45° в тени

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В полночь праздник, казалось, уже закончился. Правда, на палубе первого класса по-прежнему играл патефон, но никто уже не танцевал. Зато в салоне второго класса ещё кружились какие-то пары.

Впрочем, возможно, они преследовали определённую цель. Потому что перед тем произошло одно происшествие. Сразу же после ужина какая-то молодая женщина в костюме «Французской Республики», или вернее мадам Анго[5], под предлогом участия в фарандоле ворвалась на палубу первого класса вместе с четырьмя или пятью молодыми людьми в костюмах, более или менее напоминающих пиратские. Раздался смех. Никто не противился этому вторжению: ужин прошёл невесело. Только несколько дам пришли в маскарадных костюмах, другие же ограничились тем, что надели вечерние платья, и впервые пять или шесть мужчин появились в чёрных смокингах.

Мадам Бассо одолжила у кого-то матросский костюм, который был ей так узок, что она в нём едва дышала. Но она всё-таки пыталась вместе с окружавшей её компанией офицеров внести оживление в общество.

Мадам Дассонвиль, словно не замечая праздничной обстановки, явилась к столу в своём обычном платье, а на Гюре тоже был его каждодневный костюм.

За столом державшегося с присущим ему достоинством капитана сидел Лашо в своём парусиновом костюме. Зато Барбарен с помощью жжёной пробки подрисовал себе большие усы и бакенбарды. Его маскарадный костюм дополняли повязанный на шею красный шёлковый платок и фуражка с высокой тульёй, которую он достал у кого-то из женщин.

Когда группа из второго класса ворвалась на палубу первого, это оказалось кстати, так как помощник капитана тщетно пытался хоть как-то оживить праздник.

«Марианна» во фригийском колпаке и трёхцветной юбочке, красивая рыжая девица, уже успела много выпить и веселилась с оглушительным шумом.

Впервые пустился в пляс тучный, тяжёлый Барбарен. Заказали шампанское. Образовалась новая фарандола, которая пронеслась через всю палубу, в то время как Гюре и мадам Дассонвиль по-прежнему сидели в углу бара, неподалёку от хмурого Лашо.

Полчаса спустя рамки приличия стали нарушаться. «Мадам Анго» целовала пассажиров и скоро принялась одна выделывать па из кадрили, напоминавшей старинные танцы, исполнявшиеся в «Мулен-Руж».

В группе офицеров раздался смех. Барбарен распалился. Но семейные пары отнеслись к этому иначе, а помощник капитана тихо сказал одному из окружавших «Марианну» молодых людей:

— Вы бы попытались теперь увести её…

Этот молодой человек тоже выпил лишнее. Он подозвал своих товарищей и громко сообщил им, что сейчас, когда они достаточно повеселили пассажиров первого класса, их просят удалиться в положенный им второй.

В этом была доля правды. «Марианна», заметив что-то неладное, потребовала объяснений и, не слушая уговоров, вылила на помощника капитана и пассажиров поток ругательств, достойных мадам Анго, которую она и представляла в своей трёхцветной юбочке.

Это произошло вскоре после одиннадцати часов. А теперь, когда склянки только что пробили полночь, наступил покой — покой, правда, несколько тяжёлый, напряжённый, так как праздник слишком затянулся.

Патефон вертелся впустую. В баре оставалось не более десятка пассажиров, одни доканчивали шампанское, другие — рюмку виски, и даже Барбарен успел смыть сажу с лица и снял свой красный шёлковый платок.

Он сидел за столиком с Лашо и с лесорубом. Воздух был свежее, чем в другие вечера. Донадьё видел, как дрожала от холода в своём очень декольтированном платье его утренняя пациентка. Её муж, небольшого роста, с белокурой бородкой, сидел рядом с нею.

Вечер, по-видимому, был окончен. Первым поднялся Лашо, пожал руку Барбарену и Гренье и удалился, волоча ногу.

Барбарен с лесорубом опустошили свои рюмки и через полминуты вышли вслед за ним, но остановились у фальшборта, продолжая начатый разговор.

Донадьё не обратил внимания на эти подробности, и потом ему не сразу удалось припомнить последовательность событий, которая приобрела некоторое значение.

