чашек кофе

5. Мебель (19 мая)

Накануне Павел час рыл интернет в поисках цитаты на утро. Его никто не просил, но самому хотелось до такой степени, что сон не шёл, пока не попалась та, на которой перемкнуло и сразу стало спокойно. Цитаты превратились в их с Настей негласную традицию. Они задавали тему, объединяли и, словно, подначивали узнать что-то новое. Девушка прямо дала ему понять, что их интерес друг к другу взаимный, но она хочет двигаться постепенно. При всём уважении к её позиции, запрет на намёки и подталкивания в желаемом ему направлении наложен не был. Как тут переключиться и не думать о той, кто задает такие задачки?! Бездействие было не в его характере, как и напористое давление. Главное – постараться не переборщить ни с первым, ни со вторым, решил он для себя.

– Вчера ты появилась в дожде, а ушла, подарив мне свою рифмованную радугу, – начал он вместо приветствия.

– И? – Она остановилась возле табурета, глядя на него в упор.

– И раззадорила меня на подбор какого-нибудь изречения. Они всплывают при каждой нашей встрече. Настя, – он выдержал её взгляд, впервые называя по имени, – мне кажется, афоризмы нас сближают.

– Ты подготовил интеллектуальную ловушку? – она спросила с подозрением, а глаза загорелись.

– В которую угодил сам. Начал искать про единение, наткнулся про мысли о женщинах, подумал о тебе – и непостижимым образом появилась радуга.

Павел нетерпеливо прожестикулировал ей присесть.

– Имя Дени Дидро6 тебе знакомо?

Она кивнула.

– Только как французского философа. Больше сейчас ничего о нём не скажу.

– Я теперь знаю его чуточку больше и в разы больше понимаю.

– Не томи! – Настя даже голос повысила.

Павел улыбнулся и произнес по памяти:

– «Когда хочешь писать о женщине, обмакни перо в радугу и стряхни пыль с крыльев бабочки».

– Красиво. – Она помедлила. – Дидро, наверное, был влюблён, когда написал эти слова.

– Художник прозы? – Он провоцировал, проводя словесную параллель к себе, ведь так назвала его сама Настя.

– Однозначно. – Она улыбнулась.

– Влюблённый художник прозы, – растягивая слова, Павел шагнул на границу приятельского и личного.

– Любовь сподвигает на поступки, влюблённость – на поэзию и остроту восприятия, – Настя ушла на более общую территорию, оглянулась на кассу и спросила как ни в чём не бывало:

– Как думаешь, местные специально придерживают для нас эту стойку?

– Конечно. – Павел наклонился в её сторону. – Я с ними договорился.

Она фыркнула.

– О, всемогущий господин!

– Скажи, вот вроде ты на виду у всех, – он обвёл рукой вид на улицу из окна, – выше других столиков внутри и как на витрине снаружи, но…

– …но ощущение, что ты в укромном уголке, таком своём-своём, – договорила она за него.

– Абсолютно. – Они опять приблизились к грани личного.

– Только табуреты я бы заменила на стулья. – Не соскользнула с пограничья, отвела взгляд. – Мне очень нравятся детские стульчики для кормления, которые трансформируются, их можно подрегулировать под высоту стола, и ребёнок в комфорте, с широкой спинкой, на уровне и вместе со всеми.

– Такие бывают? – Павел чуть отклонился на своём сиденье.

– Представь себе! Я досконально изучила вопрос, подбирая стульчик для Поли. Для дочки, – уточнила Настя, немного запнувшись на проскочившем имени. – Сама бы в таком посидела. Он широкий, с углублением, не плоский. Обхватывающие края, фиксируемые подлокотники. Мечта, а не стул!

– Дочка оценила?

– Очень на это надеюсь. Во всяком случае, не капризничает и не пытается его покинуть в ту же минуту, как в него попадает. – Постучала по дереву и приняла кофе от Таи.

– Я обожаю гамаки, – поддержал он мебельную тему. – Они подстраиваются под тебя. Можно сидеть, лежать, принять положение наполовину. Завернуться в него, упав в самую середину, или перевалиться на край, используя второй как своеобразную спинку. Люблю в них качаться и думать.

