— Припомните, пожалуйста, поподробнее, что Леон говорил о…
У входа раздались быстрые шаги, и кто-то спросил, повысив голос:
— Сестра! Почему вы впускаете в палату посетителей в такое время?
Шель обернулся. К постели приближался пожилой лысоватый человек в белом халате.
— Позвонил швейцар из проходной, — робко ответила медсестра, — и сказал, что этот господин в Гроссвизене проездом и хочет попрощаться с пациентом. Я думала, что в порядке исключения… — оправдывалась она, беспомощно разводя руками.
— Мы не можем допускать никаких исключений, понятно? Это неслыханно! — Доктор принялся сердито жестикулировать. — Если персонал будет поступать, как ему заблагорассудится, не к чему устанавливать время посещения и содержать швейцара. Мы должны обеспечить пациентам условия для отдыха, — кипятился он. Потом обратился к Шелю: — Прошу вас немедленно покинуть палату и прийти в назначенное для посещений время. А с вами, — погрозил он пальцем растерянной сестре, — мы еще поговорим. Я напишу рапорт.
— Вот вам ответ на ваш вопрос, — вполголоса буркнул Лютце.
Шель поднялся.
— Прошу прощения за нарушение правил, — спокойно сказал он. — Пожалуйста, не сердитесь, я все равно собирался уходить. До свидания, господин Лютце. Очень вам за все благодарен. — Шель поклонился сестре и вышел из палаты, провожаемый любопытными взглядами больных.
После больницы Шель часа два бесцельно бродил по улицам города. Он был погружен в свои мысли и совершенно не обращал внимания на то, что творилось вокруг. Только мерный топот солдатских сапог и громкая песня заставили его очнуться.
По мостовой шагала длинная колонна Бундесвера. Шель непроизвольно отступил от края тротуара и остановился, как зачарованный глядя на нее: стальные шлемы, серо-зеленые мундиры, винтовки; китель капитана украшали знаки отличий…
— Auf dich Lili Marl-e-en [28] — надрывали глотку солдаты.
— Ein! Zwei! Drei! Vier! [29] — командовал сержант.
Когда журналист пришел в себя, он с любопытством посмотрел на прохожих. Никто не обращал на маршировавших солдат ни малейшего внимания. Топот стих. «Военщина, черт побери!» — мысленно выругался Шель. «Возвращение к старым традициям», — писал Леон.
Воспоминание о покойном друге вернуло журналиста к мыслям о делах, волновавших его последние несколько дней. Он все больше убеждался в том, что на необъяснимые до сих пор загадки есть только один правильный ответ. Из бесчисленного множества наблюдений, фактов и домыслов вырисовывался единственный вариант, вытесняя все остальные. По временам Шель даже начинал жалеть, что впутался в эту темную историю…
Внимание поляка привлекла сверкающая стеклом и металлом витрина радиомагазина. На темном бархате красовались приемники марки «Филлипс» величиной с папиросную коробку, а в глубине стоял огромный комбайн красного дерева, состоявший из приемника, проигрывателя и телевизора. «Kaufe immer das Beste — nur opta Lцwe [30] , — призывала реклама. В левой части витрины разместился магнитофон, над которым висел перечень условий продажи в рассрочку. Шель мысленно вернулся к утреннему допросу и странному способу протоколировать показания. А может быть, они правильно делают, что не показывают микрофон? В обычной, не стенографируемой беседе человек не задумывается над способом выражений; если же он знает, что его слова записываются, то начинает говорить не так свободно, старается избегать щекотливых деталей, тщательно продумывает все обороты речи. Шель внимательно разглядывал магнитофон. Приобрести такой магнитофон было его заветной мечтой — он видел такие в Варшаве и Вроцлаве… Прочитав цену на ярлычке, Шель вздохнул: 650 марок. Целое состояние!
— Дороговато, верно? — обратился к нему остановившийся рядом невысокий худощавый человек. Он быстро окинул взглядом костюм Шеля. — Даже если вы захотите купить его в рассрочку, они сдерут такие проценты, что никакого удовольствия не получишь.
— Неужели?
— Вот именно! На прошлой неделе у меня был такой магнитофон дома, в этом магазине их дают напрокат, вы, наверно, знаете. Моя теща страшно болтлива, никому слова сказать не дает, но когда я подсунул ей под нос магнитофон, так она и пикнуть не посмела. Мы прямо покатывались со смеху, даже Труда — моя жена — еле удерживалась, чтобы не расхохотаться.
— Очень интересно!
— Вот именно! — Он взглянул на электрические часы за стеклом. — Ох, уже поздно! Мне пора возвращаться в контору. Простите, — и он зашагал дальше.
Позабыв про болтливого собеседника, Шель восстановил прерванный ход мыслей. К решению новых проблем следовало приступать с большой осторожностью…
В некотором отдалении за ним, как тень, следовал Нойбергер, не сводя с журналиста глаз. Было тепло, лоб и затылок шофера такси покрывали крупные капли пота, но он продолжал неуклонно держаться на одном и том же расстоянии от поляка.
Около полудня Шель зашел в ресторан «Сокол». Пообедав, он не спеша направился к дому Джонсона.
Как только Нойбергеру стало ясно, куда идет журналист, он зашел в ближайшую телефонную будку и набрал номер 95—16.
— Говорит Нойбергер, — сказал он. — Выйдя из больницы, поляк бесцельно бродил по городу, рассматривал витрины, потом пообедал в «Соколе», а теперь идет к прокурору Джонсону. Мне можно возвращаться домой?
— Да, идите домой и ждите дальнейших указаний.
— Хорошо.
— Это все?
— Да, все.
Нойбергер повесил трубку и тяжело вздохнул, утирая пот со лба. Ему еще предстояло придумать, чем объяснить жене трехдневный перерыв в работе.
Проходя по садику, Шель заметил легкое движение занавески в окне. Однако ему пришлось довольно долго ждать, пока в ответ на его звонок дверь распахнулась. Джонсон радостно приветствовал его и провел в комнату.
— Кэрол пошла к знакомым, — сказал он, открывая пачку сигарет. — У нее паршивое настроение после вчерашних событий. Я утром попросил Визнера отложить ее допрос до завтра.
— Я рад, что вчерашний инцидент с Грубером ты не принял близко к сердцу. Я чувствовал себя виноватым…
Джонсон махнул рукой.
— Безотлагательное вмешательство было необходимо, — произнес он. — В таких случаях с личными переживаниями считаться не приходится. После долгой беседы мы с Кэрол пришли к своего рода соглашению. Я думаю, что все утрясется.
— Вот и отлично! Кстати, хорошо, что Кэрол нет дома, — мы сможем, наконец, поговорить с глазу на глаз. Завтра утром я собираюсь уехать из Гроссвизена, но перед этим мне хотелось бы кое-что обсудить.
— И я как раз собирался тебе это предложить. Закуривай. Прошу прощения, я на минуточку загляну на кухню и приготовлю кофе, а потом посидим спокойно.
Оставшись один, Шель поудобней устроился в кресле и опять задумался над словами Лютце. Вдруг в углу раздался тихий прерывистый звонок. Шель с удивлением оглянулся. На подоконнике за занавеской стоял телефонный аппарат. Журналист торопливо встал и, убедившись, что Джонсон еще на кухне, подошел к окну и поднял трубку.
— 95-16?
— Да, — не задумываясь, ответил Шель,
— Говорит Земмингер. Час назад приехали юрисконсульт Рисхаупт и полковник Гелерт. Я присутствовал на предварительном обсуждении. Дела складываются удачно.
— Хм, — буркнул Шель, прислушиваясь к долетающим из кухни звукам. Слышно было позвякивание фарфора — это означало, что американец ставит посуду на поднос и вот-вот войдет в комнату.
— Неплохо было бы, если б этот поляк отсюда убрался. А с теми двумя олухами мы управимся. Рисхаупт…
В коридоре раздались шаги. Шель быстро положил трубку и, понимая, что сесть обратно не успеет, остановился перед шкафом с фарфоровыми статуэтками.
— Я любуюсь твоей коллекцией, — сказал он, как только Джонсон вошел в комнату.
— Это сокровища Кэрол, — ответил тот, ставя поднос с чашками на стол. — К счастью, здешний антикварный магазин торгует главным образом мебелью. Коллекционирование дрезденских статуэток влетает в копеечку. Но…
Раздался тихий звонок. Американец нахмурился.
— Телефон, — произнес он и нерешительно добавил: — Пускай звонит себе на здоровье.
— А вдруг что-нибудь важное? — спросил Шель и тут же пожалел: повторный звонок мог означать, что Земмингер жаждет закончить донесение.
К счастью, Джонсон, связанный присутствием гостя, предпочел отказаться от разговора. Через несколько секунд звонки прекратились.
— Шеф дал мне два дня отпуска, — говорил Джонсон, наливая кофе,— главным образом по случаю твоего приезда и, кроме того, чтобы дать мне возможность отдохнуть после тревожных событий.
— Очень любезно с его стороны. У тебя есть какие-нибудь известия с «поля брани»? Я сегодня утром видел Гюнтера. Он просил заступиться за него. Но это, пожалуй, невозможно…
— Э-э, о нем можешь забыть! Груберу будет предъявлено обвинение в незаконном присвоении чемодана и попытке шантажа. Его вину нетрудно будет доказать, и наш дорогой инспектор просидит года два-четыре, — сказал Джонсон и, подумав, добавил: — Если только добросердечный защитник не добьется условного приговора. Так или иначе, его карьера в полиции окончена.
Шель кивнул.
— Грубер поступил безрассудно, — сказал он. — Его планы были слишком наивны, а действовал он чересчур открыто. Однако нельзя обвинять его одного. Он ведь был всего-навсего пешкой, исполнявшей чужую волю.
— Ты имеешь в виду старика Менке? — Джонсон искоса поглядел на приятеля.
— Да нет, не только доктора. Я все больше убеждаюсь, что и тот не был «шефом». Ряд незначительных деталей указывает на то… — он оборвал фразу на середине, словно не находя слов, и сказал: — Перед тем как прийти сюда, я снова виделся с Лютце.
— Да? Ну и как пьянчужка? Еще не удрал из больницы?
— Лютце чего-то боится. Я не добился от него никаких сенсационных новостей, но из того, что он рассказал, сделал немаловажные выводы.
— Это интересно! Теперь ты, наконец, сможешь ответить на те загадочные вопросы, которые все время тебя тревожат.
— А тебя разве не интересует решение загадки?
— Конечно, интересует! У меня есть своя теория… Но продолжай, пожалуйста. Любопытно, какими путями ты пришел к своим заключениям?
— Я не могу припомнить, когда именно начал подозревать, что окружен стеной мнимых истин. Некоторые вещи начали меня занимать вскоре после того, как я поселился на Эйхенштрассе. Мне показалось по меньшей мере странным, что Леон покончил с собой перед самым моим приездом. Разговаривая с фрау Гекль, я узнал, что Леон всегда запирался у себя в комнате, но почему-то, решив покончить жизнь самоубийством, оставил дверь открытой. В этом крылось противоречие. Потом я узнал, что ты живешь и работаешь в Гроссвизене. Отчего же Леон первым долгом не обратился со своими затруднениями к тебе? Этот вопрос занял первое место в ряду невыясненных проблем, которых становилось все больше. Леон, несомненно, понимал, что приехать из Польши в Западную Германию не так-то просто. Почему же, несмотря на это, он попросил помощи не у тебя, а у меня? Это заинтересовало меня еще больше, когда я услыхал, что ты работаешь в прокуратуре, то есть являешься тем самым человеком, к которому он должен был обратиться, даже если бы вы были едва знакомы.
— Леон намекал на какие-то свои таинственные открытия. Однако я не принимал его слов всерьез, к тому же в его рассуждениях обычно полно было недомолвок. Зная о том, что он психически болен, я недооценивал серьезность этого дела, решив, что волновавшие беднягу проблемы всего лишь плод больного воображения. Мое поведение его, безусловно, обидело.
— Да. И причины этого теперь стали понятны. Мне было трудно вести расследование, потому что я не знал сути дела. Меня удивляло, почему Леон писал, что не может никому доверять. Перебирая все возможные объяснения, я постоянно возвращался к одному и тому же вопросу: почему он не доверял тебе? — Шель погасил сигарету, взглянул на сосредоточенное лицо Джонсона и продолжал: — Объяснение, будто Леон был психопатом и избегал людей, успокоило мои первоначальные подозрения. После разговора с тобой, а в особенности после встречи с доктором Менке я получил исчерпывающие ответы почти на все вопросы. Лютце — беспробудный пьяница, психически больной Леон был мизантропом. Ты обидел его своим недоверием и так далее. И я бы действительно уехал из Гроссвизена на следующий день, если б не несчастный случай с Лютце и исчезновение чемодана из камеры хранения. Тот, кто подстраивал эти инциденты, наделал столько промахов, что их трудно было не заметить.
— Грубер действительно вел себя, как последний дурак, — произнес Джонсон, забавляясь пепельницей.
— Перед Грубером встала трудная задача. Однако сцену на вокзале он разыграл весьма убедительно. Впрочем, давай обсуждать события по порядку. Перед условленным свиданием Лютце посылает письмо и… попадает под машину. Потом начинают твориться совсем уж странные вещи. Утром ты просишь полицейского инспектора присутствовать при получении чемодана из камеры хранения, а за минуту до нашего приезда чемодан исчезает. Грубер не проявляет желания начать расследование. Лютце молчит. Мои предположения встречены пренебрежительно.
— Но ведь это было…
— Я не прошу объяснений, Пол. Я начал анализировать свои наблюдения и пришел к выводу, что несчастный случай был подстроен умышленно, а единственным лицом, которое знало о предстоящем свидании с Лютце, был ты! Правда вырисовывалась все яснее, но она казалась настолько невероятной, что я долгое время пытался находить происходившему самые разнообразные объяснения. Я не мог и не хотел поверить, что ты можешь быть замешан в этой грязной истории.
Джонсон всем телом подался вперед.
— Я еще не знаю, к чему ты клонишь, — произнес он, — но мне бы хотелось, чтобы ты взвешивал свои слова. Ведь нам нередко случается сгоряча сказать такое, в чем мы потом раскаиваемся.
Шель посмотрел ему прямо в глаза.
— Неужели ты всерьез рассчитывал провести меня такими фокусами? Все, что я сказал и еще собираюсь сказать, я тщательно обдумал. Не существует ни малейших сомнений в том, что руководил всей компанией ты, а не Грубер и не Менке — они были всего лишь пешками. Ты вел рискованную игру, Пол. Я не знаю, какую цель ты преследуешь и какая тебе в этом корысть, но смерть Леона в данном случае была той самой ошибкой, которую раньше или позже совершает каждый преступник, ошибкой, которая приводит к его падению. — Он на минуту замолчал, чтобы до американца успел дойти смысл брошенного ему обвинения.
Лицо Джонсона исказилось, уголки рта опустились, нос заострился.
— Ты выдвигаешь серьезные обвинения, Ян. Я не понимаю, как ты мог прийти к таким фантастическим выводам. Твои инсинуации не имеют никакой реальной основы.
— Я вынужден признать, что ты всегда старался обеспечить себе превосходное алиби и осуществлял общее руководство очень ловко, оставаясь на безопасном расстоянии. И лишь с того момента, когда события начали разворачиваться быстрее, чем ты рассчитывал, и ты потерял возможность управлять ходом неожиданных происшествий, а твое личное участие стало необходимым, я понял, что именно ты держишь в руках все нити. Заглянем в прошлое. Работая в концлагере в бараке доктора Шурике, ты, без сомнения, знал его в лицо. После войны ты поселился в Гроссвизене. Когда и почему здесь появился Менке, я не знаю. Видимо, он считал возвращение совершенно безопасным: борода и усы в достаточной мере изменили черты его лица, волосы поседели… Впрочем, ни у кого не было повода подозревать, что за спиной у уважаемого доктора такое преступное прошлое. Я полагаю, что, узнав Шурике, ты решил воспользоваться его тайной в целях шантажа. Быть может, он сам предложил тебе деньги в обмен за молчание и покровительство. Детали для меня несущественны. Кроме того, я не думаю, чтобы Менке был единственным источником твоих доходов.
Джонсон закурил сигарету. Шель заметил, что у него дрожат руки. Однако это был единственный признак беспокойства. Журналист допил кофе, тоже закурил и продолжал:
— Все так бы и шло по намеченному плану, если б не Леон Траубе. Неизвестно, каким способом он добыл чемодан с документами, компрометирующими доктора Шурике. Возможно, сначала он не отождествлял владельца бумаг с доктором Менке и, лишь убедившись в том, что это одно и то же лицо, понял, насколько важно сделанное им открытие. По всей вероятности, он доверился тебе — это следует по логике вещей. Поскольку ты прореагировал не так, как он предполагал, — возможно, даже предложил ему деньги за сохранение тайны, — он осознал свое бессилие. Не зная, кто еще владеет зловещей тайной, он обратился за помощью ко мне. Леон послал два письма. Одно из них попало к тебе в руки. Ты, безусловно, знал о моем приезде. Действовать приходилось быстро. Ты не видел возможности уговорить Леона или заключить с ним сделку, чтобы таким образом получить бумаги, и во избежание дальнейших осложнений решил, что Леон должен умереть. Чего стоила жизнь изнуренного болезнью и никому не нужного человека по сравнению с регулярно получаемыми доходами?
— О господи! Но ведь Леон покончил жизнь самоубийством. Подумай, что ты говоришь!
— Дай мне, пожалуйста, кончить. Я уже говорил, что дошел до таких заключений после долгих размышлений, тщательно все взвесив. Леон действительно запирался у себя в комнате, но, когда ты пришел к нему в ту трагическую ночь, ты, безусловно, действовал по заранее разработанному плану, с помощью которого тебе удалось обмануть одинокого человека и заставить его открыть дверь. А может быть, он настолько отчаялся, что утратил всякую надежду на спасение и даже не пытался избежать своей участи. Меня охватывает ужас, когда я представляю себе его последние минуты. Бессильный, немощный, всеми покинутый человек знал, что его часы сочтены. И все же он оставил за собой след. В предвидении будущих событий Леон доверил ценный чемодан Лютце, которого — как он справедливо рассудил –— никто не подозревал. Он также оставил два невинных с виду рецепта в ящике стола, засунув их между дном и задней стенкой, в надежде, что, если случится несчастье, я смогу их там найти. Это был прицел дальнего действия; вероятность того, что рецепты попадут ко мне в руки и помогут расшифровать загадку, была ничтожна мала. Впрочем, я не уверен, что Леон не оставил каких-нибудь других следов, но либо они попались вам на глаза раньше, чем мне, либо я их проглядел. — Тут Шель прервал свой рассказ, чтобы затянуться дымом сигареты.
— Ты все больше погружаешься в мир фантазии, мой дорогой, — сказал Джонсон. — На основе таких предпосылок тебе не удастся построить столь серьезное обвинение — это просто невозможно.
— А я и не рассчитывал, что ты со мной согласишься.
— Так что же дальше, Шерлок?
— События вчерашнего вечера подтвердили мои подозрения. История с Грубером произошла как нельзя более кстати для тебя. Продажный полицейский решил сам шантажировать доктора. Узнав об этом, ты вышел из себя… Не составляло труда догадаться, что причиной твоего возбуждения была не одна только Кэрол. Бедняга Грубер! Однако дело начало осложняться. Ты не мог помешать инспектору ознакомиться с документами, раскрывающими преступления доктора, который, безусловно, был твоим подопечным.
— Какой вздор!
— Все, о чем я говорю, действительно построено на гипотезах, но, вне всяких сомнений, отражает истину.
— Продолжай.
— Когда мы просматривали документы, ты сделал вид, будто слышишь какой-то шорох. Несмотря на то, что у меня прекрасный слух, я попался на удочку. Ты вышел из комнаты, окликнул меня и ударом повалил на землю.
— Ты сошел с ума! Это переходит…
— Минутку, выслушай меня до конца. Пока я был без сознания, ты взял чемодан, вытащил у меня из бумажника письмо Леона и сжег все вместе. Потом, хлопнув дверью, разбудил Кэрол и улегся возле меня в садике.
— Фантастика! — Джонсон начал с нетерпением притопывать ногой.
— При этом ты снова совершил ошибку. Как утверждала Кэрол, когда она нашла тебя, ты лежал навзничь. По твоим же словам, ты получил удар в затылок. В таких случаях человек всегда падает лицом вниз, Пол.
— Я запомню это на будущее! Ну, валяй дальше. Мне становится интересно.
— Как только ты узнал, что я отправился к Менке, ты позвонил ему и предупредил о моем визите. Гюнтер поджидал меня в засаде. Когда я попал к доктору, тот уже знал, что опасные бумаги уничтожены. События разворачивались с такой быстротой, что вы начали совершать ошибки одну за другой. Перед лицом грозящей опасности перепуганный доктор потерял голову. Попытка обезопасить меня была глупостью. Шель — это вам не Траубе! Даже если б вам удалось меня уничтожить, это не осталось бы незамеченным.
— Ты переоцениваешь себя, иронически заметил Джонсон.
— А ты меня недооцениваешь. После твоего прихода, — продолжал журналист, — между вами произошел резкий разговор. Менке, безусловно, предъявил тебе претензии за то, что ты не сумел сохранить тайну.
— Гм, — пробормотал Джонсон, — ну и что же я на это ответил?
— Дело начало принимать опасный оборот. Менке, спасая собственную шкуру, мог тебе напакостить. Его арест был предрешен. Не имея возможности предвидеть ход следствия, ты решил уменьшить риск и устранить опасного свидетеля. Это было не лучшее решение вопроса — таким образом ты лишался одного из важнейших источников дохода. Однако сделать выбор было необходимо…
— И я сделал выбор — застрелил старика.
— Да, ты его убил! — уточнил журналист. И неожиданно с удивлением поднял голову: ведущая в коридор дверь начала мало-помалу приотворяться.
— Поразительная дедукция, Шерлок, — сказал Джонсон. — Ты начитался слишком много детективов, а теперь не можешь сдержать полета фантазии.
В приоткрывшейся двери появилось бледное лицо Кэрол. Первым побуждением Шеля было желание подняться, однако он быстро переменил решение, сообразив, что свидетель — даже такой — может пригодиться…
— Ты, без сомнения, отдаешь себе отчет в том, что не располагаешь никакими доказательствами в поддержку своих абсурдных обвинений? — спросил Джонсон.
— У меня нет ни времени, ни желания заниматься выискиванием доказательств.
— Тогда разреши спросить, что ты собираешься предпринять?
— Над этим я еще не задумывался.
— А чего ты ждешь от меня?
Шель пожал плечами. Он старался не смотреть в сторону двери: мысль о подслушивающей их разговор Кэрол раздражала его. Еще неизвестно, можно ли на нее рассчитывать.
— Я приехал по просьбе Леона, — сказал он, — поэтому мне остается одно — пролить свет на обстоятельства его смерти.
— Пролить свет — для кого?
— Для лиц, обладающих правом вершить правосудие.
— Короче говоря, ты хочешь передать дело в руки властей? — сердито бросил американец. — Не думаешь ли ты, что я затратил столько усилий ради того, чтобы сейчас допустить это?
— Значит, ты признаешься в том, что «затратил столько усилий»? — перешел в нападение Шель.
— Я ни в чем не признаюсь. Теории, которые ты высосал из пальца, в лучшем случае будут восприняты со снисходительной усмешкой.
— Посмотрим. Во всяком случае, я сделаю то, что считаю своим долгом.
— Глупец! — воскликнул Джонсон, вставая. — Неужели ты всерьез рассчитываешь, что я позволю разглашать эти басни?
— У тебя ничего не выйдет, Пол, — сказал Шель. — Ты совершил два убийства. Нельзя безнаказанно убивать людей, пользуясь правом сильнейшего. Мы все-таки живем не в джунглях…
— Нет, мы живем в джунглях, причем куда более диких, чем ты можешь подумать. В них нет места мечтателям. Только сильные, беспощадные и безжалостные имеют право на существование. — Голос Джонсона звучал хрипло, глаза сузились и почти совсем скрылись в сети глубоких морщин. — Ты наивен и простодушен. Ты принадлежишь к той же категории людей, что и Леон, — кончил он свою тираду шипящим злым шепотом.
На минуту воцарилась тишина. Кэрол беспокойно зашевелилась. Легкий шорох не ускользнул от внимания Джонсона. Он резко обернулся. И в то же мгновенье Кэрол вошла в комнату.
— Извините, что я так поздно, — неестественно громко сказала она.
Джонсон окинул ее подозрительным взглядом.
— Ах, это ты!
Кэрол с наигранной улыбкой подошла к Шелю и принялась стягивать перчатку,
— Добрый вечер, — протянула она ему руку. — У меня были кое-какие дела, я не думала, что вы придете так рано.
— Не беспокойтесь, — ответил Шель, стараясь овладеть собой. — У нас была необычайно интересная беседа. — Покосившись через плечо, он заметил, что Джонсон нервно поглаживает волосы.
— Наверно, опять сидели в своем подвале? — Кэрол взглянула на мужа. — Почему, старик, у тебя такая кислая физиономия? Небось проголодался? Я пойду на кухню и приготовлю чего-нибудь поесть. Вы, конечно, поужинаете с нами?
— К сожалению, я не смогу остаться. Я очень устал. Извините меня, пожалуйста.
— Все мы страшно извелись за последние дни, — поддержал его Джонсон, стараясь говорить как можно естественнее. — Не стану тебя задерживать, Ян. Я тоже сегодня рано лягу спать.
Несколько мгновений они молча стояли друг против друга. Наконец Шель произнес:
— Итак, спокойной ночи и до скорой встречи, — он слегка поклонился и направился к двери.
— Проводи нашего гостя до калитки, Кэрол, — сказал Джонсон. — Я приму сердечные капли.
В саду Кэрол прошептала:
— Я просто оцепенела, не знала, что мне делать. Что все это значит? Что натворил Пол?
— А вы не знаете?
— Скажем, догадываюсь.
— Положение очень сложное. Неизвестно, чем все кончится. У Пола могут быть серьезные неприятности.
— Ах! Лучше поберегите себя!
— А что будет, если… — заколебался он. Она догадалась, о чем он собирался спросить.
— В монастырь я не пойду. Меня уже давно родные зовут в Швейцарию. Я с удовольствием туда поеду, а с еще большим удовольствием останусь.
Они дошли до калитки.
— Желаю вам всего наилучшего, — сказал Шель.
— Я не пропаду.
Шель молча кивнул и вышел на улицу. Пройдя несколько шагов, он оглянулся. Кэрол облокотилась на калитку. На фоне густых кустов и живой изгороди она казалась очень маленькой и хрупкой.
Свернув за угол, Шель распрямился, вздохнул всей грудью и с удовольствием почувствовал, как медленно расслабляются напряженные мускулы.
Наемный
свидетель
Ночь. Двадцать три часа сорок пять минут. Душная тьма окутала дома, улицы и сады. Ползущие над городом облака слились, образовав серый низкий потолок. Порой налетал порывистый ветер; он гнул деревья и жалобно свистел в ветвях. Когда же, издав протяжный, душераздирающий стон, ветер стихал, воцарялась еще более неестественная тишина.
Шель неподвижно стоял возле окна и, задумчиво глядя на черные сады, прислушивался к звукам уснувшего города. Где-то завизжали тормоза. На окраине монотонно лаяла собака.
Полночь. Глухо, словно где-то под землей, загудел колокол. Дрожащие в воздухе тупые удары медленно уплывали вдаль. В разрыве между облаками ненадолго показался бледный диск луны. Четкие мертвые очертания изгородей и кустов легли на землю. Потом все снова погрузилось в темноту.
Шель знал, что этой ночью ему ни на миг нельзя сомкнуть глаз. И он настороженно ждал, отмечая про себя каждый шорох и шелест.
Ноль часов двадцать минут. Ветер опять затянул свою грустную песню. В отдаленном домишке засветилось окно. Лай собаки сменился испуганным воем. Где-то завели мотор автомобиля. В ночной тишине человеческий голос звучал необычайно отчетливо. Тьма вселяла неуверенность, беспокойство росло. Вой пса действовал на нервы.
Шель попытался выяснить, который час, но было слишком темно, чтобы разглядеть стрелки. Он вытащил из кармана смятую пачку сигарет и, зажигая спичку, взглянул на циферблат часов. Было около часа. Шель затянулся терпким дымом. Где-то вдалеке по рельсам застучали колеса вагонов. Этот звук вызвал у него смутное чувство тоски по родине.
Тишину нарушил громкий звонок. Резкий звук пронизывал барабанные перепонки, телефон упорно призывал, требовал. Кто-то громко и крепко выругался. На первом этаже торопливо зашлепали чьи-то шаги. Шель приоткрыл дверь и остановился на пороге. Коридор был погружен в темноту.
— Кто?.. Ах, это вы! Неважно… Да… Около десяти… Нет, никуда не выходил… Конечно. До завтра! — фрау Гекль повесила трубку и удалилась, что-то бормоча себе под нос.
Шель услышал, как она запирает дверь, и вернулся в комнату. Он догадался, что речь шла о нем. Значение позднего звонка тоже было ему понятно.
Час десять минут. Вокруг гнетущая тишина. Только приглушенное тиканье часов и ритмичное биение пульса отмеряли время. Маленький желтый огонек в окне далекого дома, который притягивал взор застывшего в ожидании человека, погас. Журналист почувствовал себя всеми покинутым и очень одиноким.
Час двенадцать минут. Тихий шорох на лестнице подействовал на Шеля, как удар кулака. Он замер, продолжая прислушиваться. Жалобно рыдал ветер. Но вот явственно скрипнули иссохшие ступени — зловещий, тревожный звук. Шель выбросил сигарету за окно. Именно так, должно быть, чувствовал себя запертый в стенах этой унылой комнаты, безоружный, дрожащий от страха Леон, поджидая врагов.
На лестничной клетке воцарилась тишина. Но Шель знал, что она обманчива. Его воображению отчетливо представились вцепившиеся в перила пальцы, вытянутая шея, ощупывающие каждую ступеньку ноги крадущегося человека.
Он торопливо подошел к кровати и быстро разобрал постель, положив одну из подушек под одеяло. Шорохи за окном умолкли, ветер стих, вой пса смолк; казалось, вся природа замерла в ожидании. Снова донесся почти неуловимый скрип; кто-то, изо всех сил стараясь не шуметь, осторожно подымался наверх.
Журналист на цыпочках подошел к двери и приложил ухо к косяку. Незваный гость, безусловно, стоял с другой стороны. Проходившие секунды казались вечностью.
Потом с легким скрипом металлическая дверная ручка начала медленно поворачиваться. Шель затаил дыхание и сжал кулаки.
Отворившаяся дверь прижала его к самой стенке. Темная фигура прокралась по комнате, остановилась перед кроватью и после минутного колебания вцепилась растопыренными пальцами левой руки в то место, где, по ее расчету, должна была находиться глотка спящего. Правая рука описала в воздухе дугу и вдруг в неуверенности остановилась. Человек сделал несколько торопливых движений в поисках своей жертвы и, поняв, что его обманули, стремительно отскочил на середину комнаты. В тот же миг Шель двумя прыжками пересек разделяющее их пространство и схватил негодяя за горло.
Незваный гость, застигнутый врасплох неожиданным нападением, попытался вырваться. Осознав тщетность своих усилий, он внезапно согнулся, увлекая журналиста за собой, потом резко выпрямился и, откинув голову, ударил его макушкой в рот и подбородок. Шель почувствовал соленый вкус крови, текущей из рассеченной губы. Воспользовавшись его минутным замешательством, нападающий ловко вывернулся из тесных объятий. От сильного удара в живот у поляка перехватило дыхание.
Шель со стоном скорчился. В мозгу мелькали отрывочные воспоминания о некогда известных ему приемах. Тем временем бандит, закинув правую руку ему за шею, левой схватил себя за сгиб руки и сдавил противнику горло. Превозмогая раздирающую черепную коробку боль, Шель поймал большой палец противника и резко отогнул его книзу. Сжимающие его объятия мгновенно ослабели. Тяжело дыша, журналист попытался овладеть собой.
Привыкшие к темноте глаза заметили, как согнувшийся в три погибели противник, шаря вокруг себя руками, что-то разыскивает на полу. Шель прыгнул вперед и почти вслепую ударил его кулаком в висок. Тот охнул и опустился на одно колено, однако тут же ловко, как кошка, вскочил на ноги. В течение нескольких секунд они стояли друг против друга, с трудом переводя дыхание.
В это мгновенье луна осветила комнату, и Шель узнал в нападающем водителя такси. И тут он вспомнил один прием, которому научил его поручик «командос». Он неуверенно сделал полшага вперед. Нойбергер бросился в атаку. Склонив голову вбок, Шель уклонился от приближающегося к нему кулака и, оказавшись у немца под самым носом, снизу вверх ударил его коленом. Нойбергер переломился пополам, словно складной нож. Воспользовавшись этим, Шель ударил ребром ладони по склоненному затылку. Среди «командос» этот удар был известен под названием «усмирение кролика»; он мог оказаться смертельным, если его наносили изо всех сил. Немец с глухим стоном повалился на пол.
В воцарившейся тишине слышно было только громкое сопение. Драка продолжалась не более двух минут. Никто из обитателей дома не мог ничего услышать.
Шель с минуту разглядывал лежавшего, потом повернул выключатель. После нескольких часов, проведенных в темноте, свет ослепил его.
В эту секунду Нойбергер вскочил и, оттолкнув растерявшегося журналиста, бросился к двери. Мгновенье спустя по лестнице загрохотали торопливые шаги. Хлопнула дверь.
Шель отбросил мысль о преследовании. Он был слишком измучен и, кроме того, сознавал, сколь бессмысленно вступать в единоборство с организованной группой. Под столом чернел какой-то продолговатый предмет. Журналист нагнулся и поднял массивный французский ключ: взвесив тяжелый инструмент в руке, он положил его на подоконник.
— Интересно, как они собирались объяснить этот «несчастный случай»? — пробормотал он себе под нос и, подойдя к умывальнику, опустил лицо в таз с водой. Холодная вода отрезвила его. Шель смыл кровь с распухших губ, растер ноющее горло. Потом уселся за стол, подперев голову руками, и стал ждать, пока силы вновь вернутся к нему.
Стараясь ступать как можно тише, Шель спустился на первый этаж и огляделся при свете спички. Телефон стоял в маленькой нише в стене. Он набрал номер 95-16.
Джонсон немедленно поднял трубку.
— Алло?
— Ничего не вышло, Пол, — вполголоса сказал Шель.
— Алло? Кто говорит? Где ничего не вышло?
— Это я, Ян. Целый и невредимый. Твой посланец не выполнил задания.
— Чей посланец? Какое задание? — закричал американец.
— Водитель такси. Он очень спешил и не успел представиться. Я думаю, что полиции — если мне удастся найти настоящих полицейских — нетрудно будет его разыскать.
— Ты несешь какой-то дикий вздор! Но мне бы хотелось поговорить с тобой, пока ты не наделал очередных глупостей. Я буду у тебя через несколько минут.
Шель вернулся к себе и прилег на кровать. Спустя пятнадцать минут перед домом остановился автомобиль.
Быстрые шаги, стук в дверь.
— К счастью, я еще не спал, — начал прямо с порога Джонсон. — После твоего ухода к нам заглянул комиссар Визнер. Беседа затянулась до глубокой ночи.
— Он, наверное, вышел за несколько минут до моего звонка?
— Да, а почему ты спрашиваешь?
— Превосходное алиби для тебя.
Взгляд Джонсона упал на лежащий на подоконнике ключ. Он закусил губу. Потом снял шляпу, бросил ее на кровать и сел.
— Поскольку ты не сомневаешься в моей виновности, не стоит больше ничего скрывать. Впрочем, ты для меня не представляешь никакой опасности.
— Не забывай, что перед тобой не изможденный и запуганный Леон.
— С тобой я тоже сумею справиться! — бросил Джонсон.
— Глупейшее заблуждение. Твои угрозы ничего не стоят. Ты зашел в тупик и прекрасно отдаешь себе в этом отчет.
— Это мы еще посмотрим! На таких, как вы, всегда находится управа. Ты совершил большую ошибку, попытавшись вступить со мной в борьбу. Игра не стоила свеч.
— Это относится ко мне или к тебе?
— Твоим бредовым вымыслам никто не поверит. Завтра все войдет в свою колею. Я останусь помощником прокурора, человеком уважаемым и заслуживающим доверия, а ты — нежеланным гостем из-за железного занавеса.
— И у тебя хватит наглости продолжать отпираться?
— Перед тобой — нет. Ты не в счет. А никто другой в этот бред не поверит.
— Это покажет завтрашний день.
Наступило недолгое молчание. Джонсон устало провел рукой по глазам. Шель внимательно следил за ним.
— Почему ты убил Леона? Американец быстро поднял голову.
— Он должен был умереть.
— Почему же, черт возьми? Почему?
Джонсон пожал плечами. Он казался очень утомленным и почему-то напомнил Шелю того Джонсона, с которым он провел незабываемые дни в засыпанном подвале.
— Почему? Так сложились обстоятельства. Пять лет назад появился Менке. Несмотря на то, что он сильно изменился, я узнал его холодные бесцветные глаза. Прижатый к стенке, он не стал отпираться. Я хотел немедленно передать его в руки полиции, но после продолжавшегося несколько часов разговора изменил свое намерение. И не только намерение. Менке просидел бы несколько лет, а мне бы осталось наслаждаться полученным удовлетворением. Благодарю покорнейше! Ведь каждый из нас мечтает вырваться из рамок однообразной повседневной жизни. Менке указал мне новые возможности. В наших краях осело немало таких типов, как он. Все они скрывались под чужими именами, и почти все занимали неплохое положение. Менке знал кое-кого из них… Дай мне воды.
Шель наполнил стакан и протянул его Джонсону.
— Это он предложил создать своего рода организацию. Работая в прокуратуре, я мог гарантировать этим людям спокойную жизнь и предупреждать их о возможной опасности. Да что тут долго рассказывать — получаю я за это немало. Через несколько лет брошу все и начну новую жизнь в Америке. Только идиоты вкалывают, чтобы получить возможность в старости жить на пенсию.
— А Грубер?
— Грубер был связан только с доктором. О моем участии он ничего не знал, хотя, видимо, догадывался, что существует кто-то там, «наверху». Получаемые от доктора поручения он исполнял безупречно. Лишь история с чемоданом что-то перевернула у него в голове. К счастью, он не знает, кто в действительности давал ему задания. Наша организация действует четко; Груберу придется понести наказание.
— Чрезвычайно интересно! — вставил Шель.
— Не думай, что тебе удастся в чем-нибудь нам навредить. Нас слишком много, мы есть повсюду. Я узнал о твоем приезде в Гроссвизен, как только ты сошел с поезда. Мне был известен каждый твой шаг, почти каждое слово.
Шель слушал очень внимательно, стараясь как можно точнее все запомнить.
— Леон Траубе, — спокойно подсказал он.
— Леон вначале поверил мне свою тайну, но не захотел прислушаться к разумным советам и начал разглашать такие вещи, которые следовало держать при себе. Вначале я не придавал этому значения, но постепенно его настойчивость стала меня беспокоить. Он был безумцем и к тому же составлял меньшинство — в одном лице…
— Тот факт, что он был в меньшинстве и даже остался один, не равнозначен безумию. Существует правда, и существует ложь. Не обязательно быть маньяком, чтобы добиваться правды, даже несмотря на все ваше превосходство.
— Ба, понятие правды — вещь весьма относительная. Мне тоже несладко пришлось в немецком концлагере. Я проклинал немцев, их чванство, беспощадность, жестокость. Потом был Нюрнберг — и что же? Самых страшных преступников ждала мгновенная смерть, кое-кто провел по нескольку лет в комфортабельных тюрьмах. Большинство из них уже на свободе и занимают немаловажные посты. А тысячи других, так называемое правосудие не настигло и уже никогда не настигнет. Некоторые прошли проверку и были реабилитированы — можно подумать, что их грязные грешки представляли собой сыпь, которую стоило только помазать мазью, чтобы она исчезла. После войны эсэсовцы уничтожали татуировку, обозначавшую их группу крови, а сегодня? Оглянись по сторонам. Железный крест, вытатуированный нуль, рыцарские кресты — все это в большом почете. Правда стала ложью, Ян. — Американец встал и принялся шагать по комнате.
Шель раздумывал, какую цель преследовал Джонсон своей тирадой. Может быть, он хотел перевести разговор на другую тему и вернуться к тому завуалированному предложению, которое он сделал при их первой встрече в «Красной шапочке»? А американец тем временем продолжал:
— Я избрал для них другой вид расплаты. В течение долгих лет они будут оплачивать мое молчание, никогда не имея полной уверенности в том, что их прошлое сохранится в тайне. Превосходное наказание! Гауптштурмфюреру СС Вальтеру Груберу, доктору СС Бруно Шурике, Нойбергеру, Земмингеру и многим другим пришлось работать ради моих прихотей. Ха-ха-ха!
— Леон Траубе!
Джонсон резко повернулся.
— Леон должен был погибнуть в лагере, как тысячи других. Он вышел оттуда живым благодаря чистой случайности. Найдя бумаги доктора Менке, он решил раззвонить о своей правде по всему свету и отомстить одному из палачей. Может, он мечтал увидеть свою фотографию в газете… Идиот! Я делал все, что мог, пытаясь убедить его в глупости и бессмысленности подобных намерений. Если принять во внимание, что жить ему оставалось не больше полугода, то я в некотором смысле избавил его от дальнейших мучений и — безусловно — от многих разочарований. Разработав такие превосходные планы, я не мог позволить ему разрушить все это. Он перехитрил меня, отдав чемодан Лютце, однако добился этим немногого. — Джонсон внезапно остановился перед Шелем. — Надеюсь, теперь мы друг друга поняли?
— О да! Я прекрасно тебя понял, но это не значит, что я оправдываю преднамеренное убийство.
Джонсон прищурился, тяжело оперся руками о стол и подался всем телом вперед.
— Ты все еще осуждаешь поступок, который был необходим и в тех обстоятельствах полезен?
— Я бы мог в конце концов понять твою линию поведения по отношению к Менке и прочим, хотя она отвратительна и заслуживает только осуждения, но что касается Леона… Мы были друзьями, он обратился ко мне за помощью в поистине справедливом деле.
— Справедливом исключительно с его точки зрения!
— Не стоит больше это обсуждать. У каждого из нас есть в жизни определенная цель, к которой мы идем совершенно разными путями. Для тебя мир — это джунгли… — тут он заколебался.
— Мелкобуржуазный образ мышления. — Джонсон подошел к окну. — Погляди на город. Сейчас здесь спокойно спят около семидесяти тысяч человек. У каждого из них, безусловно, есть какая-то цель, каждый из них любит и ненавидит, у каждого есть свои надежды и заботы. Семьдесят тысяч человек! На маленьком клочке земли, который кто-то назвал Гроссвизеном, учатся, работают, рожают детей, пьют, плачут, болеют и умирают. А ты, чужой человек, приезжаешь сюда и упорно пытаешься доказать свою правоту. Но кому? Этим спящим в пропотевших ночных рубашках бюргерам, их жирным женам, выжившим из ума старикам? Какое тебе дело до того, что один из них умрет, погибнет в результате несчастного случая или даже будет убит? Леон был один из них. Маленький, незаметный, никому не нужный человечек, он угас, исчез без следа.
— Леон оставил наследство, — сказал Шель.
— Пару дырявых носков, протертые брюки и стоптанные башмаки.
— Он оставил невыполненную задачу.
— Мое терпение начинает истощаться, Ян. Ты не желаешь понять, что в существующей действительности нет места идеалистам или романтикам.
— Наша дискуссия становится однообразной. Поэтому я предлагаю тебе захватить этот ключ и вернуться в чащу своих джунглей.
— А ты утром побежишь к Визнеру… Неужели ты принимаешь меня за дурачка и рассчитываешь, что я позволю тебе это сделать?
— Тогда разреши спросить: что же ты собираешься предпринять, для того чтобы заставить меня переменить решение?
Джонсон иронически рассмеялся и привстал за столом.
— Не думаешь ли ты, что я рассказал тебе обо всем не будучи уверен, что тайна останется между нами? На этот раз ты недооцениваешь меня. Ты хочешь знать, что я сделаю? Пожалуйста. Сегодня вечером, как только ты ушел, я позвонил Визнеру и пригласил его для частной конфиденциальной беседы. Между прочим, я дал ему понять, что ты сделал мне одно неожиданное предложение. Я не стал вдаваться в подробности… Мне нужно было только возбудить его подозрения. В дальнейшем мой план будет развиваться следующим образом: Ян Шель, польский журналист, приехал в Германию главным образом с целью завербовать агентов для шпионской деятельности.
Шель вскочил со стула.
— Что ты несешь?
— Ага, видишь? Сначала, как ты, безусловно, догадываешься, я хотел предложить тебе сотрудничать с нами, теперь же положение изменилось. По новой версии, наша сегодняшняя беседа протекала примерно таким образом: зная меня с давних пор и учитывая, какое я занимаю положение, ты пытался уговорить меня заняться сбором экономической, политической либо военной информации. Подробности в данный момент несущественны. Увидев, что я колеблюсь или напрямик отказываюсь, ты выдумал басню об убийстве Леона и стал грозить, что выдвинешь против меня обвинение в убийстве. Аргументы крайне наивные, но чего другого можно ожидать от польского агента? Посмотрим, кому поверят власти: тебе, случайному приезжему из Польши, или мне, работнику суда, известному и уважаемому гражданину Гроссвизена.
— Но это же полнейшая чепуха! — воскликнул возмущенный Шель.
— Конечно! Для нас это чепуха, для всего мира — сенсация! Предупреждаю: если ты хоть словечком обмолвишься о нашем разговоре, дело кончится тем, что ты окажешься в тюрьме под следствием, а через несколько недель будешь выслан обратно в Польшу… — Джонсон внимательно и не скрывая насмешки наблюдал за журналистом.
— А не придется ли тебе подкрепить вымышленную историю доказательствами?
— Ну конечно! Я и об этом подумал. Один водитель такси расскажет, что ты и к нему обращался с подобными предложениями. Эльза, моя секретарша, сообщит, что подслушала нашу беседу в прокуратуре, и подтвердит мои слова, и, наконец, моя жена…
— Кэрол? Несмотря на многие ее отрицательные черты, у меня создалось впечатление, что она не способна на такую утонченную ложь.
— Лояльная поддержка Кэрол будет искуплением ее прегрешений, — объяснил Джонсон. — Все это, вместе взятое, уважение, которым я пользуюсь, и сенсационное обвинение, поддержанное свидетельскими показаниями, окажется достаточным, чтобы убедить полицию в твоей… недостойной миссии. — Он взял лежавший на подоконнике ключ. — С этим я, пожалуй, несколько поспешил. Теперь я уверен, что мой нынешний план окажется намного эффективнее. — Он с ног до головы окинул Шеля взглядом. — Если хочешь послушаться доброго совета, уезжай из Гроссвизена с первым же поездом и забудь обо всем, что видел и слышал.
Джонсон, не прощаясь, направился к двери, отворил ее и вышел. Шель снова присел к столу. Он был ошеломлен. Его охватило гнетущее чувство бессилия.
В пятницу, 16 сентября, день был серый и унылый. Тяжелые синие тучи лениво ползли на запад. Холодный ветер срывал желтеющие листья с деревьев, предвещая конец теплу.
Шель проснулся около девяти, невыспавшийся, с тяжелой головой. Широко зевнув, потянулся, кончиками пальцев слегка провел по не перестававшему ныть лицу. Рассеченные губы распухли еще сильней.
Одеваясь, он начал вспоминать события минувшей ночи. В голове вертелось множество всевозможных планов, в основном неосуществимых. Шель то решал пойти к комиссару Визнеру и попытаться убедить его в том, что говорит правду, то хотел описать все случившееся и отправить письмо после отъезда из Гроссвизена. На первый взгляд вариантов было немало, однако после тщательного взвешивания он отбросил все до одного как нереальные. В сложившейся ситуации аргументы Джонсона невозможно было опровергнуть. Власти ФРГ, не говоря уж об общественном мнении, не поверили бы обвинениям поляка. Если не удастся найти какой-нибудь самый неожиданный выход из этого ужасного положения, придется покинуть Гроссвизен побежденным.
И вдруг в голове у Шеля родился фантастический план. Неизвестно откуда появившаяся идея немедленно вытеснила все остальные.
Шель кончил одеваться и, насвистывая, спустился по лестнице. Как он и ожидал, дверь кухни приоткрылась, и он встретился глазами с любопытным взглядом хозяйки.
— Доброе утро, господин Шель! Надеюсь, вы хорошо спали?
— Доброе утро, фрау Гекль! Прекрасно! Благодарю вас. Воздух Гроссвизена явно идет мне на пользу. Жаль, что приходится расставаться с вашим гостеприимным городом.
— Вы уезжаете?
— К сожалению, да, но перед отъездом я хотел бы попросить вас… — он замялся.
Старуха шире распахнула дверь и спросила:
— О чем?
— Я жду знакомого. Нам нужно обсудить кое-какие дела. Не могли бы вы приготовить нам чай?
— Всего-навсего? Охотно. Когда он придет?
— Примерно через час. Буду очень признателен. Я, конечно, отблагодарю вас за хлопоты.
— Э, не о чем говорить, — махнула она рукой. — Когда вы уезжаете?
— Около часа.
— Ага, — кивнула хозяйка. — Надеюсь, вы успели закончить все свои дела?
— Ну конечно, дорогая фрау Гекль, конечно!
Выходя из дома, Шель заметил на противоположной стороне улицы черный автомобиль. Мужчина в синем костюме внимательно наблюдал за ним, прикрывшись газетой. Когда Шель свернул за угол, машина тронулась с места и медленно поехала вслед за ним. Шагая в направлении города, журналист все время слышал ровный шум мотора у себя за спиной.
Джонсон решил оградить себя от всяких неожиданностей. Противники были настолько уверены в своем превосходстве, что следили за ним совершенно открыто.
Журналист размышлял, как бы ему избавиться от неприятного сопровождения. Внезапно он вспомнил о маленьком проходном дворе для пешеходов, который заметил во время одной из своих прогулок по городу, и немедленно направился в его сторону.
Приблизившись к намеченному месту, он ускорил шаги и неожиданно свернул в узкий коридор между двумя складами. Тут же он услыхал скрежет тормозов, хлопанье дверцы автомобиля и торопливые шаги. Выйдя на другую улицу, Шель огляделся по сторонам. Слева подъезжало такси. Он остановил его кивком головы и сел позади шофера.
— Прямо, — бросил он, выглядывая в окно.
Его преследователь появился на тротауре, остановился, сердито посмотрел вслед удаляющемуся автомобилю и снова нырнул в узкий проход.
— Остановитесь, пожалуйста, — сказал Шель водителю.— Я собирался заехать за своим приятелем на Эйхенштрассе, — объяснил он, — но вспомнил об одном важном деле. Не могли бы вы подъехать к дому двенадцать и дать два коротких гудка? Мой приятель выйдет и вернется с вами в город. За дорогу я, конечно, заплачу вперед. — Он протянул шоферу пять марок и, не дожидаясь ответа, выскочил из машины и притаился под полукруглым сводом ближайших ворот.
Через несколько секунд из-за угла появился черный автомобиль. Заметив удаляющееся такси, водитель прибавил газу и направился вслед за ним.
Шель усмехнулся. Взглянув последний раз на исчезающие из виду машины, он не мешкая отправился в радиомагазин, где, как сообщил ему вчера словоохотливый прохожий, дают вещи напрокат.
— Вам нужен магнитофон? — переспросил его продавец, худощавый молодой человек с кудрявой шевелюрой. — Конечно, у нас вы можете его взять напрокат. Дайте, пожалуйста, паспорт или служебное удостоверение. Залог составляет четверть стоимости, плата — четыре марки за первый день и две за каждый последующий.
Шель вынул паспорт.
— Вы иностранец? — Продавец заколебался. — Мы даем только…
— Я оставлю больше денег в залог. Магнитофон мне необходим. Вот двести марок, — Шель положил деньги на прилавок. — Это почти половина всей суммы. Надеюсь, это вас устроит?
— Хорошо, — согласился продавец. — Ваш адрес в Гроссвизене?
— Эйхенштрассе, 12, у фрау Гекль. Я принесу магнитофон обратно не позже чем через два часа. Ленту мне бы хотелось оставить у себя.
— Разумеется! — Продавец нагнулся и вытащил из-под прилавка небольшой коричневый чемоданчик. Поставив его перед журналистом, он открыл крышку и начал объяснять, как пользоваться магнитофоном.
— Микрофон должен находиться на расстоянии от двадцати до пятидесяти сантиметров от источника звука.
— А каково максимальное удаление?
— Около трех метров, но тогда запись будет нечеткой. Если вы хотите записать общий разговор, я дам вам специальный, очень чувствительный магнитофон.
— О да! Будьте так любезны. Продавец выбрал другой магнитофон.
— Пленки хватит на полчаса, верно?
— Да. Я дам вам квитанцию на двести марок. Окончательно мы рассчитаемся, когда вы вернете магнитофон. — Он набросал несколько слов в маленьком желтом блокнотике. — Пожалуйста, распишитесь вот здесь… Благодарю вас, желаю сделать хорошую запись. До свидания.
Шель в прекрасном настроении вышел из магазина. Теперь для выполнения намеченного плана осталось позаботиться о мелких деталях. Он зашел в писчебумажный магазин, купил большой лист оберточной бумаги и завернул магнитофон.
— Не знаете ли вы, где здесь поблизости магазин электротоваров? — спросил он у продавщицы.
— В нескольких шагах отсюда.
— Ах да, «Херлигер». Там я был. У них, к сожалению, нет того, что мне нужно. Может быть, неподалеку есть другой?
— Конечно. Маленький магазинчик на Брунненштрассе. Вторая улица направо, возле продовольственного магазина.
В маленьком магазине, в окне которого были выставлены утюги и электрические лампочки, Шель купил двадцать метров тонкого провода и необходимые для задуманной работы инструменты.
Вернувшись на Эйхенштрассе, Шель превратился в электромонтера. Ему пришлось провозиться больше времени, чем он рассчитывал. Распределительную коробку Шель обнаружил над дверью. Принесенный с собой провод он провел вниз, до верхнего края двери, а оттуда вдоль косяка на пол. Заметную над дверью часть провода он затер краской и пылью. Запихивая провод под плинтус, он дотянул его до кровати и подключил к магнитофону. Проверив надежность соединений, он нажал клавиш «Empfang» [31] , прикрепил микрофон под матрасом и засунул чемодан под кровать.
Отступив на середину комнаты, Шель огляделся в поисках следов, которые могли бы возбудить подозрение. Провода над дверью были едва заметны, а кроме них, ничто не указывало на какие-нибудь изменения. Он разобрал выключатель, разрезал один из ведущих к магнитофону проводов и, подведя его концы к зажимам, снова поставил крышку на место. Потом влез на стол и выкрутил лампочку.
— Генеральная репетиция, — пробормотал он, слезая на пол.
Закончив приготовления, Шель нажал кнопку выключателя у двери; монотонный шум под кроватью означал, что катушки вертятся. Он выключил ток и прикрыл магнитофон извлеченными из постели одеялами. Внимательно прислушиваясь, повторил проверку. На сей раз никакого шума не было.
Закурив сигарету, Шель опустился на первый этаж в кухню. Хозяйка сидела за столом, перелистывая журнал.
— О, вы уже вернулись! — удивленно воскликнула она. — А я и не слыхала, как вы прошли.
— Я только что вошел, — солгал Шель. — Можно мне позвонить?
— Да, телефон в коридоре, — подойдя к двери, хозяйка указала на аппарат. — Номер вы знаете?
— Да вот не уверен. Я хочу позвонить своему приятелю, Джонсону. Кажется, 95-16.
— Не знаю, — ответила она. — Я не знаю телефона господина Джонсона.
Шель отвернулся. Старуха стояла рядом, явно не собираясь никуда уходить.
— Пол? Это я, Шель… Послушай, я передумал. Я уезжаю сегодня днем. Да, но перед этим мне бы хотелось с тобой увидеться… Нет, ничего нового. Я считаю, что между нами не должно оставаться недомолвок… Превосходно! Если можешь, приезжай на Эйхенштрассе. Я соберу вещи и буду тебя ждать… Когда? В час с чем-то… — и Шель повесил трубку.
— Он приедет через несколько минут, — сказал он хозяйке. — Вы не забыли о моей просьбе?
— Конечно, нет! — воскликнула старуха и отправилась на кухню.
Когда Джонсон вошел в комнату Шеля, тот сидел за столом, изучая железнодорожное расписание.
— Садись, пожалуйста, Пол, — указал он рукой на кровать. — Я только спишу расписание поездов, отправляющихся из Брауншвейга.
— Ты возвращаешься в Польшу?
— Я проведу два дня во Франкфурте, чтобы собрать материал для репортажа, а оттуда сразу домой.
Джонсон уселся на кровати, с недоверием поглядывая на погруженного в свое занятие Шеля.
На лестнице раздались шаги. В дверь постучали. Американец нахмурился и вопросительно посмотрел на журналиста.
— Это фрау Гекль с чаем, — объяснил Шель. — Входите! — громче добавил он, встал и подошел к двери.
Хозяйка вошла в комнату, покачивая подносом с разрисованными чашками. Шель оперся о дверной косяк возле выключателя и незаметно большим пальцем нажал кнопку, включив таким образом спрятанный под кроватью магнитофон.
— Здравствуйте, господин прокурор! — с улыбкой произнесла старуха и поставила поднос на стол. — Я принесла чай…
— Фрау Гекль — толковая женщина, — сказал Шель от двери. — Хозяйничать в таком большом доме, наверное, нелегко.
— Э, да что там… — смутилась хозяйка. — Я справляюсь.
— Надеюсь, неприятный случай с Леоном Траубе уже начинает забываться?
— У господина Траубе было мало знакомых, — ответила она, вытирая руки о грязноватый передник. — Никто о нем и не вспоминает. Но все это произвело такое ужасное впечатление.
— Особенно для вас, фрау Гекль, вы ведь сдаете комнаты, — сказал Шель.
— Теперь уж ничего не поделаешь, — нетерпеливо вмешался Джонсон. — Может быть, на том свете ему больше повезет.
— Возможно, — ответил журналист. — Спасибо за чай, фрау Гекль. Прокурор Джонсон, вероятно, время от времени будет вас навещать…
— О, я буду очень рада! — воскликнула старуха, пятясь к двери. — Если только у вас будет время, господин прокурор, пожалуйста, заходите.
Как только она ушла, Шель выключил магнитофон, чтобы не тратить зря пленку. Беседа с хозяйкой отвечала поставленной задаче, позволяя установить место действия и его участников.
— С какой стати я буду ее навещать? — удивился Джонсон. — Это еще что за идея?
— Ах, я и сам не знаю, почему вдруг ляпнул такое! — Закурив сигарету, Шель присел на краешек стола. — Видишь ли, Пол, я все еще не могу до конца понять, что же случилось. Однако я пришел к выводу, что повздорили мы зря. Надо было все обсудить спокойно. В ту ночь я несколько поспешил со своими заключениями и осудил тебя слишком строго, теперь же я смотрю на вещи с иной, более разумной точки зрения.
Джонсон не скрывал искреннего удивления.
— Еще полчаса назад я был уверен, что ты приготовил мне ловушку и даже принял кое-какие меры, чтобы избежать возможных неожиданностей.
Шель рассмеялся.
— Излишние опасения. Я могу быть объективным. Пораздумав над твоими словами, я решил, что пора кончать возню со всеми этими делами.
Он встал и принялся расхаживать по комнате.
— Я пытался взглянуть на Леона с твоей точки зрения… Впрочем, что тут говорить, я считаю, что ты прав, хотя и с некоторыми оговорками.
— С какими же? — спросил Джонсон, и лицо его прояснилось.
— Я никогда не соглашусь с тем, что Леона необходимо было устранить именно таким способом; неужели нельзя было его уговорить? — Он прислонился спиной к дверному косяку и, ощутив под лопаткой выключатель, слегка нажал кнопку, вторично включив магнитофон.
— Траубе, как я уже говорил, собирался использовать свое открытие таким образом, что это затрагивало мои интересы, — сказал Джонсон. Отставив чашку в сторону, он снова сел на кровать.
— Конечно, если б Леон Траубе был жив, он мог бы тебе помешать, — согласился Шель.
— Трудно сказать, что он «мог бы» сделать. Во всяком случае, в сложившемся положении лучше всего было обеспечить его молчание.
— Да, об этом мы уже говорили. Позволь только из любопытства задать тебе еще один вопрос.
— Что тебя интересует?
— Знал ли Леон, что его ждет, когда ты явился сюда в ночь его смерти?
Джонсон пожал плечами.
— Он, может быть, не знал точно, что ему угрожает, но, несомненно, что-то предчувствовал.
— Почему же в таком случае он не пытался спастись бегством или, по крайней мере, позвать на помощь?
— Почему, почему! Он знал, что за ним следят, и отлично сознавал, что попытка удрать ни к чему не приведет.
— Он боялся?
— Еще бы! Думаю, что в последние минуты жизни он охотно перевел бы стрелки часов назад и исправил ошибки, которые успел наделать. Быть может… ему не пришлось бы умереть, если б он не скрывал до конца, где спрятал бумаги.
— Ты не предполагал, что он мог дать их кому-нибудь на сохранение?
— Нет. Я знал, что он ждет твоего приезда. Кстати, это была одна из причин, по которой он должен был умереть.
— Какую роль играл в этом деле доктор Шурике?
— Старик хотел во что бы то ни стало отыскать документы; как я это сделаю, ему было безразлично.
— Он предоставил действовать тебе?
— Да, но при этом вел себя довольно нагло. Он дал мне понять, что платит деньги и имеет право требовать. Кстати, если б мне удалось раздобыть эти документы без всякого шума, Менке бы неплохо заплатил за них.
— Я все еще не понимаю, почему и доктора Шурике тебе пришлось убрать?
— Я не рассчитывал, что ты пойдешь к нему в тот же самый вечер. Потом, когда вмешательство полиции стало неизбежным, я подумал, что неизвестно, как еще он будет вести себя после ареста. Его, безусловно, стали бы допрашивать опытные криминалисты. Да уже одно то, что он столько лет жил под самым носом у представителей власти, бросило бы на меня тень подозрения. А так смерть пресекла возможность расследований.
— То есть ты попросту спасал собственную шкуру.
— Можно и так сказать.
— Очень хитрый шаг, Пол.
— Ну, не мог же я допустить, чтобы вся эта история получила огласку.
— А Лютце знает, что ты… шеф этой… организации? Он догадывается, по чьему приказанию был подстроен несчастный случай?
— К чему эти вопросы, Ян? Ведь…
— Знаю, знаю, но вчера все звучало как-то иначе. Сегодня мы ведем разговор начистоту, без обиняков.
Джонсон недоверчиво взглянул на него.
— Уж не собираешься ли ты описать все дело в вашей прессе? Там ты бы мог себе такое позволить!
— Пол! Я ведь прекрасно понимаю — эта история слишком фантастична, чтобы кто-нибудь в нее поверил. Для подтверждения своих обвинений мне надо располагать хоть какими-нибудь доказательствами, например письмом Леона, которое ты предусмотрительно сжег вместе с описаниями опытов доктора Шурике. Ты же с необычайной педантичностью уничтожал всякие доказательства, Пол. Теперь остается только твое слово в противовес моему, — он незаметно поглядел на часы: катушки магнитофона вертелись уже пятнадцать минут. — А почему я прошу объяснений? Да потому, что не люблю оставлять без ответа загадки, которые сам не в силах отгадать.
Джонсон понимающе кивнул головой.
Да. Не забудь также о вчерашнем предостережении: если ты начнешь мутить воду, я немедленно обвиню тебя в попытке завербовать меня в вашу разведку. Даже если ты поднимешь шум лишь по возвращении в Польшу, я объясню, что молчал только из-за связывавшей нас дружбы. Я, видимо, получу выговор за то, что своевременно не сообщил о твоих предложениях, но этим дело и ограничится. Не забывай также, что мои обвинения подтвердят несколько человек.
— Которых, как ты утверждаешь, я тоже пытался завербовать?
— Которые всегда выполняют мои приказания.
— Я еще раз вынужден признать, что ты весьма хитроумно обдумал весь план действий. — Шель уже открыто поглядел на часы и сказал: — Мне пора потихоньку начинать собираться. Поверь, Пол, в каком-то смысле я тебе завидую. Я получаю только зарплату, едва свожу концы с концами, а ты живешь на проценты. Теперь, однако, вместе с доктором Шурике ты, кажется, лишился и одного из главных источников дохода?
— Одного из многих. — Американец поднялся. — Я этого и не почувствую, ведь остались еще другие.
— А ты не боишься, что инспектор Грубер может тебе напакостить?
— Ему ничего не известно. Он мог напакостить доктору Менке. Кроме того, я окольным путем сумею его предупредить, что ему лучше держать язык за зубами.
— А Визнер?
— Ах, этот служака! — Джонсон иронически скривил губы. — Ну, он, даже если что-то подозревает, предпочитает не лезть на рожон.
— Словом, прокурор Джонсон из Гроссвизена, совершив два убийства, вышел сухим из воды и может продолжать — конечно, за определенную мзду — опекать своих нацистских питомцев.
— Ты прав. А с теми, кто попытается нам помешать, мы всегда найдем способ управиться.
— Я очень благодарен тебе, Пол, за такую откровенность. Итак, сегодня 17 сентября, — мимоходом бросил он. — Через три дня я снова буду дома.
— Сегодня 16 сентября, — поправил его Джонсон.
— Ну конечно! Пятница, 16 сентября 1960 года. Передай привет Кэрол.
Джонсон протянул руку.
— Счастливого пути, Ян.
Шель на секунду заколебался, но все-таки подал американцу руку и проводил его до двери.
Через несколько минут, прислушавшись и убедившись, что его гость вышел из дома, он вытащил магнитофон вместе с микрофоном из-под кровати и торопливо перемотал пленку. Когда она дошла до конца, он нажал кнопку, обозначенную словом «Spielen» [32] . Раздался негромкий шум, и потом звук, похожий на поскрипывание пружин.
Шель повернул регулятор громкости звука. Комнату внезапно заполнил женский голос: «Здравствуйте, господин прокурор! Я принесла чай». Шель поспешил уменьшить силу звука. «Фрау Гекль — толковая женщина», — услышал он немного искаженный собственный голос. Занявшись магнитофоном, Шель не обратил внимания на приближающиеся шаги. При стуке в дверь он вскочил, растерявшись и не сразу сообразив, что нужно делать, но быстро опомнился, нажал клавиш «Стоп», захлопнул крышку магнитофона и подошел к двери.
— Кто там? — слишком громко спросил он.
— Это я. — Журналист узнал голос фрау Гекль.
— Одну минуточку, я как раз кончаю одеваться.
Он задвинул магнитофон поглубже под кровать, потом быстро снял пиджак и, ослабив узел галстука, вернулся к двери.
Хозяйка беспокойным взглядом окинула комнату. Не заметив ничего подозрительного, она с ног до головы осмотрела Шеля, завязывавшего галстук.
— Переодевался. Мне скоро уезжать.
— Ах, как жаль! — вздохнула старуха. — Вот уж не знаю, удастся ли найти нового жильца. — Она собрала чашки и вышла, бормоча что-то себе под нос.
Шель опять вытащил магнитофон, прослушал плёнку до конца и, оставшись доволен четкой записью, собрал и упаковал свои вещи. Сняв временную электропроводку, он привел провода в порядок и вышел из комнаты.
Рассчитавшись и попрощавшись с хозяйкой, Шель отправился в магазин, где взял магнитофон напрокат.
— Уже возвращаете? — радостно приветствовал его продавец. — Вот это действительно быстро. Надеюсь, магнитофон экзамен выдержал?
— Полностью, — заверил его Шель. — Однако у меня к вам еще одна просьба. Я взял краткие интервью у некоторых обитателей лагеря на Веберштрассе. Запись понадобится для передачи по радио. Чтобы придать ей более достоверный характер, а также отметить любезность вашей фирмы, я попрошу вас сказать несколько слов перед микрофоном. Например: «Меня зовут так-то и так-то, работаю я там-то. 16 сентября я дал напрокат магнитофон Яну Шелю и получил его обратно в тот же день».
Молодой человек с готовностью согласился.
— Интервью будет передано по радио? — спросил он.
— Думаю, что да.
— Ах, да это же превосходная реклама для нашей фирмы! Нажав клавиш, журналист сказал:
— Не откажите в любезности подтвердить, что магнитофон был взят напрокат в вашей фирме.
Продавец откашлялся и громко произнес:
— Меня зовут Вернер Менцль. Я работаю в электротехнической фирме «Херлигер» в Гроссвизене. 16 сентября 1960 года около половины одиннадцатого утра господин Ян Шель взял у нас напрокат магнитофон с пленкой и вернул его через два часа.
— Большое спасибо, — сказал Шель и выключил магнитофон. — А теперь последняя просьба: я хотел бы купить еще одну пленку и переписать на нее всю программу. Наверное, у вас есть какая-нибудь приспособленная для этого комнатка?
— Да, конечно. Сейчас там никого нет. Я дам вам другой магнитофон…
Спустя сорок минут журналист буквально влетел на перрон и, задыхаясь, вскочил на подножку как раз в тот момент, когда начальник станции давал сигнал к отъезду.
Полицейский сыщик Альфред Земмингер, одетый, как обычно, в служебную синюю форму, стоял у окна дежурки и следил за выезжающим со станции поездом.
— Наконец-то! — с облегчением пробормотал он.
Шель положил свой чемодан на полку и опустил оконное стекло. Дома городка все быстрее мелькали у него перед глазами, стук колес сливался в однообразное стаккато. Джонсон… Кэрол… Менке… Лица и фамилии уходили в область воспоминаний.
Вечер 18 сентября застал Шеля на пограничной станции в ФРГ. Паровоз отъехал на запасной путь, чтобы пополнить запас воды. Железнодорожные рабочие простукивали оси, проверяли вентили и соединения. «Orangen! Zigaretten! Соса-соlа!» [33] — выкрикивал разносчик, подталкивая перед собой большую никелированную тележку.
Шель проснулся и широко зевнул. В купе было душно и накурено. Он выглянул в окно и прочитал название станции: Гельмштадт.
— Боже мой! — вздохнула сидящая напротив него немка. — Я страшно волнуюсь. Я еще никогда не была на той стороне.
В распахнутых дверях появились двое таможенников в мундирах.
— Добрый вечер! Приготовьте паспорта! Просматривая документы Шеля, один из таможенников задержался взглядом на его фотографии и фамилии; потом оглядел поляка с ног до головы и, повернувшись, шепнул что-то товарищу. Тот вошел в купе, внимательно проверил паспорт и вернул его Шелю.
— Попрошу открыть чемоданы! — обратился он к пассажирам.
Таможенники бегло осмотрели багаж всех путешественников, чемодан же журналиста перерыли до дна. Не найдя ничего подозрительного, они удалились.
Час отъезда миновал, а поезд все еще стоял на станции. Шель начал волноваться. Преграды со стороны властей могли помешать осуществлению тщательно разработанного плана.
Сумрак сгущался, в вагонах зажгли свет. Наконец, с десятиминутным опозданием, к непрерывным призывам разносчика присоединились возгласы кондукторов:
— Закрывайте двери! Поезд трогается!
Оказавшись за пределами Гельмштадта, Шель почувствовал приятное облегчение. Он уселся поудобнее и начал вспоминать все сначала… Уехав из Гроссвизена, он провел сутки во Франкфурте-на-Майне, а также несколько часов в Бонне.
В ночь накануне отъезда Шель не сомкнул глаз. Все свободное время он посвятил составлению подробного рапорта о событиях в Гроссвизене. Ясными четкими фразами он описывал причины, побудившие его предпринять поездку, посещение Эйхенштрассе, встречу с Джонсоном, отдельные инциденты с Лютце, Менке, Грубером… Кончил он свой отчет словами:
«В связи с ограниченностью срока пребывания в ФРГ, а также учитывая возможность необъективной позиции властей при рассмотрении дела Джонсона — Траубе, я решил продолжить свое путешествие по первоначально намеченному плану и в назначенный срок вернуться в Польшу. Если возникнет необходимость в каких-нибудь дополнительных объяснениях, я пришлю их в письменном виде или, по желанию правительства ФРГ и с согласия правительства Польской Народной Республики, вновь приеду в ФРГ, чтобы дать показания».
Воспользовавшись остановкой в Брауншвейге, Шель послал письмо с копией рапорта комиссару Визнеру.
Путь казался бесконечно долгим. Но вот, наконец, за окном море домов, лабиринты улиц, Шпандау-Берлин: поезд въехал под своды огромного перрона.
Шель переночевал в маленькой гостинице неподалеку от вокзала. Рано утром он заказал два телефонных разговора на девять часов: первый — с комиссаром полиции в Гроссвизене, второй — с прокуратурой того же города.
Время тянулось невыносимо медленно. Закуривая одну сигарету за другой, журналист нервно мерил шагами маленький холл, ежеминутно поглядывая на часы. Ровно в девять телефонистка сообщила, что связь налажена. Шель быстро вошел в кабину. Ответившего ему дежурного полицейского он попросил позвать комиссара.
— Алло! Кто говорит? — услышал он голос Визнера.
— Ян Шель!
— Шель? Это вы! Ваш рапорт!.. Мне просто не хватает слов. Это сенсация! Где вы сейчас? Откуда звоните?
— Из Берлина.
— О! Не понимаю, как все это могло случиться! Я как раз читаю про ваш трюк с записью разговора…
— Вы получили квитанцию из камеры хранения?
— Да, она была подколота к вашему рапорту. Я послал сыщика на вокзал. Но я не могу понять, зачем она нужна. Вы можете объяснить?..
— Записав разговор, я запаковал одну из пленок и перед самым отъездом оставил ее в камере хранения в Гроссвизене. А квитанцию послал вам.
— Вы, кажется, сказали «одну»?
— Да. Я записал две пленки. Вторую я отдал вместе с рапортом представителю ПАП в Бонне Михалинскому с просьбой показать ее сегодня уполномоченному министерства юстиции. Таким способом я обезопасил себя от дальнейших попыток фальсифицировать правду. Оспаривать подлинность пленки никому не удастся — я отдал ее в камеру хранения через несколько минут после того, как вышел из магазина «Херлигер».
— Вы обо всем позаботились! А Джонсон говорил, будто бы вы его агитировали… чтобы… ну, вы знаете… Мне пришлось передать его информацию дальше.
— Я учитывал эту возможность и ее последствия и поэтому не забрал пленку с собой, а оставил ее в нашем Агентстве Печати.
— Вы очень предусмотрительны!
— События в Гроссвизене научили меня осторожности.
— Да, да. Разумеется.
— У вас есть какие-нибудь специальные вопросы, господин комиссар?
— Вопросов у меня много, но я еще не успел внимательно прочитать рапорт. Кроме того, я должен отдать приказ об аресте Джонсона. У меня куча дел!
— В таком случае желаю вам… успеха!
К телефону в кабинете прокурора подошла секретарша Эльза. Шель попросил ее позвать Джонсона.
— Это ты, Ян? Ты где? — в голосе звучало удивление.
— Да, это я. Я в Берлине. Слушай, Пол. Слушай внимательно: в настоящий момент в руках у комиссара Визнера подробнейший рапорт, проливающий свет на все обстоятельства, сопутствовавшие смерти Леона, несчастному случаю с Лютце и убийству Шурике.
— Ты что, спятил? Да ты же со всей этой чепухой превратишься в посмешище.
— Нет, Пол, я не превращусь в посмешище. Когда ты сидел у меня на Эйхенштрассе перед отъездом, весь наш разговор был записан на пленку.
—Что? — крикнул Джонсон.
— Ты обезвредил всех свидетелей, но теперь они не нужны, ты разоблачаешь себя сам.
— Это невозможно! Ты не мог… Это…
— Прощай, Пол! — и Шель повесил трубку.
Перевод с польского Э. ГЕССЕН и К. СТАРОСЕЛЬСКОЙ