1939: последние недели мира. Как была развязана империалистами вторая мировая война.

«Обед в обществе красивых дам

Элегантный голубой самолет – последнее слово техники того времени – вылетел как-то утром во второй половине августа 1939 г. из Лондона в Германию. За штурвалом находился летчик одного из подразделений Интеллидженс сервис Сидней Коттон, вторым пилотом был Р. Найвин. Предписывалось соблюдать строгую секретность: просочись хоть малейшая информация, разразился бы громкий скандал и кабинету Чемберлена вряд ли удалось бы остаться у власти. Один из английских авторов, хорошо знакомый с деятельностью британских спецслужб, возникновение очередного авантюрного замысла британских «умиротворителей» объясняет следующим образом.

19 августа С. Коттон был принят полковником Стюардом Мензисом, руководителем английской разведки. Коттон предложил смелый план. Поскольку Геринг, по его словам, являлся тем человеком, который может повлиять на Гитлера, почему бы не доставить его в Лондон? Коттон попытался бы убедить Геринга, что Англия вполне серьезно готова сражаться. Тогда шеф люфтваффе, возможно, отговорит Гитлера от намерения вторгнуться в Польшу. Коттон позаботился и о том, чтобы создать необходимые условия, располагающие к доверительной беседе: для высокого гостя предполагалось устроить неофициальный обед в приятном обществе красивых дам, а на следующий день – выезд на охоту и прочие развлечения. Мензис сразу же поддержал дерзкую идею.

– Если это удастся, – воскликнул он, – все сразу же может измениться!

Он тут же соединился по телефону с британским премьером. Через несколько минут последовал ответный звонок. На этот раз звонил Галифакс.

– Премьер-министр дал согласие на осуществление предложенного вами плана, – сообщил он. – Перед вылетом пилоту вручат письмо, за веряющее, что его друг (имелся в виду Геринг) будет гостеприимно встречен в Лондоне.

На этом нить повествования, к сожалению, прерывается. Где приземлился самолет, встречался ли Коттон с Герингом – неизвестно. Автор лишь отмечает, что, когда Коттон собрался в обратный путь (с Герингом?), вдруг выяснилось, что полеты гражданской авиации в Германии были запрещены (в связи с намеченным на 26-е вторжением в Польшу). Самолет задержали, и английские летчики оказались в ловушке…

Кое-какие следы планировавшейся авантюры можно обнаружить при внимательном чтении дневника постоянного заместителя министра иностранных дел А. Кадогана. В примечании издателя со ссылкой на секретную обзорную записку Галифакса, посвященную обстоятельствам возникновения войны (как видно, запись самого Кадогана оказалась слишком нескромной и ее не рискнули опубликовать), говорится, что 21 августа была получена информация о согласии Геринга прибыть в Лондон (следовательно, было сделано предложение?) при условии, что ему будет предоставлена возможность беседовать с Чемберленом. «21 августа было решено согласиться, и осуществление секретного мероприятия было запланировано на 23 августа. Ничего больше не было слышно до четверга, 24 августа, когда пришло известие, что Гитлер не считает, что визит будет в данное время полезным», – записал в дневнике Кадоган.

Как выясняется, «обед в обществе красивых дам» был лишь импозантной декорацией, причем беседовать с рейхсмаршалом должен был вовсе не Коттон. Имелось в виду по прибытии самолета на какой-либо захолустный аэродром в Англии немедленно доставить Геринга на автомашине в загородную резиденцию британского премьера в Чекерсе.

Бросается в глаза совпадение во времени: 18 августа Форин оффис получает из Вашингтона информацию о встрече Шулленбурга с Молотовым, и уже на следующий день британские спецслужбы срочно подготавливают секретную доставку Геринга в Англию; еще через два дня, получив согласие рейхсмаршала прибыть в Лондон, кабинет принимает решение о дате визита – 23 августа. Хотя подробности этого закулисного маневра Форин оффиса еще тщательно скрываются от общественности, нельзя не отметить, что, в отличие от переговоров с Советским Союзом, в данном случае английская дипломатия действует с головокружительной быстротой.

Может быть, установление связи этих лихорадочных усилий Форин оффиса с получением телеграммы посла Великобритании в США Линдсея необоснованно? Опубликовав ее текст в очередном томе дипломатической переписки, издатели снабдили его примечанием: «Эта телеграмма не была получена Центральным департаментом Форин оффиса до 22 августа». Подобная редакция позволяет предположить, что телеграмму задерживали в каком-то другом отделе британского МИД. Затерять столь важный документ, да еще на такой длительный срок – факт невероятный. И для его объяснения понадобились столь же невероятные аргументы. Идеи, уже после войны встретившись с Боленом, сообщил ему, что в Форин оффисе «оказался коммунист», который-де и помешал своевременной расшифровке депеши. Формулируя неуклюжее объяснение, английский лорд явно находился во власти эмоций «холодной войны».

Но вот в 1971 г. в Лондоне выходит в свет исследование известного английского буржуазного историка Р. Паркинсона «Мир для нашего времени. От Мюнхена до Дюнкерка. Внутренняя история». Доступ к секретным архивам британского кабинета и почти два десятилетия, прошедшие со времени публикации упомянутого тома дипломатических документов, позволили автору разобраться в деликатном вопросе и установить истину. Незадолго до полуночи 17 августа, пишет он, Галифакс направил очередные инструкции Сидсу в Москву; «на следующее утро (т.е. 18 августа!) в сообщении Линдсея, посла в Вашингтоне, содержащем информацию о встрече Шулленбурга с Молотовым 15 августа», он получил «самое явное из имевшихся к тому времени предупреждений о необходимости принятия срочных мер».

Вопрос ясен: 18 августа содержание телеграммы уже было известно Галифаксу. Антисоветская фальшивка, пущенная в оборот Форин оффисом, оказалась недолговечной.

О чем конкретно шла речь в телеграмме Линдсея? Там говорилось: германский посол по поручению своего правительства заверил, что Берлин не имеет агрессивных намерений в отношении Советского Союза; учитывая международную обстановку, правительство рейха предлагает, не откладывая, начать переговоры и готово незамедлительно направить в Москву своего представителя. Молотов ответил, что о заявлении посла сообщит Сталину; при этом он высказал свое личное мнение: переговоры целесообразны только в том случае, если имеются основания рассчитывать на их положительный исход; посему до прибытия уполномоченного следует обсудить ряд вопросов.

Итак, утром 18 августа Галифакс узнал из телеграммы Линдсея, что Германия добивается заключения соглашения с СССР. Критический момент! Что предпринять? Это зависело от истинных целей правительства Великобритании.

Когда через пять дней советско-германский договор стал фактом, буржуазная пресса подняла неимоверный шум, заявляя, что Англия и Франция стремились к союзу с СССР, а тот их «обманул». Приведенный выше анализ истории англо-франко-советских переговоров показывает, что это не имело ничего общего с действительностью. Эпизод с телеграммой дает этому новое подтверждение. Если английское правительство стремилось заключить договор с СССР, почему же 18 августа и в последующие несколько дней, узнав о германо-советских контактах, оно ровным счетом ничего не сделало, чтобы срочно сдвинуть с мертвой точки трехсторонние переговоры в Москве (напомним, что по предложению Дракса был объявлен перерыв до 21 августа)? Ведь еще было время!

Из той же депеши Линдсея Галифаксу следовало, что Москва еще не дала окончательного согласия на ведение переговоров о пакте, тем более на визит Риббентропа. Решительный шаг со стороны Англии, например телеграмма в Москву о готовности Галифакса или Айронсайда прибыть для подписания договора, мог за два часа коренным образом изменить ход событий.

Напомним также высказывание Черчилля, касавшееся позиции британского кабинета в отношении переговоров с СССР (в тот период он находился вне правительства). «Если бы, например, по получении русского предложения Чемберлен ответил: „Хорошо. Давайте втроем объединимся и сломаем Гитлеру шею“ или что-нибудь в этом роде, парламент бы его одобрил, Сталин бы понял, и история могла бы пойти по иному пути».

Ничего подобного английское правительство не сделало. Нет даже следов того, что оно вообще рассматривало такую возможность. Почему? Потому что заключение договора с СССР не входило в расчеты британских «умиротворителей»! Но поскольку подобную позицию трудно было бы оправдать в парламенте, перед лицом общественного мнения, если бы о телеграмме стало известно, то пришлось ее «затерять» – на то время, когда Советское правительство в результате саботажа переговоров западными державами вынуждено было пойти на подписание пакта о ненападении с Германией.

Интересно, что к такой же оценке, по существу, пришел и явно антисоветски настроенный Дж. Толанд. «В то время, когда Риббентроп готовился направиться в Москву, – пишет он, – Сталин еще окончательно не отказался от надежды на заключение англо-франко-советского союза против Гитлера. Тем временем, продолжая свои равнодушные усилия в этом направлении, англичане тайно приглашали Геринга».

Такова разгадка парадокса с «затерявшейся» телеграммой. Нет необходимости подчеркивать значение тех выводов, которые вытекают из приведенных фактов. 18 августа английское правительство оказалось перед альтернативой: принять срочные меры для заключения договора о взаимной помощи с Советским Союзом или же предпочесть отказ от такого договора, следствием чего будет вынужденное подписание СССР пакта о ненападении с Германией. Британский кабинет совершенно сознательно предпочел второе. Срочный демарш был осуществлен не в Москве, а в Берлине; и поскольку в сложившейся обстановке Чемберлен, употребляя выражение Гендерсона, «уже не мог прилететь со своим зонтиком» на переговоры к Гитлеру, в Лондон был тайно приглашен Геринг. Вместо союза с СССР, который предотвратил бы войну, правительство Чемберлена продолжало поиски путей для сделки с фашистской Германией, что практически являлось поощрением агрессора и делало войну неизбежной.

Закулисная деятельность Форин оффиса с целью осуществления сделки с Гитлером за счет Варшавы особенно усилилась, когда поступавшая в Лондон по различным каналам информация уже не оставляла сомнений в намерении фашистского рейха вторгнуться в Польшу в последние дни августа.

Лорд Ванситтарт, в руках которого сосредоточивались сводки специальных служб, 18 августа посетил Кадогана.

– Берлин принял решение начать вооруженные действия против Польши, – сообщил он, – «в любой день, начиная с 25 августа».

На следующий день он информировал о результатах переговоров Чиано с Гитлером в Зальцбурге: Муссолини заверил «фюрера» в своей верности, но отметил, что Италия не может в данный момент принять участие в войне. Гитлер успокоил «дуче»: акция против Данцига или Польши будет проведена таким образом, чтобы не вызвать вмешательства Англии и Франции, и, следовательно, Италии нечего опасаться. Его к тому же вполне удовлетворит, если Рим займет позицию дружественного нейтралитета, прикрывая таким образом левый фланг рейха.

«Информация казалась мне слишком обстоятельной, чтобы можно было игнорировать ее, – записал Кадоган в своем дневнике 19 августа. – Если ее оценка правильна, то нельзя терять времени».

Что же решило английское правительство?

Во-первых, направить Гитлеру личное письмо Чемберлена.

Во-вторых, предпринять в Риме демарш с целью побудить Муссолини «не прекращать своего сдерживающего влияния». Итак, вместо срочных мер для спасения Польши, которые могли быть эффективными только при участии в них Советского Союза, ставка делалась на «второй Мюнхен».

Утром 22 августа Чемберлен, Галифакс и Г. Вильсон отработали проект письма германскому рейхсканцлеру. Затем стало известно о предстоящем визите в Москву Риббентропа. Вечером того же дня письмо было окончательно согласовано и направлено Гендерсону.

Прибыв в «Бергхоф» на специальном самолете вместе с Вайцзекером, 23 августа Гендерсон был принят Гитлером и вручил ему личное послание британского премьера. Напомнив о принятых Англией обязательствах в отношении Польши, Чемберлен большую часть письма посвятил попыткам убедить «фюрера», что вопрос о его претензиях к Варшаве можно разрешить мирным путем, если будет восстановлена «атмосфера доверия» (!), При этом следовало бы, отмечалось в письме, обсудить более широкие проблемы будущих международных отношений, «включая вопросы, в которых заинтересованы как мы, так и вы». Намек был достаточно прозрачным. Далее Чемберлен предлагал прямые германо-польские переговоры и сообщил о готовности английского правительства быть в них посредником.

В беседе с Гендерсоном «фюрер» не скрывал своего «раздражения». В грубой форме он выговаривал послу за предоставленные Англией «гарантии» Польше. Любопытные комментарии, относящиеся к описываемой беседе, содержатся в мемуарах присутствовавшего при этом Вайцзекера. Резкие обвинения в адрес Англии, пишет он, были рассчитаны на то, чтобы заставить Чемберлена отказаться от обязательств в отношении Польши. «Едва дверь за послом закрылась, – продолжает он, – Гитлер, хлопнув себя по ляжке, рассмеялся и сказал: „Чемберлен не переживет этого разговора; сегодня вечером его кабинет падет“.

В тот же день Форин оффис получил информацию из Рима от Лорена: Муссолини «клюет». Я уверен, писал посол, что воевать он не будет.

Тем временем из Берлина поступали сообщения, что подготовка к вторжению в Польшу идет полным ходом.

– Думаете ли вы, – спросил Галифакс у Кадогана, – что это означает войну?

– Да, я думаю, что означает, но верю, что ее не будет.

«Парадокс» Кадогана разгадывался просто: он был уверен, что начнется война, но надеялся, что Англии удастся остаться в положении «третьего радующегося».

«Превратить Польшу в груду камней!»

Данцигская бухта лежала, словно расплавленная, в лучах ослепительного солнца – последняя неделя августа была необычайно жаркой в Западной Европе. И вдруг на горизонте, четко выделяясь на фоне безоблачного неба, появились массивный корпус и громоздкие палубные надстройки «Шлезвиг-Голштейна» – германского линкора эпохи первой мировой войны. Он медленно вошел в порт и бросил якорь, словно бросая тем самым вызов всем международным правилам и обычаям, конвенциям и нормам права. Он явился в Данциг «с визитом» без приглашения. Из-под флагов расцвечивания, которыми был украшен корабль, на город глядели жерла 18 орудий, упрятанных в стальные башни.

Линкор прибыл в Данциг 25 августа в 10.15 – в соответствии с графиком подготовки вторжения в Польшу, которое должно было начаться на рассвете 26 августа. Артиллеристам требовалось несколько часов светлого времени для определения объектов обстрела и установления прицелов.

