А. С. Пушкин в воспоминаниях современников

Примечания

Аммосов — А. Аммосов. Последние дни жизни и кончина А. С. Пушкина. Со слов бывшего его лицейского товарища и секунданта Константина Карловича Данзаса. СПб., 1863.

Анненков — П. В. Анненков. Материалы для биографии Александра Сергеевича Пушкина. СПб., 1855 (Сочинения Пушкина с приложением материалов для его биографии, портрета, снимков с его почерка и его рисунков, и проч., т. 1).

Базанов — В. Г. Базанов. Ученая республика. М.—Л., 1964.

Барсуков — Н. П. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 1–22. СПб., 1888–1910.

БдЧ — «Библиотека для чтения».

Белинский — В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I–XIII, М., Изд-во АН СССР, 1953–1959.

БЗ — «Библиографические записки».

Боричевский — И. А. Боричевский. Заметки Жуковского о гибели Пушкина. — В кн.: П. Врем., т. 3, с. 371–392.

BE — «Вестник Европы».

Восстание декабристов — «Восстание декабристов. Материалы», т. I–VI. Госиздат. М.—Л., 1925–1929.

Врем. ПК — «Временник Пушкинской комиссии. 1962–1970». М.—Л., «Наука», 1963–1972 (Изд-во АН СССР. Отд. лит. и яз. Пушкинская комиссия).

Вяземский — П. А. Вяземский. Полное собрание сочинений, т. I–XII. СПб., 1878–1896.

Гастфрейнд. Товарищи П. — Н. Гастфрейнд. Товарищи Пушкина по имп. Царскосельскому лицею. Материалы для словаря лицеистов 1-го курса 1811–1837 гг., т. I–III. СПб., 1912–1913.

ГБЛ — Государственная библиотека им. В. И. Ленина (Москва). Рукописный отдел.

Гессен — «Пушкин в воспоминаниях и рассказах современником». Ред., вступ. статья и прим. С. Я. Гессена. Л., Гослитиздат, 1936.

Гоголь — Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. 1–14, М.—Л., 1937–1952. (АН СССР. Институт русской литературы. Пушкинский дом).

ГПБ — Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград). Рукописный отдел.

Я. К. Грот — Я. К. Грот. Пушкин, его лицейские товарищи и наставники. Изд. 2-е, доп. СПб., 1899.

Дело о дуэли — «Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном. Подлинное военно-судное дело 1837 г.», СПб., 1900.

Дн. Модз. — А. С. Пушкин. Дневник. 1833–1835 гг. Под ред. и с объяснит. прим. Б. Л. Модзалевского и со статьей П. Е. Щеголева. М.—Пгр., Госиздат, 1923.

Дн. Сав. — А. С. Пушкин. Дневник. 1833–1835 гг. Под ред. В. Ф. Саводника. М.—Пгр., Госиздат, 1923 (Труды гос. Румянцевского музея, вып. 1).

ЖМНП — «Журнал министерства народного просвещения».

ИВ — «Исторический вестник».

Изв. ОЛЯ — Известия АН СССР. Отделение литературы и языка.

ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР (Ленинград). Рукописный отдел.

КА — «Красный архив».

Карамзины — «Пушкин в письмах Карамзиных 1836–1837 годов». М.—Л., 1960 (АН СССР. Институт русской литературы. Пушкинский дом).

Керн — А. П. Керн. Воспоминания. Предисловие П. И. Новицкого. Вступ. статья, ред. и прим. Ю. Н. Верховского. Л., «Academia», 1929.

ЛГ — «Литературная газета».

Лемке — М. К. Лемке. Николаевские жандармы и литература 1826–1855 годов. По подлинным делам Третьего отделения собственной е. имп. в. канцелярии. СПб., 1908.

Лет. ГЛМ — Летописи Государственного Литературного музея, кн. I. Пушкин. Ред. М. А. Цявловского. М.—Л., 1936.

Летопись — М. А. Цявловский. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина, т. I. М., 1951 (АН СССР. Институт мировой литературы им. А. М. Горького).

Лит. арх. — «Литературный архив». Материалы по истории литературы и общественного движения, т. I. Под ред. С. Д. Балухатого, Н. К. Пиксанова и О. В. Цехновицера. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1938.

ЛН — «Литературное наследство».

ЛПРИ — «Литературные прибавления к „Русскому инвалиду“».

MB — «Московский вестник».

М. вед. — «Московские ведомости».

МН — «Московский наблюдатель».

Модзалевский — Б. Л. Модзалевский. Пушкин. Л., «Прибой», 1929.

Москв. — «Москвитянин».

МТ — «Московский телеграф».

Никитенко — А. В. Никитенко. Дневник. В трех томах. Л., Гослитиздат, 1955–1956.

Новонайденный автограф — Новонайденный автограф Пушкина. Заметки на рукописи книги П. А. Вяземского «Биографические и литературные записки о Денисе Ивановиче Фонвизине». — Подгот. текста, статья и коммент. В. Э. Вацуро и М. И. Гиллельсона. «Наука», М.—Л., 1968.

ОА — «Остафьевский архив князей Вяземских». Под ред. и с прим. В. И. Сайтова, тт. 1–5. СПб., 1899–1913.

ОЗ — «Отечественные записки».

П. в печ. — Н. Синявский и М. Цявловский. Пушкин в печати. 1814–1837. Хронологический указатель произведений Пушкина, напечатанных при его жизни, изд. 2-е, испр. М., Соцэкгиз, 1938.

П. Врем. — «Пушкин». Временник Пушкинской комиссии, тт. 1–6. М.—Л., АН СССР, 1936–1941.

ПГП — «Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым», тт. 1–3, СПб., 1896.

ПиС — «Пушкин и его современники». Материалы и исследования, вып. I–XXXIX. СПб., 1903–1930.

П. Иссл. и мат. — «Пушкин». Исследования и материалы, тт. I–VI. М.—Л., 1956–1969 (Изд-во АН СССР. Институт русской литературы. Пушкинский дом).

Письма — Пушкин. Письма 1815–1833, тт. I–II. Под ред. и с прим. Б. Л. Модзалевского. М.—Л., Госиздат, 1926–1928 (Труды Пушкинского дома АН СССР). Т. III. Под ред. и с прим. Л. Б. Модзалевского. М.—Л., «Academia», 1935.

Письма IV — Пушкин. Письма последних лет. 1834–1937. Отв. ред. Н. В. Измайлов. Л., «Наука», 1969.

Письма к Хитрово — «Письма Пушкина к Елизавете Михайловне Хитрово. 1827–1832». Л., Изд-во АН СССР, 1927 (Труды Пушкинского дома, вып. XLVIII).

П. Итоги и проблемы — «Пушкин. Итоги и проблемы изучения». Коллективная монография под ред. Б. П. Городецкого, Н. В. Измайлова, Б. С. Мейлаха. М.—Л., «Наука», 1966. (Изд-во АН СССР Институт русской литературы. Пушкинский дом).

ПКБ — Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину. СПб., 1911.

Полевой — Николай Алексеевич Полевой. Материалы по истории русской литературы и журналистики 30-х годов XIX века. Ред. и прим. Вл. Орлова. Изд. писателей в Ленинграде, Л., 1934.

Поляков — А. С. Поляков. О смерти Пушкина (По новым данным). Пб., 1922 (Труды Пушкинского дома при Российской Академии наук).

I–XVII — Пушкин. Полное собрание сочинений в семнадцати томах, тт. I–XVII. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1935–1948.

Пушкин, т. IX — Сочинения Пушкина. Том девятый. II. Примечания к историко-литературным, критическим, публицистическим и полемическим статьям и заметкам. Л., Изд-во АН СССР, 1929.

Пущин — И. И. Пущин. Записки о Пушкине. Письма. Ред., вступит. статья и прим. С. Я. Штрайха. М., Гослитиздат, 1956.

РА — «Русский архив».

Рассказы о П. — «Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851–1860 годах». Вступ. статья и прим. М. Цявловского. М., Изд. М. и С. Сабашниковых, 1925.

Р. библ. — «Русский библиофил».

РЛ — «Русская литература».

PC — «Русская старина».

Рукою П. — «Рукою Пушкина». Несобранные и неопубликованные тексты. Подготовили к печати и комментировали М. А. Цявловский, Л. Б. Модзалевский, Т. Г. Зенгер. М.—Л., «Academia», 1935.

Рыскин — Е. И. Рыскин. Журнал А. С. Пушкина «Современник». 1836–1837. Указатель содержания. М., «Книга», 1967.

СЛ — «Северная лира на 1827 год». Посвящается любителям и любительницам отечественной словесности Ранчем и Ознобишиным. М., 1827.

СО — «Сын отечества».

Совр. — «Современник».

Соллогуб — В. А. Соллогуб. Воспоминания. Ред., предисл. и прим. С. П. Щестерикова. Вступит. статья П. К. Губера, М.—Л., «Academia», 1931.

СПб вед. — «С.-Петербургские ведомости».

СПч. — «Северная пчела».

Стар. и нов. — «Старина и новизна».

СЦ — «Северные цветы».

Тел. — «Телескоп».

ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва).

ЦГИА — Центральный государственный исторический архив (Москва).

Цявловский. Книга воспоминаний — М. А. Цявловский. Книга воспоминаний о Пушкине. М., «Мир», 1931.

Шляпкин — И. А. Шляпкин. Из неизданных бумаг А. С. Пушкина. СПб., 1903.

Щеголев — П. Е. Щеголев. Дуэль и смерть Пушкина. Исследование и материалы, изд. 3-е. М.—Л., Госиздат, 1928.

Яшин — М. И. Яшин. Хроника преддуэльных дней. — «Звезда», 1963, № 8, с. 159–184; № 9, с. 166–187.

Настоящее издание представляет собою свод основных мемуаров о Пушкине и является наиболее полным из изданий такого типа (ср.: М. А. Цявловский. Книга воспоминаний о Пушкине. М., 1931; «Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников». Вступит. статья, ред. и прим. С. Я. Гессена. М.—Л., 1936; «Пушкин в воспоминаниях современников». Редакция текста A. Л. Дымшица и Д. И. Золотницкого. Предисловие A. Л. Дымшица, 1950). Оно пополнено источниками, ранее не входившими в мемуарные своды или вообще не перепечатывавшимися (воспоминания А. И. Дельвига, Е. Ф. Розена, дневники М. П. Погодина, ряд свидетельств о дуэли и смерти Пушкина, а также материалы, обнаруженные за последнее время (дневники и записи А. И. Тургенева, А. А. Олениной и др.); некоторые из свидетельств, не вошедших в основной корпус, процитированы в примечаниях. Сверка печатных текстов с рукописными оригиналами позволила в некоторых случаях значительно улучшить традиционный текст (в воспоминаниях П. А. Вяземского, И. П. Липранди, Н. А. Муханова и др.). Вместе с тем издание не является исчерпывающим и не претендует на полноту учета мемуарных свидетельств. Более того, оно строго ограничивает себя мемуарами и дневниками, исключая современные письма и документы, и по количеству введенных в него материалов уступает, напр., известному своду В. В. Вересаева «Пушкин в жизни» (тт. I–II. М.—Л., 1936).

В соответствии с традицией, воспоминания печатаются в хронологической последовательности биографии Пушкина (см. вступит. статью). Исключением являются подборки из записей Вяземского и некоторые воспоминания, касающиеся разных периодов жизни Пушкина (И. И. Пущин, И. И. Лажечников, А. И. Подолинский). В этом случае они условно относятся к тому периоду, который в них изображен преимущественно и который характеризуется наибольшей интенсивностью личного общения. Естественной границей между I и II томами служит возвращение Пушкина из михайловской ссылки в 1826 г.

В зависимости от объема мемуаров они публикуются либо целиком, либо в части, посвященной Пушкину; сокращения производятся с тем расчетом, чтобы они не нарушали целостности и концепции рассказа. Редакторские купюры обозначаются точками в ломаных скобках. Отдельные фрагменты-выборки из большого массива текста отделяются друг от друга пробелом.

Научный аппарат издания состоит из кратких справок о мемуаристах, где отмечены характер и основные вехи их взаимоотношений с Пушкиным и дается общая оценка мемуаров как источника для биографии Пушкина, и историко-литературного, биографического и реального комментария к тексту. По издательским условиям научный аппарат дается в сокращенном виде: комментируются только факты и сообщения, касающиеся Пушкина. Комментарий документирован ссылками на существующую литературу вопроса; при наличии большого числа источников и исследований даются ссылки на своды материалов (в обзорных статьях, комментариях и т. д.). Часто повторяющиеся источники даются сокращенно (см. список сокращений). Все собственные имена вынесены в аннотированный указатель, являющийся органическим продолжением комментария.

При работе над книгой составители широко пользовались рукописью готовящегося ныне к печати «Словаря знакомых Пушкина» Л. А. Черейского, которому приносят искреннюю благодарность.

Под строкой, отмеченные звездочкой, даются только авторские примечания и переводы иноязычных текстов (переводы с французского не оговариваются). Лишь в отдельных случаях под строкой приводятся заметки на полях рукописи и примечания первых публикаторов.

В начале реальных примечаний указывается источник, по которому печатается текст.

