333 удовольствия и 1000 проблем

Сегодняшние деликатесы из вчерашних объедков

Когда человеку хочется чего-то большого и чистого, а помытого слона поблизости не видать, он может одной только силой воображения «узреть слона» там, где и на попугая-то не наберется. Мутноватая метафора? Сейчас поясню. В положительных ощущениях нуждается каждый из нас. Жить, оценивая рационально все сущее и раскладывая по полочкам — полезное, бесполезное, перспективное, бесперспективное, просто маразматическое — это сушит. Душа, как и кожа, требует увлажнения и умягчения. Чтобы добиться необходимого эффекта, даже проницательные натуры нередко прибегают к методам самообольщения и самоуговора. Удобно, если «воображаемый слон» находится от воспринимающего субъекта в некотором удалении — пространственном или временном. Тогда можно без обиняков нахваливать и почитать быт аборигенов Австралии или что-то свое, покосное — только не нашего техногенного века, а позапрошлого. Меня всегда интересовал процесс, в ходе которого прабабушкина рухлядь перекочевывает из пыльной кладовки в застекленную горку и меняет статус, проходит путь от барахла к реликвии. То же, кстати, и людей касается. Некоторые и в молодые-то годы были всего-навсего рухлядью — кажется, в старости им и терять, и приобретать нечего. Ан нет! Их если не положение, то реноме сильно улучшается. И становятся они символами эпохи. То есть помытыми слонами. Поскольку на них обращается подспудное желание человека и человечества восхищаться и доверять.

Признаюсь: пассеизм[46] — одна из моих любимых золотых рыбок. За ней — в смысле, за ним, — сколько ни наблюдай, никогда нельзя предвидеть, какой фортель выкинет это чудо-юдо. Кстати, фортель может срикошетить по тебе самой — так, что мало не покажется. Поэтому впустую любоваться на «золотую рыбку» пассеизма, сопровождая сие времяпрепровождение умильными напевами — нерентабельная трата времени. Надо взрастить в себе натуралиста и заносить результаты наблюдений в альбом. В крайнем случае, попытаться запомнить особенные поведенческие признаки и проявления закоренелого пассеиста — например, спонтанной агрессии или корыстных намерений. В жизни все пригодится. А главное, такое «юннатство» помогает выработать основное (я так думаю) качество успешного делового человека. Какое? Умение вовремя сказать партнеру (или о партнере), что он, по-булгаковски выражаясь, «жуткий охмуряло и врун».[47] Понимаете? Вовремя. А это не так легко. Я уже неоднократно писала о том, насколько хорошо мы умеем убеждать себя в том, что увиденное нами не есть то, что мы видим. И за какой-то легко просчитываемой сущностью «охмуряла и вруна» кроется нечто… неважно что. Нечто. На хрена нам это нечто сдалось, мы также предпочитаем не уточнять. А просто стоим, раззявив рот, пока наш «пользователь» нас использует.

Хорошо, если он просто шмонает наши карманы. Потеря денег — мелочь по сравнению с полученной психологической травмой, как утверждают классики. Например, этот символ подлости, Яго говорит, разжигая злобу чистого, доверчивого ревнивца-душителя Отелло, подготавливая семейно-бытовую разборку:

«Кто тащит деньги — похищает тлен.

Что деньги? Были деньги, сплыли деньги.

Они прошли чрез много тысяч рук.

Иное — незапятнанное имя.