Еще в конце мая генерал Бок, командовавший северной группой армий рейха, обратил внимание Гитлера на стратегическое значение Данцига в связи с подготовкой агрессии против Польши. Он предложил тайно сосредоточить в городе целую дивизию из 12 000 хорошо обученных штурмовиков. Бок высказал мысль, чтобы в день осуществления «Белого плана» Данциг «случайно навестила» группа германских военных судов, которые должны высадить войска для участия в операции по захвату города.

Гитлер одобрил предложения Бока и в середине июня, вызвав адмирала Редера в «Бергхоф»; распорядился организовать в конце июля «дружеский визит» в Данциг двух карманных линкоров, двух крейсеров и группы вспомогательных судов. Министерство иностранных дел, однако, выразило сомнение: присутствие такого количества германских военных кораблей могло навести на мысль, что готовится нападение. Решили ограничиться: посылкой «Шлезвиг-Голштейна» менее чем за сутки до часа «Y» – начала вторжения.

За три дня до этого, утром 22 августа, петляя по серпантину вырубленного в горах шоссе, штабные машины спешили в «Бергхоф», – Гитлер вызвал генералов. Совещание выглядело своеобразно. Командующие родов войск и начальники штабов сидели полукругом перед массивным столом, за которым расположился «фюрер». Говорил только он. «Я созвал вас для того, чтобы обрисовать политическое положение, дабы вы получили представление о тех отдельных элементах, на которых основывается мое решение действовать, и тем укрепить ваше доверие».

Поднять дух генералов действительно было необходимо. Скрупулезно рассчитывая нанесение удара по Польше превосходящими силами, они прекрасно понимали, что для большой войны Германия не готова. Армия обеспечена боеприпасами лишь на шесть недель военных операций, ощущалась острая нехватка стали, нефти, других стратегических материалов. Речь шла, таким образом, об опасной авантюре.

Каковы были шансы на успех? В своем выступлении Гитлер на первый план выдвинул «персональные факторы». «В значительной мере все зависит от меня, от моего существования… Мое существование является фактором огромного значения».

Второй персональный фактор – это Муссолини. И его существование тоже является решающим. Случись с ним что-нибудь, и союзническая верность Италии будет ненадежной. «Дуче – человек, лишенный нервов».

«Отношения с Польшей стали невыносимыми… – говорится в записи выступления Гитлера. – Мои предложения Польше (Данциг, коридор) были сорваны вмешательством Англии. Польша изменила свой тон по отношению к нам… Допустить переход инициативы в чужие руки нельзя. Сейчас момент благоприятнее, чем будет через 2—3 года. Покушение на меня или Муссолини могло бы изменить обстановку не в нашу пользу».

Кроме того, благоприятствует политическая обстановка: соперничество Италии, Франции и Великобритании на Средиземном море, натянутые японо-английские отношения, напряженность на Ближнем Востоке. «Для Англии характерен такой факт. Польша хотела получить от нее заем на свое вооружение. Англия же дала ей лишь кредиты… Это говорит о том, что в действительности Англия не собирается поддерживать Польшу. Франция не хочет влезать в эту авантюру».

Рассматривая ответные меры, которые могли бы предпринять западные державы, Гитлер заявил, что блокада Германии оказалась бы неэффективной. Наступление на западе от «линии Мажино» он вообще расценил как невозможное.

«Таких благоприятных обстоятельств через два-три года уже не будет. Никто не знает, как долго я проживу. Поэтому пусть столкновение произойдет именно теперь».

Как можно судить по одной из записей выступления Гитлера (их сохранилось пять), в качестве доказательства нежелания Англии и Франции оказать помощь Польше он сослался на их позицию в ходе московских переговоров: «Только слепой оптимист мог считать, что Сталин окажется настолько сумасшедшим, чтобы не разгадать замысел Англии: подобно тому, как это имело место в первую мировую войну, вести на западе своего рода позиционную войну, а на востоке возложить на Россию всю кровавую ношу войны. Кроме того, западные державы не желали принимать на себя никаких позитивных обязательств, и каждый раз, когда в ходе переговоров возникали связанные с этим конкретные вопросы, переговоры заходили в тупик, поскольку не поступало никакого положительного ответа». Гитлер говорил об этом уверенно, опираясь, очевидно, на данные разведки. Надо полагать, что это высказывание «фюрера» буржуазные идеологи не назовут «советской пропагандой».

После перерыва Гитлер определил на совещании задачи операции. Западные державы, отметил он, при возникновении германо-польского конфликта, разумеется, попытаются спасти свое лицо. Они, возможно, отзовут послов, объявят торговое эмбарго…

«Уничтожение Польши – на первом плане. Цель – истребление живой силы, а не достижение определенной линии. Уничтожение Польши остается первой задачей, если даже начнется война на Западе. Учитывая время года, решающего успеха следует добиться быстро.

Я дам пропагандистский повод для развязывания войны, будет ли он правдоподобен, значения не имеет. Победителя потом не спросят, говорил он правду или нет…

Закрыть сердце для всякой человеческой жалости. Действовать жестоко… Главное – быстрота. Преследование вплоть до полного уничтожения.

Приказ о выступлении будет отдан в ближайшее время, вероятно, в субботу утром».

Установленный еще 14 августа срок вторжения, таким образом, оставался в силе.

Многие из присутствовавших на совещании тайно делали заметки. Канарис незаметно сумел застенографировать почти всю речь Гитлера. Одна из ее записей вскоре попала в руки иностранного корреспондента в Берлине и оттуда уже на четвертый день после описанного совещания находилась в Форин оффисе. В ней, в частности, говорилось следующее:

«Я видел этих жалких червей – Даладье и Чемберлена в Мюнхене. Они слишком трусливы для того, чтобы предпринять нападение. После смерти Сталина, он очень больной человек, мы сокрушим Советский Союз. Тогда начнется расцвет германского господства на земле… Меня беспокоит лишь одно, а именно, что Чемберлен или какая-либо другая свинья вдруг явится в последнюю минуту с предложениями или советами. Он будет спущен с лестницы, даже если мне самому придется пихнуть его в живот на глазах у фотографов. Нет, для этого слишком поздно. Нападение на Польшу и ее уничтожение начнется ранним утром в субботу…»

Краснел ли Чемберлен, читая данные строки? Его биографы об этом не сообщают. Но, по-видимому, и радовался: Гитлер действовал именно так, как того желали «умиротворители».

25 августа – Гитлер играет в покер

– На этот раз терпение мое кончается! – заявил Гитлер, ознакомившись утром с фальсифицированной сводкой происшедших в ночь на 25 августа инцидентов на германо-польской границе. На протяжении нескольких недель там действительно было неспокойно, вооруженные группы гитлеровцев, насчитывавшие иногда свыше сотни человек, проникали на польскую территорию, обстреливали пограничников, поджигали дома крестьян.

До часа «Y» – вторжения в Польшу – оставалось менее суток. Окончательно приказ должен был быть подтвержден днем 25 августа. Гитлер направляет своему союзнику Муссолини личное письмо. Сообщив о напряженной обстановке на границе с Польшей, он пишет, что в случае возникновения «нетерпимых инцидентов» будет действовать немедленно. «Позвольте заверить вас, дуче, – заключает он послание, – что я проявил бы полное понимание в отношении Италии, если бы она оказалась в таком же положении, и если возникнет необходимость, вы можете быть уверены в моей позиции». На дипломатическом языке это означало просьбу подтвердить, что в случае начала войны Италия в соответствии со «Стальным пактом» выступит на стороне Германии.

Накануне в Англии состоялось чрезвычайное заседание парламента: депутаты, разъехавшиеся на каникулы в начале августа, были срочно вызваны в Лондон. В своих выступлениях Чемберлен и Галифакс подтвердили обязательства Великобритании в отношении Польши. Как следует из изложенного выше, коварная ложь о намерении оказать помощь Польше являлась одним из главных элементов британской стратегии «непрямых действий», имевшей целью «перевести игру на чужую половину поля».

Тексты речей в тот же день были доставлены в «Бергхоф». Политические эксперты сочли их «более умеренными», чем можно было ожидать. Особенно обратило на себя внимание заявление британского премьера о том, что принятые правительством некоторые военные меры носили «исключительно оборонительный характер» и ни в коем случае не должны рассматриваться как угроза Германии. Поскольку реализовать предоставленные Варшаве «гарантии» можно лишь наступательными действиями, употребленная Чемберленом формула была воспринята как свидетельство нежелания Англии выполнять их.

Взбудораженная обстановка в британском парламенте убедила Гитлера в том, что находившимся у власти «умиротворителям» приходится нелегко. И он решил «оказать помощь» Чемберлену. Вернувшись 24 вечером в Берлин, «фюрер» вызывает на следующий день, около полудня, Кейтеля.

Шеф ОКБ, получивший кличку Лакейтель, срочно явился.

– Когда окончательно должен быть отдан приказ о нападении?

– Сегодня, в 15.00.

– Задержите до этого времени все передвижения войск. Окончательное решение сообщу вам позже.

Кейтель спешит к телефону и передает указание «фюрера» в генеральный штаб.

Затем был приглашен Гендерсон. Прибывшего в рейхсканцелярию сэра Невиля немедленно препроводили в кабинет Гитлера. Как потом сообщал Гендерсон, «фюрер» держался очень спокойно и казался «искренним». Английскому послу, однако, на этот раз было чему удивиться.

«Провокации поляков стали совершенно нетерпимыми», – заявил «фюрер». Германия полна решимости при любых условиях ликвидировать эту «македонскую обстановку». Проблемы Данцига и коридора должны быть и будут разрешены. Он твердо намерен после этого «еще раз» обратиться к Англии с «большим и всеобъемлющим предложением». Как человек крупных решений, он способен на такой поступок и в данном случае. Готов не только гарантировать существование Британской империи, но и в соответствующих условиях обеспечить ей помощь рейха, независимо от того, где бы она ни понадобилась. Что касается Запада, то он не преследует там никаких целей и даже согласен пойти на «разумное» сокращение вооружений.

Слова Гитлера звучали для Гендерсона словно музыка. Но как быть с английскими «гарантиями» Польше?

– Предложение может быть рассмотрено в том случае, – замечает Гендерсон, – если польский вопрос будет решен путем переговоров. (Он явно намекал на опыт Мюнхена.)

– Польские провокации, – возразил Гитлер, – в любой день могут вынудить Германию действовать.

Это моя последняя попытка договориться с Англией, заявил он в заключение, и предложил Гендерсону немедленно вылететь в Англию для передачи правительству его предложения. Замысел Гитлера заключался в том, чтобы на следующее утро, когда станет известно о германском вторжении в Польшу, на столе у Чемберлена одновременно появилось его новое заверение о стремлении к «дружбе». По существу, это был наконец ответ на сделанное ранее Г. Вильсоном через Ф. Гессе предложение правительства Великобритании о заключении «оборонительного» союза с рейхом. Когда перед Лондоном встанет вопрос о выполнении «гарантий», рассчитывал Гитлер, подобная бумажка даст возможность капитулянтам затянуть решение, а тем временем вермахт успеет задушить Польшу.

У Гендерсона после встречи с Гитлером создалось впечатление, что тот хотел «избежать мировой войны»; посол рекомендовал британскому кабинету отнестись к предложению «самым серьезным образом».

Явно грубый ход германской дипломатии имел, однако, и более тонкий замысел – «проверить на прочность» воинственные заявления Англии. Было очевидным, что Гендерсон не имел права покинуть Берлин, не получив на то разрешение своего правительства. Сам факт вылета посла, таким образом, говорил бы о многом. Ответ на интересующий вопрос гитлеровцы получили, однако, даже раньше, чем рассчитывали – в тот же день. Гендерсон позвонил в Форин оффис и изложил предложение Гитлера, а также сообщил о данном ему совете немедленно отправиться в Англию.

– Следует ли мне согласиться?

– Да, – ответил Кадоган.

Этот разговор перехватила германская служба подслушивания. Гитлеровцы, таким образом, получили подтверждение, что Чемберлен продолжает делать ставку на заключение сделки с Германией.

Беседа рейхсканцлера с английским послом, начавшаяся в 13.30, продолжалась свыше часа. Как только Гендерсон вышел, сообщили о прибытии итальянского посла Аттолико. Гитлер ждал его с нетерпением – нужен ответ Муссолини на посланное утром письмо. Заявление Аттолико, однако, разочаровало:

– Из Рима мне сообщили, – сказал итальянский посол, – что с минуты на минуту мне будут переданы инструкции. Но пока я не получил их.

Гитлер поручает Риббентропу срочно связаться с Чиано. Молодого итальянского министра нигде не могут отыскать. Уж не уехал ли он, по обыкновению, в обществе смазливых девиц купаться в Лидо? Недовольным жестом «фюрер» отпускает Аттолико.

15 часов 02 минуты. Гитлер, бледный, появляется в дверях своего кабинета.

– «Белый план!» – заявляет он своему порученцу генералу Ворману.

Тот мгновенно понимает: приказ о вторжении в Польшу на следующее утро подтвержден! Он спешно передает распоряжение верховному командованию. Огромная военная машина, в течение трех часов остававшаяся неподвижной, снова приведена в действие. Невообразимая суета в генеральном штабе, во все концы летят распоряжения. Телефонная связь иностранных миссий прервана, прекратила полеты гражданская авиация. Германским гражданам, проживающим в Англии, Франции, Бельгии и Польше, дано указание немедленно вернуться на родину.

Ставка верховного командования сухопутных сил переводится в Цоссен, к югу от Берлина. Комплекс небольших каменных строений, снабженных подземными рабочими и жилыми помещениями. Никто из непосвященных, разумеется, не знал, в какой спешке и суматохе перебирались фашистские генералы на командный пункт. «В 17.30 отъезд в переполненных вагонах в Цоссен, —гласит колоритная запись в дневнике одного из офицеров. – Строительство не закончено, все перекопано, полный беспорядок, нет указателей, никаких пропусков, помещения жалкие, питание не организовано, нет технического персонала, багаж не подвезен, нет связных, нет телефона! К тому же затемнение по учебной тревоге».

В это самое время, в 17.30, рейхсканцлер принимает французского посла Кулондра. Он вручает ему личное послание для передачи Даладье. Рейх не имеет враждебных намерений в отношении Франции, пишет «фюрер», сама мысль о возможности возникновения конфликта между двумя странами для него мучительна! Но это уже от него не зависит: Германия не может более мириться с «провокациями со стороны Польши». Если возникнет новый инцидент, он будет вынужден действовать. «Я желаю избежать конфликта с вашей страной, – подчеркивает Гитлер. – Я не нападу на Францию, но если она вступит в конфликт, то я пойду на все».

