимировича Кличка. Нам потрібна інформація по будинку ХХ, вулиця ХХХ. Скажіть, там уже увімкнули опалення?
Секретарша: Та не, но идет продувка, я могу вас перевести до начальника…
Киевлянин 2: Не треба, дякую. (В сторону) Катя, підтвердилося. Дзвони Стельмаху, хай запускають.
Кладет трубку.
К вечеру батареи начинают журчать. В других городах необходимо подставить соответствующие фамилии и имена (кроме «Катя» и «Стельмах»).
Не благодарите.
После 2014-го, когда оказалось, что у России нет сил для решающего рывка, а наша родная, украинская вата, до сих пор верящая в то, что «в России жизнь лучше», оказалась слишком инертной для того, чтобы массово выйти на улицы и кровью поддержать создание Днепропетровских, Одесских и Харьковских народных республик, установилось, как принято писать, «шаткое равновесие».
Россия не в состоянии нас завоевать — мы пока не можем силой освободить свои земли. «Снова замерло все до рассвета».
Ситуация, может быть, и патовая, но все-таки у нас есть преимущество.
Время. Время работает на нас.
Экономика Украины, израненная не столько даже войной, сколько наследием четверти века воровства, и главное, пораженная тем, что невозможно исправить в одночасье, — складом ума большинства населения, выросшего и возмужавшего при «кучмономике» и не знающего иных законов существования и мироустройства, кроме бизнеса и государственной машины как системы взяток и откатов — с одной стороны — и социального попрошайничества, пенсионерской инфантильности и ожидания возможности урвать как можно больший кусок субсидий и низких цен — с другой.
Однако, сравнивая Россию и нас, легко заметить одну вещь: теперь мы движемся в противоположных направлениях.
Небыстро, но мы понемногу избавляемся от ужасного груза — мышления советских и постсоветских единиц. Наша экономика показывает слабый, но все-таки рост. Реформы идут. Конечно, не так стремительно, как хотелось и виделось нам на Майдане. Но не надо недооценивать колоссальную силу сопротивления реформам — от озлобленных старух, одетых «бедно, но чистенько», до яростных ультранацистов, верящих в превосходство одних над другими по данным произношения. Все они, в силу ума и воспитания, хотели бы заменить вороватого Януковича на нашего, украинского Путина — сильного, уверенного в себе, одной рукой нещадно карающего внутренних врагов, от Ахметова до Оксаны Марченко, а другой — щедро отсыпающего благодать правоверным: старушкам бесплатный корвалол и операции от катаракты, а ультранацистам — запрет на русский язык и повешенье кассирш, считающих мелочь по-русски.
То, что время работает на нас, и нам, в отличие от России, выгодно пока сохранять существующее положение вещей — имея в виду возврат оккупированных территорий в будущем, когда разрыв между нашими возможностями и возможностями стагнирующей сейчас России станет очевиден, — все заметнее хотя бы потому, что не проходит дня, чтобы в длинном ряду разных и, казалось бы, никак не связанных между собою людей, от Пинчука до Надежды Бабкиной, не выступал бы кто-то с призывом примириться с потерей наших территорий и начать жизнь с новой точки отсчета — Украина в новых, усеченных границах.
Сторонников этой блестящей идеи в Украине, заботами Кремля, хватает, и это не только Мочанов или Надя Савченко. Тысячи мнений: «зачем нам эта гангрена?», «они только тянут назад», «их все равно не исправить» — высказываются ежедневно. Чем ощутимее наши успехи, тем сильнее эти голоса, и их нам предстоит услышать еще немало, чем дальше, тем истеричнее. Задействованы будут не только интернет-сети, американские и европейские газеты, но и, скорее всего, трибуна ООН и речи президентов не последних держав мира.
Но это означает только одно: мы на правильном пути.
И это также означает, что нам стоит быть умнее и осмотрительнее в будущем.
Когда Крым и недостающая ныне часть Донбасса вернутся в Украину окончательно, украинскому руководству следует крайне осторожно подходить к региональной политике, используя и кнут, и пряник. Все причастные к убийствам и мучениям украинских военнослужащих и гражданских лиц должны понести соответствующее наказание. Но, с другой стороны, невозможно допустить разгула фарионщины и ницойщины, учитывая специфику областей, стремительно заселенных в свое время пришлым населением из России. Действовать здесь будет нужно не с нажимом, но в первую очередь — с умом, системой ре-пропаганды, уступок и запретов, рассчитывая эффект от своих действий на двадцать, пятьдесят, сто лет вперед.
Олена Степова
Олена Степова — творческий псевдоним Елены Степанец.
Родилась 10 апреля 1971 года в городе Свердловске Луганской области. До войны работала частным предпринимателем, писала стихи, занималась общественной правозащитной деятельностью и защитой экологии родного края.
С 2007 года — член НСЖУ, главный редактор газет «13-й этаж» и «Социально-правовой вестник». Взять псевдоним пришлось в марте 2014-го, когда в ответ на проукраинскую позицию, открыто высказанную в Интернете, ей и ее семье начали угрожать пророссийски настроенные граждане.
В настоящее время Олена Степова — блогер, беженка, автор книг «Все будет Украина», «Час В… Время В…», «Світло рідного дому». Активно публикуется в блогах и СМИ, ведет аналитику оккупированных районов Луганщины в блоге «Все будет Украина».
Абрикоси Донбасу
Знаєте, за що я вдячна війні? Дурні, а може й страшні слова, не знаю. Але я вдячна за можливість побачити Людей, показати Людей, за відкриття Людини в Людині.
Усе інше мине.
Раніше ми не цінували людяність. Сприймали її або як належне, або як прояв слабкості. На тлі обнулення моралі вибухом залишитися Людиною дуже складно, повірте.
Краснодон Луганської області. Він трохи схожий на шахтарський Свердловськ. Нині, після декомунізації, він Сорокине, а Свердловськ став Довжанськом. Ніколи не кажіть мені, що шахтарські міста однакові. Ні! Вони можуть бути схожі будівлями чи радянським символізмом, але вони різні, навіть у своєму занепаді.
У цих шахтарських містечках, що тягнуться сходом Луганщини аж до кордону з Росією, однакові проблеми з екологією, копанками, криміналом, контрабандою. Зараз там ще й однакові війна та окупація. Але й різницю побачити не важко. Не тільки в містах, а й у людях.
Ринок міста Краснодона (Сорокине) розташований уздовж узбіччя дороги, що веде зі Свердловська на Луганськ. Точніше, ринок усередині огорожі, трошки далі. А біля дороги, як і в усіх придорожніх містах, стоять розкладні столики, за якими сидять бабусі.
Молоко, сир, помідори, огірочки, малина, вишні, абрикоси складені у візочки, трошки прикріті серветками, інколи рушниками, але не вишитими, ні, сучасними, з принтерним друком.
Навесні весь цей придорожній ринок заставлено абрикосами. Вони лежать на тарілочках, у кошиках, на простирадлах, скатерках, серветках або газетах.
Коли навесні дорогою, що підіймається з боку ще засніженого Свердловська, заїжджаєш у Краснодон, тебе огортає ніжно-медовий аромат квітучих дерев.
Тут уже весна! Ти фотографуєшся на тлі біло-рожевих дерев-наречених і дивуєш відісланим селфі друзів, які у Свердловську ще не зняли зимові чоботи.
Ми завжди перші абрикоси привозили саме з Краснодону, купляючи їх у бабусь біля траси. Це як традиція, як данина весні! І сміємося, що це ми не абрикоси веземо в наше місто, а саму весну.
Баба Валя, яка торгує на маленькому риночку в Краснодоні, виділяється на тлі інших товарок. Маленька, сухенька, зігнута хворобою навпіл, вона завжди сяє, як ота донбаська абрикоска. Така ж сонячна і майже прозора.
У баби Валі завжди великий вибір фруктів. У неї в саду зібрані, напевно, усі сорти нашого краю. Біло-жовті, м’які й ніжні, що можна просто висмоктувати з трохи кислуватої скоринки. Жовті, в оранжево-червону цятку. Ці легко розламуються на дві частинки. А ось помаранчеві, величезні, з пушком, соковиті, як персики, їх неможливо з’їсти, не забризкавши одяг бурштиновим соком. Знаєш це і все одно їси. У машині, на ходу, годуючи чоловіка з рук, сперечаєшся з дітьми й розпихуєш усім у руки вологі серветки. А потім, виїхавши з Краснодону, зупиняєшся біля джерельця, щоб відмити цю солодкість, що застигає на руках яскравими краплинами. Або ось, жовто-рожеві, трохи довгі, з гострою кісточкою. Цю кісточку не викидаємо. Сушити. Обов’язково сушити і, розколюючи, насолоджуватися мигдальним смаком ядерця.
А ще в баби Валі є молоко. Козяче. У неї 13 «сусідок», як вона називає своє господарство. Вона їх старанно годує абрикосами та степовими травами. Сушить на зиму гілки квітучої акації, буркуну, яблука, трави, щоб годувати «сусідок», тому й молоко в неї завжди солодке, жовтувате й пахне літом. Навіть узимку.
72-річна баба Валя пам’ятає всіх, хто купує в неї молоко. А тих, хто бере часто, пам’ятає по іменах, навіть їхніх дітей і родичів.
Баба Валя жінка грамотна, працювала колись на шахті бухгалтером, зосереджена, але з гумором. Це, напевно, наша порода — жінок-шахтарочок-степнячок. Щоб із твердою рукою, вогником в очах та запалом у душі.