Уже в течение нескольких минут Гюре проявлял нетерпение, опасаясь сцены, которую ему устроит жена, если он вернётся слишком поздно. Однако же мадам Дассонвиль не очень спешила, и, наклонившись к ней, он стал умолять её вернуться в каюту.

И всё-таки ему пришлось её покинуть. Расстались они довольно холодно. Донадьё подумал, что она ему сказала: «Ладно уж, отправляйся-ка ты к своей жене!»

Гюре, опустив плечи, с досадой удалился, пройдя мимо Барбарена и лесоруба, которые всё ещё беседовали.

Помощник капитана приказал остановить патефон, и бармен, с нетерпением поглядев на офицеров, продолжавших нескончаемую игру в белот, стал убирать со столов и даже нагромождать один на другой стулья на террасе.

В этот момент к нему подошёл стюард и тихо сказал несколько слов. Бармен огляделся вокруг, осмотрел столы, особенно пристально тот, за которым сидел Лашо.

Стюард направился к каютам, и не прошло и трёх минут, как в бар вошёл Лашо, без воротничка, в сандалиях на босу ногу. По всему его виду было ясно, что сейчас разразится драма. Нахмурив густые седые брови, он цинично оглядел сидевших за столиками.

— Бармен! Сходите за помощником капитана!

— Я думаю, что господин помощник капитана уже лёг спать.

— Ну и что с того! Передайте, что ему придётся встать.

Все слышали этот разговор. Барбарен, издали увидев Лашо, вернулся на террасу, а лесоруб направился к себе в каюту.

Широкоплечий и грузный Лашо молча стоял посреди бара. Офицеры, продолжая игру в болот, не спускали с него глаз.

Он редко бывал в таком плохом настроении, как в этот вечер, быть может потому, что среди вторгшихся сюда пассажиров второго класса были двое его служащих, скромных молодых людей, вроде Гюре. Но он притворился, что не узнал их.

Когда их выпроваживали, он услышал брошенную на лету фразу, произнесённую кем-то в соседней группе:

— А ведь есть и такие, которые едут в первом классе, а билеты у них во второй.

— О ком это он? — спросил Лашо у лесоруба Гренье.

Лесоруб подбородком указал па Гюре:

— Кажется, о нём. У него больна жена или ребёнок, точно не знаю.

Тогда Лашо пробормотал угрозу в адрес Пароходной Компании: он заставит её возместить себе разницу в цене между билетами первого и второго класса. Это происшествие, менее шумное, чем первое, прошло незамеченным.

Помощник капитана поспешно прибежал в бар. Его обнаружили в самом конце палубы второго класса, где было совсем темно, в обществе «Марианны», которой он старательно объяснял, что не имеет никакого отношения к тому, что произошло.

— Господин помощник капитана, я хотел бы, чтобы вы немедленно приступили к расследованию. У нас на судне вор.

Он нарочно говорил так громко, что с десяток пассажиров, находившихся на террасе, услышали его и повернули головы.

— Если вам угодно пройти ко мне в каюту, я зафиксирую вашу жалобу и…

— Та! Та! Та!.. Нет никакой нужды ни в вашей каюте, ни в записях, — возразил Лашо, положив ему на плечо свою большую мягкую лапу. — Кража произошла здесь, десять минут назад. Я знаю, почему вы хотите меня увести. Пароходная Компания не любит подобных происшествий, и вы сейчас предложите мне возместить убытки…

Взгляды помощника капитана и Донадьё встретились. Казалось, Невиль просил совета. Доктор насторожился.

— Подойдите сюда… Ещё десять минут назад я сидел за этим столом с двумя пассажирами — мсье Барбареном, которого я здесь вижу, и лесорубом, который сел на пароход в Либревиле.

— Мсье Гренье?

— Мне безразлично, как его зовут. В какой-то момент я вынул из кармана свой бумажник, чтобы показать им один документ, статью из газетёнки, которая нападает на меня и обзывает убийцей… — Он был доволен, что выкрикивает это во весь голос. — Пять минут назад я ушёл к себе и забыл бумажник на столе. В этом я уверен! Я ведь не мальчик! В каюте я сразу же обнаружил, что бумажника в кармане нет, и тотчас же послал за ним стюарда. Бумажника в баре уже не оказалось.