Разумеется, «фюрер» прекрасно знал о настроениях могущественных «200 семейств» финансовой олигархии Франции: любой ценой избежать войны с Германией из опасения социальных потрясений. Среди их многочисленных ставленников как в государственном аппарате, так и в армии был и министр иностранных дел Ж. Бонне, уже не раз оказывавший неоценимые услуги гитлеровцам. «Умирать за Данциг?» – шумели могильщики Франции, заботясь больше о том, чтобы направить нацистский рейх против Советского Союза, чем о судьбах собственного народа. Словом, в отношении позиции Франции гитлеровцы не испытывали большого беспокойства.

Из Рима, однако, все еще не поступал ответ, и «фюрер» нервничал: он отдал приказ о нападении на Польшу, не поставив в известность «высокочтимого» союзника.

Послание дошло до Муссолини лишь в 15.20. Приняв посла в своем рабочем кабинете в «Палаццо Венеция», «дуче» дважды прочел текст, переведя с немецкого на итальянский для присутствовавшего при этом Чиано. Затем решительным тоном заявил, что будет «полностью и безусловно» рядом с Гитлером, а письменный ответ даст несколько позже…

Провожая посла, Чиано держался не менее воинственно. Все разговоры о возможности сохранения мира уже излишни, заявил он. Наш лозунг теперь не «мир», а «победа»! Едва распростившись с Макензеном, Чиано, перескакивая через ступени, спешит обратно к Муссолини и горячо убеждает его изменить позицию. Ни в военном, ни в экономическом отношении Италия к войне не готова. Народ не скрывает своего недовольства перспективой вовлечения в войну из-за союза с Германией. («Мобилизованные крестьяне проклинали „этих чертей немцев“, – отметил Чиано в своем дневнике.) Это отразится на прочности режима. Король не скрывает, что он против, генеральный штаб держится очень сдержанно…

«Человек, лишенный нервов» уже давно колеблется. Не далее как утром он дал согласие (еще не зная о послании Гитлера) сообщить в Берлин, что Италия на первое время останется вне конфликта и определит свою позицию позже, когда завершит перевооружение. Но затем Муссолини срочно вернул Чиано: передумал. Он боится, что подобный шаг вызовет недовольство «фюрера», и готов выступить немедленно.

После визита Макензена «дуче» с помощью Чиано нашел компромиссную формулу. Чиано сообщает официальный ответ итальянскому послу в Берлине по телефону клером для передачи Гитлеру.

Аттолико появился в рейхсканцелярии в 18 часов с минутами. Несколько раньше Ф. Гессе, представитель германского телеграфного агентства, сообщил по телефону из Лондона неожиданную новость: сегодня будет подписан англо-польский договор о взаимной помощи. Правда, текста документа еще нет, и это лишает возможности оценить его подлинное значение. С тем большим нетерпением спешит Гитлер узнать содержание ответа из Рима.

Итальянский посол сначала вручает рейхсканцлеру личное письмо Муссолини – почти плаксивое извинение диктатора: «Это один из самых мучительных моментов в моей жизни… Я прошу Вас понять положение, в котором я нахожусь… К несчастью, я вынужден сообщить Вам, что Италия, не располагая необходимыми видами сырья и вооружением, не может вступить в войну».

В официальном ответе «дуче» излагает позицию Италии следующим образом:

«Если Германия нападет на Польшу и конфликт останется локализованным, Италия предоставит Германии политическую и экономическую помощь в той форме, в которой она будет необходима.

Если Германия нападет на Польшу и ее союзники контратакуют Германию, то я полагал бы целесообразным не брать на себя инициативы в развязывании военных действий, имея в виду существующее (курсив в оригинале. – Авт.) состояние подготовки Италии к войне, о чем мы неоднократно и своевременно сообщали Вам, фюрер, и фон Риббентропу.

Наше вмешательство, однако, могло бы быть осуществлено сразу, при условии, что Германия предоставит нам немедленно военную технику и сырьевые материалы, необходимые нам для того, чтобы противостоять нападению французов и англичан, которое они предпримут, несомненно, прежде всего против нас».

Это – отказ. «Стальной пакт», совсем недавно с большой помпой поданный фашистской прессой, «не сработал». С ледяной холодностью Гитлер отпускает Аттолико. «Итальянцы ведут себя точно так, как в 1914 году!»[54] – с возмущением бросает он, как только посол вышел.

В периоды острых кризисов развитие событий имеет свою внутреннюю логику, но внешне их поток нередко выглядит фантастически. Примерно в те же минуты, когда Гитлер беседовал с Аттолико, Гессе передал по телефону содержание англо-польского договора, подписанного в Лондоне в 17.35.

Две неприятные новости, поступившие практически в один момент, вышибли Гитлера из седла. Азартный игрок, делавший ставку на наглый блеф, который удавался в отношениях с «западными демократиями» только потому, что ему «подыгрывали», на этот раз струсил. Подписание Англией договора с Польшей он воспринял – совершенно ошибочно – как свидетельство провала предпринятого им утром того же дня дипломатического демарша через Гендерсона. (В действительности телеграмма Гендерсона, содержавшая предложение Гитлера о «защите Британской империи», поступила в Лондон лишь на полчаса позже, в 18 часов 25 минут, 25 августа.)

– Политический результат моего письма явился прямо противоположным моим расчетам, – заявил Гитлер своим приспешникам, оказавшимся в тот момент рядом. – Теперь позиция Англии станет значительно тверже.

Лихорадочно пытаясь понять причины такого поворота (фактически не имевшего места) в позиции Англии, Гитлер вдруг предположил, что всему виной Муссолини. Мелькнула догадка: должно быть, в середине дня «дуче» тайно сообщил в Лондон о намерении остаться вне войны, и тогда Чемберлен – через два часа! – решил подписать договор с Польшей.

У «фюрера» сдали нервы. Он стал метаться по кабинету.

– Немедленно разыскать Браухича!

Хотя ставка главнокомандующего сухопутными силами как раз в то время по плану мобилизации переводилась в Цоссен, генерала удалось найти в Берлине.

– Еще возможно отменить вторжение? – бросился к нему Гитлер.

Браухич в первую минуту опешил.

– Можно попытаться остановить войска у самой границы, – ответил он.

– Тогда немедленно отмените приказ!

В генеральном штабе сухопутных войск – паника. Отменить наступление, когда получен окончательный приказ и вся армия находится в движении! Удастся ли в оставшееся время сообщить новый приказ всем подразделениям?

«Каждый солдат, – пишет в своих воспоминаниях бывший гитлеровский генерал Ф. Манштейн, – легко представит себе, что означает отменить в самый последний момент приказ о выступлении. Три армии, занимавшие фронт между Нижней Силезией и восточной частью Словакии и полным ходом двигавшиеся к границе, должны были быть остановлены в течение нескольких часов. Задача тем более трудная, что все штабы, во всяком случае до уровня дивизии, сами находились на марше, а радиосвязь была еще запрещена, чтобы не демаскировать расположение частей».

Связные офицеры, вскочив в машины, догоняют движущиеся подразделения, – надо вернуть патрули, остановить колонны автомашин и артиллерии, отозвать выдвинутые вперед танковые части. Танковый корпус генерала Клейста удается задержать лишь благодаря тому, что штабной офицер, вылетевший на самолете, в темноте совершил посадку возле головной колонны, у самой границы.

И все же приказ о выступлении дошел до некоторых подразделений с опозданием, и на ряде участков границы фашистские войска начали предусмотренные планом вторжения операции. Польское военное командование, привыкшее к частым гитлеровским провокациям, так и не поняло, что же происходит. В сообщении генерального штаба на другой день было лишь отмечено, что в ночь на 26 августа многочисленные германские банды пересекли границу на различных участках и обстреляли заставы. Не знало польское командование и о том, что специально созданные гитлеровцами группы диверсантов, которым было поручено захватить ряд польских стратегических объектов за несколько часов до назначенного срока вторжения, не успели получить приказ об отзыве и продолжали действовать на чужой территории.

Отложив вторжение, на что рассчитывал Гитлер? «Мне нужно время для переговоров», – сказал он Герингу в тот вечер.

«Фюрер» имел целью, пишет Черчилль в своих мемуарах, «дать возможность правительству его величества увильнуть от выполнения гарантий». Оценка не вполне точна. Английское правительство уже приняло решение сделать это. А Гитлер хотел еще раз удостовериться, что это именно так.

Ночной гость в рейхсканцелярии

За два дня до описываемых событии, 23 августа, Геринг позвонил по телефону Далерусу в Стокгольм.

– Вы не смогли бы срочно прибыть в Берлин? – спросил он. Далерус немедленно дал согласие.

Встреча состоялась вечером следующего дня в поместье Геринга «Каринхол».

– Положение очень серьезно, – сообщил рейхсмаршал гостю. – Я не уверен, что наше министерство иностранных дел способно и желает, – многозначительно добавил он (Далерус тотчас вспомнил о давнишней личной неприязни Геринга к Риббентропу), – поддерживать достаточно тесный контакт с Форин оффисом. А сейчас, более чем когда-либо, необходимо избежать недоразумения между Англией и нами. Иначе… – Геринг сокрушенно покачал головой, – это будет ужаснейшая катастрофа! – Способны ли вы выполнить весьма важную и совершенно доверительную миссию? – спросил он. – Дело идет о предотвращении второй мировой войны. Согласны ли вы помочь мне?

Далерусу было, разумеется, невдомек, что за два дня до этого, присутствуя на совещании Гитлера с генералами, рейхсмаршал восторженно приветствовал решение о нападении на Польшу и заверил, что вооруженные силы «выполнят свой долг». По некоторым данным, он даже вскочил на стол и начал плясать.

– Охотно, – ответил Далерус.

– Тогда отправляйтесь в гостиницу и ждите моих указаний!

Вслед за этим Геринг пригласил к себе польского посла Липского. Последний был немало удивлен: на протяжении лета ни одно официальное лицо в Берлине не удостаивало его вниманием.

– Подлинная причина напряженности в германо-польских отношениях, – заявил ему Ге ринг, – как вы сами хорошо знаете, вовсе не в Данциге. Причина в том, что Польша заключила договор с Англией против Германии!

Затем веселым тоном он приглашает Липского в ближайшие дни на охоту: не все еще потеряно, важно сохранить личные контакты! Ничего не понимая, посол принимает приглашение маршала.

В 23.30 Геринг звонит Далерусу, ожидающему его указаний в берлинской гостинице:

– Все в порядке! Немедленно отправляйтесь в Лондон. Повидайте Чемберлена. Скажите, что мы внимательно изучили его речь в парламенте. Еще можно все уладить, пока не случилось не поправимое. Повторите ему, что я клянусь честью солдата: как командующий самым могущественным воздушным флотом, сделаю все, что бы не допустить возникновения войны. Ваша миссия будет успешной только при условии абсолютной секретности! Специальный самолет ожидает вас в Темпельхофе. Отправляйтесь немедленно и держите меня в курсе дела.

«Обещающий намек» Геринга был призван явиться своего рода «психологической подготовкой» британских умиротворителей к обсуждению ими «всеобъемлющего» предложения о союзе с Англией, которое Гитлер выскажет Гендерсону на следующий день.

Далерус поспешил в Лондон, где был принят Галифаксом сразу же после подписания англо-польского договора – в 18 часов 15 минут – факт, свидетельствующий о том, какое значение придавалось в Форин оффисе закулисным переговорам через шведского посредника. Ко времени появления Далеруса Галифакс уже знал о сделанном за четыре часа до этого и переданном Гендерсоном по телефону предложении «фюрера». Расценив его как инициативу, направленную на возобновление официальных переговоров для разрешения кризиса, он сообщил Далерусу, что теперь рассматривает положение более оптимистически. Все шло, казалось, по прошлогоднему мюнхенскому сценарию.

В приподнятом настроении Далерус возвратился в отель, где за ужином встретился со своими друзьями – «великолепной семеркой» английских крупных дельцов, принимавших участие в секретных переговорах с Герингом в начале августа в Сонке Ниссен Коог. Пришла в голову мысль – дать знать Герингу о состоявшейся встрече с шефом Форин оффиса. Это удалось сделать около 22 часов.

– Я видел лорда Галифакса, – радуясь своему успеху, сообщил Далерус. – Он настроен оптимистически. Считает, что предложение, сделанное рейхсканцлером Гендерсону, открывает интересные перспективы, и ожидает прибытия посла завтра утром. А прощаясь со мной, сказал, что он полон надежды.

– Полон надежды? – раздраженно переспросил Геринг. Незадолго до этого он вернулся из рейхсканцелярии, где в нервозной обстановке проходило совещание у Гитлера, только что отменившего вторжение в Польшу. – А здесь мы опасаемся, что война возникнет с минуты на минуту!

– Что случилось после моего отъезда? – удивился Далерус.

– Англичане подписали договор с Польшей. «Фюрер» рассматривает это как провокацию!

Взволнованный Далерус на следующее утро, 26 августа, снова беседует с Галифаксом. Он советует ему направить личное письмо Герингу. Министр иностранных дел около получаса беседует с Чемберленом. Премьер одобряет предложение Далеруса. Но письменный документ – дело опасное. Собственноручно, не доверяя машинистке, Галифакс составляет записку без обращения и без подписи. «Лорд Галифакс получил послание фельдмаршала Геринга и будет признателен, если ему будет передано следующее». Так начиналась она. В деловом, но теплом тоне Галифакс сообщал, что английское правительство сформулирует свой ответ после консультаций с Гендерсоном (который в этот момент находился еще на пути в Лондон), тем временем оно будет сохранять «тот же дух, который проявил фюрер» (британский лорд именует Гитлера «фюрером»!), а именно: руководствоваться «стремлением найти удовлетворительное решение вопросов, вызывающих в настоящее время беспокойство». Самое главное – сохранить еще несколько спокойных дней… Итак, уже не Геринг «подбадривает» англичан, а Галифакс заверяет его, что Великобритания воздержится от каких-либо действий, способных осложнить положение. И умоляет Гитлера подождать еще немного!

Около 14.00 Далерус с этой запиской вылетел в Берлин на самолете, который за час до этого доставил в Лондон Гендерсона. По специальному указанию министра авиации Кингсли Вуда рейс был задержан, чтобы Далерус смог успеть на него.

С аэродрома Далерус направляется к Герингу, но тот уже не в своем поместье, а в ставке главнокомандующего воздушными силами, размещенной в специально оборудованном железнодорожном составе, находившемся близ Берлина в Фридрихсвальде. Прочитав записку Галифакса, рейхсмаршал заявил, что должен немедленно переговорить с Гитлером. Вместе со шведом он едет на автомобиле в рейхсканцелярию.

Они прибывают туда после полуночи. Несмотря на поздний час, здание ярко освещено. «Фюрер» принял их в рабочем кабинете. Последовал, по обыкновению, 20-минутный монолог. Гитлер начал разговор в спокойном тоне, а затем, взвинтив себя, стал нервно ходить по кабинету. Речь его свелась к следующему. Он стремится к дружбе с Англией! Сделанное им через Гендерсона предложение – последняя попытка достичь этой цели. Армия рейха непобедима. Если возникнет война, заявляет он, вдруг остановившись посреди комнаты и переходя на крик, я буду строить подлодки, подлодки, подлодки! Голос на какое-то время осип, а потом вновь набрал силу: Я буду строить самолеты, самолеты, самолеты! Я уничтожу своих врагов!

Находившийся в состоянии транса «фюрер» внезапно приблизился к посланцу Галифакса:

– Господин Далерус! Вы знаете Англию. Не можете ли вы объяснить, почему мои попытки постоянно терпят неудачу?

– Насколько я знаю англичан, – начинает неуверенно Далерус, – причина заключается в не достаточном доверии…

– Идиоты, – закричал Гитлер. – Разве я хоть раз в моей жизни говорил неправду?!

– Вам теперь известна моя точка зрения, – продолжает он. – Отправляйтесь тотчас же в Англию и сообщите ее правительству. Не думаю, что Гендерсон меня правильно понял, я искренне стремлюсь, чтобы была достигнута договоренность.

Далерус просит уточнить конкретные пункты, в частности относительно «польского коридора». Геринг, молча наблюдавший описанную сцену, берет со стола атлас, вырывает страницу и красным карандашом обозначает область, на которую претендует рейх. В конечном итоге получилась программа из шести пунктов. Далерус должен запомнить их наизусть, поскольку рейхсканцлер категорически против каких-либо записей. На первом месте – заключение союза с Англией, что обеспечит, по словам Гитлера, мирное разрешение всех политических и экономических вопросов в отношениях между двумя странами. Далее Германия требует передачи Данцига и коридора, взамен обещая «гарантировать» новые польские границы. Пункт шестой: Германия обязуется защищать Англию в случае нападения на нее.

Геринг и Далерус покидают рейхсканцелярию. У входа офицер сообщает, что специальный самолет будет готов к отправке завтра в 8 часов утра. Прибыв в Лондон на следующий день, 27 августа, Далерус получает приглашение в резиденцию премьера на Даунинг-стрит, 10. Там его ожидали Чемберлен, Г. Вильсон, Галифакс и Кадоган.

Легко представить душевные муки английских «умиротворителей» при ознакомлении с гитлеровскими предложениями. То, к чему стремились в Лондоне много лет, наконец-то, как им казалось, начало принимать реальные формы. Кризис достиг кульминации, и открывается путь для «спасения мира» путем заключения соглашения с Германией. Гитлер, естественно, назначил свою цену: Данциг и польский коридор. Да они готовы отдать всю Польшу! Но вот беда – в сложной дипломатической игре Англии пришлось дать Польше «гарантии». Просто-напросто разорвать их и бросить в корзину для мусора, как это имело место полгода назад с Чехословакией, когда гитлеровцы захватили Прагу, общественное мнение уже не позволит. В мусорном ящике может оказаться сам кабинет.

Как быть в данном случае?

«Список, способный убить быка!»

Сюжет, почти достойный пера Шекспира, тем более что замысел, как можно судить, возник на родине великого драматурга. Молодой, ослепительно красивый итальянец влюблен в уборщицу английского посольства в Риме. Между Англией и Италией вот-вот возникнет война (Монтекки и Капулетти!), но любовь выше этого. Раз в неделю в тихий час, когда на небе начинали мерцать большие влажные звезды, Ромео незаметно проникал через служебный вход в здание посольства. «Уже светает, милый, пора!» – тревожно шепчет Джульетта. «Еще минуту!» – с жаром возражает он. И использует эту минуту для того, чтобы закончить фотографирование секретных документов, извлеченных из сейфа посла с помощью ключа-двойника.

Самое удивительное в этой истории не возвышенные чувства «влюбленных», а «отеческое» отношение посла, который, похоже, не только знал о происходящем, но и смотрел на это весьма снисходительно. Если у итальянской разведки есть вкус к английским документам, как видно, размышлял он, почему бы им не «скармливать» то, что было полезно для Великобритании?

Детали, возможно, были несколько иными, но смысл и схема описанного верны. Один из английских авторов, опубликовавший исследование, посвященное деятельности специальных служб, пишет о «скандальных» кражах документов в посольстве Англии в Риме.

Вырисовывается любопытный «треугольник», который четко просматривается под поверхностью событий: Лондон – Рим – Берлин. Маршрут через Рим представляется британским «умиротворителям» не только хорошо знакомым, но и наиболее удобным для подготовки новой сделки с Гитлером.

Насколько деликатно и в то же время искусно использовался этот маршрут, свидетельствует, в частности, такой пример. Продолжая рассчитывать, что, воздействуя на итальянский конец «оси», удастся направить фашистскую агрессию против СССР, а также зная о нежелании Муссолини оказаться вовлеченным в войну, Форин оффис посылает 25 августа английскому послу в Риме Лорену телеграмму. Галифакс высказывает в ней следующие соображения. Англия полностью понимает трудности, которые встали бы перед Муссолини, если бы он пожелал отмежеваться от Германии. Ему придется испытать недовольство или даже враждебность Гитлера, не имея возможности при этом опереться на чью-либо поддержку.

– Не считаете ли вы возможным и желательным, – говорилось далее в телеграмме Галифакса, – дать знать каким-либо образом сеньору Муссолини, что в случае если Англия окажется в состоянии войны с Германией, а Италия не примет в ней участия, то мы были бы готовы предоставить ему наше сотрудничество и помощь?

Лорен не поддержал предложения Галифакса. Однако можно предположить, что телеграмма попала на стол «дуче». Ему было над чем подумать. Любопытная деталь. Муссолини действительно был не прочь установить более тесные контакты с Великобританией, но не рисковал даже намекнуть на это, зная, что английские секретные шифры раскрыты гитлеровцами.

Как раз в описываемое время британская дипломатия предприняла еще более тонкий ход: переданное Гитлером (через Гендерсона) 25 августа предложение о союзе с Англией и его готовности защищать Британскую империю, «где бы это ни понадобилось», немедленно довела до сведения Муссолини (в официальной публикации британских дипломатических документов данный факт замалчивается). Предложение, сделанное Гитлером за спиной «дуче», нанесло итальянскому диктатору тяжелый удар. Ведь планы Рима как раз и были рассчитаны на захват английских (и французских) колоний в Африке. Кроме того, немало мук принесло Муссолини задетое самолюбие: он решил, что Гитлер опасался упрочения престижа своего итальянского союзника в результате нового Мюнхена за счет Польши.

Тем временем по телефонному проводу, проложенному «вдоль оси», шел напряженный обмен исключительно вежливыми и вместе с тем исполненными скрытого бешенства и подозрительности посланиями между двумя фашистскими лидерами. В 21 час 30 минут 25 августа Макензен вручил Муссолини второе письмо Гитлера – тот запрашивал, каковы потребности Италии в вооружении и сырье, из-за отсутствия которых она не могла вступить в войну. В конце была добавлена полная змеиного яда любезная фраза, где Гитлер выражал благодарность за (якобы) принятые Муссолини военные меры, которые сами по себе представляли «значительное облегчение» для Германии.

На следующий день в 10.00 в зале «Маппа-мондо»[55] – кабинете Муссолини – происходит совещание с участием начальников штабов трех родов войск. Перехватив генералов у входа, Чиано настоятельно требует, чтобы они избавились от «преступного оптимизма» и заранее удвоили цифры, которые были ими подготовлены. К полудню составили список, включавший 7 млн. т нефти, 6 млн. т угля, большие количества дефицитного стратегического сырья – меди, никеля, циркония, титана и, в частности, 600 т молибдена. Кроме того, Рим запрашивал 150 зенитных батарей и выполнение ранее оформленных заказов на оборудование для военных заводов. Этот документ стали называть «Молибденовый список».

«Наши потребности огромны, – не без злорадства отметил в своем дневнике Чиано. – Мы составили список, который убил бы быка, если бы он мог читать!»

В 12.10 Чиано по телефону зачитал список итальянскому послу в Берлине Аттолико. В сопровождении советника Магистратти посол немедленно выехал в германский МИД.

– В какой срок все эти материалы должны быть нам переданы? – спросил Магистратти, пока они были в пути. Аттолико молча посмотрел на своего спутника. Когда тот же вопрос ему за дал через несколько минут Риббентроп, посол ответил:

– Сразу. До начала военных действий!

(Их доставка потребовала бы 17 тыс. поездов.)

Правда, несколько позже Муссолини пришлось «подправить» инициативного посла – он согласился на получение сырья и других материалов в течение года. Для нацистского рейха и это было непосильно – Гитлер перестал настаивать на участии Италии в войне, попросив лишь Муссолини раньше времени не обнародовать решение итальянского правительства сохранить нейтралитет и принять демонстративные военные меры, с тем чтобы сковать на западе франко-английские силы.

«Дуче» заверил своего партнера, что выполнит просьбу. Менее всего он был намерен это сделать. По данным французской разведки, он укреплял границу на Бреннере.

«Дипломатия осьминога»

В два часа дня в понедельник, 28 августа, в посольстве Великобритании в Варшаве раздался телефонный звонок. Форин оффис передал английскому послу Кеннарду срочное поручение Галифакса: получить согласие Бека немедленно вступить в переговоры с рейхом для решения спорных вопросов. Просьба была «приправлена» несколькими фразами о намерении Англии обеспечить «жизненные интересы» Польши. Послу поручалось незамедлительно сообщить ответ в Лондон по телефону.

Долгожданная минута! На протяжении пяти месяцев с момента предоставления Польше фальшивых «гарантий» ждали ее британские «умиротворители». Она входила как один из основных итоговых элементов в тактическую схему, которой руководствовалась дипломатия Англии в исключительно сложных условиях лета 1939 г. И вот теперь, когда Гитлер сделал свое «грандиозное» предложение Англии, сей момент наступил. От Кеннарда требовали сделать все молниеносно: в Форин оффисе уже был подготовлен текст ответа, который Гендерсон в тот же вечер должен был отвезти из Лондона в Берлин.

Предложить Гитлеру в момент наивысшей точки кризиса прямые переговоры с Польшей – таков был замысел, который дипломатия Форин оффиса держала в рукаве на протяжении всех этих месяцев. Ну а если бы Гитлер не заявил о претензиях к Польше? Тогда за него готов был сделать это Галифакс. «План заключался в следующем, – пишут известные английские исследователи М. Джильберт и Р. Готт. – Галифакс скажет Гитлеру, что Лондон готов рассмотреть вопрос о переговорах относительно будущего статуса Данцига. Уже не было речи о том, чтобы просить поляков выступить с инициативой. Гитлера прямо попросят сформулировать свои требования. Если он согласится, Лондон окажет давление на Польшу, с тем чтобы она приняла германские условия. Это был снова „чешский кризис“. Предлагая решить вопрос о Данциге путем переговоров, англичане знали: Гитлер поймет, что они одобряют передачу Данцига рейху. В ходе переговоров, разумеется, будут учтены предъявляемые права и критические замечания, но трудно было сомневаться в том, что в итоге гитлеровские требования будут удовлетворены».

Несмотря на то что Англия «гарантировала» Польше статус-кво Данцига, Галифакс тайком от поляков спешил избавиться от этого обязательства. 26 августа в 13.50 он направил в Рим телеграмму. Имеются сведения, писал он Лорену, что Гитлер планирует расчленение Польши. «Если урегулирование сведется к Данцигу и коридору, то мы не считаем невозможным, в пределах определенного времени, найти решение вопроса без войны». Далее Галифакс подчеркивал особую важность того, чтобы Муссолини довел эти соображения до сведения «фюрера» незамедлительно. Новый демарш Галифакса был осуществлен на следующий день после подписания Англией договора о взаимной помощи с Польшей. Коварный Альбион!

Возможность повести Польшу в эту трагическую для нее минуту к жертвенному алтарю «во имя спасения западной цивилизации» явилась результатом изощренного коварства дипломатии Форин оффиса, искусно использовавшей антисоветские настроения находившейся у власти «клики полковников». Тот факт, что буржуазная Польша категорически отказалась от помощи и поддержки со стороны Советского Союза, дал возможность Галифаксу, связав ее по рукам и ногам, превратить в разменную монету в давно подготавливавшейся сделке с рейхом. Сначала это были пресловутые «гарантии». Затем в середине июля 1939 г. Польшу посетил начальник английского генерального штаба генерал Э. Айронсайд. Цель его позорной миссии – создать обманчивую иллюзию готовности Великобритании в случае войны немедленно прийти на помощь, парализовав, в частности, действия германской авиации. При этом он высказался в том плане, что любые попытки Германии осуществить силой свои политические и территориальные притязания должны быть «решительно отвергнуты». И наконец, в последних числах августа, когда политический и военный нажим гитлеровцев на Польшу резко усилился, английское правительство срочно подписало с ней договор о взаимной помощи, опять же призванный «укрепить дух» к сопротивлению: ведь если бы Польша капитулировала «раньше времени», Лондону нечего было бы продать рейху!

Подлинные цели «дипломатии осьминога», проводившейся Лондоном в отношении Польши, признает и упоминавшийся выше Дж. Толанд. Он подчеркивает, что подписание англо-польского договора как раз в эти дни, «через несколько часов после того, как Гитлер сделал свое „последнее“ предложение Англии, было не случайным. Это гарантирование военной помощи (даже если она вообще была осуществима) могло создать у поляков столь сильное ложное чувство безопасности, что они откажутся от переговоров с Германией».

Итак, не просто отдать Польшу, а продать ее в тот момент, когда Гитлер выдвинул свои требования в качестве платы за подписание широкого англо-германского соглашения, идею которого британская дипломатия настойчиво подкидывала Берлину на протяжении всего лета, – такова была тактическая схема Форин оффиса.

Напомним, что в беседе с Далерусом в ночь с 26 на 27 августа «фюрер» потребовал передачи Данцига и коридора Германии; это стало известно Чемберлену и Галифаксу в середине следующего дня. К тому времени Форин оффис получил два официальных германских предложения от 23 и 25 августа. Гендерсона вызвали в Лондон для консультаций. Но прежде чем направить с ним официальный ответ в Берлин, был сделан ловкий ход. Через того же тайного посредника – Далеруса – решили «посоветоваться» относительно содержания ответа не с кем иным, как с Гитлером!

Чемберлен высказывает беспокойство: поездка шведа задержит на сутки возвращение Гендерсона в столицу рейха. Не будет ли это неблагоприятно воспринято «фюрером»?

Из соседней с кабинетом премьера комнаты Далерус связывается по телефону с Герингом. Тот просит перезвонить через полчаса: ему необходимо переговорить с Гитлером. Вскоре согласие получено, и Далерус, тщательно заметая следы, снова срочно летит на самолете в Берлин с неофициальным проектом ответа. Так, за спиной английского народа велись, по существу, англо-германские переговоры на высшем уровне.

Подобно Гитлеру, Чемберлен не рискует изложить свой ответ на бумаге, и шведу приходится шесть пунктов заучивать наизусть.

Около 19 часов Далерус трогается в обратный путь, но уже с другого аэродрома, куда германский самолет был переведен в целях соблюдения секретности. В 23 часа он уже у Геринга устно излагает соображения Галифакса. Рейхсмаршал напряженно слушает.

– Англия в основном согласна на заключение договора с Германией, – гласил ответ на первый пункт гитлеровских предложений.

Что касается претензий на Данциг и коридор, то британская дипломатия считала возможным разрешить вопрос путем прямых переговоров Германии с Польшей.

В формулах ответа отчетливо просматриваются уши упрямых английских антисоветчиков: в число гарантов нового статуса Польши они предлагали непременно включить… Россию!

…Около 2 часов ночи с 27 на 28 августа в посольство Великобритании в Берлине на Вильгельмштрассе, 70, явился незнакомец. Он поднял с постели советника Форбса, в отсутствие Гендерсона исполнявшего обязанности поверенного в делах. Форбс с недоверием и растущим удивлением выслушивает рассказ Далеруса: тот уже успел, прибыв вечером из Лондона, передать Герингу проект английского ответа и узнать, что Гитлер согласен с ним. «Фюрер с уважением воспринял точку зрения Англии», – сообщил ему Геринг. 28 августа в 6 часов 25 минут утра Форбс телеграфом направляет в Лондон полученную Далерусом информацию. В отношении Данцига и коридора в телеграмме говорится:

«Замечания г-на Гитлера. Англия должна убедить Польшу немедленно согласиться на переговоры с Германией, и чрезвычайно желательно, чтобы в ответе, который будет доставлен Гендерсоном, было отражено это обязательство убедить Польшу».

Гитлер, таким образом, легко раскусил, к чему клонят британские «умиротворители», и это вполне отвечало его тактическим расчетам. Только разыграть спектакль он имел, в виду не так, как рассчитывали в Лондоне.

Выполняя поручение «фюрера», Галифакс и дал на следующий день, 28 августа, приведенное выше указание Кеннарду.

Что ответит Бек? Весной, когда Германия предъявила претензию на Данциг и экстерриториальную полосу в коридоре, польское правительство выразило согласие обсудить только меры облегчения транзита через коридор и технические вопросы осуществления торговых операций в Данциге. Переговоры были прерваны.

Теперь кроме Данцига рейх требовал весь польский коридор. И тем не менее Бек пошел на переговоры. Это означало согласие на изменение статус-кво. Позиция Бека немедленно (в 16.00, то есть через два часа после запроса) была уже известна в Лондоне.

Имея Польшу «в кармане», Чемберлен мог направить в Берлин официальный ответ, который, как он рассчитывал, резко изменит ситуацию и послужит прологом к организации второго Мюнхена. В 16.40 Галифакс сообщил Форбсу по телефону, что Гендерсон вылетает в Берлин с ответом британского правительства около 17 часов и, следовательно, около 21 часа может быть у рейхсканцлера. Таким образом, капитулянтский ответ Англии был подготовлен еще до получения согласия Бека! Как позже стало известно, Чемберлен просидел над ним большую часть ночи с 25 на 26 августа.

В Лондоне в узком кругу посвященных в тот день царило приподнятое настроение. «Последние данные свидетельствуют, – отметил в служебной записке ответственный сотрудник Форин оффиса И. Киркпатрик, – что у нас неожиданно имеется хорошая игра».

Слухи о подготовке нового Мюнхена были восприняты на Западе как ветерок облегчения: молодец, добрый старый Невиль!

Гендерсон опять «проговаривается»

Сэр Невиль Гендерсон садится в машину, и она не спеша трогается. От посольства Великобритании до рейхсканцелярии 300—400 метров, но поездка занимает больше времени, чем обычно: из-за учебной тревоги Вильгельмштрассе погружена в темноту. Не была ли тревога специально приурочена ко времени визита английского посла?

Два дня назад Гендерсон срочно вылетел в Лондон, чтобы передать Чемберлену неожиданное предложение германского рейхсканцлера. Сейчас, 28 августа, только что вернувшись из поездки, он направляется к Гитлеру для вручения официального ответа английского правительства. Пока Гендерсон находился в пути, текст ответа был передан по телеграфу, и сотрудники посольства поспешили подготовить перевод ноты на немецкий язык.

Советник Форбс, встречавший Гендерсона на аэродроме, сообщил, что Гитлер готов его принять в 22 часа. Гендерсон попросил отсрочить визит на полчаса – хотел проверить перевод. Была и другая причина, о которой он не сказал. Дело в том, что кроме вручения официального текста ему было поручено сделать устное заявление, в чем и заключался главный смысл его миссии. Все то, что Чемберлен не рискнул доверить бумаге, посол должен был передать Гитлеру в беседе с глазу на глаз (переводчик, естественно, не в счет). Поручение содержало немало деликатных моментов, тонких намеков и заранее согласованных формул, и от того, насколько успешно сумеет он довести их до сознания Гитлера, в огромной мере – так во всяком случае полагали в Лондоне и думал сам Гендерсон – зависел исход кризиса и возможность заключения англо-германского соглашения по широкому кругу вопросов. Несмотря на то, что в Лондоне совместно с Галифаксом и Кадоганом заранее было все продумано и предусмотрены возможные варианты развития беседы, вернувшись в посольство, Гендерсон хотел немного побыть наедине и собраться с мыслями. Предстоявшая встреча должна стать своего рода итогом его двухлетнего пребывания в Берлине в качестве посла Великобритании, и он рассматривал ее как самую важную и ответственную за всю свою карьеру.

После легкого ужина, подкрепившись шампанским, посол направился в рейхсканцелярию. Петлицу лацкана украсил, как обычно, свежей гвоздикой – догадается ли Гитлер, что он хотел тем самым дать понять, что полон оптимизма?

Машина въезжает во внутренний двор рейхсканцелярии. Здесь сэра Невиля ожидает сюрприз: встречают с почестями, полагающимися в соответствии с дипломатическим протоколом лишь главам государств. Раздается раскатистый гром барабанов. Не намек ли это на то, что Гитлер всерьез намерен договариваться с Англией? Или лишь эхо того «салюта», которым был встречен Чемберлен, когда после подписания позорного мюнхенского соглашения вышел из «фюрер-хауза» и садился в машину?

На беседе присутствует Риббентроп. Гендерсон вручает «фюреру» немецкий перевод ноты, тот же документ на английском языке – министру иностранных дел. Он внимательно следит за чтением текста Гитлером, и как только тот окончил, просит разрешения на несколько устных дополнений «на основе заметок, сделанных при беседе с премьер-министром и государственным секретарем правительства его величества по иностранным делам». Теперь собеседникам станет ясно: все, о чем он скажет дальше, исходит непосредственно от Чемберлена и Галифакса. Главная задача посла – дать понять «фюреру», что Англия готова пойти на сделку за счет Польши, однако осуществить ее надо чрезвычайно осторожно, поскольку общественное мнение крайне возбуждено и каждый шаг премьера находится под контролем. Высказать это соображение надо в такой форме, чтобы оно не выглядело угрозой и не вызвало у Гитлера раздражения. Гендерсон заранее придумал, как преодолеть возникшую трудность: сослаться на одну из немецких книг, посвященных истории наполеоновских войн, и процитировать сказанное Блюхером накануне битвы под Ватерлоо о верности своему слову…

– Было бы глубоко ошибочным, если бы германское правительство полагало, что политика Великобритании имеет целью сокрушить Германию. Не менее странным было бы полагать, что Англия не выступит в поддержку Польши, если окажутся под угрозой ее независимость или жизненные интересы. (Эта формула была очень удобна: оставляла возможность договориться о любой перекройке территории Польши, потому так заботливо и была отшлифована британской дипломатией!)

– Английский народ искренне стремится к договоренности с Германией, – продолжал Гендерсон, – и никто не желает этого больше, чем премьер-министр.

– Господин Чемберлен однажды даже заметил, – вставил Риббентроп, – что это было его самым большим желанием!

– Премьер-министр готов продолжать политику, направленную на взаимопонимание, но для этого необходимо, чтобы господин Гитлер проявил желание к сотрудничеству, – продолжал посол.

– Согласна ли Англия заключить союз (курсив мой. – Авт.) с Германией? – спросил «фюрер».

Гендерсону, как отмечалось выше, было разрешено «нечаянно проговариваться». Он мог, таким образом, высказывать те мысли британского премьера, которые тот не рисковал изложить на бумаге.

– Я лично не исключаю такой возможности, – ответил Гендерсон.

Видимо, желая проверить, как далеко английское правительство готово пойти в вопросе о Польше, Гитлер вдруг заявил, что его уже не удовлетворяют Данциг и коридор, необходимо «исправить» границу в районе Силезии. Когда Гендерсон возразил, что «неумеренные требования» лишат возможности достичь решения мирным путем, «фюрер» произнес фразу, которая до сих пор звучит как пощечина «умиротворителям» всех мастей:

– Вспомните, что к рейху я присоединил Рейнскую зону, Австрию и Судетскую область без единого выстрела! Вы сами были очень довольны, что я избавил вас от этих проблем, разрешить которые вы не были в состоянии!

В заключение рейхсканцлер сказал, что не замедлит дать письменный ответ на врученное ему послание британского премьера.

– Я с удовольствием подожду… – начал Гендерсон.

– Ждать уже больше абсолютно нет времени, – возразил Гитлер.

Молчаливо согласованный «гигантский сценарий»

…Робер Кулондр, посол Франции в Берлине, слегка наклонившись вперед, жадно вслушивался в каждое слово информатора. Наконец-то перед ним раскрывалась картина закулисных событий в рейхе в эти полные тревоги и ожидания дни! Его собеседник, немец по происхождению, уже давно находился «в контакте» с посольством и в секретных депешах в Париж именовался «надежным источником». Отпустив его, Кулондр стал размышлять: сообщать ли полученные сведения, как того требовал служебный долг, министру иностранных дел Бонне?

Роль, выпавшую на долю Кулондра, нельзя назвать завидной. Будучи послом Франции в Москве (с ноября 1936 г. по октябрь 1938 г.), он заверял советских руководителей в стремлении французского правительства к сближению с СССР, хотя знал, что в действительности это не так. «Тем не менее, – пишет он в своих мемуарах, – я считал своим долгом делать все, чтобы добиться сближения и вести себя так, как если бы Париж стремился к этому». Откровенное признание. В переводе с языка дипломатического оно означало, что посол систематически вводил в заблуждение Советское правительство. Затем на Кэ д’Орсэ решили, что его познания, приобретенные в период пребывания в нашей стране, могут быть с большой пользой применены иначе – Кулондра направили в Берлин для достижения «сближения» Франции с рейхом, – против СССР. Умный и опытный дипломат не мог не понимать трагического для Франции значения капитуляции в Мюнхене. «Звон колоколов не убивает больного, – отметил Кулондр в связи с этим в своих записках, – а извещает о его смерти. Мюнхен не вызвал крушения Франции: он его зарегистрировал». Казалось, это должно было как-то проявиться во время его деятельности в Берлине. Но нет: как признает сам, прибыв туда, он руководствовался убеждением, что следует разрешить Германии «ревизию» границ на востоке и дать возможность Гитлеру «обеспечить мир в Европе». Явно антисоветский курс Франции неизбежно привел ее к катастрофе 1940 г.

Не рискнув доверить полученную информацию Бонне, Кулондр 30 августа адресует письмо непосредственно французскому премьеру и отправляет с надежным человеком, поручая передать лично Даладье.

«Проба сил оборачивается в нашу пользу, – пишет он. – Из надежного источника мне стало известно, что на протяжении пяти дней г. Гитлер проявляет нерешительность, имеются колебания внутри партии…

Нападение на Польшу было назначено в ночь с 25 на 26 августа. По причинам пока мало известным г. Гитлер в последний момент отступил… Резкий тон его ответа английскому правительству (23 августа. – Авт.) имел единственную цель – скрыть это…

Судя по тому, что мне сообщили, г. Гитлер ищет сейчас выхода из того тупика, в который сам себя завел. Он еще рассчитывает сделать это с выгодой…

Я полагаю, вы любите рыбную ловлю. Так вот: рыбка на крючке. Теперь надо действовать искусно…»

Информацию, подброшенную, как можно судить, кругами германской «оппозиции», Кулондр воспринял как обнадеживающую с точки зрения осуществления планов французской дипломатии заключить с рейхом новую сделку – за счет Польши.

Тот факт, что Кулондр не рискнул направить добытую информацию своему непосредственному шефу – Бонне, говорит о том, каких масштабов достигла капитулянтская деятельность «могильщиков Франции», видевших в Гитлере спасителя классовых привилегий крупного капитала и с беззастенчивым цинизмом предававших национальные интересы.

Французские «гарантии», предоставленные Польше, как и английские, были заведомым обманом. Более того, в развитие существовавшего между двумя странами договора 1921 г. генерал Гамелен, начальник французского генерального штаба, и генерал Касприцкий, военный министр Польши, 19 мая 1939 г. подписали в Париже протокол. Он предусматривал конкретные формы и сроки оказания помощи: французская авиация немедленно начнет боевые действия против Германии (Гамелен обещал, что пять подразделений бомбардировщиков «Амио-143», общая численность которых составит 60 самолетов, смогут приступить к операциям в Польше при условии, что будут подготовлены аэродромы); на третий день мобилизации Франция откроет военные действия против Германии ограниченного масштаба; начиная с 15-го дня мобилизации эти действия будут осуществляться основными силами французской армии, Бонне сумел превратить это обязательство в пустую бумажку, заявив, что оно вступит в силу только после подписания дополнительного политического соглашения, которое подписывать не собирался![56]

Колоритное замечание по данному вопросу содержится в дневниках английского генерала, начальника имперского генерального штаба Айронсайда: «Французы лгали полякам, когда обещали атаковать Германию. Никто об этом и не думал».

24 августа после утреннего заседания французского кабинета министров в Варшаву была направлена телеграмма с настоятельной рекомендацией: в случае провозглашения гитлеровцами присоединения Данцига к рейху ни в коем случае не предпринимать военных действий, а ограничиться «юридическими средствами». Послу в Варшаве Л. Ноэлю поручалось подчеркнуть, что это, разумеется, ни в какой степени не означает сокращения объема обязательств Франции в отношении Польши, предусмотренных соответствующими договорами и соглашениями. Как выясняется, в те же дни депутаты парламента Франции тайно посещали Гитлера в «Бергхофе»! Поскольку граница с Германией уже была закрыта, то они могли пересекать ее только по специальным пропускам, из чего следует, что такого рода путешествия совершались с ведома французских властей.

Подобные визитеры, как видно, и были прежде всего использованы гитлеровцами для проведения во Франции широкой пропагандистской диверсии. По возвращении они сообщали точку зрения Гитлера: он убежден, что в случае возникновения германо-польского конфликта Франция продемонстрирует свою солидарность с Польшей, возможно, даже объявит войну. Однако практически ничего не будет сделано. Поэтому в его распоряжении еще целая зима для того, чтобы урегулировать конфликт дипломатическими средствами. «Эти слова стали известны в Париже… – отмечает в своих мемуарах упоминавшийся выше французский генерал Бофр. – Возникло по меньшей мере странное ощущение безопасности: для посвященных война была не „прыжком в неизвестность“, а своего рода молчаливо согласованным гигантским сценарием. Следовательно, ничего слишком важного не произойдет, если мы будем правильно играть нашу роль».

В действительности политика французских капитулянтов была составной частью гигантского заговора международной реакции, рассчитанного на то, чтобы руками фашистских агрессоров разгромить рабочее и революционное движение в Европе. Французские генералы не могли забыть, как в 1918 г., когда во многих воинских частях под влиянием событий в России вспыхнули массовые революционные выступления, «пришлось» расстреливать каждого десятого. В 30-е годы, опасаясь, что собственными силами уже не справиться, они возложили эти функции на «зондеркоманду» мирового империализма – гитлеровский рейх. Звеном, в этом заговоре было предательство Польши, шесть миллионов ее дочерей и сыновей – убитых, замученных в застенках, расстрелянных на рассвете, нагих и с гипсом во рту.

…В последние дни августа во Франции проводилась частичная мобилизация – «операция прикрытия». С вещевыми мешками за плечами парни погружались в железнодорожные составы. Веселые лица, смех, возгласы: «Мы вернемся через месяц!» На стенах вагонов чья-то рука вывела: «Оплаченный отпуск». Шутка? Многим из тех парней, что вернулись, пришлось проводить этот «отпуск» в концлагерях и на каторжных работах…

Тем временем французская дипломатия тщательно отрабатывала тексты нот и телеграмм – замешивала гипс для Польши.

Гитлер фабрикует предлог для агрессии

На следующий вечер после отмены приказа о наступлении 26 августа Гитлер имел обстоятельный разговор с главнокомандующим сухопутными силами генералом Браухичем.

– Я уже докладывал вам, – заявил Браухич, – что армия не готова. Мы вынуждены начать боевые действия, располагая слишком малыми силами. Сейчас у нас только 37 дивизий… На западе тыл совершенно не имеет прикрытия. Три подразделения пограничных войск рассматриваться как таковое не могут…

Гитлер слушал рассеянно. Он знал об этом. Военный фактор не был единственным и главным в его расчетах. Своим советчиком он избрал не Браухича, а тень «Великого Фридриха»: все поставить на одну карту! Создание тысячелетнего рейха – гигантской империи германских магнатов промышленности и финансов, установление мирового господства требуют отчаянного риска. Требуют того, чтобы не упустить исключительно благоприятные обстоятельства, которые, возможно, не повторятся на протяжении тысячи лет. Англия и Франция согласны отдать ему Польшу в расчете на то, что Германия ввяжется в войну с Советским Союзом. А западные державы, разумеется, останутся в положении третьего радующегося. Он прекрасно видит их игру – и переиграет их! Захватить Польшу, обеспечить таким образом свой тыл на востоке – и немедленно, пока еще не наступило отрезвление в Лондоне и Париже, пока у власти находятся Чемберлен и Даладве, неспособные пойти на риск войны, разгромить Францию и выкинуть Англию с континента. После этого можно начинать новый этап борьбы, решение главной задачи – поход против советского колосса…

– Дайте мне восемь дней! – продолжал Браухич. – Тогда я буду иметь в распоряжении более ста дивизий. А вы, таким образом, будете иметь время для политической игры!

Армия получила требуемые несколько дней. Но расчеты гитлеровского генерала были не менее авантюристичны, чем «фюрера». «Мы еще не доросли до возможности вести войну на два фронта. Если Англия и Франция выступят, пока мы будем еще сражаться на востоке, – заметил Браухич в тот же день Ворману, – то война заранее проиграна».

Что касается дипломатической игры, начатой Гитлером, то она быстро дала результаты. Западные державы словно знали об этой реплике Браухича и всячески пытались рассеять у гитлеровцев подобные опасения. Естественно, в публичных заявлениях и официальных документах они подтверждали свою верность предоставленным Польше «гарантиям». Не было секретом, что в беседах с глазу на глаз ответственные политические деятели Запада откровенно поясняли, что подобные заявления не должны смущать. Так, один из членов «большой четверки»[57], в значительной мере определявшей внешнеполитический курс кабинета Чемберлена, С. Хор, считал, что, «если Германия вторгнется в Польшу, Англия всегда будет в состоянии быть верной букве декларации и в то же время не выступить».

Ободряющее впечатление произвел на гитлеровцев и ответ британского правительства, который Гендерсон вручил «фюреру» вечером 28 августа. Сохранился документ, свидетельствующий о том, что именно так его оценивало политическое руководство рейха. «Первое впечатление от послания (Чемберлена. – Авт.) нельзя назвать неблагоприятным, – отметил в тот день в своем дневнике один из офицеров абвера, находившийся в курсе настроений в рейхсканцелярии. – Общая готовность к переговорам. Никаких неприемлемых требований, как, например, отвод наших войск от границы. Двери для переговоров и договоренности не закрыты».

Что касается правящих кругов Франции, пресловутых «200 семейств», то, используя тайных эмиссаров, они стремились любой ценой избежать войны с Германией, высказывая «фюреру» единственную просьбу – прикрыть предлагаемую сделку за счет Польши хотя бы несколькими фразами о его «стремлении к миру». Один из лидеров клана капитулянтов, бывший премьер П. Фланден, 24 августа имел доверительную беседу с сотрудником германского посольства в Париже. Берлин делает «психологическую ошибку», разъяснял он, не учитывая разницы между положением в 1938 г. и нынешней ситуацией. Мюнхенское соглашение было подготовлено длительным предварительным обсуждением вопроса; на этот раз, окружив «тайной» (!) свои намерения, Германия чрезвычайно осложнила дело. Правительства Франции и Англии вынуждены считаться с твердой позицией общественного мнения. Желательно поэтому, чтобы Гитлер, выдвигая требования в отношении Польши, одновременно сообщил свои «конструктивные идеи» о будущем Европы, успокоил народы, что не существует опасности их «жизненным правам и интересам». Тогда мир может быть спасен «в одиннадцатом часу».

Доходившие из Лондона и Парило «советы» и «рекомендации» вселяли в Гитлера уверенность, что и на этот раз задуманный им удар сойдет безнаказанным. Недельная отсрочка, предоставленная Браухичу, истекала. Затяжка с началом операций в Польше пугала перспективой, что германские танки, застрявшие в осенней распутице, не сумеют выбраться. «Фюрер» торопился. Предлог для развязывания агрессии был сфабрикован германской дипломатией, использовавшей в этих целях послание британского премьера.

…Гендерсона пригласили в рейхсканцелярию около 7 часов вечера 29 августа. Гитлер вручил ему свой ответ, освещавший в мрачных красках состояние германо-польских отношений. «Варварское» обращение с лицами немецкого происхождения в Польше более нетерпимо, писал «фюрер». Для нормализации обстановки остаются уже не дни, а лишь часы. Правительство рейха скептически оценивает возможность решить вопрос путем предлагаемых Англией прямых германо-польских переговоров. Желая, однако, дать доказательства искренности намерений установить прочную дружбу с Великобританией, Гитлер готов принять предлагаемые ею добрые услуги и ожидает, что польский представитель, имеющий необходимые полномочия, прибудет на следующий день, 30 августа.

Пробежав глазами документ и дойдя до этого места, Гендерсон почувствовал беспокойство. Предоставление столь короткого срока похоже на ультиматум!

– Когда господа Чемберлен и Даладье прибыли в Мюнхен, – замечает Гитлер, – они сделали это на другой день после получения приглашения. Почему польский представитель не может сделать того же?

Гендерсон возражает. «Фюрер» разыгрывает крайнее раздражение. Он ссылается на вымышленные сведения об убийстве в Польше шести немцев. Вот уже целая неделя, как мы топчемся на месте… Мой народ истекает кровью!

– То же самое могли бы сказать и поляки, – вставляет Гендерсон.

– Тем более! Вам, англичанам, конечно, до этого нет никакого дела!

Здесь произошло нечто совершенно необычное в дипломатической практике. Задетый замечанием, Гендерсон вдруг потерял самообладание и повысил голос, стараясь перекричать Гитлера. Несколько успокоившись, он спрашивает, какие условия предлагаются Польше.

– Полный пересмотр Версальского договора. Возвращение рейху Данцига и коридора, принятие мер, обеспечивающих безопасность германского населения в Польше.

Посол обещает передать ответ рейхсканцлера своему правительству.

Вечером того же дня советник английского посольства в Берлине Форбс срочно разыскал в отеле «Эспланада» ожидавшего новостей Далеруса и сообщил об ответе Гитлера. В это время Далеруса по телефону пригласил к себе Геринг.

– Вина за неудачу переговоров лежит на Гендерсоне, – заявил рейхсмаршал шведскому посреднику. Он просит Далеруса вновь срочно отправиться в Лондон.

– Разъясните этот неприятный инцидент и доверительно сообщите английскому правительству, что Гитлер намерен предложить полякам настолько «легкие» условия, что они будут вынуждены принять их!

Несмотря на ультимативный характер германских требований, англо-французские «умиротворители» продолжали находиться в плену надежд, что дело завершится новым Мюнхеном. Сообщая о настроениях в правительственных кругах Франции в связи с беседой Гендерсона с «фюрером», Буллит писал в Вашингтон 30 августа: «Они полагают, что Гитлер направит окончательный ультиматум сегодня и что в последнюю минуту вмешается Муссолини, который предложит общую конференцию…»

Иначе рассчитывал разыграть сложившуюся ситуацию Гитлер.

– За ночь я придумаю такую дьявольскую штуку для поляков, – заявил он Риббентропу после ухода Гендерсона, – что они подохнут!

«Полонез» Галифакса

Гитлеровское послание Чемберлену представляло собой мину замедленного действия с точно установленным сроком. Через 44 часа мир взлетит на воздух. Вот запись в дневнике начальника штаба армии Гальдера, сделанная 29 августа:

«30. 8. Поляки в Берлине.

31.8. Разрыв.

1.9. Применение силы».

Народы еще не знают этого. Но тревога быстро нарастает. Большинство стран Западной Европы закрыли свои границы, прекращены полеты гражданской авиации. Без объявления мобилизации к пограничным укреплениям подтягиваются войска. На улицах и скверах Лондона и Парижа появились зенитные орудия и наскоро вырытые траншеи. Приближение военной катастрофы ощущается повсеместно.

На рассвете 30 августа в опустевшем небе над германской столицей появилась черная точка. «Таинственный самолет вылетел сегодня из Берлина в 5 часов утра», – сообщили газеты. В 9.20 он приземлился на небольшом аэродроме «Хьюстон», вдали от Лондона. Затем, как в детективном романе, меняя несколько раз машины, чтобы скрыться от вездесущих репортеров, Далерус в 10.30 появляется на Даунинг-стрит, 10, где его с нетерпением ждали Чемберлен, Галифакс и Вильсон.

Требование Гитлера, чтобы польский представитель явился в тот же день, 30-го, ставит британских капитулянтов в трудное положение.

У всех свежи в памяти визиты к Гитлеру Шушнига и Гахи.

– Поймите, – говорит Галифакс Далерусу, – нам трудно настаивать в Варшаве… Тем более что мы даже не знаем содержания германских предложений!

Далерус, однако, полон оптимизма. Около 12 часов он из кабинета премьера соединился по телефону с Берлином.

– Гитлер хочет показать, как высоко ценит дружбу с Англией, – сообщает Геринг. – Сейчас он работает над текстом условий и намерен включить туда принцип плебисцита.

– А нельзя ли передать эти предложения через Липского?

Геринг не возражает…

По просьбе Галифакса примерно через час Далерус снова у телефона.

– Очень многое зависит от того, в какой форме будут изложены предложения. (Шеф Форин оффиса морщился при мысли, что ему придется излагать эти условия в парламенте.) Они ни в коем случае не должны выглядеть как диктат!

– Нет, это не будет диктатом, – успокаивает Геринг. – Документ готовится как «основа для дискуссии».

Около трех часов дня – новый телефонный разговор.

– Действительно ли так необходим приезд уполномоченного из Варшавы? – спрашивает Далерус.

– Это непременное требование фюрера, – отвечает Геринг. – Учтите, нельзя терять ни минуты!

Кто мог тогда представить себе, какую жалкую картину являл собой в те часы кабинет министров могущественной Британской империи! Словно стоя на коленях, Галифакс упрашивает Гитлера, чтобы расчленение Польши, на которое Англия согласна, не выглядело как диктат!

Чем же оно могло быть? А «фюрер» подхлестывает: торопитесь, нельзя терять времени, срок истекает!

Вечером того же дня Далерус снова вылетел в Берлин – поручено заверить Гитлера, что Англия продолжает стремиться к переговорам!..

Раскрывая подлинное содержание буржуазной дипломатии, К. Маркс одной лишь фразой навсегда приковал ее к позорному столбу: все ее искусство, заметил он, сводилось к натравливанию одних народов на другие. Английская буржуазия, создавшая самую обширную империю, обладала в этой области по сравнению с правящими кругами других капиталистических государств самым богатым опытом. «Блестящая техника» была продемонстрирована британской дипломатией в период предвоенного кризиса 1939 г. Предоставив Польше «гарантии», привязав к себе финансовыми путами Францию, попугав Гитлера возможностью заключить пакт с СССР и одновременно начав с ним тайные переговоры о широком соглашении, Лондон сумел сосредоточить в своих руках многочисленные нити, с помощью которых мог в эти критические дни направлять развитие событий в желательное для себя русло. Опубликованные дипломатические документы Великобритании, а также многие другие факты, постепенно всплывающие на поверхность, в совокупности воссоздают своего рода сложную партитуру, в которой каждый инструмент дипломатического ансамбля Форин оффиса имел написанную специально для него партию и точные указания, рассчитанные до минуты, когда вступать, когда выдерживать паузу.

«Полонез», исполнением которого дирижировал Галифакс, в критические часы 30 августа представлял собой целый каскад тактических «находок». Накануне, 29 августа, в предложениях, врученных Гендерсону, Гитлер выдвинул требование, чтобы облеченный полномочиями представитель Польши прибыл в Берлин в течение следующего дня. Формально это означало до 24 часов ночи 30 августа.

Когда был вручен английский ответ Гитлеру? 30 августа в 24.00!

По смыслу принятых на себя функций посредника английское правительство должно было изложить содержание гитлеровских требований Польше, ведь Германия не довела их до сведения Варшавы. В течение 30 августа обстановка обострялась с часу на час. Берлин «ожидал» польского представителя. Бек просил Лондон как можно скорее информировать его о содержании германских требований. Но Форин оффис странным образом не спешил. Документ в течение дня был направлен английскому послу в Варшаве с указанием: не вручать впредь до особого распоряжения. Когда же такое распоряжение последовало из Лондона? 30 августа в 24.00, когда срок ультиматума истек. Галифакс дал указание осуществить демарш в Варшаве, отмечает западногерманский исследователь Е. Шэфер, лишь после получения от Гендерсона сообщения о том, что он договорился о встрече с Риббентропом. Таким образом, возможность появления польского представителя в Берлине в назначенный Гитлером срок полностью исключалась!

Зная, что Гитлер ищет предлог для агрессии против Польши, английская дипломатия фактически преподнесла ему такой подарок.

Телеграмма из Варшавы перехвачена…

Гендерсон прибыл на Вильгельмштрассе за несколько минут до полуночи 30 августа. После срыва во время беседы с Гитлером накануне посол держался подчеркнуто вежливо.

Риббентроп принял Гендерсона в своем кабинете, который некогда принадлежал Бисмарку.

Он только что вернулся от «фюрера». По свидетельству присутствовавшего при беседе П. Шмидта, министр находился в состоянии лихорадочного возбуждения. Можно предположить, что разговор с Гитлером касался вопроса, как лучше «обыграть» тот факт, что посол Великобритании явился как раз к моменту истечения срока ультиматума. Поручение, данное рейхсминистру, очевидно, тоже было не из легких…

«Я вручил послание г-ну Риббентропу в полночь…» – писал Гендерсон в телеграмме в Лондон, отправленной сразу же по возвращении в посольство. Поспешность, с какой британский посол сообщил это Галифаксу, наводит на мысль, что точный срок вручения был строго предписан ему заранее.

Первые минуты встречи были вполне корректными. Гендерсон передал Риббентропу тщательно подготовленный Форин оффисом документ. Британское правительство предлагало срочно приступить к практической организации прямых переговоров между Польшей и Германией, но отметило, что прибытие польского уполномоченного в тот же день неосуществимо. Гендерсон пояснил, что Англия предлагает вести переговоры, используя обычные дипломатические каналы, и готова взять на себя роль посредника. Если германские предложения представят «разумную основу», Лондон окажет соответствующее давление на Варшаву.

Смысл сказанного сводился к тому, что Германии следовало договариваться об условиях расчленения Польши с Англией.

Затем Гендерсон передал личное послание Чемберлена Гитлеру, в котором Польша и Германия призывались во время переговоров воздерживаться от передвижения войск вблизи границы.

Риббентроп счел момент подходящим, чтобы «возмутиться».

– Это неслыханная дерзость! – сложив руки на груди, он уставился с вызывающим видом на Гендерсона. – Что вы еще имеете сказать?

Разговор приобрел чрезвычайно острый характер. Постоянно прерывая собеседника в оскорбительной форме и возвышая голос, Риббентроп заставил Гендерсона снова потерять пресловутую английскую сдержанность. По словам Шмидта, собеседники чуть не дошли до рукопашной.

Может быть, гитлеровцы хотели таким образом избавиться от «посредничества» Англии, свалив на нее вину за срыв переговоров с Польшей? А британская дипломатия, предавая Польшу, разыгрывала «благородное возмущение»? Установить это документально не представляется возможным.

В конце беседы Риббентроп зачитал на немецком языке документ на нескольких машинописных страницах, где излагались новые «великодушные» предложения Гитлера в отношении Польши. Они состояли из 16 пунктов. Надеясь, что в соответствии с дипломатическим правилом ему вручат документ, Гендерсон, как он объяснял позже, не старался запомнить их. Когда же попросил текст этих предложений, Риббентроп, указав на часы, заявил:

– Они уже устарели, поскольку польский представитель не явился!

Стрелки показывали несколько минут после полуночи.

В этом и заключался дипломатический ход гитлеровцев. «16 пунктов» являли собой фальшивую стряпню, рассчитанную на обман общественного мнения как в Германии, так и за рубежом. Они были призваны создать впечатление, что рейх стремился к урегулированию конфликта в более или менее «демократической» форме. Вместе с тем текст условий не был сообщен ни Польше, ни Гендерсону. Гитлеровцы опасались, что польское правительство могло согласиться начать на их основе переговоры. А приказ войскам уже был отдан – до вторжения оставалось менее 30 часов.

Напомним, что как раз в то время, когда происходила описанная выше сцена в Берлине, английский посол в Варшаве Кеннард требовал от Бека согласиться на переговоры, основываясь на предложениях, которые Риббентроп объявил уже устаревшими!

На следующее утро, 31 августа, Гендерсон позвонил по телефону в польское посольство в Берлине и сообщил: из «абсолютно надежного источника» ему стало известно, что, если в ближайшие два-три часа Польша ничего не предпримет, то начнется война. Около полудня находившийся в британском посольстве Далерус (как легко понять, с ведома Гендерсона) связался с Лондоном и высказал Г. Вильсону мнение, что германские предложения «чрезвычайно либеральны». Хотя гитлеровцы имели доступ к английским шифрам, отмечает Толанд, столь «нескромное» использование Гендерсоном телефона «облегчало их задачу».

Подобная наивная оценка проделок Гендерсона с телефоном могла бы удивить, если бы было возможно поверить, что действительно таково мнение американского историка. К сожалению, как и в многочисленных других случаях, он старается начистить до блеска пуговицы на изрядно запятнанном мундире «западных демократий». Телефон английского посольства прослушивался, и гитлеровцам было известно, что Гендерсон знал об этом. Соответственно они и оценивали его телефонные «ляпсусы».

31 августа в 12.40 Гитлер позвонил Кейтелю и дал указание о вступлении в действие Директивы №1 на ведение войны. «Теперь, когда исчерпаны все политические возможности урегулирования мирным путем положения на восточной границе, которое стало невыносимым, – говорилось в этом документе, заблаговременно подготовленным ОКБ, – я решил добиться этого силой.

День наступления – 1 сентября 1939 г.

Начало наступления – 4 час. 45 мин.»

Директива предписывала строго соблюдать на западе оборонительную тактику.

Спустя 20 минут, в 13.00, польский посол Липский позвонил в германское министерство иностранных дел и выразил просьбу, чтобы его принял рейхсминистр.

Как гласит пословица, когда обедаешь с чертом, следует иметь ложку с длинной ручкой. Бек постарался об этом позаботиться. Он поручил Липскому сообщить Риббентропу, что в ночь с 30 на 31 августа польское правительство получило информацию из Лондона об обмене мнениями между английским и германским правительствами о возможности прямых переговоров между рейхом и Польшей. Варшава «изучает в благожелательном духе» предложение о переговорах с рейхом и сообщит официальный ответ несколькими часами позже. Но инструкция содержала еще один – строго секретный – абзац, исключительно для сведения Липского.

Случилось так, что, когда Липский звонил на Вильгельмштрассе, Далерус находился на квартире у Геринга. Многочисленные картины и другие художественные ценности, присвоенные рейхсмаршалом, упаковывались для перевозки в надежные хранилища. Появился адъютант и вручил Герингу пакет. Прочтя документ, рейхсмаршал буквально подскочил:

– Поляки саботируют переговоры! Доказательство у меня в руках!

После нескольких минут размышлений он дал ознакомиться с документом Далерусу. Это был перехваченный и расшифрованный службой подслушивания текст телеграммы, направленной из Варшавы Липскому. В последнем абзаце говорилось: «Ни в коем случае не позволяйте втянуть себя в переговоры по практическим вопросам. Если правительство рейха в устной или письменной форме сообщит вам свои предложения, вы должны заявить, что совершенно не располагаете полномочиями для того, чтобы согласиться с ними или обсуждать их».

До вторжения в Польшу оставалось 15 часов…

Геринг обещает Гендерсону цветы на могилу

Посетители ресторана «Эспланада» в Берлине, обычного места встречи состоятельных иностранцев, в тот день, 31 августа, были немало удивлены, увидев в зале Геринга, появившегося в сопровождении господина средних лет. (Это был Далерус.) Расположившись за столом, они, казалось, целиком отдались изысканным блюдам и напиткам. Геринг явно был в хорошем настроении, шутил, смеялся, и это не могло не произвести впечатления, ведь всего два дня назад его назначили председателем Высшего совета обороны фашистской Германии. Разве присутствие рейхсмаршала авиации в ресторане, когда вокруг все полно тревоги, не свидетельствовало о «миролюбивых» намерениях рейха?

Во время обеда Далерус предложил Герингу встретиться с Гендерсоном и за чашкой чая в непринужденной обстановке попытаться совместно найти какое-либо решение. По некоторым данным, эта инициатива исходила от Вайцзекера и Хасселя, обеспокоенных опасностью возникновения войны с западными державами.

Встреча состоялась опять на квартире Геринга. Он действовал с согласия «фюрера» и, разумеется, знал о подписании Директивы №1, а это означало, что примерно за час до появления гостей в его доме военная машина рейха, остановленная вечером 25 августа, снова пришла в движение. Узнав о демарше Липского, генеральный штаб в 16.00 запросил: не меняет ли это намеченных планов? Ему ответили: приказ о нападении на рассвете следующего дня остается в силе. «Решение не проводить эвакуации показывает, что он (Гитлер. – Авт.) считает, что Англия и Франция не выступят», – записал Гальдер в дневнике в 18. 00.

Тем временем, разыгрывая гостеприимного хозяина, рейхсмаршал буквально очаровывал Гендерсона своим вниманием и добродушным расположением. Около двух часов он распространялся о стремлении Германии к дружбе с Великобританией, чему мешало только «неразумное» поведение поляков… Не оставался в долгу и Гендерсон. Он заверял Геринга в своем уважении и подчеркивал, что лично сам постоянно прилагал усилия для того, чтобы его миссия в Берлине привела к установлению дружественных отношений между двумя странами. Геринг в знак согласия кивал головой.

– Война между Германией и Англией будет ужасной, – заметил он, – помешивая ложечкой в чашке. – Я, как командующий авиацией, буду вынужден дать приказ бомбардировать вашу страну!

– Тогда вы станете причиной моей смерти! – кисло улыбаясь, ответил Гендерсон.

– В таком случае я лично совершу полет над Англией и сброшу венок на вашу могилу, – заверил гостя рейхсмаршал.

Когда постепенно установилась «атмосфера доверия», Геринг показал Гендерсону перехваченную телеграмму Бека как свидетельство того, что именно Польша была «всему виной». В глазах английского дипломата он уловил сомнение: не фальшивка ли?

– Мы скоро будем иметь доказательство подлинности телеграммы, – сказал рейхсмаршал. – В эти минуты Риббентроп принимает Липского!

Чаепитие закончилось около 19 часов.

…В ожидании, когда Риббентроп соблаговолит его принять, Липский вспоминал встречи, которые имел с ним в прошлом. Давно ли рейхсминистр заверял его, что Польша является «реальным барьером против коммунизма», а в отношении этого они всегда обнаруживали полное единство взглядов? Возможно, прав Бек, полагая, что Гитлер блефует и дело закончится конференцией, на которой Польша, опираясь на союз с Великобританией и Францией, сможет выступать в качестве равноправного партнера?

В 15 часов позвонил Вайцзекер и спросил, желает ли Липский быть принятым министром в качестве специального уполномоченного или в ином качестве. Липский ответил: в качестве посла для передачи сообщения своего правительства. Снова последовало длительное ожидание.

То, о чем намеревался сказать Липский, было уже известно Риббентропу. Сначала, узнав о содержании перехваченной депеши, он хотел вообще отказать Липскому в беседе. Но Геринг, недолюбливавший Риббентропа и не скрывавший этого, предложил «разыграть» ситуацию иначе: дозволить послу сделать заявление!

В 18.15 очередным звонком Липского срочно пригласили в министерство иностранных дел. Перед старинным зданием толпились люди. У входа и на лестнице стояли эсэсовцы.

Липский зачитал полученную телеграмму.

– Вы явились в качестве уполномоченного для ведения переговоров? – спросил Риббентроп.

– В данный момент я имею поручение довести до вашего сведения заявление моего правительства.

– А вам известно о последних англо-германских переговорах?

– Располагаю лишь косвенной информацией.

– Я считал, что вы прибыли в качестве уполномоченного, – заметил Риббентроп, заключая беседу, длившуюся всего несколько минут. – Я передам рейхсканцлеру ваше сообщение.

Когда Липский, вернувшись в посольство, хотел соединиться по телефону с Варшавой, то обнаружил, что линия отключена. Гитлеровцам уже нечего было подслушивать!

В 21 час германское радио передало официальное заявление, дававшее выгодное для рейха освещение последних событий.

Мало веря в намерение правительства Польши достигнуть договоренности, гласило заявление, правительство рейха тем не менее согласилось на переговоры. Учитывая срочность вопроса и желая избежать катастрофы, оно заявило, что готово принять до истечения 30 августа польского представителя, уполномоченного для ведения переговоров и заключения соглашения. В ответ на благожелательную позицию рейха Варшава объявила мобилизацию. Несмотря на то что польский представитель до сих пор не прибыл, Риббентроп информировал английского посла о содержании германских предложений, подготовленных в качестве основы для переговоров. Польский же посол не имел необходимых полномочий.

«Фюрер и германское правительство, – говорилось в заключение, – таким образом, в течение двух дней напрасно ожидали прибытия польского представителя, облеченного необходимыми полномочиями.

В таких условиях германское правительство считает, что его предложения ина сей раз целиком и полностью отвергнуты».

Затем было передано содержание пресловутых 16 пунктов.

Предлог для вторжения создан.