Павлищева Ольга Сергеевна (1797–1868) — родная сестра Пушкина, жила вместе с братом до поступления его в Лицей и после выпуска из Лицея, вплоть до высылки поэта из Петербурга. Это время наибольшей близости между ними. Ей Пушкин посвятил одно из первых лицейских стихотворений («К сестре», 1814). Из южной ссылки в письмах к брату Льву часто делал ей нежные приписки. Когда в 1824 г. поэт был выслан в Михайловское и начались ссоры с родителями (отец согласился следить за действиями и перепиской сына), Ольга стала на сторону брата и даже выражала желание остаться с ним в Михайловском. В 1828 г. Ольга Сергеевна тайком от родителей вышла замуж за Н. И. Павлищева, человека мелочного, постоянно докучавшего Пушкину денежными претензиями. Это способствовало охлаждению между братом и сестрой, хотя в периоды пребывания Ольги Сергеевны в Петербурге они встречались и переписка ее с мужем и родителями содержит много значительных деталей о семье поэта (ПиС, вып. XII, XV, XVII–XVIII, XXIII–XXIV; ЛН, 16–18). В июне 1836 г. Павлищева уехала из Петербурга. Воспоминания О. С. Павлищевой были записаны по просьбе П. В. Анненкова с ее слов Н. И. Павлищевым в 1851 г. В них несколько сглажены семейные отношения в доме Пушкиных, не упоминается, что поэт рос нелюбимым ребенком, и тем не менее это самое значительное, что мы имеем о его детстве. Кроме ее воспоминаний, Анненков использовал и устные рассказы Павлищевой. Один из таких рассказов сохранился в его бумагах (Модзалевский, с. 372–373). Отголоски рассказов Павлищевой содержат мемуары ее сына, написанные через 12 лет после смерти матери (Л. Павлищев. Воспоминания об А. С. Пушкине. Из семейной хроники. М., 1880). Пользуясь семейной перепиской, Павлищев часто искажал и фальсифицировал тексты, иногда подделывая целые письма, поэтому данные этих мемуаров в каждом случае требуют тщательной проверки. О Павлищевой см.: Лернер Н. Сестра Пушкина. — А. С. Пушкин. Сочинения, т. I. Под ред. Венгерова, 1907, с. 81–87; М. А. Цявловский. Воспоминания О. С. Павлищевой. — Лет. ГЛМ, кн. 1, с. 443–450.

Воспоминания о детстве А. С. Пушкина (Стр. 43). Лет. ГЛМ, с. 451–457.

Макаров Михаил Николаевич (1789–1847) — писатель-карамзинист.

Несмотря на некоторую сбивчивость его воспоминаний, они живо передают черты московской жизни Пушкиных, которая проходила в постоянных посещениях балов, раутов, литературных вечеров. П. А. Вяземский писал впоследствии о Пушкине: «Нет сомнения, что первым зародышем дарования своего, кроме благодати свыше, обязан он был окружающей его атмосфере, благоприятно проникнутой тогдашней московской жизнью. Отец его, Сергей Львович, был в приятельских отношениях с Карамзиным и Дмитриевым и сам, по тогдашнему обычаю, получил если не ученое, то, по крайней мере, литературное образование. Дядя Александра, Василий Львович, сам был поэт, или, пожалуй, любезный стихотворец, и по тогдашним немудрым, но не менее того признанным требованиям был стихотворцем на счету. Вся эта обстановка должна была благотворно действовать на отрока» («Допотопная или допожарная Москва», Вяземский, т. VII, с. 88). Отмеченный Макаровым интерес ребенка-Пушкина к литературным беседам, рано развившийся литературный вкус и поэтический слух подтверждаются и воспоминаниями его отца: «В самом младенчестве он <А. С. Пушкин> показал большое уважение к писателям. Не имея шести лет, он уже понимал, что Николай Мих. Карамзин — не то что другие. Одним вечером Н. М. был у меня, сидел долго; во все время Александр, сидя против него, вслушивался в его разговоры и не спускал с него глаз. Ему был шестой год» («Огонек», 1927, № 7). Макаров не точен в деталях, но в целом его воспоминания дополняют наши скудные знания о детстве поэта. Впервые они были напечатаны в журнале «Современник», т. 29, 1843, с. 375–385.

Александр Сергеевич Пушкин в детстве (Из записок о моем знакомстве) (Стр. 53). Цявловский. Книга воспоминаний, с. 29–37. С сокращениями.

Пушкин Лев Сергеевич (1805–1852) — младший брат поэта, учился (в 1817–1820 гг.) в Благородном пансионе при Главном педагогическом институте, вышел из пансиона, не окончив курса, с 1824 по 1826 г. служил в Департаменте духовных дел иностранных исповеданий, в 1827 г. был определен юнкером в Нижегородский драгунский полк под начальство Н. Н. Раевского (младшего), участвовал в персидской и турецкой кампаниях 1827–1829 гг. В 1830 г. вышел в отставку в чине капитана, несколько раз принимался служить по гражданской части, но в 1836 г. снова вернулся в армию и уехал на Кавказ (о нем см.: Л. Майков. Пушкин. СПб., 1899, с. 4–40). Пушкин нежно любил брата, во время ссылки поэта между ними велась оживленная переписка. Старший брат старался руководить младшим на жизненном пути, его письма полны наставлений; младший исполнял его поручения, вел сношения с издателями и книгопродавцами, выписывал и пересылал книги, продавал сочинения и получал деньги. Однако в деловых вопросах он был беспечен и небрежен. Добрый малый, лихой кавалерист и праздный гуляка, он отличался безудержным мотовством и не переставая делал долги, которые всегда приходилось оплачивать Пушкину, несмотря на то что сам он постоянно испытывал нужду в деньгах. Живой и остроумный собеседник, обладавший безукоризненным вкусом в поэзии, «Левушка» вошел в литературные салоны Петербурга и в круг друзей Пушкина — он был дружен с Дельвигом, Баратынским, Плетневым, бывал у Карамзиных, Тургеневых, Жуковского. Прекрасная память делала его живой книгой пушкинских стихов, которые он постоянно читал в салонах (подрывая этим иногда коммерческие интересы поэта). «С ним, — рассказывал Вяземский, — можно сказать, погребены многие стихотворения его <Пушкина> неизданные, может быть, даже и незаписанные, которые он один знал наизусть… И он же мог изобличать в подлоге другие стихотворения, которые невежественными любителями соблазна несправедливо приписываются Пушкину» (Вяземский, т. VIII, с. 236–237). Л. С. Пушкин не только помнил стихи брата, но удачно имитировал пушкинскую манеру чтения (см. воспоминания Я. П. Полонского. — Цявловский. Книга воспоминаний, с. 320–325).

Разность в годах, естественно, не позволила Л. С. Пушкину сохранить личные впечатления о детстве поэта. Впоследствии они также провели вместе не очень много времени. Лев бывал в Петербурге неподолгу — во время очередного отпуска или периодов безделья. Тем не менее он знал много о жизни брата и, по словам В. П. Гаевского, «представлял собою живую и самую полную его биографию», но, по свойственной ему беспечности, написал о нем гораздо меньше, чем знал и мог. Записка Л. С. Пушкина была использована Анненковым в «Материалах для биографии Пушкина», Анненкову, по-видимому, были известны и устные рассказы Льва, которые могли быть переданы кем-либо из общих знакомых, например В. М. Маркевичем, М. Н. Лонгиновым, М. П. Погодиным (записи Маркевича см.: «Русский вестник», 1888, № 3, с. 427–430; Лонгинова — в его «Сочинениях». М., 1915, с. 165–166). Воспоминания охватывают период главным образом до 1826 г., то есть когда братья почти не виделись, в них встречаются фактические промахи, чаще всего в датах. Ошибки его мемуаров отмечены в обстоятельной рецензии В. П. Гаевского (ОЗ, 1853, июль, отд. V, с. 68–78). Но Лев, живя в Петербурге, ощущал атмосферу растущей популярности поэта (так же, как потом охлаждение к нему журналистов и публики). Можно досадовать, что жизнеописание, написанное братом поэта, невелико и необстоятельно, но тем не менее оно передает любопытные факты его жизни, черты его характера, живо рисует его как человека и собеседника.

«Биографическое известие об А. С. Пушкине» впервые опубликовано М. П. Погодиным в «Москвитянине» (1853, ч. III, № 10). Более исправный текст по списку, найденному в бумагах П. В. Анненкова, напечатал Л. Н. Майков в своей книге: «Пушкин» (СПб, 1899). Ряд исправлений и дополнений сделал С. Я. Гессен на основании авторизованной копии первых листов записки (до слов: «С южного берега Крыма…»), хранящейся в Пушкинском доме.

Биографическое известие об А. С. Пушкине до 1826 года (Стр. 58). Гессен, с. 29–37, с проверкой по авторизованной копии (ИРЛИ, ф. 244. оп. 17, № 35).

Комовский Сергей Дмитриевич (1798–1880) — лицейский товарищ Пушкина. После окончания Лицея служил в департаменте народного просвещения, успешно делал карьеру, дослужился до статс-секретаря Государственного совета и вышел в отставку с чином действительного статского советника.

В Лицее любил читать товарищам моральные проповеди. Наставники писали о нем: «благонравен», «крайне ревнителен к пользе своей», «прилежанием своим вознаграждает недостаток великих дарований», а лицеисты называли его «смола», «лисичка-проповедница», «фискал» (см.: Н. Гастфрейнд. Товарищи Пушкина по имп. Царскосельскому лицею, т. I. СПб., 1912, с. 519–548). После окончания Лицея встречался с однокурсниками, которые подшучивали над его карьеризмом, но считали «добрым и услужливым товарищем» (см. письмо 1829 г. М. Л. Яковлева к В. Д. Вальховскому-Гастфрейнд. — Указ. соч., т. I, с. 529). Комовский был обязательным участником лицейских «годовщин», где встречался и с Пушкиным. Пушкин упоминает Комовского в варианте к стихам «Гавриилиады» (IV, 368).

Записка Комовского создана в качестве ответа на вопросы Анненкова, составленные в 1851 г., когда тот начал собирать материалы для биографии Пушкина. В Лицее существовали разные «кружки» (см. «Записки» И. И. Пущина). Закадычный друг Корфа Комовский не принадлежал к «кружку» Пушкина, поэтому он мало знает о внутренней, духовной жизни Пушкина-лицеиста. Для него Пушкин «несообщительный» юноша. Ханжеские наклонности Комовского проявились в рассуждениях о темпераменте поэта и его юношеских увлечениях и в неодобрительном отношении к «отчаянным гусарам». Общение Пушкина с ними, в частности с П. П. Кавериным (впоследствии членом Союза Благоденствия) и П. Я. Чаадаевым (которого Комовский забывает назвать), далеко не исчерпывалось гусарскими проделками. Педантизм Комовского пошел на пользу его записке. Он, как сообщает Я. К. Грот, «не полагаясь на свою память, счел нужным передать свои воспоминания, вместе с вопросами Анненкова, на суд товарищей». Этими товарищами были М. А. Корф и М. Л. Яковлев. Корф сделал одно замечание, а Яковлев, после значительных поправок, отправил записку Комовского А. А. Корнилову, который и вернул ее автору с отзывом: «с моей стороны я не сделал никаких замечаний: написанное тобою я нахожу верным» (Я. К. Грот. Пушкин, его лицейские товарищи и наставники. СПб., 1899, с. 218). По замечаниям товарищей (главным образом Яковлева) Комовский переработал свою записку (Комовским было написано также начало биографии Пушкина, полностью использованное Анненковым в «Материалах»).

Первая редакция записки (с замечаниями Корфа и Яковлева в подстрочных примечаниях) была напечатана Я. К. Гротом в его книге: «Пушкин, его лицейские товарищи и наставники». СПб., 1887, с. 250–253. Вторую редакцию записки опубликовал С. Я. Гессен в «Литературном современнике» (1937, № 1) и в книге «Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников», поместив в подстрочных примечаниях замечания Корфа и Яковлева и наиболее значительные разночтения из первой редакции.

Воспоминания о детстве Пушкина (Стр. 66). Гессен, с. 87–97, с уточнением по рукописи (ИРЛИ, ф. 244, оп. 17, №№ 17, 22).

Пущин Иван Иванович (1798–1859) — лицейский товарищ Пушкина, один из самых близких его друзей, видный участник декабристского движения с ранних его этапов до самого 14 декабря, отнесенный Верховным уголовным судом к «первому разряду» государственных преступников и осужденный на 20 лет каторги.

Смерть Пушкина его «первый» и «бесценный» друг пережил как потерю личную и общественную. «Мы здесь очень скоро узнали о смерти Пушкина, — писал он Е. А. Энгельгардту 4 декабря 1837 г., — и в Сибири даже, кого могла, она поразила, как потеря общественная» (Пущин, с. 119). И еще через несколько лет потеря ощущалась, как только что пережитая: «…Последняя могила Пушкина! Кажется, если бы при мне должна была случиться несчастная его история… то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта — товарища, достояние России, хотя не всем его стихам поклоняюсь; ты догадываешься, про что я хочу сказать; он минутно забывал свое назначение, и все это после нашей разлуки» (письмо к И. В. Малиновскому от 14 июня 1840 г. — Пущин, с. 152). Последняя фраза говорит о влиянии Пущина на поэта. Общение Пушкина с другом, несомненно, способствовало формированию и созреванию его политических взглядов. Существует свидетельство Н. И. Лорера о письме Пущина к Пушкину из Москвы в декабре 1825 г., где тот «извещает Пушкина, что едет в Петербург и очень желал бы увидеться с Александром Сергеевичем» (см. статьи М. В. Нечкиной в журн. «Каторга и ссылка», 1930, № 4 и «Историк-марксист», 1937, № 1, а также ее «Движение декабристов», т. II, с. 104). М. В. Нечкина объясняет это письмо как вызов, посланный Пушкину перед восстанием. К доводам, высказанным против этого предположения (см. П. Итоги и проблемы, с. 176–177) можно прибавить еще один — характер Пущина-революционера, опытного конспиратора, в высшей мере наделенного чувством ответственности (за восемь лет пребывания в Обществе Пущин принял в него только одного человека — Рылеева). Возможно, такое письмо было, и Пущин выражал в нем надежду на свидание с другом, но это не был «вызов», ведь и сам Пушкин после смерти Александра I надеялся на возвращение из ссылки.

