2012. Дерево Жизни

Нью-Йорк Перед презентацией последней картины Херста

Вильям Херст закончил свою последнюю пятую работу. Он привычным росчерком поставил в правом нижнем углу автограф и завернул картину в мешковину. Достал из ящика стола веревку и крепко, по-старинке перевязал сверток крест-накрест. Он позвонил Джеймсу Хуку и сказал, что картина готова и что за ним необходимо заехать, чтобы отвезти в аэропорт. Так уж получилось, что Вильям никогда в жизни не летал на самолетах. Его лихорадило от одной только мысли, что ближайшие сутки он проведет внутри летящей с огромной скоростью металлической штуковине.

Потом он пошел в спальню, чтобы как обычно прилечь и поспать в ожидании машины с водителем. Но сон не шел. Херст ворочался и не мог найти себе места. Он вставал и ходил по комнате кругами, а потом опять ложился в кровать, накрывался с головой, вертелся под одеялом и снова вскакивал. Полежав с открытыми глазами и попялившись в потолок, он вдруг вскочил, пораженный пришедшей ему в голову идеей, и подбежал к письменному столу.

Достал из выдвижного ящика тетрадь в клеточку и цветные карандаши. Он сел за стол и начал рисовать комикс. Он вдруг понял, что начатый им когда-то рисованный эпос, так и не получил свои заключительные серии. И может статься, что люди никогда не узнают, чем закончилась история про Сад Сирен. И Херст рисовал, рисовал… Он продолжил рисовать и в автомобиле, везущем его в аэропорт. Рисовал и в самолете. Сидящий на соседнем кресле Джеймс первое время косился на выводимые Херстом картинки в обычной тетради, но потом надел черную повязку на глаза и заснул. Сначала Вильям выводил контуры черным карандашом и им же писал диалоги. А потом раскрашивал все цветными, если это было необходимо. Он извел две пачки карандашей. У его кресла образовалась небольшая горка из опилок и крошек графита, так как он постоянно подтачивал свои инструменты, следя за их идеальной остротой. Стюардесса с непринужденной улыбкой смиренно убирала этот нестандартный мусор, где-то в глубине души удивляясь и сетуя на свое невезение – вот же ведь попался ей такой чудак в первом классе! А Херст рисовал историю про бедного художника, заблудившегося в своих снах и попавшего не то в рай, не то в ад. В некий сад, вход в который стерегут огромные хрустальные сирены. Они заглядывают прямо в сердце подошедшего к стеклянным воротам и слушают, как оно трепещет под их тяжелым взглядом. Сердце должно простучать мелодию Моцарта из «Волшебной флейты», и тогда сирены пускают внутрь, а если сердце бьет невпопад, сирены набрасываются на путника и разрывают его сердце на части своими огромными, острыми как иглы хрустальными когтями. Сердце художника могло проиграть и Моцарта, и кое-что из Шуберта и даже маленький кусочек из «Щелкунчика» Чайковского. А потому ворота открылись перед ним, и он оказался внутри. И что он увидел там? Он увидел, как будущее становится настоящим. Как оно медленно, из сгустков пространства, обретает свою форму событий, увидел, как людские сны растут на деревьях, словно огромные полупрозрачные фрукты, он увидел, как страхи получают свои названия и как чувства и эмоции произрастают на маленьких грядках, из крохотных плодов, помеченных кем-то кодами-цифрами. И он увидел себя в огромном зеркале ворот и понял, что тоже стал просто чьим-то сном, частью этого огромного сада, и что ему никогда, никогда отсюда не выбраться…

Когда самолет садился в токийском аэропорту Норита, Херст как раз заканчивал свой комикс. Последним кадром он вывел, а потом густо-густо заштриховал черный квадрат.