Помощник капитана допустил оплошность, спросив:

— И там была большая сумма?

— Это вас не касается! Украли у меня сто франков или сто тысяч — это уж моё дело. Я хочу получить обратно свой бумажник. А главным образом я хочу обнаружить вора. Я ему покажу, где раки зимуют…

На этот раз партия в белот прервалась, хотя карты уже были сданы. Игроки смотрели на ближайший к ним столик, и чувствовалось, что они смущены.

Впрочем смущены были все, так как, в общем, заподозрить в краже можно было каждого, даже Барбарена, подошедшего теперь к Лашо.

Женщина, которую Донадьё заставил утром раздеться, всё ещё была здесь вместе со своим мужем, чья маленькая голова встревоженно поднялась на тощей шее.

— Я должен доложить об этом капитану, — пробормотал помощник, чтобы выиграть время.

— Если хотите, позовите его сюда. Как бы то ни было, я требую немедленного расследования, так как мой бумажник где-нибудь недалеко.

Невиль охотно отвёл бы Лашо в сторону, успокоил бы его, пообещал бы невесть что, лишь бы избежать скандала. Он прекрасно знал, что в бумажнике не могло быть много денег, потому что Лашо передал ему для сохранения в сейфе пятьдесят пять тысяч франков, которые у него были с собой. Наверное, он оставил лишь несколько сотен франков на ежедневные расходы.

— Стюард! Скажите капитану, что мсье Лашо желает поговорить с ним на террасе бара.

Лашо прогуливался вдоль и поперёк, заложив руки за спину, не обращая внимания на присутствие Невиля, который тем временем подсел к Донадьё.

— Вы были здесь?

— Я не двигался с места.

— Ну и что же?

— Я ничего не заметил.

— Он способен потребовать, чтобы обыскали пассажиров и каюты.

Барбарен, разглагольствуя среди группы офицеров, как раз это и предложил:

— Остаётся всех нас обыскать! Что до меня, то я согласен немедленно вывернуть свои карманы. Я вышел из бара после Лашо, дошёл до фальшборта и вернулся сюда почти одновременно с ним.

— Конечно! Пусть нас обыщут, — поддержал его капитан колониальной пехоты.

Никто не решался идти спать, боясь, как бы это не расценили как признак виновности. На палубе второго класса по-прежнему танцевали. За спущенными шторами освещённого салона мелькали тени.

Пришёл капитан. На нём был форменный сюртук, который он надел ещё к ужину. Уже издали он пытался понять, что происходит.

Помощник хотел пойти ему навстречу, но Лашо остановил его:

— Одну минутку! Я хочу сам объяснить, в чём дело…

Он сделал это так же грубо, как и в первый раз.

— У нас на борту вор, и его необходимо обнаружить, — закончил он. — Вы здесь главный после Господа Бога. Вы и должны принять необходимые меры, пока я не подам жалобу в Бордо…

В сущности, эта история принесла ему облегчение. Как будто внезапно открылся какой-то клапан, и это позволило ему излить свою желчь. Отныне для него не существовали ни пассажиры, ни колонисты, ни плантаторы, ни чиновники, ни офицеры или служащие факторий: существовали только люди, на которых могло пасть подозрение.

Барбарен, ужинавший за столом капитана, позволил себе вмешаться:

— Эти господа и я с общего согласия просим, чтобы нас немедленно обыскали. После исчезновения бумажника мы не покидали палубы и, следовательно, ничего не могли отсюда унести.

Капитан и глазом не моргнул. Он держался со своим обычным достоинством, но его уверенность была только внешней.

— Я не могу мешать вам доказать вашу невиновность… — наконец сказал он, сначала посмотрев на своего помощника, потом на Донадьё, как бы желая заручиться их поддержкой.

Это было одновременно гротескно и драматично. Барбарен опустошил один за другим свои карманы и выложил на стол связку ключей, трубку, кисет для табака, коробочку с кашу[6], носовой платок и, кроме того, красный шёлковый фуляр, который недавно был повязан у него на шее. Потом он вывернул карманы, и на палубу посыпалась табачная пыль.

Офицеры тоже встали, они отнеслись к этой процедуре очень серьёзно. Один из них, порядком выпивший, заговорил о том, чтобы ему дали официально подписанный перечень всего того, что он таким образом предъявил.

— И я тоже! — послышался женский голос. — Это была мадам Дассонвиль, которую до тех пор никто не заметил: её столик стоял в неосвещённом углу, и она сидела не двигаясь.

— И я! — поспешил крикнуть невысокий господин, жена которого показала, что у неё в руках ничего нет.

— Кто ещё был здесь? — нетерпеливо спросил капитан.

Донадьё молчал, предпочитая, чтобы капитану ответили другие. Барбарен посмотрел на мадам Дассонвиль, а та прошептала:

— Со мной был мсье Гюре…

— А где он?

— Пошёл спать.

— После ухода мсье Лашо?

— Кажется, да… Я не уверена…

— Был здесь и Гренье, — вмешался Барбарен. — Мы с ним побеседовали ещё несколько минут, а потом он отправился к себе в каюту.

Капитан повернулся к Лашо:

— Вы требуете, чтобы я вызвал этих людей сюда?

— Вовсе нет! Нужно только допросить их в каютах и произвести там обыск.

Капитан и помощник отошли в сторону и стали тихо совещаться, потом подозвали к себе Донадьё.

— Что вы об этом думаете?

Все трое были одинаково мрачны, так как не впервые в их практике на судне происходили кражи.

На этот раз подозрение могло упасть только на одного из десяти пассажиров, и хотя они вели себя нарочито непринуждённо, на их плечи всё-таки свалился тяжёлый груз.

Завтра утром об этом будет знать уже сотня пассажиров, они станут переговариваться с таинственным видом, следить друг за другом. А ведь до Бордо остаётся ещё десять дней плавания!

— Значит, обыскать только две каюты, — сказал помощник капитана.

— Мсье Лашо! — позвал капитан. — Опишите нам, пожалуйста, ваш бумажник.

— Это старый чёрный бумажник, потрёпанный по краям, со множеством отделений.

— Сколько в нём было денег?

На этот раз он ответил:

— Семь или восемь билетов по сто франков. Вы ведь знаете, что мои деньги лежат в сейфе. Но дело тут не в деньгах. Главное — документы…

— Важные?

— Для меня да, и только я один могу судить об этом.

— Если вы согласны подождать здесь несколько минут, то сейчас обыщут обе каюты…

Лашо проворчал что-то в знак согласия, но было ясно, что он охотно присутствовал бы при обыске.

— Ну, так идите! — сказал капитан помощнику. — На всякий случай возьмите с собой двух свидетелей. Может быть, пойдёт мсье Барбарен? И вы, мсье? — спросил он у капитана колониальной пехоты.

Оба поклонились в знак согласия и ушли вместе с помощником капитана.

Пятнадцать минут, в течение которых они отсутствовали, были самыми неприятными. Лашо сидел один в своём углу, хмурый, грозный, прекрасно понимая, что все присутствующие смотрят на него с антипатией.

Капитан и Донадьё стояли в сторонке, а мадам Дассонвиль зажгла сигарету, и в тёмном углу, где она сидела, засветилась красная точка.

Никто не говорил о том, что пора идти спать. Все ждали. Порой из второго класса доносились звуки музыки. Там продолжался праздник, и трое или четверо пассажиров были уже совершенно пьяны.

— Вы кого-нибудь подозреваете? — тихо спросил капитан.

— Никого.

Понадобились подобные обстоятельства, чтобы капитан стал запросто разговаривать со своими подчинёнными, потому что обычно он ни с кем не общался на корабле, принимал лишь сугубо официальные рапорты и спускался с командного мостика только для того, чтобы возглавлять трапезы — обязанность, самая для него неприятная.

Небо покрылось облаками, и казалось, что это уже европейские облака, более волнистые, более лёгкие, чем африканские. Днём навстречу кораблю пронеслись целые косяки летучей рыбы, но из-за праздника никто не обратил на них внимания.

Ещё одна стоянка в Тенерифе, последнее вторжение на палубу арабских и других торговцев, а затем, почти без перехода, Португалия, Франция, неспокойные воды Гасконского залива.

Время тянулось медленно. Было непонятно, что делают помощник капитана и два его спутника. Наконец появился лесоруб в полинявшем халате, накинутом поверх пижамы. Он волочил ноги в шлёпанцах, которые придавали его походке что-то домашнее, составлявшее резкий контраст со смокингом невысокого пассажира и с вечерним платьем его жены.

— Что происходит? — спросил он, подходя к столу офицеров и украдкой глядя на капитана. — За кого принимают пассажиров на этом судне?

Его выговор никогда так не напоминал парижское предместье.

— Есть у кого-нибудь сигарета?

Один из лейтенантов протянул ему портсигар.

— Я уже спал, когда они пришли, разбудили меня, а помощник капитана обшарил всю мою каюту, словно я какой-нибудь грабитель.

Тут он увидел Лашо, которого сначала не заметил.

— Послушайте-ка, это вы причина такого шума? Вы что, не могли подождать до утра?

Он не уходил. Он напоминал тех, кто, пройдя медицинский осмотр, ожидает товарищей, до которых ещё не дошла очередь. Он был спокоен. У него ничего не нашли.

— И большая сумма была в вашем бумажнике?

Лашо не хотелось отвечать. После слов лесоруба воцарилось неловкое молчание, потому что теперь круг подозрений замкнулся и в голову могло прийти только одно имя: Гюре.

Все украдкой поглядывали на мадам Дассонвиль. Сам Лашо смотрел на неё нагло, с известным удовлетворением. После того как он утром отшвырнул предложенные ею билеты денежно-вещевой лотереи, Барбарен сказал ему:

— Ну, это уж слишком! Вы забываете, что это дама.

— Шлюха! — возразил тот.

— Вы не имеете права так говорить.

Оба замолчали, но Лашо не забыл сделанного ему замечания и теперь с нетерпением ожидал появления Невиля.

Капитан больше ни с кем не говорил, а Донадьё стоял рядом с ним, опершись о стрингер[7], и тоже не произнёс ни слова.

В этот момент на всём корабле, который скользил в ночи с лёгким шумом воды и глухим гудением машин в глубине, казалось, притихла всякая жизнь.

Но вдруг раздались быстрые шаги. Они раздались гораздо раньше, чем показался тощий силуэт Гюре, одетого только в полосатую пижаму, расстёгнутую на груди.

Он не шёл, он бежал. Донадьё чуть было не поймал его по дороге, а потом жалел, что не сделал этого.

Гюре не нужно было искать Лашо глазами. Он инстинктивно направился прямо к нему. Он тяжело дышал, волосы его растрепались, глаза горели.

— Это вы обвиняете меня в краже? А? Это вы потребовали, чтобы обыскали мою каюту?

Лашо, который сидел и, следовательно, находился в невыгодном положении, сделал движение, чтобы подняться.

— Это вы, старый подлец, эксплуататор и убийца, смеете подозревать других?

Донадьё шагнул по направлению к Гюре. Один из офицеров поднялся. Уже слышны были шаги Барбарена и «капитана колониальных войск, которые присутствовали при обыске, но Невиль всё ещё не появлялся.

— Вы же прекрасно знаете, что вор не тот, о ком думают! Если среди нас и есть кто-то, всю жизнь занимавшийся воровством, то это…

Он потерял всякое самообладание. Он весь дрожал. Движения его были прерывисты, и, не находя других слов, он закричал, скорее даже завыл:

— Подлец!!! Подлец!!! Подлец!..

При этом он хватал Лашо то за голову, то за горло, как только мог, за что попало, а тот, откинувшись на спинку, чтобы уклониться от ударов, опрокинул стул и покатился на палубу.

Гюре чуть было не повалился за ним, чтобы снова нанести ему удары, но Донадьё схватил его за плечи:

— Спокойно! Спокойно!

Слышно было тяжёлое дыхание молодого человека, а грузный Лашо в светлом костюме всё ещё лежал на палубе и не вставал на ноги, ожидая, пока не уведут Гюре.

— Господа… — заговорил капитан.

Но он не нашёл других слов, тем более что на палубе стали появляться пассажиры, разбуженные обыском.

— Господа… Прошу вас…

Тощая грудь Гюре поднималась и опускалась в быстром темпе, а Барбарен в ответ на вопросительный взгляд Донадьё отрицательно покачал головой.

В каюте Гюре ничего не нашли.