Кто нас его лишает, предает

Нас нищете, не сделавшись богаче».[48]

И ему можно верить, поскольку типы вроде Яго оперируют не потусторонними, а вполне посюсторонними аргументами. Они манипулируют ценностями и сверхценностями, которые особенно дороги нашему сердцу, заставляя нас млеть в ожидании тех самых помытых слонов, высоких истин, благородных целей и черт знает какой дребедени, произрастающей на почве детских комплексов. «Когда в б вы знали, из какого сора // Растут стихи»[49]… Из какого, из какого. Из романтического инфантилизма они растут. И стихи, и много другое, куда более утомительное. Весь вопрос в том, кто «осеменяет» эту почву — среди садовников может попасться самый настоящий «честный Яго». Именно он и ему подобные находят чрезвычайно показательные «сверхистины, сверхзадачи и сверхценности» — как средства для того, чтобы заставить нас сунуть голову в петлю. Уж голубой-то глаз верного дружбана Яго не солжет! Это всякие там простаки, святые души вроде Кассио и Дездемоны будут вести себя подозрительно и вызывать на свой счет недобрые мысли — не то, что Яго! Каждое его слово будет блистать алмазной чистотой и вести за собой! Не скажу куда. Все равно цензура не пропустит.

Конечно, в наш век, когда большую часть любого пиара составляют скандалы, «незапятнанное имя» приобрело совершенно иной вид, нежели во времена шекспировских страстей. Но это, в сущности, ничего не меняет. Кстати, и пять столетий назад неверность жены не у всякого вызывала нервические припадки. Кое-кто на месте Отелло всего-навсего засмущался бы, словно Скалозуб — тоже открытый, простой воин, только совсем из другого классика: «Мне совестно, как честный офицер».[50] И никаких идиотских вопросов: молилась ли ты на ночь, ваще? Не молилась? А если молилась, то насколько искренне? Того же Шекспира, впрочем, не стоит понимать буквально. Бог с ними, с потерянным не вовремя сопливчиком, с патологической ревностью, с навыками экзотического сексуального удушения. Шекспир о другом писал, всегда о другом. О манипуляции человека человеком. Об интригане, который апеллирует к нашим лучшим чувствам и добивается наихудшего для нас исхода. И мы сами помогаем интригану и манипулятору, отключая на хрен весь свой потенциал проницательности, все свои защитные системы, все свое «рацио». И с комфортом тонем в эмоциях, в надеждах, в фантазиях, пока реальность не вызволит нас из вышеперечисленных глубин и не сделает нам искусственное дыхание. Или электрошок. Второе чаще и намно-ого неприятнее. А после мы лишь удивляемся: и как это меня угораздило?

Вот и история «в струю» — про уже неоднократно упомянутую Мирку. Мирра, кстати, тоже любит поиронизировать над апологетами «культуры и мультуры», но тут не поостереглась и вмиг лишилась заработка. И ее кровные-законные как корова языком слизала. А вы что думали? Только цыганки на рынках и аферисты в банках норовят ваши денежки захапать? Если ответ «да», то это неверный ответ. Я сейчас продемонстрирую такой образец интеллигента-энтузиаста-пассеиста-импотента — загляденьице! Итак, приступаю.

Мирка любит людей энергичных и целеустремленных. И заодно считает: чтобы чего-то захотеть, человеку уже требуется немалая энергия. А чтобы изучать, осваивать, получать то, что тебя привлекает — и подавно. Природа щедро наделяет человека энергией, большая часть которой выплескивается в молодые годы. Для Мирки повышенная активность — самая настоящая «психологическая отмычка». Ее этим «приспособлением» можно в минуту вскрыть, словно дешевый сейф из магазина «Икеа». Мирре только предложи новый проект, новую идею, новую теорию, новую команду — при условии, конечно, что эти новинки работают и могут давать прибыль — и она непременно попытается внести лепту. По себе знаю. Иначе сейчас вы бы меня не читали. Но я, в отличие от персонажей нижеследующей истории, от Мирки кусков отрывать не собиралась, равно как и оскорблять ее в лучших чувствах. Притом, что многие люди, обнаружив в своем друге-приятеле-родственнике этакий «простенький замочек», уже не могут избежать соблазна: их так и тянет превратить своего дорогого друга в недорогую тягловую силу. Стоит за это на человечество обижаться или не стоит — каждый сам решит. А я пока рассказываю дальше.

