2008_42 (590)

ФАНТОМАС СНИМАЕТ МАСКУ

Президент Сука-швили подавился галстуком. Фима Собак, подруга Эллочки Людоедки, остолбенела. Шанхайский барс, он же мексиканский тушкан, побледнел, теряя ворс. Озимыя вновь взопрели, инда. Монтёр Мечников, как человек, измученный нарзаном, вновь озлобился… Ибо…

Все вышеозначенные товарищи долго слушали по «Гадио России» некоего Мих. Веллера, знатока и врачевателя человеческих душ, гениального писателя всех времён и племён. Слушали — да чуть не рехнулись. Кто же вы, д-р Веллер?

Кто, кто?.. Дед Пихто, конь в пальто.

— Ничего не поделаешь, — сказал Швейк. — Меня за идиотизм освободили от военной службы. Особой комиссией я официально признан идиотом. Я официальный идиот.

Г-н Веллер пишет так много, что не остановить. Куёт монеты, не отходя от кассы. К примеру, создал «Ножик Серёжи Довлатова», а затем на него наложил «Не ножик не Серёжи не Довлатова», в котором каждую фразу предыдущего эссе комментирует. Скажем: «Закусили бананом» (выпивка была дорога, зато закуска дешева), «выпили водки» («Ты меня уважаешь?»), «принесла мне 30 рублей» (получил за рецензию рукописи) и проч. когда-либо случившиеся с Веллером дела и делишки.

Так вот. Наш подсудимый признаётся публично: в 90-е годы один журналист за рюмкой сообщил ему, что в 83-м, отдыхая в Нарве, купил первый сборник Веллера «Хочу быть дворником», изданный в Таллине минимальным при Ссоветской власти тиражом 16 000. «Вот эта книга впервые внушила мне, десятикласснику, антисоветские взгляды». Веллер изумился: «Да что же там было антисоветского?!» Он засмеялся: «Каждая запятая там была антисоветской. Вы не понимаете, дело не в теме».

Конечно, парень был прав, признал Миша. В стиле твоя суть всё равно вылезет.

Ну и какие же темы, господа унд дамы, занимают признанного нынче, а не в «совейские времена», как он любит повторять по Гадио, супергения? «Стрельба из винчестера в оленьем стойле, выпивание диметилфталата вместо спирта с негарантированным выживанием и прочие мелкие темы — всё это отдельные же, отдельные темы» («Долина идолов»).

«Сюжетов у меня за прошедшие года скопилась чёртова прорва, сотни две. Я лежал в полудрёме и раскуривал очередной… Была отличная композиция рассказа о любви. Она — средних лет, хороша для этих лет и вполне благополучна во всём. И рассказ об её жизни перемежается цитатами из его писем — как он её любил когда-то. Кто там у нас сукин сын? Ай да!»

А что, свежо, Михась, оригинально.

«Я работал навсегда, — говорит наш герой, — на уровень верха. Хрен кто сегодня может так работать, деточки. За железной занавеской мы жили, без интернета, и факсов с ксероксами у нас не было, и загранпаспортов. Кто понимал «трёхопорную новеллу» О. Генри, Шекли и ещё пары ребят? Кто формулировал «переставленный кубик» Пристли? Кто анализировал «опрокинутый временной ход» Фитцджеральда? И вот эти банды неучей и идиотов должны были всю жизнь полагать себя изучателями литературы…»

Вы хочете песен? Их есть у меня! Священный процесс собственного пути в бессмертие Мишаня описал в романе «Моё дело». Как всегда, у него запротоколирован каждый шаг. «Я пристраиваю стул и лампы. Вырываю несколько двойных листов, разворачивая их в формат «больших» (А 4). Промываю авторучку и заправляю, чернила чёрные. Коробок спичек кладу рядом с пачкой «Шипки». И в половине 12-го сажусь, закуриваю, отхлёбываю, беру ручку и начинаю писать. Задумываюсь даже над первой фразой».

Пош-шёл… Писать нужно было только шедевры, сказал себе Мастер. Только как никто. И Пушкин нам не указ.

