5-ый пункт, или Коктейль «Россия»

Третий Рим

Итак, обещанное возвращение к теме Восток и Запад.

Первые контакты, первые связи славян с западным миром уходят в ранние века. Иван III вступил в брак с наследницей византийского престола Софьей Палеолог. Скрытая в этом акте идея была сформулирована псковским церковником Филофеем: «Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать».

Мессианская идея стать третьим Римом, великой державой мира, на много столетий вперед овладела правителями России.

Николай Бердяев, уехавший из страны в 1922 году, писал в своей последней работе «Царство духа и царство кесаря»: «…Большие национальности, объединенные в большие государства, заболевают волей к могуществу…»

И далее: «Национализм играет огромную роль в возникновении войн, он создает атмосферу войны…»

И сразу отвлечение в сегодняшний день. О чем тоскует большинство россиян? О потере империи. Об утрате могущества. Пусть остается нищета в доме, но чтобы было величие в стране. Имперская неизлечимая болезнь…

Обратимся к «Мнению русского гражданина», написанному Карамзиным в 1819 году:

«Мы взяли Польшу мечом: вот наше право, коему все государства обязаны бытием своим, ибо все составлено из завоеваний… дело сделано, и… уже свято: Польша есть законное российское владение. Старых крепостей нет в политике: иначе мы долженствовали бы восстановить и Казанское и Астраханское царство, Новгородскую республику, великое княжество Рязанское и т. д.»

«Дело сделано, и… уже свято» — это взгляд на исторические события с позиции силы, как сказали бы сегодня.

— как определил этот победный воинский дух «старик Державин».

Интересное признание сделал первый председатель совета министров России Сергей Витте:

Хорошо сказано: «скушать!» Без всякого дипломатического прикрытия и человеческого стыда.

Не вышло тогда с Абиссинией. Сегодня некоторые горячие головы говорят, что надо объединяться с Югославией, мол, они и мы — братья-славяне.

Читаем дальше откровения графа Витте:

А присоединение к России Кавказа, Средней Азии? А сталинские захваты Прибалтики, западных земель Украины и Белоруссии?.. Империя! Третий Рим!..

«Россия — отчасти раба потому, что она находит поэзию в материальной силе и видит славу в том, чтобы быть пугалом народов», — с грустью констатировал Александр Герцен.

«В сущности, — подводит итог Бердяев, — история делалась как преступление».

Но, конечно, так говорить может только эмигрант, порвавший связь с Россией. А вот советский критик Виктор Чалмаев, оценивая прошлое страны, говорит иначе, мягче и поэтичнее: мол, к XX веку «закончилось многовековое собирание русской земли, добывание неведомой землицы под могучую руку властителей…»

Но вот что любопытно: и в период, когда «землицы» было поменьше, князь Вяземский негодовал: «Мне также уже надоели географические фанфаронады наши: от Перми до Тавриды и проч. Чего же тут хорошего, чему радоваться и чем хвастаться, что лежим в растяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст…»

Версты эти за полтора с лишним века (с 1831 года, когда писал Вяземский) ой как растянулись! Растяжка вышла столь предлинная, что не выдержала и лопнула с распадом Советского Союза. Части Российской (читай: советской) империи с радостью откололись, и многие народы мгновенно разбежались по своим национальным квартирам. Коммуналка социализма затрещала по всем швам!..

В 1960 году в стихотворении «Колониям — свободу» Илья Сельвинский писал:

Ирония истории: Хрущев и подсюсюкивающий ему поэт требовали освобождения западных колоний, про свои-то они молчали (да и колониями они никогда не назывались, а исключительно как добровольный союз братских народов), и вот такое фиаско… Вместо монолитного СССР какое-то непонятно-аморфное СНГ.

Что натворил Наполеон

Открутим стрелки часов истории назад. И тут мне в голову пришло двустишие:

Сам автор кружится и кружит своих бедных читателей. Снова 1812 год. Нашествие Наполеона Бонапарта. Бородино, после которого последовал небыстрый путь к Парижу. И вот французская столица. Столица совсем другой цивилизации, средоточие мировой культуры. Тут впервые, пожалуй, для мыслящего русского общества чувство гордости за свой народ отделилось от гордости за свою страну, патриотизм перестал быть чувством государственным. Тут завязалось многое, из чего пошли новые ростки…

В Россию возвращались уже не те люди, которые вышли некогда из стен Московского университета. В них что-то изменилось. В каждом — хотя бы по-разному и в разной степени. А вот Россия осталась прежней — такую мысль проводит Александр Лебедев, автор монографии «Чаадаев» (изд-во «Молодая гвардия», серия ЖЗЛ, 1965).

Чесали в затылке и солдаты с казаками, университетов не кончавшие: почему у них так, а у нас эдак?..

Советолог Просс-Верт считает, что в 1812–1815 годах русские офицеры и многочисленные воинские части в первый раз вошли в длительные контакты с Западной Европой. Это явилось скрытой причиной того, что русские офицеры увидели в своих крепостных человеческую личность. Они-то увидели, да царь не готов был дать своим крестьянам вольную и считал, что народ не созрел для реформ. Охваченная глубоким недовольством, дворянская молодежь, проклиная бездеятельность двора, стала объединяться в тайные кружки и союзы для обсуждения планов политических реформ и подготовки к насильственному перевороту.

Все это кончилось, как известно, неудачным восстанием 14 декабря 1825 года, виселицей и каторгой.

Один из членов следственной комиссии, военный министр Татищев, обращаясь при допросе к декабристам, воскликнул:

— Вы читали всё, и Делю-де-Треси, и Бенжамена Констана, и Бентама, и вот куда попали, а я всю жизнь мою читал только Священное писание — и смотрите, что заслужил. — И Татищев указал на два ряда звезд, освещающих его грудь.

Любопытно, что именно этот мотив позднее насаждал Алексей Суворин в «Новом времени». Смысл всех его публикаций сводился к тому, что не надо узнавать лишнее, читать, смотреть в сторону, что настоящая жизнь — это то, что копошится рядом. И гражданам так же глупо думать о «Европе», как думать о смерти или о том, для чего идет снег, для чего журавли летят. Сиди в собственной берлоге, соси лапу и будь доволен всем, что тебя окружает вблизи, без всяких там европейских далей, что всегда и делал в своей массе российский обыватель. Не он ли создал эту примечательную поговорку: хорош Париж, а живет и Курмыш?..

Позднее, уже в советскую эпоху, придумали отгородиться от Запада железным занавесом. И это было поистине замечательным изобретением для властей: подданные потеряли все ориентиры, и никто не знал, на что надо равняться и с чем сравнивать свое, доморощенное. Но мы забежали вперед…

Чаадаев — русский человек западной ориентации

Одним из участников войны с Наполеоном был Петр Чаадаев, «декабрист без декабря». Оценивая прошлое России, он писал: «Вся история этого народа составляет сплошь один ряд последовательных отречений в пользу своих правителей… Взгляните только на свободного человека в России — и вы не усмотрите никакой заметной разницы между ним и рабом…»

«Говоря о России, — продолжает Чаадаев, — постоянно воображают, будто говорят о таком же государстве, как и другие; на самом деле это совсем не так. Россия — целый особый мир, покорный воле, произволению, фантазии одного человека, — именуется ли он Петром или Иваном, не в том дело: во всех случаях одинаково это — олицетворение произвола. В противоположность всем законам человеческого общежития Россия шествует только в направлении своего собственного порабощения и порабощения всех соседних народов. И потому, — заключает Чаадаев свое рассуждение, — было бы полезно не только в интересах других народов, а и в ее собственных интересах — заставить ее перейти на новые пути».

Новые — это западные. Покончить с самодержавием и перейти к демократическим формам правления. Вот такой «негативный патриотизм» проявил в глухие самодержавные годы Чаадаев. Он не верил русским правителям даже тогда, когда на престол вступил Александр II и повеяло «александровской весной».

— Взгляните на него, — сказал Чаадаев, — просто страшно за Россию. Это тупое выражение, эти оловянные глаза.

Чаадаев хотя и был по-своему патриотом России, но писал свои «Философические письма» по-французски, ибо этим языком владел лучше, нежели русским. Народность Чаадаев понимал как «нравственную свободу, дар русской земли» в сочетании с культурой Запада. Он видел только один путь — духовное сближение с Западом.

«Мир, — писал Чаадаев, — искони делился на две части — Восток и Запад. Это не только географическое деление, но также и порядок вещей, обусловленный самой природой разумного существа; это — два принципа, соответствующие двум динамическим силам природы, две идеи, обнимающие весь жизненный строй человеческого рода».

Что касается России, то, получив христианство из рук Византии, она оказалась как бы между Востоком И Западом, попала в своеобразное межеумочное положение. Не примкнув как следует к Востоку, Россия не сумела проникнуться и «западною мыслью». Отсюда, как считает Чаадаев, и бесконечные, бесплодные метания России между Востоком и Западом, между идеей восточного деспотизма и «западного свободомыслия».

«Мы, — говорит Чаадаев, — никогда не шли рука об руку с прочими народами; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода… Сначала — дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, — такова, — заключает Чаадаев, — печальная история нашей юности».

Но изменилось ли с течением времени положение России? Философ отвечает: «Мы растем, но не созреваем; движемся вперед по кривой линии, то есть по такой, которая не ведет к цели. Мы подобны тем детям, которых не приучили мыслить самостоятельно; в период зрелости у них не оказывается ничего своего; всё их знание — в их внешнем быте, вся их душа — вне их. Именно таковы мы».

Скорбно все это читать, ибо Россия, по Чаадаеву, как бы выпала из общего процесса исторического развития, выпала из истории.

«И вот, — восклицает Чаадаев, — я спрашиваю вас, где наши мудрецы, наши мыслители? Кто когда-либо мыслил за нас, кто теперь за нас мыслит? А ведь, стоя между двумя главными частями мира, Востоком и Западом… мы должны были бы соединить в себе оба великих начала… и совмещать в нашей цивилизации историю земного шара. Но не такова роль, определенная нам Провидением. Больше того; оно как бы совсем не было озабочено нашей судьбой. Исключив нас из благодетельного действия на человеческий разум, оно всецело предоставило нас самим себе, отказалось как бы то ни было вмешиваться в наши дела, не пожелало ничему нас научить. Исторический опыт для нас не существует; поколения и века протекли без пользы для нас. Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменен по отношению к нам. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не содействовали прогрессу, мы исказили его. С первой минуты нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага людей; ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины; ни одна великая истина не вышла из нашей среды; мы не дали себе труда ничего выдумать сами, а из того, что выдумали другие, мы переняли только обманчивую и бесполезную роскошь…»

Да, тяжело все это читать. Хочется возражать, спорить, заявлять: Петр Яковлевич, вы не правы! Но дослушаем Чаадаева:

«Если бы дикие орды, возмутившие мир, не прошли по стране, в которой мы живем, прежде чем устремиться на Запад, нам едва ли была бы отведена страница мировой истории. Если бы мы не раскинулись от Берингова пролива до Одера, нас не заметили бы…»

«В нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу, — говорит Чаадаев. — И в общем, мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдаленных поколений, которые сумеют его понять; ныне же мы, во всяком случае, составляем пробел в нравственном миропорядке. Я не могу вдоволь надивиться этой необычной пустоте и обособленности нашего социального существования. Разумеется, в этом повинен отчасти неисповедимый рок, но, как и во всем, что свершается в нравственном мире, — замечает Чаадаев, — здесь виноват отчасти сам человек».

То есть русский человек.

Ох, уж этот Чаадаев! Его «Философические письма» были выстрелом в ночи. Это был набатный удар в стране онемевших людей, как пишет Лебедев. Это был живой звук в государстве мертвых. Некрополис дрогнул, отзвук побежал во все стороны, и эхо не утихало, хотя кричавшему уже зажали рот. Чаадаев был «высочайше объявлен» сумасшедшим. Еще бы: такое бухнул о России и русском народе!..

В скобках заметим, что фокус с сумасшествием Чаадаева был массово растиражирован в советские времена. Чуть что не так сказал — и человека отправляли в психушку.

Чаадаев вызвал крайнее неудовольствие не только у высших властей, коллеги по перу тоже охотно поучаствовали в нападках на взбунтовавшегося мыслителя. Николай Языков был ярым противником обращения к Западу, он поносил «заморскую нечисть», нападал на Чаадаева и Герцена:

Языков так гневался, что стих у него выходил корявый, но ему было не до бархатных звучаний, он выражал мнение тех, кто имел право отлучать. Языков и его друзья-единомышленники (заединщики прошлых времен) считали, что они, славянофилы, — самые русские и самые добродетельные, а все эти западники — нерусские и порочные. Они собираются «испортить нас», а мы им не поддадимся. Ругал Языков и Константина Аксакова за то, что тот симпатизирует и подает руку Чаадаеву:

«Европейская блудница» — как ночное пугало для детей. Короче говоря, западная ориентация Чаадаева была неприемлема для царской России. Но и после Октября тоже оказалась не к месту. Наследием Чаадаева в советское время занимался литературовед Шаховский, но наступили суровые времена культа личности, и собрание сочинений Чаадаева так и не вышло в свет.

Сам Шаховский погиб. А когда в газетах замелькали фельетоны о «низкопоклонниках перед Западом», имя воинствующего западника Петра Яковлевича Чаадаева сделалось и вовсе одиозным. Исчезли из планов научно-исследовательских институтов названия трудов, так или иначе связанных с Чаадаевым. Исчезло и имя его из многочисленных сборников и брошюр того времени. А революционному демократу Чернышевскому задним числом влетело за «недостаточную критику космополитизма Чаадаева».

Первая за весь советский период книга, посвященная Чаадаеву, вышла в 1960 году, уже после смерти Сталина и Жданова — людей, определявших направление развития духовной жизни Советского Союза.

Тяга на Запад

Чаадаевский биограф Лебедев пишет, что русских еще до Чаадаева тянуло на Запад. По разным причинам. Мысли о «вольностях» западной жизни не раз смущали еще и русских бояр. Побеги в Литву были достаточно частым явлением в Московской Руси. В этом было тогдашнее своеобразное «гусарство», своего рода «загул» — продолжение «домашнего» загула, его развитие, его, так сказать, последний рубеж: «дальше ехать было некуда уже».

Правда, в феврале 1660 года случился на Руси один довольно странный по тогдашним временам случай. Достаточно высокопоставленный вельможа, сын думского дворянина и воеводы Афанасия Ордин-Нащокина, посланный к своему отцу в Ливонию с ответственным поручением от самого царя Алексея Михайловича, неожиданно сбежал за границу. Все, кто знал молодого Ордин-Нащокина, были потрясены: его ждала блистательная карьера на родине, а он что учинил?!.. Сам царь утешал ошеломленного отца.

Почему произошел сей казус? И тут дело оказалось не в «загуле». Сам отец с детства приучал сына с благоговением смотреть на Запад своими постоянными выходками против порядков московских, постоянными толками, что в других государствах иначе все делается и лучше. Желая дать сыну образование, Ордин-Нащокин-старший окружил его пленными поляками, и эти учителя постарались со своей стороны усилить в младшем Ордин — Нащокине страсть к чужеземцам, нелюбовь к своему, воспламенили его рассказами о польской «воле». В описываемое время, замечает историк, он ездил в Москву, где его стошнило, и вот, получив от государя поручение к отцу, он вместо Ливонии поехал за границу, в Данциг, к польскому королю, который помог ему перебраться во Францию.

Обратим внимание на глагол «стошнило». Сильный глагол.

«Со времен Петра приток иностранных идей к нам совершался почти без перерыва… не прекращалась и та умственная денационализация просвещенных русских людей, которой впоследствии так возмущались славянофилы. Не все эти люди, разумеется, покидали Россию, но все чувствовали себя «вне народных потребностей», все являлись… «иностранцами» дома… Был, правда, в 20-х годах XIX столетия период, когда просвещенных людей не «тошнило» в их собственной стране, когда они твердо верили, что им скоро удастся пересоздать русскую жизнь сообразно тем идеям, которые они усвоили с Запада. Но этот период (т. е. декабристский) скоро миновал, людей александровского времени постигла тяжелая неудача, и просвещенным русским людям опять ничего не оставалось, кроме «тошноты»… (вольное цитирование по книге «Чаадаев», 1965).

— ставила вопрос Ольга Чюмина в 1896 году.

Сотни и десятки сотен людей во времена Чаадаева уезжали за границу — «на воды», «в Париж», «в Рим», «за получением образования» и, наконец, просто так, «рассеяться» от надоевшей жизни в России, — все это было в порядке вещей, и никаких препятствий на этот счет официальные власти не чинили.

И вот что примечательно. Образованные русские дворяне не чувствовали себя «за границей», живя в Париже, Риме или Лондоне, ибо, попадая за рубежом в свой социальный круг, они ощущали, что узы социальные важнее, существеннее, ближе уз национальных. Да и то еще: почти во всех западноевропейских столицах было тогда свое «русское общество», свой русский «свет». Граждане России жили по «заграницам» годами, подчас лишь изредка, время от времени, наезжая, наведываясь в Россию (ну как там дома? все ли разворовано, все ли в порядке?!). Совершенное знание иностранного языка стирало психологическую и интеллектуальную отчужденность русских от местных жителей основных европейских стран. Стало быть, отъезд за границу для русского дворянства был делом обыденным, заурядным, сугубо бытовым.

По «заграницам» спокойно разъезжали Жуковский и Гоголь, Фонвизин и Вяземский, Александр Иванов и Брюллов и еще сотни других известнейших лиц и тысячи неизвестных нам.

«Не знаю, как сейчас в России относятся к «загранице», — писал в своих мемуарах Александр Бенуа, — но в моем детстве, в Петербурге и в нашем кругу заграница представлялась чем-то в высшей степени заманчивым, каким-то земным раем. О загранице мечтали стар и млад… Ездили все, и даже люди с очень скромными достатками, и даже те, кто из патриотизма готовы были все чужеземное хаять…»

Ну, а Париж был традиционно городом-мечтой для всех русских. Георгий Чулков отмечал, что «русские часто бранят Париж. Но жить без Парижа русские не могут. И время от времени каждый совершает свое паломничество в этот пленительный город».

Но были и ужасные исключения. Не удалось побывать в Европе нашему солнцу Александру Пушкину.

Юрий Олеша всю жизнь понапрасну мечтал о том, чтобы его тень легла на камни Парижа. Михаил Булгаков заболел после того, как его не пустили во Францию. Стресс от несовершения. От невозможности воплотить желание.

Ну и каково было всем нам, жившим за давящим на психику железным занавесом? Состояние послевоенного молодого поколения очень точно отразил журналист и писатель Анатолий Макаров:

«…Наше стихийное западничество было нормальной реакцией на казенный высокопарный патриотизм (Россия — родина слонов!), на борьбу с «низкопоклонством», то есть с джазом; с мировой модой, с бытовыми названиями, простодушно признающими некое иностранное первородство данного товара, реакцией на абсолютную, трезво сознаваемую невозможность увидеть собственными глазами Эйфелеву башню, пройти по Манхэттену. На то, что «граница на замке»…

Подобно всему запретному — неосуществленному, несбыточному, Запад в нашем сознании мифологизировался, обрастал легендами, обретал характер потерянного рая, обетованной земли, исчезнувшей в океанских волнах Атлантиды. Должно быть, только в стране, отгороженной от всего света зримой и незримой колючей проволокой, могло появиться такое количество тайных англоманов и галломанов, знатоков итальянского кино и «штатского» образа жизни, включая полосатые галстуки и воротнички на пуговицах — «баттон даун». По плану Парижа, обнаруженному в дореволюционном путеводителе, я совершал умозрительные прогулки по бульварам Распай и Сен-Жермен. А по московским улицам бродил нищий гений и бывший политзэк Саша Асаркан, выучивший итальянский язык в тюремной психбольнице. Идеология тщилась воспитать в нас идиосинкразию ко всему иностранному (как вспоминает Светлана Аллилуева, именно такое чувство было органически свойственно Иосифу Виссарионовичу) и добилась прямо противоположного эффекта. Мы — городские мальчики пятидесятых — были обречены вырасти западниками…» («Общая газета», 1998, 9 июля).

И снова сделаем прыжок назад. Маркиз де Кюстин в своей знаменитой книге «Россия в 1839 году» писал: «Русские люди, когда высаживаются здесь (с кораблей Петербурга. — Ю. Б), чтобы ехать дальше в Европу, имеют вид веселый, свободный, довольный, точно вырвавшиеся лошади или птицы, которым открыли клетку; мужчины, женщины, старые и молодые — все счастливы, точно дети на каникулах. Те же люди при возвращении имеют физиономии вытянутые, кислые, вид их озабоченный. Из этой разницы я заключаю, что страна, из которой уезжают с таким удовольствием и куда возвращаются с такой грустью, едва ли хорошая страна».

Это писал француз де Кюстин. А вот что писал наш соотечественник Михаил Бакунин:

«Русский, любящий свое отечество, может ненавидеть русское государство, даже должен его ненавидеть.

Русское государство не есть русская нация, а лишь абстрактный принцип, нависший над этою нациею… Это — отовсюду изгнанный бес деспотизма, который бежал в Россию и окопался в этой стране как в своем последнем оплоте, дабы отсюда по мере возможности снова распространиться по всей Европе еще мрачнее и ужаснее, чем прежде.

Возвращение в Россию мне казалось смертью! В Западной Европе передо мной открывался горизонт бесконечный, я чаял жизни, чудес широкого раздолья; в России же видел тьму, нравственный холод, оцепенение, бездействие, — и решил оторваться от родины».

Бакунин Михаил Александрович, революционер, философ, публицист. Во второй части книги у нас не фигурировал по причине полной своей русскости. За свои радикальные взгляды и действия Бакунин провел 6 лет в Шлиссельбургской и Петропавловской крепостях, после чего последовала ссылка в Сибирь. В 1861 году бежал из России через Японию и Америку в Лондон. В Россию больше не вернулся и закончил свой жизненный путь в Берне.

Интересную характеристику Михаилу Бакунину дал Александр Блок: «Бакунин — одно из замечательнейших распутий русской жизни… Целая туча острейших противоречий громоздится в одной душе: «волна и камень, стихи и проза, лед и пламень» — из всего этого Бакунину не хватало разве стихов — в смысле гармонии…»

Бакунин действительно стихов не писал, а стихи бы надо привести, чтобы разрядить немного густопосажен-ный текст. Поэтому позволю себе привести стихи Юрия Кузнецова, для которого Россия — как некий остров, равно враждебный и Востоку, и Западу и погруженный в былинное забытье:

Былинный богатырь Юрия Кузнецова похваляется:

Но это былинный богатырь. А рядовой житель России? У него «буйная голова» кружится, когда он бывает на Западе. Не случайно Николай I изрекал:

«Не люблю, когда молодых людей посылают за границу. Они возвращаются оттуда с критическим складом ума, что заставляет их, быть может, не без оснований, считать законы своей страны далекими от совершенства».

Более философски на проблему «Россия — Запад» смотрел Николай Лесков. В письме к Алексею Писемскому он писал:

«Хандра Ваша неодобрительна, но поездку за границу нельзя не одобрить. Это лекарство чудное и едва ли не единственное, когда «на родине всё омерзеет». Лучшее средство полюбить снова родину — это разлучиться с нею на время. Родина же наша, справедливо сказано, страна нравов жестоких, где преобладает зложелательство, нигде в иной стране не распространенное; где на добро скупы и где повальное мотовство: купецкие дети мотают деньги, а иные дети иных отцов мотают людьми, которые составляют еще более дорогое достояние, чем деньги. Но и Ева была мотовка и промотала Рай, а однако Адам не мстил ей и не прогнал ее от себя, ибо без этой мотовки он стал бы совсем один. Что делать: надо смириться и полюбить самую неблагодарность в смирении своего сердца; а проехаться и отряхнуться — мысль благая: «да обновятся орлу крыле его».

Ну, что, милые мои читатели, хватит у вас терпения прочитать еще одну выдержку? Слышу, кто-то говорит: мы — люди стойкие, выдержим! И еще отчаянный вопль: вали до кучи! Ну а кто-то из слабеньких просто всхлипнул и оставил книгу. Для тех, кто не оставил, продолжу. Вот что писал Лев Львович Толстой, сын Льва Николаевича:

«Не знаю, как кому другому, но мне решительно невмоготу бывает прожить в России, особенно на одном месте, в деревне, два года подряд без того, чтобы не утомиться духом, без того, чтобы не похудеть телом и не ослабеть энергией. Есть что-то роковое в нашем русском просторе, во всем складе жизни нашей, что преждевременно старит, съедает нас, что кладет ранние морщины на челе и холодную черствость на сердце.

Дело не в обжигательных печах. Все это можно устроить везде и у нас. Дело и преимущество Запада перед нами — в том спокойном, внимательном и честном отношении к труду всякого европейского рабочего, делающего этот труд необыкновенно плодотворным, — в том, никогда не ослабевающем, напряжении муравья, кропотливом, какое видно везде в жизни европейца, добивающегося постепенно и упорно всё лучших, всё более удобных и простых форм существования.

Мы делаем то же самое, а всё стоим, как будто на месте».

Зубодробительно, да?.. Тогда нужно что-то срочно делать. Что-то надо бросить и на другую чашу весов, чтобы их как-то уравновесить. Но что? Например, такое рассуждение: Россия внесла в Европу чувство беспокойства. Без России культура Запада неполна, незаконченна, однократна… Это утешает? Нет? Тогда бросим на чашу весов булыжник Владимира Жириновского: «Что такое Европа без России? Маленький кусочек территории, задыхающийся от недостатка энергоресурсов».

Всё! Весы уравновесились, и мы избавились от комплекса неполноценности.

Духовная эмиграция

О житье на Западе мы уже говорили. Но есть еще один вид выезда — так называемая духовная эмиграция. Или, как писал Плеханов, «иностранцы» дома…

Ярким примером может служить академик Максим Ковалевский, историк, юрист, неудавшийся кандидат на руку своей однофамилицы Софьи Ковалевской. Ковалевский — типично русский барин, — пишет о нем Овсянико-Куликовский, — умный, либеральный, истый европеец, которому чуждо многое специфически русское в нашей духовной культуре, в традиционной сокровищнице идей. Белинский, Добролюбов, Чернышевский не входили в родословную его духа.

Знаменитый актер Василий Каратыгин был русским европейцем. Его звали «Ермила из Парижа».

Еще один «иностранец» дома — Савва Мамонтов, капиталист и покровитель искусства, «прораб духа», как когда-то выразился Андрей Вознесенский. «У него лицо татарина, но это, брат, английский лорд!» — писал о Мамонтове Леонид Андреев.

«У меня странный вкус, — признавался Осип Мандельштам, — я люблю электрические блики, почтительных лакеев, бесшумный полет лифтов, мраморный вестибюль отеля и англичанок, играющих Моцарта с двумя-тремя официальными слушателями в полутемном салоне. Я люблю буржуазный, европейский комфорт и привязан к нему не только физически, но и сентиментально…»

В статье «Петр Чаадаев» Мандельштам писал: «А сколько из нас духовно эмигрировало на Запад! Сколько среди нас — живущих в бессознательном раздвоении, чье тело здесь, а душа осталась там!» И, конечно, в подверстку нужны стихи:

Многие читают и понимают стихи буквально и наверняка зададут вопрос: а кто эта «упрямая подруга»? Удовлетворю любопытство: Анна Ахматова. И приведу еще строки Мандельштама из его стихотворения «Европа»:

Карта меняется, но культурные ценности остаются и продолжают манить своими чудесами каждое последующее поколение России. И вот уже русская поэзия начинает говорить почти по-английски:

Одна нога стоит на московском асфальте, а другая уже готова опуститься на Елисейские поля. Одна рука отталкивает от себя том Гончарова, а в это время другая торопливо тянет к себе сочинения Кьеркегора или современного Умберто Эко.

Забыто «Слово о полку Игореве», и уста изрекают уже речи Заратустры: «Жизнь есть родник радости; но всюду, где пьет отребье, все родники бывают отравлены».

«Но скажите же мне, братья мои: если человечеству недостает еще цели, то, быть может, недостает еще и его самого?

Так говорил Заратустра».

Эко, куда занесло! Аж к Фридриху Ницше!.. Не увлекайся, автор, не зарывайся, говорю я себе, а сам про себя думаю, чем бы лучше закончить эту главку? Как кратко выразить отношение России к Западу?

Это смесь любви и ненависти. Да, Россия одновременно любит Запад и ненавидит его. Стремится к нему и постоянно отталкивает его от себя.

Поиск пути

Боязнь перемен, идущих с Запада, остро чувствовали славянофилы в середине XIX века. Им был чрезвычайно люб спокойный патриархальный пейзаж России, с миргородскими лужами посередине улиц, с пением петухов по утрам, с громыхающими тарантасами по нескончаемым дорогам великой страны. Все атрибуты российской жизни виделись лишь в приглядном арино-родионовском свете: тут и однозвучный колокольчик, и пузатый тульский самовар, и долгие зимние вечера со свечами и лампадами, и загулы купцов, и почитание царя-батюшки, и мильон терзаний русских интеллигентов…

Всю эту сонную заводь мог растревожить и разогнать ветер с Запада, ветер промышленных перемен…

Константин Леонтьев (любопытнейшая личность: врач, дипломат, журналист, цензор, послушник монастыря) призывал к замкнутому, обособленному от Запада образу мысли: «не танцевать, а молиться Богу, а если танцевать, то по-своему». Ратовал за «византизм».

Видел в России новый исторический центр христианского мира.

Тревогу и ненависть Леонтьева вызывала идущая из Европы «машина» — «этот физико-химический умственный аппарат» (уж не роботов ли с компьютерами предугадал русский мыслитель, удалившийся от мирских тревог в келью?!).

«В России много еще того, что зовут варварством, и это наше счастье, а не горе», — делал вывод Леонтьев.

Развивая ту же мысль, Николай Добролюбов писал: «Да, счастье наше, что позднее других народов вступили на поприще исторической жизни. Присматриваясь к ходу развития народов Западной Европы и представляя себе то, до чего она теперь дошла, мы можем питать себя лестною надеждою, что наш путь будет лучше…»

Как сказал другой классик: «Надежды юношей питают!..»

В прокламации «К молодому поколению», изданной в июне 1868 года в Лондоне, Николай Шелгунов страстно писал:

«Хотят сделать из России Англию и напитать нас английской зрелостью. Но разве Россия по своему географическому положению, по своим естественным богатствам, по почвенным условиям, по количеству и качеству земель имеет что-нибудь общего с Англией? Разве англичане на русской земле вышли бы тем, чем они вышли на своем острове? Мы уж довольно были обезьянами французов и немцев, неужели нам нужно сделаться еще и обезьянами англичан? Нет, мы не хотим английской экономической зрелости, она не может вариться русским желудком.

Пусть несет его Европа… Мы не только можем, мы должны прийти к другому…»

«Мы похожи на новых поселенцев: нам ломать нечего, — утверждал далее Шелгунов. — Оставимте наше народное поле в покое, как оно есть; но нам нужно выполоть ту негодную траву, которая выросла из семян, налетевших к нам с немецкими идеями об экономизме и государстве. Нам не нужно ни того, ни другого…»

Ох, Шелгунов, Шелгунов! Воспаленный молодой человек. Почему-то он решил выступать от имени всей России и всего народа. Не он первый и не он последний: я так думаю, и делайте, как я вам предлагаю. Ни грана сомнения. Одна уверенность и напор. И вот что примечательно: почти все эти учителя жизни, от Чернышевского до Ленина-Сталина, не могли сделать малого: наладить свою семейную жизнь, внести в нее стройность и порядок. Тот же Николай Шелгунов безумно любил Людмилу Михаэлис и предоставил «Людиньке» полную свободу: «Я не стесняю вас в ваших действиях». Разумеется, ничего путного из семейной жизни у Шелгунова не вышло.

Но вернемся к сути. Что вызывало у многих возмущение? Новые зловредные экономические отношения, этот торгашеский дух, который, по мнению защитников земли русской, был противен русскому человеку. И опять старая песня:

«Мы народ запоздалый, и в этом наше спасение, — заявлял Шелгунов. — Мы должны благословлять судьбу, что не жили жизнью Европы. Ее несчастия, ее безвыходное положение — урок для нас. Мы не хотим ее пролетариата, ее аристократизма, ее государственного начала и ее императорской власти…»

А что получили в советские времена? Люмпен-пролетариев, партийных сановников, тотальное государственное регулирование всех сфер и мельчайших пор жизни и самодержавную власть генеральных секретарей ЦК.

Идеалисты вроде Шелгунова не хотели жить по западным образцам. Но как изменить ход истории? Ее объективные законы развития? Что можно сделать, когда

Это понимали тогда немногие. Это отчетливо понял Евгений Баратынский.

Иван Киреевский пытался выбрать зло поменьше, его пугал наступательный пыл Америки:

«Нет! Если уже суждено будет русскому… променять свое великое будущее на одностороннюю жизнь Запада, то лучше хотел бы я замечтаться с отвлеченным немцем в его хитросложных теориях; лучше залениться до смерти под теплым небом, в художественной атмосфере Италии… чем задохнуться в этой прозе фабричных отношений, в этом механизме корыстного беспокойства».

Более полутора веков прошло после перепуга Киреевского, и что мы видим сегодня? Кругом заводы, фабрики, домны, мартены. Трубы дымят. Тянутся линии нефте- и газопроводов. Высятся линии электропередач. И люди суетятся в «корыстном беспокойстве», их волнуют деньги, карьера, престиж…

Интерес к славянофилам в наши дни, когда многое на Руси вынуждено было уйти, исчезнуть, раствориться под могучим напором машин и технического прогресса, снова возродился. Происшедшие перемены затронули не только внешнюю, материальную сторону жизни, они затронули и духовную, поменяли ориентиры и ценности. А вот этого неославянофилы совсем уж не могут допустить. Один из них, наиболее агрессивный, Виктор Чалмаев в статье «Великие искания» доказывал, что «русский народ не мог так легко и безболезненно, как это произошло на Западе, обменять свои былые святыни на чековые книжки, на парламентские «кипятильники» пустословия, идеалы уютного «железного Миргорода»…

Кто в конце 60-х мог предположить, что частная собственность появится в России и будет вовсю шуметь Государственная дума — этот парламентский кипятильник пустословия. Кто мог предположить? Никто! А тогда, в своих статьях 1968 года, Виктор Чалмаев воспевал «Русь изначальную, не тронутую суетой». Нападал на «мелочный рационализм, рецепты общественного блага, годные лишь для аккуратной Дании».

Дания — это что? Букашка. А у нас? О-го-го! Размах! Простор! Дали неоглядные!..

И в нынешние дни проповедуются все те же старые идеи: мол, все добродетели заключены только в народности, и именно в русской. А на долю общечеловеческого, т. е. западного, приходятся только одни недостатки. И вообще, ничего нет лучше и чище России, древней Руси, этой «избяной Индии», как определял ее Николай Клюев, непорочной, чистой, общинной и, без всякого преувеличения, святой…

Не прекращается сетование и бурчание молодых старичков. Смешно, но не так давно Владимир Турбин писал: «Парламента на Руси испокон веку не было, да что там парламент, где, когда, как, перед кем мог русский человек мало-мальски свободно высказаться?.. Наша культурно-бытовая традиция не знала… кафе. Кафе типа, скажем, французских: на столиках — газеты всевозможных политических партий, за столиками — завсегдатаи. Посиживают, толкуют о новости. Строят прогнозы, дискутируют, спорят… А в России — трактор… Бог его знает, что это такое…»

Но как все это в один час поломалось! И кафе появились, и множество разнообразных газет «про» и «контра», и политические партии — и все это перевернуло наш русский мир.

Перевернуть-то перевернуло, но не сделало всех поголовно западниками. Славянофильские идеи еще крепко сидят в головах отечественных патриотов, подозрительность и боязнь иностранцев и их влияния не переходит в дружелюбие и равнопартнерские отношения. То Россия и Германия были «великими двоюродными нациями» (как выразился Эмилий Метнер в 1912 году), то на немцев начинали катить бочку: немчура, погань!.. Особенно усердствовали ультрапатриоты различных черносотенных мастей.

Петербургский журнал «Кнут» видел причину всех болезней России в засилье «инородца и масона» (почитайте сегодняшние «Завтра», «Советскую Россию» и иные патриотические издания, и вы увидите, что ничего не изменилось с дореволюционных пор). Авторы публикаций в «Кнуте» сетовали: «Эх, кабы нам волю, голубчик! Поразмели бы с тобою, порасчистили всю гадость, повывели бы всю нечисть, смирили бы всех зарвавшихся и вразумили бы неразумных». Так писали русофилы-борзописцы в 1908 году.

В начале первой мировой войны повсюду был настоящий угар национализма славянофильского толка. Громкие слова любви к отечеству сопровождались разнузданным шовинизмом, антисемитизмом и откровенными призывами расправиться со всеми чужаками. Слова материализовались, и фанатики приступили к погромам…

От майских погромов 1915 года в Москве пострадали Товарищество ситценабивной мануфактуры Эмиля Цинделя, фабрика французской ваксы «А. Жако и Кº», чугунолитейный, механический и машиностроительный завод «Винтер и Кº», суконная фабрика «Август Шредер с сыновьями и Кº», предприятия Мюдзере, Вейде и Шульца. Громили магазины и торговые дома иностранных вин: «Карл Вильборн» на Ильинке, «Я. А. Фохтс» на Лубянке, «А. К. Гельцке» на 1-й Мещанской улице и многие другие. Разгромлено было и частное издательство Кнебеля. Погибли книжки, оформленные блестящим графиком Георгием Нарбутом…

Позорная страница русской истории. Увы. В этой многотомной исторической книге много славных, но много и горьких позорных страниц. Особенно много бесславных страниц «написано» после Октября 17-го. Большевики переозвучили чувства русского народа — и вместо национальных нот громко зазвучали классовые. Речь пошла не о старых врагах государства — иноземцах, а о новых — классовых, о поверженной русской буржуазии, о зажиточном крестьянстве, о непокорной интеллигенции. Об этом писано-перенаписано. Поэтому всего лишь один пример из любимой мной литературы.

В 1930 году в Комакадемии некто Малахов выступил с докладом «Буржуазная реакция в современной поэзии», в котором нападал на поэтов Багрицкого, Уткина, Голодного и других. Оратор говорил: «Эти попутчики, стоя в основном на революционных позициях, отдельными своими устремлениями, часто не осознанными, работают на нашего классового врага».

РАПП выдвинул лозунг «За большое искусство большевизма», за «Магнитострой литературы». Руководитель РАППа Леопольд Авербах, весьма прыткий молодой человек, внушал, что писатели должны «выбирать между большевистской и замятинской любовью».

На протяжении 10 лет Авербах терроризировал Горького, Маяковского, Есенина, Эренбурга, Леонова… Но доставалось не только им. Метали молнии в адрес Достоевского. Пинали ногами Бунина. Загоняли в угол Пастернака. Плевали в Мейерхольда. Поставили к стенке Бабеля, Кольцова и других писателей (уже после разгона РАППа).

Можно сказать, что это старые, пожелтевшие страницы истории, но их тоже необходимо вспомнить, чтобы понять, что происходило в России и как отзывается сегодня это дальнее эхо.

Аццрей Жданов, выступая на первом съезде писателей в 1934 году, заявил: «Наша литература является самой идейной, самой передовой и самой революционной».

Самой-самой!.. Старая мессианская песня на новый коммунистический лад. Мы лучше всех, мы избраны Богом (или — нас ведет вперед товарищ Сталин!). То, что мы создаем, самое лучшее. Лучше не бывает…

Заблуждался на этот счет и Игорь Северянин. То ли от отчаяния, то ли из желания угодить новым властям, он писал в 1921 году в Эстонии:

Возможно, такие разглагольствования очень льстят не только властям, но и массе, толпе. Но трезво мыслящие люди давно поняли всю несостоятельность подобной похвальбы.

«Мы удивительно самохвалы — и грустно то, — писал Петр Вяземский, — что в нашем самодовольстве есть какой-то холопский отсед… Как ни радуйся, а всё похожи на дворню, которая в лакейской пьет и поздравляет барина с именинами, с пожалованием чина и проч.».

Свидетель по «делу о космополитизме»

Вернемся к РАППу. Его ликвидировали в 1932 году, и казалось, что больше никогда не будет разгуливать по спинам деятелей культуры рапповская дубинка. Но кто думает, кто предполагает, тот почти всегда ошибается. «Жизнь полна импровизаций».

В СССР наступил период борьбы с космополитизмом (малый по времени, но весьма интенсивный по силе). Такой яростной борьбы с иностранщиной в России никогда не было. Любую кампанию великий Сталин (этот рыжий фараон, построивший на костях своих подданных пирамиду атомной империи) вел с грандиозным размахом, а уж эту!..

