А любовь как сон

2. Прощай, навсегда!

Спустя восемь лет, из них семь счастливой семейной жизни, Катя уехала, уехала насовсем. Я был совершенно к этому не готов, думал, что у нас какие-то недоразумения, которые разрешатся в конце концов, винил во всём Катину мать – жёсткую авторитарную женщину. Мой верный друг, красавец Фарид – гуляка и мот, но добрейший к друзьям, видя мои молчаливые страдания, прислал мне однажды вечером для утешения одну из своих лучших пассий – сногсшибательную естественную блондинку.

Я сотворил с ней своё мужское дело, но глубокая тоска по Кате стала только сильнее, с блондинкой я больше не встретился, а мои половые эксперименты прекратились.

Как-то вечером в мою угловую квартирку на проходном месте города заскочила, но осторожно, на всякий случай вместе с малолетним сыном, Галка – близкая Катина подруга по работе. Галка была разведена, попивала, внешность имела сексапильную (так и хочется сказать «****скую»!) и всегда улыбалась. Я, конечно, оказался ей рад, как близкому к Кате человеку, и выставил бутылку коньяку. Галка совсем засияла, и у нас наладился душевный разговор – долго я держал в себе молчаливую тоску по жене.

– Да ты, я вижу, совсем расклеился, – пожалела меня Галка, выслушав мои нерадостные откровения.

– Да уж, – согласился я.

Галка помолчала.

– А может, не стоит так страдать?

– Любовь, Галка, любовь. Вина на мне, всё-таки я намного старше Катерины.

– Ох, не хотела я говорить! – сказала Галка опять после некоторого молчания. – У Катьки вина не меньше.

– Всё это мать её, мать! – стукнул я рукой по столу. – А Катерина просто дурочка невинная, внушаемая.

– Она не невинная! – вспыхнула непроизвольно Галка.

Ничто так не задевает другую женщину, знающую свою слабость «на передок», как похвала невинности её подруг.

Галка вздохнула, налила сама себе ещё коньяку и залпом выпив, вдруг решилась:

– Изменяла она тебе!

– Ну, это ты брось! – совершенно искренне возмутился я.

Галка знала из прежних встреч, когда приходила к нам после работы вместе с Катей, что я недолюбливал их общение. Иногда обе были в подпитом состоянии. Подпитие это я относил за счёт Галкиного влияния, так как Катя склонностью к вину не страдала. Несколько раз я строго говорил с Галкой на эту тему, а, однажды, даже попросил «выйти вон!», на что, уходя со своей неизменной улыбкой, она загадочно усмехнулась:

– Может быть, ты гонишь свою будущую любовь!

Я тогда не придал этим словам значения, а сейчас, вспомнил и сказал:

– На любовь мою рассчитываешь что ли, обсирая Катерину?

Галка схватила игравшего до того рядом детика за руку:

– Пошли!

Но я понял, что ядовитые семена сомнения уже буйно проросли внутри меня, и Галку, с её тайной, я так просто не отпущу.

– Ладно, извини, погорячился. Рассказывай!

– Нечего мне рассказывать! – сказала Галка, открывая дверь.

– Тогда пойду тебя провожать! – быстро оделся я, прихватив новую непочатую бутылку с коньяком.

Последнее обстоятельство сыграло свою роль, потому что Галка впустила меня в свою квартиру, хотя и молчала всю дорогу.

Мы уединились на кухне, закрыв дверь в единственную комнату, в которой Галка положила спать сына на раскладной диван.

Вторая бутылка коньяка разгорячила нас, секса я давно не имел, а Галка всё-таки была премиленькой, через час мы с ней целовались, но на все мои допросы по поводу неверности жены, она отвечала со смехом общими фразами: «Мужья всегда узнают последними!»

Галкины губы были податливо мягки, целоваться с ней было приятно, а ко всему, засела мысль: «Ну, уж если трахну я тебя – всё расскажешь!»

Когда она открыла дверь в комнату, чтобы посмотреть сына, я тихонько прошмыгнул за ней. Галка наклонилась над сыном, открыв моему обозрению волнующую задницу в коротких сиреневых трусиках.

Я развернул её, обнял и засосал в поцелуе язычок плутовки, пахнущий коньяком, потом усадил её на диван и стремительно освободил шёлково-гладкую попку от ненужных трусиков.

– Нельзя на диване, – Дениску разбудим, – успела прошептать подруга семьи.

Тут же я запечатал её мычащий ротик новым поцелуем и увлёк на пол, на ковёр. Кровь хлынула мне в голову от осознания давно не испытанного чувства – наступления момента обладания новой желанной женщиной.

Как будто нет ничего необычного в том, что мужчина вводит свой орган, раздвигая им женские половые губы, но с этой красивой женщиной – это в первый раз, именно ради этого ощущения новизны мужчина готов на всё: изменить горячо любимой жене, предать друга, если эти желанные губы принадлежат жене друга, заключить любой союз с дьяволом, лишь бы почувствовать, наконец, ответные – робкие, но уже страстные сжимания своей плоти плотью женщины, отдающейся ему в ПЕРВЫЙ раз!

Галка обладала развитой амортизирующей попой, такую гораздо приятнее накачивать на жёстком полу, а не в мягкой постели. Усилием опирающихся об пол ягодиц она сдавливала член, и он плотно входит во влагалище с восхитительным скрипом до касания головкой венчика матки. Вот так, восхищаясь друг другом, мы совершили свой первый акт соития, бурно закончив его совместным восторгом со сдавленным до шёпота мычанием, чтобы не разбудить ребёнка.

Вернулись в кухню. За коньяком и сигаретами Галка уже более откровенно рассказала мне про измену жены. Это, оказывается, длилось почти год, рога мне наставил какой-то офицеришка, но кто именно, и о других подробностях, Галка наотрез отказалась сообщить. В то время, под впечатлением нашего, неожиданно для меня весьма приятного сексуального контакта, я и не стал слишком настаивать, и скоро мы с Галкой вновь вернулись, в буквальном смысле, к «половому» сношению.

На этот раз я установил её на ковре на колени и возбуждённо проткнул её попу, вызвав у самки приглушённое хриплое мычание.

Женщина совсем по иному относится к анальному сношению, это самый быстрый способ сделаться ей почти родным.

На третий раз инициативу уже взяла Галка, оседлав меня сверху. Она уселась мне мохнатым половым органом прямо на лицо. Мои нос и рот оказались прикрыты её распахнутыми половыми губами, и я еле мог вдыхать воздух. Эти раздвигаемые носом пухлые губки, источающие греховный аромат жаждущей плоти, возбудили вновь неукротимое желание пронзить их членом. Нащупав за своей спиной затвердевший до боли мужской орган, Галка переместилась на мои бёдра, приподнялась, заправила кончик члена в свисающие половые губки и вдруг резко проткнулась до самой матки. Тут же по её животу и трепещущим грудям пробежала судорога – она кончала, кончала непрерывно и долго. Зажав рукой рот, чтобы не закричать, она, плотно сжимая влагалищем член, неистово прыгала на нём вверх и вниз.

В полумраке светилось её разгорячённое пунцовое лицо с раздутыми ноздрями и прикрытыми веками, она сейчас была не просто миловидной, а самой красивой женщиной на свете. Вскоре она уснула, а я, высвободившись потихоньку из её объятий, ушёл домой, время было под утро.

В субботу, на другой день после неожиданного сексуального приключения, я долго лежал в постели и думал, думал. Многие из событий последнего года жизни с Катей осветились иным образом.

Я вспомнил своё возвращение домой из командировки в Ташкент год назад. Кате в подарок я привёз огромную жёлтую, всю в трещинках, дыню, и кучу крупных среднеазиатских орехов всех сортов: миндаль, фундук, грецких и, ранее не пробованных ею, ароматных фиолетовых фисташек. К экзотической закуске прилагалась большая бутылка не менее экзотичного узбекского красного шампанского.

Катя раньше всегда встречала меня из командировок сильно истосковавшейся, молча висла на шею, прижималась ко мне так, что казалось вот-вот не выдержат, раздавятся и брызнут её пружинистые груди.

Потом я, тоже молча, прошептав только: «Любимая моя!», нёс её на постель, в голове моей расстилался и плыл голубой радужный туман, и я весь погружался в её жаждущее слияния тело.

Но на этот раз всё было не так. Раскрыв руки, чтобы принять Катю в объятья, я как будто почувствовал некое скрытое сопротивление, так что мне пришлось её притянуть к себе. Она не впилась в мои губы, как обычно, а позволила себя поцеловать. Глаза её были закрыты, впрочем, как обычно при нашей встрече после расставания.

У Кати огромные глаза, когда она их закрывает, под гладкой кожей век, слегка подёрнутой мелкими синими жилками сосудов, явственно обозначаются выпуклые сферки глазных яблок. Это всегда напоминало мне картины средневековых художников, тяготеющих к изображению женских лиц с огромными выпуклыми глазами.

Не вышло у нас и постели – Катя намекнула на болезненную менструацию и, вообще, на нездоровье, что с ней случалось и раньше. Впрочем, шампанское, дыню и орехи Катя поглощала с неподдельным удовольствием, а я, с ещё с большим удовольствием, любовался каждым движением и выражением лица любимой женщины.

Нестерпимо было после десятидневного воздержания лежать с возбуждённым естеством рядом с желанным телом жены, но Катя как-то резко пресекала все мои поползновения к её телу, даже прямо не связанные с половым контактом. Сначала я растерялся, но затем подумал, что она просто не хочет провоцировать лишний раз возбуждение, чтобы не распаляться и не страдать от невозможности совершения акта сексуальной близости.

Через какое-то время наши половые отношения восстановились, но с каким-то сопротивлением Катиного тела, не явно выраженным, но проявлявшимся то ли в ощущении ей физического неудобства позы, когда она лежала подо мной, то ли в ощущении болезненности стенок влагалища от моих размашистых фрикций. Она подкладывала между нашими телами свои маленькие кулачки, стремясь уменьшить глубокое проникновение мужского органа в своё святилище. Однако, всё это не вызывало во мне никаких подозрений – я любил эту женщину и сокрушался по поводу нездоровья любимой.

Увы, позднее мне стало ясно, что именно в эти командировочные дни произошло падение моей жены под круп отнюдь не бравого офицера.

Вспомнил я также наш последний проведённый вместе летний отпуск. Моя, довольно приличная по тем временам зарплата, позволяли нам с Катей ежегодно устремляться на юг в Геленджик, место нашей первой встречи. Я возлагал большие надежды на этот отпуск, надеясь, что романтика беззаботного южного времяпровождения и память о днях нашей любви благотворно подействуют на Катино состояние.

Однако в Геленджике Кате занездоровилось ещё сильнее.

– Что ж ты не ешь? – спросил я за обедом в пансионате, кухня которого нам всегда раньше нравилась.

– Не знаю, – грустно отвечала Катя, не прикоснувшись к сочной, хрустящей котлете по-киевски.

– Пойдем, погуляем по набережной, а потом закусим шашлыками с мукузани в «нашем» кафе на берегу!

– Пошли, – как-то безразлично пожала Катя плечами.

Но не вызвали её милой улыбки, как обычно раньше, ни забавные гномики на поляне сказок, ни фотограф с мартышками-хулиганками, бессовестно прыгающими на плечи любопытствующих зевак, ни стая выпрыгивающих из моря дельфинчиков, специально подплывших близко к берегу в честь Катиного появления.

Тем временем, очутились мы уже возле знакомого прибрежного кафе, не зайти в которое было невозможно – от дымного шашлычного аромата просто мутило желудок.

– Что с тобой? – спросил я, отпив приличный глоток мукузани.

Катя рассеянно водила пальцем по полированной крышке стола.

– Наверно у меня что-то серьёзное с придатками.

– Что ж ты молчала? Мы ведь на курорте – завтра узнаю, где здесь это лечат.

На завтра я обежал все ближайшие санатории. После упорных допросов, везде мне честно отвечали, что по-настоящему гинекологию лечат только в Саках и Евпатории, а привозная грязь большого эффекта не даёт, так как её целебная сила держится лишь несколько часов после извлечения.

– Что ж теплоходом до Евпатории? – спросил я Катю.

– Конечно! – оживилась она.

Однако, теплоход Сухуми – Одесса в Геленджик не заходит, надо ехать в Новороссийск, поэтому мы предпочли путешествие до Ялты на «Комете».

Мне очень хотелось на ялтинском побережье, чтобы Катя прониклась чувством восхищения знакомыми мне с ранней молодости крымскими красотами, без устали я таскал её по живописным местам, пока она не сказала, довольно грубовато, что мои места её не интересуют – она приехала в Крым лечиться.

В Евпатории, не смотря на все мои усилия, устроиться в санаторий не удалось, но мы встретили там сотрудницу – миловидную добрую женщину, которая за символическую плату предоставила нам спальню в своей благоустроенной квартире с огромной двухместной кроватью, муж у неё уехал в отпуск, а она сама прекрасно обходилась диваном в гостиной. Один только вид этого ложа, предназначенного для комфортной любви, будоражил мои желания неимоверно, но Катя отвечала на это сдержанно, если не сказать холодно, поэтому, в надежде исправить положение, я быстро договорился в грязелечебнице, в двух автобусных остановках от квартиры, о её лечении, и она стала ездить туда каждый день.

Однако, это событие, к моему глубокому сожалению, произвело неожиданный эффект – Катя вообще прекратила со мной половые сношения, ссылаясь, якобы, на запрет врачей. Такого дискомфорта на благоухающем юге, где каждая ветка, каждый стебель и цветок поют о любви я не испытывал никогда – ни раньше, ни потом.

Но, ни этот случай, ни другие потом, не менее красноречивые, никогда не поселяли в моей душе даже зачатки сомнений в Катиной чистоте… Только сейчас, куря в постели одну сигарету за другой, я правильно осознал поведение жены. В следующий момент в моём воспалённом мозгу возникла идея-фикс: я должен непременно увидеть Катерину!

Разрыв с ней оказался неожиданным и неопределённым, без разговора по душам, без которого вся наша восьмилетняя жизнь казалась просто коротким нелепым недоразумением. Дело не в том, что я не поверил Галке – все события последнего года подтверждали – Катя изменяла. Так почему же, уверовав в это, меня потянуло к ней вдруг с неудержимой силой и не только для душевного разговора, но и с мыслью об обладании ей? Нет здравого объяснения таким побуждениям, измена больно ранит, но хочется снова добиться неверной женщины, а её порочность только распаляет желание.

Ждать было выше моих сил, я позвонил другу, моему помощнику, предупредил, что меня не будет пару дней и ближайшим автобусом выехал в аэропорт.

– Куда ты на праздник собрался? – недовольно пробурчал друг, в воскресенье коллектив собирался в лес отметить 23 февраля.

Но в воскресенье утром я был уже в Саратове и сразу позвонил Кате по телефону матери. Узнав, что я рядом, она попросила меня ни в коем случае не появляться у матери, договорились встретиться в нашем любимом кафе по-над Волгой, рядом с Преображенской церковью.

Когда я подходил к месту встречи, сердце моё защемило при виде церкви. Года два назад у нас с Катей, по вине её матери, была размолвка, она также уезжала в Саратов, но через месяц пришла полная отчаяния телеграмма, чтобы я немедленно приехал и забрал её. Оказалось, что Катя начала горевать, не есть, потеряла в весе восемь килограмм.

Я ринулся спасать жену, побросав всё, а, в первую очередь, премилую страстную женщину, которой я обзавёлся к тому времени.

Когда я увидел Катю, от её лица остались только глаза, ещё более огромные из-за худобы. Жалко её было неимоверно, она тут же в спальне – худющая, кожа, да кости, со слезами отдалась мне, нимало не стесняясь матери в соседней комнате, а матери она всегда боялась. Потом мы пошли гулять, пообедали в кафе. Катя смеялась, показывая на ладошке не совсем отмытый трёхзначный номер очереди за колбасой – в Саратове было голодно. Проходя мимо церкви, Катя стала серьёзной и взяла с меня слово, что в этом году мы здесь с ней обвенчаемся, чтобы никогда больше не разлучаться.

Потом венчание мы перенесли на год, потом… потом наступило сейчас.

Нынешнее свидание ничем не напоминало ту прошлую встречу истосковавшихся друг по другу сердец. Мы сидели в кафе и Катя рассказывала. Она сказала, как зовут этого офицера, что у него жена, двое детей, конечно, свела их Галка.

Она призналась, что сейчас беременна, от кого (меня или офицера) не уверена, но уже записалась на аборт, ей ничего не оставалось, как уехать, признаться мне в измене она боялась, мысленно она порвала с прежней жизнью: и со мной, и с офицером.

Ещё она открылась, что в поезде по дороге в Саратов она с кем-то познакомилась и переспала, но ничего из этого не вышло, как часто бывает в жизни. Слёзы текли у неё по щекам, совсем размазав тушь; я понял, что, не смотря ни на что, для меня нет женщины дороже – я готов простить ей всё, – и стал ей об этом долго и много говорить. Она тоже поняла это, но вздохнула об ином:

– Если бы мой последний мужчина говорил мне то же, что ты!

– Неужели между нами пропасть? Помнишь – два месяца подряд мы писали друг другу письма каждый день! Разве может уйти совсем наша любовь?

– Но от любви до ненависти один шаг.

– Нет твоей ненависти.

– И любви нет.

– Что есть? Обида за мою связь, когда ты уехала в первый раз?

– Нет у меня обиды. Сама была тогда виновата.

– В чём наша вина?

– Никто не виноват – так сыграла судьба.

На часах было двенадцать, мой поезд отходил через час, я предложил задержаться до завтра, чтобы ещё раз обо всём подумать, но Катя ответила:

– Я не вернусь. Это всё из прошлой жизни.

Тогда, наконец, я поверил в фатальную неизбежность нашей разлуки и слёзы, сами собой, потекли у меня.

Она посмотрела на часы.

– Пойдём, провожу тебя на вокзал.

На вокзале мы практически не говорили, всё главное было уже сказано, а какие-то подробности Катиных измен меня не интересовали.

Перед отходом поезда мы разгуливали по перрону, взявшись за руки, со стороны мы казались неразлучными влюблёнными. Перед третьим гудком Катя обняла и поцеловала меня так, как уже не было больше года.

Со сдавленным сердцем провожал я в окно удаляющуюся фигурку женщины, самой дорогой для меня на свете, моей жены, которую я видел в ПОСЛЕДНИЙ раз…

Отъехав от Саратова, я забрался на свою верхнюю полку и забылся то ли сном, то ли бредом.

Поезд гулял во всю, отмечали день Советской Армии. Приглашали и меня: соседи снизу и компания была подходящая – две милых девушки и мужчина. Но я сказался больным и от меня отстали.

Состав медленно шёл до Челябинска кружным путём через Казахстан, почти двое суток. Я очнулся на другой день пополудни, меня знобило, хотя в вагоне было жарко натоплено. Состояние было отвратное, хотелось чего-нибудь выпить, чтобы опять забыться, но я в расстройстве не запасся ни вином, ни пищей.

Катя хотела мне сунуть в дорогу пару пирожков, но я отмахнулся. На какой-то станции объявили стоянку десять минут и я, даже не накинув пиджак, побежал в станционный буфет.

Там пришлось выстоять очередь, зато я купил две бутылки мадеры и долго собирал из брючных карманов мелочь на пирожки, так как остальные деньги остались в кармане пиджака. Я не то чтобы сбился со времени, провокацию сыграла почему-то убеждённость, что тут в очереди все с моего поезда и пока никто не спешит. Как принято на Родине, поезд пошёл вдруг без всякого объявления, что я с изумлением обнаружил через буфетное окно.

Я выскочил на перрон, поезд вежливо помахал мне на прощание хвостом. Положение было аховое: ни верхней одежды, ни даже шапки, ни денег, ни документов. Значит, судьба решила меня добить – подумал я.

Я подумал о такси, чтобы догнать поезд, но на мой вопрос местный абориген отвечал, что на этом участке пути параллельной шоссейной дороги нет, а просёлочная заметена снегом.

Однако самым странным в объективно безвыходной ситуации было моё настроение, что всё это мелочи жизни и всё поправится, хотя совершенно не известно как. И это объяснимо только вмешательством Высших сил, попытавшихся другим стрессовым клином выбить из меня глубоко засевший первый клин расставания с любовью. Причём сильно вредить мне Высшие силы (или как сейчас принято считать «эгрегоры») не собирались.

Через пять минут к перрону лихо, как по вызову, подкатила дрезина с двумя железнодорожниками, которые не могли не тормознуть на мои отчаянные взмахи руками с бутылками. Конечно, я подарил им одну из бутылок, конечно, они тут же стали поправлять из неё похмелье от вчерашнего, а если русский человек выпьет, то ему сам чёрт не страшен.

Дрезина, после объяснения мной ситуации, рванула со скоростью международного экспресса и мой поезд мы догнали через полчаса на ближайшей остановке. Я не стал объяснять соседям по купе свои злоключения, всё равно бы не поверили, и согласился с их версией, что успел заскочить на остановке в последний вагон, а по пути к своёму вагону с кем-то братался.

Приехав домой, больше всего я хотел отомстить офицеришке за поруганную честь семьи. Я узнал его телефон и адрес, узнал, что он служит во внутренней охране режимного предприятия в чине капитана.

Вездесущий друг Фарид, бывший мент, уволенный за гулянки, сообщил некоторые подробности из жизни капитана и его окружения – «хунты», метко окрестил их Фарид. Всё офицерьё было давно женато, но «гуляло» «по чёрному», не слишком скрываясь, скрыть что-то в маленьком городке было вообще невозможно.

«****и – они все общие», «контингент» всем известных в городе дам лёгкого поведения, и замужем и разведённых, составлял ограниченную группу в сотню человек. Конечно, добропорядочные граждане имели о них нечёткое, общее представление, изредка дополняемое доходящими шумными скандалами. Но вскоре после того, как я стал «свободным» человеком, пришлось не раз общаться с «контингентом».

«Хунта» многократно перепробовала всё стандартное ****ьё и постоянно была озабочена пополнением «контингента» из числа замужних женщин, совратить которых у военных во все времена считалось высшей доблестью.

Наперсницами обычно выступали жрицы из «контингента», стремившиеся завлечь своих знакомых замужних подруг на очередной «****оход».

От Фарида я узнал, наконец, истинную причину Катиной половой неприступности после ташкентской командировки, об этом она умолчала при нашей последней встрече. При «бардачном» образе жизни господ офицеров, они ловили венерические болезни, которые тут же бескорыстно передавали своим подругам. Катя спала только с капитаном, но тот спал со всеми подряд, в результате моя жена оказалась заражённой гонореей. В то время, как я вернулся из командировки, она проходила курс лечения, что называется, на «месте», у войскового фельдшера, который, втихую, залечивал всю родную братию и их жертв.

Отталкивая меня, Катя охраняла меня от «награждения», а себя от разоблачения.

Узнав всё это, я окончательно возненавидел капитана и позвонил ему домой. Ответила жена, я только представился ей – кто я, как она заявила, что «знает всё!» и сама пригласила «в гости».

Во гневе и подпитии, перед уходом к капитану, я прихватил в карман элегантный кухонный топорик для рубки мяса, чтобы порушить скотину в удобный момент.

Вся семья была дома: муж, жена, дети. Капитан, по имени Иван, оказался, как бы оправдывая своё имя, простоватым, невзрачным мужиком маленького роста, с рожей, вырубленной топором, заикающийся и, к тому же, хромой, правда, крепковатый в плечах.

Непрезентабельный вид соперника как-то сразу охладил мою агрессию, я только тоскливо подумал: «Господи, что же она в нём нашла?»

Ответ на этот вопрос я получил позднее от той же Галки. При всей своей непритягательной для женских глаз внешности, Ваня обладал х…м феноменальных размеров, самодостаточным агрегатом, не требующим дополнительного приложения лишних достоинств.

Ваня встретил меня радушно, пытался снять с меня верхнюю одежду, от чего я презрительно отмахнулся. Он выставил в кухне бутылку вина, к нему я тоже не притронулся. Тогда он сразу полез ко мне, заикаясь, с извинениями, прямо при жене.

– Вы всё знаете? – спросил я жену.

– Знаю, сама их накрыла.

– Ваня зазаикался примирительно: – Прости, – ну ттак вышло.

– Как так? Споили девку?

– С-сама пила, – насупился Ваня.

– Ты заразил Катерину?

Ваню подбросило:

– А т-ты знаешь? Она сказала?

– Она, – соврал я и добавил медленно по слогам, – сказала: «эта грязная скотина»… Ваню передёрнуло:

– И так я с этим настрадался! Она же бросила меня из-за этого.

Наконец, мне стали ясны все Катины гинекологические проблемы, которыми она измучила меня в отпуске.

– Как она решилась уехать в Саратов?

– Как, как! – встряла жена, – я ей сказала: у тебя один выход – уезжай, иначе, плевать, заложу и тебя и всю братию!

Вот оно что! Сейчас мне стало ясно – почему уехала Катерина, скорее всего на неё и на Ивана надавили дружки из «хунты», опасаясь скандала.

Ох, Катя, Катя!

– Вот что друг! – сказал я – пиши мне расписку!

– К-какую расписку? – испугался Иван.

– Пиши, я диктовать буду!

Почувствовав мою решительность, да и, сдаётся мне, поняв ещё на входе – с каким грозным орудием я явился, Иван взял ручку и листок.

– Я, такой-то,… капитан службы внутренней охраны, признаю,… что из низменных побуждений совратил такую то…, а потом, ведя вместе с дружками разгульный образ жизни, заразил её венерической болезнью, – диктовал я.

Ваня содрогался, но писал.

– Обязуюсь впредь не совращать замужних женщин,… а если такое случится,… то готов понести любое наказание.

– Пиши, пиши! – помогала мне его жена.

– На черта мне эта глупая расписка? – между тем, думал я.

Понимая умом, что Катерину не вернуть, я всё равно цеплялся за какой-то призрачный шанс.

Я, молча, забрал расписку и ушёл. Проходя по двору, выхватил из кармана топорик и со злостью вонзил его в брус ограждения бельевой площадки. Немного остыв, я вынул топорик из бруса и забросил куда подальше.

На другой день случилось ко мне явление двух господ офицеров – Ваниных друзей. Один – старший лейтенант, высокий усатый гренадёр, типичный представитель женского совратителя, назвался Олегом. Не смотря на то, что он был моложе и Ивана, и своего спутника, и ниже их по чину, я сразу понял, что в «хунте» он главный закопёрщик разврата и приманка для женщин. Спутник его – Владимир, в чине капитана, оказался как раз тем самым войсковым фельдшером. Друзья тут же разлили принесённую бутылку коньяку и заговорили «за жизнь» наводящими нейтральными вопросами.

– Что, Ваньку пришли спасать? – оборвал я их дипломатию.

– Не Ваньку, а себя, – грустно сказал фельдшер.

– Слушай, – на хрена тебе эта расписка? Отдай нам! – сказал Олег.

– Не у вас взял! – отвечал я.

– Иван – он и есть Иван – дурак, другого Катерине надо было.

– Ну, уж, конечно, такого красавца, как ты!

– Да Катька баба ничего, – как-то грустновато заметил фельдшер.

Я подумал, что Катерина была для фельдшера предметом, отнюдь, не абстрактного вожделения, её прелести он изучил, когда пришлось лечить.

– Вот что, ребята, расписку не отдам. За себя не бойтесь – командиру не предъявлю.

«Ребята» немного замялись, похоже, что у них зачесались кулаки, но, сообразив, что это приведёт только к лишним неприятностям, удалились.

Прошло много лет. Два года после отъезда Катерины гулял я по чёрному в «междужёнье», но не мог забыть свою мадонну Литта.

Окончательно спиться мне не позволили, опять же, Высшие силы, мои эгрегоры, и даровали, наконец, женщину, которая успокоила моё сердце.

Всех прежних любимых вспоминаю я с теплотой, каждая из них отдавала мне кусочек своей души.

В одном фантастическом рассказе о космонавтах из взорванного корабля, несущихся по орбите вокруг Земли к верной гибели в атмосфере, прочитал я, что всякое большое событие в жизни человека совершается трижды: