1937. Сталин против заговора «глобалистов»

Глава 3 Глобализация по Троцкому

А вот Троцкий старался держаться именно ортодоксального марксизма. При этом он, вопреки расхожему мнению, отрицал коминтерновское стремление к немедленной мировой революции, которое также расходилось с постулатами Маркса.

Троцкий был в глухой оппозиции к коминтерновщине, что неудивительно, и ориентировался на западные центры глобализма, сохраняя при этом свои марксистские убеждения. Показательно, что Лев Давидович выступил против советизации Персии в 1920 году, вступив в данном вопросе в острую дискуссию с Зиновьевым. При этом «демон революции» так обосновал свою позицию: «Потенциальная советская революция на Востоке для нас сейчас выгодна главным образом как важнейший предмет дипломатического товарообмена с Англией». То есть все эти коминтерновские штучки-дрючки Троцкий рассматривал как момент политической игры, призванной наладить отношения со странами западной демократии.

В 1921 году Троцкий выступил против левацкой доктрины наступления, выдвинутой венгерским коммунистом Б. Куном, занимавшим видные посты в правительстве Венгерской Советской республики. После её падения Кун перебрался в Россию, где и принял самое действенное участие в Гражданской войне.

Именно он был главным организатором красного террора в Крыму, во время которого были безжалостно уничтожены тысячи русских офицеров-белогвардейцев, сдавшихся на милость победителя.

Кун многое сделал для установления советской власти, но был ею недоволен. Она казалась ему недостаточно интернационалистической. По мнению этого деятеля, большевики слишком уж пеклись о советской России и слишком мало заботились о мировой революции. И Кун был не одинок — у него нашлись сторонники, причём не только в Коминтерне. В июле 1923 года резидент генерала П.Н. Врангеля А. фон Лампе получил информацию о том, что «венгр Бела Кун и латыш Гиттис… составили против советского правительства заговор с целью поставить во главе России 12 интернационалистов-коммунистов, так как де современная советская власть слишком националистична». Одновременно сообщалось о том, что Гиттис «находился в тесном контакте с белогвардейскими организациями, арестован и предан суду за контрреволюционную деятельность». Сей деятель и впрямь был смещён со своего поста, но вряд ли тут имела место быть хоть какая-то связь с белогвардейцами. Судя по всему, Гиттис пал «жертвой» внутриполитической борьбы, пострадав от менее радикальных интернационалистов, чем он и Кун. Последний тоже попал в опалу, в 1921 году был временно отстранён от работы в Коминтерне и «сослан» на Урал — в качестве «ответственного работника».

Но до этого Кун успел заразить своей «теорией наступления» очень многих коминтерновцев — у нас и за рубежом. Он предлагал немедленно приступить к организации пролетарской революции в Европе — начиная с Германии.

На конгрессе победила более умеренная точка зрения, которую отстаивали Ленин и Троцкий. Владимир Ильич резонно замечал: «В международном положении нашей республики политически приходится считаться с тем фактом, что теперь бесспорно наступило известное равновесие сил, которые вели между собой открытую борьбу с оружием в руках, за господство того или другого руководящего класса, — равновесие между буржуазным обществом, международной буржуазией в целом с одной стороны и советской Россией — с другой… Развитие международной революции, которую мы предсказывали, идёт вперёд. Но это поступательное движение не такое прямолинейное, как мы ожидали. С первого взгляда ясно, что в других капиталистических странах после заключения мира, как бы плох он ни был, вызвать революцию не удалось, хотя революционные симптомы, как мы знаем, были очень значительны и многочисленны».

А Троцкий подготовил тезисы, предполагающие смену тактики. Теперь был сформулирован новый лозунг: «К массам!». Его понимали как «завоевание широких масс пролетариата для идей коммунизма». В результате Коминтерн признал необходимым выдвинуть требования переходного характера.

Троцкий, как и Сталин (тут их интересы сходились), сыграл важную роль в провале революционного натиска на Германию. Сам он был в числе одного из организаторов «революции» 1923 года, к которой в Москве готовились очень тщательно, рассчитывая не только на восстание в самой Германии, но и на вооружённое вторжение. Однако в сентябре того же года Москва дала задний ход. Разведка донесла, что Антанта узнала о решениях советских вождей. В результате были приняты срочные меры по предотвращению вторжения Красной Армии: усиление французского корпуса в Руре, переброска белогвардейских частей в Польшу, срочные инженерные работы в Виленском коридоре. Момент внезапности был упущен, и теперь оставалось трубить отбой.