Действенный образ жизни, который так привлекателен для молодежи и для более зрелых особ вроде Мирры, не заменишь никакими медитациями на берегу, в ожидании, пока по реке проплывет труп врага и чемодан с золотыми кредитками. Впрочем, у некоторых лиц энергичность с возрастом перерождается в суетливость. Каковая в немолодые годы выплескивается на кого бог пошлет. И часто бывает трудно отличить суетящегося придурка от человека деятельного и делового. Как правило, основная путаница начинается в тот момент, когда мы сами себя уговариваем и уверяем: перед нами именно он, позитивный вариант. Или когда полагаемся на чью-то рекомендацию — настолько, что отключаем родные мозги и движемся на чужом автопилоте. Но хватит преамбул. На моих глазах с умницей Миркой случилось следующее.

Однажды Миркина коллега трепетно попросила — а может, снисходительно предложила, грань тут размытая, от дальнейшей трактовки зависит — поучаствовать в проекте ее родственника, матерого, как она выразилась, журналиста, настоящего профессионала. На деле протеже имел две заслуги перед отечеством: лет сорок протирал штаны в одном из тех печатных органов, которые с советских времен высоко несут заслуженное звание «скучищи» — за такую «выслугу лет» любой работник почему-то неизбежно награждается званием профессионала. Хотя большинство достойно более престижного звания мученика. Вдобавок мученик-профессионал был мужем весьма средней писательницы, излившей на бумагу великое множество однородных соплеобразных сюжетов. Типа «Вотще ему я целовала ноги — // И сам ушел, и сундучок унес!».[51] Вероятно, эта писательница с тем «настоящим профессионалом» составила отменную супружескую пару. Дубаковы было их фамилие.

Дубаков-супруг являл собою образец психа-шестидесятника, намертво затормозившего в «любимом времени» — нытик-романтик, интеллигент-джедай. Даже тембр его голоса наводил на воспоминания о сне в летнюю ночь. Нет, одноименная шекспировская пьеса тут ни при чем. Я непосредственно про сон в летнюю ночь: окна нараспашку, ветерок то пахнет, то замрет, а вокруг тебя вьются, тошнотворно зудя, «кровопросцы», как их метко называл Сэм Скромби.[52] И голос, и цели у Дубакова были самые что ни на есть комариные. Будь он личностью позначительнее, дорос бы до вампира — а так… серьезного вреда причинить не в силах, но зуд после него остается. Противный такой почесун. Некоторые люди были хорошо осведомлены об этой его «природной тонкости». Как только в дальнем конце коридора проявлялась фигурка в мешковатых брюках, стянутая под впалой грудью потертым ремешком, умные люди разбегались, а придурки расплывались в улыбке. Родное лицо увидали! Жаль, что Мирка работала в другом заведении и была совершенно не в курсе.

В момент, когда сослуживица подрядила — вернее, подставила — бедную Мирку, Дубаков синим пламенем горел. И, как все горящие синим пламенем, он искал средства — средства к спасению и средства как таковые. И притворялся, что горит не просто так, а прямо-таки полыхает идеей создания молодежного издания — толстенного, с дорогущей полиграфией. Якобы предназначенного для целей больших и чистых (знакомое словосочетание, а?). Среди оных обретались и исторические, и просветительские, и самые святые — не подкопаешься. Тут же в окружении Дубакова нашлась добрая душа: очаровалась трепотней, денег дала и еще обещала. Дубаков уже пытался подкатиться ко всяким разным ученым на предмет писания статей — разумеется, на халяву. Ну, нашего ученого на такое не подпишешь. И не потому, что он бдит и видит Дубаковых насквозь. Просто пишет он вяло и мало. А то, что написал, непременно норовит продать за большие деньги. Притом, что для периодического издания подобные опусы — верная смерть. Быстрая, но мучительная, словно криогенная заморозка — навроде той, которую претерпел герой Сталлоне в фильме «Разрушитель».