– Как проникновенно ты описываешь! – Она задорно на него смотрела. – Легко можно заочно стать поклонником этой подвесной лежанки.

– Хочешь сказать, что никогда не качалась в гамаке? – Павел недоверчиво покосился на неё.

– Как-то не пришлось. – Настя пожала плечами. – Два столкновения с ним нас совсем не сдружили.

– Столкновения звучат устрашающе. Кто на кого напал? – Он еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. – Или выпал?

– Смейся-смейся, укротитель гамаков!

Павел фигурально застегнул молнию на губах, дразня её искрами в глазах.

– Первый раз, ещё в детстве, я взялась помогать папе разложить сетчатый гамак на полу. В итоге запуталась, как рыба в неводе.

Он расхохотался, живо представляя себе её недовольство от беспомощности, только в верёвочных силках в его воображении Настя была совсем не маленькой возмущённой девочкой, а такой, какая сейчас сидела перед ним, требующей прекратить заражать её издевательским весельем.

– А второй случай? – Павел ждал продолжения.

– Теперь точно лопнешь со смеху! – Она ткнула в него пальцем. – Другой гамак был плотным, без дыр и ячеек, я душевно плюхнулась, его крутануло, как фантик конфеты, и я также душевно плашмя шлёпнулась на землю.

Он давился смехом, она сверкнула глазами и тоже засмеялась.

– Я даже не выпала из него – он меня нагло выплюнул.

Павел похлопал себя по бедру, пытаясь отдышаться.

– У меня даже в квартире есть гамак.

Настя удивленно выпучила глаза.

– Шутишь?!

– На балконе. Как-нибудь покажу. – Он снова потянул их за грань.

– Поверю на слово, – и снова не поддержала она.

– А у тебя есть укромный или просто любимый уголок дома? – Павел наблюдал за ней поверх поднятой чашки.

– Я люблю писать или читать на кухонном подоконнике, или просто смотреть, как солнце садится. Обязательно с большой кружкой чая рядом…

Настя рассказывала и обводила указательным пальцем ручку кофейной кружки, по изгибу вниз, погладив основание, снова вверх, туда-сюда по самой верхушке и на очередной виток. Движение тонкого женского пальца с удлинённым овальным ногтем завораживало его. Он не заметил, как начал представлять, что этот пальчик так же обводит его ухо. От неожиданности дёрнулся, смаргивая столь явное ощущение её прикосновения, и звякнул ложечкой о блюдце, ставя на него свою чашку. Она замолчала, отвлекаясь на его движение.

– Ты живёшь на верхнем этаже? – Павел задал первый пришедший на ум вопрос, пытаясь восстановить самоконтроль.

– На седьмом. Твой гамак, полагаю, тоже не на балконе первого этажа. – Она отодвинула чашку.

– На десятом, с видом на парк. – Он улыбнулся.

– Высоко сидим – далеко глядим. – Настя поправила сбившийся кулончик на коротком шнурке, вернув его в ямку в основании шеи, непреднамеренно удваивая его старания поймать прежний непринужденный настрой.

– По рассказам моей бабушки в старину считали, что душа человека помещается в углублении между ключицами. – Павел указал взглядом на её украшение, пряча руки под столешницей. – В ямочке на шее. Примерно здесь же на груди, по обычаю, хранили деньги. Если человек был беден, то про него говорили, что у него «за душой ничего нет».

Она внимательно слушала.

– Как интересно меняется или добавляется значение слов со временем, – Настя озвучила его мысли. – Не знала, что душа живет именно в этом месте. – Потрогала свой кулон. – Так вот где оставляют поцелуй в душу! – воодушевленно посмотрела на него и осеклась под его взглядом.

Он медленно вернул руки на стол.

– Ты не перестаёшь меня удивлять. – Расслабил плечи, покачал головой. – Я ей про нищих, она мне про поцелуй в душу.

Она неуловимо улыбнулась.

– Завтра твоя очередь. – Павел разрядил повисшее молчание.

Настя снова смотрела на него, немного настороженно. Он усмехнулся.

– Выбирай: или готовишь цитату, или…

Она засмеялась.

– Прочитаю новое четверостишие.