Возникает резонный вопрос — кто же предупредил Антанту? Историк В. Сироткин, уделивший много внимания эпопее 1923 года, сообщает весьма любопытные сведения о связях Троцкого. Оказывается, «ещё в 1921 г. он получает весточку из Парижа не от кого-нибудь, а от самого бывшего военного министра «временных» Александра Гучкова… «Кружок Гучкова» объединял военных, политиков и философов…, которые пытаются «навести мосты» прежде всего с «военспецами» из РККА «Брусиловского призыва» 1920 года. Троцкий втайне (выделено. — А.Е.) от Политбюро и ИККИ направляет к Гучкову своего доверенного порученца Евгения Берета… но не для обсуждения теоретических вопросов «сменовеховства», а для совершения конкретной задачи: использовать связи Гучкова в русских эмигрантских кругах Литвы и Польши для «броска» 200-тысячного корпуса красных через Литву и польский «Виленский коридор» («Почему проиграл Троцкий?»).

Очевидно, что именно по этому, «тучковскому», каналу коминтерновцев «сдал» сам Троцкий, действующий «тайно от Политбюро». (Гучков был прозападным деятелем, сыгравшим важную роль в Февральской революции.) Троцкий попросту не хотел победы мировой революции «здесь и сейчас», считая её делом отдалённого будущего. Он не торопился с ликвидацией капитализма во всемирном или общеевропейском масштабе, хотя на публике «демон революции», понятное дело, говорил обратное. Более того, некоторые данные говорят о том, что Лев Давидович был бы не прочь капитализировать (до известного предела) сам СССР.

Особую роль в этом отводилась Западу. В 1925 году Троцкий, неожиданно для многих, предложил весьма любопытный план индустриализации страны. Согласно этому плану промышленная модернизация СССР должна была основываться на долгосрочном импорте западного оборудования, составляющем от 40 до 50% всех мощностей. Импорт сей следовало осуществлять за счёт экспорта сельскохозяйственной продукции. Кроме того, предполагалось активно задействовать иностранные кредиты. Обращает на себя внимание то, что Троцкий предлагал наращивать советский экспорт за счёт развития фермерских капиталистических (!) хозяйств.

Что ж, с мировым капиталом и западными капиталистами Троцкий был на «ты». Не случайно именно ему Ленин поручил выплачивать долги царской России. Да, их таки выплатили — несмотря на горделивое надувание щёк в Генуе (тогда большевики выдвинули Антанте встречный иск — за «оккупацию»). В начале 20-х годов Троцкого поставили во главе Наркомата путей сообщения. Тогда-то он и осуществил сделку, неслыханно обогатившую западных воротил. Именно под его руководством происходила массовая закупка паровозов в Швеции, на заводе, принадлежащем фирме «Нидквист и Хольм». Советская сторона заказала 1000 паровозов — на общую сумму в 200 млн золотых рублей (это, к слову, примерно четверть золотого запаса страны). Почему-то красные вожди выбрали фирму, производственные мощности которой не позволяли выпустить это количество. Но не беда — советская сторона заплатила шведам деньги для того, чтобы они построили приличный завод для производства паровозов. «Когда вы хотите купить ботинки, разве вы должны давать торговцу обувью кредит на постройку кожевенной фабрики?» — резонно вопрошает по этому поводу историк Н.В. Стариков. В 1921 году планировалось, собрать 50 паровозов. «А далее заказ равномерно распределялся на… пять лет, в течение которых шведы на наши деньги должны были построить завод! В 1922 году покупатель получал 200, в 1923–1925 гг. — по 250 паровозов ежегодно. Помимо того, советская сторона выступала не только покупателем, но и кредитором. И речь идёт не об оплаченной вперёд стоимости паровозов. В мае 1920 года шведская фирма получила не только аванс в 7 млн шведских крон, но ещё и беспроцентный заём в 10 млн крон… Согласно договору ссуда должна была погашаться при поставке последних 500 паровозов. Сократи советская сторона заказ вдвое, и полученный заём шведы могут уже не отдавать!… Получалась весьма пикантная картина: цены завышены. Деньги заплачены, товара нет. И когда будет непонятно!» («Кто заставил Гитлера напасть на Сталина»).

Конечно, Ленин и Троцкий вовсе не хотели пролить такой обильный золотой дождь на какую-то шведскую фирму. Ими двигало желание расплатиться по долгам с воротилами Антанты — и не «потерять лицо» перед «пролетариатом». А не платить было нельзя — за такой, как сейчас говорят, «кидок» могли элементарно убить — очень многих, невзирая на последствия.

И неудивительно, что расплата (через шведскую фирму) происходила через Троцкого — ярого сторонника интеграции в мировое хозяйство. Он всегда выступал певцом глобализма. На благо «мирового хозяйства» Троцкий вволю поработал даже и после того, как покинул СССР — в качестве «изгнанного пророка». Так, в 1932 году «Бюллетень» оппозиции опубликовал его статью «Советское хозяйство в опасности». Там можно прочитать такие, «шокирующие» строки: «Импортный товар в один червонец может вывести из мёртвого состояния отечественную продукцию на сотни и на тысячи червонцев. Общий рост хозяйства, с одной стороны, возникновение новых потребностей и новых диспропорций, с другой, неизменно повышают нужду в связях с мировым хозяйством. Программа «независимости», т.е. самодовлеющего характера советского хозяйства, всё больше раскрывает свой реакционно-утопический характер. Автаркия — идеал Гитлера, не Маркса и не Ленина».

Здесь Троцкий предстаёт самым настоящим рыночником, утверждая: «План проверяется и, в значительной мере, осуществляется через рынок. Регулирование самого рынка должно опираться на обнаруживаемые через его посредство тенденции».

«Демон революции» был убеждённым и последовательным сторонником интеграции советской экономики в систему международного капиталистического хозяйства. Причём сама экономика должна была, по его замыслу, быть именно рыночной, а план использоваться всего лишь как регулятор рынка. При этом Троцкий вовсе не собирался демонтировать власть компартии. Реставрация капитализма допускалась им только в экономической сфере, тогда как в политике власть должна была оставаться у партии большевиков.

Троцкий был марксистом, выступающим за победу коммунизма во всемирном масштабе. И он пытался ортодоксально следовать за Марксом, который считал, что социалистическая революция возможна лишь в условиях развитого капитализма. Старый, капиталистический, строй должен был достичь своей вершины, исчерпать все свои возможности, и лишь после этого подлежал социалистической ликвидации. Понятно, что Россия начала XX века этим условиям не отвечала. Поэтому правые социал-демократы — меньшевики — как раз и не советовали мечтать о скорой социалистической революции. Они считали, что на повестке дня стоят задачи буржуазной революции, период которой должен продлиться достаточно долго. Но всё вышло совсем не так, как замышляли «правильные» марксисты. Буржуазия власть утеряла, а до капитализма было ещё очень далеко.

Троцкий предвидел это ещё задолго до 1917 года. В 1906 году он предсказывал: «В стране экономически отсталой пролетариат может оказаться у власти раньше, чем в стране капиталистически передовой… Русская революция создаёт, на наш взгляд, такие условия, при которых власть может (при победе революции — должна) перейти в руки пролетариата, прежде чем политики буржуазного либерализма получат возможность в полном виде развернуть государственный гений». Это и побудило Троцкого выдвинуть свой скандально известный лозунг «Без царя, а правительство рабочее». По сути, он предлагал осуществлять «антифеодальные», буржуазно-демократические преобразования руками «пролетарского», точнее говоря — социалистического правительства. (Суть этих преобразований сводилась к ликвидации самобытного, традиционного уклада русской жизни.) А преобразования социалистические планировалось отодвинуть до того момента, пока не придёт помощь с Запада.

Ленин подверг эту программу довольно-таки жёсткой критике. Ему казалось, что Троцкий пытается перепрыгнуть через буржуазный этап революции. Но позже, в 1917 году, Ленин как раз и заставил партию совершить такой вот прыжок, создав через несколько месяцев после падения монархии (без царя!) именно «рабочее» правительство.

Здесь их позиции сошлись, но дальше начиналось расхождение. Ленин считал, что советское правительство очень скоро получит поддержку передового европейского пролетариата. Этому надо было всемерно способствовать, поддерживая этот самый европейский пролетариат и подталкивая на революционные свершения.

У Троцкого подход был иной. Он не верил, что Европа готова к революции, ибо даже и она не исчерпала всех потенций капиталистического развития. Капитализм вообще не достиг ещё высшей степени своей интернационализации. И по мысли Троцкого, ему, капитализму, ещё только предстояло глобализироваться. Показательно, что через несколько дней после Октябрьского переворота Троцкий, в интервью американскому журналисту Д. Риду, высказался за создание Соединённых штатов Европы. Тогда он заявил, что «экономическое развитие требует упразднения национальных границ». (Любопытно сопоставить эти слова с нынешними утверждениями, согласно которым глобализирующейся экономике требуются единые политические институты.)

Вот в чём Троцкий видел одну из главных задач революции — объединять мир, причём не обязательно сразу на социалистических основах. Капиталистическая глобализация тоже благо — естественно, при участии левых сил. И лишь когда мир будет единым — возможна будет и мировая социалистическая революция. А до тех пор необходимо способствовать глобализации, поддерживая не только левые, но и любые «передовые» силы Запада. И в плане данной поддержки Россия, с её огромными ресурсами, сплочённая железной большевистской диктатурой, могла бы сыграть роль революционного охранника и сырьевого поставщика демократической Европы.

Кроме того, в России можно было бы создать некий финансовый центр мирового капитализма. Только это был бы центр красный, коммунистический, имеющий в виду грядущее преобразование мирового хозяйства на социалистических началах. Он не менял бы капиталистической сути этого хозяйства, но способствовал бы его подготовке к социализму. А неисчерпаемые богатства России как раз и пригодились бы для создания этого центра.

Тут необходимо снова вспомнить про Парвуса, который был учителем Троцкого. Он как раз и выдвигал концепцию создания финансовой силы, подконтрольной социалистам. «Парвус, с позиции финансиста, считал, что мировая революция возможна при одном условии: «штаб» этой революции должен получить контроль над мировой финансовой системой, что, в свою очередь, позволит диктовать и внедрять марксистскую идеологию, — пишет В. Кривобоков. — Для достижения этой цели необходимо осуществить для начала революцию в одной стране, по возможности богатой, обратить в наличность всё её национальное достояние и, получив таким образом беспрецедентно колоссальную сумму, интегрировать её под своим контролем в мировую финансовую систему. При этом прагматичный до мозга костей Парвус считал, что систему эту абсолютно не обязательно перестраивать, подгоняя её под свои цели, совершенно достаточно получить над ней контроль. Тот факт, что мировая финансовая система того времени формировалась исключительно капиталистическими государствами и предназначалась для обслуживания капитализма в чистом виде, мало волновало марксиста Парвуса» («Финансовый гений Ленина»).

Понятно, что сильная Россия была Троцкому не нужна. Российская держава, пусть даже и социалистическая, была бы независимой от Запада (при Сталине так и получилось), а ведь основные двигатели глобализации находились именно в Европе и США. Индустриально развитая Россия, отгородившаяся от мирового капиталистического хозяйства, была бы вызовом глобализму уже сама по себе.

Вот почему Троцкий сделал всё для того, чтобы ввергнуть Россию в разрушающий хаос Гражданской войны. Именно он сыграет главную роль в провоцировании восстания чехословацкого корпуса в мае 1918 года. Троцкий отдал приказ расстреливать каждого чехословака, у которого будет найдено оружие. И корпус восстал, в результате чего советская власть оказалась свергнутой на огромных пространствах Сибири, Урала и Поволжья. Прежде антибольшевистское сопротивление не могло похвастаться какими-то внушительными успехами, но провокация Троцкого привела к тому, что русские стали воевать друг с другом «всерьёз и надолго».

Само собой, старания Троцкого находили всемерную поддержку у его западных покровителей. Они тоже были заинтересованы в том, чтобы русские били друг друга как можно дольше и больше. Однако когда победа красных стала очевидной, Антанта быстренько свернула помощь белым. И первыми это сделали хитроумные британцы — ещё в 1919 году.

В конечном итоге коммуно-капиталистическим планам Троцкого так и не было суждено осуществиться. Он проиграл во внутрипартийной борьбе 20-х годов. «Демон революции» поставил не на тех, на кого нужно, поддержав всамделишного фанатика мировой революции Зиновьева с его левой оппозицией. Как выяснилось, широкие партийные массы от этой мировой революции устали, как и от левацкой фразеологии. Вот почему они поддержали Сталина и Бухарина, которые предложили альтернативу партийному радикализму. Партия большевиков отвергла курс Зиновьева — Каменева, а вместе с ними сбросила с капитанского мостика и самого Троцкого.

А ведь «демон революции» вполне мог заключить союз со Сталиным, который тоже выступал против коминтерновщины — но уже с государственно-патриотических позиций. По некоторым данным, Иосиф Виссарионович предлагал ему «дружбу» — в тактических целях. Кстати, такой союз настоятельно советовал Троцкому и его сподвижник Радек, который многое понимал в партийных раскладах. Тогда, отстранив спайку Зиновьева и Каменева, Сталин и Троцкий зачистили бы слабого Бухарина. А дальше — началась бы схватка двух титанов, исход которой мог быть разным.