Записки Пущина написаны в 1858 году по настоянию Е. И. Якушкина, сына декабриста, который еще в Сибири в 1853 г. записывал устные рассказы Пущина (некоторые из них см.: Пущин, с. 381–382). Поводом к их написанию было появление в 1855 г. «Материалов» Анненкова, где политические взгляды поэта и его связи с декабристским движением почти не освещались, как по цензурным условиям, так и по свойственному Анненкову убеждению, что эти связи были случайными. «…Я приступил к нему <Пущину> прямо с выговором, — писал Якушкин, — что он до сих пор не написал замечаний на биографию, составленную Анненковым» (Пущин, с. 380). Записки Пущина, благодаря своей точности и правдивости, принадлежат к числу важнейших источников для биографии поэта. Пущин пишет только о том, что он видел и наблюдал сам. Кроме фактических данных, в его записках дано такое тонкое и проникновенное понимание характера поэта, которое не было свойственно, пожалуй, никому из его современников. Это пристальный и пристрастный взгляд друга. Он видит не только внешние проявления характера и темперамента (как, например, Комовский), но проникает в глубины души поэта, преданной дружбе и ранимой, замечает не только резкость, порывистость, но и склонность к самоанализу. Подмеченные Пущиным черты юноши-Пушкина будут сопутствовать ему всю жизнь. Это абсолютное понимание, по-видимому, и заставило поэта перед смертью вспомнить о своем лицейском друге.

Впервые с цензурными изъятиями записки Пущина опубликованы в журнале «Атеней» (1859, т. VIII, ч. 2, с. 500–537). Полностью подготовлены и напечатаны Е. И. Якушкиным («Пущин и записки о Пушкине». СПб., 1907). Несколько раз переизданы под редакцией С. Я. Штрайха.

Записки о Пушкине (Стр. 71). Гессен, с. 38–86, с проверкой по рукописи (ИРЛИ, ф. 244, оп. 17, № 36).

Корф Модест Андреевич (1800–1876) — барон, с 1872 г. граф, товарищ Пушкина по Лицею, быстро сделавший чиновничью карьеру (в 1834 г. он уже статс-секретарь, пользуется милостью и доверием Николая I и исполняет должность государственного секретаря, а с 1843 г. — член Государственного совета). В Лицее он был антиподом Пушкина и его кружка. Тем не менее он аккуратно посещал все лицейские «годовщины» и по-товарищески держался с бывшими лицеистами. Как ловкий чиновник, он понимал выгоды приобщения к «лицейскому духу» при полной внутренней благонамеренности, недаром он пошел в гору при М. М. Сперанском. Дружеских или близких связей у Пушкина с Корфом не было, однако, узнав о работе Пушкина над историей Петра I, Корф (сам любитель истории) предоставил Пушкину свою библиографию иностранных сочинений о России (XVI, 164–165, 168). В ответ на это Пушкин «перед смертью ссудил его разными старинными и весьма интересными книгами» (Письмо А. И. Тургенева к В. А. Жуковскому от 28 марта 1837 г. — В кн.: «Московский пушкинист», вып. I. М.—Л., 1927, с. 28). В 70-е годы Корф был членом комиссии по установке памятника Пушкину (см.: Гастфрейнд. Товарищи П., т. I, с. 457–499).

Воспоминания его о Пушкине содержат ценные фактические данные. Они являются одним из немногих источников сведений о домашнем быте семьи Пушкиных после выхода поэта из Лицея. Корф, несомненно, точно записал рассказ Николая I о беседе с поэтом 8 сентября 1836 г. Однако в Лицее он был антагонистом Пушкина, поэтому характер и поведение поэта открывались ему только внешней стороной. Значение его «Записки» как документального источника снижает пристрастное, иногда злобное отношение к поэту. Корф старательно внушает убеждение, что «жизнь его <Пушкина> была двоякая: жизнь поэта и жизнь человека» (Я. К. Грот, с. 248), то есть как высок он был в своем творчестве, так якобы низок и ничтожен в жизни.

Записка Корфа — это не только его воспоминания о Пушкине, но и опыт политического портрета поэта. Корф строит ее так, чтобы избежать упреков в пристрастности. Свое мнение он подкрепляет свидетельскими показаниями и документами. Именно поэтому начинается записка с суждений иностранца, то есть, по мнению Корфа, человека, не связанного этическими условностями по отношению к национальному гению и потому объективного. В действительности «Петербургские очерки» Пельца — поверхностное сочинение человека, который «простодушно доверился сплетням, шедшим из враждебных Пушкину источников, может быть, от Булгарина и Греча, с которыми немецкий книгопродавец, — как сам говорит, — был коротко знаком» (Л. Майков. Пушкин в изображении М. А. Корфа. — PC, 1899, сентябрь, с. 524). Изображение Пушкина в политическом процессе 1826–1828 гг. должно укрепить читателя в сознании политической неблагонадежности поэта и в разумной необходимости учреждения над ним секретного надзора. Завершает заметку ссылка на самый высокий в глазах Корфа авторитет — Николая I. Корф считает, что отношение к царю было самым убедительным проявлением фальшивости поэта, и этому мнимому двуличию Пушкина противопоставляет благородство, заботливость и всепрощение царя.

Публикуемые воспоминания написаны до половины 1852 г. (в них упоминается Л. С. Пушкин, как здравствующий, между тем он умер 19 июля 1852 г.). Они предназначались для Анненкова, который использовал их в своих «Материалах», и впервые напечатаны Л. Майковым (PC, 1899, август, с. 304–311). Анненков принял тезис Корфа о «двоякости Пушкина», хотя и в несколько смягченном, психологически более тонком понимании. Впоследствии эта мысль была подхвачена и некоторыми другими биографами поэта (Вл. Соловьевым, В. Вересаевым).

В 1854 г. Корфом была написана еще «Записка о Лицее» (в связи с появлением в «Моск. ведомостях» «Материалов для биографии Пушкина» П. И. Бартенева), куда в несколько измененной и сокращенной редакции вошли и воспоминания о Пушкине. «Записка о Лицее» была напечатана раньше воспоминаний, переданных Анненкову. Отрывки из нее (касающиеся Пушкина) напечатал П. А. Вяземский в 1880 г. в газете «Берег» со своими примечаниями-возражениями, Я. К. Грот, решившись впервые напечатать полностью «Записку о Лицее» в своей книге «Пушкин, его лицейские товарищи и наставники» (СПб., 1887, с. 254–283), счел необходимым поместить в подстрочных примечаниях эти возражения Вяземского. Кроме того, он снабдил публикацию специальным объяснением: «Невключение ее <записки> в настоящий сборник имело бы вид слепого пристрастия к памяти поэта и к месту его воспитания. Здесь же приговорам автора противопоставляются сочувственные отзывы, рассеянные на страницах предлагаемого труда». Однако возражения Вяземского и Грота не исчерпывают всего, что может быть сказано против Корфа. Лучше всего облик Пушкина корректируется воспоминаниями И. И. Пущина и других современников поэта.

Записка о Пушкине (Стр. 116). PC, 1899, август, с. 304–311.

Петр Андреевич Вяземский (1792–1878) — поэт, литературный критик, автор статей о «Кавказском пленнике», «Бахчисарайском фонтане» и «Цыганах», деятельный участник «арзамасского братства», переводчик романа Бенжамена Констана «Адольф» (перевод посвящен Пушкину), сотрудник пушкинского «Современника», литературный соратник Пушкина, выступавший вместе с ним против «торгового» булгаринского направления в словесности, равно как и против третьесословных устремлений Н. А. и Кс. А. Полевых.

П. А. Вяземский не оставил связных и подробных воспоминаний о Пушкине; между тем в его «Автобиографическом введении» к собранию сочинений, в «Записных книжках», в мемуарных публикациях, в литературно-критических статьях и в позднейших приписках к ним имеется большое количество высказываний о встречах, разговорах и спорах с Пушкиным. Впервые разрозненные воспоминания П. А. Вяземского были собраны С. Я. Гессеном в книге «Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников» (Гослитиздат, 1936). Однако дробление мемуарных свидетельств, взятых из одного источника, и монтаж их, как это сделал С. Я. Гессен, нам представляется спорным; мы предпочли отказаться от метода «монтажа» и сохранили единство мемуарного материала внутри статей и записных книжек, представляя их читателю в том виде, как они возникали в статьях и публикациях самого Вяземского; само собой разумеется, что места, не относящиеся непосредственно к Пушкину или его произведениям, опускаются.

Пушкина и Вяземского связывала взыскательная дружба гения и таланта, двух ярких, остроумных и независимо мыслящих людей. Принадлежность их к одному писательскому кругу, общность взглядов по многим литературно-общественным вопросам не исключала в иных случаях расхождений в оценках — людей, событий, произведений, — одним словом, в ожесточенных спорах Пушкина и Вяземского слышится сшибка мнений двух крупных индивидуальностей; как подчеркивает сам Вяземский, Пушкин любил спорить с ним, — и мемуарист с достаточным основанием гордится тем, что его статьи и разговоры возбуждали у Пушкина острое желание вступать с ним в полемику. Споры их с такой силой врезались в память П. А. Вяземского, что, вспоминая о них полвека спустя после самих событий, он смог живо и порой даже с психологическими нюансами воспроизвести столкновение мнений.

Мы можем с полным доверием относиться к тем фактам, которые узнаем из воспоминаний П. А. Вяземского; однако при оценке его воспоминаний следует иметь в виду эволюцию литературно-общественных взглядов Вяземского после смерти Пушкина, постепенный переход мемуариста в консервативный лагерь; это отразилось на социальной направленности его мемуарных высказываний, на отборе фактов и их интерпретации; в частности, необходимо с должным критицизмом отнестись к его суждению о поверхностности либерализма молодого Пушкина; здесь мемуарист выдает желаемое за действительное.

Особое место в «мемориях» П. А. Вяземского занимает статья «Мицкевич о Пушкине». Это перевод мемуарных статей Мицкевича, в ткань которых вкраплена полемика П. А. Вяземского с польским поэтом, а порой его собственные воспоминания о Пушкине и взаимоотношениях поэта с Мицкевичем. Получилась любопытная мемуарная мозаика, в которой чередуются воспоминания Мицкевича и Вяземского. Подробнее об этом см.: М. А. Цявловский. Пушкин и Мицкевич. — В кн.: М. А. Цявловский. Статьи о Пушкине. М., Изд-во АН СССР, 1962, с. 157–206.

«Автобиографическое введение» написано Вяземским в последние годы жизни (1876–1878), специально для подготовлявшегося к изданию собрания его сочинений.

Заметка Вяземского «Я не нашел у Анненкова…» является ответом на письмо Я. К. Грота от 22 февраля 1874 г., который писал: «Приготовляя для „Складчины“ статью о первых временах и деятелях Лицея, я, разумеется, говорю о Пушкине. При этом мне понадобилось сведение, которое Вы одни можете мне сообщить. Надеюсь, что Вы не откажете мне в Вашей обязательной помощи». Это письмо дает основание датировать заметку 1874 г. Переписка Я. К. Грота с Вяземским опубликована К. Я. Гротом в «Старине и новизне», т. XIX, 1915.

Записи под названием «Старая записная книжка» возникли, по-видимому, во второй половине 1860-х годов, когда начал выходить журнал «Русский архив». По просьбе его издателя П. И. Бартенева Вяземский, частично используя свои прежние записки, а частично по памяти, стал готовить для этого журнала серию статей под общим названием «Из старой записной книжки». В своем журнальном варианте эта серия включала в себя большое количество ценных эпистолярных и творческих материалов современников Вяземского, впервые опубликованных им по первоисточникам, которые он собрал в своем архиве. При подготовке собрания сочинений Вяземского эти материалы были отсечены, и в восьмой том вошли лишь собственные суждения Вяземского под названием «Старая записная книжка».

Из «Автобиографического введения» (Стр. 123). Вяземский, т. I, с. XII, XLII–XLIII, XLVI, XLVII, XLVIII–XLIX, LI, LVI–LVII, с учетом авторской правки на корректурных листах (ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, ед. хр. 1183).

Приписка к статье «О жизни и сочинениях В. А. Озерова» (Стр. 126). Вяземский, т. I, с. 51–52, 55–58. Датировано 1876 г.

Приписка к статье «Известие о жизни и стихотворениях И. И. Дмитриева» (Стр. 129). Вяземский, т. I, с. 158–161. Датировано 1876 г.

Из статьи «Жуковский. — Пушкин. — О новой пиитике басен» (Стр. 131). Вяземский, т. I, с. 181, 184. Датировано 1876 г.

Приписка к статье «Цыганы. Поэма Пушкина» (Стр. 132). Вяземский, т. I, с. 321–325. Датировано 1875 г.

Из статьи «Князь Петр Борисович Козловский» (Стр. 136). Вяземский, т. II, с. 289, 292–294. Датировано 1840 г.

Заметка из воспоминаний (Стр. 137). Вяземский, т. VII, с. 170–172. Датировано 1867 г.

Мицкевич о Пушкине (Стр. 139). Вяземский, т. VII, с. 309–310, 312–320, 327–329. Датировано 1873 г.

Из статьи «Взгляд на литературу нашу в десятилетие после смерти Пушкина» (Стр. 149). Вяземский, т. II, с. 349, 361–363, 365, 370–374. Датировано 1847. Переработано в 1870-е годы.

Заметки (Стр. 152)

I Стар. и нов., XIX, 1915, с. 5–7. Датируется 1874 г.

II Сборник Русского Исторического общества, т. I, СПб., 1867, с. 205.

Из «Старой записной книжки» (Стр. 153). Вяземский, т. VIII, с. 55, 148–149, 168, 171, 231, 310, 331, 372, 377, 384, 427, 434–435, 478. Датируется 1860-ми годами.

Из «Записных книжек» (Стр. 160). П. А. Вяземский. Записные книжки (1813–1848). М., Изд-во АН СССР, 1963, с. 156, 170, 191–193, 208, 211–215, 274–275, 311; Вяземский, т. X, с. 3, 228–229, 245, 289.