Профессор Плейшнер выпрыгнул из окна, когда понял, что явка провалена. Никогда ещё старенький учёный так широко не раскидывал мозгами.

Несмотря на то, что он жил нищей жизнью в скудно отоваренной (по его словам) стране, процесс создания шедевров шёл безостановочно. На последние 2–3 копейки Миша покупал чай и папиросы, ваял вечное и незыблемое. Как в том анекдоте: Гомер прочитал сто книг и написал одну. Грибоедов прочитал 200, написал одну. Дарья Донцова прочла этикетку от шампуня — и ТАК ВДОХНОВИЛАСЬ!!!

«Я начал рассказ, — продолжает Веллер. — Это был вполне печальный рассказ о любви. Она была наша, а он был негр из Африки, молодой коммунист, но родители запретили ей за него выходить». Затем, дабы продолжить шедевральное, Мишаня проснулся (в полдень), поехал в ДЛТ (Дом Ленинградской торговли) и купил пачку бумаги «Писчая» 210х297 мм, 250 листов за 83 коп., простой карандаш и бритву для его точки (сие важно, читатель, урод, крайне важно).

«Это слишком хорошо, так писать в 25 лет!» — хвалили Веллера руководители семинаров. Сам он жил тогда в Ленинграде, окончив филфак ЛГУ. И говорил, что всё, что писали раньше, из читанного им, было фигнёй. И никто, кроме Веллера, не собирался быть первым в мире. «А нужно ведь — чтоб цепляло, чтоб без штампов, чтоб энергетика ударила, чтоб просто без кружев и мелихлюндий: правда, сила, чистота, — изредка сомневался в своём бессмертном даре Мишутка. — А что, если я не могу???!!! Это крах жизни. Я НЕ СМОГУ, ясно понял и ощутил я. Вот это было страшно. Я избрал не ту дорогу. Жизнь прошла наполовину впустую, и впустую окончится. Мне уже 25. Жалкая судьба, жалкая работа… Мне конец. Кто сказал, что мне по плечу войти в избранные?»

Да ты и сказал, Микки, ты, родной и бесценный. Не знал ты тогда, болезный, что пройдут совейские времена, и станет всё порнографически правильно, и твои рассказы и романы, Мишель, обильно сдобренные матом, пойдут на ура.

…После «Нового мира» папка с опусами слалась в «Октябрь», «Знамя», «Дружбу народов», «Наш современник», даже петрозаводский «Север» и свердловский «Урал», в Ташкент «Звезде Востока». «Литературную Россию», «Неделю», «Огонёк», «Знание — силу», плюс «Сельская молодёжь». Больше двух лет я толкал свои первые рассказы, признаётся Михайло. «Они будут это печатать!!! Ч-чёрт. Таких рассказов не было». «Он расчеркнулся окурком в темноте» (точный нерв). Не было больше ни у кого таких рассказов! — сказал я себе. И близко ни у кого. Не было и нет».

Как спросила девица у хахаля: «А в тебе есть какая-нибудь изюминка, плюгавый?»

— О-о-о! Во мне масса изюминок. Да я практически КЕКС!

Веллер вспоминает в «Моём деле», что пил кофе в «Сайгоне» (известное ленинградское кафе для богемы) со знаменитыми поэтами и гомосексуалистами (а эти-то причём? Должны быть, как дань дерьмомоде?) Наконец он смастачил первые три рассказа. А это что, мужик? Это уже ПОДБОРКА! Можно предлагать журналам. Гений старательно перепечатал творения через два интервала, бритвой подчищая очепятки. На последние деньги купил 10 папок для бумаги по 22 коп. и 10 скоросшивателей картонных по 12, заметим, копеек.

Обстановка квартиры его известна, тщательно записана, чтобы мы помнили навеки, да и денег издательство даст за количество строк. То были абажур за 6 руб., столик туристский складной по 10 р. Шезлонг дачный, подержаный диванчик, шкаф, оленья шкура и сотня книг. Михаил работал над текстом, как шахтёр в углях. «Они взялись за руки», «они не взялись за руки». «Вода была холодная, женщина плавала плохо. Они вернулись быстро». Так никто не писал?? Последняя фраза, вспоминает М.В., была такова: «Придя домой, я упал и заснул». Именно! «Упал и заснул». Отлично».