В феврале 1947 года Сталин принял в Кремле кинорежиссера Сергея Эйзенштейна и актера Николая Черкасова в связи с постановкой второй серии фильма «Иван Грозный». Вождь не осуждал грозного царя за жестокость и беспощадный террор, а, наоборот, сказал своим послушным собеседникам, что Иван был великим и мудрым правителем, он защитил страну от проникновения иностранного влияния и стремился к объединению России. Черкасов вспоминал, что «Иосиф Виссарионович отметил также прогрессивную роль опричнины». И прибавил, что ему (Ивану Грозному) нужно было действовать еще решительнее…

Куда еще решительнее?!

А теперь выдержки из воспоминаний Эренбурга: «Константин Симонов рассказал мне, что Сталин придает большое политическое значение борьбе против низкопоклонства перед Западом».

Воздух эпохи был перенасыщен фанатизмом», — так определил 40-е и начало 50-х Илья Эренбург.

Итак, по всему фронту развернулась борьба с космополитизмом. В Большой советской энциклопедии (1953) дается следующая формулировка: «Космополитизм — реакционная буржуазная идеология, отвергающая национальные традиции и суверенитет, проповедующая безразличное отношение к родине, к национальной культуре и требующая установления «мирового господства» и «мирового гражданства».

Стоп-стоп. В таком случае одним из первых космополитов на планете был Эразм Роттердамский. В письме к Цвингли в 1532 году он писал: «Я хочу быть гражданином мира, общим другом всех стран или — еще лучше — гостем в любой из них».

Главное для Эразма были свобода и ясность ума, миролюбие, воздержанность, здравый смысл, образованность, простота. А отнюдь не слепая, всепоглощающая любовь к родине («Раньше думай о Родине, а потом — о себе…»).

«Ты только русский, — писал Михаил Бакунин Николаю Огареву, — а я интернационалист!»

А декабрист Михаил Лунин, «один из тончайших умов», по мнению Герцена, так вот, этот Лунин говорил: «Гражданин вселенной — лучше этого титула нет на свете. Свобода!»

Но все же вернемся к 23-му тому БСЭ, где на странице 114-й читаем:

«Проявление космополитизма, низкопоклонства и раболепия перед культурой буржуазного Запада у отдельных представителей советской интеллигенции является позорным и отвратительным пережитком капитализма, тяжелым наследием прошлого царской России, господствующие классы которой пресмыкались перед Западом и ненавидели русский народ, его великую демократическую культуру, его национальные традиции».

Во как! И почему советские теоретики решили, что господствующие классы «ненавидели русский народ»?..

Еще раз обратимся к Эренбургу: «Достаточно заглянуть в БСЭ, точнее, в ее тома, вышедшие до 1954 года, чтобы увидеть, к каким искажениям приводила кампания против низкопоклонства: о работах иностранных ученых говорилось бегло. Не лучше было и с историей искусства. Даже хозяйственники пытались проявить рвение: сыр «камамбер» был переименован в «закусочный», а ленинградское кафе «Норд» в «Север». Одна газета заверяла, что дворцы Версаля были подражанием дворцам, построенным Петром Великим. БСЭ напечатала статью, в которой доказывалось, что западноевропейские ученые и конструкторы внесли чрезвычайно слабый вклад в дело развития воздухоплавания.

Фразу в моей статье о том, что Эдуард Мане был большим мастером XIX века, редактор зачеркнул: «Это, Илья Григорьевич, чистейшее низкопоклонство»».

Что остается добавить? Только хмыкнуть: н-да… Это было настоящее лихолетье!.. Били наотмашь деятелей западной культуры. Синклера Льюиса называли «грязной душонкой», Хемингуэя — «потерявшим совесть снобом», Фейхтвангера — «литературным торгашом». Стравинский был провозглашен идеологом формализма и космополитизма.

Но особенно доставалось своим, отечественным «безродным космополитам». Били за формалистические искания Татлина, Фалька, Кузнецова и других художников.

Что такое космополитизм в самой своей сути? Это страх перед миром. Именно так назвал свое небольшое исследование Сергей Королев (не я один вспоминаю космополитическую страницу нашей истории). Королев отмечает, что начало борьбы с так называемым низкопоклонством принято относить к 1947 году. Тогда Сталин использовал факт передачи за границу, в США, рукописи монографии советских биохимиков Клюевой и Роскина «Биотерапия злокачественных опухолей». В итоге академик — секретарь АМН СССР Парин по обвинению в шпионаже был приговорен к 25 годам тюремного заключения, министра здравоохранения сняли с работы, была развернута пропагандистская кампания, в ходе которой все участники этой истории подверглись проработке как космополиты.

В воспоминаниях Константина Симонова зафиксированы некоторые отправные идеологические пункты этой кампании, обозначенные лично Сталиным: у нашей интеллигенции недостаточно воспитано чувство советского патриотизма, у нее неоправданное преклонение перед заграничной культурой… Все привыкли считать себя несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли ощущать себя на положении вечных учеников… Эта традиция идет от Петра, при котором в Россию налезло слишком много немцев… Посмотрите, как трудно было работать Ломоносову — сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами… Иностранцами-засранцами, как выражался вождь. Идеи эти проговаривались Сталиным в узком кругу близкой к власти интеллигенции (Александр Фадеев, Борис Горбатов, Константин Симонов)… («Независимая газета», 1999, 3 декабря).

Далее Сергей Королев в своем исследовании утверждает, что борьба с космополитизмом дала возможность «обкатать новый механизм воспроизводства и самоутверждения власти, если хотите, исследовался потенциал идеологического обновления режима». Обращение к махровому патриотизму, к мессианской русской идее позволяло Сталину удержать «огромное, слепленное из разнородных кусков государство». На смену идее мировой революции пришел имперский вектор. Империя как восстановленная Великая Русь. Гордая и независимая, агрессивно противопоставленная вечному сопернику и оппоненту — Западу. При такой постановке следовало тотально подчинить режиму всю интеллигенцию, а всех несогласных с новым курсом — уничтожить.

В 1949 году появилось сообщение о раскрытии антипатриотической группы театральных художников и критиков. Все «гурвичи» и «юзовские» были биты газетными батогами. Началась кампания по разоблачению «безродных космополитов», скрывающихся за псевдонимами. Арестовали множество людей. «Что касается меня, — вспоминает Илья Эренбург, — то с начала февраля 1949 года меня перестали печатать. Начали вычеркивать мое имя из статей критиков. Эти приметы были хорошо знакомы, и каждую ночь я ждал звонка… Один достаточно ответственный в то время человек объявил: «Могу сообщить хорошую новость — разоблачен и арестован космополит номер один, враг народа Илья Эренбург» («Люди, годы, жизнь»).

Эренбург написал тогда письмо Сталину, и его снова начали печатать, более того, отправили в Париж, на конгресс сторонников мира (иногда власть проявляла прагматичность).

Через четыре года, в 1953-м, от Эренбурга потребовали переменить некоторые фамилии «не коренных национальностей» в его повестях «День второй» и «Не переводя дыхание».

«Я подумал, — вспоминает Эренбург, — а что делать с фамилией, которая стоит на титульном листе?»

Эренбург — типичный пример человека советской эпохи, которому всю жизнь не прощали его западных симпатий и пристрастий, недаром его однажды заклеймили «последышем буржуазной культуры».

В другой раз настойчиво посоветовали: «Эренбургу пора понять, что он ест русский хлеб, а не парижские каштаны».

Илье Григорьевичу доставалось на каштаны при Сталине и при Хрущеве. «Автор мемуаров с большой симпатией относится к представителям так называемого «левого искусства» и ставит перед собой задачу защитить это искусство, — говорил об Эренбурге Никита Сергеевич на встрече руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства 8 марта 1963 года. — Товарищ Эренбург совершает грубую идеологическую ошибку, и наша обязанность помочь ему это понять…»

И все же, несмотря на все нападки и гонения, Эренбург умер своею смертью и в своей постели. А такая участь не всем была дана в годы борьбы с космополитизмом. На этой волне высоко вверх вознесся лжеученый Трофим Лысенко. В результате затеянных им грязных интриг погиб выдающийся советский генетик, ученый с мировым именем Николай Вавилов.

Отборными словами ругали кибернетиков и генетиков. Вейсманизм-морганизм представляли советским людям как реакционное антидарвинское направление в биологии. Считалось, что Мичурин — это голова! А Вейсман и Морган — это тьфу!.. Но не Мичурин, а именно американский биолог Томас Хант Морган стал одним из основоположников генетики. Экспериментально обосновал хромосомную теорию наследственности — из-за чего мы сегодня и ломаем копья, ведя разговор об истоках русского народа.

А кто вычислит ущерб, понесенный в ходе борьбы с низкопоклонством перед иностранными учеными? Президент АН СССР Александров сказал в декабре 1985 года, что расплачиваться за ошибки Лысенко в генетике и селекции приходится до сих пор…

Вавилов и Лысенко — это Моцарт и Сальери на новом витке истории. Гений и посредственность. Выброшенный из жизни гений (Вавилов умер в саратовской тюрьме от истощения) и увенчанная славой, орденами и премиями посредственность (Герой Социалистического Труда, трижды лауреат Сталинской премии, орденоносец — шесть орденов Ленина и т. д.)

Дуновение оттепели

По прошествии лет мы говорим: да, были перегибы… были искажения… были допущены ошибки… но последствия культа личности ликвидированы… Ой ли?! Эти последствия отбросили Россию на несколько десятилетий назад, резко затормозили научно-технический прогресс.

Знаменитый XX съезд партии. Секретный доклад Хрущева. После чего последовала краткая пора оттепели. Именно в эту благодатную пору вышла книга Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь». В ней писатель до некоторой степени повторил мысли Чаадаева:

И далее: «У Востока и Запада общие истоки, и как бы ни были разнообразны рукава реки, которые то разъединяются, то сливаются, река течет дальше».

Эренбург — писатель и поэтому пишет несколько отвлеченно, подчас далеко уходя от эмпирики и быта. А вот что написала не писательница, а обычная и вместе с тем далеко не обычная женщина — Светлана Аллилуева, дочь Сталина.

В своих воспоминаниях, написанных в 1967 году и вышедших на Западе, Аллилуева обнажает проблему следующим образом: «…Людям хочется счастья… хочется культуры знаний, хочется, чтобы жизнь стала европейской наконец-то и для России. Хочется говорить на всех языках мира, повидать все страны, жадно, скорей, скорей!.. Хочется перенимать всё иноземное: платья, теории, искусство, философию, прически — всё, безжалостно откидывая свои собственные достижения, свои российские традиции. Разве осудишь всё это, когда всё так естественно после стольких лет пуританства и постов, замкнутости и отгороженности от всего мира?»

Все правильно: маятник резко качнулся в другую сторону. И запреты лишь разжигают интерес к запрещенному.

По поводу гонения на абстракционизм и другие направления живописи Светлана Аллилуева пишет: «Страшно невежество, не знающее ничего и не увлекающееся ничем, ни старым, ни новым, ни иностранным. Страшно невежество, полагающее, что на сегодняшний день уже все достигнуто и что ежели будет в 5 раз больше чугуна, в 3 раза больше яиц, в 4 раза больше молока — то вот, собственно, и будет тот рай на земле, о котором мечтает бестолковое человечество…»

Какая ирония истории и судьбы! Отец (он же вождь) изолировал страну от внешнего, якобы пагубного влияния, закрыл ее от Европы железным занавесом, культивировал внутри все сугубо русское национальное, подогревал ксенофобию… А вот дочь, Светлана Аллилуева, — как далеко укатилось яблочко от яблони! — вырезает дыру в железном занавесе и в образовавшуюся брешь устремляется на Запад поскорее вкусить запретные плоды…

Впрочем, на Руси всегда так: парадокс на парадоксе. «Как странна наша участь, — размышлял Петр Вяземский. — Русский силился из нас сделать немцев (Павел I. — Ю. Б.). Немка (Екатерина II) хотела переделать нас в русских».

Не знавший по существу русской жизни, проживший вдали от России долгие годы, Владимир Ленин ретиво принялся перекраивать уклад своей родины. И таких примеров можно привести множество. Но вернемся в 1953 год.

Со смертью Сталина кончилась длительная полоса изоляционизма, и Россия снова вырвалась на европейскую авансцену, увлеченная идеей ДИПа — догнать и перегнать передовые страны мира. Мысли догнать Запад витали в воздухе и раньше, еще в царские времена. «Отечественные записки» писали о желании «парить высоко-высоко над Европою… припевая: ай, люли — се туе жоли».

По поводу всех этих «парений» и «догонялок» Александр Скабичевский вздыхал в 1877 году: «Сердце сжимается, как подумаешь, какая непроглядная средневековая мгла все еще продолжает царить среди нас, несмотря на все наши погони за Западом. Мы до сих пор еще стоим в своем умственном развитии на степени средневековой умственной исключительности, нетерпимости и светобоязненной близорукости».

Но то были всё примерки, так сказать, репетиции погонь. Настоящая погоня началась при Никите Сергеевиче Хрущеве, когда догнать и перегнать стало государственным законом. Энтузиазм охватил страну. Не остались в стороне и поэты.

— писал Андрей Вознесенский в своей ранней поэме «Бой» (сб. «Мозаика», 1960).

Итоги экономического соревнования, забег на дистанцию мировой истории на приз «Высокий уровень жизни» рассматривать не будем. Известное дело: мы вдребезги все проиграли. И уже не Вознесенский, а Владимир Высоцкий, песня «Марафон»:

Не пришло ни второе, ни третье, ни четвертое…

На каком мы сегодня месте в мировой табели рангов? Где-то на 70-м, что ли, рядом с Гвинеей и Руандой?.. А как хотели! Как пыжились! ДИП! А в итоге издали какой-то неприличный звук и оказались за дверью приличного общества.

Кто виноват? Запад? Евреи? Масоны? Сионисты? Америка? НАТО? Или вот новое ругательство: олигархи?.. Нет! Наберемся мужества. Открыто и честно посмотрим в глаза и скажем: виноваты мы сами. И среди прочих наших вин — допущенная так называемая утечка мозгов. Лучшие люди — талантливые, инициативные, работящие — покидали Россию. Несколько волн эмиграции только в XX веке!..

Ответный ход

Чтобы работать на благо России, к нам приезжали люди с Запада (увы, только в прежние века). Но и тысячи русских эмигрантов славно потрудились на благо Европы и Америки. Так что был и ответный ход в духовную жизнь Запада, причем во всех сферах и отраслях.

Отбросим боязнь некоторого повторения и скажем, что в музыкальную культуру Франции вписаны такие блистательные имена, как Федор Шаляпин, Сергей Рахманинов, Александр Глазунов, Игорь Стравинский, Александр Гречанинов… Еще Николай Метнер (потом он перебрался в Англию), Кедров, Чесноков…

Во Франции творила большая группа художников из России. Марк Шагал, голубой патриарх живописи XX века. «Париж — ты мой второй Витебск!» — говорил Шагал. Константин Коровин, Иван Билибин, Лев Бакст, Александр Бенуа, Константин Сомов, Александр Яковлев, Хаим Сутин, Наталья Гончарова, Михаил Ларионов и многие другие.

На французской сцене блистали Анна Павлова, Матильда Кшесинская, Борис Романов, Ольга Преображенская, Любовь Егорова, Вера Трефилова… Русские звезды открыли в Париже ряд балетных студий, из стен которых вышли артисты балета Баранова, Туманова, Рябушинская, Юскевич, Евглевский.

Если говорить о балете, то еще был изумительный Серж (Сергей) Лифарь, братья Питоевы, Ида Рубинштейн…

А кто открыл Парижу и всему миру русский балет и русское искусство? Сергей Дягилев.

«Чудесен творческий подвиг Дягилева, открывший миру новые земли Красоты, вечно не умирающее его дело, ибо оно вошло в плоть и кровь всего современного искусства… Дягилев — вечен. Дягилев — чудо», — так писал о нем Серж Лифарь.

Тамара Карсавина в течение 20 лет была вице-президентом Королевской академии танца в Лондоне. В США плодотворно работали Георгий Баланчивадзе, ставший Джорджем Баланчиным, Михаил Мордкин, Леонид Мясин… Можно сказать, что весь мировой балет возрос на русских дрожжах.

Уехал в Америку один из самых больших актеров, каких знала русская сцена, — Михаил Чехов. Чехов уехал искать «свободу творчества вольного художника», а попал в тиски непонимания. И тем не менее Майкл Чехов много работал и оказал сильное влияние на американский театр. Давал даже уроки актерам Голливуда: Мэрилин Монро, Грегори Пеку, Юлу Бриннеру и другим звездам.

Как они все уезжали? Революция в России изменила судьбы многих деятелей культуры. В «Наедине с памятью» Софья Гиацинтова пишет: «…надо было принимать решения, — может быть, самые главные за всю жизнь. Думали, решали, страдали, разрушали семьи, рвали связи по живому. Шло мучительное отслоение еще вчерашних друзей-единомышленников, не желавших понять и принять новый мир, покидавших Россию…»

Так, уехали Ричард Болеславский и актер Колин. «Они были разные люди… Колин стал эмигрантом, а Болеславский — космополитом. Колин обосновался сначала в Париже, но языка не выучил. И как только кинематограф заговорил, сошел с круга. В Америке дожил до 96 лет и все годы тосковал по России… Болеславский вполне ассимилировался в Америке, плодотворно работал, добился известности…»

Во время гастролей Художественного театра в Америке осталась за океаном Мария Успенская, подруга Гиацинтовой. Простились с родиной Григорий Хмара, Вера Соловьева, Екатерина Корнакова… Аким Тамиров разбогател. Однажды он появился в Москве и обратился к Гиацинтовой: «Софья Владимировна, вам это трудно понять, но я очень богат…»

В западном кино работали Яков Протазанов (потом он вернулся на родину) и Иван Мозжухин. Какие-то еще деятели — Волков, Лысенко, Туржинский, Серов, о которых советский Кинословарь умалчивал. А «русская французская русалка» Марина Влади из семьи Поляковых! А режиссер Роже Вадим! Его настоящая фамилия Племянников, его отец был русским эмигрантом, ставшим вице-консулом Франции в Египте. Ну, а сам Роже Вадим добился мировой славы.

Если говорить о кино и вспоминать Голливуд, то тут явно ощущается русский дух. Судите сами. Сильвестр Сталлоне по материнской линии имеет одесские корни. Харрисон Форд по матери из рода русских евреев. Предки Стивена Спилберга из Сибири, в 80-е годы XIX века отправились на поиски извечной «американской мечты». Другой режиссер, Льюис Майлстоун, родился в Кишиневе и носил имя Льва Мильштейна. Известный сценарист Карл Формен («Мост через реку Квай», «Золото Мак-Кенны» и другие фильмы) — сын еврея, сбежавшего из России. Еще можно назвать с десяток актеров, режиссеров, операторов, чьи корни находятся в России.

А кто основал сам Голливуд? Братья Джозеф и Николас Шенк, а родились они далеко от Голливуда, в российском городе Рыбинске, где, кстати, родился Юрий Андропов. Родоначальники известнейшей кинофирмы Метро-Голдвин-Майер были выходцами из России — Луис Майер (Лазарь Меир из Минска) и Сэмюэл Голдвин (он же Шмуэль Гельбфиш).

Смешно? Но и одновременно, что скрывать, — приятно. Даже великий герой-любовник Марчелло Мастроянни, как выяснилось совсем недавно, имеет славянские корни. Его мать, будучи девочкой-подростком, во время первой мировой войны с Украины попала в Германию, затем перебралась в Испанию, где и вышла замуж. Так появился на свет всеми любимый Марчелло…

Героиня знаменитого фильма «Большой вальс» Милица Корьюс — наша соотечественница. Племянник Александра Бенуа Питер Устинов — тоже. Главный из «великолепной семерки» Юл Бриннер родился на Сахалине, и вообще он не Юл, а Юлий. Керк Дуглас на самом деле Иссур Демский, и соответственно его сын Майкл Дуглас нашенских кровей.

Вам этого мало? Тогда — известные режиссеры Артур Пенн, Сидни Поллак, Уильям Фридкин. Наверняка жуткий триллер «Изгоняющий дьявола» (1973) мог поставить только человек с родины Достоевского. Но, с другой стороны, в «славянский список» входит и мастер эротики Тинто Брасс. «В порно, — говорит Тинто Брасс, — ставят, камеру между ног актрисы и показывают все крупным планом. Скучно. Моя специализация — чувство и чувственность». Тинто Брасс считает, что «аппетитная женская задница в большей степени отражает свободу, чем все революции, вместе взятые».

Эх, где был этот Тинто Брасс со своими фильмами в 1917 году?! Может быть, и потрясений никаких бы не произошло. Все бы повздыхали, попотели, и на этом возбуждение прошло?.. Нет, в 1917 году Тинто Брасс еще не родился, а его бабушка не очень спокойно жила в Одессе и в конце XIX века уехала из России в Париж, где встретила деда будущего кинорежиссера — венгра Брасса. Они поженились. Перебрались в Венецию. А там… там и родился Тинто Брасс.

Даже у Ромео 90-х годов Леонардо Ди Каприо — бабушка из России. Армянские корни у Шарля Азнавура и загадочной Шер. Нет, хватит актеров, а то придется перечислять и советских актеров, уехавших на Запад: Александра Годунова, Михаила Барышникова, Рудольфа Нуреева, Викторию Федорову, Олега Видова, Савелия Крамарова и т. д.

Помните фильм «Волга-Волга» и песенку о том, что Америка России подарила пароход? Но и Россия Америке подарила многих замечательных людей — если не половину, то треть или четверть ЖЗЛ — точно. В Америке жили и работали Сергей Прокофьев, Владимир Набоков, «отец телевидения» Владимир Зворыкин, лауреат Нобелевской премии по экономике Василий Леонтьев. Еще один Нобелевский лауреат микробиолог Зельман Ваксман, открывший стрептомицин. Ваксман — уроженец города Прилуки. Авиаконструкторы Игорь Сикорский, Яков Аперман, и Георгий Ботезат, физик-теоретик Джордж (Георгий) Гамов. Он — автор теории Большого взрыва, в результате которого возникла наша Вселенная. А еще Гамов был первым, кто вполне определенно сформулировал принципы генетического кода.

Продолжаем дальше. Георгий Кистяковский — химик, работавший над проектом «Манхэттен» — по созданию первой атомной бомбы. Химик Моисей Гомберг, в США ставший Мозесом Гомбергом, был президентом Американского химического общества. Астроном Николай Бобровников. Ученый в области гидродинамики Борис Бахметьев. Радиоинженер Сарноф Давид, принявший первые радиосигналы с тонущего «Титаника». Он же первым передал музыку по радио. Впоследствии — основатель компании NBC. А кто предложил дизайн-проект современного доллара? Русский эмигрант Сергей Макроновский.

Все наверняка знают, что национальный гимн США называется «Бог благословил Америку!» И некоторые знают его автора, композитора Ирвина Берлина. Но мало кто знает, что и он — выходец из России. Один из архитекторов, по проекту которого построен знаменитый зал Карнеги-Холл в Нью-Йорке, — Владимир Столишников. Ну, и так далее.

Наверное, со временем кто-то соберет все имена русских эмигрантов в специальную книгу, куда войдут имена ученых Виноградского и Метельникова, историка Георгия Вернадского и геолога Карла Богдановича, археологов Ростовцева и Голубева, физиолога Бабкина и металлурга Беляева, инженеров Аршаумова, Петрова, Юркевича, математика Безиковича. О последнем несколько слов. Абрам Безикович родился в Бердянске. Окончил Петроградский университет и проявил большие способности. «Это — машина; нет задач, которые он не решил бы. Прямо бык!» — говорили о нем коллеги. Этот «бык» вынужден был эмигрировать и успешно работал на Западе. Умер в Кембридже (Великобритания) 2 ноября 1970 года.

С большим успехом играли за рубежом русские шахматисты: чемпион мира Александр Алехин и первый советский чемпион Ефим Боголюбов.

Писатели… Этот печальный список ныне хорошо знаком. Вот только его начало: Аверченко, Адамович, Айхенвальд, Алданов, Амфитеатров, Арцыбашев, Бальмонт, Берберова, Бунин, Бурлюк, Вейдле, Газдаиов, Зинаида Гиппиус, Горянский, Роман Гуль, Дон Аминадо… Зайцев, Куприн, Ремизов. «А как не хотелось мне уезжать из России», — говорил Алексей Ремизов. Не хотелось, а пришлось.

А сколько музыкантов нашли себе приют на Западе. И каких! Ефим Цимбалист, Яша Хейфец, Владимир Горовиц… Горовиц родом из Бердичева. В преклонном 82-летнем возрасте он приехал на гастроли в СССР после долгого перерыва и заявил: «Я прибыл в СССР как посол мира. Моя мирная миссия — моя музыка». После чего Горовиц тяжело опустился на стул и неожиданно легко взял первые прозрачные аккорды сонаты Скарлатти. Своими творческими наставниками пианист Горовиц считает Листа, Скрябина и Рахманинова.

Исаак Добровейн — дирижер, пианист, композитор. Леопольд Ауэр — скрипач, дирижер, педагог, который заставил говорить весь мир о русской скрипичной школе…

А сколько детей уехало на Запад вместе с родителями! Шолом-Алейхем так описывает переживания мальчика Мотла: «Я подпрыгиваю и хлопаю себя по бедрам. Шутка ли — я еду!.. Куда, собственно, мы едем? А мне какое дело?.. Не все ли равно куда? Я еду — этого достаточно!..»

И дальше: «Ура, мы едем в Америку! Где она, эта Америка? Не знаю. Знаю только, что далеко, ужасно далеко…»

Мальчик Лев Тарасов, вывезенный из России, стал французским писателем Анри Труайя. Труайя живо интересуется русской культурой. Он говорит: «Гоголь, Тургенев, Достоевский, Чехов завоевали Францию, и лишь Пушкин остается узником собственного национального языка. Он приговорен разочаровывать всякого, кто не может читать по-русски».

Кстати, разбрелись по всему белому свету потомки Пушкина и Льва Толстого…

Что касается мальчиков, то был еще один босоногий Исаак, что бегал по улицам небольшого городка Петровичи недалеко от Смоленска. Его мать Рахиль повздорила с родителями мужа и уехала вместе с малолетним сыном в Америку, где он стал знаменитым писателем-фантастом Айзеком Азимовым.

Вот так щедро одарила Россия талантами Америку и другие страны Запада.

Люди уезжали из России в поисках заработков, в погоне за счастьем, из-за желания найти творческую свободу. Еще из-за страха, из-за гонений, притеснений и прочих причин, на которые горазда Ее Величество Жизнь.

Первый массовый исход жителей России вызвала революция 1917 года и первые трудные годы Советской республики (страх, голод, холод). Вторая волна эмиграции была вызвана второй мировой войной: остались на оккупированной территории… были вывезены в Европу… взяты в плен… изменили Родине и т. д. И, наконец, третья волна эмиграции взметнулась в 60–80-х годах: уезжали евреи, покидали страну диссиденты, кого-то просто депортировали почти насильно… Но так или иначе, на Западе оказались писатели Виктор Некрасов, Анатолий Кузнецов, Андрей Синявский, Александр Солженицын, Лев Копелев, Александр Галич, Владимир Максимов, Василий Аксенов, Георгий Владимов…

Некоторые из писателей вернулись окончательно (Солженицын), некоторые живут «на два дома» (Войнович). Кто-то просто приезжает навестить свою родину и друзей (Аксенов). Кто-то категорически отказывался хотя бы одним глазком посмотреть на отчий дом (Бродский). У всех по-разному складывались и складываются отношения с домой и Россией. И вообще, как выразился Иосиф Бродский: «Никто никогда ничего не знает наверняка».

И —…Жизнь в сущности, есть расстоянье — между сегодня и завтра, иначе — будущим. И убыстрять свои шаги стоит, только ежели кто гонится по тропе сзади: убийца, грабители, прошлое и т. п.

Это из «Назидания» (1987) Бродского.

Список — опять этот список, всё по Шиндлеру, — большой и печальный: режиссеры Андрей Тарковский и Михаил Калик, дирижер Кирилл Кондрашин, музыкант Мстислав Ростропович, оперная певица Галина Вишневская, джазист Эдди Рознер, певец Эмиль Горовец… Артисты, художники, спортсмены…

В последние годы ситуация резко изменилась: нет КГБ, нет запретов, появилась долгожданная свобода передвижений, можно жить в России, а работать на Западе, возникло даже новое крамольное понятие «двойное гражданство». И всех опалило «жаром нынешних свобод». Это уже выражение Тимура Кибирова, и он же в педагогической поэме «Возвращение из Шпилькова в Коньково»:

Ныне все можно. И все разрешено. А когда-то и совсем недавно…

Отношение к Западу: за и против

Кто был первый беглец из России? Андрей Курбский при Иване Грозном. Но, возможно, кто-то бежал и раньше. Прельстительный Запад смущал русских на протяжении веков.

«Когда Борис Годунов, — писал Мандельштам в работе о Чаадаеве, — предвосхищая мысль Петра, отправил за границу русских молодых людей, ни один из них не вернулся. Они не вернулись по той простой причине, что нет пути обратно от бытия к небытию, что в душной Москве задохнулись бы вкусившие бессмертной весны неумирающего Рима. Но ведь и первые голуби не вернулись обратно в ковчег…»

В стародавние времена россияне коснели и пресмыкались в рабстве (крепостничество, зависимость от трона): «Во Франции на что нужна мысль? Чтоб ее высказать. В Англии? Чтоб привести ее в исполнение. В Германии? Чтоб ее обдумать. А у нас? — говорили тогда. — Нам на что?!»

Действительно, мысль в России развивалась медленно и тягуче. Она кристаллизовалась как мед. И все же Россия даже в безмыслии оставалась притягательным краем. На что уж Чаадаев, этот русский человек западной ориентации, и тот в конечном итоге вернулся на родину, чтобы принять от нее терновый венец. Про Петра Чаадаева можно сказать, как про Данта: «Этот был там, он видел — и вернулся».

Чаадаев вернулся, Печерин — нет.

Владимир Печерин, поэт и мыслитель, профессор классической филологии Московского университета, не вынес атмосферы политической реакции и в 1836 году покинул Россию навсегда.

«Я родился в стране отчаянья, — писал Печерин. — Вопрос один: быть или не быть? Как! Жить в такой стране, где все твои силы душевные будут навеки скованы — что я говорю — скованы! — нет: безжалостно задушены — жить в такой стране не есть ли самоубийство?»

Образ России — огромного Некрополиса, города мертвых, страны мертвых душ, — образ николаевской России предстает перед ним как видение какого-то страшного бреда. Действительно, было отчего сойти с ума. «Эпоха, — как писал в одной из статей Луначарский, — можно сказать, была усеяна трупами и полутрупами, из которых одни сопротивлялись и были сломлены, другие согнулись, остались в живых, но были искалечены, приобрели резко выраженные патологические черты».

Один из первых советских наркомов Анатолий Луначарский так вот видел царскую эпоху и, очевидно, надеялся, что все злодеяния и удушения в России уже позади. Но советский режим оказался намного кровавее и мрачнее, чем николаевский. Уже будучи не у дел, на лечении во Франции, Луначарский писал жене, что его утешают только любовь и искусство, а «политика сейчас — горька» (4 марта 1932). В России, так уж исторически сложилось, почти любая эпоха, любой период почему-то мрачен и горек, и каждое поколение русских людей считает, что время, в котором живет именно он, наиболее несчастное и ужасное. Тот же Владимир Печерин писал:

В ненависти Печерину не откажешь. Он буквально пылал: «…Глыбы земли — какое-то сочувствие крови и мяса — неужели это отечество? Нет! Мое отечество там, где живет моя мысль, моя вера!»

Через четыре года после выезда из России Печерин принял католичество и умер в этой вере, вдали от родины…

Один знакомый, которому я показал рукопись, сказал: «Зачем так много имен и цитат?» Да, много. Но ведь интересно и полезно знать, что русские люди в разные времена писали о России, как любили ее, как критиковали и как ненавидели. Весьма поучительно бывает оглянуться назад, в прошлое, чтобы по-новому увидеть современность. То, что есть сегодня, не с Луны свалилось, а создавалось веками. И нынешние наши проблемы — это отголосок нерешенных старых проблем.

Выезжая из России, русские попадали как бы в другой мир. Одним Запад казался приветливым и радужным, другим — угрюмым и скучным. К примеру, Денис Фонвизин после пребывания в Германии и Италии писал: «Здесь во всем генерально хуже нашего: люди, лошади, земля, изобилие в нужных съестных припасах — словом, у нас всё лучше, и мы больше люди, нежели немцы…»

Другой пример. Уже через две недели по приезде в Рим Гоголь отмечает: «Здесь мое всегдашнее пребывание, небо чудное, пью его воздух и забываю весь мир…»

В письме к Прокоповичу Гоголь пишет: «Вот мое мненье: кто был в Италии, тот скажи прощай другим землям…»

Пушкин никогда не бывал за границей. В разговоре он упомянул однажды с каким-то страданьем о Лондоне и о Париже. В первой главе «Евгения Онегина» читаем:

Виссарион Белинский, слушая толки о поездке за границу, со вздохом сказал: «Счастливцы, а нашему брату, батраку, разве во сне придется видеть Европу!..»

Бедные батраки письменного стола! Им что раньше, что теперь одинаково трудно по материальным обстоятельствам «покинуть скучный брег» родины. Другим категориям россиян было легче. По данным «Русского вестника», в 1860 году в Западной Европе побывало 275 582 русских.

Историк, журналист, будущий издатель «Вестника Европы» Михаил Стасюлевич писал 6 июля 1863 года из земли Гессен: «Я видал в последние годы моей жизни много хороших местностей, но не знаю ничего лучше Шлангенбада: такое спокойствие, вблизи Висбаденского шума, такая прохлада среди страшной жары, такие бесконечные прогулки и такое уединение посреди людей!»

Земля Гессен. В Марбурге, Франкфурте, Висбадене, Ханау, Бад-Эмсе и других городах бывали и жили М. Ломоносов, Н. Карамзин, И. Тургенев, В. Жуковский, А. К. Толстой, П. Вяземский, Н. Гоголь, П. Анненков, Л. Н. Толстой, И. Гончаров, Ф. Достоевский, Н. Некрасов… Александр Блок лечился в Бад-Наухайме, а Борис Пастернак встретился с кузиной Ольгой Фрейденбург во Франкфурте.

Объехал почти весь мир, а уж в Европе был неоднократно Константин Бальмонт: «В первый раз, — писал он, — я живу всецело и безраздельно эстетическими и умственными интересами и никак не могу насытиться сокровищами живописи, поэзии и философии…»

Наш современник Александр Межиров мечтательно замечал:

Осенью 1922 года Владимир Маяковский посетил Берлин:

Впрочем, Владимир Владимирович относился к Западу весьма двойственно: и любил и презирал с советской «собственною гордостью». У Маяковского явственно чувствовалась классовая неприязнь к буржуям.

У Фонвизина другая — к узости европейцев, к отсутствию русской широты: «Вообще сказать можно, что скучнее Италии нет земли на свете: никакого общества и скупость скаредная…»

— вот мнение о загранице еще одного русского писателя, Владимира Жемчужникова.

Другой Жемчужников, Алексей Михайлович, в своих стихах вовсю критиковал Россию, но вдали от нее нежно ее любил. 28 октября 1871 года в Юнченгейме, близ Рейна, он написал своих знаменитых «Осенних журавлей», которые принесли ему в Германию «скорбную весть»:

Русские путешественники бежали от «сумрака, бедности, тоски, непогоды и слякоти» к солнцу и свету, к комфорту и богатству Европы, спеша приобщиться к изысканным плодам европейской цивилизации, но их неизменно поджидало разочарование. Русских людей шокировал практицизм европейцев, механичность их жизни, без загулов и удали, устоявшееся мещанство и «смердяковщина», как выразился Сергей Есенин. На Западе Есенин увидел лишь жрущих и пьющих, не заметив других, кто в те тяжкие двадцатые годы разлома основ и традиций упорно отыскивал свою истину о мире, о времени, о человеке. Другими словами, Есенину бросилась в глаза обывательская Европа, а Европу интеллектуальную он просто не заметил.

В «Стране негодяев» Есенин так отзывался о Европе:

В письме к Шнейдеру Есенин отмечает: «Жизнь не здесь, а у нас. Здесь действительно медленный грустный закат, о котором говорит Шпенглер». А спустя несколько дней поэт жалуется уже Сахарову на «ужаснейшее царствование мещанства… Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа…»

Художник Александр Родченко писал жене 2 апреля 1925 года из Парижа: «Зачем я его увидел, этот Запад, я его любил больше, не видя его. Снять технику с него, и он останется паршивой кучей навоза, беспомощный и хилый…»

Вот и наши современники, выведенные в книгах Юрия Бондарева, мучаются от Парижей и Венеций и спешат скорее домой, под струи московского «холодного душа».

Приехал — уехал (командировка, туризм или отдых) — это одно, а каково было жить на Западе тем, кто знал, что не мог вернуться назад?.. В этом смысле интересно письмо Мариэтты Шагинян Сергею Рахманинову от 19 февраля 1922 года:

Любопытная Мариэтта! Смысл письма: раз не в России, значит, творец обречен на творческое бесплодие. Но так ли это? А созданный на Западе Сергеем Васильевичем «Четвертый фортепианный концерт»? А «Рапсодия на тему Паганини?» А «Третья симфония»? А «Симфонические танцы»?.. Так что тоска по родине — одно, а творчество — это совсем иное.

Федор Иванович Шаляпин со свойственной ему откровенностью писал Максиму Горькому в 1924 году: «…езжу по Америке вдоль и поперек. Отвратительно! Вот и теперь поеду снова. Ой-ой, как не хочется! Тяжелая страна! А вот видишь, еду — не люблю ее, а еду — свинья! За деньгами, за золотом. Продаю душу за доллары — выругал бы себя покрепче, да что-то жалко становится. Люблю себя-то, скотину, люблю бесстыдника!..»

Великое противостояние

Статичный Восток и динамичный Запад как два полюса мировой цивилизации. Созерцание и действие, размышление и поступок, Восток и Запад — это две реки, впадающие в единый мировой океан культуры. Да, мы очень разные в силу сложившихся исторических особенностей, этнических, национальных, религиозных, социокультурных и иных факторов. Но мы все — дети одних родителей, Адама и Евы. Увы, никаких родственных чувств друг к другу не питаем. Более того, нами всеми правит если не ненависть, то уж точно неприятие друг друга. Особенно это было заметно в советские времена, когда в мире сцепились, как два бульдога, две общественно-экономические системы — социализм и капитализм, Советский Союз и США Советские коммунисты упорно считали, что социализму принадлежит будущее, а загнивающий капитализм обречен на смерть. На этом строилась и идеология, и пропаганда, и воспитание. Однако американцы никак не хотели умирать и по-своему боролись против коммунистической агрессии, вынашивая планы крестового похода, строя проекты всяких там звездных войн. Они воплощали идею Джона Фостера Даллеса — «отбросить коммунизм вспять во всемирном масштабе». Долгие годы шло «великое противостояние».

— вопрошал Андрей Вознесенский и ставил диагноз:

Не в идиотах, конечно, дело. Проблема противостояния значительно глубже. Просто два атомных гиганта, две супердержавы были одержимы манией величия и пытались одержать верх над противником, чтобы или завладеть всем миром, или диктовать ему свои условия жизни. Прибрать к рукам чужие природные богатства, а заодно приобрести и дешевые рабочие руки.

И вышел любопытный исторический фокус: в XIX веке Восток боялся Запада как источника революционных идей, «французской заразы», а затем уже Запад страшился «экспорта революции» Востока, из России. Вот такой произошел преудивительный исторический перевертыш, своеобразная рокировка страха.

Конец XX века проходил в жесткой «холодной войне», которую советская империя вчистую проиграла. Надорвав свою и без того неэффективную экономику, страна потеряла часть своих обширных территорий. Распад Советского Союза стал неким «парадом суверенитетов», и вот уже нет советской Украины, Прибалтики, советских среднеазиатских и кавказских республик. Нет больше СССР, а есть Россия, Российская Федерация, потерявшая статус великой державы, погрязшая в международных долгах, не решившая своих социально-экономических проблем, но не потерявшая своих былых имперских амбиций.

Бывшие грозные соперники США и Россия ныне в неравных условиях. Американцы продолжают процветать, наращивать свой экономический потенциал и диктовать почти всему миру свои правила игры. А Россия обижается и хрипит, бросая обвинение за обвинением. Какие? Америка — это историческое недоразумение… Америка лишена свойства регенерации, не в пример России, которая есть эманация в бесконечность… Америка — в театральных терминах — постановочная конструкция, мюзикл… Америка есть не что иное, как зыбкая и недолговечная модель (зеркальный фантом)… Американский этнический конгломерат лишен пассионарного элитарного материала… И вообще американцы как были, так и остались провинциалами.

Кто так рассуждает? Обыватели-дилетанты? Нет, профессионалы-геополитики из газеты «Завтра» (номер 27 за 1996 год).

Как это сладко — ругать преуспевающего противника и растить в себе чувство своего превосходства. Превосходство никак не доказано на практике, но в теории… Гей, славяне! Мы — сказочные богатыри. Мы всё можем. А они? Кто они такие?! Жалкие провинциалы! Нувориши со звездным флагом. А мы, а мы!.. Туг следует сопение, бормотание, размазывание пьяных слез по щекам и тихий всхлип жалости к самим себе. Не повезло… обманули…

Всю эту гамму разноречивых чувств — от гордости до унижения — прекрасно уловил Юрий Кузнецов и выразил в стихотворении «На пирушке». Вот оно:

Конечно, пирушка — это аллегория. И вместе с тем «махнуть стакан» — это наше национальное пристрастие. Можно, конечно, объявить врагом номер один Америку или сионистов, что с рвением делают наши громкоголосые патриоты, но на самом деле наш враг иной. Пьянство — самый сильный, самый энергичный, самый беспощадный враг русского народа. Не хочется приводить количество выпитого, число дебилизированных и умерших людей — цифры эти известны.

Пьянство — главный, но не единственный враг России. В нашем национальном характере есть и другие пороки, которые сковывают силы и не дают развернуться и проявить себя во всем блеске. Как считает писатель Вячеслав Пьецух: «Русские — народ, в котором существует множество разных наций. Поэтому у нас вечные недоразумения, неурядицы, нелепости, поэтому ни один народ не знал таких тяжелых потрясений. Мы еще не сложились как нечто цельное»… («Куранты», 1996, 16 марта).

Ну что ж, пришла пора поговорить о национальном характере, о менталитете и прочих духовных материях.

Типология русской души

Недоверие и вражда между Востоком и Западом накапливались веками. Западному человеку казалось, что люди, живущие на восточной окраине Европы и далее за Уралом, совсем другие, отличные от него. Громадные просторы России всегда пугали, но именно эти просторы и сформировали национальный характер русских людей, «загадочный славянский характер», в котором столкнулись и противоборствуют между собой восточный и западный элементы.

«Читая любую русскую историю, — отмечает философ Федор Степун в сборнике статей «Чаемая Россия», — получаешь впечатление, что русский народ не столько завоевывал землю, сколько без боя забирал ее в плен. Это военноплененная земля работала на русский народ, работала без того, чтобы он сам на ней по-настоящему работал».

Отсюда Степун выводит термин, применимый к русским: «бездуховное отношение к труду».

Да, и без потерянных имперских земель Россия огромна по территории, но, увы, на этих безбрежных просторах живет слишком мало людей — на каждый из 17 075 тысяч квадратных километров приходится в среднем 8,5 человек, а трудоспособных ровно в два раза меньше. Это вам не Голландия, где каждый сантиметр земли на вес золота, ее обрабатывают и холят. А у нас?.. Помните подвыпившего лектора из «Карнавальной ночи»: «Люди, где вы, ау?!» Только русский поэт мог написать такие строки:

Это блистательный перифраз классика — «Жалоба чурки» Тимура Кибирова.

Но вернемся к русскому характеру. Одна из характернейших черт — безалаберность, беспечность, нежелание точно учитывать то, чем обладаешь. Не об этом ли сложены многочисленные народные поговорки про «авось» и «кабы». Или всякие присказки: лошадь съели да в Новгород писали, чтоб еще прислали… Вспомним у Булгакова: «и чтоб из города привозили — керосин!»… Подставьте вместо лошади нынешние кредиты от МВФ, и получится то же самое: ничего не изменилось…

«Простое обычное русское интеллигентное неумение практически делать дела — бестолковщина и безалаберщина…» — говорил Ленин в 1922 году с трибуны XI съезда партии.

И еще одна важнейшая черта. «Русский народ, — писал Константин Аксаков, — есть народ не государственный, то есть не стремящийся к государственной власти, не желающий в себе даже зародыша народного властолюбия…»

Не самого себя, не свои права, не демократию любит русский народ, а своего хозяина, властелина, барина, будь он царь, генеральный секретарь ЦК или президент страны, — его, родимого, он обожает и ему поклоняется. Вадим Кожинов, наш современный пламенный критик, полагает, что любовь к «сильной центральной власти» (считай: самодержавной власти) есть одна из ярких черт русской души.

Не эта ли мысль прозвучала в стародавние времена царствования Павла I? «Здешний народ, — писал шведский посланник королю Густаву IV, — очевидно, создан для слепого повиновения и безусловной покорности».

Дореволюционный публицист-сатирик Варфоломей Зайцев отмечал: «Насчет терпения и говорить нечего. Это наша исконная добродетель, в которой мы за пояс заткнем всех ослов и дворняжек».

«И терпентин на что-нибудь полезен», — заявлял Козьма Прутков. Но он преуменьшил роль этого чудодейственного успокоительного лекарства. Терпентин — это наше все. Как Пушкин.

Все это трудно понять человеку Запада, который не ждет милостей от природы и царей, а сам добивается того, к чему стремится.

Не случайно Артур Миллер писал о непостижимости России, этого «дремлющего доисторического животного, к которому не знаешь, с какой стороны подступиться».

«Русский медведь» — вот самое частое определение России на Западе. Большой. Ленивый. Но и яростный в гневе.

Как известно, литература является отражением жизни. А кого возвеличивала русская литература? Какого героя возводила на пьедестал? Критик Игорь Золотусский отмечает: «…среди типов, созданных русскими писателями, нет типа делового человека, человека расчета, жесткой практической регламентации. И все попытки создать его заканчивались неудачею. Зато героев воображения, рыцарей на поприще духа создано предостаточно. Какого героя литературы XIX века ни возьми, он более специалист по душе, нежели по какому-то житейскому делу, он не прагматик, а мечтатель и поэт. Даже гоголевский плут Чичиков, собиратель копейки, — и тот романтик, и тот Дон Кихот».

«И именно эта мечтательность и непрактичность, — заключает Золотусский, — и стала в глазах того же Запада главной чертой в определении русского характера, загадочной русской души и русского менталитета» («Независимая газета», 1998, 16 января).

А вот еще «лишние люди»… Откуда взялись они и почему оказались так созвучны нашему национальному характеру? Об этом пишет Г. А. Лескис в книге «Национальный русский тип. От Онегина до Живаго».

Типология русской души выражена, как считает Николай Бердяев, в таких началах, как утопизм, нигилизм, анархия, экстремизм, фанатизм и тоталитаризм…

Вы думаете, это все? Нет, не все. Национальному характеру русского народа Бердяев приписывает дионисизм и аскетизм, бунтарство и рабскую покорность (заметим: черты все крайние!). И философ делает окончательный вывод: «Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли».

И сразу ассоциация. В 1955 году в эмиграции Георгий Иванов написал стихотворение «Пейзаж», концовка его такая:

Бывший российский премьер-министр Черномырдин отличается удивительным простодушием. В одном из интервью он признался: «Недавно госсекретарь США Мадлен Олбрайт меня спросила: «Виктор Степанович, у русских столько золота, столько бриллиантов, почему же вы так бедно живете?» Я ей сказал: «Да люди мы такие»» («АиФ», 1998, № 47).

В конце октября 1998 года «Литературная газета» провела опрос: «Почему нам не везет?» Среди главных причин были названы такие: народная глупость, несчастная судьба, неверный выбор руководства, неумение работать, воровство… Глас народа — глас Божий? Поэтесса Марина (фамилия не приведена) ответила так: «Все наши беды оттого, что мы отталкиваемся от чуждого нам западного прагматизма. Витальность России в материальной нищете, если хотите, и в нравственном богатстве» (ЛГ, 1998, 28 октября). Итак, черномырдинское: «Да люди мы такие».

Обратимся к старым высказываниям (а вы уж сами судите, сохранили они свою актуальность или нет).

Р. Ченслер, английский мореплаватель, побывавший в Московии в 1553–1555 годах:

С. Главинич, священник Австрийского посольства в Москве в 1661 году:

Значит, еще и легковерный?.. Писатель и историк Давыдов считает, что высшее воплощение русского народа — святость. Ну что ж, запишем и святость. Но тогда возникает вопрос: откуда на Руси разгул воровства и казнокрадства? Французы еще во времена Петра обсуждали: «Можно ли что-то сделать в России без взяток?» И отвечали: «Нет».

Законы писаны не для русских — еще одно печальное историческое наблюдение. Герцен об этом сказал прямо и честно: «Русский человек, какого бы звания он ни был, всегда старается обойти закон, где это возможно, безнаказанно. Точно так же поступает и правительство».

Такой вот менталитет, как говорится, снизу и доверху. В 1998 году в издательстве «Радуга» вышла книга Дмитрия Панина «Мысли о разном». Панин — видный русский мыслитель, который изведал ужасы советских лагерей и горечь вынужденной эмиграции.

«Страшный вопрос: почему все-таки наш народ оказался таким свирепым, жестоким и дал такое количество палачей, негодяев, стукачей, всякой нечисти и, главное, каких-то кровопролитных зверей? — спрашивает себя Панин. — Сейчас такой уж отбор людей проведен за шестьдесят лет, что иначе и быть не может. Но ведь это началось в семнадцатом году, когда страна еще христианской была. Откуда всё это зверье? Нельзя все валить на евреев да на латышей. В том-то и дело, что мы сами или труса праздновали, или какой-то нейтралитет держали, или как дураки последние себя вели, или поджимали хвост и ждали, пока потащут нас в чрезвычайку…»

«Дала ли наша русская культура положительные решения для развития человечества, для развития общества? Перебираю по пальцам. У Достоевского их нет, у Пушкина нет, у Лермонтова, конечно, тоже нет. Гоголь все-таки подошел к этим решениям. Он один из тех, кто очень многое понял. Он понял страшную вещь в России: с виду она Святая Русь, а по сути дела, немножко поскреби, и в ней не то что татарин — диавол сидит. Это обнаружилось в семнадцатом году и после катастрофы»…

По поводу «диавола» можно вспомнить и высказывание Вячеслава Иванова, которое записал Моисей Альтман (книга «Разговоры с Вячеславом Ивановым»): «Русский народ — Богоносец, а после революции 1917 года — сатаноносец». А далее: «но он не себяносец, каковыми являются немец, француз, англичанин…»

Да, большевики задумали великий эксперимент: создать нового человека, и, к горькому сожалению, этот эксперимент им почти удался. Славист Николай Струве в статье «Советский человек, 60 лет спустя» утверждал, что в Советском Союзе культивируются не только новые сорта пшеницы, но и новая биологическая разновидность человека, не имеющая ничего общего с человеком западным».

«Хомо советикус» — человек бездуховный, лишенный способности мыслить, деморализованный, аполитичный… — такова формула советского человека, бытовавшая на Западе в период «холодной войны». «Принижаем русских, чтобы возвысить себя?» — задавал вопрос Дэввд Шиллер в «Нью-Йорк тайме», но его одинокий голос тонул в мощном хоре антисоветизма.

Однако действительно годы советской власти не прошли даром для народов России. И впрямь появился и «хомо» и «хамо» «советикус».

После разоблачения культа личности Сталина, произошедшего на XX съезде, Анна Ахматова сказала так: вот сейчас одна Россия посмотрит в глаза другой, те, кто сажал, — тем, кто сидел, и наоборот. Миллионы людей были участниками общей трагедии. «Когда-нибудь дошлый историк возьмет и напишет про нас…» — мечтал Галич. Написали, но далеко не всё… Но мало исследовано, как эта лагерная трагедия (полстраны сидит, полстраны сторожит) деформировала души людей.

«Мы нация, которая обожает убийства, — пишет Анатолий Приставкин. — Мы народ, в котором соединены признаки самоистребления. Ну, то есть мы с удовольствием стреляли и в других, чужих, тех, кому не повезло с нами граничить! Но мы никогда не жалели себя. Да и вообще, особенности русского национального менталитета — это все-таки охота на своих…» («Московские новости» 1998, № 47).

«Идет охота на волков, идет охота!..»

«Почему мы воспеваем наших наиболее кровожадных разбойников в культуре крестьянской и восторгаемся террористами в культуре дворянской? — спрашивает другой писатель Борис Васильев. — Стенька Разин, Емельян Пугачев, Иван Каляев, Андрей Желябов, Степан Халтурин и другие до недавнего времени ходили в народных героях».

«Почему советский городской фольклор прямо-таки из кожи лез вон, воспевая уголовников?» — задает еще один вопрос Борис Васильев. Действительно, почему нам многим ближе Беня Крик и Остап Бендер, а не какой-нибудь положительный герой советского писателя Шундика? И почему мы с особым удовольствием поем блатные песни, типа:

Заметки «Вопросы к самому себе» Бориса Васильева неисчерпаемы.

«…Почему мы воруем у себя же самих и неудержимо, по-детски, врем, что в стране люди умирают с голоду, хотя потребление водки на душу населения красноречиво опровергает этот убийственный факт?..

Почему мы со всенародным восторгом празднуем свои победы и тихо помалкиваем о своих поражениях с их миллионами погибших, хотя победы никогда и ничему не учат, а учат только поражения? Откуда в нас такая ярость отрицания, которая всегда одерживает верх над яростью созидания?..» (ЛГ, 1999, 12 апреля).

«От каких несчастий мы произошли?» — этот вопрос задает уже Валентин Распутин.

«Суть нашего характера — суть географическая, а также исторических условий, — отмечает Распутин. — Максимализм нашей души — от неоглядных просторов, испытующих желания и волю: нам или все, или ничего, на половину мы не согласны. Оборотная сторона всякой положительной черты — вероятно, от резкой смены климата, а отсюда — нередко затраченного впустую труда. Наша порывистость — от необходимости успеть, уложиться в короткие сроки. У нас и сама природа порывиста: расцветает за день, блекнет за ночь. Завтрашний день у нас постоянно был ненадежен. За четыре века Русь 250 раз отражала внешние нашествия, за последующие пятьсот лет она провела в войнах почти триста. Еще и в конце XVIII века на азиатских рынках торговали русскими невольниками. Эта практика возобновляется сейчас в Чечне. Занимая большие площади в Европе и Азии, мы не Европа и не Азия. Вторая раздвоенность — психическая, между святостью и стихией, между небом и землей. Третья: мы не рождены для материального порядка вещей, но и не утвердили духовный…»

И еще несколько мыслей Распутина: «Русский человек не умеет себя беречь… Культа денег у нас не было… Наша бедность стояла на богатстве, которое долго не давалось. Бедность по-своему услаждает нашу душу, что видно и по народным песням, и по песням духовным…» («АиФ», 1998, № 42).

Валентин Распутин — прозаик. А теперь послушаем мнение поэта Татьяны Щербины о русском народе:

«Мы — вечная жертва…

Мы переполнены самомнением, гордыней, чья оборотная сторона — самоуничижение. Или я (как и нация в целом) рву на себе волосы: какое я дерьмо и в каком дерьме живу, или бью себя в грудь, что я — обладатель Истины, и пусть кто-нибудь попробует с этим не согласиться.

«Плохой» у нас сильнее «хорошего». Почти в любой компании не трезвенник пристыдит пьяницу, а пьяница укорит: ты вроде как не свой, не родной, не пьешь — значит, что-то скрываешь. Не честный пристыдит вора, а вор — честного: чистеньким хочешь быть? Ленивый презирает работящего: самый умный, что ли, больше всех надо? Отказываешься брать взятку — дурак. И действительно дурак. Берущий и дачу построил, и машину купил, и в Ницце отдыхает, а ты в нищете, и жена каждый день попрекает. Начинаешь завидовать, начинаешь хотеть быть плохим.

«Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Страх Божий у русского народа отсутствует. Как и вообще Закон, по которому бы жили из поколения в поколение, соблюдая хотя бы 7 заповедей из 10 (не сотвори себе кумира, чти отца и мать, не убий, не прелюбодействуй, не укради, не лжесвидетельствуй, не желай чужого), вошедших в учение Христа. Заметив, что русский активизируется из азарта, фанатизма или под страхом смертной казни, Сталин построил на этом свою систему…

Мы патологически романтический народ (в чем, конечно, и наше обаяние) — без увлечения, вдохновения мы увядаем, загниваем, запиваем и пропадаем. Сколько бы ни было у нас денег — мы прогуляем их все сегодня же, на что будем дальше жить — неважно. (А уж кто начнет считать деньги, того сразу припечатают: жлоб!) Нам не интересно точить каждый день по сто гаек, нам интересно поставить рекорд: не спать двое суток и выточить миллион гаек, а потом — пусть ржавеют…

Мы мало способны к индивидуальной жизни… Русский человек если не вслух, то внутренне живет в позиции претензии ко всем, кроме себя. Так живет и нация в целом…» («Известия», 1998, 28 ноября).

Не знаю, как вам, а мне понравилось это наблюдение по поводу гаек: не сто, а миллион — вот это интересно! Вот и я пошел на какой-то рекорд: собрать как можно больше высказываний о России и русском народе. Собрать в мешок, а потом с шумом вывалить — смотрите, удивляйтесь! И это действительно прелюбопытно и архиинтересно. Разные люди. Разные взгляды. Разные ракурсы. Разный лексический ряд. Разные цвета мыслей и разные ароматы мнений.

Обратимся к журналисту Владимиру Чернову, к его заметкам «Рус Иван»:

«Проклятый Запад изобрел комплекс неполноценности. А мы — комплекс недоданности. Мы — единственная, наверное, страна, где о человеке всегда судили не по оценке его со стороны, а по тому, что сам о себе говорил. А он говорил: ах, были б возможности! Но сегодня — на редкость задумчивый день, а вчера был дождь, играть было лень. Наверное, завтра. Завтра наверняка. Во славу музыки — сегодня начнем с коньяка! О, yes!

У нас плеяды непризнанных гениев. И до сих пор наши женщины любят подбирать этих непризнанных где-нибудь под заборами. Она его за высокие слова подберет, отчистит, вымоет, рубаху ему выстирает, за стол посадит, кормит и любуется: бедный мой! А он уйдет к ночи и снова ляжет под забор. А она, плача тихо, снова его из канавы достанет, вымоет. И жизнь ему свою отдаст.

Оттого так любят западные джентльмены жениться на наших женщинах, такой сладкий контраст после эмансипированных своих, такая самозабвенная отдача, такое растворение в мужике. А на наших мужиков нигде спроса нет. Кому они нужны, глашатаи своей неповторимости?

И вся загадка русской души в том, что душа эта — женская. В сиволапом, вонючем мужике — женская душа. Отсюда его беды и порывы. Вот он загуляет, взовьется, всех отлупит и вдруг зарыдает и — простите, говорит, меня, гада!..

Русский характер непредсказуем. В нем сразу — жестокость и жалость, тупость и творческий восторг. И все — в крайних проявлениях…»

Отложите книгу. Сделайте выдох. Я прекрасно понимаю: кипит ваш разум возмущенный. Но что делать? Наберитесь мужества и дочитайте сей нелицеприятный подбор. Итак, что там дальше говорит Владимир Чернов?

«Россию формирует слово. Больше ничего. У нас всё — чужое: великий поэт наш — эфиоп, великий тиран — грузин, цари — все немцы, народ — с тяжелым татаро-монгольским прошлым. В общем, ничего своего. А живем и считаем себя могучим этносом. Язык общий…» («Огонек», 1995, № 39).

Еще один журналист — Валерий Кичин. Тоже не удержался от исследования на интересующую нас тему и написал статью «Русский синдром, или Мат коромыслом». Начинается она так:

«Мы изумляемся: почему нас не любят? Такая хорошая страна Пушкина, Чайковского и Аллы Пугачевой, а — не любят. Боятся. Образ русского на мировом экране сведен к ясно узнаваемым чертам: шапка-ушанка, плохие зубы, расплывшаяся фигура, нелепая повадка, непредсказуемость, водка и мат» («Известия», 1998, 2 июля).

Это расхожий стереотип. Обидный, конечно, но, слава Богу, не все так представляют русских. К примеру, корреспондент китайской газеты «Гуанмин жибао» Ван Сыньцзюй, проработавший в Москве больше десяти лет, выделил 10 признаков россиянина Вот они:

«Мощный творческий потенциал… Мужество, стремление к победе… Стремление к лидерству в мире… Небрежность в малых делах и собранность — в больших… Повышенная возбудимость, необдуманная поспешность в действиях… Однобокий способ мышления… Любовь к крайностям и противоречивость — это, пожалуй, самые главные особенности характера русского человека… Чувство юмора… Чувство собственного достоинства… И последнее: освобождение от гнета» («АиФ», 2000, № 3).

Ну что ж, этот портрет более или менее приятен и не вызывает особых раздражений. Но надо ли им обольщаться? Как говорил тургеневский Базаров: «Русский человек только тем и хорош, что сам о себе прескверного мнения».

Мы предоставляли слово людям известным и, как говорится, пожившим, а вот мнение молодого Ильи Тюрина. К сожалению, он трагически погиб в 19 лет. Был способным молодым человеком, писал стихи, эссе, статьи, рассказы. Вот отрывок из его статьи «Русский характер», написанной за две недели до гибели:

«За свою тысячелетнюю историю русский народ терял больше, чем успевал накопить. Уже в обозримом прошлом многие наши прекрасные черты претерпели разрушительное отражение в кривом советском зеркале. Исконная крестьянская любовь к земле и работе на ней обернулась стремлением переселиться в город и вести по возможности легкую жизнь (а иногда и просто иждивенческую — вспомните «обманутых вкладчиков»). Русские люди были доверчивы, но умели за себя постоять (облаву на разбойника или конокрада устраивали всей деревней) — теперь они подозрительны к каждому встречному и при этом беспомощны. Русское великодушие превратилось в равнодушие, гостеприимство — в скопидомство. Да и многое другое, что прибрели наши честные и добрые предки, мы, не всегда по своей вине, растеряли. Но вот все жалкое, глупое, детское осталось и преумножилось. Остались и живут на всех уровнях общества недальновидность, беспечное невнимание к себе и своему будущему. Осталась слепая вера в исполнение несбыточных грез, соседствующая с неумением извлечь выгоду из простых подручных вещей. Осталось тупое чванство ко всему новому и иноземному, обратная сторона которого — глубокое неуважение к собственной истории и пренебрежение традициями. Черты, простительные неграмотному земледельцу средневековья, свободно перекочевали в конец тысячелетия — и продолжают укреплять свои позиции. Почему же так? Разве за века не изменились люди? Нет. Люди изменились, но народ — не столько люди, сколько отношения между людьми. Главный исход всех исторических и социальных перипетий нашей России в том, что мы уже очень давно не можем по-настоящему почувствовать себя народом, нацией, этносом. Единственная ситуация, когда это ненадолго удается, — война…» (ЛГ, 1999, 6 октября).

Вот вам мнение не мальчика, но мужа — Ильи Тюрина. Что ж, в коллекции мнений и суждений о России и русском народе, я надеюсь, оно будет не последним. Коллекционирование мыслей, афоризмов и прочих словесных перлов — дело не новое. К примеру, в начале XX века, а точнее, в 1904 году, вышла «Маленькая хрестоматия для взрослых. Мнения русских о самих себе». Ее составил Константин Скальковский, чиновник и внештатный сотрудник суворинского «Нового времени», известный собиратель, имевший репутацию «маленького Вольтера». В наше время книжечку Скальковского переиздали. Выберем несколько цитат:

Так что ничто не ново под Луной (или под Солнцем, — говорят так и эдак). До меня собирали, коллекционировали высказывания и мысли, вот и я этим болен давно. Собираю, собираю… В советские времена приобрел огромную томину «Симфония разума». В ней о России и русском народе практически ничего нет, зато выделен специальный раздел «О родине, патриотизме и интернационализме». И сплошные ленинские россыпи о том, что «мы в несколько дней разрушили одну из самых старых, мощных, варварских и зверских монархий…» Это так о России написал ретивый вождь мирового пролетариата; ну и, конечно, прикладистые слова о Западе: «Зарвавшийся капитализм».

Читать «Симфонию разума» немного смешно и грустно: все высветленно и пафосно, вроде приведенных там слов Белинского: «Я душевно люблю русский народ и почитаю за честь и славу быть ничтожной песчинкой в его массе».

Более веселый подбор сделан в «Словаре современных цитат» Константина Душенко (1997), одно «Руссо туристе, облико морале!» чего стоит! Помните «Бриллиантовую руку»?..

Но, кажется, надо закругляться с главой. Все равно разгадать загадку России, расшифровать русский национальный характер вряд ли удастся кому-то до конца. Лучше положим еще один камешек в русскую мозаику. Петербуржец Александр Образцов написал;

«Хороша Швейцария, создавшая для своих граждан рай на земле в рамках здравого смысла. Хороша Франция, импульсивная любительница быстротекущих форм.

Темна, убога Россия, и вдруг — победоносна, стремительна, все в нее влюблены, но только на один день. Завтра здесь будут вешать и пытать. Послезавтра — каяться, говорить пошлости. Еще через день обнаружатся в ее громадных карманах седые старцы не хуже буддистов и неожиданные гении вроде Лермонтова и Платонова. Евреи, давно ничему не удивляющиеся и лишь делающие заинтересованные глаза по поводу различных событий в мире, сатанеют от тупости, упрямства, пошлости русских, а когда уезжают из России — умирают по ее канавам и кустам…» («Независимая газета», 1996, 29 августа).

Эх-ма! Стихов не хватает. Что бы такое привести в подверсточку? Да хотя бы эскапады Михаила Задорнова: «Мы всегда считаем себя умнее других, поэтому постоянно оказываемся в дураках». И еще: «Мы непредсказуемые люди! У нас любовь — с синяками, а добро — с кулаками».

Ну и, конечно, не обойтись без Михаила Жванецкого, короля современного юмора, хотя в последнее время его юмор соединен с горькой сатирой. Я надеюсь, что Михаил Михайлович не обидится, если я приведу несколько отрывков из его наблюдений «О нас» — это прямо в десятку для данной главы. Итак:

Вот такая программа Михаила Жванецкого из восьми пунктов. Чем не национальная идея, которую так упорно ищут наши политики?! А пока Жванецкий выступал на эстраде, пока я собирал и систематизировал факты и мысли для своего «Коктейля «Россия», Виктор Ерофеев выпустил книгу «Энциклопедия русской души» — вот что значит «идеи носятся в воздухе». Виктор Ерофеев написал свою книгу «со стороны энциклопедиста и аналитика». Почти что с моей стороны. И рассыпал в ней Виктор Ерофеев свои афоризмы:

Как отметил критик Глеб Шульпяков, Ерофеев «собрал весь клишированный отвал» (от русской непунктуальности до русской блудливости) и предъявил сумму в качестве русского бога». Естественно, сразу за это получил сполна: «совершенно одиозная книга», «сумма русофобии» а сам автор — «Чаадаев — но только с очень маленькой буквы».

Выходит, что я иду вослед Виктору Ерофееву. Интересно, на какие орехи могу рассчитывать я? Ответ впереди, а пока — новая глава.

Пресловутый пятый пункт

Мы говорили о русском народе, но в понятие «русский народ» входят и другие, малые национальности. И чтобы знать — «кто есть кто», в советское время была введена пятая графа. Графа в анкете. Графа в паспорте.

Во всех странах, где строится гражданское общество, в официальных документах национальность не принимается во внимание. На национальность наложено как бы табу — на нее нельзя указывать без очевидной необходимости. В научных статьях можно, в газетах — нет. Но это у них! Однако возникает и другой важный вопрос: как определить национальность? Возьмем два громких имени. Кем, например, считать Альберта Эйнштейна? Он — еврей по национальности, родился в Германии, а многие годы жил в Швейцарии и США. Или Франц Кафка — еврей по национальности, пражанин по месту рождения и жительству, немецкий писатель по языку и культурной традиции.

Согласно международным нормам, начиная с Международного статистического конгресса, который проходил в Санкт-Петербурге в 1872 году, национальность при переписи населения определяется исключительно по самосознанию людей, а не по крови, не по национальности отца или матери. В Советском Союзе же была принята милицейская практика, когда по достижении 16-летнего возраста при получении паспорта гражданин мог выбрать национальность только одного из родителей. И вот тут у детей разнокровных родителей начинались мучения: как записаться, к примеру, в паспорте, как еврей или как русский? И, естественно, возникали всякие коллизии.

Рабинович женится на Ивановой: «Ты возьмешь мою фамилию, чтобы она не пропала. А я возьму твою, чтобы я не пропал».

Это шутка, придуманная Константином Мелиханом, а вот жизненные истории. Знаменитая Паша Ангелина, героиня сталинского времени, вырастившая за свою жизнь 30 урожаев и 30 раз собравшая их. Вдохновительница почина: «Сто тысяч подруг — на трактор!» Так вот эта Паша Ангелина выросла в греческой семье и в паспорте была обозначена как гречанка. Когда ее дочь Светлана, учась в МГУ, объявила о национальности своей матери, ее засмеяли: «Не пори глупость. Наша народная героиня Паша Ангелина не может быть гречанкой, она — русская!»

Бог баскетбола Александр Гомельский, получая во время войны новые метрики, был из еврея превращен в русского, а затем, будучи взрослым, снова вернул свою национальность, за что получил прозвище «дважды еврей Советского Союза».

Один из современных политиков Юрий Гехт признается: «У меня мать еврейка, а отец немец, я всем говорю, что я русский».

В славные советские времена многим приходилось скрывать, ловчить, отмазываться. Поэт Павел Коган громогласно заявлял: «Я патриот, /я воздух русский, /я землю русскую люблю…»

Осенью 1997 года во многих газетах прошла дискуссия на тему: «Нужна ли графа национальности в новом российском паспорте?» Вот некоторые ответы из газеты «Вечерний клуб»:

Борис Васильев: «Нет, не нужна. Надо ощущать себя русским, чтобы быть русским, а не документ иметь. Надо знать историю своей страны, любить культуру — и вы будете человеком своей национальности. Паспорт тут ни при чем».

Алла Гербер: «Каждый носит свою национальность в себе, это выражается в верности традициям. Я — еврейка и всегда была ею, но как же мне мешал в жизни 5-й пункт! У нас есть право быть равными в России, и никакой графы в паспорте не нужно».

Григорий Поженян: «Не нужна такая графа. Люди, чувствующие себя русскими, — русские, армянами — армяне, чеченцами — чеченцы. Зачем графа? Быть бы достойными людьми, гражданами России».

Тема эта очень серьезная. Серьезная до головокружения и боли в затылке. Давайте-ка ее немного разбавим анекдотами.

Встречаются два еврея. Один спрашивает:

— Слушай, Сёма, ты знаешь, кто по национальности Мао Цзэдун?

— Не может быть! — в ужасе восклицает другой.

Или вот такой анекдот, названный «Совет Сталина»:

Горбачев звонит на тот свет Сталину и жалуется на происходящее в стране:

— Что делать с Арменией и Азербайджаном, как прекратить войну? Как решить национальный вопрос?

— Очан просто, дарагой. Надо объединить две республики в одну.

— Но после объединения опять начнутся споры о том, где делать столицу — в Ереване или в Баку.

— Зачем Ереван? Зачем Баку? — говорит Сталин. — Сталица будет Магадан.

Ну, и последний анекдот — «Шестой пункт»:

— Будет ли при коммунизме пятый пункт в паспорте?

— Нет, будет шестой: «Был ли евреем при социализме?»

Газета «МК» в рубрике «Глас народа» провела анкету «Нужно ли гордиться своей национальностью?» (1997, 30 октября). Некоторые ответы явно просятся в нашу книгу:

— У меня в графе написано «эстонка», а я не знаю ни языка, ни культуры. Понять это в силах только тот человек, который сам в таком положении. Я очень ждала момента, когда отменят национальности (Марина Халилова, программист).

Многие — за. Но есть и противники отмены национальной графы. Вот их аргументы:

— Сейчас исчезнет слово «русский», а потом исчезнет слово «Россия». На это надеются наши недруги (Виктор Зотов, 82 года).

— До глубины души мы, ветераны, возмущены. Это мафия: чтоб ни прописки, ни нации. Мы и так живем за железными дверями и с решетками на окнах (Валентина Николаева, 75).

— Это выдумка евреев, они — 99 процентов — и так стали русскими. В Москве — одни евреи, хоть телевизор не включай (Зоя Барышникова, 56).

Пенсионер Александр Митрохин меланхолично ответил:

— Бьют по морде, а не по паспорту.

Что ответить на это? Горькой печалью или веселым мажором, как это сделала татарка Гульсина Гумерова:

Коктейль «Россия»! Бродит и пенится… Мы живем в одной стране. Сидим за одним столом. Что нас объединяет? Русский язык. Мы — русские лишь потому, что русская культура, растворенная в языке, является основой всей нашей жизни. В России всяк русский тот, кто говорит и мыслит по-русски, для кого русский — это его родной язык, независимо от паспортной национальности.

Послушаем, что говорят на этот счет некоторые наши современники.

«Я, Елена Боннэр, год рождения 1923, еврейка-армянка, русскоязычная, русскопишущая. Сны вижу на русском. Ученые считают, что язык снов — родной…» («Московские новости», 1992, 24 января).

Выступая на встрече Бориса Ельцина с интеллигенцией в июне 1997 года, Мариэтта Чудакова сказала: «Есть три вещи, которые нас объединяют: земля под ногами, небо наше цвета линялого ситчика и язык…»

Режиссер Станислав Говорухин, рассуждая о России, сказал: «Я вообще не верю в русскую национальную идею. Очень трудно найти этнически русского человека, практически в каждом намешано несколько кровей. На мой взгляд, сегодня есть только одно понятие — россиянин, это человек, родина которого — Россия, будь то Татарстан, Якутия или русский Север…» («Мегаполис-экспресс», 1991, 24 января).

Генерал Александр Лебедь на эту тему выразился так: «Что касается понятия «русский»… идти по пути «отлова» этнически чистых русских бессмысленно. Достаточно вспомнить хотя бы триста лет монголо-татарского ига. Русские — это 120 миллионов людей, государствообразующая нация. Русские — те, кто считает, что Россия — их родина, русский язык — их родной, русская культура — их культура. А всяких там баркашовцев я не понимаю. Для меня национальность никогда значения не имела. У власти должны быть умные люди» («Новое время», 1995, № 37).

В другом интервью Лебедь сказал, как отрезал: «В России выявлять чистую расу — дело безнадежное! Разумный, государственный, прагматический подход прост: кто говорит и думает по-русски, кто считает себя частью нашей страны, для кого естественны наши нормы поведения, мышления, культуры, — тот и русский…» («Сегодня», 1996, 26 апреля).

Руководитель «Черной сотни» Александр Штильмарк представил свою позицию следующим образом: «Под русской национальной властью я имею в виду не обязательно русского человека — по крови. Бывает, национальность по ушам или по зубам циркулем вымеряют… У русского должна быть русская душа. Это главное! Тогда он будет болеть за Россию…» («Книжное обозрение» 1995, № 7).

Вот такая лукавая позиция: благо России. А что во благо или во вред — будут определять по чисто политическим или иным конъюнктурным соображениям. Очень удобно. Если не в общем строю, то сразу — инородец и враг. А еще масон и сионист!.. И пошло-поехало, вперед, к гражданской войне!.. О разжигании национальной вражды мы обязательно поговорим. А сейчас вспомним еще одного человека, он явно заслуживает память о себе.

Профессор Дитмар Эльяшевич Розенталь. Подлинный знаток русского языка. А между тем Розенталь — не русский человек, и русский язык ему даже не родной. Он родился в Польше. Его отец обожал Германию, говорил по-немецки и дал сыну немецкое имя — Дитмар. В России Розенталь-сын впервые оказался в 16-летнем возрасте, во время первой мировой войны, когда бежал из Польши. Поступил в Московский университет на историко-филологический факультет. Полюбил Россию. Пленился русским языком. И стал знаменитым Розенталем, знатоком и мэтром русского языка. И если сравнить Дитмара Эльяшевича с какимни-будь патриотом-златоустом, то… извините, тут я умолкаю..

Сузим лучше тему и поговорим о пятой графе… Москвы. В нашей столице около 140 национальностей числом 8 миллионов 875 тысяч 579 человек.

Еще одна деталь: в Москве много смешанных этнических семей: русских и украинцев, русских и татар и т. д. Столица России меняется с каждым годом, и вместо московского аканья все чаще слышится кавказский акцент. Москва перестает быть русским городом? Лично я так не думаю, просто город на семи холмах всегда был достаточно пестрым по национальному составу, вспомним средние века: в Москве были Английский, Гишпанский, Персидский, Литовский, Армянский дворы, Грузинский вал, Немецкая слобода и т. д. А вот сегодня появились и темнокожие москвичи. Первый опыт — фестивальные дети (когда к нам в 1957 году приехали гости со всех континентов).

От дружбы к вражде народов?

Когда-то нас учили, что СССР — это крепкая спайка всех народов, населяющих страну. Сомневающихся убеждал золотой фонтан «Дружбы народов» на ВДНХ в Москве. Но эта официальная дружба рухнула вместе с распадом Советского Союза, и теперь внутри новых, самостоятельных образований СНГ отнюдь не миролюбиво складываются отношения между коренными и некоренными народами. К примеру, можно упомянуть о невеселой участи русских в Прибалтике или массовом оттоке русских из республик Средней Азии.

В 90-е годы XX века высоко поднял голову национализм. В одном из писем Альберт Эйнштейн писал, что «национализм — разновидность детской болезни: это корь человечества». Нет, все гораздо сложнее и запутаннее. Ухудшение политической и экономической ситуации всегда дает импульс к стремительному развитию этнофобии: начинает казаться, что жизни одной нации мешает другая. Помимо традиционных обид на Запад и иностранцев, многие русские винят в своих бедах евреев; украинцы все трудности сваливают на «москалей» и т. д. Вот что пишет по этому поводу политолог Эмиль Пайн:

«Можно выделить три типа основных проявлений ксенофобии среди русского населения:

1. Абстрактный комплекс обиды — представление русских как о народе обижаемом, обманываемом, эксплуатируемом (без точного представления о том, кто обидчик: коммунисты, начальство, инородцы, Запад и т. д.), короче, «все едут на бедном Иване», «тянули с нас все что можно, а теперь русские, славяне во всем виноваты», но «русский мужик терпелив, всегда все сносил» и т. д.

2. Антизападничество — мнение о распродаже национальных богатств России, растаскивании их иностранцами, неприятие всего иностранного (товаров, культуры, нравов и пр.), представление о том, что реформы инспирированы «агентами влияния» (ЦРУ, США, Израиля и т. д.) или выгодны лишь Западу; в наиболее радикальном варианте это идеи о направленном уничтожении — геноциде — или тайном плане, долженствующем вызвать деградацию русских.

3. Этнофобии — представление о том, что в бедах, постигших Россию, повинны в той или иной степени инородцы (нерусские или неправославные люди), что нерусские в России пользуются слишком большими правами, злоупотребляют предоставленными им возможностями; эта ксенофобия особенно остро проявляется в отношении чеченцев, азербайджанцев, армян, грузин и других этнических групп, образовавших достаточно эффективные структуры этнического предпринимательства в городах России, а потому часто вызывающих чувство зависти и недоброжелательства; в крайнем варианте — утверждения, что русские в России должны обладать большими правами, чем другие этнические группы…» (ЛГ, 1999, 27 января).

Самовосхваление («Россия — великая держава») и мания величия стали в последние годы просто невыносимы. Ностальгия по былому имперскому величию захлестывает почти всех россиян. Чем дальше нас отбрасывают на периферию мировых событий, тем больше воображаем, что именно мы — центр Вселенной и пуп земли.

«Русская национальность велика, сильна и жизнеспособна, — писал в «Русских ведомостях» (27 января 1910 года) Федор Кокошкин. — Она не боится конкуренции других национальностей и не нуждается ни в каких допингах, ни в каких возбуждающих жизненную энергию секретных средствах. Национальное лицо, как и лицо индивидуальное, прекрасно и благородно только тогда, когда владелец его не думает о нем, не старается искусственно придать ему то или другое выражение. А кто, став перед зеркалом, задается заранее обдуманными намерениями сделать во что бы то ни стало «национальное лицо», у того выйдет лишь жалкая и отталкивающая националистическая гримаса».

Лично мне кажется, что мы вертимся перед зеркалом и строим надменное лицо великой державы. Мания величия и мессианство русского народа — две наши родовые беды. Эти первые роли в мире давно нам не по карману, мы надорвались в этом «вечном бою» «сквозь кровь и пыль», наша российская кобылица еле перебирает копытами от напряга. Нашим патриотам всё неймется: никак не хотят довольствоваться малым, все их тянет на грандиозные проекты, людские жертвы при этом во внимание никак не принимаются. У русских государство — превыше всего!

Так простенько, по-житейски формулирует свои (и наши с вами) тревоги обычный школьный учитель Евгений Никифоренко. А пока геополитические планы новых походов и новых захватов вынашиваются и выстраиваются в головах патриотов-державников, идет локальная, внутренняя борьба с чужаками. В книге «Ксенофобия и национализм в современной России» (1998) упоминается около 200 отечественных общественных организаций — религиозных, политических, культурных, — подпадающих под определение «ксенофобских», для которых наипервейший лозунг: «Бей «чужих», спасай Россию!» Многие читатели знают, что это за организации, и поэтому не буду педалировать эту тему.

У патриотов всегда большого обижает маленький, какой-нибудь сионистский эльф обижает Илью Муромца. Краснодарский губернатор Николай Кондратенко прямо говорит: «Навязав нам общечеловеческие ценности, враги внутренние и внешние подорвали наш экономический потенциал и ослабили потенциал военный» («Завтра», 1999, 24 марта).

Не мы прозевали, прошляпили, пролузгали (глаголы можно подбирать и дальше), а они, ВРАГИ, во всем виноваты. То есть вовсю работает комплекс неполноценности.

Требовательность к себе, к горькому сожалению, не наша национальная черта. Мы слишком широки и раздольны, чтобы зацикливаться на себе и что-то от себя требовать.

Как выразился «консервативный революционер или национал-большевик» Александр Дугин: «Русские — нация андрогинов, могучие и женственные, имперски агрессивные и жалостливые, мы убиваем, рожаем, бушуем и плачем на одном дыхании. Мы не разделяем точно «да» и «нет». Всё приблизительно…» (газета «Евразийское вторжение», 1999, № 20).

И хочется добавить к этому «убиваем и рожаем»: и делаем большие глупости. Мы можем себе это позволить, а другие — нет. «Моя нация, по счастью, слишком мала, чтобы делать большие глупости». Кто это сказал? Альберт Эйнштейн.

Национализм — тема необъятная, как море. Не будем тонуть в этой морской пучине. Побарахтаемся лучше в более узкой теме, хотя по поводу такого определения многие со мной будут не согласны.

А если говорить честно, то боюсь, у данной книги будет много противников. Одному не понравится одно, другому — другое. Нравится всем лишь доллар, да и то — в большом количестве. Но я заговорился. Итак:

Антисемитизм, евреи, Израиль

О евреях в этой книге мы говорили не раз, но что делать: целый пласт — «Евреи в России», никуда от него не денешься. Евреи вписаны кровью и судьбой в русскую историю, да так, что порой даже трудно узнать, кто еврей, а кто нет. Один французский медик на вопрос своего русского коллеги: «Есть ли во Франции антисемитизм?» — ответил так: «Наверное, есть, но как узнать, кто еврей?»

Знаменитый советский диссидент Натан Щаранский тоже в затруднении и говорит, что определение еврейства — «колоссальная философская, историческая и религиозная проблема». И ее мы тоже не будем касаться. Вот антисемитизм — это другое дело, без него тема России была бы неполная.

Начнем издалека. Рассказывают, что, когда Наполеон Бонапарт осаждал Вену, в одной из синагог он услышал громкий плач.

— Почему плачут евреи? — спросил полководец.

— Они оплакивают Соломонов храм, — ответили генералы.

— Его разбили наши войска? — поинтересовался Наполеон.

— Нет, ваша милость, — возразили ему. — Храм был разрушен еще при царе Ироде почти две тысячи лет назад!

— И они до сих пор плачут?! — удивился Наполеон.

Да, евреи до сих пор плачут, а если не плачут, то печаль не уходит из их глаз. И храм разрушили, и ненависть их преследует со стороны многих, если не всех народов. Истоки ненависти, причины антисемитизма уходят в глубины веков, сокрыты в тумане, спрятаны в далекой-далекой дохристианской поре. В принципе об этом написана не одна книга, и желающие могут углубиться в дебри национальной распри.

Почему антисемитизм живет уже три тысячелетия? Хороший вопрос. На него дано множество ответов, ибо многие умные люди хотели и продолжают хотеть понять, в чем же суть негативного отношения к евреям.

«Антисемитизм — это не идеология. Это — душевная болезнь», — утверждает один из наиболее авторитетных богословов в мире Адин Штейнзальц.

Василий Розанов отмечал, что антисемитизм — это зависть к биологической природе, некий страх перед еврейством, потому что «еврей — тип человека, более активного, более приспособленного и жизнестойкого, чем русский тип» (запись от 26 марта 1915 года).

Максим Горький летом 17-го писал, что «идиотизм, болезнь, которую нельзя излечить внушением. Для больного этой неизлечимой болезнью ясно… во всем виноват еврейский народ» (Газ. «Новая жизнь», 1917, № 52).

Вот и сегодня эту песню можно слышать на каждом митинге или сборище патриотов из лагеря Зюганова или Анпилова: и банки, мол, захватили евреи, и газеты, и радио, а уж телевидение и вообще — «тельавидение». И точно писал Игорь Губерман:

А может, бедная подслеповатая Фейга Ройд, она же Фаина Каплан, и вовсе не стреляла в Ленина, а ей это покушение «навесили»? Но миф создан, и миф работает. Так же, как на евреев навесили «господство мирового капитала» и лихо доказывают, что деньги суть еврейство.

«Скажи мне, как ты относишься к евреям, и я тебе скажу, кто ты» — так начал одну из своих газетных публикаций Андрон Михалков-Кончаловский. «Отношение к евреям — это для меня оселок, на котором проверяется нравственное, христианское начало. Христианин не может быть антисемитом»…

И еще один важный отрывочек: «Евреи человеческую жизнь ценят очень высоко. Они много потеряли: для маленькой нации шесть миллионов — цифра гигантская: каждый третий. Но я слышу голоса моих соплеменников: «Ну, потеряли! Чего орать-то?! Мы тоже потеряли в войне сорок миллионов — мы же не орем!» А почему не орем? Евреи орут, и правильно делают. Это только вызывает уважение…» (ЛГ, 1999, 27 января).

Нет, антисемиты недовольны всем: и когда евреи орут, и когда они молчат.

Есть такой тест на антисемитизм. Бросается фраза: «Бейте евреев и велосипедистов!» Каждый второй спрашивает: «А велосипедистов за что?» Евреев ясно за что: они слишком много дали миру — монотеистическую религию, алфавит с буквенным письмом. А того, кто много дает, всегда не любят. И потом, как принято считать, евреи умнее русских, и отсюда идет дополнительный заряд неприязни и ненависти. Вот у англичан этого нет. На вопрос: «Почему в Англии нет антисемитизма?» британский премьер Уинстон Черчилль ответил спокойно и уверенно: «Англичане никогда не считали себя глупее евреев».

Нам бы эту уверенность англичан! Но нет. У нас сплошные комплексы неполноценности, которые явно проступают под мантией мании величия. Такой вот российский парадокс.

«Очарованный странник» Николай Варсегов заметил: «Умных, смею заверить, не любят даже в деревне Варсегино, не говоря уже обо всем остальном мире. Отсюда антисемитизм» («Комсомольская правда», 1997, 31 декабря).

«Я хочу назад в евреи. Там светлее и человечнее», — последний крик Юрия Нагибина.

Почему такой крик? Может быть, писатель начитался патриотической литературы? Евгений Лесин сделал как-то обзор, и в поле его внимания попала «Песня патриотов»:

Отомстим еврейской мафии за поруганную Россию!

Отомстим!

Отомстим еврейской мафии за невинно уничтоженных миллионов русских!

Отомстим!

«Особенно трогательно, — пишет Лесин, — это одесское «за невинно уничтоженных миллионов русских». Как говорится, не уезжай ты, мой голубчик, печально, жид, мне без тебя!

И все же по большому счету книги эти не совсем верно называют антисемитскими. Они — юдофобские, то есть прежде всего пронизаны жутким, безумным, мистическим страхом перед евреями…» («Книжное обозрение» 1999, № 22).

Страх и… отсутствие чувства юмора, что доказывает исключительно серьезный и насупленно-мрачный вид почти всех без исключения «истинных патриотов».

И вот что еще: все эти антисемитские издания — книги и газеты, — по существу, выталкивают евреев из России, а значит, и ослабляют Россию: уезжают-то лучшие умы! Неужели прав Дмитрий Быков, который не устает повторять: «Еврей в России неуместен»?

«Будет ли счастье без евреев?» — спрашивает журналистка Екатерина Деева: —…Теперь скажите мне: что, среди русских меньше воров и негодяев, чем среди евреев? Что, у русских больше сплоченности, чем у евреев? Больше экономических и прочих талантов? И чем, скажем, министр финансов Пупкин Василий будет лучше министра финансов Задорнова Михаила? А банкир Огурцов Степан — лучше Гусинского Владимира? Чтобы ответить, надо знать, что за люди такие — Пупкин и Огурцов. Но отнюдь не кто они по национальности… Русская национальность, увы, не гарантирует процветания…» (МК, 1998, 12 ноября).

Соревноваться по образованию, уму и обеспеченности не хочется. Это трудно. Легче завидовать и кричать: «Каждому жиду по фонарному столбу!» Когда это вопит уличная массовка, то еще можно понять: им свое недовольство жизнью выразить как-то надо, ор и крик — это их способ самовыражения. Но когда почти то же самое произносят литераторы, эти народные пастыри и инженеры человеческих душ, то становится просто не по себе. И берет оторопь, когда, с позволения сказать, поэт Валентин Сорокин пишет:

Что за бесовщина?! И в бесхлебье и в СПИДе виноваты хасиды, как представители еврейского народа? Даже консервативная церковь в 1959 году при понтифике Иоанне XXIII убрала из молитвы Великой страстной пятницы слова о «коварных евреях». А наши попы от литературы все талдычат одно и то же вот уже который век.

Когда-то украинский публицист Ярослав Галан назвал антисемитизм религией дураков и негодяев.

В наше время на эту тему высказался Борис Немцов: «Я считаю, что антисемитами становятся люди физически неполноценные» («Известия», 1998, 26 декабря).

Поэт Глеб Горбовский однажды написал: «Катастрофически мало русской настоящей интеллигенции. Я-то ладно, у меня мама зырянка, я и не высовываюсь, а эти писатели, кричащие за Россию, — кто они? Русские? Да никто из них до конца не дочитал отца Флоренского, Бердяева, Леонтьева, Ильина, даже Льва Толстого, Достоевского… А кто и прочитал — так ничего не понял. Они же воспитаны на «Малой земле», на газете «Правда»… О какой России они пишут? И что? Они сами-то понимают, что они пишут?… Вместо того чтобы винить себя и каяться за собственное 75-летнее холуйство-рабство, стыдиться невежества, мы опять и опять ищем врагов среди своих и чужих. Вот что страшно! Действительно мы стали «совки», большевизм у нас уже в крови. Настоящим патриотом России должен быть не только русский человек, а вообще человек любой национальности. Это же аксиома!..» («Московские новости», 1993, № 38–39).

А тем временем многие евреи пакуют чемоданы и готовятся к отъезду на историческую родину.

Анекдот. В Средиземном море встречаются два корабля. Один плывет в Израиль, другой — в Россию.

Пассажиры обоих кораблей столпились у бортов и крутят указательным пальцем у виска. «Это у вас национальное приветствие?» — спрашивает иностранец.

— Нет, это русская поговорка: хорошо там, где нас нет.

Возьмем Библию: «При реках Вавилона там сидели мы и плакали, вспоминая о Сионе».

Ах, этот плач! Простой человек плачет и на реках Вавилона, на берегу Москвы-реки, на Волге и на Сене, впрочем, и на остальных водных магистралях и речушках. Такова участь человека, независимо от его национальной принадлежности. Человек един перед страданием и смертью. Но опять же в Библии сказано: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся».

Так что утешайтесь, господа читатели, несмотря на всю грусть и печаль этих текстов. Россия — это… в голову сразу полезли слова: стон, плач, слезы, боль… нет, отбросим все это и лучше вспомним «Песню о России» Михаила Анчарова:

О, наверное, этот тот баланс, который так необходим в теме «Россия», а то посмотришь окрест — тьма-тьмущая, и лишь болотные огоньки зловеще сверкают. Как отмечал Федор Иванович Тютчев: «Русская история до Петра Великого — сплошная панихида, а после Петра Великого — одно уголовное дело».

На веселенький мажор мы вырулили с вами!..

Ну, а каков финал? Я уже говорил, что первое квазиисследование, которое легло в основу данной книги, было написано весною 1986 года. И вот как оно завершалось:

Последний аккорд

Все было проще, когда был железный занавес. Но занавеса давно нет. Благодаря Хельсинкскому акту между Востоком и Западом осуществляется относительно свободное передвижение людей и идей. В этих условиях бороться против всепроникающей идеологической ереси становится все труднее.

Конечно, кое-какой опыт борьбы с иностранным засильем накоплен. Еще в 1796 году Екатерина II издала указ об ограничении свободы книгопечатания и ввоза иностранных книг, об учреждении «ценсур».

В настоящее время есть и запреты, есть и цензура, есть и глушилки против «Радио Свободы», Би-би-си и других западных радиостанций, есть бдительные таможенники, которые заботятся, чтобы в СССР не проникали книги, наркотики, видеокассеты и пленки… Все это есть. Но все равно поток западной, и прежде всего американской, культуры не остановим. Этот поток с каждым годом все сильнее и сильнее размывает берега национальной русской культуры. Как пошутил один итальянский ученый: «Кончилась эпоха шампанского, и началась эпоха кока-колы».

Как меняются времена! Уже грибоедовская фраза из «Горя от ума» не созвучна нынешним нашим реалиям:

Увы! Китайцы уже не пример. В 1981 году китайские руководители в свою очередь выразили озабоченность в связи с проникновением в Китай с Запада буржуазных идей и ростом их влияния, особенно на молодое поколение китайцев, которое испытывает «преклонение перед капитализмом».

Капитализм приманивает людей социалистического лагеря разнообразными, добротными товарами и совершенной техникой. «Правда» в номере от 14 апреля 1986 года вынуждена была сетовать на «готовность некоторых людей видеть в импортных предметах не только эстетическую и технологическую привлекательность, а нечто другое. У них, дескать, там все отличное, все лучше нашего. Думают так иные, нечего скрывать, и это не может не беспокоить…

Не случайно Игорь Ляпин в 80-е годы переписывает концепцию «Медного всадника». По мнению современного поэта, Петр I не прорубил окно, а, наоборот, построил стену и отгородился от соблазнов Европы:

От Пушкина к Ляпину, от гения к посредственности, от окна к стене и к забору, от тяги к Западу — к бегству от него. Времена меняются?..

Почти 120 лет назад был раскрыт заговор петрашевцев. Барон Модест Корф, лицеист пушкинского выпуска, записал в дневнике:

«Все были поражены разнесшейся, как молния, вестью об открытом у нас заговоре. К России покорной, преданной, богобоязненной, царелюбивой тоже прикоснулась… гидра нелепых и преступных мечтаний. Горсть дерзких злодеев и ослепленных юношей замыслили приобщить и нашу девственную нацию к моральному растлению Запада».

…Какая сегодня погода? Неужели опять западный ветер?..

Вот такая была концовка, написанная весною 1986 года. Сейчас на дворе весна 2000 года. Прошло 14 лет, и как все радикально изменилось! Ни цензуры, ни глушилок, ни Советского Союза, зато изобилие некогда вожделенных западных товаров, телевизоры «Самсунг» давно вытеснили с рынка отечественные «Рекорды», и на улицах шумно расхаживает юное «поколение пепси». Квас забыт. Пенятся «пепси» и «кола». Квасные патриоты в ужасе. Александр Дугин кричит на всю святую Русь о том, что «кучка гаденышей захватила власть над самым прекрасным и трогательным народом» («Завтра», 1998, № 45).

Ну, вот мы, кажется, добрели и до настоящего финала. А он называется так:

Современная Россия: за упокой или во здравие?.

XX век позади. В этом столетии в течение 87 лет Россия подвергалась жестоким экспериментам: разрушали, перекраивали, строили, переиначивали, перекрашивали, пробовали то одно, то другое — и все время ждали чудодейственного результата. «Страна вечной беременности», как выразился философ Мераб Мамардашвили.

— писал Глеб Горбовский в конце 80-х годов. Прекрасная-то она прекрасная в поэтическом и фольклорном восприятии, а вот в практически обыденном Россия потерпела крах. Коммунистическая Вавилонская башня рухнула. Исчез безликий Советский Союз. Русский народ превратился в русскоговорящий. Экономика оказалась всего лишь милитаризованной химерой и не выдержала соревнования с Западом. Имперская броня проржавела. Армия рассыпалась. Население бедствует, хотя в этом океане нищеты благоухают островки роскоши. А в целом Россию сотрясает стон. Достаточно полистать газеты и журналы. Вот только одни заголовки: «Россия в обвале», «Россия, которую мы потеряли», «Россия на коленях», «Павшая Россия», «Россия в климаксе», «Кто подберет Россию», «Обречена ли русская нация на вымирание?», «Есть ли у России будущее» и т. д. И апофеоз — книга итальянского журналиста Джульетто Кьезы «Прощай, Россия!» (М., «Гея», 1997).

Так уж и прощай? Кьеза уверен: чао! Но при этом ласково утешает: «От России в любом случае останется память, огромная, как и ее вклад в развитие человеческой цивилизации, как ее литература, театр и наука, как ее военная мощь и ее жестокость, ее подлость и свирепость, как ее нетронутая, дикая красота и гениальная авантюрная склонность к утопии, превратившие ее в лабораторию гигантского трагического эксперимента. Только великий народ мог создать все это одновременно».

Спасибо, Джульетто, грация, сеньор Кьеза, но почему все же вы говорите «прощай»?

«Прощай, потому что все это умирает намного быстрее, чем можно было себе представить. Другие империи и цивилизации рушились столетиями, теряя клочки своего величия в пыли времени. Но у их подданных было время приспособиться к переменам, осознать их, примириться с неумолимым ходом истории. Здесь все происходит гораздо быстрее…

Прощай, потому что уже не видно, за что можно зацепиться, чтобы устоять против течения. В этой России, затянутой (давшей себя затянуть) все перемалывающей западной машиной, нет сил, интеллектуального потенциала, планов на будущее. Она хотела противостоять Западу в одиночку, в который раз ослепленная солнцем собственной гениальности и печальной луной собственного неизбывного комплекса неполноценности…

Быть может, еще есть время для мучительных конвульсий, для кровавых и бесполезных судорог, порожденных иллюзиями, которые всегда отказываются умирать. Но новый взлет маловероятен. Спад и распад — которым сами россияне способствовали своей ленью и глупым подражанием чужим примерам — только начались. За потерей Средней Азии последует утрата Кавказа. А потом россияне распрощаются с Сибирью, их подомнет самый сильный из «азиатских тигров»…».

Джульетто Кьеза имеет в виду китайцев. А далее итальянский аналитик ругает вовсю Александра Солженицына, дескать, он был «пророком распада», переоценил российскую духовность и недооценил силу Запада. И, конечно, полным ходом идет всемирная глобализация, в которой растворится Россия. А что власть? Способна ли она противостоять натиску Запада? Кьеза отмечает:

«Только в России власть всегда была настолько далека и невидима, недоступна и враждебна, что ее можно сравнивать лишь с царством египетских фараонов. Только в России народ настолько распылен и разбросан на невообразимо огромном пространстве, что этому невозможно найти сравнение на всей нашей планете. Витфогель называл это «гидравлическим» обществом, другие предпочитали говорить об «азиатском» способе производства. Мне кажется очевидным, что только такая свыше всякой меры деспотическая, обожествленная Власть, только самодержец мог удержать вместе этот «мир миров» на таких пространствах. И только так мог родиться народ, настолько чуждый Власти, настолько беззащитный, настолько склонный оправдывать несправедливость, что она уже кажется частью его собственной природы. Народ настолько «анархичный», чтобы время от времени взрываться в никуда, и настолько «коммунистический», чтобы довольствоваться мизерной долей самоуправления в «общине», которую Власть не столько позволяла, сколько терпела из-за невозможности проникнуть во все уголки этого огромного пространства…» (цитаты по газете «Труд-7», 1997, 29 августа).

Ну, как вам Джульетта Кьеза, этот современный маркиз де Кюстин, который нарисовал самый нелицеприятный портрет России? Хочется возмущаться и кричать, негодовать и бесноваться. А вдруг Кьеза прав?! И народившаяся в России новая олигархия вкупе с несметным количеством чиновников, как саранча, сожрет страну задолго до окончания ее жизненного цикла? И — прощай, Россия!..

Давайте немного остынем и разберемся. Может ли быть иностранец объективным в оценке России? Возможно, он просто передергивает исторические карты, и все не так уж безнадежно и мрачно? Послушаем, что говорят наши оракулы.

Михаил Полторанин начинал восхождение во власть новой России вместе с Борисом Ельциным. Работал вице-премьером, затем был изгнан с политического Олимпа. Полторанин считает, что в стране не решены шесть жгучих проблем: 1. Государство не защитило наемных работников от произвола работодателей. 2. Государство не защищает человека, а издевается над ним. 3. Рынок в стране недоразвит, и недоразвита судебная власть. 4. Нехватка финансов — лукавство властей. 5. Нет контроля общества за исполнительной властью и ее правоохранительными структурами. 6. Нет настоящей свободы слова и массовой информации. («АиФ», 2000, № 8).

Частности? Но эти частности удерживают Россию в состоянии склеенности из трех частей: авторитаризм, демократия, анархия. И в таком гибридном виде Россия неспособна вписаться в западную цивилизацию, совершить вместе с Западом прыжок в информационное общество XXI века.

А пока мы, все русские (в широком национальном смысле), представляем мишень. Да, мишень — это образ писателя Виктора Ерофеева. «Быть русским — значит быть мишенью. Жертвенность жертв — тоже функция в мире, где мы освобождены, насколько возможно, от других обязательств… В современных условиях Россия выглядит потерянно, проигрышно относительно прочего мира, где активное начало заявлено органическим образом. Однако Россия создана для молитв, тоски и несчастья. Здесь существуют исторически все условия, чтобы страна бесперебойно была несчастной. Русская власть верно справляется со своими заданиями, какой бы ориентации она ни придерживалась. Россия хороша в проработке утопических конструкций, которые заведомо неосуществимы и на развитие которых уходят многие жертвы. Большего странно ожидать даже от такой огромной страны…

Основным стилем писателей, писавших о России, — отмечает далее Виктор Ерофеев, — была сочувственная слезливость. Ошибка и западников, и славянофилов в том, что они хотели счастья России. Вечная и беспомощная идея вытащить Россию за волосы вопреки ее воле встречается из книги в книгу и становится по крайней мере назойливой. Им всем подавай счастливую Россию — с караваями, куличами и балыком. Их не устраивает килька в томате. По крайней мере килька — не их идеал…

Россия, бесспорно, опасная страна… страна бегающих мишеней…» (Общая газета», 1998, 24 декабря).

Ох, уж этот Ерофеев! Венедикт не хоронил, он просто пил и философствовал по поводу русского житья-бытья, а Виктор Ерофеев норовит похоронить Россию. Он рисует почти босхианскую картину:

Умри, Кьеза, ты так никогда не напишешь! Так может написать только русский! Русский о русских — харкнул в лицо и пошел довольный, потирая руки.

Виктор Ерофеев пишет о десятках миллионов российского «дна». Лихачев, Аверинцев и прочие высоколобые россияне идут не в счет, они живут в интеллектуальных Альпах. А вот масса, дно… «Что с ней делать? Обманывать? Отмывать? Перевоспитывать? Жда'т», пока она перемрет?..» — задает вопросы Ерофеев. Публикация в «Общей газете» носит красноречивый заголовок «Живое средневековье».

Политолог Игорь Кондрашин пишет: «Русский народ, будучи в своей массе забитым, непросвещенным и не воспитанным в демократических традициях, смиренно мирится со своей участью, не ропщет и терпит все лишения, позволяя невеждам и мошенникам вести страну все ближе к гибели…» («Независимая газета», 1998, 13 мая).

«Растет застойная бедность, — отмечает Татьяна Коростикова. — Разрыв в доходах самых богатых и самых бедных — 40 раз. В 42 регионах России из 89-ти средний доход населения ниже порога бедности или на его уровне. Сегодня реальная зарплата составляет лишь 40 % от уровня 1991 года. Из-за этого и экономика страдает — не для кого производить товары. Последствия повальной бедности уже представляют угрозу национальной безопасности…» (АиФ, 2000, № 10).

Вывод: бедным богатую страну не построить.

«Мы оказались на пороге полного одичания» — еще один заголовок статьи. Ее автор Сергей Капица, физик и некогда ведущий телепрограммы «Очевидное — невероятное». А невероятное ныне в том, что зарплата профессора в России ниже официального прожиточного уровня, что студенты физтеха, на подготовку которых тратится миллион долларов, уезжают в Америку, что мы исповедуем принцип «сила есть» — ума не надо». Сергей Капица пишет, что «происходит намеренное одурачивание населения… Наше телевидение одичало совершенно. А оно — колоссальный фактор, формирующий общественное сознание. И это делается намеренно. Мне кажется, что это целенаправленная политика тех, кто хочет превратить нас в страну идиотов, в «страну дураков» из «Приключений Буратино»… В общем и целом, Россия на пороге полного одичания» («Книжное обозрение», 2000, № 11).

И уже кое-кому начинает что-то казаться и мерещиться. Вот любимый народом Василий Теркин вернулся с того света, и обездоленный люд бросился к своему любимцу, как к заступнику:

Стихи, конечно, немудреные, под Александра Твардовского, их написал некто Сергей Каширин («Советская Россия», 1998, 8 мая), но суть схвачена точно. Много развелось этих господ, именуемых «новыми русскими», которым удалось сделать большой Хапок. И это отнюдь не лучшие умы России. К сожалению, лучшие из страны уезжают. За последние 15 лет Россию покинуло не менее 2 миллионов человек (АиФ, 1997, № 40). Уезжают в основном в четыре страны: в Германию, Израиль, США и Грецию. Евреев из России выехало около 1 миллиона человек (из них 700 тысяч — в Израиль). Что толкает людей в дорогу? Помимо страха за свое будущее — национальная недоброжелательность.

Многие покидают Россию, но некоторые и возвращаются на родину, один из таких возвращенцев — писатель и философ Александр Зиновьев, автор книг «Зияющие высоты», «Светлое будущее», «Гомо советикус», «Пара беллум», «Катастройка», «Глобальный человейник» и других. Зиновьев начинал свою деятельность на поприще литературы как ярый антисоветчик и антикоммунист, а пришел к позиции патриота и державника. Он вернулся на родину спустя 21 год (в 1978-м уехал, а вернулся 30 июня 1999-го) и посмотрел на нынешнюю Россию глазами отчаявшегося пессимиста: «Метили в коммунизм, а попали в Россию».

«Что изменилось в России за 21 год?» — естественно, спросили писателя. Он ответил:

«И тогда люди не были ангелами, и тогда Россия была битком набита прохвостами, хотя и хорошие люди попадались. С другой стороны, и теперь не все прохвосты. Изменились условия жизни. Для подавляющего большинства населения жизнь стала хуже, это безусловно. Причем пострадали больше всего профессора, учителя, врачи, служащие библиотек и так далее, в общем — самая активная, самая творческая часть российского населения.

А народ как таковой меняется очень медленно. Он вообще почти не меняется. Как сложился его характер в течение веков, таким он и остается. Народы, как люди, рождаются один раз, переживают период юности, зрелости, упадка и в конце концов умирают. Я сейчас с грустью отмечаю, что наш русский народ вступил в фазу деградации и умирания.

Нас разгромили в «холодной войне». Разгромили социальный строй, который мы имели, государственность, экономику, культуру и навязали такой образ жизни, который неадекватен натуре народа. Это было сделано искусственно и искусственно поддерживается. Такая ситуация не способствует выживанию народа…» («Век», 2000, 25 февраля).

Лично я с позицией Зиновьева категорически не согласен. Опять это теория заговора Запада, специально созданной «пятой колоны» внутри страны. Мол, во всем виновата «грандиозная диверсионная операция» и соответственно — мы сами тут ни при чем, как говорится, взятки гладки; мы — хорошие, они — плохие, вот если бы, авось да кабы!.. Нет, мы виноваты в своих бедах и несчастиях прежде всего сами. И не надо пудрить мозги!..

А вывод Зиновьев делает крайне неутешительный: «Великая роль русского народа сыграна, она позади. Этот народ обречен на вымирание. Смертность в России опережает рождаемость, и в перспективе лет через двадцать русское население сократится до 50 миллионов» («Версия», 2000, 18 января).

«Уже в конце столетия России и ее народа не будет, их просто вычеркнут из истории» — таков футурологический прогноз Александра Зиновьева, Таким образом, Зиновьев — исключительно «за упокой» России.

Тема «гибели» России стала в последнее время модной. Прощальные песни распевают литераторы, киношники, художники. Легко вспомнить, что еще Михаил Нестеров сто с лишним лет назад живописал отходную России, а она все еще жива и дышит. Илья Глазунов в процессии российских похорон шагает впереди. Последняя его картина — нет, гигантское полотно «Россия, проснись!» — полна апокалипсического ужаса. На полотне можно увидеть свастику на костюме Владимира Мономаха, солдата с Евангелием и автоматом Калашникова, а также маленького Илюшу Глазунова, бьющего в барабан с надписью «Россия — русским!»

Как написала Наталья Уточкина: «Пафос и скорбь Глазунова необъяснимы: Россия, за которую он боролся с коммунистами и страдал, сегодня, можно сказать, торжествует — царя канонизировали, коммунизм свергли, православие в чести — итак, мифологическая Россия Глазунова на дворе. Предмета для борьбы и драмы уже нет, хотя надрыв сохранился и образ врага стал богаче — к коммунистам и масонам добавились проститутки, президенты и иные деятели периода демократического с табличкой на шее «Куплю Россию» — и прозрачным сходством с Березовским…» (ЛГ, 2000, 26 января).

Так что Россия, по Глазунову, выходит из «Мистерии XX века» и плавно переходит в Мистерию XXI века с врагами, ужасом и погибелью?..

Критик и литературовед Лев Аннинский считает гадание о будущем России сплошной чеховской мерехлюндией. И в грустях добавляет:

О чем спор, ребята? «Главное, ребята, чтоб сердцем не стареть!..» Помните такую бравую песенку времен развитого социализма? То-то и оно. Закроем глаза и будем рулить дальше. Впереди обрыв, о котором предупреждал Питер Брейгель-старший? Ерунда! Главное: полный вперед!.. Вот и Евгений Никифоренко полон оптимизма, накануне новых президентских выборов он писал:

Очень русская надежда. Придет новый батюшка-барин и рассудит, поможет, выведет, а если нет, то по крайней мере обнадежит, что все будет хорошо. Скептики возражают: а как же свершившаяся криминальная революция, ведь «братки» своего не отдадут? А как великая чиновничья революция, ведь чиновники не выпустят изо рта кусище своего пирога? А как быть с таким понятием, как «износ»? Ведь устаревшая техника и технологии приблизили Россию к зоне катастроф? Да и у человека где-то подошел к концу психологический ресурс. Все «сроки годности» вышли. И как с таким багажом строить новую Россию?

А тут еще географы настойчиво напоминают, что Россия, будучи самой холодной страной в мире, лишилась к тому же всех южных и юго-западных территорий и оказалась «задвинутой» (по выражению Наполеона) в самый холодный, северо-восточный угол Евразии. Продолжительность залегания снежного покрова от 60–80 дней на юге России и до 260–280 на Крайнем Севере. Площадь «вечной» мерзлоты — более 10 млн. кв. км. Россия в снегу?..

Игорь Чубайс, философ, брат экономиста Анатолия Чубайса, автор книг «От русской идеи — к идее Новой России» и «Россия в поисках себя», утверждает, что у России есть лишь четыре возможных пути в XXI веке. Первый, за который ратуют коммунисты и прочие левые, — возродить СССР. Это тупик. Второй путь — новая Россия полностью отказывается от собственного исторического опыта и в чистом поле строит новое государство по западному типу. Тоже неприемлемо — как модные туфли чужого размера, в которых далеко не уйдешь. Третий путь — восстановить разорванную на рубеже веков связь времен, возродить базовые ценности, утраченные с приходом большевиков, добиться «самовоссоединения с исторической Россией». Путь номер четыре — тот винегрет, который сейчас есть, Ленин в Мавзолее, и Николай Второй в некрополе Петропавловской крепости, беспредел в обществе и непредсказуемость «верхов», показное православие и пренебрежение к нравственным нормам в политике и в обыденной жизни…» («Век», 2000, 3 марта).

Эффективная система гражданского контроля, чтобы обуздать «бешенство власти», механизм защиты от лжи и безнравственности — вот что нужно России, по мнению Игоря Чубайса.

Вот и бывший министр иностранных дел Аццрей Козырев предлагает России избавиться от трех «3» — закрытости, зазнайства и зависти. И нужно идти в сторону Запада, считает он («Московские новости», 2000, 7 марта).

Нужна новая внешняя политика, заявляет доктор исторических наук Сергей Караганов. «Одна из главных внутренних проблем России с точки зрения отношений с внешним миром, — говорит он, — незавершенность процесса осознания места страны в мире и неадекватность представлений об этом мире».

Вместо того чтобы найти свое место в мировой модели постиндустриального общества, мы дискутируем относительно «величия» и престижа страны. «При этом, — пишет Караганов, — происходит «проседание» по всем современным параметрам этого величия. А страны, не применяющие у себя термин «великий», уверенно развиваются и давно обошли Россию: Германия, Япония, Италия, Канада, Южная Корея… Важнейшая внешеполитическая проблема России — нерешенный вопрос о том, что важнее: экономическое развитие и благосостояние, закладывающее фундамент для будущего влияния, или нынешний престиж. К тому же часто эфемерный…

Сначала Япония, потом Тайвань, Южная Корея, Сингапур и другие сходные страны за 10–20 лет проходили путь от массовой нищеты через производство на экспорт дешевой одежды и обуви до передовой бытовой электроники и автомобилестроения. Китай идет по этому пути. Обратных примеров — развитие через автаркию — нет. У России нет разумной альтернативы глобальному вовлечению. Неразумная есть — загнивание, ориентация на абсолютно и относительно узкий внутренний рынок…»

Что касается внешнеполитического курса, то Караганов считает, что необходимо отказаться от погони за фантомом «великой державы», необходима разумная интеграция в мировую экономику. «Для России важна нацеленность в будущее — не защита прошлых, иногда безвозвратно потерянных, иногда ненужных, иногда слишком дорогостоящих позиций, а попытки приспособиться и завоевать позиции в мире будущего».

Сергей Караганов призвал отказаться от жесткой риторики, ибо, как он сказал, «нашим угрозам больше не верят, но они раздражают, мешают тем, кто хотел бы партнерских отношений с Россией» («Московские новости», 2000, 29 февраля).

Я тоже считаю, что хватит быть угрюмым медведем и размахивать ракетой, как дубинкой, пора стать цивилизованным джентльменом с хорошими манерами.

Нет! — кричат патриоты-державники, — это не для нас. Только великая Россия и только главная роль на мировой сцене! Это какой-то скверный философ Бердяев сказал: «Россия — баба, а вдобавок прескверная». На самом деле Россия — примадонна. Солистка. Ей подавай адажио, и чтобы кругом вышагивали одни белые лебеди. Россия!.. Впрочем, оставим лирику. Послушаем «соловья Генерального штаба», как его называли в советские времена, Александра Проханова:

«Я и мои сторонники все время прокламируем территорию, империю, масштаб, страну, великую Россию — для нас это является святыней, религией. Не свобода слова и не социализм, не постиндустриальное общество, а вот этот геополитический вопрос, русский пространственный компонент: Чтобы были три океана, была Транссибирская дорога, чтобы были традиционные пути. И на эти консоли можно навешать любые социумы, любые идеологии…» («Комсомольская правда», 1998, 28 августа).

Кто думает иначе? Журналист Мэлор Стуруа робко возражает: «Родина — это все-таки люди, а не территория». Нет, шалишь, именно ТЕРРИТОРИЯ. И чтобы побольше! Россия — «географическая ось истории». Ее миссия — это воссоединение евразийских территорий «от Владивостока до Дублина». Это что еще за геополитический бред? Это не бред, а концепция геополитики, которую предлагает для России молодой и прыткий Алексавдр Дугин в книге «Арктогея» (1997).

По Дугину, главный враг — Соединенные Штаты. Китай — береговая зона. Независимость Украины — нонсенс. И так далее, и тому подобное, горячее и сумасшедшее.

Либерализм, Запад, капитализм, новый мировой порядок, мондиализм, индивидуализм — это зло.

Справедливость, Восток, социализм, евразийская цветущая сложность народов и культур, высокий идеализм, общинность и солидарность — это добро. Так классифицирует Дугин, призывая бороться со злом и защищать добро. «Мы, русские, должны заново осознать себя в истории, в мирах духа, в сложном узоре таинственной религиозной истории, качественного пространства, священной географии мира», — так красиво говорит Александр Дугин («Завтра», 1998, № 45).

Лично мне сразу вспоминается повесть Федора Абрамова «Пути-перепутья» и следующий эпизод: «Подрезов словами не играл. И на его вопрос, какие же выводы из трудов товарища Сталина по языку сделать практикам, скажем, им, председателям колхозов, ответит прямо: вкалывать».

А чтобы воплотить в жизнь «магнетическую логику качественного пространства» по Дугину, нужно жертвовать. Класть людей направо и налево, ибо геополитика требует только одного: больших и великих жертв.

«Русские готовы идти на немыслимые жертвы и лишения, лишь бы реализовывалась и развивалась национальная идея, великая русская мечта», — утверждает за весь народ Александр Дугин.

И угрожает: «Битва за мировое господство еще не закончилась» («Книжное обозрение», 1998, № 22).

Аника-воин! К сожалению, Дугин не одинок. В современной России есть некоторое число отчаянных голов, которые готовы ввергнуть Россию в новые геополитические или национальные разборки.

У националистов и крайних патриотов все очень просто: виноват враг. Вот истребим его и ужо заживем счастливо! Слава Богу, что не все так думают.

Губернатор Тюменской области Леонцц Рокецкий пишет: «Теперь некоторые говорят: надо возродить былое величие России. Опять «величие» — зачем? Мне кажется, сейчас, чтобы подняться, нам надо немного опуститься — с облаков на землю. Надо посмотреть на себя, на свою жизнь и честно признаться, что она плохая, эта жизнь. Вы выйдите за пределы Москвы, посмотрите на нашу деревню — эта серость, эти поваленные заборы и перекосившиеся окна, этот сплошной шифер… И никто, кроме нас, не виноват, что все так бедно и убого. Когда мы спокойно посмотрим на себя честными глазами, то вздохнем по-другому. Тогда захочется взять в руки метлу, гвоздь, что-то прибить, подмести, цветы в палисаднике посадить. Заняться умным полезным делом — это, я считаю, хорошая национальная идея» («Общая газета», 1997, 25 сентября).

Увы, некоторые мыслят иначе. Им подай врага на тарелочке, чтобы, чавкая, его сожрать. Или поучаствовать в геополитических схватках, выйти к какому-то теплому океану.

Как не вспомнить возглас Юрия Карякина: «Россия, одумайся, ты одурела!»

Следует напомнить, что Дугины и Прохановы есть не только у России. В каждой стране есть свои ультра — Лe Пэны и Хайдеры. Есть они и в каждом народе. Например, дагестанец Магомед Тагаев выпустил в 1997 году книжку «Наша борьба, или Повстанческая армия Имама». В ней он без обиняков заявляет: «Русские — это нация без прошлого и нация без будущего». И предрекает России остаться в пределах только исторической Московии, Тверской и Новгородской областей.

И далее Тагаев заявляет, что ни о каких интересах русских на Северном Кавказе и речи быть не может. «Империя одряхлела и деградировала так, что уже ждет, когда ее кто-нибудь развалит и изолирует… Мы будем действовать по принципу «рыба тухнет с головы, но чистят ее с хвоста». Будем разрушать все от Дагестана до самой Москвы, включая Кремль…» Цель: «создание великого исламского государства с центром на Кавказе» (МК, 1999, 23 сентября).

Легко представить, что будет, если начнут воплощать в реальность идеи воссоздания СССР, создания великого исламского государства, Оттоманской империи и т. д.? Ответ краток: апокалипсис…

Но хочется верить (и откуда такая детская наивность?), что ничего страшного не произойдет, по крайней мере в первое десятилетие XXI века. У России сейчас другие задачи; как обустроить, восстановить, залечить, поднять с колен больную страну. Как сделать, чтобы Штольц победил Обломова?

И когда были написаны сии стишки? Не поверите: в конце XIX века, они были помещены в журнале «Будильник», в декабрьском номере 48 за 1898 год. Сто с лишним лет прошло, а как читается! И совет все тот же, почти вечный: не спать! Шевелиться. Шустрить. Крутиться. Вкалывать.

На благо себе.

На благо современной России.

Пока я дописывал последние страницы книги, в России бушевали предвыборные страсти. Каждый из кандидатов в президенты бил себя в грудь и обещал спасти Россию.

Из всех лозунгов-задач мне понравился больше всех путинский: догнать XXI век, не потеряв при этом самой России.