Иван Иванович Лажечников (1792–1869) — известный исторический романист. В момент знакомства с Пушкиным — адъютант графа А. И. Остермана-Толстого, прошедший войну 1812–1814 гг. начинающий писатель, уже выпустивший свои «Походные записки русского офицера» (1817). В 1831–1835 гг. — директор училищ Тверской гимназии. Дружеские отношения связывают его с Белинским, которому он пытается помочь поступить в университет и в дальнейшем с вниманием и все возрастающим уважением следит за его литературной работой. Искренность и доброжелательность Лажечникова снискивают ему симпатии и в демократических кругах, несмотря на черты консервативности и официального патриотизма, характерные для его творчества и усиливающиеся со временем. Работу над мемуарами Лажечников начал еще в 1854 г. по просьбе издателя «Пантеона» Ф. А. Кони и опасался негодования «некоторых журналистов» и противодействия цензуры (письмо к Ф. А. Кони 27 сентября 1854 г. — «Из портфеля старого журналиста». СПб., 1912, с. 4–5). Мемуары несут на себе печать его личности; вместе с тем в них очевидно полемическое начало. Центральное место в его воспоминаниях о Пушкине занимает спор о «Ледяном доме»; о Тредиаковском и Волынском, и о Бироне, которые для него являются воплощением национального и чужеродного начал в середине XVIII в. Спор ведется не только с Пушкиным, но и с позднейшей критикой и историографией 1840–1850-х гг., — и это приводит к подсознательной аберрации, хронологической подстановке, несколько меняющей подлинный исторический взгляд Пушкина (см. ниже). О Пушкине и Лажечникове см.: Модзалевский, с. 97–122.

Воспоминания Лажечникова впервые опубликованы в «Русском вестнике» (1856, февраль, № 2), перепечатаны в собрании сочинений И. И. Лажечникова, СПб., 1858 г. Цензурная купюра в приведенном здесь письме Пушкина восстановлена по изд.: А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. Под ред. П. А. Ефремова, т. VII. М., 1882, с. 370–371. Ефремову были известны подлинники писем, ныне утраченные. Имя Денисевича, замененное в тексте NN, восстановлено по письму Лажечникова Пушкину от 19 декабря 1831 г. (XIV, 250).

Знакомство мое с Пушкиным (Стр. 167). И. И. Лажечников. Собрание сочинений, т. VII. СПб., 1858, с. 297, 304–344.

Павел Александрович Катенин (1792–1853) — драматург, критик и поэт, одно время близкий Грибоедову, Жандру, Кюхельбекеру, Шаховскому, театральный учитель Колосовой и Каратыгина. В 1817–1818 гг. был одним из лидеров преддекабристского «Военного общества»; в 1822 г., высланный за оппозицию и фрондерство в свою деревню Шаево Костромской губернии, оказался в политической и литературной изоляции. Его отношения с Пушкиным чреваты обоюдным тяготением и столь же сильным антагонизмом, взаимным признанием литературных заслуг — и острейшей внутренней полемикой. Энциклопедически образованный и оригинальный критик, автор смелых поэтических экспериментов (по отзыву Пушкина в 1819 г. — «полных силы и огня, но отверженных вкусом и гармонией») парадоксально сочетался в Катенине с доктринером, догматичным в суждениях и нетерпимым в повседневном поведении. Эти качества во многом определили литературную и общественную судьбу Катенина — все увеличивающийся разрыв с современностью, роль живого анахронизма, вызывавшего сначала разочарование, затем насмешку и равнодушие. Пушкин находил в нем типичные черты литератора XVIII столетия. Однако Катенин до конца жизни не оставлял литературной работы. Его воспоминания о Пушкине есть своего рода литературное завещание, переданное историку литературы (П. В. Анненкову) и обращенное к историкам; с присущими ему темпераментом и категоричностью Катенин утверждает в мемуарах свои взгляды на литературную жизнь 1810–1830-х гг. Архаик, оппозиционный к новым веяниям, он рассматривает Пушкина на фоне Ломоносова и Державина; он отвергает «Бориса Годунова» и остается холоден к романтическим поэмам, — и тут же вновь обнаруживает своеобразие своей критической позиции, поднимая на щит как раз то, что не было оценено при жизни Пушкина ни «классиками», ни «романтиками», — «Евгения Онегина», «Графа Нулина», сказки, прозу.

И столь же двойственный характер носит самый тон его мемуаров. Стремясь восстановить свою подлинную роль в литературной жизни, Катенин преувеличивал ее. Отсюда снисходительно покровительственный тон его рассказа о Пушкине, поза наставника, каким он был для Пушкина лишь отчасти и недолго — в 1818–1819 гг. И в то же время за этими интонациями ощущается симпатия и привязанность к Пушкину, благодарность за память и поддержку, — а из порицаний и оговорок вырисовывается облик первого из русских литераторов.

При этой субъективности, с фактической стороны мемуары совершенно точны (Катенин обладал необыкновенной памятью). Однако они умалчивают о многом. Политически неблагонадежный, фрондирующий в своей фактической ссылке, Катенин в 1852 г. мог лишь намекать на политический характер его полемики с Пушкиным о «Старой были» или на пропуски в «Онегине», о чем он скупо рассказал в 1853 г. в письме к Анненкову, сообщив уникальные сведения по творческой истории VII главы пушкинского романа.

Воспоминания составлялись по просьбе П. В. Анненкова и закончены 9 апреля 1852 г. Впервые опубликованы в отрывках в изд.: Анненков, с. 44, 55–57, 67, 288. Полностью: «Воспоминания П. А. Катенина о Пушкине». Вступительная статья и примечания Ю. Оксмана. — ЛН, т. 16–18.

Воспоминания о Пушкине (Стр. 183). ЛН, т. 16–18, с. 619–656.

Александра Михайловна Каратыгина (урожд. Колосова, 1802–1880) — актриса, жена трагика В. А. Каратыгина; как и ее муж, театральная ученица Катенина. Известность ей принесли роли в трагедии и «высокой комедии»; в 1819 — начале 1820-х гг. она считалась соперницей великой трагической актрисы Е. С. Семеновой. На сцене, как и в жизни, Каратыгина принадлежала к элите, актерской «аристократии». Пережив недолгую полосу увлечения ее игрой, Пушкин уже в 1819 г. становится приверженцем «партии Семеновой» (см. «Мои замечания о русском театре», 1819). Отчасти этим вызвана его резкая эпиграмма на Колосову; в дальнейшем, заглаживая конфликт, Пушкин пишет ей из ссылки подчеркнуто комплиментарные стихи. Сложность отношений Пушкина с Катениным в известной мере сказалась и в общении его с Каратыгиной. В ее воспоминаниях о Пушкине, очень ценных по бытовому и историко-театральному материалу и отличающихся несомненными литературными достоинствами, эта принципиальная сторона отношений не отразилась. Между тем вряд ли она была вовсе не известна мемуаристке, поддерживавшей постоянную связь и переписку с Катениным. По-видимому, историю своего знакомства с Пушкиным она несколько идеализирует. Не упоминает она и о резко критических отзывах о творчестве Пушкина В. А. Каратыгина, в которых он, несомненно, является «эхом Катенина». См. заметку Ю. Г. Оксмана «Пушкин и А. М. Колосова» (П. А. Каратыгин. Записки, т. II. Л., 1930, с. 310–322).

Воспоминания Каратыгиной написаны, согласно авторской помете, в Петербурге в 1879 г. Непосредственным поводом для написания послужила публикация в 1879 г. П. П. Каратыгиным, племянником актрисы, эпиграммы Пушкина (PC, 1879, № 6, с. 380), сообщенной ему самой же Каратыгиной. Впервые воспоминания опубликованы PC, 1880, № 7, с. 565–574.

Мое знакомство с А. С. Пушкиным (Стр. 196). П. А. Каратыгин. Записки. Новое издание по рукописи под редакцией Б. В. Казанского, при участии Ю. А. Нелидова, Ю. Г. Оксмана и Н. С. Цемша. Т. II. Л., «Academia», 1930, с. 268–288.

Федор Николаевич Глинка (1786–1880) — поэт, один из руководителей умеренного крыла Союза Благоденствия, после 1825 г. сосланный в Петрозаводск, а затем в Тверь. Председатель Вольного общества любителей российской словесности. Его личная связь с Пушкиным охватывает 1818–1820-е гг.; под его воздействием возникли некоторые литературно-общественные выступления Пушкина, близкие программе декабристов («Ответ на вызов написать стихи…», 1819). Близкий служебно и лично генералу Милорадовичу, петербургскому генерал-губернатору, ведавшему и политическим сыском, Глинка умел воспользоваться своим положением в интересах Союза Благоденствия, в частности, отводя от его членов правительственные репрессии. Он употребил свое влияние и для облегчения положения Пушкина в 1820 г., о чем рассказал в своих мемуарах. Не безусловно принимая поэзию Глинки, Пушкин высоко ценил его гражданскую позицию. Это сказалось в его послании Глинке «Когда средь оргий жизни шумной…», присланном из ссылки в 1820 г. После 1820 г. встречи Пушкина со ссыльным Глинкой случайны. Воспоминания его о Пушкине, весьма существенные как источник по истории общественного движения, были сообщены им в письме П. И. Бартеневу в 1866 году; в следующем письме, от 12 апреля 1866 года, Глинка писал Бартеневу: «По желанию вашему, я объяснил вам дело о Пушкине как оно было и почему рассказанное мною может объяснить содержание того прекрасного (стихи изумительно прелестные!) послания, которое адресовал ко мне Пушкин после своего остракизма». Отказываясь от печатных полемик по поводу деталей своего рассказа, Глинка далее настаивал на его точности: «Я писал и написал не то, что разошлось слухами, догадками и пересказами; а то, что видел и осязал. При этом я, как вам уже сказал, из желания ответить вам скорее, писал скоропись и просто, не успевая придать изложению никакой художественной отделки» (ЦГАЛИ, ф. 46, оп. 1, № 558, лл. 6–6 об.). Свод материалов о Пушкине и Глинке см.: Письма IV, с. 384.

Удаление А. С. Пушкина из С.-Петербурга в 1820 г. (Стр. 206). РА, 1866, с. 918–922.

Евстафий Петрович Рудыковский (1784–1851) — штаб-лекарь, сопровождавший семью Раевских в их путешествии на Кавказ и в Крым. Его бесхитростные воспоминания не вызывают сомнения в их достоверности; они правдиво передают манеру поведения молодого Пушкина, любившего пошутить, невзирая на болезни и неприятности.

Рудыковский увлекался стихотворством, что и дало повод для дружеской эпиграммы Пушкина, написанной им во время путешествия по Кавказу:

Встреча с Пушкиным (Из записок медика) (Стр. 211). РВ, 1841, с. 25–30.

Мария Николаевна Волконская (1805–1863) — дочь Н. Н. Раевского, с января 1825 г. жена С. Г. Волконского, последовавшая за ним в Сибирь, автор «Записок» о декабристской каторге, в которых несколько страниц уделено ее знакомству с Пушкиным.

«Молодая, стройная, более высокого, чем среднего роста, брюнетка с горящими глазами, с полусмуглым лицом, с гордой походкой», она была предметом утаенной любви Пушкина (об этом см.: П. Е. Щеголев. Мария Волконская. СПб., 1922). Многие произведения, написанные им на юге («Кавказский пленник» и др.), связаны с ее именем. «Мария, идеал пушкинской Черкешенки (собственное выражение поэта), дурна собой, но очень привлекательна остротою разговоров и нежностью обращения», — писал В. И. Туманский 5 декабря 1824 г. из Одессы (В. И. Туманский. Стихотворения и письма. СПб., 1912, с. 272).

Немногословные, лаконичные воспоминания М. Н. Волконской о Пушкине хорошо передают сдержанность отношения ее к поэту, сложившегося под влиянием семейной традиции; участливая снисходительность отца, который иронизировал над одой «Вольность», несколько высокомерный тон старшей сестры Екатерины, для которой Пушкин был лишь одним из приятелей брата Николая, постоянные сарказмы Александра, трунившего над поэтом, — все это, несомненно, определило ее взгляд на личность Пушкина. К тому же ее идеалом были не люди слова, а люди дела; недаром она была дочерью одного из самых прославленных генералов русской армии, героя Отечественной войны 1812 г.

Ее последняя встреча с поэтом в Москве свидетельствует о глубоком сочувствии Пушкина к сосланным декабристам — ей должен был, но не успел поэт вручить стихотворное послание к «друзьям, братьям, товарищам»; ей дал он обещание заехать с Урала в «каторжные норы» Сибири. Прощание с ней в доме Зинаиды Волконской навсегда запомнилось Пушкину; вероятно, ей адресовано стихотворение Пушкина «На холмах Грузии» 1829–1830.

В последующие годы М. Н. Волконская становится связующим звеном между Пушкиным и декабристами — на ее имя высылаются в Сибирь «Литературная газета» Дельвига, сочинения Пушкина и другие литературные новинки. Подробнее об этом см.: М. П. Султан-Шах. М. Н. Волконская о Пушкине в ее письмах 1830–1832 годов. — П. Иссл. и мат., т. 1, 1956, с. 257–267; Т. Г. Цявловская. Мария Волконская и Пушкин, — «Прометей», I. 1962, с. 54–71.

Из «Записок» (Стр. 214). М. Н. Волконская. Записки. СПб., 1914, с. 61–64, 91. Подлинник по-французски.

Рассказ, записанный П. И. Бартеневым (Стр. 216). Лет. ГЛМ, с. 496–497. Датировано 21 ноября 1856 г.

Филипп Филиппович Вигель (1786–1856) — известный мемуарист, «человек злоречивый, самолюбивый, обидчивый, колкий и умный» (по верной характеристике Герцена), член «Арзамаса», на заседаниях которого он и познакомился, по-видимому, с Пушкиным. С 1823 г. Ф. Ф. Вигель служил на юге, где встречался с Пушкиным в ноябре 1823 г. Пушкин обратился к нему с шутливым стихотворным посланием «Проклятый город Кишинев».

Начиная с 1827 г. они вновь виделись в Москве и в Петербурге. Летом 1831 г. во время хлопот Пушкина по поводу издания газеты «Дневник» Ф. Ф. Вигель выступал посредником между поэтом и Уваровым. В 1836 г. Пушкин хотел привлечь Ф. Ф. Вигеля в сотрудники «Современника», собираясь использовать его талант памфлетиста для борьбы с Булгариным, а также для выступлений в печати по польскому вопросу.

7 января 1834 г. Пушкин записал в дневнике о Ф. Ф. Вигеле: «Вчера был он у меня. — Я люблю его разговор — он занимателен и делен…» (XII, 318). За умную беседу Пушкин готов был смотреть сквозь пальцы на многие недостатки Вигеля. Основной чертой его натуры являлось двуличие. Читая его «Записки», все время необходимо помнить, что для их автора не было ничего святого на свете, что он постоянно был готов окарикатурить и очернить кого угодно. Правда, среди бесчисленных персонажей его мемуарной эпопеи, Пушкин один из немногих лиц, о которых он пишет с неизменной благожелательностью. И тем не менее образ поэта им искажен; иконописный облик Пушкина, искусно выписанный Ф. Ф. Вигелем, тенденциозен и полон верноподданнической фальши; в его изображении Пушкин — жертва, которую искушают то беспокойные посетители квартиры братьев Тургеневых, то «изуверы-демагоги» К. А. Охотников и В. Ф. Раевский. Не гнушается Ф. Ф. Вигель и прямой фальсификацией, утверждая что ода «Вольность» являлась единственным вольнолюбивым произведением, написанным поэтом до его ссылки на юг.

Из «Записок» (Стр. 218). Ф. Ф. Вигель. Воспоминания, ч. 3. М., 1892, с. 181; ч. 5, с. 51; ч. 6, с. 9–12, 97–98, 115–116, 151–153, 171–172; ч. 7, с. 111–112, 134–135.

Федор Николаевич Лугинин (1805–1884) — воспитанник Московской школы колонновожатых (Муравьевское училище), командированный весной 1822 г. на военно-топографическую съемку Бессарабии. Через два дня после приезда в Кишинев молодой офицер знакомится с Пушкиным, о котором он уже был наслышан как об авторе оды «Вольность».

Дневниковые записи Лугинина свидетельствуют о его частых встречах с Пушкиным — то в городском саду, то на танцевальных вечерах у Земфираки-Ралли, то на воскресной церковной службе в «митрополии», то в доме местного чиновника и литератора Стамати. По всей вероятности, семнадцатилетний прапорщик, с которым поэт охотно фехтовал, вызвал искреннюю симпатию Пушкина; последний счел возможным посвятить своего юного знакомца в историю своей высылки из столицы и даже рассказал ему о причине своей ссоры с Ф. И. Толстым, распустившим сплетню о том, что поэт перед отправкой на юг был высечен в Тайной канцелярии. Без сомнения, Пушкину было приятно услышать предложение Лугинина быть его секундантом — поэт мечтал о поездке в Москву, чтобы драться там на дуэли с Ф. И. Толстым.

Прибытие Лугинина в Кишинев совпало с разгромом бессарабского гнезда Южного тайного общества, с закрытием полулегальной масонской ложи, с гонением на всякие либеральные начинания. В этих условиях Пушкин все сильнее тянулся к независимому содружеству офицеров генерального штаба (В. П. Горчакову, В. Т. Кеку, А. П. и М. А. Полторацким). Дневник Лугинина, также входившего в эту дружескую артель, показывает, как неудержимо стремился Пушкин в кругу этих передовых, близких ему офицеров заполнить душевную пустоту, полонившую его в мрачные месяцы, когда Кишинев быстро становился скучным чиновно-помещичьим «проклятым городом».

Из «Дневника» (Стр. 231). ЛН, т. 16–18, 1934, с. 667–674 (публикация Ю. Г. Оксмана) в наст. изд. с сокращениями.

Владимир Петрович Горчаков (1800–1867) — воспитанник Московской школы колонновожатых (Муравьевское училище), с конца 1820 г. дивизионный квартирмейстер при штабе 16-й дивизии, с мая 1822 г. участник топографической съемки Бессарабии, один из ближайших приятелей Пушкина по Кишиневу. Любитель изящных искусств, меломан, версификатор, добряк по природе, отзывчивый, всегда готовый прийти на помощь знакомым и незнакомым, В. П. Горчаков обладал натурой пылкой и восторженной. Он не был декабристом, хотя по своим гуманным наклонностям сочувствовал освободительному движению; в этом отношении он был типичной фигурой среди прогрессивных офицеров генерального штаба, с которыми Пушкин дружил в Кишиневе; большинство из них разделяло мнение о губительности крепостнических институтов, презирало аракчеевские порядки в армии — словом, эти воспитанники Муравьевского училища составляли негласный резерв декабристов. Офицерам генерального штаба — В. П. Горчакову, В. Т. Кеку, А. П. и М. А. Полторацким — 15 февраля 1822 г. Пушкин посвятил стихотворение «Вчера был день разлуки шумной».

Пушкин с интересом прислушивался к литературным суждениям В. П. Горчакова; в письме к нему (октябрь — ноябрь 1822 г.) поэт принимает некоторые его критические замечания, относившиеся к разбору «Кавказского пленника».

В начале 1830-х годов Пушкин и В. П. Горчаков встречались в Москве; последний оказывал Пушкину дружеские услуги.

В. П. Горчаков вел дневник, который ныне утрачен. В конце 1840-х годов, пользуясь материалами своего дневника, он составил обширную публикацию под названием «Выдержки из дневника об А. С. Пушкине». Судя по плавности повествования, дневниковые записи подверглись существенной переработке; таким образом, перед нами гибридный литературный жанр — мемуары, написанные на дневниковой основе. Главный недостаток его воспоминаний в их излишней «литературности», во внимании к незначительным подробностям, в неумении порой отчленить главное от второстепенного, в детальном описании событий, не имеющих прямого отношения к Пушкину; эти особенности воспоминаний В. П. Горчакова вынуждают печатать их с существенными сокращениями. Желающие ознакомиться с полным их текстом могут обратиться к изданию: М. А. Цявловский. Книга воспоминаний о Пушкине, М., 1931, где им предшествует превосходная заметка о В. П. Горчакове, написанная П. С. Шереметевым. В частности, исследователь отмечает, что рассказ В. П. Горчакова после военной командировки в Скуляны дал некоторые черты для повести Пушкина «Кирджали».

Устные рассказы В. П. Горчакова послужили одним из важнейших источников для книги П. И. Бартенева «Пушкин в южной России». Кроме того, отдельные припоминания В. П. Горчакова о Пушкине неоднократно появлялись на страницах «Русского архива», его примечания к воспоминаниям И. П. Липранди впервые печатаются в настоящем издании.

Выдержки из дневника об А. С. Пушкине (Стр. 236). Москв., 1850, № 2, кн. 1, с. 146–182; № 3, кн. 1, с. 233–264; № 7, кн. 1, с. 169–198. В наст. издании с сокращениями.

Воспоминание о Пушкине (Стр. 262). М. вед., 1858, 1 февраля, № 19. В наст. издании — с сокращениями.

Александр Фомич Вельтман (1800–1870) — писатель, учился в Московском университетском пансионе, затем окончил Московскую школу колонновожатых; в 1818 г. он был направлен в Бессарабию военным топографом. В Кишиневе Вельтман познакомился с Пушкиным. Вскоре после гибели поэта Вельтман стал писать свои мемуары, которые он первоначально назвал «Воспоминания о Бессарабии и Пушкине». В 1837 г. в «Современнике» анонимно появилась первая часть их под измененным названием — «Воспоминания о Бессарабии» (т. VII, с. 226–249). «Я узнал его в Бессарабии, и очерк этой страны будет рамой, в которую я вставлю воспоминание о Пушкине», — обещал автор читателю. Но продолжения воспоминаний Вельтмана, в котором он переходил от «рамы» к рассказу о его встречах с Пушкиным, в «Современнике» не появилось, по-видимому, по цензурным соображениям; но можно утверждать, что продолжение было написано тогда же, так как бумага первого и второго автографа одинаковая (об этом см.: Рыскин, с. 74).

Воспоминания Вельтмана рельефно изображают обстановку, в которой пришлось жить Пушкину в Кишиневе. Однако сам поэт изображен лишь беглыми штрихами; по-видимому, между ними существовала дружеская приязнь, не перешедшая в близкие, откровенные отношения; Вельтман был далек от тех беспокойных, полных вольнодумного задора мыслей, которые воодушевляли Пушкина. Кроме того, Вельтман, как мы знаем, предполагал печатать свои воспоминания в «Современнике» и естественно остерегался включать в их текст все то, что могло вызвать нарекания цензуры.

В 1822 г. Вельтман покинул Кишинев и долгое время не встречался с Пушкиным. Но с конца 1820-х годов, начав печататься, он стал посылать Пушкину свои сочинения. В первой половине 1831 г. Пушкин встречается с Вельтманом в Москве; к этому времени Вельтман вышел в отставку и стал профессиональным литератором. Ознакомившись с первой частью романа Вельтмана «Странник», Пушкин писал 8 мая 1831 г. Е. М. Хитрово: «В этой немного вычурной болтовне чувствуется настоящий талант» (XIV, 426; подлинник по-французски). Тогда же Пушкин посоветовал Вельтману «перелицевать» комедию Шекспира «Сон в летнюю ночь» в фантастический оперный спектакль (об этом см.: Ю. Д. Левин. «Волшебная ночь» А. Ф. Вельтмана. — В кн.: «Русско-европейские литературные связи». М.—Л., «Наука», 1966, с. 85–86).

4 февраля 1833 г. Вельтман, посылая Пушкину свой перевод «Слова о полку Игореве», писал ему: «Александр Сергеевич, пети было тебе, Велесову внуку, соловию сего времени, песнь Игореви, того Ольга внуку, а не мне; но досада взяла меня на убогие переводы чудного памятника нашей древней словесности, и я — выкинул в свет также, может быть, недоношенное дитя. Посылаю на суд и осуждение» (XV, 46). Пушкин в своей работе над этим памятником древней русской словесности, которой он был занят в последние годы жизни, использовал и перевод Вельтмана (М. А. Цявловский. Пушкин и «Слово о полку Игореве». — «Вестник АН СССР». М., 1943, № 5, с. 64–81).

Исследователи отмечают точки соприкосновения в творчестве Пушкина и Вельтмана, сравнивая повесть «Кирджали» с повестью Вельтмана «Рада», опубликованной в 1839 г. (об этом см.: Л. Н. Оганян. А. С. Пушкин и молдавская тематика А. Ф. Вельтмана. — «Пушкин на юге», т. II. Кишинев, 1961, с. 211–226.)

Воспоминания о Бессарабии (Стр. 272). Л. Н. Майков. Пушкин. Библиографические материалы и историко-литературные опыты. СПб., 1899, с. 102, 117–132, с сокращениями.

Иван Петрович Липранди (1790–1880) — участник русско-шведской войны 1808–1809 гг. и кампании против Наполеона в 1812–1814 гг., был за какую-то провинность переведен из гвардии в армию и в чине подполковника 21 августа 1820 г. прибыл в Кишинев (послужной список И. П. Липранди: ЦГИА, ф. 1284, оп. 29, № 158). Через месяц, 22 сентября 1820 г., он познакомился с Пушкиным и находился с ним в близких, дружеских отношениях в течение всего пребывания поэта на юге. Пушкин отмечал в Липранди «ученость отличную с отличным достоинством человека» и 2 января 1822 г. следующим образом рекомендовал его П. А. Вяземскому: «Он мне добрый приятель и (верная порука за честь и ум) не любим нашим правительством и сам не любит его» (XIII, 34). Близость Липранди к тайному обществу, фактическое участие его в кишиневской ячейке декабристов подтверждаются рядом документов и воспоминаний современников: см.: П. А. Садиков. И. П. Липранди в Бессарабии 1820-х годов. — П. Врем., 266–295; В. Г. Базанов. Декабристы в Кишиневе. Кишинев, 1951; «Воспоминания В. Ф. Раевского» — публикация и вступ. статья М. К. Азадовского. — ЛН, т. 60, кн. I, с. 45–128; Ю. Г. Оксман. Воззвание к сынам Севера. — В кн.: «Очерки из истории движения декабристов». М., 1954; М. В. Нечкина. Движение декабристов, т. 1. М., 1955, с. 356–357. Арестованный 17 января 1826 г., он, однако, был 19 февраля освобожден с оправдательным аттестатом, так как главные члены Южного общества не подтвердили показания Комарова о причастности Липранди.

После 1826 г. Липранди служил в армии, отличился в русско-турецкой кампании 1828–1829 гг., с 1832 г. — генерал-майор.

В этот период он не встречался с Пушкиным, но находился с ним в переписке (местонахождение ее неизвестно). 26 декабря 1830 г. Пушкин просил Н. С. Алексеева писать «обо всех, близких моему воспоминанию», и в том числе — «об Липранди» (XIV, 136). В Липранди не без основания видят прототип Сильвио из повести Пушкина «Выстрел». Во вторую программу «Записок» (октябрь 1833 г.) Пушкин внес между прочим: «Липранди — 12 год — mort de sa femme» («смерть его жены»).

Вскоре после смерти Пушкина Е. Н. Вреская (Вульф) сообщала: «Я встретила Липранди, и мы с ним много говорили о Пушкине, которого он восторженно любит» (ПиС, вып. XXI–XXII, с. 404–405. Пер. с франц.).

С 1840 г. И. П. Липранди — чиновник особых поручений при министерстве внутренних дел. В этой должности он приобрел зловещую всероссийскую известность организацией сыска против общества петрашевцев. Именно сведения подосланного Липранди агента Антонелли сыграли решающую роль в арестах 1849 г.

С 1852 г. Липранди, находясь в отставке, публикует или подготавливает ряд ценных воспоминаний и исследований о кампании 1812 г. и других исторических событиях, а также продолжает попытки политической деятельности, составляя различные проекты по вопросам о расколе, преобразовании армии, тайной полиции, сыска. В этот период он и подвергается острым обличениям русского прогрессивного общества, в особенности — Вольной печати Герцена.

О различных этапах биографии и мировоззрения И. П. Липранди см.: Н. Я. Эйдельман. Где и что Липранди? — В сб.: «Пути в незнаемое». М., 1972, с. 125–158.

Воспоминания Липранди были написаны им в 1866 г. в виде замечаний на статью П. И. Бартенева «Пушкин в южной России» и впервые напечатаны вслед за этой статьей в «Русском архиве» (1866, стб. 1231–1283; 1393–1491). Исключительная ценность этих записок, главнейшего источника сведений о южном периоде биографии Пушкина, — заключается в том, что в их основе, без сомнения, лежал дневник И. П. Липранди. Дневник этот (нынешнее местонахождение автографа неизвестно), по словам самого автора, велся с 6 мая 1808 г., «вмещая в себя все впечатления дня до мельчайших и самых разных подробностей, никогда не предназначавшихся к печати» (ЦГАЛИ, ф. 46 (П. И. Бартенева), оп. 1, № 561, л. 401). В 1866 г., отбирая дневниковые свидетельства 1820-х гг., консервативно настроенный И. П. Липранди стремился максимально затушевать те факты, которые доказывали его близость к тайным обществам и декабристскому вольнодумству. Тем не менее некоторые разделы из воспоминаний Липранди были смягчены, а некоторые не пропущены в печать издателем Бартеневым или цензурой в основном, из-за их политически-острого звучания. В 1936 г. М. А. Цявловский опубликовал по корректурным листам «Русского архива» два существенных пропуска в прежде печатавшемся тексте (Лет. ГЛМ, т. 1), кроме того, в Академическом собрании сочинений Пушкина и в ряде научных изданий исследователя цитировались отдельные фрагменты из неопубликованной части «Записок».

Получив рукопись И. П. Липранди, П. И. Бартенев показал ее В. П. Горчакову, который поместил на ее полях ряд своих замечаний, представляющих немалый интерес и влиявших на редактирование текста издателем «Русского архива».

В настоящем издании текст воспоминаний Липранди о Пушкине печатается в сокращении по писарской копии, авторизованной и выправленной рукой Липранди (ИРЛИ, ф. 244, оп. 17, № 122). Отсылки И. П. Липранди к страницам работы Бартенева «Пушкин в южной России» сохранены только в тех случаях, когда это необходимо для понимания контекста. Подстрочные примечания к тексту принадлежат самому И. П. Липранди или В. П. Горчакову, там же отмечены варианты текста, возникшие вследствие правки Бартенева по указанию В. П. Горчакова.

Из дневника и воспоминаний (Стр. 285). Автограф (ИРЛИ, ф. 244, оп. 17, № 122).

Павел Иванович Долгоруков (1787–1845) — князь, сын писателя И. М. Долгорукова, воспитанник Московского университетского пансиона, а затем студент Геттингенского университета (1806–1808). По возвращении в Россию П. И. Долгоруков поступил на службу в военное министерство, а затем перешел в министерство финансов. 1 августа 1821 г. он приехал по месту своей новой службы — в Кишинев, где вскоре познакомился с Пушкиным.

П. И. Долгоруков был глуховат, малообщителен, круг его знакомств ограничивался чиновничьим мирком — канцелярией И. Н. Инзова и домом наместника. Автор дневника подробно описывает нравы и быт захолустного чиновничества. На этом сером, убогом фоне особенно резко выделяется фигура Пушкина. Дневниковые записи П. И. Долгорукова сохранили ценнейший пересказ тех пылких революционных речей, которые ссыльный поэт произносил за столом И. Н. Инзова и в других общественных местах: «…он всегда готов у памятника, на улице, на площади всякому на свете доказать, что тот подлец, кто не желает перемены правительства в России». Это, по-видимому, скрытая цитата, раскавыченные слова самого Пушкина.

Сам мемуарист отнюдь не принадлежал к тем горячим головам, которые готовы словом и делом радеть за судьбы всего человечества. Скептическое название его дневника «35-й год моей жизни, или Два дни ведра на 363 ненастья» красноречиво говорит само за себя; он не рвался в либералисты, он был вполне добропорядочным чиновником. И тем не менее несколько ироническое отношение к жизни, стремление писать не только аккуратные служебные бумаги, но и вести потаенный дневник, о котором, конечно, и не подозревали его сослуживцы (дневник П. И. Долгорукова пролежал под спудом свыше столетия и был напечатан лишь в советское время), несколько отделяло его от остальных чиновников. Писательская жилка, полученная им в наследство от отца, мешала его размеренному существованию и побуждала его, вопреки его собственным рассуждениям о «безнравственности» поэта, жадно прислушиваться к речам Пушкина. Мемуарист обладал даром живо схватывать драматизм житейских положений — мы буквально видим, как внезапно выходил из себя поэт, как душно и нестерпимо было ему в кругу кишиневских чиновников. Подробнее о дневнике П. И. Долгорукова и его значении как первоклассного мемуарного источника см.: М. А. и Т. Г. Цявловские. Дневник Долгорукова, — «Звенья», т. IX, М., 1951, с. 5–20.

35-й год моей жизни, или два дни ведра на 363 ненастья (Стр. 350). «Звенья», IX. М., 1951, с. 27, 29, 33–34, 43–45, 48, 51, 53, 56–58, 60–64, 66, 71, 73, 75, 78–79, 88, 92, 99–101.

Иван Дмитриевич Якушкин (1793–1857) — воспитанник Московского университета, участник Отечественной войны 1812 г., с 1818 г. в отставке с чином капитана; декабрист, член Союза Благоденствия и Северного общества.

С Пушкиным Якушкин познакомился в начале 1820 г. у П. Я. Чаадаева и, по-видимому, встречался с ним в кругу будущих декабристов; во всяком случае, в десятой главе «Евгения Онегина», вспоминая дружеские сходки у И. Долгорукова и Н. Муравьева, поэт поставил себя рядом с Якушкиным, — там, где «сбирались члены сей семьи»,

В Каменке — поместье Давыдовых-Раевских — Пушкин гостил с середины ноября 1820 г. до начала марта 1821 г. Во время пребывании Пушкина там происходили совещания заговорщиков, собравшихся в Каменке по пути в Москву на съезд членов Союза Благоденствия. Если вопросы реорганизации тайного общества на строго конспиративных началах обсуждались без присутствия Пушкина и других лиц, не являвшихся членами Союза Благоденствия, то разговоры о западноевропейских революционных событиях, о восстании лейб-гвардии Семеновского полка велись, конечно, открыто, при всех.

«Время мое протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами, — писал Пушкин Н. И. Гнедичу 4 декабря 1820 г. из Каменки. — Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и веселая смесь умов оригинальных, людей, известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. — Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов» (XIII, 20).

В письме своем Пушкин мог лишь вскользь намекнуть на то, что происходило в Каменке; зато в его неоконченном послании к В. Л. Давыдову (1821) мы отчетливо слышим отзвуки острых политических дискуссий, волновавших хозяев и гостей Каменки. «Хотя Пушкин и не принадлежал к заговору, который приятели таили от него, но он жил и раскалялся в этой жгучей и вулканической атмосфере», — авторитетно свидетельствует П. А. Вяземский (Стар. и нов., т. VIII, с. 42).

Накал политических страстей в Каменке дошел до такого предела, что спор о выгодах и неудобствах тайного общества в России происходил даже в присутствии непосвященных. Мемуарист объясняет это тем, что заговорщики хотели усыпить подозрение Александра Раевского (которого они опасались), обратив в конце концов весь разговор в шутку. Вряд ли им удалось окончательно убедить А. Н. Раевского в том, что заговора не существует; по-видимому, и Пушкин не поверил в разыгранный фарс, — он лишь понял, что ему не доверяют. Внук декабриста Волконского сообщал, что, по семейному преданию, его деду «было поручено завербовать Пушкина в члены тайного общества; но он, угадав великий талант и не желая подвергать его случайностям политической кары, воздержался от исполнения возложенного на него поручения» («Русская мысль», 1922, май, с. 71). Можно сомневаться в буквальной точности этого предания; требования конспирации вряд ли допускали прием в члены общества человека ссыльного, находившегося под неустанным правительственным надзором. Но рациональное зерно в этой семейной легенде безусловно имеется — декабристы считали Пушкина своим единомышленником. Недаром Якушкин категорически заявляет, что ненапечатанные вольнолюбивые стихотворения Пушкина широко известны, что «в то время не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который не знал их наизусть».

Рассказ Якушкина о его встречах с Пушкиным в Каменке, хотя и записан значительно позже происходивших событий — в 1854 г., — вполне достоверен (об этом см.: С. Н. Чернов. У истоков русского освободительного движения. Изд. Саратовского университета, 1960, с. 44–45). Впервые он был напечатан в изданиях Вольной Русской типографии в Лондоне в 1861–1862 гг.

Из «Записок» (Стр. 363). И. Д. Якушкин. Записки, статьи и письма. М., Изд-во АН СССР, 1951, с. 40–43.

Владимир Федосеевич Раевский (1795–1872) — воспитанник Московского университетского пансиона (1808–1811), участник Отечественной войны 1812 г.; в 1821 г. заведовал военной школой 16-й дивизии в Кишиневе, член тайного общества. Арестованный в начале 1822 г., В. Ф. Раевский проявил непоколебимую стойкость на допросах и просидел под следствием четыре года в Тираспольской крепости; затем был перевезен в Петропавловскую крепость, подвергнут новым допросам по делу декабристов, а в 1827 г. содержался в крепости Замосць, под Варшавой. Несмотря на отсутствие прямых улик, В. Ф. Раевский был лишен дворянского звания и отправлен в 1828 г. на поселение в Сибирь.

Воспоминания И. П. Липранди (см. с. 298–300, 306, 313, 326–328 наст. изд.) свидетельствуют о том, что в Кишиневе между Пушкиным и В. Ф. Раевским сложились дружеские отношения, обусловленные общностью их радикальных общественных взглядов. Взаимный интерес подкреплялся беседами на литературные темы — В. Ф. Раевский многие часы досуга отдавал поэзии; трудами советских исследователей (П. Е. Щеголев, М. А. Цявловский, Ю. Г. Оксман, В. Г. Базанов, П. С. Бейсов, Б. В. Томашевский, И. Н. Медведева) восстановлены по рукописям многие его стихотворения, и имя его прочно вошло в историю русской поэзии. По своим литературным склонностям В. Ф. Раевский принадлежал к тем представителям гражданской поэзии (Кюхельбекер, Катенин), которые придерживались архаических принципов в литературе. Естественно, что подобная позиция вызывала горячие споры между В. Ф. Раевским и Пушкиным; красноречивым памятником этим спорам и является его диалог «Вечер в Кишиневе»; участники литературного диспута «майор» — сам Раевский и «молодой Е.» — В. П. Горчаков, горячий приверженец поэзии Пушкина. Тема спора — одно из лицейских стихотворений Пушкина «Наполеон на Эльбе». По справедливому мнению Ю. Г. Оксмана, «в „Вечере в Кишиневе“ определились не только особенности восприятия В. Ф. Раевским чуждых ему художественных систем, но и приемы их разбора, оформились до конца самые требования, предъявляемые к поэтическому слову, — бескомпромиссные требования критика-пуриста, жестко обнажающего малейшие уклоны от рационалистических принципов предельной точности и ясности слога» (ЛН, т. 16–18, с. 660). Взыскательные суждения В. Ф. Раевского, вызывая в памяти Пушкина петербургские споры с П. А. Катениным, помогали ему отнестись с должным критицизмом к литературной традиции школы Карамзина. Впрочем, взыскательность была взаимной; отдельные поэтические находки В. Ф. Раевского не искупали в глазах Пушкина существенных недочетов его поэтической системы; эпикурейская, любовная лирика В. Ф. Раевского казалась Пушкину безнадежно устаревшей; и в самом деле, после блестящих образцов этого жанра, представленных в творчестве Батюшкова и самого Пушкина, эта линия поэзии В. Ф. Раевского не могла не казаться анахронизмом. Другое дело — гражданская поэзия В. Ф. Раевского, вызывавшая восторженные отзывы Пушкина. Здесь мы имеем в виду, в первую очередь, тюремные стихотворения В. Ф. Раевского («К друзьям в Кишинев», «Певец в темнице»), написанные в Тираспольской крепости.

Обращаясь к Пушкину, В. Ф. Раевский писал:

Стихи В. Ф. Раевского взволновали Пушкина, и он решил ответить тираспольскому узнику.

начал Пушкин и внезапно оборвал послание. Затем он пишет второй вариант: «Не тем горжусь я, мой певец…», с размышлениями о подлинном призвании поэта; и этот набросок остается незавершенным. И, наконец, Пушкин пишет еще один вариант послания: «Ты прав, мой друг, напрасно я презрел…» Это третье и тоже незаконченное послание — предтеча «Сеятеля» и «Ты славишь лирой золотой…», одних из наиболее пессимистических стихотворений Пушкина.

(Об этом см.: М. А. Цявловский. Стихотворения Пушкина, обращенные к В. Ф. Раевскому. — П. Врем., т. 6, 1941, с. 41–50; И. Медведева. Пушкинская элегия 1820-х годов и «Демон». — Там же, с. 55–56.)

На стихах Пушкина — отсвет поражения национально-освободительных движений в Европе, разгрома гнезда кишиневских вольнодумцев и других тревожных явлений, безошибочно говоривших о том, что реакция восторжествовала в России и за ее пределами. Но посылать строки, полные разочарования и безнадежности, томившемуся в крепости Раевскому было бы предприятием жестоким. А иначе писать в те мрачные дни Пушкин не мог! Послание В. Ф. Раевскому осталось в черновиках поэта; «первый декабрист» так и не узнал, что Пушкин писал ему ответ.

В 1841 г. В. Ф. Раевский приступил к своим воспоминаниям; в первой главе этих мемуаров, которая печатается под условным редакторским заголовком: «Мой арест», возникает живой и стремительный Пушкин, прибежавший предупредить друга о грозящем ему аресте. Пушкин понимал, что предстоит долгая разлука, и хотел обнять Раевского; «ты не гречанка», — хладнокровно ответствовал тот. Поединок мыслей завершился поединком характеров: перед нами два образа — пылкого Пушкина и невозмутимого спартанца Раевского. Рукопись «Вечера в Кишиневе» была захвачена при аресте В. Ф. Раевского в феврале 1822 г. Исчерканные листы, местами едва поддающиеся прочтению, оказались перепутанными и подшиты к следственному делу в обратном порядке, чем и объясняется, вероятно, выпадение этого произведения из поля зрения биографов «первого декабриста». Текст «Вечера в Кишиневе», воспроизводимый в его последней редакции, «свидетельствует о тягчайших „муках слова“, испытанных В. Ф. Раевским в процессе работы над необычной для него (да и для большинства литераторов начала 20-х годов) формой литературно-бытового фельетона» (ЛН, т. 16–18, с. 664). Датируется началом 1822 г.

Вечер в Кишиневе (Стр. 367). ЛН, т. 16–18, 1934, с. 660–662.

Мой арест (Стр. 370). ЛН, т. 60, кн. 1, 1956, с. 75–82.

Александр Петрович Распопов (1803–1882) — племянник директора Царскосельского лицея Е. А. Энгельгардта, в 1824 г. — офицер Лубенского гусарского полка (впоследствии генерал-майор) — встречался с Пушкиным в доме своего дяди во время учебы поэта в Лицее. Стал случайным свидетелем остановки Пушкина на почтовой станции г. Могилева по дороге из Одессы в село Михайловское (6 августа 1824 г.). Вместе со своими товарищами (А. Куцинским, Оболенским и др.) «чествовал» поэта в Могилеве, а впоследствии, оказавшись в имении Колпино (Себежского уезда), принадлежавшем И. С. Деспоту-Зеновичу (неподалеку от Михайловского), вместе с ним и другими лицами посетил Пушкина в его заточении. Об этих встречах Распопов рассказал в своей заметке «Встреча с Пушкиным в Могилеве», малодостоверной в подробностях (навеянных чтением литературы о Пушкине), но опирающейся на реально происходившие события, свидетелем и участником которых был мемуарист.

Встреча с А. С. Пушкиным в Могилеве в 1824 г. (Стр. 377). PC, 1876, № 2, с. 464–467.

Александр Михайлович Горчаков (1798–1883) — видный дипломат, в 1856–1882 гг. министр иностранных дел, с 1863 г. канцлер — был лицейским товарищем Пушкина, посвятившего ему стихотворные послания «Пускай, не знаясь с Аполлоном…» (1814), «Встречаюсь я с осьмнадцатой весной…» (1817), «Питомец мод, большого света друг» (1819) и строфы в «Пирующих студентах» (1814). Горчаков не принадлежал к числу близких лицейских друзей поэта, хотя и был связан с ним общностью литературных интересов. Подобно многим из лицеистов, Горчаков увлекался пушкинскими стихами, был их прилежным переписчиком. В его альбоме сохранился самый ранний из дошедших до нас автографов Пушкина — перевод стихов Прадона (см.: Рукою П., с. 627–628). В составе его архива была обнаружена и незаконченная поэма «Монах» (см. ниже). Посвятив себя дипломатическому поприщу, Горчаков после окончания Лицея долгие годы провел за границей, изредка общаясь с Пушкиным во время своих приездов в Петербург (в 1818 и 1819 г.).

Возвращаясь в августе 1825 г. из Спа, А. М. Горчаков заехал в Псковскую губернию к своему дяде А. Н. Пещурову и в его имении Лямоново (расположенном в 69 верстах от Михайловского) случайно встретился с Пушкиным. Эта встреча нашла отражение в стихотворении «19 октября» (1825) и воспоминаниях А. М. Горчакова, известных в записи А. Урусова. Обратившись к Горчакову за разъясненном смысла посвященных ему строф этого стихотворения («Но невзначай проселочной дорогой // Мы встретились и братски обнялись…»), Урусов получил исчерпывающий ответ, содержащий интересные и вполне достоверные сведения о встрече Горчакова с поэтом в с. Лямонове.

О Пушкине (Из письма А. И. Урусова к издателю «Русского архива») (Стр. 380). РА, 1883, кн. 2, с. 205–206.

Анна Петровна Керн (1800–1879) — вдохновительница одного из шедевров лирики Пушкина «К**» («Я помню чудное мгновенье…»), адресат ряда его шуточных стихов, многолетняя корреспондентка поэта — принадлежала к богатому и многочисленному роду Полторацких (из которого происходил ее отец, П. М. Полторацкий) и к семье тверских помещиков Вульфов (родом из которого была ее мать, Е. И. Вульф). Облик будущей мемуаристки вырисовывается достаточно определенно из сохранившихся биографических материалов: счастливое детство, омрачаемое тяжелым, деспотическим нравом отца, с детских лет развивавшаяся любовь к чтению, юность, проведенная в родительском доме в Лубнах, раннее, неудачное замужество (по настоянию отца, А. П. в возрасте семнадцати лет была выдана замуж за пятидесятидвухлетнего бригадного генерала Е. Ф. Керна, грубого солдафона, не сумевшего внушить юной жене ни любви, ни уважения). С трудом преодолеваемое отвращение к мужу, необходимость жить вместе с ним в провинциальной армейской среде, душевная пустота, заполняемая чтением чувствительных романов, — развивая в молодой женщине стремление к иной, полнокровной жизни, подготовляют ее разрыв с мужем и определяют ее жизненный путь, исполненный превратностей и разочарований, но богатый интересными событиями и встречами. Желанную свободу Керн смогла получить, однако, лишь в начале 1840-х гг. (после смерти Е. Ф. Керна). — В 1842 г. она вышла замуж вторично за А. В. Маркова-Виноградского, с которым прожила долгую, счастливую, хотя и исполненную материальных лишений жизнь.

Знакомство Керн с Пушкиным относится к ранней юности будущей мемуаристки. Приехав в Петербург в 1819 г., она впервые увидела Пушкина в доме своей родной тетки Е. М. Олениной, произведя на него неизгладимое впечатление, отразившееся позднее в стихотворении, обращенном к ней. Мимолетной встрече было суждено стать началом долголетних отношений, поддерживаемых родственными связями Керн (приходившейся по матери племянницей П. А. Осиповой) с тригорскими друзьями поэта, а после переезда в Петербург (где, порвав с мужем, А. П. начала самостоятельную жизнь) ее знакомством и дружбой с родителями поэта и семьей Дельвига. Страстное, хотя и кратковременное увлечение Пушкина Керн, относящееся ко времени ее приезда к П. А. Осиповой в Тригорское (в июле и октябре 1825 г.), сменилось в 1827–1829 гг. чувством менее бурным, постепенно перешедшим в дружеское расположение, которому в немалой степени способствовал живой, общительный и доброжелательный характер Керн, а также ее тесная дружба с баронессой С. М. Дельвиг и сестрой поэта О. С. Пушкиной (Павлищевой). Живя в Петербурге сначала у Н. О. и С. Л. Пушкиных, затем в близком соседстве с Дельвигами, а позднее на их квартире и летней даче (см.: А. И. Дельвиг. Мои воспоминания, т. I. М., 1912, с. 74), Керн в эти годы постоянно общалась с Пушкиным, была осведомлена о его литературных занятиях, творческих планах (и даже о переживаемых им увлечениях), относясь с величайшим уважением и неизменным интересом ко всему, связанному с жизнью поэта. Круг петербургских знакомых Керн в эти годы очень широк: Крылов, Веневитинов, О. Сомов, М. Глинка, А. В. Никитенко — вот далеко не полный их перечень. Современников привлекало в ней не только женское обаяние и удивительная красота, но и заинтересованность современной литературной жизнью, искусством, образованность, вкус. Альбомы Керн (к сожалению, не сохранившиеся) заключали в себе автографы Пушкина, Дельвига и др. В ее присутствии звучали их стихи, импровизации Мицкевича, музыка Глинки. После смерти Дельвига и женитьбы Пушкина (1831) тесные связи Керн с литературно-художественной средой распались: отношения с Пушкиным постепенно пошли на убыль. В 1830-е годы Керн вышла за пределы круга близких друзей поэта, хотя, постоянно общаясь с родителями поэта и Осиповой, она продолжала изредка встречаться и с ним, несколько раз прибегая к его помощи и советам. В 1832 г. Пушкин помогал ей в деловых хлопотах, связанных с выкупом имения. В 1836 г., испытывая материальные затруднения, Керн снова обращалась к поэту, желая заручиться поддержкой Смирдина в издании ее перевода из Ж. Санд (XVI, 51). Обращение к переводу не было случайным у Керн: еще в юности она делала попытки переводить с французского. Так называемый «Журнал отдохновения» (дневник 1820 г.) наполнен выписками из мадам де Сталь, Ж.-Ж. Руссо, Стерна, в ее собственных переводах. Склонность к литературной работе особенно благотворно скажется в дальнейшем, когда в конце 1850-х годов она обратится к жанру литературных мемуаров. Обширный круг литературно-художественных знакомств, длительное общение с Пушкиным и Дельвигом сделали Керн весьма осведомленной мемуаристкой, а блестящая память и незаурядное литературное дарование сказались уже в первой ее работе — «Воспоминаниях о Пушкине».

Широко используя здесь также подлинные материалы, бывшие в ее распоряжении (письма, записки, альбомные записи Пушкина), Керн сумела создать мемуары большой научно-познавательной и литературно-художественной ценности. Достоверность и точность сообщаемых ею фактов и событий из жизни Пушкина сочетаются в них с живостью изложения, тонкой наблюдательностью, пониманием огромного значения Пушкина для русской культуры, умением передать неповторимое обаяние его личности. Ее воспоминания являются надежным, а иногда и единственным источником не только биографических сведений, но и целого ряда утраченных текстов (писем, стихотворений). Дальнейшие разыскания и находки подтвердили строгую достоверность даже самых мелких сообщений мемуаристки. В изложении истории своих отношений с Пушкиным она соблюдает такт и меру: приведенные ею документы (письма поэта к ней, стихи, ей посвященные) говорят сами за себя. Керн избегает касаться интимных подробностей этих отношений (как и вообще касаться сложной сферы семейной жизни Пушкина) и это придает ее воспоминаниям особую сдержанность и весомость. Возвращаясь мысленно к годам своей молодости, Керн прекрасно осознавала, какую огромную ценность имеют все, даже мельчайшие подробности жизни Пушкина, она бережно сохраняет их и доносит до своего читателя. К этой теме она обращалась не только в мемуарных статьях, специально посвященных Пушкину («Дельвиг и Пушкин», «Воспоминания о Пушкине, Дельвиге и Глинке»), но и в своих письмах к Анненкову (как опубликованных, так и оставшихся в рукописи), в «Трех встречах с императором Александром Павловичем», — многократно возвращаясь к одним и тем же эпизодам, уточняя их и прибавляя новые подробности. Взятые в совокупности, воспоминания А. П. Керн о Пушкине являются ценнейшим документальным источником для изучения его биографии и дают необыкновенно живое и непосредственное представление о пушкинском облике.

«Воспоминания о Пушкине» впервые были напечатаны без указания имени автора в «Библиотеке для чтения» вместе с четырьмя французскими письмами Пушкина к Керн (1859, т. 154, № 3, с. 111–144). Эти материалы доставил в редакцию П. В. Анненков, помогавший Керн в ее работе. После их выхода в свет Керн в письме к Анненкову от 6 июня 1859 г. исправила ряд неточностей и дала несколько дополнений, рассчитывая со временем издать свои «Воспоминания» особой брошюрой.

Воспоминания написаны в форме письма к некоей Е. Н. Судя по контексту — это лицо, знавшее и самого поэта, и круг его тверских знакомых. Возможно, это кто-то из многочисленной семьи Бакуниных, с которыми Керн, гостившая у них в Прямухине, состояла в оживленной переписке. См. также мотивировку А. М. Гордина, подготавливающего в издательстве «Художественная литература» кн.: А. П. Керн. Воспоминания. Дневники, Переписка. М., 1974.

Воспоминания «Дельвиг и Пушкин», обнаруженные и опубликованные Б. Л. Модзалевским (ПиС, вып. V, с. 140–157), представляют собой большой отрывок из письма А. П. Керн к П. В. Анненкову, в котором мемуаристка сообщила новые факты и сведения о своем знакомстве и общении с Пушкиным и Дельвигом. Не предназначенные для печати, эти воспоминания посвящены по преимуществу петербургским впечатлениям Керн, и в особенности периоду наибольшей близости мемуаристки к литературно-художественной среде Петербурга, группировавшейся вокруг Пушкина и Дельвига (1827–1829). Являясь вполне самостоятельной работой, имеющей целью обрисовать по возможности полно личные и литературные отношения Пушкина и Дельвига, эти воспоминания позднее были использованы мемуаристкой при работе над новой статьей «Воспоминания о Пушкине, Дельвиге и Глинке», которая была опубликована в журнале «Семейные вечера» (1864, № 10, с. 679–683).

Другое письмо А. П. Керн к П. В. Анненкову — от 6 июня 1859 г., представляющее собой отклик на выход из печати ее «Воспоминаний о Пушкине» и содержащее важные дополнения, связанные как с пребыванием Керн в Тригорском, так и с кругом Осиповых-Вульф, — концентрирует внимание на личности П. А. Осиповой, связанной с поэтом длительными дружескими отношениями. Несмотря на то, что Керн нередко выходит здесь за хронологические пределы этих отношений, ей удается воссоздать атмосферу широких умственных интересов, царивших в Тригорском и объясняющих, в частности, тягу Пушкина к этой высококультурной семье, выдвинувшей позднее авторов ценных воспоминаний о поэте (А. Н. Вульфа, М. И. Осипову и Е. И. Осипову-Фок).

Это письмо (в извлечениях с большими неточностями) впервые было напечатано Л. Майковым (Пушкин, с. 225–227, 246) и перепечатано в книге: А. П. Керн. Воспоминания. Л., «Academia», 1929. В настоящем издании этот текст дополнен и уточнен по подлиннику письма.

Воспоминания о Пушкине (Стр. 382). А. П. Керн. Воспоминания. Вступительная статья, ред. и прим. Ю. Н. Верховского. Л., «Academia», 1929, с. 242–279. С уточнением по БдЧ, 1859, т. 154, № 3, с 111–144.

Дельвиг и Пушкин (Стр. 398). А. П. Керн. Воспоминания. Л., «Academia», 1929, с. 327–348. С проверкой по автографу (ИРЛИ, ф. 244, оп. 17, № 51).

Из письма к П. В. Анненкову от 6 июня 1859 г. (Стр. 408). А. П. Керн. Воспоминания. Л., «Academia», 1929, с дополнениями и уточнениями по автографу (ИРЛИ, ф. 244, оп. 17, № 56).

Алексей Николаевич Вульф (1805–1881) — сын П. А. Осиповой от первого брака — занимает заметное место в биографии Пушкина. Сначала дерптский студент, затем гусарский офицер, участник русско-турецкой войны 1828–1829 гг. и польской кампании, а начиная с 1833 г. после получения отставки — тверской и псковский помещик (ему принадлежало родовое имение Вульфов — Малинники, где неоднократно гостил Пушкин). А. Н. Вульф прожил долгую жизнь, наиболее значительным и ярким этапом которой была его студенческая молодость, отмеченная дружбой с поэтом Н. М. Языковым (учившимся вместе с ним в Дерпте) и с Пушкиным, с которым он близко сошелся во время своих приездов из Дерпта в Тригорское на летние и зимние вакации (1824–1826). Уже в 1824 г. Пушкин обратился к нему со стихотворным посланием, начинающимся знаменательными строчками «Здравствуй, Вульф, приятель мой».

В эти годы Вульф входит в число ближайших друзей поэта (он посвящен в планы побега Пушкина из России за границу, стремясь лично содействовать осуществлению этого побега). Важнейшее значение в истории отношений Пушкина и Вульфа имело лето 1826 г., когда в Тригорское по приглашению П. А. Осиповой приехал Н. М. Языков, подружившийся здесь с Пушкиным. А. Вульф стал непосредственным свидетелем замечательного турнира поэтических дарований, участником веселых дружеских пирушек и сердечных увлечений, столь характерных для круга тригорской молодежи. Однако Пушкин ценил в Вульфе не только его эпикурейство, по и широкую образованность, начитанность, незаурядный ум.

Вспоминая в «Заметке о холере» (1831) о своих встречах с ним в 1826 г., Пушкин откровенно объясняет, что привлекало его в «дерптском студенте»: «Он много знал, чему научаются в университетах, между тем как мы с вами выучились танцевать. Разговор его был прост и важен. Он имел обо всем затверженное понятие, в ожидании собственной проверки. Его занимали такие предметы, о которых я и не помышлял. Однажды, играя со мною в шахматы и дав конем мат моему королю и королеве, он мне сказал при том: Cholera morbus подошла к нашим границам и через 5 лет будет у нас» (XII, 308–309).

Воспроизведенная Пушкиным беседа с Вульфом может служить своеобразным прологом к «Дневнику» А. Вульфа, начатому в 1827 г., когда после окончания Дерптского университета Вульф около года провел в Тригорском, где снова встретился с Пушкиным (приехавшим туда на лето — осень 1827 г.).

Наиболее ценную часть «Дневника» А. Вульфа составляют записи, относящиеся к Пушкину и с предельной хронологической точностью фиксирующие встречи и беседы Вульфа с Пушкиным, в которых затрагивается широкий круг литературных и философских вопросов. Записи эти свидетельствуют об интеллектуальном по преимуществу характере общения Пушкина с Вульфом, хотя в них немалое место занимает и область сердечных увлечений, в которых они выступали нередко союзниками, а значительно чаще — соперниками. Ощущая в этой сфере свое превосходство, Вульф окрашивает свойственным ему цинизмом и свои рассказы о увлечениях Пушкина, называя его «весьма циническим волокитою». При обращении к записям этого рода необходимо учитывать и любовную этику того времени, и пристрастие Вульфа, обеспокоенного сохранением семейной репутации (как известно, Пушкиным увлекались многие близкие родственницы Вульфа). При этом Вульф не утрачивает представления об историческом масштабе личности Пушкина.

В «Дневнике» Вульфа большое место занимают беседы с Пушкиным на литературные темы: мемуарист тщательно заносит в него разговоры с Пушкиным, связанные с творческими замыслами поэта, его работой над «Арапом Петра Великого», «Полтавой», «Евгением Онегиным» и др. Не все оценки, даваемые Вульфом, бесспорны: иные покажутся нам сейчас глубоко несправедливыми, но в них неизменно звучит голос умного собеседника, мнение которого ценил сам поэт. «Дневник» писался для себя: в нем автор предельно откровенен; благодаря этому до нас дошли смелые и резкие пушкинские высказывания политического свойства: о цензуре Николая I, о недовольстве поэта своим камер-юнкерством. Ряд сообщений, восходящих к этому документу, имеет первостепенное значение (например, намерение поэта перейти в 1834 г. в «оппозицию»). Последняя встреча Вульфа с Пушкиным состоялась 11 апреля 1836 г. в Михайловском, куда поэт приезжал хоронить мать (ПиС, XXI–XXII, с. 395). С годами юношеский либерализм Вульфа, однако, все более тускнел; в 50–60-е гг. от него не осталось и следа: Вульф превратился в рачительного хозяина, боровшегося с крестьянами в отстаивании своих помещичьих прав.

Летом 1866 г. М. И. Семевский, будущий редактор журнала «Русская старина», совершил поездку в пушкинские места Псковской губ. с целью собрать биографические материалы о Пушкине. Не застав в живых владелицу Тригорского П. А. Осипову и Анну Николаевну Вульф, Семевский познакомился с А. Н. Вульфом и М. И. Осиповой, близко знавшими Пушкина, и с их слов записал биографические рассказы о поэте, которые вошли в его статью «Прогулка в Тригорское», появившуюся в СПб. вед., 1866, №№ 139, 146, 157, 163, 168, 175. Эти рассказы относятся главным образом ко времени михайловской ссылки поэта, не получившей освещения в «Дневнике» А. Вульфа (начатого позднее).

Впервые выдержки из «Дневника» опубликованы Л. Майковым в PC, 1899, т. 97, с. 499–537, т. 98, 39–59, а также в его книге «Пушкин», с. 163–222. Полный текст «Дневника» (за 1828–1832 гг.) опубликовал М. Л. Гофман (ПиС, вып. XXI–XXII, с. 1–310). Последнее по времени (наиболее полное) издание осуществлено было П. Е. Щеголевым и И. С. Зильберштейном в 1929 г., по которому и даются тексты в наст. изд.

Рассказы о Пушкине, записанные М. И. Семевским (Стр. 412). А. Н. Вульф. Дневники. М., «Федерация», 1929, с. 68–69, 38–39, 40–41, 39, 56, с проверкой по PC, 1870, № 4, с. 404–405.

Из «Дневника» (Стр. 415). А. Вульф. Дневник, с. 135–137, 146, 151–155, 162–163, 192–195, 246, 258, 259, 268, 296, 309, 362, 371–372, 381–382.

Мария Ивановна Осипова (1820–1896) — одна из младших дочерей П. А. Осиповой от ее второго брака с И. С. Осиповым — росла и воспитывалась в Тригорском в атмосфере постоянного духовного общении с Пушкиным, глубокого уважения к нему, в сознании сопричастности к жизни гениального поэта. Она восприняла от старшего поколения внимание и любовь ко всему, что связано с именем Пушкина. Облик поэта ярко запечатлелся в памяти М. И. Осиповой, любившей вспоминать о своих детских проделках над поэтом, о его заступничестве перед строгой «маменькой», о его доброте и отзывчивости.

Осенью 1835 г. юная М. Осипова (в то время пятнадцатилетняя девушка) внушила поэту чувство, отразившееся в стихотворении «Я думал, сердце позабыло…», навеянное встречей с нею в Тригорском (см.: «Труды Публичной библиотеки им. Ленина», вып. III, «Academia», 1934, с. 42–43).

В феврале 1837 г. М. И. Осипова вместе с матерью и младшей сестрой Екатериной была в Тригорском и присутствовала на погребении Пушкина. Сопровождавший тело поэта А. И. Тургенев, познакомившись с нею, назвал ее «милой и умной почитательницей великого русского таланта Пушкина» (ПиС, вып. I, с. 54). Согретые любовью к поэту, рассказы ее о Пушкине, записанные М. И. Семевским (см. с. 530 наст. изд.), несмотря на свою отрывочность и лаконизм, воссоздают в наиболее характерных чертах живой образ поэта. Мягкий юмор, которым Осипова окрашивает свой рассказ, сочетается у нее с точностью и уважением к фактам. Достоверность сообщаемых ею сведений (в числе которых и столь важное для понимания общественной позиции Пушкина известие о несостоявшейся поездке в Петербург в декабре 1825 г.) делает ее воспоминания ценным источником для изучения биографии Пушкина.

М. И. Осипова, ставшая после смерти матери вместе с А. Н. Вульфом владелицей Тригорского, прожила в нем всю свою жизнь. Тесные дружеские отношения связывали ее с родными поэта (см.: ПиС, вып. XXI–XXII, с. 403–410).

Устные рассказы М. И. Осиповой известны в записях М. И. Семевского, П. В. Анненкова (Анненков, с. 281) и П. А. Ефремова (PC, 1879, № 11, с. 519). Мы отдаем предпочтение записи М. И. Семевского, как наиболее полной и обстоятельной, к тому же сделанной в 1866 г., то есть значительно раньше записи Ефремова.

Рассказы о Пушкине, записанные М. И. Семевским (Стр. 423). А. Н. Вульф. Дневник. М., «Федерация», 1929, с. 35–36, 40, 67–68, 80, 74–75.

Петр Парфенов (около 1803 — не ранее 1859) — дворовый села Михайловского, кучер Пушкина. По словам М. И. Осиповой (см. А. Вульф, с. 74), «помнил и хорошо знал» Пушкина, так как служил при нем во время пребывания поэта в Михайловском (в 1824–1826 гг. и позднее).

Летом 1859 г. Михайловское посетил почитатель Пушкина и ученик профессора Петербургского университета А. В. Никитенко К. А. Тимофеев, который, узнав заранее, «есть ли в усадьбе кто-нибудь из дворовых, кто бы помнил Пушкина», отыскал бывшего пушкинского кучера, который оказался «стариком лет за 60, еще бодрым», «толковым», прекрасно помнящим своего барина Александра Сергеевича (ЖМНП, 1859, ч. CIII, отд. II, с. 270). Подробно записав рассказы Петра о Пушкине, К. А. Тимофеев не указал фамилии своего собеседника, которая, однако, легко устанавливается по данным «ревижских сказок 1816, 1833 и 1838», опубликованным П. Е. Щеголевым в его книге «Пушкин и мужики» (М., «Федерация», 1928, с. 268). Рассказы Петра известны и в записи А. И. Фаресова, менее содержательной и сделанной значительно позднее (ИВ, 1899, № 7, с. 160). Рассказы П. Парфенова в обстоятельной, точной передаче К. А. Тимофеева воссоздают облик поэта в восприятии человека из народа: в них Пушкин предстает не только «добрым» барином. Идя от своих личных впечатлений, «мемуарист» из крепостных крестьян отдает дань и бытующим в народе преданиям и легендам о Пушкине.

Рассказы о Пушкине, записанные К. А. Тимофеевым (Стр. 428). ЖМНП, 1859, ч. CIII, отд. II, с. 270–275.

Екатерина Ивановна Фок, урожденная Осипова (1823–1908) — младшая дочь П. А. Осиповой, — та самая «малютка», о которой Пушкин сообщал П. А. Осиповой, уехавшей в июле 1825 г. вместе с А. П. Керн в Ригу (XIII, 196, 198). Е. И. Осипова хорошо помнила Пушкина, часто игравшего с ней. В феврале 1837 г. тринадцатилетняя Катенька оказалась свидетельницей похорон Пушкина в Святых Горах, которые запомнились ей на всю жизнь. В июле 1898 г. известный педагог В. П. Острогорский вместе с художником-передвижником В. М. Максимовым предпринял поездку в пушкинские места Псковской губернии и, посетив имение Е. И. Осиповой-Фок Лысые Горы, записал с ее слов небольшой рассказ о Пушкине. По словам В. П. Острогорского, 75-летняя Е. И. Фок «сохранила вполне память, ясность мысли и тонкий ум в оценке людей, которых определяет очень метко» (Альбом «Пушкинский уголок». М., 1899, с. 113). Эти качества в полной мере отразились и в ее лаконичном рассказе, исполненном, однако, подлинного драматизма и понимания трагического положения поэта в последние годы его жизни. Уже после смерти Пушкина, в 1841 г., Е. И. вышла замуж за В. А. Фока, владельца Лысых Гор, расположенных вблизи Тригорского. Впервые рассказы Е. И. Фок опубликованы в журнале «Мир божий», 1898, № 9.

Рассказы о Пушкине, записанные В. П. Острогорским (Стр. 433). Альбом «Пушкинский уголок». Сост. В. П. Острогорский, илл. В. М. Максимова. М., 1899, с. 114–115.