Обнаружив непригодность ученых умов для ученых трудов, Дубаков сменил тактику. Он бросился в объятья к представителям второй древнейшей профессии и, уповая на их корыстолюбие, принялся обещать небывалые гонорары — естественно, в ближайшем будущем. Мирра — не сказать, что по глупости, — купилась на посулы. Видимо, так совпало: захотелось Мирке проявить себя в качестве большого просветителя, мастера и учителя. Может быть, ей также хотелось чего-нибудь новенького, а еще чтобы адреналин кипел, чтобы идеи фонтанировали, чтобы строить, налаживать и благоустраивать, чтобы гордиться результатом… Словом, подошел ключик к замочку. Вот Мирра и отправилась на «мозговой штурм», даже не разведав обстановку. Как в песенке: «Поверила, пове-ерила, и больше ничего-о-о…» А через несколько недель позвонила мне, сопя и недоумевая. Ее рассказ выглядел примерно так.

«Нет, я испытала желание сбежать, еще когда будущий коллектив начал скапливаться, словно сточные воды, в озерцо на автобусной остановке. Понимаешь, все — слэнг, стиль, манеры — выдавало в них милых таких, прекраснодушных мальчиков и девочек, абсолютно необученных и бесполезных, а в массовых скоплениях откровенно непереносимых. Кучкуются, гомонят о чем-то своем, детском, на лицах свежесть блендамедовая… Нет, те, кто постарше был — те оказались еще страшнее. Потому что шумно веселящаяся юность — явление нормальное. Ну, более ли менее нормальное. А вот шумно веселящаяся, равно как и бодро настроенная… как бы это сказать… перезрелость — зрелище откровенно патологическое. Словно смотришь фильм «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен» — тот самый момент, когда приехавшие родители чохом впали в детство: на качельках катаются, кольца кидают, поют хором… Словом, изживают леденящие кровь воспоминания о пионерлагерном детстве путем воссоздания обстановки.

Я, пока молодежь с некоторым скрипом принимала в свои ряды нескольких животастых, лысоватых, устрашающе бодрых дядек, тихонечко встала в сторонке и стою, всем своим видом показываю: я, мол, не из этих. Гляжу, ползет омерзительнейший старикашка из всех возможных: спина колесом, брючата мятые-мешковатые фасона «лузершайзер»,[53] на лице сладенькая улыбка вокзальной «русалки», надеющейся на халявную выпивку — словом, тьма египетская. И прямо ко мне направляется, ладошку тянет. Я заметалась — а куда деваться-то? Я ж с его родственницей в одной конторе работаю! И как мне с ней в грядущем общаться, когда она меня просила всего лишь сходить, посидеть, посмотреть, помочь — а я от одного только вида ее протеже, словно антилопа, поддалась «убегательному рефлексу» и заскакала по пересеченной местности? В общем, пожала ладошку, представилась. Потом остальные начали представляться. Не поверишь: «Саша! Шура! Александр! Шура! Саша! Александра! Шура, то есть Саша…» Чувствую — пора отваливать. Хотя бы под тем предлогом, что я не Шура, не Саша, не Александра, а Мирра. В антураж, извините, не вписываюсь. Нет, осталась, интеллигентка хренова.

Отправилась вместе с толпой Шуряев и Шуряек на хазу. Там полдня угробила на выяснение концепции будущего печатного органа, терпела идиотские предложения вроде: «Рассчитайтесь по порядку… Все четные будут генераторами идей, а нечетные — экспертами… Потом поменяетесь местами…» Ладно, думаю, прелюдию потерплю, но если акт будет в том же духе — разрядки дожидаться не стану! И сама же — представляешь, сама! — разрядила атмосферу сгущающегося идиотизма, перевела разговор в адекватное русло, без этого «тимбилдинга[54] по-русски». Принялась расспрашивать, чего спонсор хочет, на что Дубаков настроен, что умеют эти дети… Про назревающие идеи поинтересовалась — на свою голову. Они и пошли, «идеи» — типа «провести расследование, разоблачить «Фабрику звезд»!», «размазать Филиппа Киркорова — он отвратительный, непрофессиональный пошляк!» (ну, пошляк, но не такой уж отвратительный и вполне профессиональный).

Ох, тут я окончательно поняла: все, попала. В общество злобных маленьких народных мстителей. Мне бы слинять, не слишком скрывая свое разочарование, но я решила: передо мною первый блинчик — как же ему не быть комчиком! Выдавливая из себя циника, уговорилась ввязаться в дубаковские игрища. Конечно, Шурики потрындели и разошлись, одна я, как человек ответственный, написала немереное количество статей в сигнальный номер и, разумеется, ни гроша не получила за свое усердие. Но знаешь, что? Все дело было на мази! И зарегистрировано, и запатентовано, и хрен знает что еще! Провал — исключительно заслуга этого дебила с имиджем не до конца загримированного клоуна. Ему бы современного Пьеро играть: он же реинкарнированный неудачник, лузер в сотом круге воплощения! Естественно, предполагаемый спонсор плюнул на средства, уже вложенные в проект, и дал задний ход, пообщавшись с этим чудовищем Дубаковым подольше. Тот еще хныкал в кулуарах, жалуясь на несправедливое к себе отношение и канючил, будто Паниковский: «Дай миллион, дай миллион…»[55] Вот объясни мне, Ляля, как я могла дать себя облапошить? Ведь с первой же секунды осознала, какая безнадега и сам Дубаков, и его Шурки! А уж когда они принялись критиковать все и вся…»

Мирра еще долго изливалась в том же духе. Я ее, разумеется, утешала, понимая, что подруга сама виновата — не послушалась голоса интуиции и зря потратила уйму времени и сил. Поэтому постфактум злится на все подряд — на себя, на Дубакова, на его «команду», на свою знакомую, составившую протекцию полному лузеру… Ну почему, спрашивается Мирка — и не она одна — регулярно наступает на те же грабли, принимая заведомое фуфло за вполне перспективный проект, доверяясь очередному Кречинскому,[56] словно невинная барышня, воспитанная в строгости и совершенно не знающая жизни?

А потому, что именно цинизма Мирке как раз и не хватает — по крайней мере, в отдельные моменты, когда желательно пригасить пламя энтузиазма и холодно проверить потенциальных партнеров на вшивость. К сожалению, Мирра в пиковых ситуациях упорно настраивает себя на оптимизм, на позитивизм — в смысле, на позитивный результат — и на все такое. То ли это вообще свойственно представителям ее поколения, то ли Мирка предпочитает «думать о хорошем», маскируя свое неумение сказать «нет» — некоторым товарищам по крайней мере… Иногда бывает очень сложно отказывать хорошим знакомым, а те со временем просекают и начинают твоей мягкотелостью пользоваться. И Мирка периодически попадается, хотя и видит — дело дрянь. Одолжения, как драгметаллы — чтобы не упасть в цене, должны оставаться редкостью.

А своеобычная человеческая слабость — жажда светлого и чистого — что ж… С нею надо уметь обращаться, ее надо учиться контролировать. Эта жажда может стать стимулом и к созиданию, и к разрушению. Первое — только если ввести ее в рамки и не давать разгуляться до истерической психопатии или психопатической истерии, не тем будь помянуты. Или воображение заставит тебя увидеть помытых и даже розовых слонов прямо на Арбате или среди полей, окружающих какую-нибудь речку Простатитку — сама не заметишь, как крышу унесет. Сознание — орудие, но и оружие. И такое с человеком делает — мама дорогая! Проблема состоит в том, чтобы сохранить разумный баланс между оптимизмом и пессимизмом. Или между корыстью и энтузиазмом. Или между сухостью и влажностью. Потому что благополучие — не что иное, как баланс между двух катастроф. Кто сказал? Я. А здорово сказано, правда? Вот вырасту — издам сборник своих афоризмов.