Это был шедевр. Получай, фашист, гранату! И хоть гестапо обложило все выходы, Штирлиц вышел через вход.

Однако ни одна сволочь не собиралась его печатать, признаётся Мэтр. Число отказов близилось к сотне, а они, придурки, его даже не читали!!! «Вы будете читать меня, скудоумные твари! Вы будете ждать прихода моих рассказов! И передавать друг другу, и читать друзьям», — проницательно видел будущее Богоизбранник Веллер.

Короче, Муля, не нервируй меня. Мишель, несмотря на происки реакции и совейской власти, продолжал экзекуцию и инквизицию, забрасывая общество нетленкой. Он сообщил нам, что не спился, не повесился и не уехал. И не заткнулся — не по зубам был кляп. Для приманки и раскрутки даже наваял эротическое: «Ягодицы её были ошеломительны». То был бешеный поток сознания, Амазонка усохла.

Дабы мы не забы(и)лись в экстазе, Мишико перечисляет, что ели-пили на банкете по случаю обсуждения его творений. Скрупулёзно, как в аптеке, записывает (надо же чем-то заполнять страницы?!). 200 г сыра на 60 коп., 200 — колбасы, 44 коп. Ветчина — 84 коп., паштет обошёлся в 76 коп. за 200 грамм, пирожки с мясом, капустой, лук-яйцом, батон по 22 коп. Чёрный хлеб по 14 коп., шесть пирожных ушли за 1 р. 32 к., мятные пряники облегчили кошелёк на 95 коп. и т. д.

Несмотря на паштеты и мятые пряники, отказы за три года перевалили за 150. 43 рассказа, 348 стр. машинописи, весь труд трёх лет непрерывного бдения коту под хвост. Фармазоны «и Мирзо Турсун-заде» категорически не понимали суперавтора. Впрочем, тут он не одинок. Как правило, и все другие, кто смеет нацелиться на Олимп, тоже отправлялись на помойку. Прохиндеи в редакциях и издательствах и по сей день плотно держат зады в потрёпанных креслах. Койоты, дети койота… В итоге, как писал Илья Ильф, «кто жрал уныло эскимо, а кто топтался у подъезда». Два мира — два кефира.

М-да… И тут пришёл первый положительный отзыв от Айна Тоотса, старшего редактора издательства «Ээсти Раамат». Веллер обрадовался и сказал сам себе, что это лучшая короткая проза на русском языке за последние десять лет. «Никто не выплавил на короткой прозе столько нервов, сколько я. И ЭТО ВЫ, быдло, будете оценивать МЕНЯ? Я справлюсь с твоей работой — а ты с моей справишься? Ты напишешь лучше? смешнее? печальнее? Они не видят, КАК это написано. Не отличают звон бронзы от стука пня. Я тачаю шедевры. Я имею право считать вас дерьмом. Я это право заработал. И работа моя — не чета вашей. И они хотели поставить меня во второй ряд. Поцелуйте себя в зад».

Спасибо, друг.

Поставив себя на вершину литературы, геноссе Веллер в свою очередь затоптал ногами великих. Правда, похвалил Блока и Маяковского, процитировав строки: «Я знаю силу слов. Я знаю слов набат. Они не те, которым рукоплещут ложи. От слов таких срываются гроба шагать четвёркою своих дубовых ножек» (стихи Владимира Маяковского, не путать с Веллером).

Похвалил и своих кумиров-диссидентов. А именно: Аксёнова, Юрия Казакова, Ан. Гладилина, Стругацких. «Все перечисленные — идеологи нашей эпохи. Не маразматики из Политбюро ЦК КПСС, — пишет Майкл Веллер. — И не классики школьной программы. Их (?? — Н.Е.) место было в идеологии их эпох и в рамках школьной программы и оставалось. А эти — ложились в душу и в мировоззрение, под их влиянием мы строили представления о жизни», — отмечает наш скалозуб. «Кафка, Камю — мы оволосели, мы цитировали. Кортасар — аж обалдение. Ни хре-на себе — как можно писать, М. Пруст».

Ты бы ещё вспомнил «Улисса» Джойса, 700 страниц галиматьи. Кафка — это же бред полоумного еврея, а не оволосение. Кстати, по шевелюре Веллера заметно, что с волосением он обознался.

Плюнул Михасик и в сторону современников. Ибо сию туфту, особенно Тополя, Акунина, Бродского и т. д. переварить невозможно. Как говорится, позавчера съел тельное, надел исподнее и поехал в ночное. Смеркалось…

Э. Тополь, говорит Веллер. Написал полтора метра произведений, ежели мерить по толщине корешков. Последние книги — «Россия в постели» и «Новая Россия в постели» читать трудно: сборник очерков и монологов о проститутках вообще и в целом о сексуальной жизни.

Б. Акунин — блестящее подтверждение того, что «массовый интеллектуал» хотел бы читать бульварно-лубочные дюдики с «бла-ародными» героями».

В. Аксёнов. В 80-е и тем более 90-е постарел в своём Вашингтоне и стал гнать ностальгически-коммерческую туфту. И. Иртеньев — в Ленинграде его знали как Гошу Рабиновича. Жванецкий — Михаил Маньевич, а не то, что вы подумали. Бродский Иосиф — мертворождённый, как сообщил Веллер, нобелевский лауреат для потребления внутри условно-эстетизирующего круга. Привёл слова В. Шаламова о Солженицине: «А вам не кажется, что в советской литературе появился ещё один лакировщик?» Кажется, товарищ, кажется.

«Как потрясающе выглядит этот человек для своих 80 лет сегодня! — изумляется поклонник Веллер. — Всё было правильно в его жизни — кроме опереточного оливкового френча а-ля Керенский… — и, кроме френча, помпезно-гадостного шоу с проездом по возвращении на родину всей страны с Востока на Запад — в спецвагоне на деньги Би-Би-Си и под телесъёмку Би-Би-Си… Как российский мессия возвращается в рухнувший под тяжестью его таланта совок… То в начале века один мессия прёт с Запада в немецком вагоне на немецкие деньги, то в конце века другой — на, наоборот, английские».

«Граждане, — признаётся Михайла. — Знали бы вы, что говорят неофициальные писатели друг о друге и вообще о литературе! Самым приличным в этих речах является обычно слово «х…» (у Веллера полностью).

Наш Михасик всё-таки, как неофициальный писатель, воткнул в зад горящую папиросу. В нескольких своих нетленках (последняя книга «Перпендикуляр», перепевающая «Долину идолов» и прочие его талдыки) Веллер пинает русскую литературу, отбрасывая с дороги таких гигантов, как Пушкин, Толстой, Достоевский. Цитируем.

«Общеизвестно, что «Легенда о Великом инквизиторе» Достоевского — образец философской глубины. В эту глубину я пытался нырнуть полжизни, аж гирю на ногу и камень на шею не привязывается. Не ныряется. Где глубина мысли-то?.. Это глубина относительно уровня беллетристики».

«Лично я Белинского терпеть не могу, и ничего умного из него не вычитал. И портрет его люди понесут домой с базара в одном-единственном случае — если его строжайше запретят, и тогда «элита» объявит его гонимым гением; либо если за это будут хорошо платить».

«…мода на Льва Толстого давно сошла, отношение к нему спокойное, и вот «Война и мир» остаётся колоссом среди романов мира, а его «простые писания» давно представляют интерес лишь для профессиональных изучателей его творчества и свидетельствуют, что… с вершины все тропы ведут вниз».

Ай да Веллер, ай да сукин сын! Где уж русским классикам до тебя, сына Иосифа! Ты же, вертлявый сугроб, признался, что «никогда не видел в «Мёртвых душах» хорошей книги. Никогда не мог уловить в Гоголе юмора, ну ни разу же улыбнуться не хотелось. Архаика, неуклюжесть, многословие. Куда там «Ревизору» до блестящего Грибоедова! Был блестящий юморист Зощенко, жив блестящий юморист Жванецкий. А кто были юмористы во времена Гоголя? Смотришь сейчас — а никто… Гоголь скучен — на взгляд нашего сегодняшнего юмора, краткого, развитого, неожиданного. Его горе. Устарел для живого чтения».

Не в пример «Аншлагу», пошлой Кларе Новиковой, матерщинникам из «Комеди-клуба». Вот это уровень, вот где идеал для Веллера, вчерашнего блондина или, как говорил Максим Горький о подобных типах, «вертикального козла».

«Скажем иначе, — продолжает наш пенкосниматель. — Классика скучна для большинства. Фиг ли нам эти мёртвые души, дай-ка сегодняшние дела, реальные». Ошеломительные ягодицы, что ли? Этого говна, Мигель, навалом, не уразумел, что ли? Разуй зенки, Розенкрейцер.

«Пушкин сделался фигурой неприкасаемой в русской культуре — в 1937 г., когда Хозяин дал высочайшее добро на пышное и всенародное празднование столетия со дня убийства поэта, — заявило наше ВСЁ. — Любой нормальный поэт может сейчас написать второго «Евгения Онегина». И славы не стяжает. И гением его никто не назовёт». Такие произведения, как «Евгений Онегин», сказал г-н Веллер (партийная кличка Кобеляки) по каналу «Культура», можно писать километрами. Ведущий передачи А. Максимов аж захлебнулся от наглости Богоносца.

«Простой народ Пушкина не читает, — заявил за всех из своего сортира Веллер, сидючи в шезлонге дачном, подержаном, за столиком складным туристским. — И вообще почти ничего не читает. Но твёрдо знает, что Пушкин — это наше солнце и наше всё… Гения может оценить только гений».

Понятно, Михаил Иосифович. Два мира — два сортира. Зато заслуженный работник культуры (засрак) Веллер по части мата обогнал всех классиков, таки да. Однако по «Гадио России» он всё же не осмеливается разговаривать матом — боится потерять поклонников, да и начальство попрёт. Он также заявил, что радио «Эхо Москвы» будет ещё долго-долго лучшей и самой популярной российской радиостанцией». Два мира — два Шапиро.

Он вспомнил, что журнал «Алеф», издаваемый в Тель-Авиве тиражом всего тысяч в пять, а издатель его весьма ортодоксальная еврейская организация, его печатал. «Тогда главным редактором был мой приятель Давид Шехтер, а потом — другой приятель, Павел Амнуэль. Уже лень теперь и копать подборку, какой именно мой рассказ из «Легенд Невского проспекта» был опубликован в «Алефе» в 92 году».

А ты копни, Миколаус, иначе русская литература тебя не простит.

Он надоумил нас, тупорылых, что американцы вовсе не такие тупые, как мы думаем. «Большинство нобелевских лауреатов у них. Они не тупые, не надо песен. Их внутренний мир просто больше занят профессией и бытом: они больше работают, большего достигают в деле, — и богаче живут, потребляя больше всего».

К этим выводам нужны ли комментарии, товарищ?

Сколько ни читала Богоносца Веллера (а пришлось, друзья, тратить время и деньги на его опусы, чтобы разглядеть лживую ложь новоявленного пророка), ни одна струна в душе не шевельнулась. При строках из Пушкина, Гоголя, Маяковского, Блока слёзы так и катятся из глаз, замирает сердце. Веллер же — холодный ум, расчленяющий фразы и слова аки мясник, ибо не льются они из него светлым потоком.

В очередном перловом перле «Рандеву со знаменитостью» он задаёт вопросы сам себе, дабы показать величие собственной фигуры.

— Критики находят у Вас много недостатков…

— Есть старая цыганская пословица: «Удаль карлика в том, чтобы высоко плюнуть… Я люблю писать. Не понимаю тех, кто за уши тащит себя работать. Не хочешь — так и не пиши. Я пишу, потому что это удовлетворяет моё честолюбие, в этом я самоутверждаюсь. И ещё это мне здорово нравится.

Как говорил Лев Толстой, «как нехорошо — эта страсть к писательству!»

Михаил Веллер взял ныне от зомбированного общества суперприз, как в том анекдоте: собери 15 чугунных крышек с буквой «М» от канализационных люков — и получи по морде от работников Мосводоканала!

— Терпеть не могу граммофонов! — грустно сознался Антон Павлович Чехов. — Они говорят и поют, ничего не чувствуя. И всё у них карикатурно выходит, мёртво.

«Я должен был — и я дошёл. Я смог. Один из всех. Супермен. Авантюрист. Только так могло быть, не могло быть иначе», — говорит нам великий Михаил И. Веллер. Ша.

Гестапо перехватило шифровку: «Юстас, вы осёл. Алекс». Только Штирлиц мог понять, что ему присвоено звание Героя Советского Союза.

А за Пушкина, гад, ответишь. Как говорил мой знакомый (покойник): «Ты слишком много знал».

Наталья ЕРМОЛАЕВА

СТРАШНАЯ СКАЗКА

За высокими горами да за синими морями, против неба на земле жила-была славная страна Охохония. До того велика она была, что ее пехом не пройти и летом не пролететь. Господь Бог не обидел ее, щедро одарив и широкими морями, и быстрыми полноводными реками. На сочнотравных лугах несчитанные стада, в лесах — дичь разнообразная, в озерах глубоких рыбы тьма тьмущая. А под землей — камни-самоцветы, руды богатейшие, жидкости самогорящие…

И жили в этой сказочно богатой стране очень добрые, до глупости доверчивые люди-охияне… Главной бедой их было то, что они рождались такими бестолковыми, что даже собой управлять не могли, а на свой трон заморских царей зазывали. Многих их перевидала Охохония — добрых и злых, умных и полных дуралеев. Одни цари державу укрепляли, границы расширяли, с ворогами многочисленными воевали-сражались. Другие всю жизню в кутежах, пьянках да разврате проводили. А случалось и добро охохонское разворовывали, в заморские земли отправляли. Ох 1-й, по прозвищу «грозный», державу, как мог, укреплял, соседние царства-королевства под свою власть подчинял. С татями разбойниками, ворами государевыми беспощадно разбирался, опальных, норовистых людишек начальных на воротах вздергивал. При Охе 2-м, коего по глупой доверчивости своей на царство кликнули, смута учинилась великая, самозванцев расплодилось видимо-невидимо. Ох З-й-«великий» мужичка кофей заставил пить, бороды нечесаные пообрезал, окно в иноземные страны прорубил, города новые отстроил, с ворогом беспощадно расправлялся и на суше, и на море. Охиянка-грамотейка по охинейски говорила нечисто, но наукам благоволила. С мудрецами иноземными переписку вела. При ней дружина боевая многие победы на поле ратном одержала. Сынок ее, Ох 4-й «придурок», все вопреки заветам материнским совершал, перед порядком заморским на колени падал, совсем было Охохонию на иноземный лад повернул. Да вовремя его свои же придворные блюдолизы живота лишили. Ох 5-й-«освободитель» людишкам кабальным волю объявил, Ох 6-й-«миротворец» супротив войн выступал и других заморских правителей на энто уговаривал…

Не скоро сказка сказывается, не скоро дело делается… Многие годы над Охохонией прошли-пролетели. Наступили новые времена. Охияне долго думали-гадали, а потом враз со старыми царями покончили и порешили новой жизнею жить-поживать, новых царей себе кликнуть. Антиох 1-й-«мудрый» правильную дорогу простым людишкам показал-указал, добро веками нажитое делом нечестным обратно беднякам раздал. Антиох 2-й-«суровый» в страхе держал не токмо своих, но и всех правителей заморских, кои на Охохонию и ее богатства недобро поглядывали. При его правлении самая большая победа над злом вселенским свершилась. Да не дал Бог ему последователей путних, и после его кончины приближенные затеяли драку за власть над страной. Правдами-неправдами победил Антиошка 1-й-«авантюрист». Чего токмо не пережили охияне при энтом правителе-руководителе: и кукурузу заставлял на Севере диком сеять, и башмаком перед послами заморскими по кафедре стучал, и оружием страшным другие народы запугивал, а своим людишкам врал на кажном шагу да цены на хлеб-соль увеличивал.

Много бед мог натворить Антиошка-«авантюрист», да незаметно к нему подкрался ближайший друг и товарищ — Антиошка 2-й-«бровеносец». Кого уговорил, кого припугнул, кому наобещал златые горы — и собрались бояре на совет, и спихнули авантюриста с насиженного места. Не успел Антиошка-«бровеносец» вкусить плод власти, как расправу над теми, кто помог ему трон захватить, учинять начал. И пошатнулась, вздрогнула Охохония, затерялась правда-матка в боярских-чиновничьих кабинетах, стал не по дням, а по часам беднеть простой люд. А блюдолизы придворные в воровские семьи собираться стали, добро народное разворовывать. А «бровеносец» на старости лет совсем свихнулся. Объявил себя самым мудрым, самым умным правителем, самым смелым-умелым полководцем. И стал на свою старческую грудь боевые и трудовые медальки навешивать. Навешивал, навешивал, а потом без лакеев и подняться с кресла самостоятельно не мог. Заговариваться от дряхлости стал. Когда ушел он в мир иной, власть в Охохонии стала переходить от одного престарелого боярина к другому. И диву дивился простой люд — один корону одел и в одночас помер, другой токмо при помощи слуг в кресле руководящем умостился — и его кондрашка хватила.

Но откуда-то выскочил-вынырнул Антиошка-«пустобрех», годами помоложе, умом и смекалкой своих предшественников повыше. Он-де сразу смекнул, как пыли поболе в глаза людишкам простым напустить, какой болтовней обманной околдовать, заставить верить ему, якобы самим Господом Богом помеченному. «Разлюбезные мои подданные, — хорошо поставленным голосом начал он, поглаживая красно-сизое пятно на лысеющей голове, — повелеваю: с сего дня обо мне всю правду-матку глаголить, ничего не утаивая. И никаких притеснений никому за энто не будет. Гласности — дорогу на веки вечные!» Затем все в Охохонии ускорить приказал. Ежели ты на охоту крадучись ходил, теперя бегом бегать надоть, пищу жуй побыстрее, а не могешь — целиком проглатывай. В сортирах без надобности не засиживайся. Чем скорее жить будешь — скорее и помрешь. А самое главное, что «пустобрех» удумал, энто все перестроить в государстве надобно. Скажем, где сортир был — столовку открыть, где спаленка была — туалет построить. И до того наперестраивал, что недавние товарищи друг другу кровь пущать стали, с торговцев мирных поборы непосильные требовать начали, а кто не платил — того смертным боем били. Детишек малых воровать наловчились, огромную деньгу за ихнюю жизню требуя. А «пустобрех» все с простыми людишками шутит, хвалится, как хорошо все для них устроил. За границу со своей жонкой мотаться стал, с бывшими недругами земли охохонской подружился, все для их делать пообещал. И сделал бы на беду охиянам бестолковым. Да тут Антиошек-«аферист» нарисовался. Из-под какого-то камня выполз и криком громоподобным стал к людишкам простым кричать и такого наобещал, что те все свои дела-заботы позабросали и на митинги супротив «пустобреха» повысыпали, победу «аферисту» добыли. Как взобрался тот на кресло правящее, господи (!) — началась на земле охохонской смута невиданная. Поначалу он всю Охохонию на удельные княжества поделил — все, что веками свершалось, в один миг разрушил. Брат на брата войной пошел. Кровь людишек невинных полилась рекой. Помощнички, такие же злодеи, как и их предводитель, реформы преступные стали в жизнь воплощать. Застонали, завыли охияне, опомнились да поздно — все у них в одночасье отобрали, без работы, денег, да и хлеба остались. А правитель-«аферист» весь мир своими деяниями потешать стал. Вылакав огромную посудину зелья хмельного то иноземным оркестриком руководить пытался, то, шатаясь, польку-бабочку плясал при всем честном народе, а однажды из ковра-самолета выбравшись, тут же при встречающих мотню расстегнул и малую нужду справил. Народишко с каждым днем беднел и нищал, а Антиошек-«алкаш», как теперя его прозывать в народе стали, свою семью обогащал да укреплял. Все еще неподеленную Охохонию блюдолизы-прихлебатели, други верные «алкаша-афериста», едва успев неправдами всякими освободиться из казематов тюремных, где они срока отбывали за воровство да разбой, меж собой поделили.

И стали тут охияне в себя приходить, подумали-погадали и порешили со власти «афериста-алкаша» прогнать-проводить. Да не тут-то было! Учуял про энто Антиошек-«алкаш» и пошел на хитрость великую. Сам себе отставку учинил, а на свое место человечка нужного умудрился пристроить, опять-таки, доверчивых и бестолковых подданных вокруг пальца обвел, всякие блага наобещав. Поначалу удивились охияне, нового хозяина земли своей узрев: маленький, невзрачненький, не говорит, а шепчет таким ласковым, вкрадчивым голоском, да все пытается объяснить, что до него-де земля охохонская в упадок пришла по вине правителей тех лет. А он, служа лакеем у Антиошека-«афериста», будто бы и не ведал ни о чем. А теперя все поправлять будет. Опять поверили энтим словам доверчивые до невозможности охияне. И не дошло до них, убогих, что новый правитель Ахиошечек не просто так Антиошеком-«аферистом» на трон охохонский посажен. И начались вершиться на некогда великой земле дела темные, беззаконие жуткое. Все, что «аферист-алкаш» не успел продать да роздарить, Антиошечек-«реформатор» завершить решил. И потекли в страны заморские богатства Охохонии днем и ночью нескончаемым потоком. И стали леса безжалостно вырубаться да за рубеж отправляться. Мужички на полях работать перестали, в запой ушли. Мастеровой люд рабочие места потерял. По всей земле в деревнях школы, дома для малолетних детишек позакрывали, торговать товаром нужным перестали. Молодежь разбоем занялась, к травке ядовитой пристрастилась. По большим городам дома валиться да взрываться стали, ковры-самолеты на землю падать начали, а на море-окияне корабли-пароходы потопать. А на бестолковые головы охиян каждодневно все новые и новые, якобы экономически необходимые, реформы стали обрушиваться. Когда же людишки простые совсем громко роптать стали, верные слуги Антиошечка закон приняли: подслушивать всех и везде, чтобы знать, чего об нем говорят-поговаривают. А Антиошичек, сделав удивленное лицо, садил вокруг себя бояр и вопрошал: «Ты не знаешь, пошто это хлебушок вдруг подорожал? Не знаешь, значить? А ты? А ты? Вы не знаете, и я не знаю. Но меры принимать будем!»

Народишко пока молчит, а Антиошечек-«реформатор» все кресты на груди людишкам нужным цепляет, да, не веря в бога, свечи в храмах ставит за убиенных своей же политикой правящей. Вот так и погибает огромная страна, детишек рождается мало, а старых умирает много. А правитель-«реформатор» кажный день все новые указы принимает, все норовит как можно скорее с Охохонией покончить в угоду другам заморским да своим бандитам-богатеям, что ему пальчиком показывают, как государством руководить. Но сколько веревочке не виться, а конец найдется. Скоро-скоро протрезвеют охияне и, опохмеляясь, перекрестят свои твердые до невозможности лбы и наведут порядок на своей земле, разобравшись с ныне здравствующими Антиохами, Антиошками и Антиошечками — всеми, кто хотел народ великий поработить, страну богатую распродать. И время это не за горами. Оно — наступит! Верьте в это, люди страны великой!

Г. ВЕСЕННИЙ, Израиль, 2006 г.