«Дуче» зажигает фонари

События приобретали все более стремительный темп. Гигантская воронка кризиса, возникшего в капиталистическом мире, с неудержимой силой втягивала государства и народы, министров и дипломатов, генералов и солдат, людей всех возрастов и профессий. Со столов и из сейфов канцелярий эта волна смывает в ее пучину бесчисленное множество докладов и приказов, заявлений и нот, телеграмм и секретных донесений. Много лет спустя время выбросит то, что сохранится, на берег и историки набросятся на свою добычу…

Муссолини испытывал неприятное ощущение: почва уходила из-под ног. Поезд истории движется все быстрее, вагоны проплывают мимо, еще не поздно вскочить на подножку, но на какую? «Дуче всегда прав!» Наглый блеф и позерство оборачивались жалкой нерешительностью.

27 августа Муссолини склоняется к тому, чтобы «остаться у окна» на протяжении первой фазы конфликта. Но когда она окончится? Принятое решение, по существу, лишь оттяжка решения. Особенно тяжело воспринял «дуче» неожиданное вероломство партнера по «оси». «Обнаружился интересный факт, – отметил в тот день в своем дневнике Чиано, – англичане сообщили нам текст предложений, сделанных немцами Лондону, где они восприняты с большим интересом, но мы о них абсолютно ничего не знаем (в оригинале подчеркнуто дважды. – Авт.). И вот что существенно: Гитлер предлагает англичанам союз или нечто вроде этого, и, разумеется, за наш счет. Я возмущен и сказал это дуче. Он тоже возмущен, но не показывает этого. Он все еще хочет сохранить солидарную по отношению к Германии позицию, во всяком случае внешне».

Спасая честь мундира, Чиано в беседе с Лореном не подает вида, что ему неизвестны германские предложения. Он решает установить контакт с Галифаксом по телефону. Английский лорд не скрывает своей радости в связи с этим. «Разговор с обеих сторон отмечен большой сердечностью», – записывает Чиано.

Итальянский МИД поручает Аттолико запросить у Риббентропа информацию о положении дел. Тот сообщает: вряд ли можно рассчитывать на мирный исход; что касается Гендерсона, то он отправился в Лондон только для того, чтобы сообщить свое собственное мнение. Зная о подлинной цели срочной поездки Гендерсона в британскую столицу, Чиано возмущен. «Можно ли быть большим негодяем, чем Риббентроп?» – отмечает он в своем дневнике.

Наблюдая за развитием событий, перечитывая телеграммы и многочисленные статьи из иностранной прессы, нередко глубоко задевавшие его самолюбие, «дуче» нервничал. 30 августа у него складывается убеждение, что нацистский рейх осуществит удар на следующий день. Чем обернется для Италии и для него лично позиция нейтралитета? «Не имея возможности вступить в войну, – отмечает в дневнике 30 августа Чиано, – он принимает все необходимые меры, чтобы в случае мирного разрешения вопроса иметь возможность сказать, что он сделал бы это». Производится призыв резервистов, устанавливается затемнение, закрываются некоторые учреждения. Многих из близких к «высшему эшелону» в Риме эти мероприятия тревожат: не воспримут ли их всерьез и не станет ли Италия объектом неожиданного удара западных держав? Категорически высказывается против войны и союза с Германией итальянский народ.

«Неприятное пробуждение, – записывает Чиано 31 августа. – Аттолико телеграфирует около 9 часов утра, что положение безнадежно, война начнется через несколько часов, если не случится что-либо непредвидимое». Чиано спешит в «Палаццо Венеция». С согласия итальянского диктатора звонит Галифаксу. Муссолини готов обратиться к Гитлеру с предложением об урегулировании кризиса, но только если сможет предложить достаточно солидный «залог» – Данциг. С пустыми руками он не сможет ничего сделать.

У Галифакса свои заботы: ведь вопрос о Данциге покрывается только что подписанным договором с Польшей. Он сообщает в Рим по телефону, что итальянское предложение в такой форме представляется ему неосуществимым; вопрос о Данциге может быть решен лишь как часть общего германо-польского урегулирования.

Тем временем «дуче» развивает необычную активность. Взяв в свои руки инициативу урегулирования мирным путем, он не только выбрался бы из политически невыгодного и даже опасного положения, но и мог бы что-нибудь стянуть для себя со стола переговоров!

Английский и французский послы около часу дня 31 августа приглашены во дворец Киджи. Им сообщают предложение «дуче» созвать 5 сентября конференцию с участием Англии, Франции, Германии и, разумеется, Италии для пересмотра Версальского договора, который является «причиной настоящих осложнений»… Муссолини готов обратиться с этим проектом к Гитлеру, но при условии предварительного получения согласия Англии и Франции.

Итак, предложен новый Мюнхен – за счет Польши. Лорен в восторге, Франсуа-Понсе воспринимает предложение с удовлетворением. Галифакс встретил его благосклонно, но сообщил, что должен переговорить с Чемберленом. С большим энтузиазмом ухватился за идею созыва конференции Бонне.

Остальную часть дня Муссолини и Чиано с нетерпением ожидают ответов. Около 20 часов управление телефонной сети вдруг сообщило, что Лондон прервал связь с Римом. В тот вечер в британской столице принимались некоторые меры на случай возникновения войны: подготовлена эвакуация детей, установлены аэростаты и т.п. Что касается связи с Римом, то ее разрыв не был предусмотрен, и вскоре она вновь действовала. В Риме, однако, этот случайный эпизод в первый момент произвел ошеломляющее впечатление.

– Это – война! – воскликнул «дуче». – Завтра же я сделаю заявление в Большом совете, что мы не выступим!

Но Чиано обеспокоен: не будет ли завтра уже слишком поздно? Англия и Франция могут предпринять какой-либо шаг, который сделает подобную декларацию невозможной. «Я предложил пригласить Перси Лорена, – отметил он в дневнике, – и проговориться. Если в результате возникнет скандал, меня можно будет „принести в жертву“, но положение, по меньшей мере, будет спасено. Дуче одобряет».

Лорен приглашен в итальянский МИД; Чиано сообщает ему о неполадках с телефонной связью. Затем, как он сам пишет, делая вид, будто не в силах сдержать «крик сердца», спрашивает:

– Почему вы хотите совершить непоправимое? Неужели вы еще не поняли, что мы не начнем по своей инициативе войну против вас или против Франции?

Лорен, опешивший от столь откровенного признания, с глазами, полными слез, заявляет, что он счастлив.

Тем временем Муссолини дал указание отменить затемнение и снова зажечь все фонари на улицах Рима…

«Бабушка умерла!»

Во второй половине 31 августа в номере гостиницы, где Науджокс расположил свой «штаб», раздался телефонный звонок.

– Перезвони мне! – Науджокс узнал голос Гейдриха.

Набрав известный ему номер, Науджокс соединился с Берлином.

– Бабушка умерла! – сообщил Гейдрих. Это был условный сигнал, означавший приказ приступить к исполнению операции. – Консервы получи у Мюллера!

Альфред Науджокс был ветераном СС, в рядах которых находился с 1931 г. В Службе безопасности (СД) под руководством Гейдриха он уже не раз выполнял самые рискованные и грязные операции. Так, ему было поручено обеспечить гитлеровскую шпионскую агентуру на Балканах радиоприемниками, и он ухитрился переслать их, запрятав в холодильники и другие предметы домашнего обихода. Создав «техническую секцию» СД, Науджокс организовал массовое изготовление фальшивых заграничных паспортов и английской валюты.

В годы войны в составе войск СС творил чудовищные злодеяния на советской земле. В Дании расстреливал патриотов – участников движения Сопротивления. Перед крахом третьего рейха переметнулся на сторону союзников. Предстал как военный преступник перед судом в Нюрнберге, где под присягой дал ряд показаний. А в 1946 г. ему удалось «чудесным образом» бежать из судебной тюрьмы; такой человек был слишком полезен для американских спецслужб, чтобы его повесить. Следы Науджокса после этого, разумеется, затерялись. Нашелся, однако, журналист, не побрезговавший написать его биографию. В предисловии к ней Науджокс пишет: «Я – человек, который начал войну».

…В первых числах августа 1939 г. Науджокса вызвали на Принц Альбертштрассе, в резиденцию Гейдриха. Он удивлен: шеф был уж очень приветлив. Это настораживало.

– Альфред, – по-дружески обратился к нему Гейдрих. – Есть дело. Как раз по твоей части.

Начальник Службы безопасности откинулся в кресле. Его удлиненное лицо с близко посаженными холодными глазами, что придавало сходство с хищником, застыло на минуту в неопределенной улыбке.

– Назовем это… ну, скажем, «Операция Гиммлер», – продолжал он, взяв со стола папку из дубленой кожи. – Фюрер считает ее делом первостепенной важности. По значению она далеко превосходит все, чем нам приходилось когда-либо заниматься. Риск немалый, и тем не менее опасность провала должна быть полностью исключена.

Гейдрих встал и подошел к висевшей на стене карте.

– Речь идет о Польше. Наступило время заняться ею. Поскольку фюрер не намерен вести зимнюю кампанию в польских равнинах, то хочет разрешить польский вопрос сильным, молниеносным ударом в ближайшие несколько недель. Требуется подходящий предлог для начала войны. Этим ты и займешься.

Привыкший к неожиданным поручениям, Науджокс хранил молчание, пристально наблюдая за шефом.

– Как тебе известно, – пояснил Гейдрих, – в последнее время имели место отдельные пограничные инциденты. Но ничего мало-мальски серьезного. Один-два выстрела, и на том дело кончается. Ни одного значительного случая, который мы могли бы использовать, чтобы взорвать пороховой погреб. Теперь нам надо действовать наверняка. Придется самим поджечь фитиль.

– И мне предстоит… чиркнуть спичкой?

Гейдрих бросил испытующий взгляд на Науджокса.

– Вот, смотри, – сказал он, уперев карандаш в еле заметную точку на карте. – Это Глейвиц. Он практически находится на самой границе с Польшей. Для нас это очень удобно. Невдалеке от него, на расстоянии нескольких километров, на нашей территории расположена небольшая радиостанция. Вот здесь ты и должен появиться на сцене…

– Представь себе, что однажды ночью, – продолжал Гейдрих, шагая по кабинету, – поляки совершат налет на Глейвиц. Среди них ведь немало горячих голов, так что это выглядело бы вполне правдоподобно. Они захватывают радиостанцию, пусть не надолго, на несколько минут. Этого времени им вполне хватит, чтобы, воспользовавшись включенным микрофоном, передать в эфир какое-нибудь дерзкое антигерманское заявление. Ну, например, что фюрер хочет войны или что-нибудь в таком же роде. В общем это не твоя забота, текст мы составим. Это была бы очень серьезная, возмутительная провокация, не правда ли? Особенно если бы в тот момент радиостанция в Глейвице была случайно подключена к германской трансляционной сети. Вся страна сразу бы убедилась, что именно поляки накаляют обстановку!

На следующий день газеты поднимут шум, опубликуют фотографии. Было бы особенно убедительно, если бы после перестрелки на месте остались один или два трупа в польской форме; тогда все воочию увидели бы провокаторов… Да, это будет здорово! Как ты считаешь, сможешь организовать такой инцидент?

«Интересно, кому пришел в голову этот дьявольский план? – подумал Науджокс. – Уж конечно не тупице Гиммлеру. Нет, автором может быть только сам Гейдрих. Или Гитлер?»

– Итак? – произнес Гейдрих.

– Мне кажется, – ответил Науджокс, осторожно подбирая слова, – что риск очень велик. Но если вы мне поручите это, я сделаю все, что смогу.

– Все, что ты сможешь, – это не устраивает, – холодно возразил Гейдрих, пристально глядя в глаза Науджоксу. – Ты ведь понимаешь, что означал бы провал… Кстати, надеюсь, у тебя нет каких-либо сомнений морального порядка?

Одним из первых возник вопрос, где раздобыть польскую форму. Требовалось не одна-две, а более сотни, поскольку кроме «захвата» радиостанции Гейдрих планировал ряд других аналогичных операций. Он обратился к Канарису; тот вначале уклонился от участия в этом деле. Тогда через Гиммлера вопрос был доложен «фюреру». 17 августа руководитель «Отдела саботажа» абвера Лахузен записал в дневнике, что Канарис получил непосредственно от Гитлера распоряжение передать Гейдриху 250 польских униформ. Указание было направлено через Кейтеля, следовательно, германский генеральный штаб был в курсе готовившейся провокации.

«Между 25 и 31 августа, – признал Науджокс в своих показаниях в Нюрнберге, – я виделся с Генрихом Мюллером, главой гестапо, который в тот момент находился поблизости в Оппельне. В моем присутствии он обсуждал с человеком по имени Мельхорн план другого пограничного инцидента, который был рассчитан на то, чтобы создать впечатление, будто польские солдаты напали на германские войска… Мюллер сказал, что он имел в своем распоряжении 12—13 осужденных преступников, которые будут одеты в польскую форму и оставлены на месте инцидента как убитые во время нападения. В этих целях врачом, по поручению Гейдриха, им должны были быть сделаны смертельные инъекции. Кроме того, им будут нанесены огнестрельные ранения. Затем на место происшествия будут приглашены представители прессы…

Мюллер сказал, что он получил распоряжение от Гейдриха выделить одного из этих преступников мне для операции в Глейвице. Для обозначения этих преступников он употреблял кодовое наименование – «консервы».

Под «преступниками» имелись в виду заключенные нацистских концлагерей. Участники «нападения» должны быть одеты в польскую форму и вооружены польским оружием.

…Остановившись на дороге в лесу и натянув польскую форму, Науджокс и шесть других эсэсовцев точно в условленное время – 19.30 – на двух машинах подъехали к радиостанции. Проникнув в здание, которое не охранялось, налетчики ворвались в помещение, откуда велась передача. Отстранив сотрудников, они попытались подключить станцию к Бреслау, а следовательно, ко всей радиосети рейха. Панель пульта управления, однако, отличалась от той, на которой один из участников налета репетировал провокацию в Берлине. Тем не менее текст, содержавший резкие антигерманские высказывания, был зачитан перед микрофоном одним из налетчиков, говорившим с польским акцентом. Затем эсэсовцы поспешили скрыться. На ступенях у входа в здание остался лежать одетый в польскую форму человек с окровавленной головой.

В тот же вечер все германские радиостанции передали сообщение начальника полиции в Глейвице:

«Около 20 часов радиопередаточный пункт в Глейвице подвергся нападению и был временно захвачен группой вооруженных поляков. Налетчики были отброшены силами германской пограничной полиции. Во время перестрелки один из них был смертельно ранен».

Первый «неизвестный солдат» второй мировой войны?