3. Германия, годы 1938–1944. Урановый проект

В мировой истории создания атомного оружия есть и немецкая страница. Именно в Германии в декабре 1938 г. был проведен решающий эксперимент, открывший путь к использованию атомной энергии. И именно здесь, в Германии, возникла политическая система фашизма, основанная на человеконенавистнических расовых идеях подавления одним народом других, поставившая задачу завоевания Германией мирового господства. Нетрудно представить себе, какая тревога овладела человечеством, когда в 1939–1940 гг. стали поступать сообщения о развертывании в этой стране работ по ядерным исследованиям. Особенно остро чувствовали опасность ученые, эмигрировавшие из Германии и других европейских стран.

Атомное оружие — Германия — фашизм… Одно сочетание этих слов заставляло содрогаться. «Весь 1943 и 1944 год, — писал Сцилард, — нас преследовал страх, что немцам удастся сделать атомную бомбу раньше, чем мы высадимся в Европе…» В 1945 г, перед сенатской комиссией Сцилард заявил, что при определенных условиях нацисты могли бы к весне 1944 г. создать атомное оружие. Английский ученый Дж. Кокрофт, рассматривая в 1951 г. острейшую проблему моральной ответственности за применение атомного оружия, подтвердил свою прежнюю позицию: «В то время (весна 1940 г.) идея использования ядерной энергии в качестве оружия была впервые предложена в нашей стране и мы знали о работах немцев над тем, что считали атомной бомбой… В мрачные дни 1940 г. у нас не возникало сомнений относительно нашего долга».

Опасения эти не были напрасными. Гитлеровская Германия в 1939–1941 гг. располагала соответствующими условиями для создания атомного оружия: она имела необходимые производственные мощности в химической, электротехнической, машиностроительной промышленности и цветной металлургии, а также финансовые средства и материалы общего назначения; располагала она и достаточными знаниями в области физики атомного ядра, имела таких ученых с мировым именем, как О. Ган и В. Гейзенберг.

Руководители американского Манхэттенского проекта считали наиболее вероятным направлением немецких ядерных разработок получение плутония, поскольку этот вариант требует меньших затрат дефицитного оборудования и материалов.

— Мысль о том, что немцы могут создать атомную бомбу раньше, чем это сделают Соединенные Штаты, преследует нас давно, — говорил Гоудсмиту в Вашингтоне генерал Гровс. — Немцам вовсе не надо доводить дело до создания атомной бомбы. Они, например, могли бы использовать действующий реактор для производства радиоактивного вещества, чтобы начать его боевое применение наподобие ядовитого газа.

В тот период время решало все и не было никакого сомнения, что фашистское руководство не стало бы особенно заботиться о радиационной безопасности: лишь бы добиться создания ядерного оружия.

В 1942 г. Гитлер поставил своего друга — архитектора Шпеера во главе военной промышленности третьего рейха. Шпеер сформулировал свои принципы и задачи па страницах геббельсовского официоза «Дас райх»: «Энергичное применение самых суровых наказаний; за проступки, карать каторжными работами или смертной казнью. Война должна быть выиграна».

Шпеер действовал в полном соответствии с этими «принципами». Под его руководством военная промышленность Германии поставляла па фронт непрерывным потоком самолеты, танки, снаряды…

Широко известно об обращении в фашистской Германии с евреями, русскими, поляками и представителями других народов, отнесенных папистами к «низшим», «неполноценным расам». Их-то немцы и поставили бы на обслуживание радиоактивных установок.

Во время Нюрнбергского процесса Шпеер рассказал о своих усилиях форсировать подготовку атомного оружия. Он уже мысленно видел испепеленные атомным огнем города.

Шпеера спросили, как далеко зашли в Германии работы по созданию атомного оружия.

— Нам потребовалось бы еще год-два, чтобы расщепить атом, — был ответ.

Надо ли говорить, какое чувство охватило всех присутствовавших в зале суда, когда они услышали эти слова. Нетрудно представить себе, что произошло бы, если бы фашисты получили в свои руки атомное оружие!

Знали ли правительства США и Англии о действительном положении дел? Известно ли было, какие работы по созданию атомной бомбы проводятся в Германии? Ведь там остались талантливые ученые.

Выяснить эти вопросы было поручено военным разведкам США и Англии. Поручение оказалось довольно сложным. Все заключения приходилось делать на основании побочных сведений. Военная разведка США создала специальную миссию «Алсос», которая высадилась в Европе вместе с наступающей армией. Миссией руководили полковник Борис Пуш, сын митрополита русской православной церкви в Сан-Франциско, и физик Гоудсмит.

Вылетая из Вашингтона в Лондон, Гоудсмит хорошо знал о тревожных мыслях, все еще возникавших у руководителей американской» «атомного проекта», когда они пытались пред ставить себе рубежи, достигнутые или, быть может, уже пройденные немцами в работе над атомным оружием.

«…Вам предстоит разгадать тайну немецкого исследования урана, тайну, спрятанную где-то в Германии и под черепами ученых третьего рейха.» говорил Гоудсмит на инструктаже разведгруппы «Алсос» накануне высадки англо-американского десанта в Нормандии. При этом Гоудсмит выразительно постучал по своей лысой голове. «Но, — он предостерегающе поднял указательный палец, — нам нужны будут не скальпы с голов нацистских атомников, а их головы, мыслящие, целеустремленные, пригодные для использования в атомном проекте у. нас в Соединенных Штатах».

В подчинении у офицеров миссии «Алсос» не было солдат. Они не участвовали в боевых операциях, однако всегда держались поближе к передовым частям, особенно к ведущим бои за промышленные центры или в местах, где располагались немецкие научные учреждения.

Офицеры миссии «Алсос» появлялись в захваченных районах вслед за передовыми американскими частями, и первое, что они делали, — набирали воду из всех естественных водоемов в бутылки, тщательно их запечатывали, приклеивали этикетки с точным указанием места взятия пробы и срочно их куда-то отправляли. Воду из водоемов брали для проверки на радиоактивность. Когда на занятой территории оказывалось какое-либо научное учреждение, офицеры миссии прежде всего стремились добыть списки его сотрудников. Задачей группы был сбор информации, поиски и захват документов, оборудования, материалов и персонала, имевшего отношение к германскому Урановому проекту. Миссия была обеспечена подробными и точными сведениями о лабораториях и заводах Германии, которые могли быть привлечены к участию в атомном проекте. В ее распоряжении находились досье на всех крупных европейских ученых.

Когда американские войска заняли Страсбург, разведчики «Алсоса» бросились в здание Физического института, руководимого Вайцзеккером. Они обнаружили много документов, которые свидетельствовали о том, что Германия вела работы в области атомной энергии. Вместе с документами американцы захватили четырех физиков и отправили их в местную тюрьму. В последующие дни были арестованы еще несколько ученых, в том числе восемь физиков, работавших в Физическом и Химическом институтах Общества кайзера Вильгельма. «Охотились» не только за выдающимися учеными-физиками. В США были переправлены немецкие инженеры и техники — специалисты по вооружению.

После захвата в Страсбургском университете группы немецких ученых (61 человек) миссия «Алсос» установила, что секретные германские лаборатории, связанные с осуществлением Уранового проекта, сосредоточены к югу от Штутгарта, возле городка Хейсинген. В Вашингтоне схватились за голову. Знать бы об этом, когда дипломаты определяли границы оккупационных зон: Хейсинген оказался почти в центре территории, которую должны были занять французы!

«Я вынужден был пойти на довольно рискованную операцию, которая получила потом название «Обман», — пишет генерал Гровс. — По плану американская ударная группа должна была двинуться наперерез передовым французским подразделениям, раньше их выйти в район Хейсингена и удерживать его до тех пор, пока нужные люди будут захвачены и допрошены, письменные материалы разысканы, а оборудование уничтожено».

Ворвавшись в Хейсинген и Тайльфинген раньше французов, американцы интернировали виднейших немецких физиков — О. Гана, М. Лауэ и К. Вайцзеккера, конфисковали документы, демонтировали экспериментальный урановый реактор в Хайгерлохе и даже взорвали пещеру в скале, где он находился.

В Бремме американцы оконфузились. Они схватили на улице человека, носившего имя Паскуала Йордана. Несмотря на сопротивление, его посадили в самолет и увезли в США. Лишь через несколько месяцев обнаружилась ошибка: это был не прославленный немецкий физик, а лишь его однофамилец, простой портной.

Гровс уточняет задачи миссии: «На этом этапе мы, конечно, беспокоились в основном о том, чтобы информация и ученые не попали к русским». Генерал раскрывает секрет «одной из стратегических бомбардировок Германии». Завод концерна «Ауэргезелыпафт» в Ораниенбурге, который к концу войны наладил производство металлического урана, располагался в «пределах зоны, которую должны были оккупировать русские». Поэтому по инициативе Л. Гровса и согласия Дж. Маршалла и генерала К. Спаатса 13 марта 1945 г. (за несколько дней до занятия Ораниенбурга Советской Армией) завод подвергся налету 612 «летающих крепостей», сбросивших на него 1506 т фугасных и 178 т зажигательных бомб.

Как стало ясно после войны, немецкие ядерные разработки в ближайшие годы не могли привести к созданию транспортируемой атомной бомбы. Хотя в случае затягивания войны нацисты могли создать стационарное взрывное устройство и заготовить большое количество радиоактивных веществ для заражения местности и поражения наступающих армий.

Что же произошло в 1939–1945 гг. в германском Урановом проекте? Что спасло народы Европы от атомной катастрофы? Было ли это делом случая, или немецкие ученые сознательно тормозили и саботировали ядерные разработки, чтобы не дать в руки Гитлера атомное оружие? А может быть, само фашистское руководство не хотело иметь это оружие? После войны высказывались и такие соображения…

В декабре 1938 г. в Берлине Ган и Штрассман произвели эксперимент, в результате которого нейтрон попал в ядро атома урана и вызвал в нем взрыв: ядро развалилось на две части. Этот первый микровзрыв не причинил никаких видимых глазом разрушений, ни одна пылинка не слетела с лабораторных столов ученых, но эхо взрыва, волна за волной, прокатилось над миром, внося изменения в научные теории, расстановку военных и политических сил, личные планы и судьбы людей.

Во всех странах первыми «услышали» и оценили этот взрыв ученые. Подобно тому, как по одной капле воды можно догадаться о существовании океана, физики, сопоставив массу ядра с количеством выделенной при взрыве энергии мысленно увидели гигантский ядерный взрыв сразу после опыта Гана, о котором Вайцзеккер узнал еще до появления статьи в печати. Встреча состоялась в Лейпциге, где работал в то время Гейзенберг. Приезд Вайцзеккера совпал с очередным «вторничным семинаром», но приготовленные ранее вопросы были отставлены. Беседа Гейзенберга и Вайцзеккера затянулась далеко за полночь, и обоим было удивительно, что они раньше не подумали сами о возможности расщепления ядер очень тяжелых элементов при условии получения толчка извне.

Гейзенберг и Вайцзеккер… С этими именами будут связаны немецкие ядерные исследования военных лет. Они станут основной научной движущей силой немецкого Уранового проекта. Конечно, и многие другие немецкие ученые внесут свой вклад, но Гейзенберг и Вайцзеккер будут еще определять и политику немецких работ по созданию ядерного оружия. Пройдет много времени, начнется и закончится вторая мировая война, ядерная физика решительно займет свое место в жизни человечества, принося ему радости и печали. Но Гейзенберг и Вайцзеккер будут хорошо помнить свои первые впечатления от того «лейпцигского вторничного семинара». И через 30 лет, в 1969 г., Гейзенберг напишет:

«Мы видели, что необходимо будет провести много экспериментов, прежде чем такая фантазия станет действительной физикой. Но богатство возможностей уже тогда казалось нам очаровывающим и зловещим».

С апреля 1939 г. разговоры и мнения о возможностях ядерной физики в Германии начинают принимать ярко выраженное военное направление.

24 апреля 1939 г. в высшие военные инстанции Германии поступило письмо за подписью профессора Гамбургского университета П. Хартека и его сотрудника доктора В. Грота, в котором указывалось на принципиальную возможность создания нового вида высокоэффективного взрывчатого вещества. В конце письма говорилось, что «та страна, которая первой сумеет практически овладеть достижениями ядерной физики, приобретет абсолютное превосходство над другими».

Это был не единственный сигнал. В том же апреле состоялось первое организованное научное обсуждение проблем ядерной физики. Его провело имперское министерство науки, воспитания и народного образования по поручению руководителя специального отдела физики имперского исследовательского совета — государственного советника профессора, доктора Абрахама Эзау. На обсуждение вопроса «о самостоятельно распространяющейся ядерной реакции» 29 апреля были приглашены П. Дебай, Г. Гейгер, В. Боте, Г. Гофман, Г. Йос, Р. Дёпель, В. Ханле и В. Гентнер. Это были крупные ученые и специалисты. Но первым в списке приглашенных значился профессор, доктор Э. Шуман, руководитель исследовательского отдела Управления армейского вооружения!

Немецкие ученые с самого начала держали высшее военное руководство страны в курсе ведущихся ядерных исследований и обсуждали с ними возможность военного применения ядерной энергии… На тему «Немецкие ученые и вермахт» исписаны горы бумаги и создан величайший блеф в истории науки: определенные лица, заинтересованные в этом, распространили версию об имевшемся якобы сопротивлении немецких ученых-атомников военным властям, о саботаже учеными создания ядерного оружия. В Германии того времени нельзя было даже представить себе осуществление какого-либо крупного проекта без его военной направленности. О каких масштабных научных невоенных исследованиях могла идти речь, если вся страна была нацелена ее тоталитарным и авантюрным руководством на ведение истребительных войн с соседними и иными пародами за само право жить на Земле? Гитлеровская пропаганда, ставшая мощным оружием в военной подготовке, не давала времени задуматься. Все, что полезно Германии, правильно!

Управление армейского вооружения не случайно проявляло интерес к ядерным исследованиям. В научном отделе этого управления работал доктор К. Дибнер, окончивший университет в Галле, где он занимался вопросами экспериментальной ядерной физики и ядерными преобразованиями под руководством профессора Гофмана. Первой задачей Дибнера в Управлении армейского вооружения была проверка реальности использования в военных целях радиоактивных излучений, с помощью которых предполагали инициировать взрывы боеприпасов на большом расстоянии. Это были так называемые «лучи смерти», но техническое осуществление их, к счастью, оказалось невозможным. Дибнер следил за всеми новинками технической литературы, отыскивая в ней все то, что можно было бы использовать для совершенствования армейского вооружения или создания его новых видов.

Именно Дибнеру было передано на заключение письмо П. Хартека и В. Грота, которое он рассмотрел, привлекая некоторых физиков из берлинских институтов. По настойчивым просьбам Дибнера Управление армейского вооружения, не дожидаясь принятия официального решения высших военных властей, начало самостоятельные ядерные исследования. С этой целью Дибнер организовал сооружение первой в Германии реакторной сборки на полигоне Куммерсдорф в Готтове под Берлином. Это было в июне 1939 г. Руководство управления освободило Дибнера от выполнения всех побочных работ и поручило ему заниматься только вопросами ядерной физики, создав для этого специальное отделение. С присущей ему энергией Дибнер проводил необходимые консультации с физиками, поддерживал контакты с исследовательскими учреждениями, в результате чего, как он пишет в своих воспоминаниях, «была разработана сравнительно обширная программа действий».

Управление армейского вооружения было весьма влиятельной организацией и могло решать такие вопросы самостоятельно. Оно возглавлялось генералом Леебом и подчинялось начальнику вооружений и командующему армией резерва генералу Фромму. Его непосредственным руководителем был главнокомандующий сухопутных войск. В описываемое время им был генерал-фельдмаршал Браухич, а с 19 декабря 1941 г. — Гитлер.

В июне 1939 г. волна сенсаций, вызванная открытием Гана, докатилась до широких масс. Сотрудник Химического института Общества кайзера Вильгельма 3. Флюгге недвусмысленно высказался о возможности создания атомного оружия. В июне 1939 г. он опубликовал в журнале «Натурвиссеншафтен» статью «Возможно ли техническое использование энергии атомного ядра?», где говорил об огромной мощи и взрывном характере ядерных реакций. Автор сообщил, что 1 м³ окиси урана массой 4 т достаточно для того, чтобы поднять в воздух за сотую долю секунды на высоту 27 км примерно 1 км³ воды массой в 1 млрд. т.

Статья была популярной. Автор предупреждал, что в мире появился новый фактор, влияющий на политику, экономику, на всю общественную жизнь. Этим фактором была атомная энергия.

В середине августа Флюгге опубликовал еще одну статью о ядерных проблемах, на этот раз в газете «Дойче альгемайне цайтунг», выходящей массовым тиражом. Печать и радио многих стран всячески обыгрывали возможности ядерных взрывов, расписывая ужасы уничтожения целых городов и не скупясь на преувеличения. Не прошло мимо этой темы и кино. Шпеер писал, что в середине сентября 1939 г. Гитлер, только что вернувшийся из-под Варшавы, потребовал показать ему военную кинохронику последних дней. Просмотр проходил на берлинской квартире Гитлера. Приглашены были только Геббельс и Шпеер. Гитлер внимательно вглядывался в экран. Заканчивалась вторая неделя войны, польское правительство бежало в Румынию, страна фактически никем не управлялась, а немецкие войска встречали упорное сопротивление.

На экране проносились танки, мелькали веселые лица солдат, улыбавшихся прямо в объектив, уныло брели колонны пленных. Наконец пошла авиация. Эшелон за эшелоном летели на Варшаву немецкие самолеты. Профессиональная операторская работа и умело выполненный монтаж делали свое дело: Гитлер постепенно оживлялся. Пикирующие бомбардировщики со скольжением на крыло, отваливая от строя, один за другим пикировали вниз; из бомболюков сыпались бомбы и, покачиваясь, быстро разгонялись; тучи взрывов и пожаров гигантски нарастали и, казалось, закрывали все небо. Гитлер был очарован этой картиной.

…Но вот бомбардировка Варшавы закончилась, и на экране из затемнения появилась мультипликация: самолет люфтваффе летит над изображением Великобритании. Все ближе и ближе остров, самолет пикирует па него и сбрасывает одну-единственную бомбу. Она улетает, уменьшаясь, следует удар и весь остров взлетает в воздух, разорванный на куски. Восторг Гитлера не имел границ. Он вскочил с места, топал ногами и кричал: «Так с ними и будет! Так мы уничтожим их!»

Шпеер был убежден, что Гитлер никогда не остановился бы перед применением ядерного оружия, если бы располагал им.

Через несколько дней после этого «домашнего уничтожения Англии» главным командованием армии было принято решение развернуть необходимые работы по созданию атомного оружия. Руководство работами было поручено Управлению армейского вооружения, а ведущей организацией был назначен Физический институт Общества кайзера Вильгельма.

Трудно сказать, была ли причинная связь между просмотром фильма у Гитлера и решением главного командования армии. Возможно, этот просмотр явился последним толчком к развертыванию Уранового проекта, поскольку подготовительные работы проводились заблаговременно и целеустремленно.

Летом 1939 г. в Физическом институте не было обычного академического отпускного затишья. Этот институт, созданный на средства фонда Рокфеллера специально для проведения ядерно-физических исследований, оказался, благодаря открытию Гана, в самом центре событий. Возбуждение, вызванное сногсшибательными научными новостями, усиливалось во сто крат прямыми признаками войны, готовой вспыхнуть со дня на день.

Практическая подготовка страны к войне проявлялась в десятках и сотнях конкретных решений властей. Одна за другой присылались директивы об усилении борьбы со шпионажем, саботажем и диверсиями. Вводились ограничения на посещение института иностранными учеными. В ряде случаев для такого посещения необходимо было получать предварительное разрешение органов контрразведки.

Чем ближе к сентябрю, тем суровее и конкретнее становились распоряжения. 23 августа последовало указание о том, как поступать с иностранцами, в том числе с иностранными студентами, в случае объявления мобилизации. Намечались различные меры по отношению к ученым и студентам из дружественных, нейтральных и вражеских стран. О них предлагалось заблаговременно подать списки в гестапо… В августе принимались окончательные решения о судьбе исследовательских институтов в военное время. Те из них, которые не будут проводить военных исследований, должны быть закрыты. В такой обстановке на сотрудников института не произвело должного впечатления даже решение властей увеличить оклады научным работникам с 1 июля 1939 г.

Большая часть распоряжений была секретной. В условиях открытого института, занятого фундаментальными исследованиями в области «чистой» науки, это создавало дополнительные трудности. Особенно много их было у директора института П. И. В. Дебая. Этому ученому с мировым именем было над чем задуматься, хотя бы над тем, в какой список внесут его самого, голландского поданного, в случае объявления мобилизации. Институт всегда был рад иностранным ученым. В последнее время здесь побывало 27 гостей из других стран.

Дебай не имел необходимых контактов с военными и политическими властями Германии. В общении с ними он всегда чувствовал себя неуверенно и от этого проигрывал. Руководители Абвера абсолютно не доверяли ему, и уполномоченный контрразведки корветтен-капитан Мейер, курировавший институт, неоднократно доносил по начальству о том, что необходимо сменить руководство института при переходе к «чрезвычайному положению».

Обстоятельства складывались так, что Дебаю и не нужно было заботиться ни о мобилизационной подготовке, ни о военных заказах для института, ни о бронировании сотрудников от призыва в армию. Кто-то делал все это за него. Срабатывали нужные контакты, проводились переговоры с Обществом кайзера Вильгельма, командованием берлинского военного округа, Управлением армейского вооружения.

25 августа было принято решение о признании Физического института объектом I категории, который «должен продолжать свою деятельность в полном объеме и после объявления мобилизации». Письмо об этом пришло в институт как нельзя кстати — 31 августа 1939 г., за один день до начала войны. И еще через неделю на стол Дебая был положен проект письма в управление IX призывного района Берлина:

«Для исследований в ядерной физике необходимо сотрудничество моего ассистента доктора Карла Фридриха фон Вайцзеккера. Он является специалистом во всех вопросах, которые касаются свойств ядра, и единственным сотрудником института, который знает все необходимые подробности. Без его сотрудничества будет невозможно достичь успеха в этой области в условиях конкуренции с зарубежными странами. Это было бы особенно достойно сожаления, принимая во внимание возможность использования ядерной энергии (ядерного взрыва).

Доктор Вайцзеккер уже призывался на военную службу до признания института объектом I категории. Я вношу предложение об освобождении вышеназванного».

Дебай подписал письмо, понимая, что, в сущности, от него ничего не зависит, что это письмо будет подписано и без него. Да и не только это письмо, но и многие другие решения, которые уже, наверное, созрели в головах их будущих исполнителей. Подписывая просьбы о бронировании, Дебай все чаще задумывался о своем будущем. И не о далекой перспективе, а о самых ближайших месяцах, а может быть и днях, когда развертывание ядерных исследований в институте станет реальностью.

Вайцзеккер знал об отрицательном отношении военных властей к Дебаю и в переговорах с Дибнером пытался подсказать ему другие кандидатуры на пост директора Физического института. Но странное дело! Дибнер, охотно советовавшийся с Вайцзеккером по всем другим вопросам, здесь проявлял сдержанность и даже холодность. Вайцзеккер решил на всякий случай прекратить разговоры на эту тему и правильно сделал. Откуда ему было знать, что Дибнер сам претендует на роль директора головной организации в Урановом проекте. Вайцзеккеру в это трудное предвоенное время, когда закладывались основы Уранового проекта, были очень нужны помощь и совет Гейзенберга, но тот был далеко, в Соединенных Штатах Америки.

Летом 1939 г. Гейзенберг приехал в Америку по приглашению университетов Анн-Арбора и Чикаго для чтения лекций. Здесь не чувствовалось приближения воины, и Гейзенберг с удовольствием общался с коллегами и студентами. На лекциях обстановка была непринужденной и доброжелательной, короткие полуофициальные встречи до и после лекций, казалось, состояли сплошь из улыбок, рукопожатий и радостных восклицаний, сопровождаемых банальностями вроде сентенций о быстротечности времени. Но каждый раз, когда беседы становились более продолжительными, Гейзенберг инстинктивно чувствовал некоторую напряженность. Очевидно, многие видели в нем не только ученого и коллегу, но и немца, представителя нацистской Германии. В Америке было очень много эмигрантов из Европы. Они подробно рассказывали о своих мытарствах и злоключениях, им сочувствовали, и теперь американские ученые в разговорах с Гейзенбергом хотели понять его позицию, узнать из первоисточника о действительном положении вещей в немецкой науке, об отношении немецких ученых к Гитлеру и национал-социализму. Гейзенберг понимал это, рассказывал о жизни общих знакомых, отвечал на некоторые вопросы, но вдаваться в подробности не хотел, в результате чего при встречах со старыми коллегами все-таки чувствовался холодок.

К концу поездки Гейзенберг встретился с Энрико Ферми, недавно эмигрировавшим из Италии в Соединенные Штаты Америки.

Ферми увлеченно рассказывал Гейзенбергу о своей жизни в Штатах. Он сказал, что освобождение от фашистского кошмара позволило ему вновь почувствовать себя свободным человеком, а потеря положения ведущего физика Италии и связанных с этим некоторых преимуществ с лихвой окупается возможностью спокойно заниматься любимой работой. «Теперь я опять молодой физик, — сказал Ферми с улыбкой, — и это ни с чем не сравнимо». Со свойственной ему прямотой Ферми спросил Гейзенберга, не хочет ли и он переселиться в Америку. Гейзенберг не спешил с ответом, и Ферми продолжил свою мысль: «Ведь Вы не сможете предотвратить войну и должны будете совершать дела, за которые придется когда-то нести ответственность. Если бы Вы, оставаясь в Германии, могли хоть чем-то содействовать миру, я понял бы Вашу позицию. Но в имеющихся условиях такая возможность совершенно ничтожна».

Гейзенберг отвечал, тщательно взвешивая слова.

— Возможно, мне следовало эмигрировать во время моего первого посещения Америки 10 лет назад, — сказал он. — Но я не решился сделать этого тогда, потому что вокруг меня сплотился определенный круг молодых людей, желающих заниматься новыми проблемами науки, и я совершил бы измену, бросив их на произвол судьбы. Есть и другой довод против моей эмиграции. Каждый из нас родился в определенной среде и пространстве со своим мышлением и языком. И лучше всего он развивается именно в ней. Конечно, каждый волен выбирать свой путь. Но, может быть, правильнее оставаться в своей стране и по возможности предотвращать катастрофу?

— Вы считаете, что Гитлер выиграет войну? — спросил Ферми.

— Ни в коем случае, — ответил Гейзенберг. — Современная война ведется с помощью техники, а технический потенциал Германии несравнимо слабее, чем у ее потенциальных противников. Поэтому я иногда надеюсь, что Гитлер, понимая это, не осмелится даже начать войну. Но это, пожалуй, больше желаемое, потому что Гитлер реагирует на все иррационально и просто не хочет видеть действительность.

Ферми слушал, и было непонятно, согласен он или нет с доводами Гейзенберга.

— Есть и другая проблема, — сказал он тихо, — которую вы должны тщательно обдумать. Вы знаете, что процесс расщепления атомного ядра, открытый Отто Ганом, приводит к цепной реакции. Поэтому необходимо считаться с возможностью применения энергии атомных ядер в военных целях, в атомной бомбе например. Решение такой задачи, конечно, форсировалось бы в военное время обеими сторонами, и физики-атомники были бы вынуждены работать над решением этой проблемы по прямому распоряжению своих правительств. Как вы смотрите на такую перспективу?

— Это, безусловно, страшная опасность, — ответил Гейзенберг. — Я очень хорошо вижу, что именно так может получиться. И вы совершенно правы, говоря о делах, за которые когда-то придется отвечать. Но у меня есть надежда, что война кончится раньше, нежели ядерная энергия будет использована в оружии. Конечно, я не знаю, что будет, но мне кажется, что решение задачи использования ядерной энергии займет ряд лет, а война кончится быстрее.

— И вы все-таки хотите возвратиться в Германию? — спросил еще раз Ферми. Гейзенберг молча кивнул головой.

— Жаль, но, может быть, мы увидимся после войны… — закончил Ферми.

Расставание было тяжелым. У каждого осталось ощущение чего-то недосказанного, неясного. Перед отъездом в Нью-Йорк Гейзенберг посетил своего старого друга Пеграма, который, как и Ферми, настойчиво советовал Гейзенбергу переехать в Америку и не мог понять его мотивы против эмиграции.

С тяжелым чувством уезжал Гейзенберг из Америки. Позже он записал в воспоминаниях:

«Корабль «Европа», на котором я в первые дни августа возвращался в Германию, был почти пуст, и эта пустота свидетельствовала о правильности аргументов Ферми и Пеграма».

После возвращения в Германию Гейзенберг целиком отдался оборудованию купленной им весной 1939 г. загородной виллы в горах, в Урфельде, на озере Вальхензее. Дом стоял на склоне горы, метрах в ста от того места, на котором он, Вольфганг Паули и Отто Лапорт, будучи еще молодыми людьми, дискутировали по поводу квантовой теорий. Дом ранее принадлежал художнику Ловису Горинту и был куплен Гейзенбергом, чтобы жена и дети могли там укрыться в случае, если города будут разрушены в предстоящей войне. Из-за хозяйственных хлопот встречи с Вайцзеккером носили эпизодический характер, и Гейзенберг лишь в общих чертах мог представить себе ситуацию с подготовкой Уранового проекта.

1 сентября Гейзенберг, как обычно, вышел на почту за корреспонденцией и узнал от хозяина местного отеля, что началась война с Польшей. А несколько позже он получил повестку, согласно которой ему надлежало явиться в Управление армейского вооружения в Берлине.

Для рассмотрения вопроса о способах решения атомной проблемы Управление армейского вооружения в сентябре 1939 г. собрало ученых, осведомленных в этой области. На совещании присутствовали доктор Дибнер, профессор П. Хартек, Г. Гейгер, который изобрел счетчик радиоактивного излучения, 3. Флюгге, профессор И. Маттаух и ряд видных немецких физиков — Э. Багге, В. Боте и Г. Гофман. Позже были приглашены В. Гейзенберг — лауреат Нобелевской премии за работы в области квантовой механики, человек, в характере которого соседствовали научный гений и близорукое тщеславие, глубокая человечность и неприятное высокомерие, и молодой К. фон Вайцзеккер. О существе задачи сообщил один из руководителей управления, председатель совещания Баше. Он сказал, что с учетом полученных из-за рубежа сведений необходимо наметить план производства оружия нового вида.

Участники совещания согласились с необходимостью решения поставленной перед ними задачи. Флюгге кратко изложил содержание своей статьи в «Натурвиссеншафтен», где давался анализ состояния изучения возможности получения ядерной энергии. Хартек заявил, что он полностью убежден в технической возможности получения атомной энергии. Боте предложил подготовить рабочие программы. Общую точку зрения выразил профессор Гейгер. Он сказал: «Господа! Если существует хотя бы незначительный шанс решения поставленной задачи, мы должны использовать его при всех обстоятельствах».

Было принято решение засекретить все работы, имеющие прямое или косвенное отношение к урановой проблеме.

Осуществление программы было возложено на Физический институт Общества кайзера Вильгельма, Институт физической химии Гамбургского университета. Физический институт Высшей технической школы (Берлин), Физический институт Института медицинских исследований (Гейдельберг), Физико-химический институт Лейпцигского университета и на другие научные учреждения. Вскоре число институтов, занятых основными исследованиями, достигло 22.

Управление армейского вооружения предложило утвердить научным центром Уранового проекта Физический институт Общества кайзера Вильгельма. Чтобы уничтожить все промежуточные инстанции в руководстве работами, гарантировать секретность темы и закрепить свой престиж, управление решило подчинить себе Физический институт и начало подготовку договора об его изъятии из ведения Общества кайзера Вильгельма.

Участники совещания не видели больших трудностей в решении поставленных задач и без оговорок приняли ориентировочный срок разработки ядерного оружия, установленный Управлением армейского вооружения — 9-12 месяцев, Такой оптимизм в то время не омрачался ничем. И даже, наоборот, подкреплялся солидными сообщениями из-за рубежа. В сентябрьском номере английского журнала «Дисковери», вышедшем как раз к моменту проведения совещания в Управлении армейского вооружения, Чарльз Сноу писал: «Некоторые ведущие физики думают, что в течение нескольких месяцев может быть изготовлено для военных целей взрывчатое вещество, в миллион раз более мощное, чем динамит. Это не секрет: начиная с весны, лаборатории Соединенных Штатов, Германии, Франции и Англии лихорадочно работают над этим».

Время разговоров прошло, началась пора действий. Совещание дало большой толчок работам. Были выделены средства и размещены заказы в промышленности. Крупнейший концерн «ИГ Фарбениндустри» начал изготовление шестифтористого урана, пригодного для получения обогащенного урана изотопом 235. Этот же концерн начал сооружение полупромышленной установки по разделению изотопов. Установка была очень простой: две концентрические трубы, одна из которых, внутренняя, нагревалась, а вторая, наружная, охлаждалась. Между трубами должен был подаваться газообразный шестифтористый уран. При этом более легкие изотопы (уран-235) должны были бы подниматься вверх быстрее, а более тяжелые (уран-238) медленнее, что позволило бы отделять их друг от друга.

Эта установка была названа по именам ее создателей — Клузиуса Диккеля — и достаточно надежно и давно работала по разделению изотопов ксенона и ртути. В начале 1940 г. был вычислен порядок величины массы ядерного заряда, необходимой для успешного осуществления ядерного взрыва, от 10 до 100 кг. Зная производительность установки Клузиуса — Диккеля, немецкие ученые не считали это количество слишком большим.

Пока разворачивались работы по получению урана-235, Гейзенберг проводил необходимые опыты по сооружению атомного реактора, который по принятой в то время в Германии терминологии назывался «урановой» или «тепловой» машиной. В своем отчете «Возможность технического получения энергии при расщеплении урана», законченном в декабре 1939 г., Гейзенберг подытожил результаты работ Бора, Ферми, Сциларда и других зарубежных ученых, использовал данные исследований конструкционных материалов в Берлине, Лейпциге и Гейделъберге и материалы по свойствам замедлителей, полученные им самим, Дёпслем, Боте, Йенсеном и Хартеком. Сопоставив и проанализировав полученные экспериментальные данные и проведя необходимые теоретические расчеты, Гейзенберг пришел к следующему выводу: «В целом можно считать, что при смеси уран — тяжелая вода в шаре радиусом около 60 см, окруженном водой (около 1000 кг тяжелой воды и 1200 кг урана), начнется спонтанное выделение энергии». Одновременно Гейзенберг рассчитал параметры другого реактора, в котором уран и тяжелая вода не смешивались, а располагались слоями. По его мнению, «процесс расщепления поддерживался бы долгое время», если бы установка состояла из слоев урана толщиной 4 см и площадью около 1 м2, перемежаемых слоями тяжелой воды толщиной около 5 см, причем после трехкратного повторения слоев урана и тяжелой воды необходим слой чистого углерода (10–20 см), а весь реактор снаружи также должен быть окружен слоем чистого углерода.

На основании этих расчетов промышленность Германии получила заказ на изготовление небольших количеств урана (в фирме «Ауэрге-зелыпафт»), а Управление армейского вооружения дало поручение на приобретение соответствующего количества тяжелой воды в норвежской фирме «Норск-Гидро». Как видно, и здесь прогнозы быстрого освоения атомной энергии были весьма оптимистичными. Во дворе Физического института в Берлине для подтверждения расчетов Гейзенберга началось сооружение реакторной сборки.

К концу года был подготовлен договор между Управлением армейского вооружения (действовавшим по поручению главного командования армии и его финансового управления) и Обществом кайзера Вильгельма о передаче Физического института. Дебай в подготовке договора не участвовал, хотя продолжал числиться директором института. Его пригласили на последнее обсуждение, точнее, на первую его часть и объявили, что институт переходит в ведение армии и что Дебай может поехать в зарубежную командировку, о которой давно хлопотал. На время его отсутствия будет назначен исполняющий обязанности директора. Дебая даже спросили, не захочет ли он продолжать свои исследования в области низких температур и что ему для этого нужно. Дебай был так рад возможности выбраться из нацистской Германии, что не высказал никаких просьб.

После этого Дебая отпустили и перешли к обсуждению содержания договора. Его основной смысл был изложен в 1: «Общество передает Управлению армейского вооружения здания, оборудование и т. п. Физического института Общества кайзера Вильгельма в Берлин-Далеме, Больцманштрассе, 20, для использования в интересах вооруженных сил». Договор устанавливал порядок и объемы финансирования работ института, отношения между сотрудниками института и армией и даже порядок раздела имущества между договаривающимися сторонами после окончания срока действия договора. Этот срок определялся словами: «в продолжение войны». Предусматривалось обязательство возвратить институт Обществу кайзера Вильгельма по истечении трех месяцев после окончания войны.

Договор между Управлением армейского вооружения и Обществом кайзера Вильгельма о передаче Физического института, а по существу договор между армией и наукой о разработке атомного оружия был подписан 5 января 1940 г. доктором Тельшовым от имени Общества и 17 января 1940 г. генералом Беккером от имени армии.

Это был «золотой век» немецкого Уранового проекта. Все удавалось его участникам. Армия взяла руководство проектом в свои руки. Открылся надежный источник финансирования. Промышленность безоговорочно принимала заказы на оборудование и материалы. Объемы предстоящих работ были невелики и, судя по началу, должны были в скором времени завершиться созданием ядерной бомбы.

Договор с армией заставил Вайцзеккера задуматься. Как много изменилось за последние год-полтора. Какой резкий переход от абстрактных фундаментальных исследований к конкретным военным разработкам, от юношеского увлечения неожиданными поворотами в науке к суровой ответственности за выполнение военных заказов. И в памяти его всплыл другой договор, заключенный на террасе Харнак-Хауза, дома Общества кайзера Вильгельма, в 1938 г. Тогда состоялся спор между Зигфридом Флюгге и Вильфридом Вефельмейером об изомерах — атомных ядрах, имеющих одни и те же массовые числа, но обладающих разными физическими свойствами. Впервые их открыл О. Ган еще в 1921 г. у ядер урана, а в последнее время какой-то Куршатов или Курчатов в России обнаружил те же свойства изомерии у ядер атома брома. Вефельмейер считал, что в течение года будут открыты изомеры не менее чем к 25 атомным ядрам, а Флюгге не соглашался с ним. Вайцзеккер не присутствовал при споре, но был приглашен через год в качестве арбитра и теперь с удовольствием перечитывал «Договор на террасе», как они его называли, составленный по всем правилам нотариальной процедуры и студенческого капустника.

Договор

Берлин-Далем, двадцать пятого июня одна тысяча девятьсот тридцать восьмого года.

В присутствии следующих свидетелей:

Курт Зауэрвейн, министр кофе без портмоне, Арнольд Фламмерсфельд, юридический советчик, Готтфрид барон фон Дросте цу Фишеринг — Падберг, С. А. М., Моника Anna Мария, подчиненная только императору, фон Дросте и так далее как выше, фольксгеноссен, Урика Кремер, доктор философии под председательством юридического советчика Арнольда Фламмерсфельда между господином Вильфридом Вефельмейером, дипломированным экономистом, и Зигфридом Флюгге, духовным отцом и драконовым воином, обоими из Берлина-Далема, и личностями, известными свидетелям, заключили следующий договор:

1

Если до двадцать пятого июня одна тысяча девятьсот тридцать девятого года (1939), ноль-ноль часов по среднеевропейскому времени не будут открыты, достоверно доказаны и надлежаще опубликованы в соответствующих журналах изомеры по меньшей мере к 25 атомным ядрам с зарядом ядра до 90 включительно, то господин Вефельмейер обязывается пожертвовать один торт стоимостью минимум 5 марок.

2

Достоверность доказательства определяет под председательством господина Фламмерсфельда тройственная комиссия, заседатели которой названы в заключенном договоре.

3

Торт в этом случае должен быть предоставлен и съеден в присутствии свидетелей к 10 июля 1939 г.

4

Если названные 25 изомеров будут открыты до названного в 1 срока, то господин Флюгге жертвует такой же торт не позже чем через десять дней после решения названной в 2 комиссии.

5

Если подписавшие договор откажутся от выполнения своих договорных обязанностей, то свидетели будут вынуждены провести судебную опись имущества.

Проверка исполнения «Договора на террасе» была проведена в установленные сроки, пари выиграл Флюгге, торт был съеден.

Вайцзеккер задумался о санкциях, которые могут последовать за неисполнение договора с армией. Тут не отделаешься не только тортом, но и описью имущества… Однако для таких мыслей нет никаких оснований, все идет хорошо. Вот только одна тучка появилась на горизонте: в договоре с армией сказано, что директора института назначает Управление армейского вооружения.

…Шел «золотой век» немецкого Уранового проекта. Но длился он всего около пяти месяцев, и не из-за нового директора Физического института, хотя им стал-таки Курт Дибнер!

Неприятности начались в Леверкузене. Урановому проекту был нанесен первый удар. Установка Клузиуса — Диккеля упорно не хотела разделять изотопы урана и за все время экспериментов не выдала ни грамма урана-235. В работу включились лучшие ученые Германии — Хартек, Йенсен, Грот. Был привлечен и сам автор метода Клузиус, но результат оставался прежним. В течение почти всего 1940 г. испытывались различные варианты сечения и длины труб, изменялся способ нагрева (паром и электричеством), пытались сделать трубы из кварца. В начале 1941 г. ученые вынуждены были признать, что разделение изотопов урана методом Клузиуса — Диккеля невозможно. Ставка на один метод привела к тому, что немецкие ученые потратили на бесплодные эксперименты около года.

И хотя в Германии не было еще выделено ни одного грамма урана-235, в мае 1940 г. был закончен теоретический отчет «Условия для применимости урана в качестве взрывчатого вещества». Автор отчета П. Мюллер писал, что «в предлагаемой работе исследовано, насколько минимально должен быть обогащен изотоп урана-235, чтобы он мог действовать в качестве взрывчатого вещества». И далее: «Чтобы получить действенное взрывчатое вещество, необходимо обогатить изотоп урана-235 так сильно, чтобы превзойти резонансное поглощение ура-на-238».

Управление армейского вооружения предписывало ученым форсировать исследования, и теперь они велись в двух направлениях: поиск соединений урана, пригодных для разделения изотопов, и разработка методов обогащения.

В Лаборатории неорганической химии Высшей технической школы в Мюнхене профессор Хибер исследовал карбонильные соединения урана.

В Химическом институте Боннского университета профессор Ш. Монт изучал соединения урана с хлором.

В Физико-химическом институте Лейпцигского университета Хейн работал над органическими соединениями урана.

В Институте органической химии Высшей технической школы в Данциге профессор Г. Альберс исследовал урановые алкоголяты.

В конце 1940 г. в Германии разрабатывалось и применялось несколько методов обогащения: масс-спектрометрический, метод изотопного шлюзования, метод ультрацентрифугирования. Кроме того, рассматривалась возможность применения и других методов.

Наиболее успешно масс-спектрометрический метод совершенствовался в частной лаборатории талантливого инженера-изобретателя барона М. фон Арденне, субсидировавшейся министерством почт. Арденне работал независимо от Управления армейского вооружения. Он узнал, что у министра почт Онезорге имеются средства на исследовательскую работу. Увлекающегося генерал-почтмейстера покорили рассказы Арденне о перспективах ядерных реакций. Рассказывают, что Онезорге добился аудиенции у Гитлера и доложил фюреру о том, что атомная бомба технически осуществима и что он хотел бы ее изготовить в своих почтовых учреждениях. Гитлер поднял министра на смех и, показывая своим генералам на сконфуженного министра, воскликнул:

— Послушайте, господа, это восхитительно! Вы все ломаете голову, как нам победить в этой войне, а наш почтмейстер приносит готовое простое решение! Ну, не чудо?

Онезорге все же выделил средства для строительства в частной лаборатории Арденне сложной аппаратуры для ядерных исследований. Созданная Арденне установка была несколько совершеннее сделанной в Киле Вальхером, но и она не имела практического значения.

Немецкие ученые не использовали метод обогащения урана-235 с помощью диффузии газообразного соединения урана через пористую перегородку. Этот способ, разработанный в Германии в 30-х годах, был использован в США для получения урана-235. Немецкие ученые знали о работах американцев в этом направлении. Однако в Германии не применяли метода газовой диффузии из-за его очень высокой энергоемкости и стоимости.

Второй удар был нанесен Урановому проекту в Берлине. Здесь в конце 1940 г. Гейзенберг проводил эксперимент по созданию реакторной сборки на основе выполненных им ранее расчетов. Для опытной установки построили так называемую Внешнюю лабораторию во дворе Физического института на Больцманштрассе, в стороне от основного здания, поскольку Гейзенберг в первом же опыте ожидал возникновения цепной реакции и связанного с нею мощного радиоактивного излучения. Установка представляла собой алюминиевый цилиндр высотой и диаметром 1,4 м, в который было уложено попеременно 14 слоев окиси урана и 13 слоев парафина в качестве замедлителя. В центре цилиндра помещался радиевобериллиевый источник нейтронов. Весь цилиндр опускался в шахту, заполненную водой. Всего в опыте использовалось около 5,5 т окиси урана. Проводили опыт непосредственно Гейзенберг, Вайцзеккер и Виртц. Но эта попытка не привела к эффективному размножению нейтронов и не вызвала появления цепной реакции. Гейзенбергу и его сотрудникам стало ясно, что теоретические расчеты, положенные в основу эксперимента, неверны и предстоит много поработать над определением действительно необходимого количества ядерного топлива — урана и повышением его качества, а также над выбором замедлителя нейтронов и конструкционных материалов.

Таким образом, к концу 1940 г. немецкие ученые убедились в необоснованности своего оптимизма не только в деле получения урана-235, но и в вопросе быстрого осуществления цепной ядерной реакции. Это была большая неудача, поскольку уже в середине 1940 г. теоретическое рассмотрение процессов, происходящих в ядрах атомов урана при обстреле их нейтронами, привело Вайцзеккера к важному выводу: в атомном реакторе ядро атома урана-235, захватив нейтрон, изменяется, превращаясь в уран-239, который должен распасться за 23 мин., после чего возникает новый элемент. Этот последний, имея свойства урана-235, сможет быть применен для создания взрывчатого вещества и сооружения очень малого реактора.

Новый элемент Вайцзеккер назвал «элемент 94». Теперь его называют плутонием. Вайцзеккер обобщил свои первые выводы 17 июля 1940 г. в отчете «Возможность получения энергии из урана-238», а позднее, в 1941 г., оформил патентную заявку. Сегодня эта заявка помогает определить уровень знаний на том этапе и задачи ядерных исследований, которые ставили немецкие ученые. Прекрасно понимая важность своего открытия и его военное значение, Вайцзеккер немедленно сообщил об этом военным властям и сформулировал сущность патентной заявки на способ превращения урана-238 в «элемент 94» и обосновал возможность отделения этого элемента от урана химическими методами. Что касается применения «элемента 94», то Вайцзеккер записал следующее: «Способ по взрывному получению энергии и нейтронов при расщеплении «элемента 94», характеризующийся тем, что изготовленный «элемент 94» доставляется к месту, например к бомбе, в таком количестве, что нейтроны, возникающие при расщеплении, расходуются в подавляющем большинстве на инициирование нового расщепления и не покидают вещество».

Немецкие ученые имели полное представление о возможности получения плутония и создания плутониевой бомбы. Факт подачи патентной заявки Вайцзеккерюм и опубликования им отчета о проведенных опытах говорит о том, что немецкие ученые нисколько не скрывали от немецких военных властей известные им способы создания атомного оружия. То же можно сказать о Ф. Хоутермансе — человеке с нелегкой судьбой, крупном физике, понимающем задачи науки и несколько позже Вайцзеккера пришедшем к той же концепции плутония. Отчет Хоутерманса «К вопросу об инициировании цепной ядерной реакции», написанный в августе 1941 г., был помещен в 1942 г. в Докладах об изысканиях почтового ведомства и содержал самый полный в Германии расчет атомной бомбы на основе трансурановых элементов.

В связи с открытием плутония для Уранового проекта стал особенно необходим такой важный инструмент ядерных исследований, как циклотрон. Именно с помощью циклотрона американцы впервые получили плутоний.

В годы войны в Германии сооружались циклотроны для Физического института Лейпцигского университета, Физического института, Института медицинских исследований в Гейдельберге и для лаборатории М. фон Арденне в Берлине. В 1943 г. обсуждалась возможность сооружения циклотрона большой мощности по предложению, сделанному профессором Делленбахом, при поддержке министерства вооружения и боеприпасов и концерна АЭГ, но этот вариант до конца реализован не был.

Попытки построить циклотрон для Физического института Лейпцигского университета начались еще в 1931 г. н без какого-либо практического успеха продолжались шесть лет. Основным препятствием было отсутствие средств, хотя на первых порах требовалось всего 50 тыс. марок. После назначения в апреле 1937 г. директором Физического института профессора доктора Г. Гофмана планы сооружения циклотрона впервые обрели некоторую реальность: правительство земли Саксония пообещало в течение пяти лет выделить на ремонт и оборудование института 250 тыс. марок. Первого взноса хватило бы для начала работ по циклотрону, но обещанные суммы в институт не поступали.

Другим прямым источником финансирования могло быть Общество Гельмгольца, в сферу действия которого входил Физический институт. По поводу финансирования циклотрона с Обществом велась длительная переписка, но тоже безрезультатно.

Возможно, дело с циклотроном еще долго не сдвинулось бы с мертвой точки, если бы не заинтересованность крупных монополистических объединений. Первое предложение о помощи в сооружении циклотрона Гофман получил от фирмы «Сименс и Гальске».

19 января 1938 г. Гофману вручили письмо председателя президиума фирмы доктора фон Буоля:

Глубокоуважаемый господин профессор!

…Как Вы уже могли убедиться из письма господина Герца, у фирмы «Сименс и Гальске» еще до получения Вашего письма возникло желание принять на себя сооружение для Вас циклотрона,

Мы с особым вниманием следим за сообщениями, публикуемыми в литературе, о циклотронах и за результатами, достигнутыми в связи с этим в области ядерных исследований, и полностью приветствуем их в интересах немецкой науки.

Это письмо было написано в январе 1938 г., за 11 месяцев до открытия Ганом расщепления ядра, в то время когда в мире еще не видели возможностей практического применения атомных сил и считалось, что ядерные исследования могут интересовать только ученых. Даже после открытия Гана и после доказательства осуществимости цепной реакции, т. е. в 1939 г., необходимы были немалые усилия, чтобы убедить правительства в перспективности ядерных работ и добиться необходимого финансирования. В 1939 г. сомневались и некоторые великие ученые. Нильс Бор считал, что практическое применение процесса деления ядер невозможно, а Эйнштейн говорил, что он не верит в высвобождение атомной энергии.

Признание фирмы «Сименс и Гальске», что она еще в начале 1938 г. с особым вниманием следила за сообщениями о результатах ядерных исследований, весьма симптоматично. Монополистический капитал в Германии постоянно интересовался развитием науки в мире и пытался использовать открытия ученых, когда никто еще не понял их важности и можно было приобрести их по очень низкой цене.

По расчетам фирмы «Сименс и Гальске», полные затраты на сооружение циклотрона должны были составить 290 тыс. марок. К выполнению заказа фирма готовилась тщательно и даже послала своих специалистов — профессора, доктора Герца и доктора Шютца в ноябре 1938 г. в командировку в Соединенные Штаты Америки для изучения опыта в строительстве и эксплуатации циклотронов. Поездка была удачной, и проект циклотрона был скорректирован с учетом новейших американских достижений.

Окончательные условия сооружения циклотрона были изложены фирмой в письме к доктору Гофману от 4 мая 1939 г. Фирма заявила, что из общей стоимости 290 тыс. марок 100 тыс. она принимает на себя, за что Гофман должен в течение пяти лет сообщать о работе циклотрона только фирме «Сименс и Гальске» и предоставлять ей исключительное право на приобретение и лицензирование в стране и за рубежом всех изобретений и усовершенствований, которые будут сделаны при работе на циклотроне. Для более надежной гарантии этих требований фирма предлагала сообщать ей о возможных публикациях в области циклотрона за несколько недель до их появления.

Гофман вынужден был согласиться с условиями фирмы, поскольку государственных средств для постройки циклотрона было совершенно недостаточно и все его старания убедить руководство Саксонского министерства народного образования в необходимости и перспективности сооружения циклотрона ни к чему не приводили.

Но после открытия О. Гана не только фирма «Сименс и Гальске» проявила интерес к вложению средств в ядерные исследования. В начале февраля 1939 г. циклотроном заинтересовался крупнейший концерн «ИГ Фарбениндустри». Состоявшийся между фирмой и доктором Гофманом обмен письмами привел к тому, что концерн «ИГ Фарбениндустри» в марте 1939 г. принял решение вложить в лейпцигский циклотрон 50 тыс. марок.

После передачи всех ядерных исследований под контроль Управления армейского вооружения задача создания циклотрона должна была стать одной из основных в решении проблем Уранового проекта.

Но Управление армейского вооружения не проявляло интереса к сооружению циклотрона, и Гофман 1 марта 1940 г. сам обратился в управление с письмом, в котором просил оказать содействие в финансировании строительства циклотрона и обеспечении дефицитными материалами.

Ответ Управления армейского вооружения за подписью К. Дибнера поступил в мае 1940 г. Бывший студент писал своему бывшему профессору! Трудно сказать, чем руководствовался Дибнер, но в письме сообщалось только, что он «постарается, чтобы доктор Гофман как можно скорее узнал точку зрения управления» на этот счет. Управление армейского вооружения и после просьбы Гофмана не приняло участия в сооружении циклотрона: не выделило ни денег, ни материалов и даже не сообщило своего мнения о циклотроне.

К середине 1940 г. вопросы финансирования циклотрона были наконец решены, хотя его стоимость повысилась до 610 тыс. марок, и 19 сентября 1940 г., через два года и восемь месяцев после установления первых контактов с фирмой «Сименс и Гальске», ей был выдан официальный заказ на «один комплектный циклотрон». В заказе, подписанном Гофманом, оговаривалось и основное условие сотрудничества:

«Пересланное нам Вами письмо от 4 мая 1939 г., в котором подробно говорится о совместной работе с Вами и об использовании обобщенного опыта и улучшении циклотрона, образует составную часть этого заказа».

Таким образом, соглашение от 4 мая 1939 г., давшее фирме «Сименс и Гальске» монопольное право на строительство и эксплуатацию циклотронов, получило юридическую силу.

В течение 1941–1942 гг. фирма «Сименс и Гальске» изготавливала оборудование для циклотрона. К его монтажу еще не приступили, а пуск в эксплуатацию намечался на 1944 г.

Но, как указывалось выше, среди вкладчиков, финансировавших строительство циклотрона, был концерн «ИГ Фарбениндустри». Эта конкурирующая организация могла подорвать монопольное положение фирмы «Сименс и Гальске». Поэтому последняя предприняла несколько попыток нейтрализовать возможное противодействие ИГ.

Сначала «Сименс и Гальске» попыталась использовать взнос «ИГ Фарбениндустри» не на циклотрон, а на какое-либо другое, не связанное с ним дело. В этом случае вообще не возникало бы никаких прав ИГ на циклотрон. Когда выяснилось, что это неосуществимо, ибо взнос был целевой, приняли решение направить деньги «ИГ Фарбениндустри» на монтаж аппарата, но ни в коем случае не на изготовление оборудования.

Что касается возможных требований «ИГ Фарбениндустри» допустить концерн к результатам исследований на циклотроне, то по этому поводу было принято и сообщено доктору Гофману следующее решение фирмы «Сименс и Гальске»: «При выполнении Вами соглашения от 4 мая 1939 г. для Вас не должны возникать ни моральные, ни какие-либо другие обязанности в отношении «ИГ Фарбениндустри», так что плоды этого соглашения будут принадлежать только нам в полном объеме. Мы просим Вас еще раз определенно подтвердить это».

В ответе доктор Гофман еще раз «твердо обещал» не принимать на себя никаких обязательств в отношении «ИГ Фарбениндустри». Так выглядело в действительности совместное участие двух крупнейших фирм в одном деле, которое без знания истинной его подоплеки можно было принять за сотрудничество.

Но конкурентная борьба на этом не прекратилась. Через министерство народного образования Саксонии и имперский исследовательский совет были предприняты попытки отменить соглашение Гофмана с фирмой «Сименс и Гальске» и с этой целью даже принято решение об изъятии циклотрона из ведения Физического института Лейпцигского университета и передаче его в собственность земли Саксония. Гофман в ответ сослался на такие мощные силы, как президент «Стального треста» А. Фёглер и председатель президиума «Сименс и Гальске» доктор фон Буоль; министр народного образования Саксонии вынужден был отступить и утвердить все предыдущие решения, дающие фирме «Сименс и Гальске» монопольное право на использование циклотрона. Однако самого циклотрона все еще не было.

В истории немецкого Уранового проекта борьба за тяжелую воду занимает особое место. На последнем этапе она переросла в битву с военными действиями, жертвами, успехами и неудачами, но вначале проходила мирно и даже порой комически, когда на пути осуществления планов вермахта встал сам… вермахт. Для чего же была нужна тяжелая вода и почему немецкие ученые именно с ней связывали свои работы?

Дело в том, что для эффективного расщепления ядра надо замедлить нейтроны. Лучший способ — «поставить» на их пути замедлители нейтронов. Эксперименты показали, что такими свойствами обладают немногие вещества, в частности углероды (графит, парафин) и тяжелый водород (дейтерий), входящий в состав тяжелой воды. Американцы в своих реакторах применяли только графит, как более дешевый и доступный. Немецкие ученые (Гейзенберг и др.) также сначала планировали использование графита (Германия располагала весьма большими запасами этого материала), но позже целиком перешли на тяжелую воду. Это решение сильно затруднило осуществление Уранового проекта. Германия в то время не имела своей тяжелой воды и должна была ввозить ее из-за границы.

В мировой литературе о немецком Урановом проекте указывается только одна причина отказа немецких ученых от графита — ошибка профессора В. Боте при исследовании свойств электрографита фирмы «Сименс». Первым об этом написал Гейзенберг в послевоенной статье «О работах по техническому использованию энергии атомного ядра в Германии» (1946 г.). Ту же версию повторили и другие авторы, называя ошибку Боте, якобы не сумевшего учесть возможность загрязнения графита водородом или азотом воздуха, «роковой для судеб немецкого атомного проекта». Однако такая версия отказа от графита, может быть и удобная для некоторых руководителей Уранового проекта, не подтверждается фактами, и больше того — противоречит им.

Свойства замедлителей изучались в Германии Гейзенбергом, Дёпелем, Боте, Йенсеном и другими учеными. Исследования проводились вплоть до 1945 г., но больше половины работ было завершено в 1940–1941 гг., а работы Фламмерсфельда и Боте выполнены в первой половине 1940 г. Именно в это время наиболее интенсивно выбирался материал для замедлителей. Боте действительно исследовал свойства электрографита фирмы «Сименс». Ожидалось, что длина пробега нейтрона в графите составит около 70 см, но она оказалась почти в 2 раза меньше. Вот выдержка из одного немецкого отчета (с сохранением принятой в то время терминологии):

Измерения Боте и Йенсена на электрографите плотностью 1,7 дали l==36+-2 см, откуда при ss=4 следует

sa=(7,5+-1)x10-27 см

С таким сечением захвата машина с углеродом невозможна. Но истинное сечение захвата, вероятно, меньше, поскольку точное исследование использованного электрографита, проведенное позже, обнаружило в нем небольшое содержание бора. Так как углерод более высокой степени чистоты, чем использованный, практически не может быть изготовлен, то, пожалуй, он едва ли сможет приниматься в расчет как замедлитель.

Отсюда видно, что графит, исследованный Боте, не был «чистейшим», а был загрязнен, и не азотом или водородом, а бором, и ученые об этом знали; они браковали не графит вообще, а только графит, загрязненный бором.

Таким образом, тезис об «ошибке Боте» неверен по той простой причине, что Боте не сделал никакой ошибки. Его заключение справедливо и сегодня, ибо, как известно, даже самое малое содержание бора в графите мешает ядерным цепным реакциям.

Указанное выше сечение захвата нейтронов в электрографите фирмы «Сименс» было установлено Боте в марте — апреле 1940 г. Немецкие ученые в то время очень надеялись на использование графита и, чтобы не впасть в ошибку, приняли меры к перепроверке опыта. Эту работу провел профессор Физического института Гиссенского университета доктор В. Ханле. Он разработал новую методику определения бора в угле, провел дополнительные измерения, проверил результаты опыта Боте и более ранних аналогичных работ Гейзенберга и Гольдшмидта и пришел к выводу, что имеющийся в Германии углерод чрезмерно загрязнен бором. Насколько обстоятельно проводилось это исследование, можно увидеть из простого перечисления исследованных веществ: каменный уголь, уголь букового дерева, электроды дуговых ламп, уголь из крупнокристаллического, пищевого и виноградного сахара, уголь из картофельного крахмала, электрографит фирмы «Сименс».

Результаты опытов Боте и Ханле были изложены ими в апреле и июне 1940 г. в соответствующих отчетах.

Ни Боте, ни другие ученые не скрывали своего заключения. Отчеты посылались в Управление армейского вооружения и министерство вооружения и боеприпасов, т. е. были известны военным руководителям и заказчикам Уранового проекта, которые имели полную возможность проверить, действительно ли промышленность не может выпускать более чистый графит, провести дополнительные замеры, дать в конце концов поручение на разработку новых методов очистки графита, т. е. организовать и провести целеустремленный отбор наиболее оптимальных вариантов. Но ничего подобного сделано не было.

Таким образом, графит как замедлитель не был использован в немецком Урановом проекте не из-за ошибки Боте и не из-за «общего состояния дел в немецкой науке», как пишет Д. Ирвинг, а вследствие несостоятельности военных властей как руководителей сложного комплекса ядерных исследований. Непосредственную ответственность за выполнение работ по Урановому проекту в то время несло Управление армейского вооружения, в котором группу ядерной физики возглавлял доктор К. Дибнер. Однако он в своих воспоминаниях совершенно не касается исследований графита.

Но, так или иначе, графит в качестве замедлителя немецкими учеными не применялся, и всю ставку они делали на тяжелую воду. За нее началась длительная борьба, на первом этапе которой немецкие ученые в союзе с крупнейшими промышленниками были вынуждены выступить против неповоротливости… собственного вермахта.

Для проверки свойств тяжелой воды как замедлителя Управление армейского вооружения осенью 1939 г. поручило концерну «ИГ Фарбениндустри» приобрести 25 кг тяжелой воды (D2O). Заказ поступил в фирму «Норск-Гидро» уже после того, как она продала французам 180 кг тяжелой воды. Несмотря на это, фирма приняла немецкий заказ и выполнила его даже с некоторым превышением: «ИГ Фарбениндустри» в первой половине 1940 г., т. е. еще до оккупации Норвегии, получила 27 кг тяжелой воды.

После захвата Норвегии в мае 1940 г. в военно-хозяйственный штаб Норвегии была направлена телеграмма с требованием расширить производство тяжелой воды, но, как выяснилось впоследствии, в штабе подумали, что речь идет о каких-то высокомолекулярных соединениях углеводорода, и не приняли мер к увеличению ее выпуска. В первой половине мая по поручению главного командования армии в Норвегию выезжал директор немецкого азотного синдиката доктор Остер, который наряду с другими вопросами обсуждал также вопрос о поставке тяжелой воды (фирма «Норск-Гидро» была крупным производителем азота).

Остеру сообщили, что «Норск-Гидро» в состоянии ежемесячно производить только 10 кг тяжелой воды, но установка легко может быть перестроена на получение 45 кг в месяц. Затраты на расширение были бы невелики (около 20 тыс. крон), срок строительства — два месяца. По мнению Остера, имелась возможность повышения производства тяжелой воды до 196 кг в месяц, но при этом резко усложнилось бы техническое решение.

Остер высказал свои соображения о характере будущих взаимоотношений с фирмой «Норск-Гидро». По его мнению, норвежская промышленность по возможности должна была остаться независимой, поскольку ее отношение к немецкому хозяйству и к немецким службам лояльно. В связи с этим Остер счел наиболее целесообразным поддерживать связь с фирмой «Норск-Гидро» по частнохозяйственному пути и предложил свои услуги. Возможность связи с «Норск-Гидро» через главное командование армии или непосредственно через Управление армейского вооружения Остер считал нецелесообразной, так как это можно было истолковать как нажим на фирму, что было бы излишним. На будущее он рекомендовал приобрести у «Норск-Гидро» лицензию на производство тяжелой воды для изготовления ее в Германии. Было решено, что Остер во время своей очередной поездки в Норвегию в ближайшую неделю проведет дополнительные переговоры с «Норск-Гидро».

Однако дальнейшие события развивались вовсе не так оперативно, как это требовалось для решения задач Уранового проекта. Управление армейского вооружения медлило с выдачей заказа на приобретение тяжелой воды у «Норск-Гидро» и не давало поручения на расширение ее производства.

Военно-хозяйственный штаб Норвегии (доктор Шредер), не имея приказа главного командования армии о заготовке тяжелой воды, не давал разрешения на ее отправку. Имперский комиссариат (доктор Вольф), действующий параллельно с военно-хозяйственным штабом, также не давал разрешения на ввоз тяжелой воды в Германию. Оказалась под угрозой поставка даже тех небольших количеств тяжелой воды, о которых немецкие промышленники и ученые уже договорились с генеральным директором «Норск-Гидро» доктором Аубертом. Виртц, выехавший в Норвегию, оказался бессилен перед неповоротливостью и бюрократизмом собственного вермахта. Его ссылки на важнейшие военные исследования и разработку оружия не помогли преодолеть тупого следования приказам со стороны немецких военных чиновников в Норвегии. Выход из положения был найден представителями концерна «ИГ Фарбениндустри». Они не стали доказывать военным властям необходимость тяжелой воды для нужд «великой Германии». Концерн просто упаковывал тяжелую воду в обычные посылки и направлял ее как груз большой скорости на поездах в нейтральную Швецию до города Треллеборга, откуда они направлялись в Германию по адресу «ИГ Фарбениндустри АГ», склад ИГ, Берлин-Лихтенберг, Хауптштрассе, 9-13. По этому же адресу шли почтовые извещения об отправке, а получение каждой посылки подтверждалось телеграммами.

Переговоры Виртца с Аубертом закончились тем, что последний выдал Виртцу в феврале 1941 г. письменное свидетельство:

Господину доктору Виртцу.

Я подтверждаю при этом, ссылаясь на сегодняшние переговоры, что тотчас приступаю к необходимым дополнительным вложениям, имея в виду, что заказ на 1500 кг тяжелой воды скоро поступит. В 1941 г. может быть поставлено 1000 кг, а в 1942 г. — 1500 кг.

С совершенным почтением доктор Ауберт.

Руководство «Норск-Гидро» действительно вело себя лояльно по отношению к немецким покупателям. Ауберт, знавший о действительном назначении своей продукции, сказал Виртцу, что он был бы благодарен, если бы официальные немецкие службы смогли дать приказ о передаче хотя бы небольшого количества тяжелой воды непосредственно научному институту для зашифровки военной направленности производства. После этих переговоров производство тяжелой воды в Норвегии увеличилось, и в 1941 г. Германия получила 500 кг этого важнейшего продукта.

Фирмы «Ауэргезелыпафт» и «Дегусса» в 1940 и 1941 гг. еще не освоили производства металлического литого урана, но уже смогли дать металлический уран в порошке, который был более пригоден для опытов, чем окись урана. Существенно шагнула вперед к этому времени очистка урана от вредных примесей.

Получив новый уран и тяжелую воду, немецкие ученые продолжили эксперименты по созданию реакторов. И вот в серии опытов, проведенных в августе — сентябре 1941 г. в Лейпциге, Гейзенберг, Вайцзеккер и Дёпель добились положительного результата размножения нейтронов, что служило доказательством протекавшей в массе урана цепной реакции. Эта реакция еще не была самоподдерживавшейся, но опытное подтверждение реальности цепной реакции стало фактом.

Давая позже оценку лейпцигскому опыту, Гейзенберг писал: «В сентябре 1941 г. перед нами открылся путь — он вел нас к атомной бомбе».

Это был кульминационный пункт развития Уранового проекта. Первое свидетельство цепной реакции было получено уже 25 августа, и Гейзенберг, принимая поздравления сотрудников, торжественно пригласил всех на традиционный «вторничный семинар». Он не удержался от искушения и позвонил в Берлин в Управление армейского вооружения Дибнеру, который продолжал совмещать должность директора Физического института со своими старыми обязанностями в управлении. Дибнер поздравил Гейзенберга довольно сухо и, сказав, что имеется новая информация, попросил Вайцзеккера срочно приехать к нему. Семинар отложили.

Вайцзеккер вернулся от Дибнера через два дня встревоженный. Дибнер доверительно сообщил ему, что ассигнования на Урановый проект в ближайшее время могут быть сокращены, что уже сокращены ассигнования на разработку ракет и виной всему — успешное продвижение немецких армий на востоке. Гитлер и высшее военное руководство считают победу над Россией делом решенным и не хотят тратить деньги на разработку нового оружия. Дибнер добавил, что положение осложняется усилившейся конкуренцией между Управлением армейского вооружения и Управлением вооружения ВВС в Пенемюнде. Этот центр строился для обоих управлений, и армия разрабатывала там свою ракету А-4. Но руководство ВВС постоянно требовало передачи этой ракеты в ведение авиации и сейчас усилило нападки, приняв от фирм «Аргус» и «Физелер» проект крылатой ракеты с дальностью действия 250 км и, что особенно важно, более дешевой. На декабрь планируется обсуждение дел Уранового проекта. Слушать будет, по всей вероятности, сам Фромм, руководитель вооружения армии.

— Закрывать Урановый проект сейчас, когда достигнут первый настоящий успех — это невозможно! — воскликнул Гейзенберг. — Надо доказать Фромму и всем, кому потребуется, что ядерное оружие — это оружие стратегическое, оно нужно не для какой-то кратковременной кампании. Хорошо, с Россией покончено. Но Англия? Америка? Я уверен, что в Штатах тоже работают над атомной бомбой и нам нельзя оставаться неподготовленными. Независимо от того, желаем мы победы Гитлеру или нет, мы не можем желать поражения нашему народу. Надо что-то делать.

Вайцзеккер улыбнулся.

— Я рад, что мы с тобой думаем одинаково, — сказал он. — И я уже написал Дибнеру по его просьбе маленькую записку о возможном практическом применении наших исследований.

Гейзенберг внимательно прочитал копию записки Вайцзеккера.

— Предложение о нашей установке, как о двигателе для больших транспортных средств, очень хорошо, — сказал он. — Это могут быть крейсера, и ты правильно пишешь, что они будут обладать чрезвычайно большим радиусом действия. Но вот предложение об атомном ракетном двигателе… В принципе это возможно, но малые размеры вызовут столько практических трудностей…

— Совершенно верно, — перебил Гейзенберга Вайцзеккер. — И как видишь, я сделал в этом месте записки много оговорок. Кстати, Дибнеру это место особенно понравилось. Он рассчитывает убить двух зайцев, и мы, возможно, скоро доедем в Пенемюнде.

— Ты пишешь о взрывчатом веществе, — продолжал Гейзенберг, — но рассчитываешь все-таки на оба варианта: и на получение урана-235, и па образование в реакторе «элемента 94», как это доказано в твоей патентной заявке. Я много думал по этому поводу и все больше сомневаюсь в реальности получения 235-го урана. Пожалуй, нам надо надеяться только на «элемент 94». Но мы это еще подробно обдумаем после.

— Записка отправлена?

— Да, вчера.

— Есть еще какие-нибудь новости?

— Новостей больше нет, а предложение есть. Тебе надо встретиться с Бором.

— Не понимаю, для чего.

— Расскажу после, а пока назначай семинар, и обязательно на вторник!

Идею встречи Гейзенберга с Бором Вайцзеккер вынашивал давно, с самого начала 1941 г. В марте он сам съездил в Копенгаген «на разведку» и еще больше укрепился в мнении о необходимости встречи двух гигантов современной физики. Мартовская поездка Вайцзеккера проводилась под предлогом чтения докладов «Конечен ли мир во времени и пространстве» и «Отношение квантовой механики к философии Канта». Вайцзеккер выступал перед Немецко-датским обществом 1916 г., Астрономическим обществом и Объединением физиков. На самом же деле поездка была организована Управлением армейского вооружения и преследовала совершенно определенные практические цели. В секретном отчете в верховное командование армии, представленном 26 марта 1941 г., Вайцзеккер писал:

«Я смог познакомиться с экспериментальными и теоретическими работами Института теоретической физики (профессор Бор), которые были выполнены в последние годы. Речь идет об исследованиях расщепления урана и тория быстрыми нейтронами и дейтронами. По работам, которые имеют наибольший интерес для наших исследований, я привез специальные оттиски и оригиналы.

Над вопросом технического получения энергии с помощью расщепления урана в Копенгагене не работают. Но там известно, что в Америке, в особенности у Ферми, начались исследования этих вопросов. Однако в течение войны из Америки больше не поступало точных известий. Профессор Бор, очевидно, не знает, что у нас начались работы по этим вопросам; само собой разумеется, что я укрепил в нем это мнение. Разговор на эту тему был начат им самим. Впрочем, я узнал, что два месяца тому назад несколько господ из исследовательской лаборатории имперской почты были в Копенгагене, чтобы познакомиться с циклотроном и установкой высокого напряжения.

В Копенгагене имеются американские журналы «Физикл ревью» до 15 января 1941 г. включительно. С важнейших работ я привез фотокопии. Договорились, что с текущих номеров журналов копии будет делать для нас немецкое посольство».

Порученное задание Вайцзеккер выполнил полностью, но для осуществления его главного замысла было необходимо, чтобы с Бором поговорил именно Гейзенберг, любимый ученик и хороший друг семьи. Вайцзеккер хотел привлечь Бора к работам немецкого Уранового проекта. Конечно, здесь имелись в виду и знания Бора, его умение глубоко и всесторонне анализировать сложнейшие явления ядерной физики, но главное было в другом: Вайцзеккеру нужен был авторитет Бора, его положение в мировой физике, которое «освятило бы» работы немцев над ядерным оружием.

Долгое время Вайцзеккер не решался предложить Гейзенбергу встретиться с Бором, но сейчас, по его мнению, такой момент наступил. Гейзенберг вначале не соглашался, но наконец уступил и стал готовиться к встрече. Официальным поводом для поездки было опять приглашение немецкого посольства в Копенгагене прочитать научный доклад.

Был октябрь 1941 г. Гейзенберг пришел к Бору после лекции усталый и долго не мог начать неприятный разговор. Бор тактично не спрашивал, чем сейчас занимается Гейзенберг, и беседа касалась в основном их прежних работ и домашних новостей. Только вечером, когда пора было уже уходить, Гейзенберг начал основной разговор, из-за которого он сюда приехал. Говорили вдвоем, без свидетелей, так что о содержании этой беседы можно судить только по воспоминаниям ее участников.

Как вспоминал Бор, Гейзенберг уговаривал его не придерживаться такой непримиримой к фашизму позиции, потому что, мол, немецкие войска стоят уже под Москвой и победа фашизма на земном шаре обеспечена. Физикам нужно как-то проявить свою полезность в деле достижения победы, поскольку только так они смогут обеспечить свое положение в будущем гитлеровском рейхе.

Бор не поддержал разговора, и Гейзенберг уехал с чувством крайней досады на самого себя. Позже он записал в своих воспоминаниях, что беседа фактически не состоялась, поскольку после его первого намека о принципиальной возможности создать атомную бомбу Нильс Бор «так испугался, что важнейшую часть информации о больших технических трудностях больше не воспринимал».

Вернувшись из Копенгагена, Гейзенберг засел за работу. Он подверг обстоятельному анализу все варианты возможного развития Уранового проекта и разработал новые меры, необходимые для создания атомного оружия в Германии с учетом открытия Вайцзеккером плутония. Его мысли были сформулированы в записке от 27 ноября 1941 г., которую по праву можно назвать «программой Гейзенберга».

Гейзенберг предлагал вес работы по Урановому проекту разделить на необходимые, важные и неважные. Необходимыми он считал только такие, которые делают возможным строительство в кратчайший срок по меньшей мере одного действующего реактора; важными те, которые могут повысить качество работы реактора; другие работы, не служащие этим задачам, Гейзенберг причислил к неважным.

Гейзенберг не ограничился этими качественными характеристиками и определил конкретные количества необходимых ему материалов: от 5 до 10 т тяжелой воды, от 5 до 10 т металлического урана в слитках. К записке прилагались два документа, расшифровывающие детали плана: «Получение тяжелой воды и связанные с этим задачи» и «Проведение большого промежуточного опыта с металлическим ураном и тяжелой водой».

Реальность программы Гейзенберга не вызывает сомнений. Был намечен четкий путь вывода Уранового проекта из тупика, в который немецкие ученые и военное руководство Германии сами загнали его, пытаясь создать атомное оружие малыми силами и в нереально короткие сроки. Действительность мстила за необоснованный оптимизм или, точнее говоря, за авантюризм, который никогда не приводил к успеху. Теперь дело было за получением больших количеств металлического литого урана и тяжелой воды. Нет сомнения, что объединенные усилия промышленных концернов и военных властей, подстегиваемых высшим военно-политическим руководством Германии, обеспечили бы ученых всем необходимым, но к этому времени в действие стали вступать новые, внешние факторы, не зависевшие от воли нацистов.

Провал «молниеносной войны» и постоянно ухудшавшееся положение на Восточном фронте отразились и на научных исследованиях. Общее решение руководства запрещало вести крупные разработки, которые не могли дать практических результатов в кратчайший срок. Но решения принимались, конечно, по каждой работе в отдельности. В декабре 1941 г. состояние дел в Урановом проекте было заслушано на специально созванном совещании в Управлении армейского вооружения. Совещание не прояснило обстановку, не приняло никаких практических рекомендаций и предложило ученым провести теоретическую конференцию, на которой они смогли бы подвести итоги своих работ и подготовиться тем самым к обоснованию планов Уранового проекта перед руководством вооружения армии.

С 26 по 28 февраля 1942 г. в Берлине на Грюнвальдштрассе состоялась конференция участников ядерных исследований, крупнейшая за все время существования Уранового проекта. В пригласительном билете сообщалось: «Будет обсужден ряд важных исследований в области ядерной физики, выполненных секретным порядком вследствие их большой важности для обороны нашей страны». На повестке дня было восемь докладов по ядерной физике. Первым стоял доклад Э. Шумана «Ядерная физика как оружие». Заканчивалось это совещание докладом А. Эзау «Расширение масштабов работ в области ядерной физики: с привлечением правительственного аппарата и промышленности». На совещание были приглашены министр науки, воспитания и народного образования Руст, рейхсмаршал Г. Геринг, фельдмаршал В. Кейтель, а также только что назначенный вместо погибшего в авиационной катастрофе Тодта бывший архитектор, а ныне министр вооружения и боеприпасов Шпеер и даже шеф гестапо Гиммлер с руководителем партийной канцелярии Борманом. Нацистские главари, за исключением Руста, на совещание дружно не явились, а прислали своих «представителей». Начальник штаба фельдмаршал Кейтель в оправдание писал устроителям совещания: «Вы, конечно, понимаете, что я слишком занят в данный момент и поэтому вынужден отказаться».

Ган, Гейзенберг, Боте и Хартек познакомили присутствовавших с перспективами своих работ. Конференция подвела итоги проведенных исследований и сформулировала задачи на будущее. В ее резолюции говорилось: «Развитие экспериментальных работ определяется сегодня темпами обеспечения материалами. При наличии необходимого количества металлического урана и тяжелой воды будет сделана попытка создать первую самостоятельно действующую машину — чисто исследовательскую установку. Ее успешная работа выдвинет три задачи: 1) оформление машины в промышленную установку; 2) техническое, особенно военно-техническое, применение машины; 3) производство уранового взрывчатого вещества».

В связи с решением первой и второй задач обсуждались проблемы применения тепла реактора в паровой машине, создания судовых двигателей (в том числе для крейсера и особенно для подводных лодок, так как атомные установки не требуют кислорода), создания атомных двигателей для самолетов и наземного транспорта (в том числе для крупных танков).

Для воплощения в жизнь третьей задачи был необходим в большом количестве «элемент 94».

Главным условием решения всех задач было проведение большой подготовительной работы. В понятие «подготовительные работы» ученые вкладывали решение финансовых вопросов, подготовку обученных сотрудников для исследований и использования в промышленности, расширение производства тяжелой воды и металлического литого урана.

Ученые готовы были воплотить в жизнь поручение вермахта. Они указывали способ создания оружия. Но это было только полдела. Ученые подвели итог работы и высказали свои взгляды, так сказать, «в домашнем кругу». Для того чтобы эти соображения стали программой работы промышленности, требовалось утверждение их достаточно высоким руководством. И вот 4 июня 1942 г. имперским министром вооружения и боеприпасов Шпеером по рекомендации руководителя вооружения вермахта генерал-полковника Фромма и президента Общества кайзера Вильгельма, руководителя «Стального треста» Феглера было созвано новое совещание.

Генерал-полковник Фромм считал, что «война только тогда будет иметь перспективу, когда Германия приобретет оружие, которое сможет уничтожить целый город или вывести из строя английский остров». Фромм знал состояние работ по Урановому проекту и, недовольный результатами, предпринял меры по форсированию исследований. Он задался целью подключить к финансированию проекта и льготному обеспечению его материалами имперское министерство вооружения и боеприпасов.

Взгляды ученых к тому времени не изменились: они с прежней энергией стремились осуществить намеченную программу — создать атомное оружие. Но, сталкиваясь с финансовыми и организационными трудностями, они осторожнее оценивали перспективы исследований.

Совещание 4 июня 1942 г. отличалось от теоретической конференции, прошедшей в феврале 1942 г., по составу и целям. Председательствовал имперский министр вооружения и боеприпасов Шпеер. Среди присутствовавших были представители всех родов войск: фельдмаршал Мильх, генерал Фромм, адмирал Витцель, прямой заказчик ядерных разработок начальник Управления армейского вооружения генерал фон Лееб. Для того чтобы по достоинству оценить состав присутствовавших, необходимо иметь в виду крупную реорганизацию военно-промышленного хозяйства Германии, проведенную Гитлером в начале 1942 г. В марте министр вооружения и боеприпасов Шпеер стал еще и военным уполномоченным по четырехлетнему плану. Он, обладая фактически ничем не ограниченными диктаторскими полномочиями, имел право приказывать всем без исключения министерствам проводить или прекращать те или иные работы и исследования. В апреле 1942 г. был создан так называемый Совет вооружения, решавший все вопросы разработки оружия в Германии. В его состав вошли Мильх, Фромм, Витцель, Лееб, Фёглер и др. Совещание 4 июня было одним из первых заседаний совета. Ученые были представлены В. Гейзенбергом, О. Ганом, К. Дибнером, П. Хартеком, К. Виртцем и др.

На совещании присутствовали руководители Общества кайзера Вильгельма Фёглер и Тельшов, так как готовилось решение о передаче Физического института снова в ведение Общества.

Перед совещанием, как писал в своих «Воспоминаниях» Шпеер, стояла задача «послушать легендарных людей, которые хотели сообщить о решающем военном оружии». В то время Германия уже начала испытывать военный и экономический кризис.

Военные и политические руководители Германии после легких побед в Польше, Норвегии и Франции считали военный успех в Европе предрешенным. В 1940 г. в речи по случаю оккупации Франции Гитлер дал установку сокращать производство боеприпасов. В феврале 1941 г. журнал «Дер дойче фольксвирт» писал:

«Германия вступила в последний этап борьбы со столь подавляющим превосходством своей военной мощи, что результат этой борьбы не может вызывать сомнений».

Первые месяцы войны против СССР, казалось, подтверждали правильность этой оценки. Однако разгром немецких армий под Москвой выявил крупный стратегический просчет гитлеровского руководства, вызванный недооценкой сил СССР.

Генерал Гальдер и другие германские военачальники впоследствии высказывали мысль о том, что в их глазах война против Советского Союза была проиграна уже под Москвой. Генерал Йодль в конце войны признавался перед своими сотрудниками в том, что он сам «с весны 1942 г. знал, что войны Германии не выиграть». Гитлеру, по его мнению, также было ясно, «что после зимней катастрофы 1941–1942 гг. достичь успеха было невозможно».

В Германии срочно пересматривали планы производства вооружения; потребовались дополнительные сырьевые ресурсы и финансирование, освоение новых производственных мощностей. Был издан приказ: осуществлять лишь те разработки, которые могут дать эффект в ближайшем будущем. Нужно было найти законные пути для проведения ядерных исследований.

На совещании докладывал Гейзенберг как научный руководитель Уранового проекта.

Гейзенберг доходчиво изложил содержание понятия «ядерные превращения», остановился на перспективах, подчеркнув, что «исследования за предыдущие три года не дали возможности высвободить для технических целей то большое количество энергии, которое сосредоточено в атомном ядре». Были предложены варианты применения атомной энергии и обсуждена перспектива получения взрывчатого вещества.

О путях извлечения урана-235 он сказал, что «еще не достигнут окончательный прогресс»; о плутониевом варианте — следующие слова:

«Я хотел бы в этом месте упомянуть, что по положительным результатам, полученным в последнее время, кажется, не исключается, что сооружение уранового реактора и способ, указанный Вайцзеккером, однажды могут привести к получению взрывчатого вещества, которое превзойдет по своему действию все известные до сих пор в миллион раз».

Доклад произвел сильное впечатление.

— Скажите, профессор, каков будет примерный размер бомбы, способной уничтожить миллионный город? — деловито интересуется фельдмаршал Мильх, Дело в том, что в. отместку за бомбардировку Кёльна неплохо было бы стереть с лица земли Лондон. Одно меня тревожит: сможет ли наш бомбардировщик поднять громадную бомбу?

— Она будет не больше ананаса, — отвечает Гейзенберг.

Эти слова вызывают восторженный и тревожный ропот в зале. Мильх спрашивает снова:

— А наши враги тоже работают над этим оружием?

— Конечно, — отвечает Гейзенберг. — Они сосредоточили усилия на урановой машине, производящей энергию, и, без сомнения, скоро создадут такую машину. А после этого года через два они сделают свою первую бомбу… Необходимо, если воина с Америкой продлится еще много лет, считаться с тем, что техническая реализация энергии атомного ядра однажды может сыграть решающую военную роль.

— Ну, до этого мы разобьем их всех наголову, — успокаивает Мильх. Теперь скажите, профессор, когда Германия получит обещанное вами новое оружие?

— Нужно учесть ограниченность экономических возможностей. Германии… До сих пор не найдено эффективных способов разделения изотопов урана… Создание самоподдерживающейся реакции упирается в проблему чистого металлического урана и особенно тяжелой воды. Нет, нет, о бомбе в ближайшие месяцы и думать нечего, для изготовления атомной бомбы потребуются годы!

Такая неопределенность не устраивала Шпеера: он вынудил Гейзенберга точнее высказаться о сроках. Гейзенберг ответил, что научное решение не будет трудным, но решение производственно-технических проблем должно занять не менее двух лет, и то при условии, если каждое требование ученых будет выполняться.

С такой перспективой можно было согласиться, ибо срок был невелик. Кстати, примерно такой же срок потребовался американским ученым от момента подписания приказа о приобретении земель для строительства реакторов и плутониевого завода (8 февраля 1943 г.) до взрыва плутониевой бомбы (август 1945 г.).

Хотя решение об интенсивном развитии Уранового проекта не было принято, Шпеер оказал проекту поддержку: были выделены денежные средства, фонды на дефицитные материалы, утверждены минимальные сроки строительства бункера для атомного реактора в Берлине, изготовления металлического урана и поставки оборудования для разделения изотопов.

Желая объяснить свои половинчатые решения, Шпеер в 1969 г. писал, что его якобы не устраивал названный Гейзенбергом срок. Подлинной же причиной было неверие военных властей в осуществимости планов создания атомного оружия, предложенных учеными. В 1969 г. Шпееру не хотелось сознаться в проявленной им в 1942 г. недальновидности.

23 июня 1942 г. Шпеер докладывал Гитлеру о мерах по обеспечению армии вооружением. Вопрос об атомном оружии (он представлялся Шпееру несущественным) он включил лишь шестнадцатым пунктом доклада и ограничился следующей записью об этом в своем дневнике:

«Коротко доложил фюреру о совещании по поводу расщепления атомов и об оказанном содействии».

Именно тогда Гитлер впервые получил более или менее конкретную информацию о планах создания атомного оружия: Шпеер сообщил ему, что для этого потребуется не менее пяти лет, но точно не объяснил, что оно будет собой представлять и какова будет его разрушительная сила.

Выпущенный из тюрьмы нацистский военный преступник Шпеер по-новому интерпретировал эти события: ученые нечетко доложили о возможности создания атомного оружия, сведения об этом проекте были переданы Гитлеру, но «он отклонил его», а Шпеер, насколько мог, выполнил свой долг перед рейхом.

Но так или иначе, в 1942 г. в Германии сложилась ситуация, которая исключала возможность создания атомной бомбы: на Восточном фронте немецко-фашистские войска терпели одно поражение за другим, промышленность была перегружена военными заказами, авиация союзников все чаще совершала налеты на немецкие города. И хотя ученые действовали в прежнем направлении, они не могли наверстать время, упущенное в 1940–1941 гг., тем более что Шпеер и Совет вооружения не решились безоговорочно принять и поддержать программу Гейзенберга.

Так, может быть, опасность, ядерной катастрофы для Европы миновала уже в 1942 г.? Нет. Немецкий Урановый проект продолжал представлять огромную угрозу для народов. Пока одни ученые занимались «интересной физикой», другие — исследовали воздействие радиации на человеческий организм. И ничто не помешало бы нацистской верхушке, уходя с исторической сцены, «хлопнуть дверью» — провести радиоактивное заражение территории Европы и сделать ее непригодной к жизни на долгие годы…

…Берлин горел. Гейзенберг шел по знакомым районам, стараясь держаться середины улиц. В некоторых местах пожарные пытались хоть как-то бороться с огнем, но большинство зданий горели, предоставленные самим себе. Накануне состоялось заседание Воздушной академии, на котором выступали с докладами ведущие немецкие физики-атомники, в том числе Гейзенберг, Ган, Боте. К концу заседания началась воздушная тревога, и все спустились в бомбоубежище министерства авиации, в здании которого проводилась конференция. Налет такой силы Гейзенберг переживал впервые. Несколько бомб попало прямо в здание министерства, и было слышно, как рушились стены и потолки. Никогда прежде Гейзенберг не чувствовал так отчетливо, что и его жизнь может оборваться каждую минуту. Это была страшная ночь, наполненная кошмарами. Свет погас, и только иногда в углах вспыхивали карманные фонарики. Вскоре в убежище внесли стонущую женщину, и санитары занялись ею.

После окончания налета, уже под утро, Гейзенберг и другие еле выбрались из убежища через запасный выход. Вся площадь была освещена горящими зданиями. Гейзенберг решил пойти пешком в Фихтенберг, где он жил в то время у родителей жены. К нему присоединился Бутенанд, биохимик одного из институтов Общества кайзера Вильгельма. Часть пути они проделали вместе, а когда Бутенанд свернул к Далему, Гейзенберг пошел один. Далеко позади остались Хауптштрассе, Рейнштрассе, Шлоссштрассе, у Гейзенберга несколько раз загорались ботинки, когда он попадал в лужи горящего фосфора. Он шел в состоянии какой-то прострации, инстинктивно выбирая нужное направление. Похожее состояние уже было у Гейзенберга однажды, в январе 1937 г., когда он был вынужден продавать на улицах Лейпцига так называемые знаки зимней помощи. Для него, профессора Лейпцигского университета и Нобелевского лауреата, такая деятельность была оскорблением и вынужденным компромиссом. Он ходил с кружкой для сбора денег, стараясь не смотреть в глаза знакомым людям, и испытывал чувство бесконечного одиночества.

Сейчас Гейзенберг шел по горящему городу, и мысли его прыгали с одного предмета на другой. То он вспоминал последнюю встречу с Бором и неприятное ощущение какой-то допущенной ошибки, которую еще не осознаешь, но подсознательно чувствуешь. То в памяти вставали месяцы военной службы в частях горных стрелков на немецко-чешской границе. Было это в 1938 г. в Зонтхофене, и ему, 37-летнему ефрейтору, не раз приходилось подниматься по тревоге: после провокационного убийства 21 мая двух судетских немцев в пограничном чехословацком городе Хеб на границе было неспокойно. То вдруг вспоминался доклад Шпееру в июне 1942 г., и опять возникала досада от того, что составленная им программа развития Уранового проекта не была принята. Внезапно Гейзенбергу вспомнилась одна часть вчерашнего сообщения Абрахама Эзау, в которой он говорил о каких-то медицинских исследованиях, проводимых с использованием облученных препаратов, и о применении радиоактивных изотопов для исследования и доказательства действия боевых газов на человеческий организм. Гейзенберг раньше не слышал о таких работах и решил в ближайшее время познакомиться с ними поподробнее.

Вскоре Гейзенберг подошел к дому, и мысли его были отвлечены криками о помощи, раздававшимися из соседнего дома, который горел по всей его ширине. Кричала жена хозяина и показывала на чердак. Гейзенберг убедился, что его родные не пострадали и поспешил на помощь соседу. Тот стоял на чердаке посреди огня и лил из ведра вокруг себя воду. Гейзенберг взял ведро воды, поднялся наверх и стал рядом с соседом, заливая огонь. «Меня зовут фон Эйслин, — сказал сосед. — Очень любезно, что вы помогаете». Гейзенберг пришел в восторг. «Это опять было старое пруссачество, дисциплина, порядок и немногословие, которыми я так всегда восхищался, — записал позже Гейзенберг в своих воспоминаниях. Поведение соседа напомнило ему известное лаконичное сообщение воюющего в безнадежном положении прусского офицера: «Ручаюсь за выполнение долга до конца». «Вот так надо действовать и в нашем Урановом проекте — до конца, до последней возможности», — подумал Гейзенберг.

В это же время Гитлер подписал секретный приказ, которым декретировалась тотальная война. В стране началась невиданная кампания тотальной мобилизации всех средств и возможностей для достижения бредовых целей фашистского режима.

В марте 1943 г. Управление армейского вооружения отказалось от работ по Урановому проекту, и они были переданы в ведение имперского исследовательского совета. При этом полностью сохранилась преемственность целей, ранее поставленных перед учеными главным командованием армии.

В своем первом письме руководителям ядерных разработок начальник отдела ядерной физики имперского исследовательского совета А. Эзау писал: «После того как работы, проводившиеся Управлением армейского вооружения, сдвинулись с места в принципиальном решении поставленной задачи, я вижу нынешнюю задачу в продолжении опытов и увеличении действенности опытных установок. Принимая во внимание современное напряженное положение и достигнутые результаты, я буду вынужден, однако, потребовать еще большей целеустремленности, чем прежде…».

8 мая 1943 г. руководитель планового управления имперского исследовательского совета В. Озенберг в связи с получением соответствующих разведывательных, данных из США докладывал Герингу, что и в Германии проводится работа над созданием урановой бомбы.

В ноябре 1944 г. В. Герлах, последний руководитель ядерных исследований в имперском исследовательском совете, сменивший Эзау, писал руководству СС в ответ на жалобу какого-то инженера-эсэсовца о якобы недостаточной активности работ в Германии над атомной бомбой: «Могу Вас заверить в том, что мы снова и снова обращаемся именно к этой проблеме, подходя к ее решению с различных точек зрения».

Написав так, Герлах не кривил душой: в Германии действительно предпринимались отчаянные, подчас судорожные попытки обеспечить пуск реактора необходимыми материалами.

К середине 1943 г. немецким ученым удалось найти способ защиты литых урановых пластин от коррозии. Их производство возобновилось, но по-прежнему наталкивалось на множество мелких и от этого очень трудно преодолимых препятствий. Переписка Гейзенберга с президентом Общества кайзера Вильгельма, руководителем Стального треста Фёглером и министром вооружения и боеприпасов Шпеером росла день ото дня. Наконец в самые последние месяцы 1943 г. заводы фирмы «Дегусса» выдали первые литые кубики урана для опыта Дибнера в Куммерсдорфе. В январе 1944 г. Гейзенберг получил литые пластины для большой реакторной сборки в Берлине, для которой сооружался специальный бункер. Воздушные налеты сильно повредили заводы «Дегуссы», и производство металлического урана вновь остановилось. Один из руководителей фирмы с горечью писал Гейзенбергу в ответ на его упреки в неисполнении заказов: «При нынешней обстановке даже распоряжения наивысших инстанций не всегда имеют желаемое действие». Всего промышленность Германии передала Урановому проекту 3,5 т металлического литого урана, что далеко не соответствовало потребностям ученых.

Вывод из строя норвежского завода «Норск-Гидро» заставил немецких ученых и промышленников искать новые источники получения тяжелой воды. К 1943 г. относятся настойчивые попытки создать базу для производства тяжелой воды в самой Германии. Ведущую роль в этом играл все тот же концерн «ИГ Фарбениндустри». Дочерняя фирма этого концерна «Линде АГ» приступила к проектированию установки мощностью около 5 т тяжелой воды в год, но ей требовалось сырье, в котором тяжелая вода была бы доведена до 1 % концентрации (начальная стадия обогащения является самой энергоемкой). В Германии такого сырья не было. Норвегия как поставщик, казалось, выбыла из строя, и немецкие ученые вместе с представителями промышленности поехали в Италию. Делегацию возглавил сам А. Эзау, членами делегации были вездесущий Хартек и один из руководителей «ИГ Фарбениндустри» доктор Зиберт. Стоял май, прекраснейшее время года в Италии, руководители фирмы «Монтекатини» были максимально предупредительны и выказали исключительную склонность к сотрудничеству, предлагая немецким заказчикам использовать их электролизный завод в Марленго. Но вскоре после возвращения делегации в Германию в Италии высадились союзники по антигитлеровской коалиции…

И немцы опять были вынуждены обратиться к «Норск-Гидро». На этот раз была задумана обманная операция: руководство фирмы должно было публично заявить о прекращении производства тяжелой воды и демонстративно демонтировать кое-какое оборудование, чтобы отвести от завода угрозу воздушных налетов и диверсионных актов. Но тайное обогащение тяжелой воды до концентрации в 1 % должно было продолжаться, и вывозить этот полуфабрикат в Германию предстояло под видом «щелочи». Для большей секретности соглашение не фиксировали на бумаге. Гейзенберг называет его «молчаливым». Намеченный план выполнялся. Германский имперский военный комиссар официально уведомил норвежскую компанию о полном прекращении производства тяжелой воды в Веморке, а в Англию поступили сообщения о демонтаже оборудования веморкского завода. Показная сторона прекращения производства тяжелой воды выполнялась по задуманному сценарию. Но выполнить вторую, главную часть — тайное обогащение воды и переправку ее в Германию — не удалось. Шел 1944 год. Победы держав антигитлеровской коалиции, в которых основная роль принадлежала Советскому Союзу, сорвали и эту операцию.

«Информация. Нам нужна информация!» — так ставил вопрос перед своими сотрудниками Гейзенберг, возглавивший с октября 1942 г. берлинский Физический институт. Однако меры, принятые союзниками по защите своих атомных секретов, поставили немецких ученых-атомников в условия жесткой изоляции. Информационный голод, не очень заметный на первом этапе, стал ощущаться сильнее в период кризиса Уранового проекта. Гейзенбергу нужны были в первую очередь хотя бы журналы «Физикл ревью», «Ревью оф модерн физикс», «Просидингс оф ройял сосайети», «Нейчур». Вначале Гейзенберг просто обращался к своим коллегам, выезжавшим за границу, с просьбой приобрести нужные ему издания, но ни в Швеции, ни в Швейцарии журналы достать не удавалось. Быстро исчерпало свои возможности и Общество кайзера Вильгельма. Вайцзеккер привел в действие свои связи в министерстве иностранных дел. Были написаны письма в МИД доктору Вирзингу о том, что приобретение американских и английских физических журналов «было бы существенной помощью для военной работы», но результат был прежний, хотя соответствующие поручения давались послам Германии в Португалии и Бразилии.

В 1944 г. для получения атомной информации была приведена в действие имперская служба безопасности. В довоенные годы Гейзенберг старался обходить эту организацию стороной, хотя и не всегда успешно. Он часто вспоминал один нелепый случай, который привел его на Принц-Альбрехтштрассе, где помещалось гестапо. Тогда Гейзенберга допрашивали несколько раз, и особенно сильное впечатление осталось у него от фразы, написанной на стене камеры крупными буквами: «Дыши глубоко и спокойно». Тот инцидент был давно исчерпан, и Гейзенберг установил самые тесные отношения со службой контрразведки, без которых, собственно, и не мыслилось бы его руководящее положение в Урановом проекте. Абвер, армейская контрразведка, со своей стороны, питала к Гейзенбергу полное доверие. Настолько полное, что руководитель абвера адмирал Канарис 30 апреля 1943 г. назначил Гейзенберга уполномоченным контрразведки верховного командования армии по Физическому институту и лично подписал соответствующее удостоверение (заместителем Гейзенберга как уполномоченного контрразведки был К. Виртп). Не поколебала положения Гейзенберга и бурная ликвидация заговора против Гитлера в 1944 г., известного как «заговор 20 июля». Гейзенберг мог ожидать для себя очень больших неприятностей: он был знаком и постоянно общался с видными участниками заговора — генерал-полковником Беком, фон Хасселем, графом Шуленбургом, Райхвейном и др. Все они были казнены, а Гейзенберга даже не вызывали на допрос (общее число арестованных достигло 7 тыс. человек).

В ответ на просьбу Гейзенберга служба безопасности сработала очень оперативно. Совместно с сотрудниками Физического института была разработана анкета-вопросник, по которой было дано указание допрашивать в лагерях военнопленных и в концентрационных лагерях всех лиц, имевших ранее отношение к физике. Исполнительность этой службы известна, и скоро стали приходить ответы с заранее принятой условной пометкой «Уран-распад». Система оповещения об ответах на эти допросы была тщательно продумана и действовала безотказно: справки-отчеты высылались в один из отделов министерства вооружения и боеприпасов, профессору Гейзенбергу, и в зависимости от содержания — одному или нескольким институтам соответствующего профиля. Но что могли дать допросы людей, призванных в армию еще до войны или в первые годы войны? Для немецких ядерных исследований — ничего, но для разведывательных и диверсионных служб гитлеровской Германии — очень много.

По-настоящему информационная проблема была решена тогда, когда Гейзенберг обратился за помощью к промышленным фирмам. 22 ноября 1944 г. «служба специальной литературы» фирмы «Сименс и Гальске» сообщила Гейзенбергу, что она может, в частности, перепечатать все тома «Физикл ревью» за 1942, 1943 и 1944 гг. по цене всего 20 марок за том. В конце письма, имевшего, конечно, гриф «секретно», фирма напомнила: «Это дело должно сохраняться в строгом секрете. Дабы не затруднить дальнейшее поступление информации, необходимо, чтобы враги не знали о ее наличии в Германии». Вскоре такие же услуги и с теми же оговорками оказал Гейзенбергу концерн АЭГ. Полученная информация была полезной. В частности, последние реакторные сборки сооружались уже с широким использованием графита.

Однажды, рассматривая очередную почту, Гейзенберг увидел на своем столе не что иное, как советско-американский патент на «способ возбуждения и проведения ядерных процессов». Неужели долгожданная находка? Гейзенберг в нетерпении раскрыл наугад патентную заявку, и глаза сразу выхватили из текста привычные слова «тяжелая вода», «радий», «излучения»… Однако подробное ознакомление с патентом показало, что его авторы Арно Браш (Нью-Йорк, США) и Фриц Ланге (Харьков, СССР) рассматривают не процесс разделения тяжелых ядер, которым занимался Гейзенберг, а противоположный процесс — слияния легких ядер. По мысли авторов, эти процессы также должны привести к выделению большого количества энергии, но это лежало далеко в стороне от сегодняшних интересов Гейзенберга, и он с сожалением отложил патент в сторону.

В ноябре 1944 г. начальник планового управления имперского исследовательского совета Озенберг прислал Гейзенбергу на отзыв докладную записку Ф. Хильдебранда с грифом «Совершенно секретный документ командования» относительно способа, названного им «Хадубрандт», что можно перевести как «Адский пожар». Это была старая идея использования излучений для инициирования взрыва боеприпасов противника на большом расстоянии. По мнению автора, способ «Хадубрандт» должен был позволить, например, взрывать боеприпасы на подлетающих самолетах, находящихся за 20 км от цели. Невозможность технического решения этой проблемы была установлена давно, однако сейчас ее поддерживал видный чин из СС, и Гейзенбергу пришлось потратить немало времени на составление вежливого, но все же отрицательного отзыва.

Заботы Гейзенберга об информации касались не только использования зарубежных источников. Информированность разработчиков внутри Уранового проекта была из рук вон плохой: отчеты о научно-исследовательских работах могли пересылаться только через Управление армейского вооружения, публикации результатов исследований запрещались, совещания и конференции проводились крайне редко, что приводило к искусственной разобщенности ученых. Обстановка взаимного недоверия, слежка и подозрительность доводили режим секретности до абсурда, когда он превращался из необходимой защитной меры, укрепляющей государство, в свою противоположность. Геринг, например, в 1943 г. запретил разработку радиолокационной системы потому, что это «могло натолкнуть противника на создание контрсистемы». В Урановом проекте был допущен не менее крупный промах в отношении использования французского циклотрона. Как известно, при оккупации Франции немцы получили в свое распоряжение почти готовый к пуску циклотрон в Париже, в лаборатории Фредерика Жолио. Вполне резонно было предположить, что этот циклотрон будет применен для важнейших ядерных исследований, тем более что в это время Вайцзеккер уже подошел к открытию плутония. Немецкие ученые участвовали в наладке, пуске и эксплуатации циклотрона, но не проводили на нем секретных исследований по программе Уранового проекта. Гейзенберг, обосновывая в июне 1942 г. перед Шпеером необходимость форсирования сооружения циклотрона в Германии, заявил, что парижский циклотрон не используется надлежащим образом из-за необходимости соблюдения секретности. Шпеер, судя по его реакции, считал эти доводы правильными.

А что же циклотроны, которые строились в Германии? В мае 1944 г. состоялся пробный пуск циклотрона в институте профессора Боте. В числе почетных гостей были А. Шпеер и А. Фёглер. Но пуско-наладочный период слишком затянулся. Затем циклотрон был поврежден при одной из бомбардировок. Еще хуже обстояло дело с лейпцигским циклотроном. Он был уже полностью готов, когда 20 февраля 1944 г. в здание института на Линнештрассе попала фугасная бомба. Гофман стал искать новое место для установки циклотрона и вскоре нашел полностью защищенную от бомбежек заброшенную горную выработку в 30 км от Лейпцига, в местечке Клостер-Хольц. Потребовались огромные усилия для того, чтобы составить и утвердить новую смету на приспособление старых шахт и монтаж циклотрона (более 1 млн. марок). Благодаря вмешательству Фёглера и Шпеера работы начались, но фронт неумолимо приближался к Лейпцигу. О монтаже циклотрона не могло быть и речи, а Гофман, как писали в июле Фёглеру, тяжело заболел: его нервы не выдержали, и он потерял рассудок.

Эвакуацию своих промышленных предприятий и институтов нацисты стыдливо называли «перемещением». Подготовка к эвакуации началась в первой половине 1943 г. и сначала преследовала цель рассредоточить объекты для меньшей их уязвимости с воздуха. Эвакуацией ведало министерство Шпеера. Война в это время шла еще на территории Советского Союза, и в ответ на директиву выбрать место для эвакуации профессор Боте, например, называл Вену. Это означало, что он со своим институтом физики должен был выехать из Гейдельберга на юго-западе Германии далеко на восток. Однако война все больше приближалась к границам Германии, и вскоре «перемещение» приняло ярко выраженный характер движения с севера и востока на юго-запад, в горы, навстречу войскам западных держав. К концу 1944 г. эвакуация потеряла всякую планомерность и превратилась в простое бегство.

Трудно себе представить, но нацисты одновременно с эвакуацией задумали провести реорганизацию всей системы военных исследований. Гитлер еще в середине 1940 г. специальным правительственным распоряжением запретил проведение исследований, которые не могли дать положительного результата в ближайшее время. К 1944 г. ошибочность этой концепции стала настолько очевидной, что даже в официальных документах писалось о «несвоевременном признании высокого значения фундаментальных исследований» и «горьком уроке рокового ошибочного решения 1940 г.» Принципиальное пренебрежение фундаментальными исследованиями усугублялось отсутствием единого руководящего центра, который координировал бы военные исследования в масштабах страны. Основные текущие военные разработки проводились в собственных исследовательских организациях армии, авиации и флота, но значительная часть исследований велась в институтах Общества кайзера Вильгельма, университетах, высших технических школах, лабораториях промышленных фирм и других невоенных организациях. Тематику исследований и объем ассигнований определяли действовавшие подчас без должного контакта друг с другом имперское министерство науки, воспитания и народного образования, Общество кайзера Вильгельма, Главное управление четырехлетнего плана, Управление армейского вооружения, Управление вооружения авиации, Управление вооружения флота, промышленные фирмы.

В 1942 г. для централизованного руководства всеми научными исследованиями был создан имперский исследовательский совет под председательством рейхсмаршала Г. Геринга, но должные организационные мероприятия проведены не были и намеченная цель не была достигнута.

Прогрессирующее отставание немецкой военной техники заставило гитлеровское руководство в середине 1944 г. вновь вернуться к проблеме организации военных исследований. После долгой подготовки, в развитие приказа Гитлера от 19 июня 1944 г. о концентрации производства вооружений, Геринг 24 августа 1944 г. издал приказ о проведении самой крупной реорганизации системы военных научных исследований: отныне все без исключения военные исследования в Германии должны были проводиться под руководством единого центрального органа — Объединения военных исследований.

Объединению предполагалось передать научное руководство исследовательскими организациями вооруженных сил, министерства науки, воспитания и народного образования, Общества кайзера Вильгельма, университетов, промышленных фирм, которые вели или могли вести военные исследования. Объединение должно было рассматривать планы военных исследовательских работ, выделять важнейшие темы, прекращать бесперспективные исследования. Высшим органом Объединения военных исследований был руководящий научный штаб под председательством Геринга, в который должны были входить крупнейшие ученые в качестве руководителей специальных отделов, ответственных за отдельные направления науки и техники.

Структура Объединения военных исследований, действовавшего в рамках имперского исследовательского совета, предусматривала также создание территориальных филиалов, которые должны были координировать вопросы использования рабочей силы, материалов, оборудования, финансов. При этом административное подчинение всех входящих в объединение научных организаций оставалось прежним.

Атомные разработки были сразу включены в Объединение военных исследований. Централизованное научное руководство военными исследованиями, вероятно, подняло бы эффективность военных разработок, если бы проводилось раньше. Но в конце 1944 — начале 1945 г., когда война велась уже на территории Германии, никакие проекты реорганизации науки не могли осуществиться, и проект реорганизации системы руководства военными исследованиями только усилил общую неразбериху.

В конце 1943 г. в Германии была предпринята еще одна отчаянная попытка форсировать военные исследования — усилить состав исследователей в основных институтах, ведущих оборонные работы, за счет освобождения из армии 5 тыс. ученых. Результаты этой операции, проводившейся под шифром «Активизация исследований», не оказали никакого влияния на активизацию атомных исследований. В 32 института Общества кайзера Вильгельма с 18 декабря 1943 г. по 5 марта 1945 г. было направлено всего 167 специалистов, в том числе в берлинский Физический институт — четыре человека, в Химический институт семь…

Между тем эвакуация продолжалась. Особенно тяжело переживал ее необходимость Гейзенберг. К концу 1943 г. был готов бункер для проведения так называемого большого опыта. Начинались испытания созданного на основе исправленных расчетов реактора с использованием металлического литого урана, большего, чем прежде, количества тяжелой воды и графита. Гейзенберг дал согласие отправить на юг Германии, во Фрайбург, Хайгерлох и Тайльфинген, все оборудование и сотрудников института, не участвовавших в опыте, а сам остался в Берлине. Свою семью он отправил в Вальхензее еще раньше, и дом его на Харнакштрассе, 5, некоторое время пустовал. Однако вскоре он заполнился людьми: увеличился приток беженцев, среди которых было много старых знакомых и коллег Гейзенберга, да и у некоторых берлинцев, сотрудников Гейзенберга, дома оказались разрушенными. Дом Гейзенберга (12 комнат) был заселен полностью. Сначала заселялись комнаты сына и дочери, комната для гостей, столовая и прочие, а затем в ход пошли комнаты для кактусов, для прислуги, для рукоделия и все остальные свободные помещения. С каждым из квартирантов Гейзенберг заключал договор с указанием платы и с подробным перечислением всех подсобных помещений, которыми они имели право пользоваться.

Сам Гейзенберг большую часть времени проводил в бункере, наблюдая за монтажом реактора и контрольных приборов. Основным его помощником теперь был Виртц, поскольку Вайцзеккер еще раньше получил пост директора института в Страсбурге. Вайцзеккер продолжал работать над проблемами Уранового проекта и взял с собой для этого копии всех научных отчетов о выполненных ранее работах.

Последний эксперимент 1944 г. в Берлине имел шифр B-VII. Активная зона реактора монтировалась внутри контейнера из магниевого сплава. Всего в контейнер было уложено почти 1,5 т металлических урановых слитков с расстоянием между пластинами в 18 см. Между пластинами залили 1,5 т тяжелой воды. Магниевый контейнер укутали снаружи графитовыми брикетами для отражения вылетающих из активной зоны нейтронов, на что пошло почти 10 т графита, и опустили в большой алюминиевый бак. Эксперимент прошел успешно, коэффициент размножения нейтронов заметно возрос, что немецкие ученые совершенно справедливо отнесли на счет графитового отражателя, поскольку остальные параметры реактора B-VII не отличались от параметров реактора B-VI. К этому же времени относится первый успех в реакторных экспериментах на полигоне Куммерсдорф. Группа Дибнера (всего пять человек) также применила металлический уран и существенно повысила коэффициент размножения нейтронов.

Гейзенберг обрел, наконец, уверенность, которой ему в последнее время так недоставало. Следующая сборка — реактор В-VIII — должна была стать критичной. Эксперимент назначили на январь 1945 г. и готовили в три смены, не прекращая работы ни днем ни ночью. Надежно заглубленный бункер предохранял от воздушных налетов; техники спали прямо на рабочих местах.

В один из наиболее сильных налетов произошел неприятный инцидент, заставивший Гейзенберга поволноваться. Вскоре после объявления воздушной тревоги охрана доложила, что какой-то мужчина в военной форме требует, чтобы ему позволили укрыться в бункере. Допуск посторонних был строжайше запрещен, и Гейзенберг приказал никого не впускать. Настойчивые требования незнакомца только усилили подозрительность охраны, и его буквально выгнали под угрозой ареста. В этот вечер бомбы ложились рядом с бункером, сотрясая сооружение и мешая сборочным работам. На утро Гейзенберг, выйдя из бункера, увидел вокруг свежие развалины и подумал, что вчерашний военный, наверное, погиб под обломками зданий. Его крики вспоминались Гейзенбергу несколько дней, вызывая угрызения совести. Но однажды в бункер пришел уполномоченный абвера корветтен-капитан Мейер и сообщил, что на Гейзенберга поступила жалоба. Тот самый человек, которого они не пустили в бункер, оказался крупным партийным руководителем, был жив и здоров и теперь требовал наказания виновных. Гейзенберг долго смеялся нервным смехом, в котором отразилось все напряжение последних месяцев, а Мейер обещал уладить дело.

Наконец реактор был готов, и эксперимент назначили на 29 января. Но уже за несколько дней до этого стало ясно, что оставаться в Берлине невозможно. Советские войска приблизились вплотную к городу, на горизонте не исчезало зарево пожаров, вода не подавалась, то и дело отключали свет. 31 января все оборудование спешно демонтировали, погрузили на несколько тяжеловозных грузовиков и отправили на юг Германии. Из Берлина фактически убегали, не успевая собрать и взять с собой даже секретную документацию. Имперский комиссар обороны Берлина Геббельс 1 февраля 1945 г. издал строжайший приказ уничтожать служебные документы только после его специального распоряжения, для чего во все учреждения будет передан специальный пароль «Кольберг». Но если этот пароль и передавался когда-либо в Физический институт, то принимать его там и тем более исполнять было уже некому. В Хайгерлохе, в пещере, реактор собрали вновь, однако время было потеряно. Советские войска начали бои за Берлин. На Эхинген и Хайгерлох двигались французские войска. Американское подразделение «Алсос» спешило опередить французов. Небольшая моторизованная ударная группа, которая без боя вступила в Эхинген и Хайгерлох за 18 час. до того, как туда прибыли французские войска, захватила группу немецких физиков. В подземной ядерной лаборатории американцы нашли недостроенный ядерный реактор. Через несколько дней реактор был взорван, хотя необходимости в этом уже не было.

Триумфальное наступление советских войск и последовавшая капитуляция фашистской Германии положили конец Урановому проекту.

Загрузка...