Наливаючи молоко та складаючи абрикоси в кошик, баба Валя завжди гомонить:
— Вчора знову Ганна Германівна з Юлією Володиміровною зчепилися, — йойкає баба Валя, розповідаючи про своїх «сусідок», — та Ангела напоготові, не дрімає, в Ангели, ти ж знаєш, усьо має бути в порядку, то як дала обом драйву. Всьо, до ночі тиша. Нє, дитинко, Анджеліну Джолі не доїла, ще козлятко носить. От скажи, шо від її молока люба баба красивіше! Ти ж, дитино, мило сама робиш, от чудна, га, і як, получається? А-а-а-а, я тобі казала, бери молоко від Джолі, така краса буде. Гарне, кажеш, мило вийшло, ото ж, для краси, Анджеліна все для краси дає. Я дівчаткам, що тількі ціточки рости починають, завжди від Анджели молоко даю. Хай наливаються, як білий налив. А яблочок не треба тобе? Шо в тебе, у дитятка алергія пройшла? Пройшла! Слава богу! Ангіни немає?! Алла Борисовна сьогодня так душевно мекала, шо її молоком тільки ангіну й лікувати, так! А Софочка не в дусі. Ти ж знаєш, дитинко, як Алла Борисовна в голосі, то Софочка не в дусі…
Як я сумую…
За абрикосами Донбасу. За теплом. За гіркуватим, просякнутим пилом, маслянистістю чабрецю та шавлії степом. І за молоком баби Валі…
Дзвінок із Краснодону. Минув рік війни. Ми ще не привчилися казати Сорокине. Може, після звільнення… Коли є зв’язок, то друзі дзвонять, розказують, як воно, шо трапилося. Дуже ж це важливо, знати, як живуть в окупації, чи чекають, чи не втратили надію.
— Лєна, а пам’ятаєш нашу придорожню бабу Валю з Ганною Германівною і Юлією Володиміровною?
— Та хіба ж можна забути? Пам’ятаю, пам’ятаю, як вона, тримається?
Я знаю, що баба Валя живе з зятем і онуком. Дочка поїхала на заробітки чи то в Київ, чи то в Росію, чи то закордон і не повернулася, кинувши чоловіка, сина і матір. Так вони й залишилися, як каже баба Валя, бідувати разом.
Подруга каже:
— Уявляєте, прийшли ми з дітьми за молоком. Хоча яке там прийшли. Прокралися. Господи, боїмося ходити рідним містом. Очі ховаємо від цих камуфлижних «захисників». Назахищали: ні грошей, ні роботи, ні зв’язку. Ринок, щоправда, працює на повну. Товару багато, на будь-який смак, колір, гроші. Але ціни! Хоч бабульки зі своїм господарством рятують. У них дешевше. Стоїмо, беремо молоко і яйця. І тут ідуть камуфляжні. Патруль. І відразу до нас. Точніше, до бабів. І так нахабно: «Здесь торговать нельзя. Мы народная налоговая. Штраф все приготовились платить».
Наші бабульки аж заціпеніли.
Першою підняла голову баба Валя. І каже камуфлижніку: «Хлопчику, а в тебе документ є? Нам би паспорт подивитись!»
Камуфлижне дістало посвідчення батальйону «Схід-лнр» і тицяє їй в обличчя з муканням: я мовляв, представник ЛиНиРи, ви зобов’язані дати пожертви, типу податки.
А баба Валя дістає паспорт. Український. І йому тиць у морду:
— У мене, хлопчику, паспорт громадянки України. Це — моя земля. Я на своїй землі торгую молоком, шо моя коза дає. У кози, хлопчику, є паспорт. У якому записано, что вона, коза українська, з ім’ям по-батькові, у здоровому глузду і вимені. А в тебе паспорта немає. І хто ти? У кози є паспорт! І вона коза. У козла є паспорт, і він має своє право на козу та капусту! А в тебе шо? Папірець, шо ти з ЛиНиРи? Та їзжай, їзжай у ЛиНиРу й не загороджуй наше українське сонечко, бо абрикоски ж тендітні та тепло люблять.
У камуфлемордого впала щелепа разом з автоматом. Він, може, й хотів що сказати. Але бабки прийняли люту позу руки в боки: «Де там ваша комендатура, будемо скаржитися, дійдемо до Москви» та всі дістали українські паспорти. Він щось мекнув і пішов. Пішов!
А навздогін йому від колясочок, візочков, стільчаків та рушничків лунало:
— Ага, ти диви, наїхало, значить, ходють!
— Нє, ну заведи козу, подої, помий, а потім йди податки збирай, та ні ж, не вміють, на все готове лізуть, тьху!
— Слухайте, коли ж це закінчиться, а? ЛеНеРія ця, яка ЛеНеРія, баби, а хто телевізор хоч дивився, шо воно таке? Треба на них десь натиснути, шоб з міста пішли.
— Тю, дурна, та це ж оно, Свєтка та Катька, шо на ріхфірендум ходили, то вони ж ЛеНеРію хотіли.
— А де Катька, шо я її не бачу? Я б її попитала, за все оце попитала.
— Тю, та Катьку ж зимою поховали, в неї ж усіх на війні повбивало.
— Ой, а я, дурна, минулого разу бутиль молока віддала, шоб воно вдавилось, оте камуфляжне. Валя-я-я! Шо ж ти не сказала, шо паспортом його треба, паспортом!..
…Любі мої абрикоси, ви тільки тримайтеся там, гаразд?
Хто вони, фашисти, або Що йде назустріч смерті?
Я весь час повертаюся до страшного часу — осінь 2013-го — березень 2014-го (період Майдану та початку «російської весни»), коли ЗМІ Луганської та Донецької областей, чиновники, прокурори, міліція, депутати всіх рангів кричали й переконували: «Влада в Києві в руках бандерівців і націоналістів. У Києві переворот. Вони нас ненавидять. До нас їдуть українські фашисти — вбивати мирних громадян і трощити наші мирні міста».
«Загони народної самооборони» в місті Свердловську з’явилися після полум’яних виступів мера міста Олександра Шмальця та народного депутата України шостого скликання Олександра Коваля у стилі «до нас їдуть нацисти».
Мешканці Донбасу залякали себе до втрати свідомості, сплутавши грішне із ще більш грішним: фашизм і рашизм, російський шовінізм і неофашизм, націоналізм і нацизм, політику і регіоналів, які маніпулюючи людьми, намагалися створити потрібну їм картинку для України, світу та Путіна, щоб виторгувати собі преференції.
Усі чекали та боялися фашистів. Нацистів. Націоналістів. Усі боялися смерті, руйнувань і заворушень. Бо саме цю картинку показували по телебаченню, саме це обіцяли, саме цим лякали.
Питаю в земляків:
— Хоч раз фашистів бачили?
— Ні! Тільки по телевізору.
А дивляться ж тільки російське телебачення.
— А нацистів, націоналістів?
— Ні! Тільки по телевізору.
— А виїжджали в Україну зі свого «л-днр»?
Тут хто як. Хто виїжджав. За пенсією. У лікарню. До рідні. До дітей. А хто й не має в Україні нікого або нічого, то живуть тут, не побачивши світу.
Ті, хто виїжджав у якихось справах, уже менше вірять у фашистів, націоналістів, голод в Україні та іншу пропагандистську маячню ЗМІ Росії та «л-днр». Ті, хто не виїжджав, уже сумніваються, зважаючи на значну різницю між тим, що відбувається, та пропагандою, але вагаються. Бо… показує ж телевізор і кажуть же люди.
Тому сьогодні я хочу поговорити саме про фашизм. Про вбивства. Про руйнування. Адже цього чекали й боялися. Саме це й прийшло!
* * *
Я довго не розуміла, чому люди не бачать, що там скоюють злочини, доки не усвідомила, що кожен мешканець Донбасу та й узагалі — кожен — сприймає тільки особисту загрозу. Дуже мало людей мислять глобально та сприймають загальне звуження прав і свобод як порушення особистого простору.
У кожного з нас свій особистий простір і свої цінності, своя особиста свобода та її сприйняття.
Особиста свобода! Дурість, може сказати читач. І до чого тут фашизм, війна і «російська весна».
Що ж, поясню. Зараз важливо все пояснювати. Можливо, й не українцям, а саме тим, хто чекав, чекає й живе в «російському світі» на «звільнених» від України територіях.
Особиста свобода примарна. Ви звикли йти вулицею, розмовляти по телефону, робити селфі (фото), пити пиво у сквері, їздити на машині, скутері, відпочивати на природі, працювати, отримувати зарплатню, витрачати її. Це і є особиста свобода. Просто про це не надто замислюєшся, доки в одну мить усе не зникне.
І це заберуть не примарні бандерівці, що так і не доїхали до Донбасу, а ті, кого ти чекав, закликав і вважав своїм захисником: росіяни та місцеві їхні поціновувачі.
Тож, може, пройдемося списком свобод, щоб зрозуміти, що втратили люди там, у «свободі» від України, та що можуть втратити пересічні українці, притягнувши до себе «руський мир».
Щоб зрозуміти всю глибину дурості, що відбулася на Донбасі, треба просто ставити перед собою та перед тими, хто піддався агресійній пропаганді, прості питання. Банкомати й банки на Донбасі розграбували бандерівці? А «Метро», «Епіцентр», ювелірні, продуктові магазини, ларки, ринки, підприємства на Донбасі — теж укропи, фашисти, нацики?
На ці питання уникають давати відповідь ті, хто вважає себе «новоросами», бо ж правда очі ріже!
На час грабежів ні в Свердловську, ні в Ровеньках, ні в Краснодоні, ні в Антрациті, ні в Красному Лучі, ні в Луганську, ні в Донецьку не було бандерівців, нацистів, солдатів ЗСУ, Нацгвардії й українських добробатів. Тільки «народна самооборона» або козаки, як їх називали прихильники «руської весни», «свої правильні пацани».
У березні-травні 2014 року навіть російських «їхтамнетів» було мало, і їх присутність спостерігалася лише на стратегічних об’єктах: міліція, СБУ, обладміністрації.
По Донбасу з налитими кров’ю очима, вириваючи банкомати, розстрілюючи продавців, розгромлюючи магазини, впиваючись украденим алкоголем, забиваючи машини шубами й консервами, їздили люди з триколорами, колорадками й називали себе «визволителями». Так? Так!
І перші загиблі в «Метро» мешканці міста Антрациту загинули не від пострілу, не від рук «карателів», а від банального отруєння алкоголем. Вкраденим, халявним, з «Метро».
Населення: пенсіонери, вчителі, лікарі, шахтарі (не всі, а та частина, яка ходила на мітинги-референдуми й була опорою «русского мира») — радісно підтримувало гасло «бий олігархів» і не засуджувало розграбування магазинів. Адже головне, щоб укропам не дісталося. Цим виправдовували злочини.
