95-16

— Припомните, пожалуйста, поподробнее, что Леон го­ворил о…

У входа раздались быстрые шаги, и кто-то спросил, повы­сив голос:

— Сестра! Почему вы впускаете в палату посетителей в такое время?

Шель обернулся. К постели приближался пожилой лысо­ватый человек в белом халате.

— Позвонил швейцар из проходной, — робко ответила медсестра, — и сказал, что этот господин в Гроссвизене про­ездом и хочет попрощаться с пациентом. Я думала, что в по­рядке исключения… — оправдывалась она, беспомощно раз­водя руками.

— Мы не можем допускать никаких исключений, понятно? Это неслыханно! — Доктор принялся сердито жестикулиро­вать. — Если персонал будет поступать, как ему заблагорас­судится, не к чему устанавливать время посещения и содер­жать швейцара. Мы должны обеспечить пациентам условия для отдыха, — кипятился он. Потом обратился к Шелю: — Прошу вас немедленно покинуть палату и прийти в назначен­ное для посещений время. А с вами, — погрозил он пальцем растерянной сестре, — мы еще поговорим. Я напишу рапорт.

— Вот вам ответ на ваш вопрос, — вполголоса буркнул Лютце.

Шель поднялся.

— Прошу прощения за нарушение правил, — спокойно сказал он. — Пожалуйста, не сердитесь, я все равно соби­рался уходить. До свидания, господин Лютце. Очень вам за все благодарен. — Шель поклонился сестре и вышел из па­латы, провожаемый любопытными взглядами больных.

После больницы Шель часа два бесцельно бродил по ули­цам города. Он был погружен в свои мысли и совершенно не обращал внимания на то, что творилось вокруг. Только мерный топот солдатских сапог и громкая песня заставили его очнуться.

По мостовой шагала длинная колонна Бундесвера. Шель непроизвольно отступил от края тротуара и остановился, как зачарованный глядя на нее: стальные шлемы, серо-зеленые мундиры, винтовки; китель капитана украшали знаки отличий…

— Auf dich Lili Marl-e-en [28] — надрывали глотку солдаты.

— Ein! Zwei! Drei! Vier! [29] — командовал сержант.

Когда журналист пришел в себя, он с любопытством по­смотрел на прохожих. Никто не обращал на маршировавших солдат ни малейшего внимания. Топот стих. «Военщина, черт побери!» — мысленно выругался Шель. «Возвращение к ста­рым традициям», — писал Леон.

Воспоминание о покойном друге вернуло журналиста к мыслям о делах, волновавших его последние несколько дней. Он все больше убеждался в том, что на необъяснимые до сих пор загадки есть только один правильный ответ. Из бесчис­ленного множества наблюдений, фактов и домыслов вырисовывался единственный вариант, вытесняя все остальные. По временам Шель даже начинал жалеть, что впутался в эту темную историю…

Внимание поляка привлекла сверкающая стеклом и метал­лом витрина радиомагазина. На темном бархате красовались приемники марки «Филлипс» величиной с папиросную короб­ку, а в глубине стоял огромный комбайн красного дерева, состоявший из приемника, проигрывателя и телевизора. «Kaufe immer das Beste — nur opta Lцwe [30] , — призывала реклама. В левой части витрины разместился магнитофон, над которым висел перечень условий продажи в рассрочку. Шель мысленно вернулся к утреннему допросу и странному способу протоколировать показания. А может быть, они пра­вильно делают, что не показывают микрофон? В обычной, не стенографируемой беседе человек не задумывается над способом выражений; если же он знает, что его слова запи­сываются, то начинает говорить не так свободно, старается избегать щекотливых деталей, тщательно продумывает все обороты речи. Шель внимательно разглядывал магнитофон. Приобрести такой магнитофон было его заветной мечтой — он видел такие в Варшаве и Вроцлаве… Прочитав цену на ярлычке, Шель вздохнул: 650 марок. Целое состояние!

— Дороговато, верно? — обратился к нему остановивший­ся рядом невысокий худощавый человек. Он быстро окинул взглядом костюм Шеля. — Даже если вы захотите купить его в рассрочку, они сдерут такие проценты, что никакого удовольствия не получишь.

— Неужели?

— Вот именно! На прошлой неделе у меня был такой магнитофон дома, в этом магазине их дают напрокат, вы, наверно, знаете. Моя теща страшно болтлива, никому слова сказать не дает, но когда я подсунул ей под нос магнитофон, так она и пикнуть не посмела. Мы прямо покатывались со смеху, даже Труда — моя жена — еле удерживалась, чтобы не расхохотаться.

— Очень интересно!

— Вот именно! — Он взглянул на электрические часы за стеклом. — Ох, уже поздно! Мне пора возвращаться в конто­ру. Простите, — и он зашагал дальше.

Позабыв про болтливого собеседника, Шель восстановил прерванный ход мыслей. К решению новых проблем следова­ло приступать с большой осторожностью…

В некотором отдалении за ним, как тень, следовал Нойбергер, не сводя с журналиста глаз. Было тепло, лоб и за­тылок шофера такси покрывали крупные капли пота, но он продолжал неуклонно держаться на одном и том же расстоя­нии от поляка.

Около полудня Шель зашел в ресторан «Сокол». Пообе­дав, он не спеша направился к дому Джонсона.

Как только Нойбергеру стало ясно, куда идет журналист, он зашел в ближайшую телефонную будку и набрал но­мер 95—16.

— Говорит Нойбергер, — сказал он. — Выйдя из боль­ницы, поляк бесцельно бродил по городу, рассматривал вит­рины, потом пообедал в «Соколе», а теперь идет к прокуро­ру Джонсону. Мне можно возвращаться домой?

— Да, идите домой и ждите дальнейших указаний.

— Хорошо.

— Это все?

— Да, все.

Нойбергер повесил трубку и тяжело вздохнул, утирая пот со лба. Ему еще предстояло придумать, чем объяснить жене трехдневный перерыв в работе.

Проходя по садику, Шель заметил легкое движение за­навески в окне. Однако ему пришлось довольно долго ждать, пока в ответ на его звонок дверь распахнулась. Джонсон ра­достно приветствовал его и провел в комнату.

— Кэрол пошла к знакомым, — сказал он, открывая пачку сигарет. — У нее паршивое настроение после вчерашних событий. Я утром попросил Визнера отложить ее допрос до завтра.

— Я рад, что вчерашний инцидент с Грубером ты не при­нял близко к сердцу. Я чувствовал себя виноватым…

Джонсон махнул рукой.

— Безотлагательное вмешательство было необходимо, — произнес он. — В таких случаях с личными переживаниями считаться не приходится. После долгой беседы мы с Кэрол пришли к своего рода соглашению. Я думаю, что все утря­сется.

— Вот и отлично! Кстати, хорошо, что Кэрол нет дома, — мы сможем, наконец, поговорить с глазу на глаз. Завтра ут­ром я собираюсь уехать из Гроссвизена, но перед этим мне хотелось бы кое-что обсудить.

— И я как раз собирался тебе это предложить. Закури­вай. Прошу прощения, я на минуточку загляну на кухню и приготовлю кофе, а потом посидим спокойно.

Оставшись один, Шель поудобней устроился в кресле и опять задумался над словами Лютце. Вдруг в углу раздался тихий прерывистый звонок. Шель с удивлением оглянулся. На подоконнике за занавеской стоял телефонный аппарат. Журналист торопливо встал и, убедившись, что Джонсон еще на кухне, подошел к окну и поднял трубку.

— 95-16?

— Да, — не задумываясь, ответил Шель,

— Говорит Земмингер. Час назад приехали юрисконсульт Рисхаупт и полковник Гелерт. Я присутствовал на предвари­тельном обсуждении. Дела складываются удачно.

— Хм, — буркнул Шель, прислушиваясь к долетающим из кухни звукам. Слышно было позвякивание фарфора — это означало, что американец ставит посуду на поднос и вот-вот войдет в комнату.

— Неплохо было бы, если б этот поляк отсюда убрался. А с теми двумя олухами мы управимся. Рисхаупт…

В коридоре раздались шаги. Шель быстро положил труб­ку и, понимая, что сесть обратно не успеет, остановился перед шкафом с фарфоровыми статуэтками.

— Я любуюсь твоей коллекцией, — сказал он, как толь­ко Джонсон вошел в комнату.

— Это сокровища Кэрол, — ответил тот, ставя поднос с чашками на стол. — К счастью, здешний антикварный ма­газин торгует главным образом мебелью. Коллекционирова­ние дрезденских статуэток влетает в копеечку. Но…

Раздался тихий звонок. Американец нахмурился.

— Телефон, — произнес он и нерешительно добавил: — Пускай звонит себе на здоровье.

— А вдруг что-нибудь важное? — спросил Шель и тут же пожалел: повторный звонок мог означать, что Земмингер жаждет закончить донесение.

К счастью, Джонсон, связанный присутствием гостя, пред­почел отказаться от разговора. Через несколько секунд звон­ки прекратились.

— Шеф дал мне два дня отпуска, — говорил Джонсон, наливая кофе,— главным образом по случаю твоего приезда и, кроме того, чтобы дать мне возможность отдохнуть после тревожных событий.

— Очень любезно с его стороны. У тебя есть какие-нибудь известия с «поля брани»? Я сегодня утром видел Гюнтера. Он просил заступиться за него. Но это, пожалуй, невозможно…

— Э-э, о нем можешь забыть! Груберу будет предъявле­но обвинение в незаконном присвоении чемодана и попытке шантажа. Его вину нетрудно будет доказать, и наш дорогой инспектор просидит года два-четыре, — сказал Джонсон и, подумав, добавил: — Если только добросердечный защитник не добьется условного приговора. Так или иначе, его карье­ра в полиции окончена.

Шель кивнул.

— Грубер поступил безрассудно, — сказал он. — Его планы были слишком наивны, а действовал он чересчур от­крыто. Однако нельзя обвинять его одного. Он ведь был все­го-навсего пешкой, исполнявшей чужую волю.

— Ты имеешь в виду старика Менке? — Джонсон искоса поглядел на приятеля.

— Да нет, не только доктора. Я все больше убеждаюсь, что и тот не был «шефом». Ряд незначительных деталей ука­зывает на то… — он оборвал фразу на середине, словно не находя слов, и сказал: — Перед тем как прийти сюда, я снова виделся с Лютце.

— Да? Ну и как пьянчужка? Еще не удрал из больницы?

— Лютце чего-то боится. Я не добился от него никаких сенсационных новостей, но из того, что он рассказал, сделал немаловажные выводы.

— Это интересно! Теперь ты, наконец, сможешь ответить на те загадочные вопросы, которые все время тебя тревожат.

— А тебя разве не интересует решение загадки?

— Конечно, интересует! У меня есть своя теория… Но продолжай, пожалуйста. Любопытно, какими путями ты при­шел к своим заключениям?

— Я не могу припомнить, когда именно начал подозревать, что окружен стеной мнимых истин. Некоторые вещи начали меня занимать вскоре после того, как я поселился на Эйхенштрассе. Мне показалось по меньшей мере странным, что Леон покончил с собой перед самым моим приездом. Разговаривая с фрау Гекль, я узнал, что Леон всегда запирался у себя в комнате, но почему-то, решив покончить жизнь само­убийством, оставил дверь открытой. В этом крылось проти­воречие. Потом я узнал, что ты живешь и работаешь в Грос­свизене. Отчего же Леон первым долгом не обратился со своими затруднениями к тебе? Этот вопрос занял первое ме­сто в ряду невыясненных проблем, которых становилось все больше. Леон, несомненно, понимал, что приехать из Польши в Западную Германию не так-то просто. Почему же, несмотря на это, он попросил помощи не у тебя, а у меня? Это заинте­ресовало меня еще больше, когда я услыхал, что ты рабо­таешь в прокуратуре, то есть являешься тем самым челове­ком, к которому он должен был обратиться, даже если бы вы были едва знакомы.

— Леон намекал на какие-то свои таинственные открытия. Однако я не принимал его слов всерьез, к тому же в его рас­суждениях обычно полно было недомолвок. Зная о том, что он психически болен, я недооценивал серьезность этого дела, решив, что волновавшие беднягу проблемы всего лишь плод больного воображения. Мое поведение его, безусловно, обидело.

— Да. И причины этого теперь стали понятны. Мне было трудно вести расследование, потому что я не знал сути дела. Меня удивляло, почему Леон писал, что не может никому доверять. Перебирая все возможные объяснения, я постоян­но возвращался к одному и тому же вопросу: почему он не доверял тебе? — Шель погасил сигарету, взглянул на сосре­доточенное лицо Джонсона и продолжал: — Объяснение, будто Леон был психопатом и избегал людей, успокоило мои первоначальные подозрения. После разговора с тобой, а в особенности после встречи с доктором Менке я получил исчерпывающие ответы почти на все вопросы. Лютце — бес­пробудный пьяница, психически больной Леон был мизантро­пом. Ты обидел его своим недоверием и так далее. И я бы действительно уехал из Гроссвизена на следующий день, если б не несчастный случай с Лютце и исчезновение чемодана из камеры хранения. Тот, кто подстраивал эти инциденты, наде­лал столько промахов, что их трудно было не заметить.

— Грубер действительно вел себя, как последний дурак, — произнес Джонсон, забавляясь пепельницей.

— Перед Грубером встала трудная задача. Однако сцену на вокзале он разыграл весьма убедительно. Впрочем, давай обсуждать события по порядку. Перед условленным свиданием Лютце посылает письмо и… попадает под машину. Потом начинают твориться совсем уж странные вещи. Ут­ром ты просишь полицейского инспектора присутствовать при получении чемодана из камеры хранения, а за минуту до на­шего приезда чемодан исчезает. Грубер не проявляет же­лания начать расследование. Лютце молчит. Мои предполо­жения встречены пренебрежительно.

— Но ведь это было…

— Я не прошу объяснений, Пол. Я начал анализировать свои наблюдения и пришел к выводу, что несчастный случай был подстроен умышленно, а единственным лицом, которое знало о предстоящем свидании с Лютце, был ты! Правда вырисовывалась все яснее, но она казалась настолько неве­роятной, что я долгое время пытался находить происходивше­му самые разнообразные объяснения. Я не мог и не хотел поверить, что ты можешь быть замешан в этой грязной истории.

Джонсон всем телом подался вперед.

— Я еще не знаю, к чему ты клонишь, — произнес он, — но мне бы хотелось, чтобы ты взвешивал свои слова. Ведь нам нередко случается сгоряча сказать такое, в чем мы потом раскаиваемся.

Шель посмотрел ему прямо в глаза.

— Неужели ты всерьез рассчитывал провести меня таки­ми фокусами? Все, что я сказал и еще собираюсь сказать, я тщательно обдумал. Не существует ни малейших сомнений в том, что руководил всей компанией ты, а не Грубер и не Менке — они были всего лишь пешками. Ты вел рискованную игру, Пол. Я не знаю, какую цель ты преследуешь и какая тебе в этом корысть, но смерть Леона в данном случае была той самой ошибкой, которую раньше или позже совершает каждый преступник, ошибкой, которая приводит к его падению. — Он на минуту замолчал, чтобы до американца успел дойти смысл брошенного ему обвинения.

Лицо Джонсона исказилось, уголки рта опустились, нос заострился.

— Ты выдвигаешь серьезные обвинения, Ян. Я не пони­маю, как ты мог прийти к таким фантастическим выводам. Твои инсинуации не имеют никакой реальной основы.

— Я вынужден признать, что ты всегда старался обеспе­чить себе превосходное алиби и осуществлял общее руковод­ство очень ловко, оставаясь на безопасном расстоянии. И лишь с того момента, когда события начали разворачиваться быстрее, чем ты рассчитывал, и ты потерял возможность управ­лять ходом неожиданных происшествий, а твое личное уча­стие стало необходимым, я понял, что именно ты держишь в руках все нити. Заглянем в прошлое. Работая в концла­гере в бараке доктора Шурике, ты, без сомнения, знал его в лицо. После войны ты поселился в Гроссвизене. Когда и по­чему здесь появился Менке, я не знаю. Видимо, он считал возвращение совершенно безопасным: борода и усы в доста­точной мере изменили черты его лица, волосы поседели… Впрочем, ни у кого не было повода подозревать, что за спиной у уважаемого доктора такое преступное прошлое. Я по­лагаю, что, узнав Шурике, ты решил воспользоваться его тайной в целях шантажа. Быть может, он сам предложил тебе деньги в обмен за молчание и покровительство. Детали для меня несущественны. Кроме того, я не думаю, чтобы Менке был единственным источником твоих доходов.

Джонсон закурил сигарету. Шель заметил, что у него дрожат руки. Однако это был единственный признак беспо­койства. Журналист допил кофе, тоже закурил и продолжал:

— Все так бы и шло по намеченному плану, если б не Ле­он Траубе. Неизвестно, каким способом он добыл чемодан с документами, компрометирующими доктора Шурике. Воз­можно, сначала он не отождествлял владельца бумаг с докто­ром Менке и, лишь убедившись в том, что это одно и то же лицо, понял, насколько важно сделанное им открытие. По всей вероятности, он доверился тебе — это следует по логике ве­щей. Поскольку ты прореагировал не так, как он предпола­гал, — возможно, даже предложил ему деньги за сохранение тайны, — он осознал свое бессилие. Не зная, кто еще вла­деет зловещей тайной, он обратился за помощью ко мне. Ле­он послал два письма. Одно из них попало к тебе в руки. Ты, безусловно, знал о моем приезде. Действовать приходи­лось быстро. Ты не видел возможности уговорить Леона или заключить с ним сделку, чтобы таким образом получить бу­маги, и во избежание дальнейших осложнений решил, что Леон должен умереть. Чего стоила жизнь изнуренного бо­лезнью и никому не нужного человека по сравнению с регу­лярно получаемыми доходами?

— О господи! Но ведь Леон покончил жизнь самоубий­ством. Подумай, что ты говоришь!

— Дай мне, пожалуйста, кончить. Я уже говорил, что до­шел до таких заключений после долгих размышлений, тща­тельно все взвесив. Леон действительно запирался у себя в комнате, но, когда ты пришел к нему в ту трагическую ночь, ты, безусловно, действовал по заранее разработанному плану, с помощью которого тебе удалось обмануть одинокого человека и заставить его открыть дверь. А может быть, он настолько отчаялся, что утратил всякую надежду на спасение и даже не пытался избежать своей участи. Меня охватывает ужас, когда я представляю себе его последние минуты. Бес­сильный, немощный, всеми покинутый человек знал, что его часы сочтены. И все же он оставил за собой след. В предви­дении будущих событий Леон доверил ценный чемодан Лютце, которого — как он справедливо рассудил –— никто не подозревал. Он также оставил два невинных с виду рецепта в ящике стола, засунув их между дном и задней стенкой, в надежде, что, если случится несчастье, я смогу их там най­ти. Это был прицел дальнего действия; вероятность того, что рецепты попадут ко мне в руки и помогут расшифровать загадку, была ничтожна мала. Впрочем, я не уверен, что Леон не оставил каких-нибудь других следов, но либо они попались вам на глаза раньше, чем мне, либо я их проглядел. — Тут Шель прервал свой рассказ, чтобы затянуться дымом си­гареты.

— Ты все больше погружаешься в мир фантазии, мой до­рогой, — сказал Джонсон. — На основе таких предпосылок тебе не удастся построить столь серьезное обвинение — это просто невозможно.

— А я и не рассчитывал, что ты со мной согласишься.

— Так что же дальше, Шерлок?

— События вчерашнего вечера подтвердили мои подозре­ния. История с Грубером произошла как нельзя более кстати для тебя. Продажный полицейский решил сам шантажировать доктора. Узнав об этом, ты вышел из себя… Не составляло труда догадаться, что причиной твоего возбуждения была не одна только Кэрол. Бедняга Грубер! Однако дело начало осложняться. Ты не мог помешать инспектору ознакомиться с документами, раскрывающими преступления доктора, кото­рый, безусловно, был твоим подопечным.

— Какой вздор!

— Все, о чем я говорю, действительно построено на ги­потезах, но, вне всяких сомнений, отражает истину.

— Продолжай.

— Когда мы просматривали документы, ты сделал вид, будто слышишь какой-то шорох. Несмотря на то, что у меня прекрасный слух, я попался на удочку. Ты вышел из комна­ты, окликнул меня и ударом повалил на землю.

— Ты сошел с ума! Это переходит…

— Минутку, выслушай меня до конца. Пока я был без сознания, ты взял чемодан, вытащил у меня из бумажника письмо Леона и сжег все вместе. Потом, хлопнув дверью, разбудил Кэрол и улегся возле меня в садике.

— Фантастика! — Джонсон начал с нетерпением притопы­вать ногой.

— При этом ты снова совершил ошибку. Как утверждала Кэрол, когда она нашла тебя, ты лежал навзничь. По твоим же словам, ты получил удар в затылок. В таких случаях че­ловек всегда падает лицом вниз, Пол.

— Я запомню это на будущее! Ну, валяй дальше. Мне становится интересно.

— Как только ты узнал, что я отправился к Менке, ты позвонил ему и предупредил о моем визите. Гюнтер поджидал меня в засаде. Когда я попал к доктору, тот уже знал, что опасные бумаги уничтожены. События разворачивались с та­кой быстротой, что вы начали совершать ошибки одну за дру­гой. Перед лицом грозящей опасности перепуганный доктор потерял голову. Попытка обезопасить меня была глупостью. Шель — это вам не Траубе! Даже если б вам удалось меня уничтожить, это не осталось бы незамеченным.

— Ты переоцениваешь себя, иронически заметил Джонсон.

— А ты меня недооцениваешь. После твоего прихода, — продолжал журналист, — между вами произошел резкий раз­говор. Менке, безусловно, предъявил тебе претензии за то, что ты не сумел сохранить тайну.

— Гм, — пробормотал Джонсон, — ну и что же я на это ответил?

— Дело начало принимать опасный оборот. Менке, спасая собственную шкуру, мог тебе напакостить. Его арест был предрешен. Не имея возможности предвидеть ход следствия, ты решил уменьшить риск и устранить опасного свидетеля. Это было не лучшее решение вопроса — таким образом ты лишался одного из важнейших источников дохода. Однако сделать выбор было необходимо…

— И я сделал выбор — застрелил старика.

— Да, ты его убил! — уточнил журналист. И неожиданно с удивлением поднял голову: ведущая в коридор дверь нача­ла мало-помалу приотворяться.

— Поразительная дедукция, Шерлок, — сказал Джон­сон. — Ты начитался слишком много детективов, а теперь не можешь сдержать полета фантазии.

В приоткрывшейся двери появилось бледное лицо Кэрол. Первым побуждением Шеля было желание подняться, одна­ко он быстро переменил решение, сообразив, что свидетель — даже такой — может пригодиться…

— Ты, без сомнения, отдаешь себе отчет в том, что не располагаешь никакими доказательствами в поддержку своих абсурдных обвинений? — спросил Джонсон.

— У меня нет ни времени, ни желания заниматься вы­искиванием доказательств.

— Тогда разреши спросить, что ты собираешься предпри­нять?

— Над этим я еще не задумывался.

— А чего ты ждешь от меня?

Шель пожал плечами. Он старался не смотреть в сторо­ну двери: мысль о подслушивающей их разговор Кэрол раз­дражала его. Еще неизвестно, можно ли на нее рассчитывать.

— Я приехал по просьбе Леона, — сказал он, — поэтому мне остается одно — пролить свет на обстоятельства его смерти.

— Пролить свет — для кого?

— Для лиц, обладающих правом вершить правосудие.

— Короче говоря, ты хочешь передать дело в руки вла­стей? — сердито бросил американец. — Не думаешь ли ты, что я затратил столько усилий ради того, чтобы сейчас до­пустить это?

— Значит, ты признаешься в том, что «затратил столько усилий»? — перешел в нападение Шель.

— Я ни в чем не признаюсь. Теории, которые ты высосал из пальца, в лучшем случае будут восприняты со снисходи­тельной усмешкой.

— Посмотрим. Во всяком случае, я сделаю то, что счи­таю своим долгом.

— Глупец! — воскликнул Джонсон, вставая. — Неужели ты всерьез рассчитываешь, что я позволю разглашать эти басни?

— У тебя ничего не выйдет, Пол, — сказал Шель. — Ты совершил два убийства. Нельзя безнаказанно убивать людей, пользуясь правом сильнейшего. Мы все-таки живем не в джунглях…

— Нет, мы живем в джунглях, причем куда более диких, чем ты можешь подумать. В них нет места мечтателям. Толь­ко сильные, беспощадные и безжалостные имеют право на существование. — Голос Джонсона звучал хрипло, глаза сузились и почти совсем скрылись в сети глубоких морщин. — Ты наивен и простодушен. Ты принадлежишь к той же ка­тегории людей, что и Леон, — кончил он свою тираду шипя­щим злым шепотом.

На минуту воцарилась тишина. Кэрол беспокойно заше­велилась. Легкий шорох не ускользнул от внимания Джонсона. Он резко обернулся. И в то же мгновенье Кэрол вошла в комнату.

— Извините, что я так поздно, — неестественно громко сказала она.

Джонсон окинул ее подозрительным взглядом.

— Ах, это ты!

Кэрол с наигранной улыбкой подошла к Шелю и приня­лась стягивать перчатку,

— Добрый вечер, — протянула она ему руку. — У меня были кое-какие дела, я не думала, что вы придете так рано.

— Не беспокойтесь, — ответил Шель, стараясь овладеть собой. — У нас была необычайно интересная беседа. — По­косившись через плечо, он заметил, что Джонсон нервно по­глаживает волосы.

— Наверно, опять сидели в своем подвале? — Кэрол взглянула на мужа. — Почему, старик, у тебя такая кислая физиономия? Небось проголодался? Я пойду на кухню и при­готовлю чего-нибудь поесть. Вы, конечно, поужинаете с нами?

— К сожалению, я не смогу остаться. Я очень устал. Из­вините меня, пожалуйста.

— Все мы страшно извелись за последние дни, — под­держал его Джонсон, стараясь говорить как можно естествен­нее. — Не стану тебя задерживать, Ян. Я тоже сегодня рано лягу спать.

Несколько мгновений они молча стояли друг против дру­га. Наконец Шель произнес:

— Итак, спокойной ночи и до скорой встречи, — он слег­ка поклонился и направился к двери.

— Проводи нашего гостя до калитки, Кэрол, — сказал Джонсон. — Я приму сердечные капли.

В саду Кэрол прошептала:

— Я просто оцепенела, не знала, что мне делать. Что все это значит? Что натворил Пол?

— А вы не знаете?

— Скажем, догадываюсь.

— Положение очень сложное. Неизвестно, чем все кон­чится. У Пола могут быть серьезные неприятности.

— Ах! Лучше поберегите себя!

— А что будет, если… — заколебался он. Она догадалась, о чем он собирался спросить.

— В монастырь я не пойду. Меня уже давно родные зовут в Швейцарию. Я с удовольствием туда поеду, а с еще боль­шим удовольствием останусь.

Они дошли до калитки.

— Желаю вам всего наилучшего, — сказал Шель.

— Я не пропаду.

Шель молча кивнул и вышел на улицу. Пройдя несколько шагов, он оглянулся. Кэрол облокотилась на калитку. На фоне густых кустов и живой изгороди она казалась очень маленькой и хрупкой.

Свернув за угол, Шель распрямился, вздохнул всей грудью и с удовольствием почувствовал, как медленно расслабляют­ся напряженные мускулы.

Наемный

свидетель

Ночь. Двадцать три часа сорок пять минут. Душная тьма окутала дома, улицы и сады. Ползущие над городом облака слились, образовав серый низкий потолок. Порой налетал порывистый ветер; он гнул деревья и жалобно свистел в вет­вях. Когда же, издав протяжный, душераздирающий стон, ветер стихал, воцарялась еще более неестественная тишина.

Шель неподвижно стоял возле окна и, задумчиво глядя на черные сады, прислушивался к звукам уснувшего города. Где-то завизжали тормоза. На окраине монотонно лаяла со­бака.

Полночь. Глухо, словно где-то под землей, загудел коло­кол. Дрожащие в воздухе тупые удары медленно уплывали вдаль. В разрыве между облаками ненадолго показался бледный диск луны. Четкие мертвые очертания изгородей и кустов легли на землю. Потом все снова погрузилось в темноту.

Шель знал, что этой ночью ему ни на миг нельзя сом­кнуть глаз. И он настороженно ждал, отмечая про себя каж­дый шорох и шелест.

Ноль часов двадцать минут. Ветер опять затянул свою грустную песню. В отдаленном домишке засветилось окно. Лай собаки сменился испуганным воем. Где-то завели мотор автомобиля. В ночной тишине человеческий голос звучал не­обычайно отчетливо. Тьма вселяла неуверенность, беспокой­ство росло. Вой пса действовал на нервы.

Шель попытался выяснить, который час, но было слишком темно, чтобы разглядеть стрелки. Он вытащил из кармана смятую пачку сигарет и, зажигая спичку, взглянул на циферб­лат часов. Было около часа. Шель затянулся терпким ды­мом. Где-то вдалеке по рельсам застучали колеса вагонов. Этот звук вызвал у него смутное чувство тоски по родине.

Тишину нарушил громкий звонок. Резкий звук пронизывал барабанные перепонки, телефон упорно призывал, требовал. Кто-то громко и крепко выругался. На первом этаже торопли­во зашлепали чьи-то шаги. Шель приоткрыл дверь и остано­вился на пороге. Коридор был погружен в темноту.

— Кто?.. Ах, это вы! Неважно… Да… Около десяти… Нет, никуда не выходил… Конечно. До завтра! — фрау Гекль повесила трубку и удалилась, что-то бормоча себе под нос.

Шель услышал, как она запирает дверь, и вернулся в ком­нату. Он догадался, что речь шла о нем. Значение позднего звонка тоже было ему понятно.

Час десять минут. Вокруг гнетущая тишина. Только при­глушенное тиканье часов и ритмичное биение пульса отмеряли время. Маленький желтый огонек в окне далекого дома, кото­рый притягивал взор застывшего в ожидании человека, погас. Журналист почувствовал себя всеми покинутым и очень одиноким.

Час двенадцать минут. Тихий шорох на лестнице подейст­вовал на Шеля, как удар кулака. Он замер, продолжая при­слушиваться. Жалобно рыдал ветер. Но вот явственно скрип­нули иссохшие ступени — зловещий, тревожный звук. Шель выбросил сигарету за окно. Именно так, должно быть, чув­ствовал себя запертый в стенах этой унылой комнаты, без­оружный, дрожащий от страха Леон, поджидая врагов.

На лестничной клетке воцарилась тишина. Но Шель знал, что она обманчива. Его воображению отчетливо представи­лись вцепившиеся в перила пальцы, вытянутая шея, ощупы­вающие каждую ступеньку ноги крадущегося человека.

Он торопливо подошел к кровати и быстро разобрал пос­тель, положив одну из подушек под одеяло. Шорохи за окном умолкли, ветер стих, вой пса смолк; казалось, вся природа замерла в ожидании. Снова донесся почти неуловимый скрип; кто-то, изо всех сил стараясь не шуметь, осторожно подымал­ся наверх.

Журналист на цыпочках подошел к двери и приложил ухо к косяку. Незваный гость, безусловно, стоял с другой сто­роны. Проходившие секунды казались вечностью.

Потом с легким скрипом металлическая дверная ручка на­чала медленно поворачиваться. Шель затаил дыхание и сжал кулаки.

Отворившаяся дверь прижала его к самой стенке. Темная фигура прокралась по комнате, остановилась перед кроватью и после минутного колебания вцепилась растопыренными пальцами левой руки в то место, где, по ее расчету, должна была находиться глотка спящего. Правая рука описала в воз­духе дугу и вдруг в неуверенности остановилась. Человек сделал несколько торопливых движений в поисках своей жертвы и, поняв, что его обманули, стремительно отскочил на середину комнаты. В тот же миг Шель двумя прыжками пересек разделяющее их пространство и схватил негодяя за горло.

Незваный гость, застигнутый врасплох неожиданным на­падением, попытался вырваться. Осознав тщетность своих усилий, он внезапно согнулся, увлекая журналиста за собой, потом резко выпрямился и, откинув голову, ударил его ма­кушкой в рот и подбородок. Шель почувствовал соленый вкус крови, текущей из рассеченной губы. Воспользовавшись его минутным замешательством, нападающий ловко вывернул­ся из тесных объятий. От сильного удара в живот у поляка перехватило дыхание.

Шель со стоном скорчился. В мозгу мелькали отрывочные воспоминания о некогда известных ему приемах. Тем време­нем бандит, закинув правую руку ему за шею, левой схватил себя за сгиб руки и сдавил противнику горло. Превозмогая раздирающую черепную коробку боль, Шель поймал большой палец противника и резко отогнул его книзу. Сжимающие его объятия мгновенно ослабели. Тяжело дыша, журналист по­пытался овладеть собой.

Привыкшие к темноте глаза заметили, как согнувшийся в три погибели противник, шаря вокруг себя руками, что-то разыскивает на полу. Шель прыгнул вперед и почти вслепую ударил его кулаком в висок. Тот охнул и опустился на одно колено, однако тут же ловко, как кошка, вскочил на ноги. В течение нескольких секунд они стояли друг против друга, с трудом переводя дыхание.

В это мгновенье луна осветила комнату, и Шель узнал в нападающем водителя такси. И тут он вспомнил один прием, которому научил его поручик «командос». Он неуверенно сде­лал полшага вперед. Нойбергер бросился в атаку. Склонив голову вбок, Шель уклонился от приближающегося к нему кулака и, оказавшись у немца под самым носом, снизу вверх ударил его коленом. Нойбергер переломился пополам, словно складной нож. Воспользовавшись этим, Шель ударил реб­ром ладони по склоненному затылку. Среди «командос» этот удар был известен под названием «усмирение кролика»; он мог оказаться смертельным, если его наносили изо всех сил. Немец с глухим стоном повалился на пол.

В воцарившейся тишине слышно было только громкое сопение. Драка продолжалась не более двух минут. Никто из обитателей дома не мог ничего услышать.

Шель с минуту разглядывал лежавшего, потом повернул выключатель. После нескольких часов, проведенных в темно­те, свет ослепил его.

В эту секунду Нойбергер вскочил и, оттолкнув растеряв­шегося журналиста, бросился к двери. Мгновенье спустя по лестнице загрохотали торопливые шаги. Хлопнула дверь.

Шель отбросил мысль о преследовании. Он был слишком измучен и, кроме того, сознавал, сколь бессмысленно всту­пать в единоборство с организованной группой. Под столом чернел какой-то продолговатый предмет. Журналист нагнул­ся и поднял массивный французский ключ: взвесив тяжелый инструмент в руке, он положил его на подоконник.

— Интересно, как они собирались объяснить этот «нес­частный случай»? — пробормотал он себе под нос и, подойдя к умывальнику, опустил лицо в таз с водой. Холодная вода отрезвила его. Шель смыл кровь с распухших губ, растер ноющее горло. Потом уселся за стол, подперев голову рука­ми, и стал ждать, пока силы вновь вернутся к нему.

Стараясь ступать как можно тише, Шель спустился на первый этаж и огляделся при свете спички. Телефон стоял в маленькой нише в стене. Он набрал номер 95-16.

Джонсон немедленно поднял трубку.

— Алло?

— Ничего не вышло, Пол, — вполголоса сказал Шель.

— Алло? Кто говорит? Где ничего не вышло?

— Это я, Ян. Целый и невредимый. Твой посланец не выполнил задания.

— Чей посланец? Какое задание? — закричал американец.

— Водитель такси. Он очень спешил и не успел предста­виться. Я думаю, что полиции — если мне удастся найти настоящих полицейских — нетрудно будет его разыскать.

— Ты несешь какой-то дикий вздор! Но мне бы хотелось поговорить с тобой, пока ты не наделал очередных глупостей. Я буду у тебя через несколько минут.

Шель вернулся к себе и прилег на кровать. Спустя пятнадцать минут перед домом остановился ав­томобиль.

Быстрые шаги, стук в дверь.

— К счастью, я еще не спал, — начал прямо с порога Джонсон. — После твоего ухода к нам заглянул комиссар Визнер. Беседа затянулась до глубокой ночи.

— Он, наверное, вышел за несколько минут до моего звонка?

— Да, а почему ты спрашиваешь?

— Превосходное алиби для тебя.

Взгляд Джонсона упал на лежащий на подоконнике ключ. Он закусил губу. Потом снял шляпу, бросил ее на кровать и сел.

— Поскольку ты не сомневаешься в моей виновности, не стоит больше ничего скрывать. Впрочем, ты для меня не пред­ставляешь никакой опасности.

— Не забывай, что перед тобой не изможденный и запу­ганный Леон.

— С тобой я тоже сумею справиться! — бросил Джонсон.

— Глупейшее заблуждение. Твои угрозы ничего не стоят. Ты зашел в тупик и прекрасно отдаешь себе в этом отчет.

— Это мы еще посмотрим! На таких, как вы, всегда нахо­дится управа. Ты совершил большую ошибку, попытавшись вступить со мной в борьбу. Игра не стоила свеч.

— Это относится ко мне или к тебе?

— Твоим бредовым вымыслам никто не поверит. Завтра все войдет в свою колею. Я останусь помощником прокуро­ра, человеком уважаемым и заслуживающим доверия, а ты — нежеланным гостем из-за железного занавеса.

— И у тебя хватит наглости продолжать отпираться?

— Перед тобой — нет. Ты не в счет. А никто другой в этот бред не поверит.

— Это покажет завтрашний день.

Наступило недолгое молчание. Джонсон устало провел ру­кой по глазам. Шель внимательно следил за ним.

— Почему ты убил Леона? Американец быстро поднял голову.

— Он должен был умереть.

— Почему же, черт возьми? Почему?

Джонсон пожал плечами. Он казался очень утомленным и почему-то напомнил Шелю того Джонсона, с которым он провел незабываемые дни в засыпанном подвале.

— Почему? Так сложились обстоятельства. Пять лет на­зад появился Менке. Несмотря на то, что он сильно изменил­ся, я узнал его холодные бесцветные глаза. Прижатый к стенке, он не стал отпираться. Я хотел немедленно передать его в руки полиции, но после продолжавшегося несколько часов разговора изменил свое намерение. И не только наме­рение. Менке просидел бы несколько лет, а мне бы осталось наслаждаться полученным удовлетворением. Благодарю по­корнейше! Ведь каждый из нас мечтает вырваться из рамок однообразной повседневной жизни. Менке указал мне новые возможности. В наших краях осело немало таких типов, как он. Все они скрывались под чужими именами, и почти все за­нимали неплохое положение. Менке знал кое-кого из них… Дай мне воды.

Шель наполнил стакан и протянул его Джонсону.

— Это он предложил создать своего рода организацию. Работая в прокуратуре, я мог гарантировать этим людям спо­койную жизнь и предупреждать их о возможной опасности. Да что тут долго рассказывать — получаю я за это немало. Через несколько лет брошу все и начну новую жизнь в Аме­рике. Только идиоты вкалывают, чтобы получить возможность в старости жить на пенсию.

— А Грубер?

— Грубер был связан только с доктором. О моем участии он ничего не знал, хотя, видимо, догадывался, что существу­ет кто-то там, «наверху». Получаемые от доктора поручения он исполнял безупречно. Лишь история с чемоданом что-то перевернула у него в голове. К счастью, он не знает, кто в действительности давал ему задания. Наша организация дей­ствует четко; Груберу придется понести наказание.

— Чрезвычайно интересно! — вставил Шель.

— Не думай, что тебе удастся в чем-нибудь нам навредить. Нас слишком много, мы есть повсюду. Я узнал о твоем при­езде в Гроссвизен, как только ты сошел с поезда. Мне был известен каждый твой шаг, почти каждое слово.

Шель слушал очень внимательно, стараясь как можно точ­нее все запомнить.

— Леон Траубе, — спокойно подсказал он.

— Леон вначале поверил мне свою тайну, но не захотел прислушаться к разумным советам и начал разглашать такие вещи, которые следовало держать при себе. Вначале я не при­давал этому значения, но постепенно его настойчивость ста­ла меня беспокоить. Он был безумцем и к тому же состав­лял меньшинство — в одном лице…

— Тот факт, что он был в меньшинстве и даже остался один, не равнозначен безумию. Существует правда, и существует ложь. Не обязательно быть маньяком, чтобы добиваться прав­ды, даже несмотря на все ваше превосходство.

— Ба, понятие правды — вещь весьма относительная. Мне тоже несладко пришлось в немецком концлагере. Я про­клинал немцев, их чванство, беспощадность, жестокость. По­том был Нюрнберг — и что же? Самых страшных преступни­ков ждала мгновенная смерть, кое-кто провел по нескольку лет в комфортабельных тюрьмах. Большинство из них уже на свободе и занимают немаловажные посты. А тысячи других, так называемое правосудие не настигло и уже никогда не настигнет. Некоторые прошли проверку и были реабилитиро­ваны — можно подумать, что их грязные грешки представляли собой сыпь, которую стоило только помазать мазью, чтобы она исчезла. После войны эсэсовцы уничтожали татуировку, обозначавшую их группу крови, а сегодня? Оглянись по сто­ронам. Железный крест, вытатуированный нуль, рыцарские кресты — все это в большом почете. Правда стала ложью, Ян. — Американец встал и принялся шагать по комнате.

Шель раздумывал, какую цель преследовал Джонсон своей тирадой. Может быть, он хотел перевести разговор на другую тему и вернуться к тому завуалированному предложению, которое он сделал при их первой встрече в «Красной шапоч­ке»? А американец тем временем продолжал:

— Я избрал для них другой вид расплаты. В течение дол­гих лет они будут оплачивать мое молчание, никогда не имея полной уверенности в том, что их прошлое сохранится в тайне. Превосходное наказание! Гауптштурмфюреру СС Вальтеру Груберу, доктору СС Бруно Шурике, Нойбергеру, Земмингеру и многим другим пришлось работать ради моих прихотей. Ха-ха-ха!

— Леон Траубе!

Джонсон резко повернулся.

— Леон должен был погибнуть в лагере, как тысячи дру­гих. Он вышел оттуда живым благодаря чистой случайности. Найдя бумаги доктора Менке, он решил раззвонить о своей правде по всему свету и отомстить одному из палачей. Может, он мечтал увидеть свою фотографию в газете… Идиот! Я де­лал все, что мог, пытаясь убедить его в глупости и бессмыс­ленности подобных намерений. Если принять во внимание, что жить ему оставалось не больше полугода, то я в некото­ром смысле избавил его от дальнейших мучений и — без­условно — от многих разочарований. Разработав такие пре­восходные планы, я не мог позволить ему разрушить все это. Он перехитрил меня, отдав чемодан Лютце, однако добился этим немногого. — Джонсон внезапно остановился перед Шелем. — Надеюсь, теперь мы друг друга поняли?

— О да! Я прекрасно тебя понял, но это не значит, что я оправдываю преднамеренное убийство.

Джонсон прищурился, тяжело оперся руками о стол и по­дался всем телом вперед.

— Ты все еще осуждаешь поступок, который был необхо­дим и в тех обстоятельствах полезен?

— Я бы мог в конце концов понять твою линию поведения по отношению к Менке и прочим, хотя она отвратительна и заслуживает только осуждения, но что касается Леона… Мы были друзьями, он обратился ко мне за помощью в поистине справедливом деле.

— Справедливом исключительно с его точки зрения!

— Не стоит больше это обсуждать. У каждого из нас есть в жизни определенная цель, к которой мы идем совершенно разными путями. Для тебя мир — это джунгли… — тут он заколебался.

— Мелкобуржуазный образ мышления. — Джонсон подо­шел к окну. — Погляди на город. Сейчас здесь спокойно спят около семидесяти тысяч человек. У каждого из них, безуслов­но, есть какая-то цель, каждый из них любит и ненавидит, у каждого есть свои надежды и заботы. Семьдесят тысяч че­ловек! На маленьком клочке земли, который кто-то назвал Гроссвизеном, учатся, работают, рожают детей, пьют, плачут, болеют и умирают. А ты, чужой человек, приезжаешь сюда и упорно пытаешься доказать свою правоту. Но кому? Этим спящим в пропотевших ночных рубашках бюргерам, их жир­ным женам, выжившим из ума старикам? Какое тебе дело до того, что один из них умрет, погибнет в результате несчаст­ного случая или даже будет убит? Леон был один из них. Маленький, незаметный, никому не нужный человечек, он угас, исчез без следа.

— Леон оставил наследство, — сказал Шель.

— Пару дырявых носков, протертые брюки и стоптанные башмаки.

— Он оставил невыполненную задачу.

— Мое терпение начинает истощаться, Ян. Ты не жела­ешь понять, что в существующей действительности нет места идеалистам или романтикам.

— Наша дискуссия становится однообразной. Поэтому я предлагаю тебе захватить этот ключ и вернуться в чащу своих джунглей.

— А ты утром побежишь к Визнеру… Неужели ты прини­маешь меня за дурачка и рассчитываешь, что я позволю тебе это сделать?

— Тогда разреши спросить: что же ты собираешься пред­принять, для того чтобы заставить меня переменить решение?

Джонсон иронически рассмеялся и привстал за столом.

— Не думаешь ли ты, что я рассказал тебе обо всем не будучи уверен, что тайна останется между нами? На этот раз ты недооцениваешь меня. Ты хочешь знать, что я сделаю? Пожалуйста. Сегодня вечером, как только ты ушел, я позвонил Визнеру и пригласил его для частной конфиденциальной бе­седы. Между прочим, я дал ему понять, что ты сделал мне одно неожиданное предложение. Я не стал вдаваться в подробности… Мне нужно было только возбудить его подозрения. В дальнейшем мой план будет развиваться следующим обра­зом: Ян Шель, польский журналист, приехал в Германию главным образом с целью завербовать агентов для шпион­ской деятельности.

Шель вскочил со стула.

— Что ты несешь?

— Ага, видишь? Сначала, как ты, безусловно, догадыва­ешься, я хотел предложить тебе сотрудничать с нами, теперь же положение изменилось. По новой версии, наша сегодняш­няя беседа протекала примерно таким образом: зная меня с давних пор и учитывая, какое я занимаю положение, ты пытался уговорить меня заняться сбором экономической, по­литической либо военной информации. Подробности в данный момент несущественны. Увидев, что я колеблюсь или напря­мик отказываюсь, ты выдумал басню об убийстве Леона и стал грозить, что выдвинешь против меня обвинение в убий­стве. Аргументы крайне наивные, но чего другого можно ожи­дать от польского агента? Посмотрим, кому поверят власти: тебе, случайному приезжему из Польши, или мне, работни­ку суда, известному и уважаемому гражданину Гроссвизена.

— Но это же полнейшая чепуха! — воскликнул возму­щенный Шель.

— Конечно! Для нас это чепуха, для всего мира — сен­сация! Предупреждаю: если ты хоть словечком обмолвишься о нашем разговоре, дело кончится тем, что ты окажешься в тюрьме под следствием, а через несколько недель будешь выслан обратно в Польшу… — Джонсон внимательно и не скрывая насмешки наблюдал за журналистом.

— А не придется ли тебе подкрепить вымышленную исто­рию доказательствами?

— Ну конечно! Я и об этом подумал. Один водитель так­си расскажет, что ты и к нему обращался с подобными пред­ложениями. Эльза, моя секретарша, сообщит, что подслушала нашу беседу в прокуратуре, и подтвердит мои слова, и, нако­нец, моя жена…

— Кэрол? Несмотря на многие ее отрицательные черты, у меня создалось впечатление, что она не способна на такую утонченную ложь.

— Лояльная поддержка Кэрол будет искуплением ее пре­грешений, — объяснил Джонсон. — Все это, вместе взятое, уважение, которым я пользуюсь, и сенсационное обвинение, поддержанное свидетельскими показаниями, окажется доста­точным, чтобы убедить полицию в твоей… недостойной мис­сии. — Он взял лежавший на подоконнике ключ. — С этим я, пожалуй, несколько поспешил. Теперь я уверен, что мой нынешний план окажется намного эффективнее. — Он с ног до головы окинул Шеля взглядом. — Если хочешь послушать­ся доброго совета, уезжай из Гроссвизена с первым же поез­дом и забудь обо всем, что видел и слышал.

Джонсон, не прощаясь, направился к двери, отворил ее и вышел. Шель снова присел к столу. Он был ошеломлен. Его охватило гнетущее чувство бессилия.

В пятницу, 16 сентября, день был серый и унылый. Тя­желые синие тучи лениво ползли на запад. Холодный ветер срывал желтеющие листья с деревьев, предвещая конец теплу.

Шель проснулся около девяти, невыспавшийся, с тяжелой головой. Широко зевнув, потянулся, кончиками пальцев слег­ка провел по не перестававшему ныть лицу. Рассеченные гу­бы распухли еще сильней.

Одеваясь, он начал вспоминать события минувшей ночи. В голове вертелось множество всевозможных планов, в основ­ном неосуществимых. Шель то решал пойти к комиссару Виз­неру и попытаться убедить его в том, что говорит правду, то хотел описать все случившееся и отправить письмо после отъезда из Гроссвизена. На первый взгляд вариантов было немало, однако после тщательного взвешивания он отбросил все до одного как нереальные. В сложившейся ситуации аргументы Джонсона невозможно было опровергнуть. Власти ФРГ, не говоря уж об общественном мнении, не поверили бы обвинениям поляка. Если не удастся найти какой-нибудь самый неожиданный выход из этого ужасного положения, придется покинуть Гроссвизен побежденным.

И вдруг в голове у Шеля родился фантастический план. Неизвестно откуда появившаяся идея немедленно вытеснила все остальные.

Шель кончил одеваться и, насвистывая, спустился по ле­стнице. Как он и ожидал, дверь кухни приоткрылась, и он встретился глазами с любопытным взглядом хозяйки.

— Доброе утро, господин Шель! Надеюсь, вы хорошо спали?

— Доброе утро, фрау Гекль! Прекрасно! Благодарю вас. Воздух Гроссвизена явно идет мне на пользу. Жаль, что при­ходится расставаться с вашим гостеприимным городом.

— Вы уезжаете?

— К сожалению, да, но перед отъездом я хотел бы по­просить вас… — он замялся.

Старуха шире распахнула дверь и спросила:

— О чем?

— Я жду знакомого. Нам нужно обсудить кое-какие дела. Не могли бы вы приготовить нам чай?

— Всего-навсего? Охотно. Когда он придет?

— Примерно через час. Буду очень признателен. Я, конеч­но, отблагодарю вас за хлопоты.

— Э, не о чем говорить, — махнула она рукой. — Когда вы уезжаете?

— Около часа.

— Ага, — кивнула хозяйка. — Надеюсь, вы успели за­кончить все свои дела?

— Ну конечно, дорогая фрау Гекль, конечно!

Выходя из дома, Шель заметил на противоположной сто­роне улицы черный автомобиль. Мужчина в синем костюме внимательно наблюдал за ним, прикрывшись газетой. Когда Шель свернул за угол, машина тронулась с места и медленно поехала вслед за ним. Шагая в направлении города, журна­лист все время слышал ровный шум мотора у себя за спиной.

Джонсон решил оградить себя от всяких неожиданностей. Противники были настолько уверены в своем превосходстве, что следили за ним совершенно открыто.

Журналист размышлял, как бы ему избавиться от непри­ятного сопровождения. Внезапно он вспомнил о маленьком проходном дворе для пешеходов, который заметил во время одной из своих прогулок по городу, и немедленно направил­ся в его сторону.

Приблизившись к намеченному месту, он ускорил шаги и неожиданно свернул в узкий коридор между двумя складами. Тут же он услыхал скрежет тормозов, хлопанье дверцы авто­мобиля и торопливые шаги. Выйдя на другую улицу, Шель огляделся по сторонам. Слева подъезжало такси. Он остано­вил его кивком головы и сел позади шофера.

— Прямо, — бросил он, выглядывая в окно.

Его преследователь появился на тротауре, остановился, сердито посмотрел вслед удаляющемуся автомобилю и снова нырнул в узкий проход.

— Остановитесь, пожалуйста, — сказал Шель водите­лю.— Я собирался заехать за своим приятелем на Эйхенштрассе, — объяснил он, — но вспомнил об одном важном деле. Не могли бы вы подъехать к дому двенадцать и дать два ко­ротких гудка? Мой приятель выйдет и вернется с вами в го­род. За дорогу я, конечно, заплачу вперед. — Он протянул шоферу пять марок и, не дожидаясь ответа, выскочил из машины и притаился под полукруглым сводом ближайших ворот.

Через несколько секунд из-за угла появился черный автомобиль. Заметив удаляющееся такси, водитель прибавил газу и направился вслед за ним.

Шель усмехнулся. Взглянув последний раз на исчезающие из виду машины, он не мешкая отправился в радиомагазин, где, как сообщил ему вчера словоохотливый прохожий, дают вещи напрокат.

— Вам нужен магнитофон? — переспросил его продавец, худощавый молодой человек с кудрявой шевелюрой. — Конечно, у нас вы можете его взять напрокат. Дайте, пожалуй­ста, паспорт или служебное удостоверение. Залог составляет четверть стоимости, плата — четыре марки за первый день и две за каждый последующий.

Шель вынул паспорт.

— Вы иностранец? — Продавец заколебался. — Мы да­ем только…

— Я оставлю больше денег в залог. Магнитофон мне не­обходим. Вот двести марок, — Шель положил деньги на при­лавок. — Это почти половина всей суммы. Надеюсь, это вас устроит?

— Хорошо, — согласился продавец. — Ваш адрес в Гросс­визене?

— Эйхенштрассе, 12, у фрау Гекль. Я принесу магнито­фон обратно не позже чем через два часа. Ленту мне бы хо­телось оставить у себя.

— Разумеется! — Продавец нагнулся и вытащил из-под прилавка небольшой коричневый чемоданчик. Поставив его перед журналистом, он открыл крышку и начал объяснять, как пользоваться магнитофоном.

— Микрофон должен находиться на расстоянии от двад­цати до пятидесяти сантиметров от источника звука.

— А каково максимальное удаление?

— Около трех метров, но тогда запись будет нечеткой. Если вы хотите записать общий разговор, я дам вам спе­циальный, очень чувствительный магнитофон.

— О да! Будьте так любезны. Продавец выбрал другой магнитофон.

— Пленки хватит на полчаса, верно?

— Да. Я дам вам квитанцию на двести марок. Оконча­тельно мы рассчитаемся, когда вы вернете магнитофон. — Он набросал несколько слов в маленьком желтом блокнотике. — Пожалуйста, распишитесь вот здесь… Благодарю вас, желаю сделать хорошую запись. До свидания.

Шель в прекрасном настроении вышел из магазина. Те­перь для выполнения намеченного плана осталось позаботить­ся о мелких деталях. Он зашел в писчебумажный магазин, купил большой лист оберточной бумаги и завернул магнитофон.

— Не знаете ли вы, где здесь поблизости магазин элек­тротоваров? — спросил он у продавщицы.

— В нескольких шагах отсюда.

— Ах да, «Херлигер». Там я был. У них, к сожалению, нет того, что мне нужно. Может быть, неподалеку есть другой?

— Конечно. Маленький магазинчик на Брунненштрассе. Вторая улица направо, возле продовольственного магазина.

В маленьком магазине, в окне которого были выставлены утюги и электрические лампочки, Шель купил двадцать мет­ров тонкого провода и необходимые для задуманной работы инструменты.

Вернувшись на Эйхенштрассе, Шель превратился в элект­ромонтера. Ему пришлось провозиться больше времени, чем он рассчитывал. Распределительную коробку Шель обнару­жил над дверью. Принесенный с собой провод он провел вниз, до верхнего края двери, а оттуда вдоль косяка на пол. За­метную над дверью часть провода он затер краской и пылью. Запихивая провод под плинтус, он дотянул его до кровати и подключил к магнитофону. Проверив надежность соедине­ний, он нажал клавиш «Empfang» [31] , прикрепил микрофон под матрасом и засунул чемодан под кровать.

Отступив на середину комнаты, Шель огляделся в поисках следов, которые могли бы возбудить подозрение. Провода над дверью были едва заметны, а кроме них, ничто не указывало на какие-нибудь изменения. Он разобрал выключатель, разре­зал один из ведущих к магнитофону проводов и, подведя его концы к зажимам, снова поставил крышку на место. Потом влез на стол и выкрутил лампочку.

— Генеральная репетиция, — пробормотал он, слезая на пол.

Закончив приготовления, Шель нажал кнопку выключате­ля у двери; монотонный шум под кроватью означал, что ка­тушки вертятся. Он выключил ток и прикрыл магнитофон извлеченными из постели одеялами. Внимательно прислуши­ваясь, повторил проверку. На сей раз никакого шума не было.

Закурив сигарету, Шель опустился на первый этаж в кух­ню. Хозяйка сидела за столом, перелистывая журнал.

— О, вы уже вернулись! — удивленно воскликнула она. — А я и не слыхала, как вы прошли.

— Я только что вошел, — солгал Шель. — Можно мне позвонить?

— Да, телефон в коридоре, — подойдя к двери, хозяйка указала на аппарат. — Номер вы знаете?

— Да вот не уверен. Я хочу позвонить своему приятелю, Джонсону. Кажется, 95-16.

— Не знаю, — ответила она. — Я не знаю телефона гос­подина Джонсона.

Шель отвернулся. Старуха стояла рядом, явно не собира­ясь никуда уходить.

— Пол? Это я, Шель… Послушай, я передумал. Я уезжаю сегодня днем. Да, но перед этим мне бы хотелось с тобой увидеться… Нет, ничего нового. Я считаю, что между нами не должно оставаться недомолвок… Превосходно! Если мо­жешь, приезжай на Эйхенштрассе. Я соберу вещи и буду те­бя ждать… Когда? В час с чем-то… — и Шель повесил трубку.

— Он приедет через несколько минут, — сказал он хо­зяйке. — Вы не забыли о моей просьбе?

— Конечно, нет! — воскликнула старуха и отправилась на кухню.

Когда Джонсон вошел в комнату Шеля, тот сидел за сто­лом, изучая железнодорожное расписание.

— Садись, пожалуйста, Пол, — указал он рукой на кро­вать. — Я только спишу расписание поездов, отправляющих­ся из Брауншвейга.

— Ты возвращаешься в Польшу?

— Я проведу два дня во Франкфурте, чтобы собрать ма­териал для репортажа, а оттуда сразу домой.

Джонсон уселся на кровати, с недоверием поглядывая на погруженного в свое занятие Шеля.

На лестнице раздались шаги. В дверь постучали. Америка­нец нахмурился и вопросительно посмотрел на журналиста.

— Это фрау Гекль с чаем, — объяснил Шель. — Входи­те! — громче добавил он, встал и подошел к двери.

Хозяйка вошла в комнату, покачивая подносом с разри­сованными чашками. Шель оперся о дверной косяк возле выключателя и незаметно большим пальцем нажал кнопку, включив таким образом спрятанный под кроватью маг­нитофон.

— Здравствуйте, господин прокурор! — с улыбкой про­изнесла старуха и поставила поднос на стол. — Я принес­ла чай…

— Фрау Гекль — толковая женщина, — сказал Шель от двери. — Хозяйничать в таком большом доме, наверное, не­легко.

— Э, да что там… — смутилась хозяйка. — Я спра­вляюсь.

— Надеюсь, неприятный случай с Леоном Траубе уже начинает забываться?

— У господина Траубе было мало знакомых, — ответила она, вытирая руки о грязноватый передник. — Никто о нем и не вспоминает. Но все это произвело такое ужасное впе­чатление.

— Особенно для вас, фрау Гекль, вы ведь сдаете комна­ты, — сказал Шель.

— Теперь уж ничего не поделаешь, — нетерпеливо вме­шался Джонсон. — Может быть, на том свете ему больше по­везет.

— Возможно, — ответил журналист. — Спасибо за чай, фрау Гекль. Прокурор Джонсон, вероятно, время от времени будет вас навещать…

— О, я буду очень рада! — воскликнула старуха, пятясь к двери. — Если только у вас будет время, господин проку­рор, пожалуйста, заходите.

Как только она ушла, Шель выключил магнитофон, чтобы не тратить зря пленку. Беседа с хозяйкой отвечала поставлен­ной задаче, позволяя установить место действия и его участ­ников.

— С какой стати я буду ее навещать? — удивился Джон­сон. — Это еще что за идея?

— Ах, я и сам не знаю, почему вдруг ляпнул такое! — Закурив сигарету, Шель присел на краешек стола. — Ви­дишь ли, Пол, я все еще не могу до конца понять, что же случилось. Однако я пришел к выводу, что повздорили мы зря. Надо было все обсудить спокойно. В ту ночь я несколько поспешил со своими заключениями и осудил тебя слишком строго, теперь же я смотрю на вещи с иной, более разумной точки зрения.

Джонсон не скрывал искреннего удивления.

— Еще полчаса назад я был уверен, что ты приготовил мне ловушку и даже принял кое-какие меры, чтобы избежать возможных неожиданностей.

Шель рассмеялся.

— Излишние опасения. Я могу быть объективным. Пораз­думав над твоими словами, я решил, что пора кончать воз­ню со всеми этими делами.

Он встал и принялся расхаживать по комнате.

— Я пытался взглянуть на Леона с твоей точки зрения… Впрочем, что тут говорить, я считаю, что ты прав, хотя и с некоторыми оговорками.

— С какими же? — спросил Джонсон, и лицо его про­яснилось.

— Я никогда не соглашусь с тем, что Леона необходимо было устранить именно таким способом; неужели нельзя было его уговорить? — Он прислонился спиной к дверному косяку и, ощутив под лопаткой выключатель, слегка нажал кнопку, вторично включив магнитофон.

— Траубе, как я уже говорил, собирался использовать свое открытие таким образом, что это затрагивало мои инте­ресы, — сказал Джонсон. Отставив чашку в сторону, он снова сел на кровать.

— Конечно, если б Леон Траубе был жив, он мог бы тебе помешать, — согласился Шель.

— Трудно сказать, что он «мог бы» сделать. Во всяком случае, в сложившемся положении лучше всего было обеспе­чить его молчание.

— Да, об этом мы уже говорили. Позволь только из лю­бопытства задать тебе еще один вопрос.

— Что тебя интересует?

— Знал ли Леон, что его ждет, когда ты явился сюда в ночь его смерти?

Джонсон пожал плечами.

— Он, может быть, не знал точно, что ему угрожает, но, несомненно, что-то предчувствовал.

— Почему же в таком случае он не пытался спастись бег­ством или, по крайней мере, позвать на помощь?

— Почему, почему! Он знал, что за ним следят, и отлично сознавал, что попытка удрать ни к чему не приведет.

— Он боялся?

— Еще бы! Думаю, что в последние минуты жизни он охот­но перевел бы стрелки часов назад и исправил ошиб­ки, которые успел наделать. Быть может… ему не пришлось бы умереть, если б он не скрывал до конца, где спрятал бумаги.

— Ты не предполагал, что он мог дать их кому-нибудь на сохранение?

— Нет. Я знал, что он ждет твоего приезда. Кста­ти, это была одна из причин, по которой он должен был умереть.

— Какую роль играл в этом деле доктор Шурике?

— Старик хотел во что бы то ни стало отыскать докумен­ты; как я это сделаю, ему было безразлично.

— Он предоставил действовать тебе?

— Да, но при этом вел себя довольно нагло. Он дал мне понять, что платит деньги и имеет право требовать. Кстати, если б мне удалось раздобыть эти документы без всякого шу­ма, Менке бы неплохо заплатил за них.

— Я все еще не понимаю, почему и доктора Шурике тебе пришлось убрать?

— Я не рассчитывал, что ты пойдешь к нему в тот же са­мый вечер. Потом, когда вмешательство полиции стало неиз­бежным, я подумал, что неизвестно, как еще он будет вести себя после ареста. Его, безусловно, стали бы допрашивать опытные криминалисты. Да уже одно то, что он столько лет жил под самым носом у представителей власти, бросило бы на меня тень подозрения. А так смерть пресекла возможность расследований.

— То есть ты попросту спасал собственную шкуру.

— Можно и так сказать.

— Очень хитрый шаг, Пол.

— Ну, не мог же я допустить, чтобы вся эта история полу­чила огласку.

— А Лютце знает, что ты… шеф этой… организации? Он догадывается, по чьему приказанию был подстроен несчаст­ный случай?

— К чему эти вопросы, Ян? Ведь…

— Знаю, знаю, но вчера все звучало как-то иначе. Се­годня мы ведем разговор начистоту, без обиняков.

Джонсон недоверчиво взглянул на него.

— Уж не собираешься ли ты описать все дело в вашей прессе? Там ты бы мог себе такое позволить!

— Пол! Я ведь прекрасно понимаю — эта история слиш­ком фантастична, чтобы кто-нибудь в нее поверил. Для под­тверждения своих обвинений мне надо располагать хоть ка­кими-нибудь доказательствами, например письмом Леона, ко­торое ты предусмотрительно сжег вместе с описаниями опытов доктора Шурике. Ты же с необычайной педантичностью уни­чтожал всякие доказательства, Пол. Теперь остается только твое слово в противовес моему, — он незаметно поглядел на часы: катушки магнитофона вертелись уже пятнадцать минут. — А почему я прошу объяснений? Да потому, что не лю­блю оставлять без ответа загадки, которые сам не в силах отгадать.

Джонсон понимающе кивнул головой.

Да. Не забудь также о вчерашнем предостережении: если ты начнешь мутить воду, я немедленно обвиню тебя в попытке завербовать меня в вашу разведку. Даже если ты поднимешь шум лишь по возвращении в Польшу, я объяс­ню, что молчал только из-за связывавшей нас дружбы. Я, ви­димо, получу выговор за то, что своевременно не сообщил о твоих предложениях, но этим дело и ограничится. Не забывай также, что мои обвинения подтвердят несколько человек.

— Которых, как ты утверждаешь, я тоже пытался завер­бовать?

— Которые всегда выполняют мои приказания.

— Я еще раз вынужден признать, что ты весьма хитроум­но обдумал весь план действий. — Шель уже открыто погля­дел на часы и сказал: — Мне пора потихоньку начинать со­бираться. Поверь, Пол, в каком-то смысле я тебе завидую. Я получаю только зарплату, едва свожу концы с концами, а ты живешь на проценты. Теперь, однако, вместе с доктором Шурике ты, кажется, лишился и одного из главных источни­ков дохода?

— Одного из многих. — Американец поднялся. — Я этого и не почувствую, ведь остались еще другие.

— А ты не боишься, что инспектор Грубер может тебе на­пакостить?

— Ему ничего не известно. Он мог напакостить доктору Менке. Кроме того, я окольным путем сумею его предупре­дить, что ему лучше держать язык за зубами.

— А Визнер?

— Ах, этот служака! — Джонсон иронически скривил гу­бы. — Ну, он, даже если что-то подозревает, предпочитает не лезть на рожон.

— Словом, прокурор Джонсон из Гроссвизена, совершив два убийства, вышел сухим из воды и может продолжать — конечно, за определенную мзду — опекать своих нацистских питомцев.

— Ты прав. А с теми, кто попытается нам помешать, мы всегда найдем способ управиться.

— Я очень благодарен тебе, Пол, за такую откровенность. Итак, сегодня 17 сентября, — мимоходом бросил он. — Че­рез три дня я снова буду дома.

— Сегодня 16 сентября, — поправил его Джонсон.

— Ну конечно! Пятница, 16 сентября 1960 года. Передай привет Кэрол.

Джонсон протянул руку.

— Счастливого пути, Ян.

Шель на секунду заколебался, но все-таки подал амери­канцу руку и проводил его до двери.

Через несколько минут, прислушавшись и убедившись, что его гость вышел из дома, он вытащил магнитофон вместе с микрофоном из-под кровати и торопливо перемотал пленку. Когда она дошла до конца, он нажал кнопку, обозначенную словом «Spielen» [32] . Раздался негромкий шум, и потом звук, похожий на поскрипывание пружин.

Шель повернул регулятор громкости звука. Комнату вне­запно заполнил женский голос: «Здравствуйте, господин прокурор! Я принесла чай». Шель поспешил уменьшить силу звука. «Фрау Гекль — толковая женщина», — услышал он немного искаженный собственный голос. Занявшись магнитофоном, Шель не обратил внимания на приближающиеся шаги. При стуке в дверь он вскочил, растерявшись и не сразу со­образив, что нужно делать, но быстро опомнился, нажал кла­виш «Стоп», захлопнул крышку магнитофона и подошел к двери.

— Кто там? — слишком громко спросил он.

— Это я. — Журналист узнал голос фрау Гекль.

— Одну минуточку, я как раз кончаю одеваться.

Он задвинул магнитофон поглубже под кровать, потом быстро снял пиджак и, ослабив узел галстука, вернулся к двери.

Хозяйка беспокойным взглядом окинула комнату. Не за­метив ничего подозрительного, она с ног до головы осмотрела Шеля, завязывавшего галстук.

— Переодевался. Мне скоро уезжать.

— Ах, как жаль! — вздохнула старуха. — Вот уж не знаю, удастся ли найти нового жильца. — Она собрала чаш­ки и вышла, бормоча что-то себе под нос.

Шель опять вытащил магнитофон, прослушал плёнку до конца и, оставшись доволен четкой записью, собрал и упако­вал свои вещи. Сняв временную электропроводку, он привел провода в порядок и вышел из комнаты.

Рассчитавшись и попрощавшись с хозяйкой, Шель отпра­вился в магазин, где взял магнитофон напрокат.

— Уже возвращаете? — радостно приветствовал его про­давец. — Вот это действительно быстро. Надеюсь, магнитофон экзамен выдержал?

— Полностью, — заверил его Шель. — Однако у меня к вам еще одна просьба. Я взял краткие интервью у неко­торых обитателей лагеря на Веберштрассе. Запись понадо­бится для передачи по радио. Чтобы придать ей более досто­верный характер, а также отметить любезность вашей фирмы, я попрошу вас сказать несколько слов перед микрофоном. На­пример: «Меня зовут так-то и так-то, работаю я там-то. 16 сентября я дал напрокат магнитофон Яну Шелю и полу­чил его обратно в тот же день».

Молодой человек с готовностью согласился.

— Интервью будет передано по радио? — спросил он.

— Думаю, что да.

— Ах, да это же превосходная реклама для нашей фирмы! Нажав клавиш, журналист сказал:

— Не откажите в любезности подтвердить, что магнитофон был взят напрокат в вашей фирме.

Продавец откашлялся и громко произнес:

— Меня зовут Вернер Менцль. Я работаю в электротех­нической фирме «Херлигер» в Гроссвизене. 16 сентября 1960 года около половины одиннадцатого утра господин Ян Шель взял у нас напрокат магнитофон с пленкой и вернул его че­рез два часа.

— Большое спасибо, — сказал Шель и выключил магни­тофон. — А теперь последняя просьба: я хотел бы купить еще одну пленку и переписать на нее всю программу. Наверное, у вас есть какая-нибудь приспособленная для этого комнатка?

— Да, конечно. Сейчас там никого нет. Я дам вам другой магнитофон…

Спустя сорок минут журналист буквально влетел на пер­рон и, задыхаясь, вскочил на подножку как раз в тот момент, когда начальник станции давал сигнал к отъезду.

Полицейский сыщик Альфред Земмингер, одетый, как обы­чно, в служебную синюю форму, стоял у окна дежурки и сле­дил за выезжающим со станции поездом.

— Наконец-то! — с облегчением пробормотал он.

Шель положил свой чемодан на полку и опустил оконное стекло. Дома городка все быстрее мелькали у него перед гла­зами, стук колес сливался в однообразное стаккато. Джон­сон… Кэрол… Менке… Лица и фамилии уходили в область воспоминаний.

Вечер 18 сентября застал Шеля на пограничной станции в ФРГ. Паровоз отъехал на запасной путь, чтобы пополнить запас воды. Железнодорожные рабочие простукивали оси, проверяли вентили и соединения. «Orangen! Zigaretten! Соса-соlа!» [33] — выкрикивал разносчик, подталкивая перед собой большую никелированную тележку.

Шель проснулся и широко зевнул. В купе было душно и накурено. Он выглянул в окно и прочитал название станции: Гельмштадт.

— Боже мой! — вздохнула сидящая напротив него нем­ка. — Я страшно волнуюсь. Я еще никогда не была на той стороне.

В распахнутых дверях появились двое таможенников в мундирах.

— Добрый вечер! Приготовьте паспорта! Просматривая документы Шеля, один из таможенников задержался взглядом на его фотографии и фамилии; потом оглядел поляка с ног до головы и, повернувшись, шепнул что-то товарищу. Тот вошел в купе, внимательно проверил паспорт и вернул его Шелю.

— Попрошу открыть чемоданы! — обратился он к пасса­жирам.

Таможенники бегло осмотрели багаж всех путешествен­ников, чемодан же журналиста перерыли до дна. Не найдя ничего подозрительного, они удалились.

Час отъезда миновал, а поезд все еще стоял на станции. Шель начал волноваться. Преграды со стороны властей мо­гли помешать осуществлению тщательно разработанного плана.

Сумрак сгущался, в вагонах зажгли свет. Наконец, с де­сятиминутным опозданием, к непрерывным призывам разнос­чика присоединились возгласы кондукторов:

— Закрывайте двери! Поезд трогается!

Оказавшись за пределами Гельмштадта, Шель почувство­вал приятное облегчение. Он уселся поудобнее и начал вспо­минать все сначала… Уехав из Гроссвизена, он провел сутки во Франкфурте-на-Майне, а также несколько часов в Бонне.

В ночь накануне отъезда Шель не сомкнул глаз. Все сво­бодное время он посвятил составлению подробного рапорта о событиях в Гроссвизене. Ясными четкими фразами он опи­сывал причины, побудившие его предпринять поездку, посе­щение Эйхенштрассе, встречу с Джонсоном, отдельные инци­денты с Лютце, Менке, Грубером… Кончил он свой отчет словами:

«В связи с ограниченностью срока пребывания в ФРГ, а также учитывая возможность необъективной позиции вла­стей при рассмотрении дела Джонсона — Траубе, я решил продолжить свое путешествие по первоначально намеченно­му плану и в назначенный срок вернуться в Польшу. Если возникнет необходимость в каких-нибудь дополнительных объяснениях, я пришлю их в письменном виде или, по жела­нию правительства ФРГ и с согласия правительства Поль­ской Народной Республики, вновь приеду в ФРГ, чтобы дать показания».

Воспользовавшись остановкой в Брауншвейге, Шель по­слал письмо с копией рапорта комиссару Визнеру.

Путь казался бесконечно долгим. Но вот, наконец, за окном море домов, лабиринты улиц, Шпандау-Берлин: поезд въехал под своды огромного перрона.

Шель переночевал в маленькой гостинице неподалеку от вокзала. Рано утром он заказал два телефонных разговора на девять часов: первый — с комиссаром полиции в Гросс­визене, второй — с прокуратурой того же города.

Время тянулось невыносимо медленно. Закуривая одну сигарету за другой, журналист нервно мерил шагами ма­ленький холл, ежеминутно поглядывая на часы. Ровно в де­вять телефонистка сообщила, что связь налажена. Шель быстро вошел в кабину. Ответившего ему дежурного поли­цейского он попросил позвать комиссара.

— Алло! Кто говорит? — услышал он голос Визнера.

— Ян Шель!

— Шель? Это вы! Ваш рапорт!.. Мне просто не хватает слов. Это сенсация! Где вы сейчас? Откуда звоните?

— Из Берлина.

— О! Не понимаю, как все это могло случиться! Я как раз читаю про ваш трюк с записью разговора…

— Вы получили квитанцию из камеры хранения?

— Да, она была подколота к вашему рапорту. Я послал сыщика на вокзал. Но я не могу понять, зачем она нужна. Вы можете объяснить?..

— Записав разговор, я запаковал одну из пленок и перед самым отъездом оставил ее в камере хранения в Гроссвизе­не. А квитанцию послал вам.

— Вы, кажется, сказали «одну»?

— Да. Я записал две пленки. Вторую я отдал вместе с рапортом представителю ПАП в Бонне Михалинскому с просьбой показать ее сегодня уполномоченному министер­ства юстиции. Таким способом я обезопасил себя от дальней­ших попыток фальсифицировать правду. Оспаривать подлин­ность пленки никому не удастся — я отдал ее в камеру хра­нения через несколько минут после того, как вышел из мага­зина «Херлигер».

— Вы обо всем позаботились! А Джонсон говорил, будто бы вы его агитировали… чтобы… ну, вы знаете… Мне при­шлось передать его информацию дальше.

— Я учитывал эту возможность и ее последствия и по­этому не забрал пленку с собой, а оставил ее в нашем Агент­стве Печати.

— Вы очень предусмотрительны!

— События в Гроссвизене научили меня осторожности.

— Да, да. Разумеется.

— У вас есть какие-нибудь специальные вопросы, госпо­дин комиссар?

— Вопросов у меня много, но я еще не успел вниматель­но прочитать рапорт. Кроме того, я должен отдать приказ об аресте Джонсона. У меня куча дел!

— В таком случае желаю вам… успеха!

К телефону в кабинете прокурора подошла секретарша Эльза. Шель попросил ее позвать Джонсона.

— Это ты, Ян? Ты где? — в голосе звучало удивление.

— Да, это я. Я в Берлине. Слушай, Пол. Слушай внима­тельно: в настоящий момент в руках у комиссара Визнера подробнейший рапорт, проливающий свет на все обстоятель­ства, сопутствовавшие смерти Леона, несчастному случаю с Лютце и убийству Шурике.

— Ты что, спятил? Да ты же со всей этой чепухой прев­ратишься в посмешище.

— Нет, Пол, я не превращусь в посмешище. Когда ты сидел у меня на Эйхенштрассе перед отъездом, весь наш раз­говор был записан на пленку.

—Что? — крикнул Джонсон.

— Ты обезвредил всех свидетелей, но теперь они не нуж­ны, ты разоблачаешь себя сам.

— Это невозможно! Ты не мог… Это…

— Прощай, Пол! — и Шель повесил трубку.

Перевод с польского Э. ГЕССЕН и К. СТАРОСЕЛЬСКОЙ