7 и 37 чудес

К моменту изобретения долговечной формулы «семь чудес» (III век до нашей эры) все они существовали, в большинстве своем еще не тронутые временем и людьми, и, главное, были легкодоступны. Античный мир Средиземноморья, ставший особенно тесным и исхоженным после создания империи Александра Македонского и рождения эллинизма, позволял любознательному путешественнику обозреть все семь чудес максимум за несколько месяцев – благо, что ни одно из них (за исключением Вавилона) не было далеко от моря. Да и к Вавилону вело множество обжитых торговых путей.

Вскоре одно за другим чудеса стали исчезать. Уже римскому путешественнику не удалось бы увидеть все семь. А до наших дней дожило лишь одно из чудес, как ни парадоксально, самое древнее: египетские пирамиды.

Чудо первое . Египетские пирамиды

Египетские пирамиды – самые известные на Земле сооружения. Более знаменитых не сыщешь. Притом они и самые древние из знаменитых. Гигантские усыпальницы фараонов четвертой египетской династии – Хуфу (Хеопса) и Хафры (Хефрена) – возведены около пяти тысяч лет назад, и ни время, ни завоеватели не смогли ничего с ними поделать. Почти три тысячи лет существовало после этого египетское государство; сменялись на престоле фараоны и цари, но пирамиды, воздвигнутые в истоках египетской цивилизации, остались самыми могущественными сооружениями страны, да и всего мира. Когда мы говорим сегодня о том, что в 1889 году пирамида Хеопса перестала быть самым высоким зданием мира, уступив первенство Эйфелевой башне, мы прикрываем несоизмеримость сооружений абстракцией мертвых цифр. Высота – лишь одна из характеристик пирамиды. 137-метровая громада (раньше она достигала 147 метров , но вершина пирамиды обвалилась) сложена из 2 300 000 тщательно обработанных глыб известняка, каждая весом более двух тонн. Практически без всяких механизмов, с помощью лишь клиньев и кувалд, глыбы вырубали в каменоломнях на другом берегу Нила, обрабатывали на месте, затем перетаскивали папирусными канатами к воде, волокли на строительную площадку и по отлогому склону холма, который рос вместе с пирамидой, втаскивали на вершину. Геродот уверяет, что строили эту пирамиду двадцать лет, занято на строительстве было одновременно сто тысяч человек, которые менялись каждые три месяца, и, сколько их оставалось через эти три месяца в живых, знали лишь фараоновы писцы – до нас число жизней, принесенных в жертву пирамиде, прежде чем она стала усыпальницей одного человека, не дошло. Фараон увел с собой в темное царство смерти десятки, а скорее всего сотни тысяч подданных. Зато подлинно известно, что к этому двадцатилетнему подвигу народа, подвигу, на мой взгляд бессмысленному, но грандиозному, никакого отношения никто, кроме египтян и рабов из соседних стран, не имел. Каждый этап строительства был запечатлен художниками и в наши дни подтвержден археологами. При необходимости можно было бы выстроить эту пирамиду снова, скопировав в точности все действия строителей: в каменоломнях найдены папирусные канаты, с помощью которых оттуда вытаскивали глыбы, и инструменты каменотесов.

Мы воспринимаем египетские пирамиды как факт, не задумываясь о их происхождении. Мы можем объяснить их с точки зрения экономики: накапливался прибавочный продукт, общество в лице его правителей не видело лучшего ему применения, чем возвеличивание земной и небесной власти. Мы можем объяснить их появление психологически: фараон, живой бог, должен был получить место упокоения, полностью подавляющее воображение человека. Но почему именно пирамиды? Почему именно эта массивная гробница, внутри которой, как жучок в большом яблоке, спрятан саркофаг фараона? Ведь кто-то должен был придумать пирамиду, обосновать ее, сконструировать – не пришельцы же уговорили фараона на это предприятие?

Имя гения, пожалуй, первого гения, отмеченного в истории человечества, и даже его внешний облик известны. Его признали при жизни и помнили тысячелетия после смерти. А раз так, то и нам стоит помнить его имя – Имхотеп. У Леонардо да Винчи был достойный предшественник.

Имхотеп по призванию и по делам своим – гений универсальный и щедрый. Он был современником Джосера, основателя третьей династии (чуть менее трех тысяч лет до нашей эры). До этого времени в Египте, объединенном за четыре века до первой династии, почти не строилось каменных зданий. Жилые помещения сооружались из дерева, тростника или глины, а дворцы и мастабы – погребальные сооружения в форме спичечной коробки – из кирпича, сырцового, а частично и обожженного.

Джосер, как и положено фараону, тоже начал строить себе гробницу при жизни – солидную мастабу, которая частично сохранилась. Гробница была построена, но не использована по назначению.

Должно быть (а известно, что Джосер умер глубоким стариком и правил восемьдесят лет), Имхотеп был младше фараона или выдвинулся и стал известен лишь где-то в середине царствования Джосера, а когда пути фараона и архитектора скрестились, мастаба была почти завершена. Только так можно объяснить тот факт, что, забросив старую гробницу, фараон начинает все снова – и строит первую настоящую, изобретенную Имхотепом пирамиду. Строит ее из камня.

Пирамида выглядела так. На традиционную мастабу, правда невиданных ранее размеров, поставлена вторая, меньшая. И так далее, до шести уменьшающихся мастаб – вот и родилась ступенчатая пирамида высотой под семьдесят метров.

Второе изобретение Имхотепа в области строительства также связано с пирамидой Джосера. Впервые вокруг усыпальницы фараона был создан храмовой комплекс, также возведенный из камня. Правда, Имхотеп не смог сразу разорвать связь с деревянной архитектурой: колонны, крыши, карнизы, стены этих зданий точно воспроизводят все структурные и орнаментальные детали традиционных деревянных и кирпичных форм египетской архитектуры. Потребуются еще столетия, чтобы камень полностью забыл о том, какими были здания раньше, и, забыв, нашел новые формы.

Гений Имхотепа не ограничивался лишь строительством. Будучи, как и многие выдающиеся люди древности, священнослужителем, Имхотеп остался в памяти потомков великим магом и волшебником, а вернее всего ученым: заря науки неизбежно связана с магией. Был он и писателем. «Поговорки» Имхотепа, восход древнеегипетской литературы, сохранились в фольклоре. Интересно воплощение его писательской славы. После смерти он превратился в бога – покровителя писцов. Прежде чем приступить к работе, писцы лили на пол воду из сосуда, принося таким образом бескровную жертву своему богу-покровителю. Имхотеп даже стал дважды богом. Его помнили и через два с половиной тысячелетия: за бога медицины его почитали древние греки. Статуя Имхотепа была, по-видимому, первой статуей ученого в мире, ее обломки найдены в заупокойном храме фараона – еще одно доказательство того, что истинный гений часто получает признание при жизни. Что касается поздних статуй, то трудно отыскать крупный музей в мире, где не было бы бронзовой либо каменной статуи Имхотепа. А в Мемфисе существовал храм в его честь.

Чудо второе. Сады Вавилона

Висячие сады Вавилона моложе пирамид. Они строились в те времена, когда уже существовала «Одиссея» и возводились греческие города. И в то же время сады куда ближе к египетскому древнему миру, нежели к миру греческому. Сады знаменуют собой закат ассиро-вавилонской державы, современницы древнего Египта, соперницы его. И если пирамиды пережили всех и живы сегодня, то висячие сады оказались недолговечными и пропали вместе с Вавилоном – величественным, но непрочным гигантом из глины. Сахарный город, снегурочка древности…

Вавилон уже катился к закату. Он перестал быть столицей великой державы и был превращен персидскими завоевателями в центр одной из сатрапий, когда туда вошли войска Александра Македонского – человека, хотя и не построившего ни одного из чудес света, но тем не менее героя этой книги, перетряхнувшего весь Восток и в той или иной мере повлиявшего на судьбы великих памятников прошлого, на их создание или гибель.

В 331 году до нашей эры жители Вавилона отправили к македонцу послов с приглашением войти в Вавилон с миром. Александр был поражен богатством и величием хотя и пришедшего в упадок, но еще крупнейшего города мира и задержался там. В Вавилоне Александра встретили как освободителя. А впереди лежал весь мир, который следовало покорить.

Не прошло и десяти лет, как круг замкнулся. Владыка Востока Александр, усталый, измученный нечеловеческим напряжением восьми последних лет, но полный планов и замыслов, возвратился в Вавилон. Он готов был уже к завоеванию Египта и походу на Запад, чтобы подчинить себе Карфаген, Италию и Испанию и дойти до предела тогдашнего мира – Геркулесовых столпов. Но в разгар приготовлений к походу занемог. Несколько дней Александр боролся с болезнью, совещался с полководцами, готовил к походу флот. В городе было жарко и пыльно. Летнее солнце сквозь марево накаляло рыжие стены многоэтажных домов. Днем затихали шумные базары, оглушенные невиданным потоком товаров – дешевых рабов и драгоценностей, привезенных воинами с индийских границ, – легко доставшейся, легко уходящей добычей. Жара и пыль проникали даже сквозь толстые стены дворца, и Александр задыхался – за все эти годы он так и не смог привыкнуть к жаре своих восточных владений. Он боялся умереть не потому, что трепетал перед смертью – к ней, чужой да и своей, он присмотрелся в боях. Но смерть, понятная и даже допустимая десять лет назад, сейчас была немыслима для него, живого бога. Александр не хотел умирать здесь, в пыльной духоте чужого города, так далеко от тенистых дубрав Македонии, не завершив своей судьбы. Ведь если мир столь послушно ложился к ногам его коней, то, значит, вторая половина мира должна присоединиться к первой. Он не мог умереть, не увидев и не покорив Запада.

И когда владыке стало совсем худо, он вспомнил о том единственном месте в Вавилоне, где ему должно полегчать, потому что именно там он уловил, вспомнил – а вспомнив, удивился – аромат македонского, напоенного светлым солнцем, журчанием ручейка и запахом трав леса. Александр, еще великий, еще живой, в последней остановке на пути в бессмертие, приказал перенести себя в висячие сады…

Навуходоносор, создавший эти сады, руководствовался благородной причудой деспота, ибо у деспотов тоже бывают причуды благородные – для кого-то, но никогда для всех. Навуходоносор любил свою молодую жену – индийскую принцессу, тосковавшую, как и Александр, в пыльном и лишенном зелени Вавилоне по свежему воздуху и шелесту деревьев. Царь вавилонский не перенес столицу к зеленым холмам Мидии, а сделал то, что недоступно прочим смертным. Он перенес сюда, в центр жаркой долины, иллюзию тех холмов.

На строительство садов, приюта для царицы, были брошены все силы древнего царства, весь опыт его строителей и математиков. Вавилон доказал всему свету, что может создать первый в мире монумент в честь любви. И имя царицы сказочным образом смешалось в памяти потомков с именем иной, ассирийской правительницы, а сады стали известны как сады Семирамиды – может, это была ревность человеческой памяти, для которой великое деяние должно быть связано с великим именем. Царица Тамара никогда не жила в замке, названном ее именем, и никогда, будучи женщиной благочестивой, любящей своего второго мужа и детей, не помышляла о том, чтобы скидывать со скал незадачливых любовников. Но трагедия должна быть освящена великим именем: иначе ей недостает драматизма.

Сады, созданные строителями Вавилона, были четырехъярусными. Своды ярусов опирались на колонны высотой двадцать пять метров. Платформы ярусов, сложенные из плоских каменных плит, были устланы слоем камыша, залитого асфальтом и покрытого листами свинца, чтобы вода не просочилась в нижний ярус. Поверх этого был насыпан слой земли, достаточный для того, чтобы здесь могли расти большие деревья. Ярусы, поднимаясь уступами, соединялись широкими пологими лестницами, выложенными цветной плиткой.

Еще шло строительство, еще дымили кирпичные заводы, где обжигались широкие плоские кирпичи, еще брели с низовьев Евфрата бесконечные караваны повозок с плодородным речным илом, а с севера уже прибыли семена редких трав и кустов, саженцы деревьев. Зимой, когда стало прохладнее, на тяжелых повозках, запряженных быками, начали прибывать в город большие деревья, тщательно завернутые во влажную рогожу.

Навуходоносор доказал свою любовь. Над стометровыми стенами Вавилона, настолько широкими, что на них могли разъехаться две колесницы, поднималась зеленая шапка деревьев сада. С верхнего яруса, нежась в тенистой прохладе, слушая журчание водяных струй – день и ночь рабы качали воду из Евфрата, – на много километров вокруг царица видела лишь скучную, плоскую землю своей державы. Была ли она счастлива в этих садах?

Александр не был счастлив. Он отчаянно боролся с болезнью. Он должен был вести свою армию дальше. И умер.

Но, может, перед смертью, когда под сенью деревьев мимо его ложа проходили старые товарищи, ему казалось, что он наконец вернулся в свою Македонию.

Со смертью Александра мгновенно рассыпалась его империя, растащенная на куски спесивыми полководцами. И Вавилону не пришлось вновь стать столицей мира. Он захирел, жизнь постепенно ушла из него. Наводнение разрушило дворец Навуходоносора, кирпичи спешно построенных садов оказались недостаточно обожженными, рухнули высокие колонны, обвалились платформы и лестницы. Правда, деревья и экзотические цветы погибли куда раньше: некому было день и ночь качать воду из Евфрата.

Сегодня гиды в Вавилоне показывают на один из глиняных бурых холмов, напичканный, как и все холмы Вавилона, обломками кирпичей и осколками изразцов, как на остатки садов Семирамиды.

Чудо третье. Храм Артемиды Эфесской

С храмом Артемиды Эфесской давно возникла путаница, и поэтому не совсем ясно, о котором из этих храмов писать: о последнем или предпоследнем? Издавна авторы, пишущие об этом чуде света, неточно представляют себе, что же сжег Герострат и что построил Херсифрон. Поэтому, очевидно, придется вкратце рассказать о двух храмах, двух зодчих и одном преступнике. Эта история драматична, трудно решить, что же здесь торжествует – зло или добро.

Эфес был одним из крупнейших греческих городов в Ионии, пожалуй самой развитой и богатой области греческого мира, обогащенного здесь культурой Востока. Именно из малоазийских городов выходили смелые мореплаватели и колонисты, державшие путь в Черное море и к африканским берегам. Богатые полисы Ионии много строили. В античном мире каждый знал о храме Геры на Самосе, храме Аполлона в Дидимах, близ Милета, о храме Артемиды в Эфесе…

Последний храм строился многократно. Но ранние деревянные здания приходили в ветхость, сгорали или гибли от нередких здесь землетрясений, и' потому в середине VI века до нашей эры решено было построить, не жалея средств и времени, великолепное жилище для богини-покровительницы, тем более что удалось заручиться обещанием соседних городов и государств участвовать в столь солидном предприятии. Плиний в своем описании храма, сделанном, правда, через несколько столетий после его постройки, говорит, в частности: «…его окружают сто двадцать семь колонн, подаренных таким же количеством царей». Вряд ли нашлось столько благожелательно настроенных к Эфесу царей в округе, но очевидно, что строительство стало до какой-то степени общим делом соседей Эфеса. По крайней мере богатейший из деспотов – Крез, царь Лидии, внес щедрую лепту.

В архитекторах, художниках и скульпторах недостатка не было. Лучшим был признан проект знаменитого Херсифрона. Тот предложил строить храм из мрамора, причем по редкому тогда принципу ионического диптера, то есть окружить его двумя рядами мраморных колонн.

Печальный опыт прежнего строительства в Эфесе заставил архитектора задуматься над тем, как обеспечить храму долгую жизнь. Решение было смелым и нестандартным: ставить храм на болоте у реки. Херсифрон рассудил, что мягкая болотистая почва послужит амортизатором при будущих землетрясениях. А чтобы под своей тяжестью мраморный колосс не погрузился в землю, был вырыт глубокий котлован, который заполнили смесью древесного угля и шерсти – подушкой толщиной в несколько метров. Эта подушка и в самом деле оправдала надежды архитектора и обеспечила долговечность храму. Правда, не этому, а другому…

Очевидно, строительство храма было сплошной инженерной головоломкой, о чем есть сведения в античных источниках. Не говоря уже о расчетах, которые приходилось вести для того, чтобы быть уверенным в столь неортодоксальном фундаменте, приходилось решать, например, проблему доставки по болоту многотонных колонн. Какие повозки ни конструировали строители, под тяжестью груза они неумолимо увязали. Херсифрон нашел гениально простое решение. В торцы стволов колонн вбили металлические стержни, а на них надели деревянные втулки, от которых шли к быкам оглобли. Колонны превратились в валики, колеса, послушно покатившиеся за упряжками из десятков пар быков.

Когда же сам великий Херсифрон оказывался бессильным, на помощь ему приходила Артемида: она была заинтересованным лицом. Несмотря на все усилия, Херсифрон не смог уложить на место каменную балку порога. Нервы архитектора после нескольких лет труда, борьбы с недобросовестными подрядчиками, отцами города, толпами туристов и завистливыми коллегами были на пределе. Он решил, что эта балка – последняя капля, и начал готовиться к самоубийству. Артемиде пришлось принять срочные меры: утром к запершемуся в «прорабской» архитектору прибежали горожане с криками, что за ночь балка самостоятельно опустилась в нужные пазы. Херсифрон не дожил до завершения храма. После его преждевременной смерти функции главного архитектора перешли к его сыну Метагену, а когда и тот скончался, храм достраивали Пеонит и Деметрий. Храм был закончен примерно в 450 году до нашей эры.

Как он был украшен, какие стояли в нем статуи и какие там были фрески и картины, как выглядела сама статуя Артемиды, мы не знаем. И лучше не верить тем авторам, которые подробно описывают убранство храма, его резные колонны, созданные замечательным скульптором Скопасом, статую Артемиды и так далее. Это к описанному храму отношения не имеет. Все, что сделал Херсифрон и его преемники, исчезло из-за Герострата.

История Герострата, пожалуй, одна из наиболее поучительных и драматических притч в истории нашей планеты. Человек, ничем не примечательный, решает добиться бессмертия, совершив преступление, равного которому не совершал еще никто (по крайней мере если учесть, что Герострат обошелся без помощи армии, жрецов, аппарата принуждения и палачей). Именно ради славы, ради бессмертия он сжигает храм Артемиды, простоявший менее ста лет. Это случилось в 356 году до нашей эры. Кстати, именно в день, когда родился Александр Македонский.

Деревянные части просушенные солнцем храма, запасы зерна, сваленные в его подвалах, приношения, картины и одежды жрецов – все это оказалось отличной пищей для огня. С треском лопались балки перекрытий, падали, раскалываясь, колонны – храм перестал существовать.

И вот перед соотечественниками Герострата встает проблема: какую страшную казнь придумать негодяю, дабы ни у кого более не возникло подобной идеи?

Возможно, если бы эфесцы не были одарены богатой фантазией, если бы не оказалось там философов и поэтов, ломавших себе голову над этой проблемой и ощущавших ответственность перед будущими поколениями, казнили бы Герострата, и дело с концом. Еще несколько лет обыватели говорили бы: «Был один безумец, сжег наш прекрасный храм… только как его звали, дай Зевс памяти…» И мы бы забыли Герострата.

Но эфесцы решили покончить с притязаниями Герострата одним ударом и совершили трагическую ошибку. Они постановили забыть Герострата. Не упоминать его имени нигде и никогда – наказать забвением человека, мечтавшего о бессмертной славе.

Боги посмеялись над мудрыми эфесцами. По всей Ионии, в Элладе, в Египте, в Персии – всюду люди рассказывали: «А знаете какую удивительную казнь придумали в Эфесе этому поджигателю? Его теперь навсегда забудут. Никто не будет знать его имени. А кстати, как его звали? Герострат? Да, этого Герострата мы обязательно забудем».

И, разумеется, не забыли.

А храм эфесцы решили построить вновь. Второй храм строил архитектор Хейрократ, знаменитый выдумщик, которому приписывают, планировку Александрии, образцового города эллинского мира, и идею превратить гору Афон в статую Александра Македонского с сосудом в руке, из которого изливается река.

Правда, на этот раз строительство заняло считанные годы. И заслуга в том давно уже умершего Херсифрона. Теперь не было загадок и технических изобретений. Путь был проторен. Следовало только повторить сделанное ранее. Так и поступили. Правда, в еще больших масштабах, чем прежде. Новый храм достигал 109 метров в длину, 50 – в ширину. 127 двадцатиметровых колонн окружали его в два ряда, причем часть колонн были резными, барельефы на них выполнял знаменитый скульптор Скопас…

Этот храм и был признан чудом света, хотя, может быть, больше оснований к этому званию имел первый, построенный Херсифроном.

История возобновления храма и события последующих лет стали предметом сплетен, пересудов и слухов во всем античном мире. Друзья и недоброжелатели эфесцев скрещивали словесные копья на площадях…

«После того как некий Герострат сжег храм, граждане воздвигли другой, более красивый, собрав для этого женские украшения, пожертвовав свое собственное имущество и продав колонны прежнего храма», – пишет Страбон. Его информация шла из благожелательных источников. А вот Тимей из Тавромения утверждал, как сообщает Артемидор, что «эфесцы отстроили храм на средства, отданные им персами на хранение». Тот же Артемидор с гневом отвергает подобное подозрение. «У них не было в это время никаких денег на хранении! – восклицает он. – А если бы они и были, то сгорели бы вместе с храмом. Ведь после пожара, когда крыша была разрушена, кто захотел бы держать деньги под открытым небом?»

В разгар этих событий к Эфесу подошел Александр Македонский. Он умел поспевать вовремя. Взглянув на строительство и желая засвидетельствовать свое уважение святилищу, а заодно и заработать политический капитал, Александр тут же предложил покрыть все прошлые и будущие издержки по строительству при одном условии: чтобы в посвятительной надписи значилось его имя. Положение было деликатное. Как откажешься от благодеяния, за которым стоят закаленные фаланги македонцев? А любимые женщины ходят без украшений, да и серебряная посуда продана соседям… Надо полагать, что в городе шли лихорадочные тайные совещания: как ни хорош македонец, честь города дороже.

И нашелся один хитроумный гражданин в славном Эфесе.

– Александр, – сказал он. – Не подобает богу воздвигать храмы другим богам.

Улыбнулся полководец, пожал плечами и ответил: «Ну, как знаете…»

Внутри храм был украшен замечательными статуями работы Праксителя и Скопаса, но еще более великолепными были картины этого храма.

В нашем воображении греческое античное искусство – это в первую очередь скульптура, затем архитектура. А вот греческой живописи, за исключением нескольких фресок, мы почти не знаем. Но живопись существовала, была широко распространена, высоко ценилась современниками и, если верить отзывам ценителей, которых никак нельзя заподозрить в невежестве, зачастую превосходила скульптуру. Можно предположить, что живопись Эллады и Ионии, не дошедшая до наших дней, – одна из самых больших и горьких потерь, которые пришлось понести мировому искусству.

Чтобы загладить обиду, нанесенную Александру, эфесцы заказали для храма его портрет художнику Апеллесу, который изобразил полководца с молнией в руке, подобно Зевсу. Когда заказчики пришли принимать полотно, они были столь поражены совершенством картины и оптическим эффектом (казалось, что рука с молнией выступает из полотна), что заплатили автору двадцать пять золотых талантов – пожалуй, за последующие двадцать три века ни одному из художников не удавалось получить такого гонорара за одну картину.

Там же в храме находилась картина, на которой Одиссей в припадке безумия запрягал вола с лошадью, картины, изображавшие мужчин, погруженных в раздумье, воина, вкладывающего меч в ножны, и другие полотна…

Расчеты архитекторов, построивших храм на болоте, оказались точными. Храм простоял еще половину тысячелетия. Римляне высоко ценили его и богатыми дарами способствовали его славе и богатству. Известно, что Вибий Салютарий подарил храму, более известному в Римской империи под названием храма Дианы, много золотых и серебряных статуй, которые в дни больших праздников выносили в театр для всеобщего обозрения.

Слава храма во многом послужила причиной его гибели во времена раннего христианства. Эфес долго оставался оплотом язычников: Артемида не желала уступать славу и богатство новому богу. Говорят, что эфесцы изгнали из своего города апостола Павла и его сторонников. Такие прегрешения не могли остаться безнаказанными. Новый бог наслал на Эфес готов, разграбивших святилище Артемиды в 263 году. Крепнувшее христианство продолжало ненавидеть и опустевший храм. Проповедники поднимали толпы фанатиков против этого олицетворения прошлого, но храм все еще стоял.

Когда Эфес попал под власть христианской Византии, наступил следующий этап его гибели. Мраморную облицовку с него стали растаскивать на разные постройки, была разобрана и крыша, нарушено единство конструкции. И когда начали падать колонны, то их обломки засасывало тем же болотом, что спасало храм от гибели ранее. А еще через несколько десятилетий под жижей и наносами реки скрылись последние следы лучшего храма Ионии. Даже место, где он стоял, постепенно забылось.

Долгие месяцы потребовались английскому археологу Вуду, чтобы отыскать следы храма. 31 октября 1869 года ему повезло. Полностью фундамент храма был вскрыт только в нашем веке. Под ним – следы храма, сожженного Геростратом.

Чудо четвертое. Галикарнасский мавзолей

Мавзолей в Галикарнасе был современником второго храма Артемиды. Более того, одни и те же мастера принимали участие в строительстве и украшении их. Лучшие мастера того времени.

Формально говоря, этот мавзолей также памятник любви, как Вавилонские сады или индийский Тадж-Махал. Но если мидийская царевна вряд ли могла принести вред человечеству, даже если бы и хотела, и приятнее нам думать, что она была мила, добра и достойна такого памятника, то в отношении Мавсола давно уже возникали тяжкие подозрения. Проспер Мериме, говоря о Галикарнасе, столице Карий, славном городе, знаменитом тем, что там родился Геродот, писал: «Мавзол умел выжимать соки из подвластных ему народов, и ни один пастырь народа, выражаясь языком Гомера, не умел глаже стричь свое стадо. В своих владениях он извлекал доходы из всего: даже на погребение он установил особый налог… Он ввел налог на волосы. Он накопил огромные богатства. Этими-то богатствами и постоянными сношениями карийцев с греками объясняется, почему гробница Мавзола была причислена последними к семи чудесам света».

Но в Карий был все-таки один человек, любивший царя, – его родная сестра и жена (нередкий обычай – также бывало в древнем Египте) Артемисия. И когда, процарствовав двадцать четыре года, Мавсол умер, Артемисия была убита горем.

«Говорят, что Артемисия питала к своему супругу необыкновенную любовь, – писал Авл Геллий, – любовь, не поддающуюся описанию, любовь беспримерную в летописях мира… Когда он умер, Артемисия, обнимая труп и проливая над ним слезы, приказала перенести его с невероятной торжественностью в гробницу, где он и был сожжен. В порыве величайшей горести Артемисия приказала затем смешать пепел с благовониями и истолочь в порошок, порошок этот высыпала в чашу с водой и выпила. Кроме того, ее пламенная любовь к усопшему выразилась еще иначе. Не считаясь ни с какими издержками, она воздвигла в память своего покойного супруга замечательную гробницу, которая была причислена к семи чудесам света».

Очевидно, римский историк не совсем точен. Дело в том, что Артемисия умерла через два года после Мавсола. Последние месяцы ее царствования прошли в непрерывных войнах, где она показала себя отличной военачальницей и, несмотря на сложность положения маленькой Карий, окруженной врагами, смогла сохранить царство мужа. В то же время известно, что Александр Македонский спустя двадцать лет после смерти Мавсола, ознаменовавшихся в Карий отчаянной борьбой за власть, смутой и дворцовыми переворотами, осматривал мавзолей готовым и полностью украшенным. Вернее предположить, что мавзолей начали строить при жизни Мавсола и Артемисия лишь завершила его. Ведь сооружение такого масштаба должно было занять несколько лет.

В отличие от храма Артемиды Эфесской и других подобных зданий Малой Азии Галикарнасский мавзолей, сохраняя во многом греческие традиции и строительные приемы, несет в себе явное влияние восточной архитектуры – прототипов ему в греческой архитектуре нет, зато последователей у мавзолея оказалось множество: подобного рода сооружения впоследствии возводились в разных районах Ближнего Востока.

Архитекторы построили усыпальницу галикарнасскому тирану в виде почти квадратного здания, первый этаж которого был собственно усыпальницей Мавсола и Артемисии. Снаружи эта громадная погребальная камера, площадью 5000 квадратных метров и высотой около 20 метров , была обложена плитами белого мрамора, отесанными и отполированными на персидский манер. По верху первого этажа шел фриз – битва эллинов с амазонками – «Амазономахия» работы великого Скопаса. Кроме Скопаса там работали, по словам Плиния, Леохар, Бриаксид и Тимофей. Во втором этаже, окруженном колоннадой, хранились жертвоприношения, крышей же мавзолея служила пирамида, увенчанная мраморной квадригой: в колеснице, запряженной четверкой коней, стояли статуи Мавсола и Артемисии. Вокруг гробницы располагались статуи львов и скачущих всадников.

Мавзолей знаменовал собой закат классического греческого искусства. Очевидно, он был слишком богат и торжествен, чтобы стать по-настоящему красивым. Даже на рисунках-реконструкциях он кажется таким же тяжелым и статичным, как персидские гробницы, – в нем больше Востока, чем Греции. Возможно, виной тому пирамида, возможно, глухие высокие стены нижнего этажа. Впервые в греческом искусстве в одном здании были объединены все три знаменитых ордера. Нижний этаж поддерживался пятнадцатью дорическими колоннами, внутренние колонны верхнего этажа были коринфскими, а внешние – ионическими.

Плиний утверждает, что мавзолей достигал в высоту ста двадцати пяти локтей, то есть шестидесяти метров, другие авторы дают большие либо меньшие цифры.

Мавзолей стоял в центре города, спускавшегося к морю. Поэтому с моря он был виден издалека и выгодно смотрелся рядом с другими храмами Галикарнаса – колоссальным святилищем Ареса, храмами Афродиты и Гермеса, которые стояли выше, на холме, по сторонам мавзолея.

По всему античному миру строились копии и подражания мавзолею в Галикарнасе, но, как и положено копиям, они были менее удачны и поэтому вскоре забыты. Он стал так знаменит, что римляне называли мавзолеями все крупные усыпальницы. Построен мавзолей был столь прочно, что, хотя и обветшал, простоял почти две тысячи лет. А о том, как мавзолей погиб, известно из хроники историка позднего средневековья, где говорится о последних днях ордена иоаннитов на острове Родос.

«В 1522 году, когда султан Сулейман готовился к нападению на родосцев, ве. шкий магистр ввиду предупреждения опасности послал нескольких рыцарей, чтобы привести в порядок укрепления и насколько возможно воспрепятствовать высадке неприятеля. Прибыв в Мезину (так именовался тогда Галикарнас – И. М.), рыцари тут же принялись за укрепление замка. За неимением подходящих материалов они воспользовались мраморными плитами и глыбами, из которых состояла древняя, полуразрушенная постройка вблизи гавани. Снимая глыбу за глыбой, они спустя несколько дней добрались до какой-то пещеры. Они зажгли свечи и вошли внутрь. Они увидели прекрасную четырехугольную залу, украшенную мраморными колоннами, карнизами и различными орнаментами. Промежутки между колоннами были заполнены украшениями из разноцветных мраморов, по стенам и на потолке виднелись мраморные же рельефы, изображавшие различные сцены и даже целые сражения. Подивившись всему этому, рыцари, однако, воспользовались и этим материалом, так же как наружными глыбами. За этой залой они нашли еще другую, меньшую, в которую вела низенькая дверь. В этой второй зале они увидели четырехугольный мраморный надгробный памятник со стоящей на нем урною. Памятник этот был сделан очень искусно из белого мрамора, дивно светившегося в темноте. Вошедшие рыцари не имели возможности оставаться там дольше, так как в это время ударил призывный колокол. Вернувшись на другой день, они увидели памятник разрушенным и могилу открытой. На земле были разбросаны кусочки золотой парчи и золотые пластинки. Это заставило их предположить, что пираты, сновавшие у побережья, ночью проникли туда и нашли много драгоценностей…»

Так до нас дошло единственное достоверное описание погребального зала мавзолея, сделанного со слов археологов «наоборот» – последних, кто видел мавзолей стоящим, и сделавших все, чтобы от памятника ничего не осталось.

В середине XIX века путешественники по Малой Азии обращали внимание на то, что стены турецкой крепостцы Будрун, перестроенной из иоаннитского замка святого Петра, сложены не столько из каменных глыб, сколько из мрамора. Это неудивительно: остатки античных городов всегда служили строительным материалом сначала византийцам, а затем арабам и туркам. Но уж очень красивы и необычны были мраморные плиты стен Будруна: неизвестный гений населил их барельефы неистовыми людьми и богами.

Когда слухи об этом дошли до английского посла в Турции, он приехал в Будрун и после длительных переговоров и множества взяток купил разрешение выломать из стен двенадцать плит и перевезти их в Британский музей. Английские ученые по сохранившимся описаниям и отзывам современников вскоре догадались, что перед ними части знаменитого фриза Скопаса – «Амазономахии».

Убедившись в том, что Галикарнасский мавзолей надо искать в Будруне, сэр Ньютон, хранитель Британского музея, поспешил туда. Первое, что он увидел, высадившись на берег, были два мраморных льва, вставленные в стену крепости мордами к морю. Львы тоже были когда-то позаимствованы крестоносцами для военного строительства. Ньютон не тратил времени даром. Он облазил всю крепость, отыскивая и определяя «ворованные» плиты и статуи. В ожидании, как всегда нескорого, разрешения на изъятие плит он начал искать то место, где когда-то стоял мавзолей, который должен был находиться недалеко от крепости. Иначе бы иоаннитам не было смысла таскать оттуда плиты и глыбы.

За девять месяцев, проведенных в Будруне, Ньютон отыскал обломки мавзолея, а под слоем земли и мусора – еще четыре плиты Скопаса. Когда же раскопки подходили к концу, обнаружили самую главную находку – расколотые на множество частей двухметровые статуи Мавсола и Артемисии, стоявшие прежде в колеснице, на верху мавзолея, и разрешавшую все сомнения почти целую мраморную лошадиную голову в метр длиной, с бронзовой позолоченной уздечкой и подвесками – украшениями. Удивительно то, что голова оказалась деформированной. Ньютон догадался, что лошади, запряженные в колесницу карийских монархов, стояли на шестидесятиметровой высоте. Этим-то и объяснялась несоразмерность: на лошадей следовало смотреть издали и снизу.

Чудо пятое. Колосс Родосский

Колосс Родосский – младший современник мавзолея и храма Артемиды. Идея создать его родилась весной 304 года до нашей эры, когда жители небольшого острова, лежащего у самого берега Малой Азии, стоя на истерзанных долгой осадой стенах, смотрели, как скрываются в море корабли одного из наследников державы Александра Македонского – сына правителя Передней Азии и Сирии Деметрия Полиоркета.

Чтобы покорить родосцев, Полиоркет привез к городу осадные машины – последнее слово весьма развитой для того времени военной техники. Гордостью осаждавшей армии была гелеополида – осадная башня с таранами и перекидным мостом, катапультами, площадками для десанта. Гелеополиду, обитую железом, приводили в движение три тысячи четыреста воинов.

Покидая после неудачной осады остров, Полиоркет бросил на берегу огромную гелеополиду – это в некотором роде чудо света, – не выполнившую своего предназначения. Она-то и принесла городу не только выгоду, но и славу. Купцы, собравшиеся в городе после победы, предложили купить гелеополиду «на металлолом», предлагая за железо триста талантов – сказочную по тем временам сумму. В знак избавления города и на деньги от продажи башни решено было возвести статую Гелиоса – покровителя Родоса. Родосцы верили, что остров поднят со дна моря по просьбе этого бога.

Статую решили поручить изваять скульптору Харесу, ученику Лисиппа. Харес предложил сделать Гелиоса стоящим. В левой руке он держал ниспадающее до земли покрывало, правую приложил ко лбу, вглядываясь в даль. Правда, такая поза не соответствовала канонам, но Харес понимал, что колосс не удержится, если бог протянет руку вперед.

Основой тридцатишестиметровой статуи послужили три массивных каменных столба, скрепленные железными балками на уровне плеч. Основания столбов были в ногах статуи и в покрывале. На высоте плеч и на поясе столбы соединялись поперечными балками. На столбы и балки крепился железный каркас, который покрыли чеканными листами бронзы.

Колосс рос на берегу гавани на облицованном белым мрамором искусственном холме. Двенадцать лет никто не видел статуи, потому что, как только на каркас прикреплялся очередной пояс бронзовых листов, подсыпали окружавшую колосс насыпь, чтобы мастерам удобнее было подниматься наверх. И только когда насыпь была убрана, родосцы увидели своего бога-покровителя, голову которого украшал лучистый венец.

Сверкающий бог был виден за много километров от Родоса, и вскоре молва о нем распространилась по всему античному миру. Но уже через полвека сильное землетрясение, разрушившее Родос, повалило колосса на землю, самым уязвимым местом статуи оказались колени. Отсюда и пошло выражение «колосс на глиняных ногах».

Родосцы пытались поднять колосса. Известны благородные попытки соседей помочь им в этом деле. Египетский царь прислал несколько сот талантов меди и мастеров. Но ничего не вышло.

Так и лежал на берегу бухты колосс – главная туристская достопримечательность острова. Поверженного гиганта видел Плиний Старший, приезжавший туда в I веке нашей эры. Плиния больше всего поразило то, что лишь немногие люди могли обхватить руками большой палец статуи.

Лежавший на земле колосс обрастал патиной и легендами. В рассказах очевидцев он казался куда больше, чем был на самом деле. В римской литературе появились легенды о том, что он первоначально возвышался над входом в гавань и был так велик, что между его ног проходили к городу корабли.

Тысячу лет лежал расколотый колосс у Родоса, пока в 977 году нуждавшийся в деньгах арабский наместник не продал его одному купцу. Купец, чтобы отвезти колосса на переплавку, разрезал его на части и нагрузил бронзой 900 верблюдов.

Чудо шестое. Александрийский маяк

Последнее из классических чудес, так или иначе связанных с именем Александра Македонского, – Александрийский маяк.

Александрия, основанная в 332 году, раскинулась в дельте Нила, на месте египетского городка Ракотиса. Это был один из первых городов эпохи эллинизма, сооруженных по единому плану. В Александрии стоял саркофаг Александра Великого, здесь же находился мусейон – обиталище муз, центр искусств и науки. Так вот и прокладывается этимологическая ниточка от муз к современному слову «музей». Мусейон – сразу и академия наук, и общежитие для ученых, и технический центр, и школа, и величайшая в мире библиотека, в которой было до полумиллиона свитков. Даже сегодня, при информационном взрыве, о котором так приятно поговорить, в мире не очень много библиотек такого масштаба. Двести лет назад не было ни одной.

Страстный книжник и тщеславный человек, царь Птолемей II страдал оттого, что в библиотеке не было некоторых уникальных рукописей греческих драматургов. Он направил посольство в Афины, чтобы афиняне одолжили свитки на время, скопировать. Спесивые Афины потребовали баснословный залог – 15 талантов, почти полтонны, серебра. Птолемей принял вызов. Серебро было доставлено в Афины, и пришлось скрепя сердце выполнять договор. Но Птолемей не простил такого недоверия его библиофильским наклонностям и его честному слову. Он оставил залог афинянам, а рукописи – себе.

Гавань Александрии, пожалуй самая оживленная и деловитая во всем мире, была неудобной. Нил несет массу ила, на мелководье среди камней и мелей требуются умелые лоцманы. Чтобы обезопасить мореплавание, решено было построить маяк на острове Фарос, на подходе к Александрии. В 285 году до нашей эры остров соединили с материком дамбой, и архитектор Сострат Книдский приступил к работам. Строительство заняло всего пять лет: Александрия была передовым техническим центром и самым богатым городом тогдашнего мира, к услугам строителей были громадный флот, каменоломни и достижения мусейонских академиков. Маяк получился в виде трехэтажной башни высотой 120 метров (первый и самый опасный «соперник» египетским пирамидам). В основании он был квадратом со стороной тридцать метров, первый шестидесятиметровый этаж башни был сложен из каменных плит и поддерживал сорокаметровую восьмигранную башню, облицованную белым мрамором. На третьем этаже, в круглой, обнесенной колоннами башне, вечно горел громадный костер, отражавшийся сложной системой зеркал. Дрова для костра доставлялись наверх по спиральной лестнице, такой пологой и широкой, что по ней на стометровую высоту въезжали повозки, запряженные ослами.

Маяк был и крепостью – форпостом Александрии и наблюдательным постом: с его вершины можно было разглядеть вражеский флот задолго до того, как тот приближался к городу.

На башне находилось множество остроумных технических приспособлений: флюгера, астрономические приборы, часы.

Маяк был настолько великолепен, что Сострат Книдский, страшась забвения, пошел на рискованное нарушение указов Птолемеев. В основании маяка он высек надпись: «Сострат, сын Декстифона из. Книда, посвятил богам-спасителям ради мореплавателей». Надпись он прикрыл слоем штукатурки, на которой было вырезано имя Птолемея Сотера. Сострат не надеялся дожить до того времени, когда осыплется штукатурка, да и не в его интересах было узнать реакцию правителя на этот поступок. Но в будущем…

Надпись Сострата видели римские путешественники. В то время маяк еще функционировал. С падением Римской империи он перестал светить, обвалилась обветшавшая за столетия верхняя башня, но долго еще стояли стены нижнего этажа, которые разрушились от землетрясения в XIV веке. Руины древнего маяка были встроены в турецкую крепость и в ней существуют поныне.

Реконструкции Александрийского маяка немного похожи на нью-йоркский небоскреб Эмпайр Стейтс Билдинг.

Чудо седьмое. Статуя Зевса Олимпийского

Статуя Зевса Олимпийского – единственное чудо света, оказавшееся на Европейском материке.

Ни один из храмов Эллады не показался грекам достойным звания чуда. И, выбрав в качестве чуда Олимпию, они запомнили не храм, не святилище, а только статую, стоявшую внутри.

Зевс имел к Олимпии самое прямое отношение. Каждый житель тех мест отлично помнил, что именно здесь Зевс победил кровожадного Крона, родного своего отца, который в страхе, что сыновья отнимут у него власть, принялся их пожирать. Зевс спасся так же, как спасались сказочные герои всех народов: всегда найдется добрая душа, которая пожалеет младенца. Вот и жена Крона, Рея, подсунула мужу вместо Зевса крупный камень, который тот и проглотил. Очевидно, Крон своих детей заглатывал целиком.

Когда Зевс подрос и победил отца, он заставил его отрыгнуть всех своих братьев и сестер, включая злополучный камень. Жестокие времена, жестокие нравы!

Олимпийские игры, в частности, были учреждены в честь этого события и начинались жертвоприношениями Зевсу.

Главной святыней Олимпии был храм Зевса с его статуей работы великого Фидия. Фидий был знаменит не только статуей Зевса Олимпийского, но и статуей Афины в Парфеноне и рельефами на его стенах. Вместе с Периклом Фидий разработал план перестройки и украшения Афин, что, правда, дорого обошлось Фидию: враги его могущественного друга и покровителя стали врагами скульптора. Месть их была банальной и грязной, но обыватели жаждали скандала: Фидий был обвинен в том, что утаивал золото и слоновую кость при сооружении статуи Афины в Парфеноне.

Слава скульптора оказалась сильнее злопыхателей. Жители Элиды внесли залог за заключенного, и афиняне сочли этот предлог достаточным, чтобы отпустить Фидия работать в Олимпию. Несколько лет Фидий оставался в Олимпии, сооружая статую – синкретическую по материалу и известную нам по описаниям и изображениям на монетах.

Статуя Зевса находилась в храме, длина которого достигала 64 метров , ширина – 28, а высота внутреннего помещения была около 20 метров . Сидящий в конце зала на троне Зевс подпирал головой потолок. Обнаженный до пояса Зевс был изготовлен из дерева. Тело его покрывали пластины розоватой, теплой слоновой кости, одежду – золотые листы, в одной руке он держал золотую статую Ники – богини победы, другой опирался на высокий жезл. Зевс был столь величествен, что, когда Фидий завершил свой труд, он подошел к статуе, как бы плывущей над черным мраморным полом храма, и спросил:

– Ты доволен, Зевс?

В ответ раздался удар грома, и пол у ног статуи треснул. Зевс был доволен.

Остались описания кресла Зевса, которое было украшено барельефами из слоновой кости и золотыми статуями богов. Боковые стенки трона были расписаны художником Панэном, родственником и помощником Фидия.

Впоследствии византийские императоры перевезли со всеми предосторожностями статую в Константинополь. Хотя они и были христианами, рука на Зевса ни у кого не поднялась. Даже христианские фанатики, враги языческой красоты, не посмели разрушить статую. Византийские императоры на первых порах дозволяли себе ценить высокое искусство. Но, к глубокому удовлетворению христианских проповедников, бог покарал своего языческого соперника, наказов тем самым сошедших с праведного пути императоров. В V веке нашей эры дворец императора Феодосия II сгорел. Деревянный колосс стал добычей огня: лишь несколько обугленных костяных пластинок да блестки расплавленного золота остались от творения Фидия.

Так погибло и седьмое чудо света…

Когда от памятника не остается и следа, появляется соблазн (часто мотивированный) приписать его существование человеческому воображению. Подобная участь не миновала и статую Зевса, тем более что от нее не сохранилось копий.

Для того чтобы убедиться, что статуя существовала и была именно такой, как описывали современники, следовало отыскать хотя бы косвенные свидетельства ее создания.

Уже в наше время была сделана попытка найти мастерскую Фидия. Сооружение такой статуи требовало многих лет работы, и поэтому Фидию и его многочисленным помощникам необходимо было солидное помещение. Статуя Зевса – не мраморная глыба, которую можно оставить на зиму под открытым небом.

Внимание немецких археологов, проводивших раскопки в Олимпии, привлекли остатки античного здания, перестроенного в византийскую христианскую церковь. Обследовав здание, они убедились в том, что именно здесь располагалась мастерская – каменное сооружение, немногим уступавшее по размеру самому храму. В нем, в частности, нашли орудия труда скульпторов и ювелиров и остатки литейного «цеха». Но самые интересные находки сделаны по соседству с мастерской – в яме, куда в течение многих сотен лет мастера сбрасывали отходы и отбракованные детали статуй. Там удалось отыскать отлитые формы тоги Зевса, множество пластин слоновой кости, сколы полудрагоценных камней, бронзовые и железные гвозди – в общем, полное и бесспорное подтверждение тому, что именно в этой мастерской Фидий изготовил статую Зевса, причем именно такую, как рассказывали древние. И в довершение всех доказательств в груде отбросов археологи нашли и донышко кувшина, на котором были выцарапаны слова: «Принадлежу Фидию».

Можно подумать, что рок был особо немилостив именно к чудесам света, судьба которых сложилась столь трагически. Это не так. Груды мусора, высоченные холмы, поднимающиеся на Ближнем Востоке, в Средней Азии, в Индии, Китае, – следы существовавших там некогда и полностью исчезнувших с лица земли городов, от которых не осталось ни одного дома или храма, а зачастую и названия. Каждый год приносит известия о новых замечательных открытиях археологов, как правило несущих в себе и нотку печали. Настенные росписи в Пенджикенте рассказали о дворце в этом городе, которого никто никогда не увидит; статуя лежащего Будды, открытая в Средней Азии, поведала о многих буддийских храмах, от которых не осталось и следа; львиные капители колонн и остатки массивных алтарей в городе-храме, найденном в Колхиде, повествуют о зданиях и скульптурах, погибших безвозвратно…

Если свести воедино все выдающиеся памятники древности, окажется, что вряд ли один из ста дожил до наших дней.

К счастью, это никогда не удерживало людей от новых попыток построить, вылепить, вытесать, нарисовать – выразить себя и свое время в высоком искусстве.

И то немногое, что сохранилось до наших дней, дает возможность представить себе искусство Востока, дает нам право гордиться великими мастерами прошлого, где бы они ни творили – в Индии, Сирии, Японии, Бирме, Эфиопии…