Так закінчилася свобода купувати: подарунки, продукти, речі, золото, парфуми, ліки, навіть хусточки.
Зараз тим, хто живе в окупації, вигідно їздити за покупками в російське Гукове. Бо люди бояться камуфляжних, бо там нижче ціни, ліпше курс… Напевно, за це варто було воювати?
Та й не в усіх у «лнр» є можливість кудись їхати. Зникли пенсії, робота, свобода вибрати ліки, продукти на свій смак. Маленькі свободи, які не цінувалися до війни, так?
Так само, за підтримки населення, розграбували й банки: адже всі банкіри — то «Коломойський і олігархи». А коли настав час отримувати пенсії та зарплатню, потяглися до банкоматів. Але їх уже не було. Розграбували.
Чи були в цей час у містах бандерівці, укропи? Ні! Тільки триколори, свобода, «русскій мір» та «наші хлопці».
Так закінчилася друга свобода — отримувати гроші в банку, знімати з картки стільки, скільки потрібно, а не всі, тому що страшно залишитися без грошей.
Для багатьох закінчилася й свобода вибору продуктів. Купують тепер найдешевше, щоб вижити, та російське, хоч і несмачне. Так само і свобода вибору лікування, ліків — через відсутність грошей та фахівців у лікарнях.
А для багатьох закінчилася банальна свобода відвідування лікарень, з причини їх «оптимізації» «урядом ЛНР», тобто закриття. Наприклад, у Свердловську закрили туберкульозний диспансер, інфекційну лікарню та кожно-венерологічний диспансер. Ось так!
А потім населення різко заховало в гаражі машини. Чому? Їх забирали прямо на вулицях міст. Хто? На момент «націоналізації» «ворогів» тут не було. Тільки самооборона, як їх називали, «свої правильні пацани» та російські козаки.
Я пам’ятаю, як у травні 2014 року поблизу ще так-сяк працюючого супермаркету «Абсолют» у Свердловську шахтарі відбили в людей з триколором і колорадками старенький «Запорожець» із позначкою «інвалід» та ручним управлінням. За кермом сидів дід, який пройшов Другу світову війну, а поряд його дружина, «дитина війни». Це не зупинило тих, хто називав себе «визволителями» та захищав Свердловськ від «хунти».
Так закінчилася ще одна свобода — володіння особистим майном. Хоча ні, дві свободи. Ще й свобода пересування.
* * *
До пологового відділення Горлівки підлетіла машина, різко рипнувши гальмами. Чоловік, не закривши двері, побіг до віконця приймального покою і натиснув кнопку виклику. Вибігла чергова, потім медсестри з каталкою. З машини дістали породіллю. Поки її перекладали, на асфальт падали краплі крові, мабуть, відкрилася кровотеча. Відвезли до приміщення.
Чоловік почав дзвонити по телефону. Судячи з віку, це був батько (свекор) породіллі. Напевно, раптово почалася кровотеча, а викликати швидку в «л-днр» дуже проблематично. Обстріли. Немає ані лікарів, ані швидких. Привіз сам. Імовірно, обдзвонював родичів, чоловіка, шукав гроші, ліки, кров… Ми не дізнаємося, що він робив. Ніколи. За всім цим спостерігали троє в камуфляжній формі з нашивками «днр», які стояли неподалік. Адже Горлівка — «звільнене» місто. Комендатура, армія «днр» і жодного укропа.
Підійшовши до чоловіка, що розгублено намагався додзонитися до рідних та все ще стояв біля пологового будинку, люди в камуфляжі почали вимагати телефон. Чоловік відмовився.
Відійшовши трохи в бік, вони розстріляли його з автоматів. Патрулю, що прибув на місце трагедії, пояснили: він навідник ЗСУ. Ну, їм так здалося. І їх не затримали за вбивство.
«Навідників» ЗСУ в зоні розстрілюють щодня. Рахунок загиблих поза бойових дії мирних мешканців іде на тисячі.
«Навідником» можуть оголосити через дзвінок по телефону, фотографію власних дітей, якщо сподобалася машина, через наклеп сусідів, які хочуть зайняти квартиру, через особисте ставлення «ополченців». А можуть просто стрельнути в «мішень», кинути гранату в маршрутку, щоб подивитися, «як кричать». Можуть кинути гранату в під’їзд, у вікно. І неважливо, «свій» ти чи «чужий».
Так закінчилися свободи пересування, спілкування, життя.
Ті, хто живе зараз там, в окупації, незалежно, чи підтримували вони «русскій мір», «новоросію», «лнр», «днр», «Росію», «Путіна», «Кадирова», стають жертвами п’яних, обкурених, бандитів, що дірвалися до влади.
Зараз у «генеральній прокуратурі лнр» йде розслідування, що жахає. Встановлено факти, що козацькі, православні, «новоросскі» загони «народної самооборони» (які ми називаємо терористичними угрупованнями), де служили і місцеві, і їхтамнети, «браві російські хлопці», розчленовували людей, закопували в землю, катували, гвалтували, спалювали — живцем. Список злочинів та рівень виконання вражає цинізмом і неймовірною нелюдяністю, бо осіб, що це скоїли, не можно назвати навіть звірами, бо й звірі людяніші…
Кого вони вбивали? Жінок, старих, підприємців, звичайних перехожих, які попалися на очі, навіть товаришів у службі.
Соцмережі, де спілкуються ті, хто вважає себе «новоросами», справжні православні, руськолюбні люди, заповнені оголошеннями про зникнення жінок, дітей, чоловіків.
Кожен день у річках та озерах спливають трупи, а правоохоронці «л-днр» розкривають у ході слідства могильники, де знаходять обгорілі кістки.
Усе це на «звільненій» від України території. Там немає бандерівців та хунти. Тільки свої. Тож свої в кожного свої. Людина з автоматом, людина з владою проходить на війні дуже важке випробування. Постріли обнульовують мораль.
* * *
«Ви, знаєте, я ненавиділа вас. Ви писали погано про самооборону, наших добробатів, російських. Але ж вони нас захищали. Ми їм вірили, допомагали, годували, молилися за них, — пише мені землячка з міста Червонопартизанськ. — Так, у місті подейкували, що забирають машини. Але в мене її й так не було, і я в це не вірила. Говорили, що це „укри“. Я не ставила собі питання, як вони потрапили в наш вільний край, у звільнене та заповнене військовими РФ та „армії лнр“ місто.
Казали, що зникають люди. Але ж не мої близькі. Може й правда, хто втік до України, а хто до коханця, або викрали ЗСУ, ну, в нас так кажуть, коли люди зникають. У нас у всьому одразу звинувачують терористів із ЗСУ. Так простіше. Я все виправдовувала й нічому не вірила, бо мене особисто воно не стосувалося. Пенсію не платять — винна Україна. Ліків немає — не привезла Україна. Це зараз до мене дійшло, як же вона могла заплатити і привезти, якщо банки розграбували, і ми проти України, і є фронт, де українців убивають.
Як прийшло усвідомлення? Ні, не через ваші розповіді. Я з ними сперечалася, вважала їх пропагандою, образою наших захисників. У мене зникла племінниця. Пішла за дитиною в дитсадок і зникла. Їй 23 роки. Вона тендітна, гарна, тоненька. Як промінчик світла. Я не пишу „була“. Ми на неї чекаємо. Не віримо в те, що… ну, ви розумієте. Шукаємо. І боляче чути, що, як нам тепер кажуть, „вона втекла до укропів або до коханця“. Ось тільки викрасти її ЗСУ не могли. У Червонопартизанську немає ні ЗСУ, ні НАТО. Тільки російські війська, комендатура „лнр“ і „наші хлопці“, козаки…»
На Донбасі люди здебільшого живуть не в масштабі країни, міста, суспільства, а у своєму, закритому світі, де є тільки телевізор і страх. Може, це вплив роботи в тісних колективах, темних виробках, де начальник ділянки — мама, тато й Бог.
Я не знаю, чому так. Чому деяким болить Донбас і вся Україна, а деяким не болить машина сусіда, припаркована на газоні, даний комусь хабар або кинутий повз урни недопалок.
Мабуть, тому одні будують країну, а інші живуть в ілюзорному, створеному ними самими світі, й гинуть, зіткнувшись із реальністю.
* * *
На окупованих територіях давно немає України. Там живуть «вільні» громадяни. Кожен з них вільний по-своєму.
Злочини проти мирних громадян вражають масштабністю і нелюдськістю. Але бачимо їх ми, «хунта», «бандерівці», що живуть в Україні. І співчуваємо, і плачемо. Болить!
Злочини проти мирних громадян, насильство стосовно жінок, дітей, людей похилого віку там, у зоні, мало хто вважає злочином, рідко коли щось розслідується. Люди не помічають звуження своїх прав, сприймаючи те, що їм залишили, як данину.
Одні скоюють ці злочини, тому їм вигідна пропаганда «агресії України». Усе списують на ДРГ, що прорвалися через «армію лнр» та шкодять людям у Свердловську. Інші не помічають нічого, тому що ці злочини не стосуються їх особисто. Треті виправдовують злочинців, перекладаючи вину на жертву. А звуження свобод… Дивно, але все це сприймається нормально, аби гірше не було.
«А може, він і навідник», — досі шепочуться сусіди, поглядаючи на родичів розстріляного в Горлівці чоловіка.
«А може, вона до коханця побігла», — кажуть сусіди родини, в якій зникла дівчина.
* * *
Вулицею Циганкова міста Свердловська йшла бліда дівчина. Вона жадібно дихала весняним повітрям, що вже просякло ніжними пахощами розквітлих абрикосів. Терла руки, на яких виднілися фіолетово-сині сліди від мотузки, що довго перетягувала її шкіру. Вона йшла повільно. Посміхалася квітучим гілкам. Підставляла обличчя сонячним променям. По щоках текли сльози. Люди озиралися на неї, здивовано знизуючи плечима, — божевільна. Зараз багато бродить таких блаженних, відсторонених. Люди від них відвертаються. Вони розуміють, що це, швидше за все, жертви насильства, тортур. Але краще не думати про це. Це їх не стосується. Тому швидко проходять, оминаючи таких і ховаючи очі. Дівчина зробила ще кілька кроків, і пролунав вибух.
Потім у зведеннях «мвс лнр» напишуть коротко: «По вулиці Циганкова стався вибух, у результаті якого було виявлено труп гр. А.Л., 1980 р. н., що мешкає в місті Свердловськ, із осколковими пораненнями та ампутацією кінцівок. На руках сліди мотузки».
За інформацією, переданою мені людиною, що має відношення до слідства, стало відомо, що дівчину викрали, довго тримали та ґвалтували. Щоб приховати сліди насильства, тортур і катувань, їй між ніг прив’язали гранату. Вона зробила стільки кроків, на скільки вистачило мотузки, яку тримали її вбивці, щоб себе убезпечити.
Викрав з родини та закладав гранату корінний мешканець Свердловська, член незаконного збройного формування «РИМ» з позивним «Чечен»…
Вона йшла і знала, що помре. Кожен її крок — це прощання з життям, рідними, коханими, може, і з дитиною. Кожен її крок, кожен день, прожитий у неволі й насильстві, як і її смерть, — на тих, хто покликав «визволителів», «русскій мір», хто піддався пропаганді, хто складав і складає цю пропаганду, на тих, хто труситься від страху, очікуючи обіцяних Кисельовим міфічних «бандерівців» і виправдовуючи злочини сучасних фашистів…
* * *
…Ця стаття не для українців. Вони й так співчувають, плачуть, моляться, леденіють від усвідомлення того, що відбувається в зоні. Навіть не знаючи подробиць.
Ця стаття для тих, хто «новоросія», «громадяни л-днр», путінолюби, русскоміровци, ватники, а точніше ідіоти.
Де у ваших містах «хунта», «укропи», «бандерівці», де?
Немає їх!
Вас убивають ваші визволителі,— росіяни, присутність котрих приховується, козаки, які грають у ряжених, надягнувши папаху та купивши в Інтернеті іграшкові медалі. А також місцеві, вчорашні п’янчуги, міліціянти, шахтарі, котрі разом з автоматом здобули індульгенцію на вбивства.
Так хто ж фашисти, а? Хто? Мовчите? Мовчите, мешканці Донбасу! Ви й це виправдаєте, так?! Бо ми, ті, хто пише та плаче над загальною бідою, що прийшла в наш дім, ми ж укропські пропагандисти.
Ті, хто кликав усе це, ті, хто дуже хотів як у Росії! Я вже бачу, що ви ніколи не знайдете в собі сміливості визнати правду, прочитати розслідування своєї ж «лнр-івської прокуратури», хоч визнаєте себе «повноцінною республікою».
Бо ж правда. Бо ж боляче. Бо ви, десь там, у собі, вже маєте інший страх. Ви усвідомили, що стали заручниками війни.
Хай буде! Поки так!
В аду місця вистачить усім, і тим, хто скоював злочини, і тим, хто їх виправдовував.
* * *
— Тю, вона ж посміхалася, звідки я міг знати, що їй загрожує небезпека, — каже один зі свідків. — Та й що я міг зробити, може, накоїла що. Я звідки знаю, за що її так. Вони влада, їм видніше. Ці пацани, вони ж у камуфляжі, вони ж за нас воювали. Може, вона «укропка»…
…А вона йшла між тими квітучими абрикосами. Знаєте, вони в нас на Донбасі всюди. Пишні, біло-рожеві, навесні накривають місто невагомим, невидимим серпанком, аж голова йде обертом від того п’янкого аромату.
Цього року над Донбасом дивне, високе, чисте блакитне небо. Таке яскраве, сліпуче й нескінченне, як саме життя. Пішла з повітря й землі антрацитна сірість, адже зупинилися більшість шахт. Пішла масляниста, гірка смогова завіса, бо ж і машин на дорогах дедалі менше.
Іноді абрикоси все ще припорошує пилом. Це від вибухів.
На полігонах мирної «країни лнр» відбуваються «мирні» військові навчання. Це з РФ прийшли нові танки та «Гради», тож їх обстрілюють.
Люди здригаються та хутко поспішають у справах. Окупація. Комендантська година. Лунають постріли з автоматів. «Визволителі» «захищають» місто від «фашистів».
Вона йшла між абрикосами, слухаючи відлуння далеких вибухів, і посміхалася. Знала, що в неї лише кілька хвилин життя. Що це небо та ці абрикоси стануть для неї вічністю. Але хіба ж можна стримати усмішку, дивлячись на квітучі абрикоси?
Можливо, так само йшов Христос на Голгофу.
Можливо, так само байдуже йшли поруч його кати, насолоджуючись смаком смерті й адреналіну від скоєного розп’яття.
Можливо, так само байдуже по обидва боки дороги стояли ті, хто виправдовував його страту.
Можливо!
Ми ніколи не дізнаємося, чи усміхався Він, ідучи на смерть, але я точно знаю, що усміхалася вона.
Абрикоси Донбасу! Мої білі абрикоси, схожі на янголів. Дякую, що були поруч з нею!
Страшная сила пательни
Кума на проводе. Голос патриотично-боевой. Начинает без переходов на стабильно отжатую политическую обстановку.
— Лена, шо такэ пательня?
— Сковородка, — отвечаю без расспросов, предвкушая очередное кумиганство. Ну, есть люди хулиганы и занимаются хулиганством, а у меня кума боевая, занимается исключительно кумиганством.
— А пэкэльна пательня?
— Адская сковородка, очень горячая. Пэкло — это Ад, — смеюсь я и не выдерживаю. — А шо?
— Та жарко, днем ничего в огороде не сделаешь, сижу, читаю твои кныжки, шо ты мне на сохранение оставила. Ты знаешь, даже Уголовный кодекс читала. Так понравилось! Столько нового узнала, куда, кого и по якой статье посылать. И тут, бац, в одной кныжке «пательня». Мине так это слово запало, так понравилось. Прямо хожу, а в голове «пэкэльна пательня». Как музыка ото, привяжется и аж шкварчить у голове. А тут Любку встретила, ну, ты ж помнишь нашу Любу-сарафанное радио? А та як завелась, мол, ОБСЕ ей лично сообщило, шо фсе, будут бомбить Свердловку горчичниковыми бомбами. Опять «личный приказ Ляшко, Порошенко и Обамы». У всех снова паника, а тока успокоились. Нэ, ну, понятное дело, бабы не верят, шо ОБСЕ к ней лично приезжало с докладом, но страшновато. И таку панику нагнала в магазине, шо прям хоть щас беги, бери простынь и на кладовыще. Я не выдержала, говорю ей: «Люба, да закрой ты свою пательню!»
Лена, знаешь, само с языка слетело. Говорю: от твоего языка больше вреда, чем от горчичныковых бомб. Ты ж в прошлом году крест на пузе чертила, шо на город фосфорни бомбы лично Ляшко скидував и ты его на крыле самолета видела. Ты ж в прошлом году божилась, шо видала машину-холодильник с банками органов, и прямо надписи были «Печень Ивановой К. И. 10 шт». Ты же всех мужиков призывала Свердловку от Правого Сектора защищать, а когда все в опочление записались и жареным запахло, то ты свого однояйцевого «инвалида» в погребе борщами кормила. Шо ж ты людям опять голову морочишь, люди только на мир повернули. У тебя, говорю, Люба, рот, як пэкэльна пательня. Ты когда его роззяваешь, то даже черти разбегаются.
Я смеюсь.
— От это ты ее приложила! Нормально! И че Любка?
— Замолчала, глазища выпучила и шмыг из магазину. А через два дня пришла ко мне вечером з черешней, говорит, мол, давай, мириться. Ты така умна стала, як твоя кума. Меня, говорит, так ще никто не посылав. Ты меня як ото обозвала, то у меня зуб болел, суп выкипел, кастрюля згорела и прыщ на интимном месте образовался. Ни сесть, ни сходить куды надо. Отзывай прокляття. Я, говорит, у всех поспрашивала, нихто не знает, шо это такое. Це тебя кума наблатыкала, она ж у тебя теперь западнячка. А там, люды кажуть, очень сыльна магия. Тож давай мириться, я тебе честно говорю, шо не було Ляшка з органами, а ты мне прокляття знимаешь.
Я сползаю под стол, давясь вишневым компотом.
— Сняла проклятье, колдунья?
— Н-э-э, — говорит кума, — я ей сказала, шо прокляття работает обособленно-консолидированно (у тебя в кныжке вычитала, красивое слово) и включается, когда про Правый Сектор, бомбы чи Ляшка вспоминаешь.
— Надо было списком, списком, — хохочу я, — Порошенко, Ярош, Обама.
— Не подумала, — грустнеет кума, — а ну скажи мне, шо такое «перетягнути вздовж шиї налигачем». Пенсию ж должны дать, то Олька-раша-тв объявится. У ее ж сына в четверг ОБСЕ отжатую машину отжало. Думаю, чем же ее перехрестить так интеллигентно, шоб и ее черти взялы. Налыгач подойдет, как думаешь?
Як роса…
Кума на проводе. Голос особо торжественный. Такой голос бывает у кумы когда либо чего напартизанили, либо тете Олераша-тв из магазина хренпиэс-навигацию проложили. Ну, в цивилизации джипиэс-навигатор, у нас село и зона оккупации. У нас или «хренпиэс», или «куда подальше»-навигация работает.
Кума говорит:
— Лена, это хорошо, шо ты меня жизни учила. В части приема-передачи информационного блока.
— Хм. Опять раша-тв что-то показывала?
— Та не. Я с той стороны, шо информация — она может быть одна, но понять ее можно совершенно обратно. Тьху! Я к тому, шо ты правильно говорила, шо, мол, не усьо, шо кажуть, то оно-то и есть. От сегодня, была в магазине и чуть тетю Валю не вбыла за измену Родине.
— О господи! Неужели и тетя Валя инфицировалась русизмом? Как же так, а?!
— От не перебывай! Слушай! Выводы она делает, не дослушав. Это ж сама себя в информационный капкан выводами загоняешь. Видишь, я все запомнила, про капкан. Ладно. Слушай уже. Стою, значит, в нашей «Светлане», и тетя Валя как раз скуплялась. Пенсию ж принесли, гады. И тут заходят камуфляжни. И тетя Валя до них: «Хлопчики, а вы з опочления, тьху ты, з опочленения, тьху ты, мать его туды, не выговорить, з комендатуры?»
Мальчики такие: «Да! Налоговая комендатура! А шо, бабка, хто-то обижает?» Она руками замахала: «Ой, шо вы, хлопци, не, не обижает. То я дывлюсь, таки хлопци гарни заходять, прямо як та роса на сонци. От, думаю, пидийду та скажу им». Они, значит, расцвели, заулыбались и пошли в подсобку, видимо какой-то налог отжимать.
Я не выдержала, трусит всю, думаю, вот старая карга, мы ей воду все лето носили, мы ей лекарства, мы ей продукты, дров накололи, а она «як роса на сонци-и-и-и». Щас, думаю, я ей выскажу. Подхожу к ней и говорю, шо ж ты, мол, тетя Валя на старости лет опочлению комплиментами сыплешь, не стыдно?!
А она мне: «Тьху на тебя, Людка, я ж их прокляла, а вы тупи, не заметили».
Я говорю, как же прокляла, когда ты им «ой, хлопци, вы такие гарные, как роса на сонци». А она мне: «Дура молода, вчи Шевченка. Ще Шевченко напысав: „згинуть наши вороженьки, як роса на сонци“. От я их росою назвала, шоб их сонцем выпалило, тьху».
— Лена, — говорит кума, — вот это троллинг, высший уровень. А ведь тете Вале-то 72 года. Вторая война, можно сказать, за плечами.
Молчим. За плечами ли? Дожить бы нам всем до Победы! И ничего, что тетя Валя автора перепутала. Неважно это. Главное, что на Луганщине остались те, кто верит в Победу, нашу жовто-блакытну. И знают гимн и Шевченко. И наша боевая пенсия делится с нами мудростью, как пережить эту войну, которая так похожа и непохожа на ту.
Но, если люди шутят в таких условиях, — будем жить, как сказал знаменитый киношный герой. Дабы увидеть, что над нашей Украиной самое высокое небо, которое ласкает самые зеленые поля. А роса… Ну, вы поняли.
А кума даже сделала философский вывод. Мыслищу выдала, так сказать. Об информационной войне.
— Информация, Лена, така вещь, шо не каждый знает, шо с ней делать. Це как первый раз мыть тефлонову сковородку. Вроде понимаешь, шо дура, но трешь.
Олена Степова — творческий псевдоним Елены Степанец.
Родилась 10 апреля 1971 года в городе Свердловске Луганской области. До войны работала частным предпринимателем, писала стихи, занималась общественной правозащитной деятельностью и защитой экологии родного края.
С 2007 года — член НСЖУ, главный редактор газет «13-й этаж» и «Социально-правовой вестник». Взять псевдоним пришлось в марте 2014-го, когда в ответ на проукраинскую позицию, открыто высказанную в Интернете, ей и ее семье начали угрожать пророссийски настроенные граждане.
В настоящее время Олена Степова — блогер, беженка, автор книг «Все будет Украина», «Час В… Время В…», «Світло рідного дому». Активно публикуется в блогах и СМИ, ведет аналитику оккупированных районов Луганщины в блоге «Все будет Украина».
Абрикоси Донбасу
Знаєте, за що я вдячна війні? Дурні, а може й страшні слова, не знаю. Але я вдячна за можливість побачити Людей, показати Людей, за відкриття Людини в Людині.
Усе інше мине.
Раніше ми не цінували людяність. Сприймали її або як належне, або як прояв слабкості. На тлі обнулення моралі вибухом залишитися Людиною дуже складно, повірте.
Краснодон Луганської області. Він трохи схожий на шахтарський Свердловськ. Нині, після декомунізації, він Сорокине, а Свердловськ став Довжанськом. Ніколи не кажіть мені, що шахтарські міста однакові. Ні! Вони можуть бути схожі будівлями чи радянським символізмом, але вони різні, навіть у своєму занепаді.
У цих шахтарських містечках, що тягнуться сходом Луганщини аж до кордону з Росією, однакові проблеми з екологією, копанками, криміналом, контрабандою. Зараз там ще й однакові війна та окупація. Але й різницю побачити не важко. Не тільки в містах, а й у людях.
Ринок міста Краснодона (Сорокине) розташований уздовж узбіччя дороги, що веде зі Свердловська на Луганськ. Точніше, ринок усередині огорожі, трошки далі. А біля дороги, як і в усіх придорожніх містах, стоять розкладні столики, за якими сидять бабусі.
Молоко, сир, помідори, огірочки, малина, вишні, абрикоси складені у візочки, трошки прикріті серветками, інколи рушниками, але не вишитими, ні, сучасними, з принтерним друком.
Навесні весь цей придорожній ринок заставлено абрикосами. Вони лежать на тарілочках, у кошиках, на простирадлах, скатерках, серветках або газетах.
Коли навесні дорогою, що підіймається з боку ще засніженого Свердловська, заїжджаєш у Краснодон, тебе огортає ніжно-медовий аромат квітучих дерев.
Тут уже весна! Ти фотографуєшся на тлі біло-рожевих дерев-наречених і дивуєш відісланим селфі друзів, які у Свердловську ще не зняли зимові чоботи.
Ми завжди перші абрикоси привозили саме з Краснодону, купляючи їх у бабусь біля траси. Це як традиція, як данина весні! І сміємося, що це ми не абрикоси веземо в наше місто, а саму весну.
Баба Валя, яка торгує на маленькому риночку в Краснодоні, виділяється на тлі інших товарок. Маленька, сухенька, зігнута хворобою навпіл, вона завжди сяє, як ота донбаська абрикоска. Така ж сонячна і майже прозора.
У баби Валі завжди великий вибір фруктів. У неї в саду зібрані, напевно, усі сорти нашого краю. Біло-жовті, м’які й ніжні, що можна просто висмоктувати з трохи кислуватої скоринки. Жовті, в оранжево-червону цятку. Ці легко розламуються на дві частинки. А ось помаранчеві, величезні, з пушком, соковиті, як персики, їх неможливо з’їсти, не забризкавши одяг бурштиновим соком. Знаєш це і все одно їси. У машині, на ходу, годуючи чоловіка з рук, сперечаєшся з дітьми й розпихуєш усім у руки вологі серветки. А потім, виїхавши з Краснодону, зупиняєшся біля джерельця, щоб відмити цю солодкість, що застигає на руках яскравими краплинами. Або ось, жовто-рожеві, трохи довгі, з гострою кісточкою. Цю кісточку не викидаємо. Сушити. Обов’язково сушити і, розколюючи, насолоджуватися мигдальним смаком ядерця.
А ще в баби Валі є молоко. Козяче. У неї 13 «сусідок», як вона називає своє господарство. Вона їх старанно годує абрикосами та степовими травами. Сушить на зиму гілки квітучої акації, буркуну, яблука, трави, щоб годувати «сусідок», тому й молоко в неї завжди солодке, жовтувате й пахне літом. Навіть узимку.
72-річна баба Валя пам’ятає всіх, хто купує в неї молоко. А тих, хто бере часто, пам’ятає по іменах, навіть їхніх дітей і родичів.
Баба Валя жінка грамотна, працювала колись на шахті бухгалтером, зосереджена, але з гумором. Це, напевно, наша порода — жінок-шахтарочок-степнячок. Щоб із твердою рукою, вогником в очах та запалом у душі.
Наливаючи молоко та складаючи абрикоси в кошик, баба Валя завжди гомонить:
— Вчора знову Ганна Германівна з Юлією Володиміровною зчепилися, — йойкає баба Валя, розповідаючи про своїх «сусідок», — та Ангела напоготові, не дрімає, в Ангели, ти ж знаєш, усьо має бути в порядку, то як дала обом драйву. Всьо, до ночі тиша. Нє, дитинко, Анджеліну Джолі не доїла, ще козлятко носить. От скажи, шо від її молока люба баба красивіше! Ти ж, дитино, мило сама робиш, от чудна, га, і як, получається? А-а-а-а, я тобі казала, бери молоко від Джолі, така краса буде. Гарне, кажеш, мило вийшло, ото ж, для краси, Анджеліна все для краси дає. Я дівчаткам, що тількі ціточки рости починають, завжди від Анджели молоко даю. Хай наливаються, як білий налив. А яблочок не треба тобе? Шо в тебе, у дитятка алергія пройшла? Пройшла! Слава богу! Ангіни немає?! Алла Борисовна сьогодня так душевно мекала, шо її молоком тільки ангіну й лікувати, так! А Софочка не в дусі. Ти ж знаєш, дитинко, як Алла Борисовна в голосі, то Софочка не в дусі…
Як я сумую…
За абрикосами Донбасу. За теплом. За гіркуватим, просякнутим пилом, маслянистістю чабрецю та шавлії степом. І за молоком баби Валі…
Дзвінок із Краснодону. Минув рік війни. Ми ще не привчилися казати Сорокине. Може, після звільнення… Коли є зв’язок, то друзі дзвонять, розказують, як воно, шо трапилося. Дуже ж це важливо, знати, як живуть в окупації, чи чекають, чи не втратили надію.
— Лєна, а пам’ятаєш нашу придорожню бабу Валю з Ганною Германівною і Юлією Володиміровною?
— Та хіба ж можна забути? Пам’ятаю, пам’ятаю, як вона, тримається?
Я знаю, що баба Валя живе з зятем і онуком. Дочка поїхала на заробітки чи то в Київ, чи то в Росію, чи то закордон і не повернулася, кинувши чоловіка, сина і матір. Так вони й залишилися, як каже баба Валя, бідувати разом.
Подруга каже:
— Уявляєте, прийшли ми з дітьми за молоком. Хоча яке там прийшли. Прокралися. Господи, боїмося ходити рідним містом. Очі ховаємо від цих камуфлижних «захисників». Назахищали: ні грошей, ні роботи, ні зв’язку. Ринок, щоправда, працює на повну. Товару багато, на будь-який смак, колір, гроші. Але ціни! Хоч бабульки зі своїм господарством рятують. У них дешевше. Стоїмо, беремо молоко і яйця. І тут ідуть камуфляжні. Патруль. І відразу до нас. Точніше, до бабів. І так нахабно: «Здесь торговать нельзя. Мы народная налоговая. Штраф все приготовились платить».
Наші бабульки аж заціпеніли.
Першою підняла голову баба Валя. І каже камуфлижніку: «Хлопчику, а в тебе документ є? Нам би паспорт подивитись!»
Камуфлижне дістало посвідчення батальйону «Схід-лнр» і тицяє їй в обличчя з муканням: я мовляв, представник ЛиНиРи, ви зобов’язані дати пожертви, типу податки.
А баба Валя дістає паспорт. Український. І йому тиць у морду:
— У мене, хлопчику, паспорт громадянки України. Це — моя земля. Я на своїй землі торгую молоком, шо моя коза дає. У кози, хлопчику, є паспорт. У якому записано, что вона, коза українська, з ім’ям по-батькові, у здоровому глузду і вимені. А в тебе паспорта немає. І хто ти? У кози є паспорт! І вона коза. У козла є паспорт, і він має своє право на козу та капусту! А в тебе шо? Папірець, шо ти з ЛиНиРи? Та їзжай, їзжай у ЛиНиРу й не загороджуй наше українське сонечко, бо абрикоски ж тендітні та тепло люблять.
У камуфлемордого впала щелепа разом з автоматом. Він, може, й хотів що сказати. Але бабки прийняли люту позу руки в боки: «Де там ваша комендатура, будемо скаржитися, дійдемо до Москви» та всі дістали українські паспорти. Він щось мекнув і пішов. Пішов!
А навздогін йому від колясочок, візочков, стільчаків та рушничків лунало:
— Ага, ти диви, наїхало, значить, ходють!
— Нє, ну заведи козу, подої, помий, а потім йди податки збирай, та ні ж, не вміють, на все готове лізуть, тьху!
— Слухайте, коли ж це закінчиться, а? ЛеНеРія ця, яка ЛеНеРія, баби, а хто телевізор хоч дивився, шо воно таке? Треба на них десь натиснути, шоб з міста пішли.
— Тю, дурна, та це ж оно, Свєтка та Катька, шо на ріхфірендум ходили, то вони ж ЛеНеРію хотіли.
— А де Катька, шо я її не бачу? Я б її попитала, за все оце попитала.
— Тю, та Катьку ж зимою поховали, в неї ж усіх на війні повбивало.
— Ой, а я, дурна, минулого разу бутиль молока віддала, шоб воно вдавилось, оте камуфляжне. Валя-я-я! Шо ж ти не сказала, шо паспортом його треба, паспортом!..
…Любі мої абрикоси, ви тільки тримайтеся там, гаразд?
Я весь час повертаюся до страшного часу — осінь 2013-го — березень 2014-го (період Майдану та початку «російської весни»), коли ЗМІ Луганської та Донецької областей, чиновники, прокурори, міліція, депутати всіх рангів кричали й переконували: «Влада в Києві в руках бандерівців і націоналістів. У Києві переворот. Вони нас ненавидять. До нас їдуть українські фашисти — вбивати мирних громадян і трощити наші мирні міста».
«Загони народної самооборони» в місті Свердловську з’явилися після полум’яних виступів мера міста Олександра Шмальця та народного депутата України шостого скликання Олександра Коваля у стилі «до нас їдуть нацисти».
Мешканці Донбасу залякали себе до втрати свідомості, сплутавши грішне із ще більш грішним: фашизм і рашизм, російський шовінізм і неофашизм, націоналізм і нацизм, політику і регіоналів, які маніпулюючи людьми, намагалися створити потрібну їм картинку для України, світу та Путіна, щоб виторгувати собі преференції.
Усі чекали та боялися фашистів. Нацистів. Націоналістів. Усі боялися смерті, руйнувань і заворушень. Бо саме цю картинку показували по телебаченню, саме це обіцяли, саме цим лякали.
Питаю в земляків:
— Хоч раз фашистів бачили?
— Ні! Тільки по телевізору.
А дивляться ж тільки російське телебачення.
— А нацистів, націоналістів?
— Ні! Тільки по телевізору.
— А виїжджали в Україну зі свого «л-днр»?
Тут хто як. Хто виїжджав. За пенсією. У лікарню. До рідні. До дітей. А хто й не має в Україні нікого або нічого, то живуть тут, не побачивши світу.
Ті, хто виїжджав у якихось справах, уже менше вірять у фашистів, націоналістів, голод в Україні та іншу пропагандистську маячню ЗМІ Росії та «л-днр». Ті, хто не виїжджав, уже сумніваються, зважаючи на значну різницю між тим, що відбувається, та пропагандою, але вагаються. Бо… показує ж телевізор і кажуть же люди.
Тому сьогодні я хочу поговорити саме про фашизм. Про вбивства. Про руйнування. Адже цього чекали й боялися. Саме це й прийшло!
Я довго не розуміла, чому люди не бачать, що там скоюють злочини, доки не усвідомила, що кожен мешканець Донбасу та й узагалі — кожен — сприймає тільки особисту загрозу. Дуже мало людей мислять глобально та сприймають загальне звуження прав і свобод як порушення особистого простору.
У кожного з нас свій особистий простір і свої цінності, своя особиста свобода та її сприйняття.
Особиста свобода! Дурість, може сказати читач. І до чого тут фашизм, війна і «російська весна».
Що ж, поясню. Зараз важливо все пояснювати. Можливо, й не українцям, а саме тим, хто чекав, чекає й живе в «російському світі» на «звільнених» від України територіях.
Особиста свобода примарна. Ви звикли йти вулицею, розмовляти по телефону, робити селфі (фото), пити пиво у сквері, їздити на машині, скутері, відпочивати на природі, працювати, отримувати зарплатню, витрачати її. Це і є особиста свобода. Просто про це не надто замислюєшся, доки в одну мить усе не зникне.
І це заберуть не примарні бандерівці, що так і не доїхали до Донбасу, а ті, кого ти чекав, закликав і вважав своїм захисником: росіяни та місцеві їхні поціновувачі.
Тож, може, пройдемося списком свобод, щоб зрозуміти, що втратили люди там, у «свободі» від України, та що можуть втратити пересічні українці, притягнувши до себе «руський мир».
Щоб зрозуміти всю глибину дурості, що відбулася на Донбасі, треба просто ставити перед собою та перед тими, хто піддався агресійній пропаганді, прості питання. Банкомати й банки на Донбасі розграбували бандерівці? А «Метро», «Епіцентр», ювелірні, продуктові магазини, ларки, ринки, підприємства на Донбасі — теж укропи, фашисти, нацики?
На ці питання уникають давати відповідь ті, хто вважає себе «новоросами», бо ж правда очі ріже!
На час грабежів ні в Свердловську, ні в Ровеньках, ні в Краснодоні, ні в Антрациті, ні в Красному Лучі, ні в Луганську, ні в Донецьку не було бандерівців, нацистів, солдатів ЗСУ, Нацгвардії й українських добробатів. Тільки «народна самооборона» або козаки, як їх називали прихильники «руської весни», «свої правильні пацани».
У березні-травні 2014 року навіть російських «їхтамнетів» було мало, і їх присутність спостерігалася лише на стратегічних об’єктах: міліція, СБУ, обладміністрації.
По Донбасу з налитими кров’ю очима, вириваючи банкомати, розстрілюючи продавців, розгромлюючи магазини, впиваючись украденим алкоголем, забиваючи машини шубами й консервами, їздили люди з триколорами, колорадками й називали себе «визволителями». Так? Так!
І перші загиблі в «Метро» мешканці міста Антрациту загинули не від пострілу, не від рук «карателів», а від банального отруєння алкоголем. Вкраденим, халявним, з «Метро».
Населення: пенсіонери, вчителі, лікарі, шахтарі (не всі, а та частина, яка ходила на мітинги-референдуми й була опорою «русского мира») — радісно підтримувало гасло «бий олігархів» і не засуджувало розграбування магазинів. Адже головне, щоб укропам не дісталося. Цим виправдовували злочини.
Так закінчилася свобода купувати: подарунки, продукти, речі, золото, парфуми, ліки, навіть хусточки.
Зараз тим, хто живе в окупації, вигідно їздити за покупками в російське Гукове. Бо люди бояться камуфляжних, бо там нижче ціни, ліпше курс… Напевно, за це варто було воювати?
Та й не в усіх у «лнр» є можливість кудись їхати. Зникли пенсії, робота, свобода вибрати ліки, продукти на свій смак. Маленькі свободи, які не цінувалися до війни, так?
Так само, за підтримки населення, розграбували й банки: адже всі банкіри — то «Коломойський і олігархи». А коли настав час отримувати пенсії та зарплатню, потяглися до банкоматів. Але їх уже не було. Розграбували.
Чи були в цей час у містах бандерівці, укропи? Ні! Тільки триколори, свобода, «русскій мір» та «наші хлопці».
Так закінчилася друга свобода — отримувати гроші в банку, знімати з картки стільки, скільки потрібно, а не всі, тому що страшно залишитися без грошей.
Для багатьох закінчилася й свобода вибору продуктів. Купують тепер найдешевше, щоб вижити, та російське, хоч і несмачне. Так само і свобода вибору лікування, ліків — через відсутність грошей та фахівців у лікарнях.
А для багатьох закінчилася банальна свобода відвідування лікарень, з причини їх «оптимізації» «урядом ЛНР», тобто закриття. Наприклад, у Свердловську закрили туберкульозний диспансер, інфекційну лікарню та кожно-венерологічний диспансер. Ось так!
А потім населення різко заховало в гаражі машини. Чому? Їх забирали прямо на вулицях міст. Хто? На момент «націоналізації» «ворогів» тут не було. Тільки самооборона, як їх називали, «свої правильні пацани» та російські козаки.
Я пам’ятаю, як у травні 2014 року поблизу ще так-сяк працюючого супермаркету «Абсолют» у Свердловську шахтарі відбили в людей з триколором і колорадками старенький «Запорожець» із позначкою «інвалід» та ручним управлінням. За кермом сидів дід, який пройшов Другу світову війну, а поряд його дружина, «дитина війни». Це не зупинило тих, хто називав себе «визволителями» та захищав Свердловськ від «хунти».
Так закінчилася ще одна свобода — володіння особистим майном. Хоча ні, дві свободи. Ще й свобода пересування.
До пологового відділення Горлівки підлетіла машина, різко рипнувши гальмами. Чоловік, не закривши двері, побіг до віконця приймального покою і натиснув кнопку виклику. Вибігла чергова, потім медсестри з каталкою. З машини дістали породіллю. Поки її перекладали, на асфальт падали краплі крові, мабуть, відкрилася кровотеча. Відвезли до приміщення.
Чоловік почав дзвонити по телефону. Судячи з віку, це був батько (свекор) породіллі. Напевно, раптово почалася кровотеча, а викликати швидку в «л-днр» дуже проблематично. Обстріли. Немає ані лікарів, ані швидких. Привіз сам. Імовірно, обдзвонював родичів, чоловіка, шукав гроші, ліки, кров… Ми не дізнаємося, що він робив. Ніколи. За всім цим спостерігали троє в камуфляжній формі з нашивками «днр», які стояли неподалік. Адже Горлівка — «звільнене» місто. Комендатура, армія «днр» і жодного укропа.
Підійшовши до чоловіка, що розгублено намагався додзонитися до рідних та все ще стояв біля пологового будинку, люди в камуфляжі почали вимагати телефон. Чоловік відмовився.
Відійшовши трохи в бік, вони розстріляли його з автоматів. Патрулю, що прибув на місце трагедії, пояснили: він навідник ЗСУ. Ну, їм так здалося. І їх не затримали за вбивство.
«Навідників» ЗСУ в зоні розстрілюють щодня. Рахунок загиблих поза бойових дії мирних мешканців іде на тисячі.
«Навідником» можуть оголосити через дзвінок по телефону, фотографію власних дітей, якщо сподобалася машина, через наклеп сусідів, які хочуть зайняти квартиру, через особисте ставлення «ополченців». А можуть просто стрельнути в «мішень», кинути гранату в маршрутку, щоб подивитися, «як кричать». Можуть кинути гранату в під’їзд, у вікно. І неважливо, «свій» ти чи «чужий».
Так закінчилися свободи пересування, спілкування, життя.
Ті, хто живе зараз там, в окупації, незалежно, чи підтримували вони «русскій мір», «новоросію», «лнр», «днр», «Росію», «Путіна», «Кадирова», стають жертвами п’яних, обкурених, бандитів, що дірвалися до влади.
Зараз у «генеральній прокуратурі лнр» йде розслідування, що жахає. Встановлено факти, що козацькі, православні, «новоросскі» загони «народної самооборони» (які ми називаємо терористичними угрупованнями), де служили і місцеві, і їхтамнети, «браві російські хлопці», розчленовували людей, закопували в землю, катували, гвалтували, спалювали — живцем. Список злочинів та рівень виконання вражає цинізмом і неймовірною нелюдяністю, бо осіб, що це скоїли, не можно назвати навіть звірами, бо й звірі людяніші…
Кого вони вбивали? Жінок, старих, підприємців, звичайних перехожих, які попалися на очі, навіть товаришів у службі.
Соцмережі, де спілкуються ті, хто вважає себе «новоросами», справжні православні, руськолюбні люди, заповнені оголошеннями про зникнення жінок, дітей, чоловіків.
Кожен день у річках та озерах спливають трупи, а правоохоронці «л-днр» розкривають у ході слідства могильники, де знаходять обгорілі кістки.
Усе це на «звільненій» від України території. Там немає бандерівців та хунти. Тільки свої. Тож свої в кожного свої. Людина з автоматом, людина з владою проходить на війні дуже важке випробування. Постріли обнульовують мораль.
«Ви, знаєте, я ненавиділа вас. Ви писали погано про самооборону, наших добробатів, російських. Але ж вони нас захищали. Ми їм вірили, допомагали, годували, молилися за них, — пише мені землячка з міста Червонопартизанськ. — Так, у місті подейкували, що забирають машини. Але в мене її й так не було, і я в це не вірила. Говорили, що це „укри“. Я не ставила собі питання, як вони потрапили в наш вільний край, у звільнене та заповнене військовими РФ та „армії лнр“ місто.
Казали, що зникають люди. Але ж не мої близькі. Може й правда, хто втік до України, а хто до коханця, або викрали ЗСУ, ну, в нас так кажуть, коли люди зникають. У нас у всьому одразу звинувачують терористів із ЗСУ. Так простіше. Я все виправдовувала й нічому не вірила, бо мене особисто воно не стосувалося. Пенсію не платять — винна Україна. Ліків немає — не привезла Україна. Це зараз до мене дійшло, як же вона могла заплатити і привезти, якщо банки розграбували, і ми проти України, і є фронт, де українців убивають.
Як прийшло усвідомлення? Ні, не через ваші розповіді. Я з ними сперечалася, вважала їх пропагандою, образою наших захисників. У мене зникла племінниця. Пішла за дитиною в дитсадок і зникла. Їй 23 роки. Вона тендітна, гарна, тоненька. Як промінчик світла. Я не пишу „була“. Ми на неї чекаємо. Не віримо в те, що… ну, ви розумієте. Шукаємо. І боляче чути, що, як нам тепер кажуть, „вона втекла до укропів або до коханця“. Ось тільки викрасти її ЗСУ не могли. У Червонопартизанську немає ні ЗСУ, ні НАТО. Тільки російські війська, комендатура „лнр“ і „наші хлопці“, козаки…»
На Донбасі люди здебільшого живуть не в масштабі країни, міста, суспільства, а у своєму, закритому світі, де є тільки телевізор і страх. Може, це вплив роботи в тісних колективах, темних виробках, де начальник ділянки — мама, тато й Бог.
Я не знаю, чому так. Чому деяким болить Донбас і вся Україна, а деяким не болить машина сусіда, припаркована на газоні, даний комусь хабар або кинутий повз урни недопалок.
Мабуть, тому одні будують країну, а інші живуть в ілюзорному, створеному ними самими світі, й гинуть, зіткнувшись із реальністю.
На окупованих територіях давно немає України. Там живуть «вільні» громадяни. Кожен з них вільний по-своєму.
Злочини проти мирних громадян вражають масштабністю і нелюдськістю. Але бачимо їх ми, «хунта», «бандерівці», що живуть в Україні. І співчуваємо, і плачемо. Болить!
Злочини проти мирних громадян, насильство стосовно жінок, дітей, людей похилого віку там, у зоні, мало хто вважає злочином, рідко коли щось розслідується. Люди не помічають звуження своїх прав, сприймаючи те, що їм залишили, як данину.
Одні скоюють ці злочини, тому їм вигідна пропаганда «агресії України». Усе списують на ДРГ, що прорвалися через «армію лнр» та шкодять людям у Свердловську. Інші не помічають нічого, тому що ці злочини не стосуються їх особисто. Треті виправдовують злочинців, перекладаючи вину на жертву. А звуження свобод… Дивно, але все це сприймається нормально, аби гірше не було.
«А може, він і навідник», — досі шепочуться сусіди, поглядаючи на родичів розстріляного в Горлівці чоловіка.
«А може, вона до коханця побігла», — кажуть сусіди родини, в якій зникла дівчина.
Вулицею Циганкова міста Свердловська йшла бліда дівчина. Вона жадібно дихала весняним повітрям, що вже просякло ніжними пахощами розквітлих абрикосів. Терла руки, на яких виднілися фіолетово-сині сліди від мотузки, що довго перетягувала її шкіру. Вона йшла повільно. Посміхалася квітучим гілкам. Підставляла обличчя сонячним променям. По щоках текли сльози. Люди озиралися на неї, здивовано знизуючи плечима, — божевільна. Зараз багато бродить таких блаженних, відсторонених. Люди від них відвертаються. Вони розуміють, що це, швидше за все, жертви насильства, тортур. Але краще не думати про це. Це їх не стосується. Тому швидко проходять, оминаючи таких і ховаючи очі. Дівчина зробила ще кілька кроків, і пролунав вибух.
Потім у зведеннях «мвс лнр» напишуть коротко: «По вулиці Циганкова стався вибух, у результаті якого було виявлено труп гр. А.Л., 1980 р. н., що мешкає в місті Свердловськ, із осколковими пораненнями та ампутацією кінцівок. На руках сліди мотузки».
За інформацією, переданою мені людиною, що має відношення до слідства, стало відомо, що дівчину викрали, довго тримали та ґвалтували. Щоб приховати сліди насильства, тортур і катувань, їй між ніг прив’язали гранату. Вона зробила стільки кроків, на скільки вистачило мотузки, яку тримали її вбивці, щоб себе убезпечити.
Викрав з родини та закладав гранату корінний мешканець Свердловська, член незаконного збройного формування «РИМ» з позивним «Чечен»…
Вона йшла і знала, що помре. Кожен її крок — це прощання з життям, рідними, коханими, може, і з дитиною. Кожен її крок, кожен день, прожитий у неволі й насильстві, як і її смерть, — на тих, хто покликав «визволителів», «русскій мір», хто піддався пропаганді, хто складав і складає цю пропаганду, на тих, хто труситься від страху, очікуючи обіцяних Кисельовим міфічних «бандерівців» і виправдовуючи злочини сучасних фашистів…
…Ця стаття не для українців. Вони й так співчувають, плачуть, моляться, леденіють від усвідомлення того, що відбувається в зоні. Навіть не знаючи подробиць.
Ця стаття для тих, хто «новоросія», «громадяни л-днр», путінолюби, русскоміровци, ватники, а точніше ідіоти.
Де у ваших містах «хунта», «укропи», «бандерівці», де?
Немає їх!
Вас убивають ваші визволителі,— росіяни, присутність котрих приховується, козаки, які грають у ряжених, надягнувши папаху та купивши в Інтернеті іграшкові медалі. А також місцеві, вчорашні п’янчуги, міліціянти, шахтарі, котрі разом з автоматом здобули індульгенцію на вбивства.
Так хто ж фашисти, а? Хто? Мовчите? Мовчите, мешканці Донбасу! Ви й це виправдаєте, так?! Бо ми, ті, хто пише та плаче над загальною бідою, що прийшла в наш дім, ми ж укропські пропагандисти.
Ті, хто кликав усе це, ті, хто дуже хотів як у Росії! Я вже бачу, що ви ніколи не знайдете в собі сміливості визнати правду, прочитати розслідування своєї ж «лнр-івської прокуратури», хоч визнаєте себе «повноцінною республікою».
Бо ж правда. Бо ж боляче. Бо ви, десь там, у собі, вже маєте інший страх. Ви усвідомили, що стали заручниками війни.
Хай буде! Поки так!
В аду місця вистачить усім, і тим, хто скоював злочини, і тим, хто їх виправдовував.
— Тю, вона ж посміхалася, звідки я міг знати, що їй загрожує небезпека, — каже один зі свідків. — Та й що я міг зробити, може, накоїла що. Я звідки знаю, за що її так. Вони влада, їм видніше. Ці пацани, вони ж у камуфляжі, вони ж за нас воювали. Може, вона «укропка»…
…А вона йшла між тими квітучими абрикосами. Знаєте, вони в нас на Донбасі всюди. Пишні, біло-рожеві, навесні накривають місто невагомим, невидимим серпанком, аж голова йде обертом від того п’янкого аромату.
Цього року над Донбасом дивне, високе, чисте блакитне небо. Таке яскраве, сліпуче й нескінченне, як саме життя. Пішла з повітря й землі антрацитна сірість, адже зупинилися більшість шахт. Пішла масляниста, гірка смогова завіса, бо ж і машин на дорогах дедалі менше.
Іноді абрикоси все ще припорошує пилом. Це від вибухів.
На полігонах мирної «країни лнр» відбуваються «мирні» військові навчання. Це з РФ прийшли нові танки та «Гради», тож їх обстрілюють.
Люди здригаються та хутко поспішають у справах. Окупація. Комендантська година. Лунають постріли з автоматів. «Визволителі» «захищають» місто від «фашистів».
Вона йшла між абрикосами, слухаючи відлуння далеких вибухів, і посміхалася. Знала, що в неї лише кілька хвилин життя. Що це небо та ці абрикоси стануть для неї вічністю. Але хіба ж можна стримати усмішку, дивлячись на квітучі абрикоси?
Можливо, так само йшов Христос на Голгофу.
Можливо, так само байдуже йшли поруч його кати, насолоджуючись смаком смерті й адреналіну від скоєного розп’яття.
Можливо, так само байдуже по обидва боки дороги стояли ті, хто виправдовував його страту.
Можливо!
Ми ніколи не дізнаємося, чи усміхався Він, ідучи на смерть, але я точно знаю, що усміхалася вона.
Абрикоси Донбасу! Мої білі абрикоси, схожі на янголів. Дякую, що були поруч з нею!
Страшная сила пательни
Кума на проводе. Голос патриотично-боевой. Начинает без переходов на стабильно отжатую политическую обстановку.
— Лена, шо такэ пательня?
— Сковородка, — отвечаю без расспросов, предвкушая очередное кумиганство. Ну, есть люди хулиганы и занимаются хулиганством, а у меня кума боевая, занимается исключительно кумиганством.
— А пэкэльна пательня?
— Адская сковородка, очень горячая. Пэкло — это Ад, — смеюсь я и не выдерживаю. — А шо?
— Та жарко, днем ничего в огороде не сделаешь, сижу, читаю твои кныжки, шо ты мне на сохранение оставила. Ты знаешь, даже Уголовный кодекс читала. Так понравилось! Столько нового узнала, куда, кого и по якой статье посылать. И тут, бац, в одной кныжке «пательня». Мине так это слово запало, так понравилось. Прямо хожу, а в голове «пэкэльна пательня». Как музыка ото, привяжется и аж шкварчить у голове. А тут Любку встретила, ну, ты ж помнишь нашу Любу-сарафанное радио? А та як завелась, мол, ОБСЕ ей лично сообщило, шо фсе, будут бомбить Свердловку горчичниковыми бомбами. Опять «личный приказ Ляшко, Порошенко и Обамы». У всех снова паника, а тока успокоились. Нэ, ну, понятное дело, бабы не верят, шо ОБСЕ к ней лично приезжало с докладом, но страшновато. И таку панику нагнала в магазине, шо прям хоть щас беги, бери простынь и на кладовыще. Я не выдержала, говорю ей: «Люба, да закрой ты свою пательню!»
Лена, знаешь, само с языка слетело. Говорю: от твоего языка больше вреда, чем от горчичныковых бомб. Ты ж в прошлом году крест на пузе чертила, шо на город фосфорни бомбы лично Ляшко скидував и ты его на крыле самолета видела. Ты ж в прошлом году божилась, шо видала машину-холодильник с банками органов, и прямо надписи были «Печень Ивановой К. И. 10 шт». Ты же всех мужиков призывала Свердловку от Правого Сектора защищать, а когда все в опочление записались и жареным запахло, то ты свого однояйцевого «инвалида» в погребе борщами кормила. Шо ж ты людям опять голову морочишь, люди только на мир повернули. У тебя, говорю, Люба, рот, як пэкэльна пательня. Ты когда его роззяваешь, то даже черти разбегаются.
Я смеюсь.
— От это ты ее приложила! Нормально! И че Любка?
— Замолчала, глазища выпучила и шмыг из магазину. А через два дня пришла ко мне вечером з черешней, говорит, мол, давай, мириться. Ты така умна стала, як твоя кума. Меня, говорит, так ще никто не посылав. Ты меня як ото обозвала, то у меня зуб болел, суп выкипел, кастрюля згорела и прыщ на интимном месте образовался. Ни сесть, ни сходить куды надо. Отзывай прокляття. Я, говорит, у всех поспрашивала, нихто не знает, шо это такое. Це тебя кума наблатыкала, она ж у тебя теперь западнячка. А там, люды кажуть, очень сыльна магия. Тож давай мириться, я тебе честно говорю, шо не було Ляшка з органами, а ты мне прокляття знимаешь.
Я сползаю под стол, давясь вишневым компотом.
— Сняла проклятье, колдунья?
— Н-э-э, — говорит кума, — я ей сказала, шо прокляття работает обособленно-консолидированно (у тебя в кныжке вычитала, красивое слово) и включается, когда про Правый Сектор, бомбы чи Ляшка вспоминаешь.
— Надо было списком, списком, — хохочу я, — Порошенко, Ярош, Обама.
— Не подумала, — грустнеет кума, — а ну скажи мне, шо такое «перетягнути вздовж шиї налигачем». Пенсию ж должны дать, то Олька-раша-тв объявится. У ее ж сына в четверг ОБСЕ отжатую машину отжало. Думаю, чем же ее перехрестить так интеллигентно, шоб и ее черти взялы. Налыгач подойдет, как думаешь?
Як роса…
Кума на проводе. Голос особо торжественный. Такой голос бывает у кумы когда либо чего напартизанили, либо тете Олераша-тв из магазина хренпиэс-навигацию проложили. Ну, в цивилизации джипиэс-навигатор, у нас село и зона оккупации. У нас или «хренпиэс», или «куда подальше»-навигация работает.
Кума говорит:
— Лена, это хорошо, шо ты меня жизни учила. В части приема-передачи информационного блока.
— Хм. Опять раша-тв что-то показывала?
— Та не. Я с той стороны, шо информация — она может быть одна, но понять ее можно совершенно обратно. Тьху! Я к тому, шо ты правильно говорила, шо, мол, не усьо, шо кажуть, то оно-то и есть. От сегодня, была в магазине и чуть тетю Валю не вбыла за измену Родине.
— О господи! Неужели и тетя Валя инфицировалась русизмом? Как же так, а?!
— От не перебывай! Слушай! Выводы она делает, не дослушав. Это ж сама себя в информационный капкан выводами загоняешь. Видишь, я все запомнила, про капкан. Ладно. Слушай уже. Стою, значит, в нашей «Светлане», и тетя Валя как раз скуплялась. Пенсию ж принесли, гады. И тут заходят камуфляжни. И тетя Валя до них: «Хлопчики, а вы з опочления, тьху ты, з опочленения, тьху ты, мать его туды, не выговорить, з комендатуры?»
Мальчики такие: «Да! Налоговая комендатура! А шо, бабка, хто-то обижает?» Она руками замахала: «Ой, шо вы, хлопци, не, не обижает. То я дывлюсь, таки хлопци гарни заходять, прямо як та роса на сонци. От, думаю, пидийду та скажу им». Они, значит, расцвели, заулыбались и пошли в подсобку, видимо какой-то налог отжимать.
Я не выдержала, трусит всю, думаю, вот старая карга, мы ей воду все лето носили, мы ей лекарства, мы ей продукты, дров накололи, а она «як роса на сонци-и-и-и». Щас, думаю, я ей выскажу. Подхожу к ней и говорю, шо ж ты, мол, тетя Валя на старости лет опочлению комплиментами сыплешь, не стыдно?!
А она мне: «Тьху на тебя, Людка, я ж их прокляла, а вы тупи, не заметили».
Я говорю, как же прокляла, когда ты им «ой, хлопци, вы такие гарные, как роса на сонци». А она мне: «Дура молода, вчи Шевченка. Ще Шевченко напысав: „згинуть наши вороженьки, як роса на сонци“. От я их росою назвала, шоб их сонцем выпалило, тьху».
— Лена, — говорит кума, — вот это троллинг, высший уровень. А ведь тете Вале-то 72 года. Вторая война, можно сказать, за плечами.
Молчим. За плечами ли? Дожить бы нам всем до Победы! И ничего, что тетя Валя автора перепутала. Неважно это. Главное, что на Луганщине остались те, кто верит в Победу, нашу жовто-блакытну. И знают гимн и Шевченко. И наша боевая пенсия делится с нами мудростью, как пережить эту войну, которая так похожа и непохожа на ту.
Но, если люди шутят в таких условиях, — будем жить, как сказал знаменитый киношный герой. Дабы увидеть, что над нашей Украиной самое высокое небо, которое ласкает самые зеленые поля. А роса… Ну, вы поняли.
А кума даже сделала философский вывод. Мыслищу выдала, так сказать. Об информационной войне.
— Информация, Лена, така вещь, шо не каждый знает, шо с ней делать. Це как первый раз мыть тефлонову сковородку. Вроде понимаешь, шо дура, но трешь.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги