А я мечтал быть эльфом... [СИ]

Глава XI: В это время…

Тем временем в прекрасном эльфийском дворце, что походил на устремлённые ввысь лучи белого и золотого света, летала по комнатам посуда из дорогого фарфора вперемешку с серебряными вилками и ножами: у Её Высочества Филомелиандерильвейн приключилась форменная истерика, какие сия прелестнейшая из эльфийских леди, впрочем, закатывала регулярно и со вкусом.

Барды воспевали юную принцессу Филомелиандерильвейн, как прекраснейшую из ныне живущих. В каждой второй песне крылась ода её белоснежным кудрям, золотисто-смуглой коже и прекрасным, прозрачно-золотым глазам, так похожим на застывший янтарь в свете летнего солнца. Правда, все эти хвалебные песни были проплачены императором с одной лишь целью: чтобы никто из бардов случайно не спел о восхитительном в худшую сторону характере юной принцессы.

Нет, она никогда не ругалась на императора и даже сейчас кидала тарелки и прочие предметы обихода аккуратно, так, чтобы не задеть ни семенящего следом за доченькой папочку и многочисленных слуг. У неё было оружие куда более страшное: женские слёзы.

— Ах, почему мир так жесток! — рыдала девушка, отправляя в полёт очередную фарфоровую тарелку. — Я, такая прекрасная и невинная… И в руках какого-то омерзительного зелёного чудовища! Отец, ты смеёшься надо мной?!

Император Альериэлинделайверт, в быту Альериэл, беспомощно смотрел то на страдающую дочку, то на шушукающихся слуг. Чуть подумав, он робко заговорил:

— Но, дорогая, пойми: без этого союза может начаться новая война.

— Ах, война — это всегда ужасно! — зарыдала пуще прежнего принцесса. — Я ещё помню, как мама умерла, закрыв меня своим телом от одного из захватчиков! А ведь, наверное, столькие матери тогда погибли, защищая своих детей, ах!

Император благоразумно решил не напоминать дочери, что её мать и сама Филомелиан никогда не оказывались на захваченной территории, да и, если начистоту, это эльфы тогда напали на орков и загнали их на один-единственный дальний остров. Достопочтенная императрица скончалась от собственного увлечения спиртными напитками: выпив как-то раз бутылку вина по случаю победы, мать принцессы отправилась на прогулку по своим владениям и, жизнерадостно булькая, утонула во рву, решив искупаться. Разбив очередную ни в чём не повинную тарелку и по примеру матери приложившись к бутылке с успокоительным зельем, принцесса налетела на отца, который был почти на голову её ниже, и встряхнула, вереща очередную в меру трагичную фразу:

— Как ты не понимаешь, папа! Для меня отдаться одному из этих уродливых чудовищ — вовсе не сложно! Но… Но этим я предаю память о маме, и я не могу допустить, чтобы…

— Но если вновь начнётся война, выйдет, что ваша матушка погибла зря, — зачем-то решила подыграть принцессе в спешном порядке вызванная из города бывшая няня. Она была человеком, и носила совсем не поэтичное имя Берта. Филомелиан, уже успевшая позабыть, что она в очередной раз выдумала, похлопала золотистыми ресницами и, избрав из всех вариантов истерики самый нейтральный, начала страдать по новой:

— Отец! Ты ведь видел этих орков и знаешь, какие они уродливые! Они просто омерзительны, как только ты не понимаешь…

— Но, доченька, ради союза… — вновь заблеял император. Дочка недобро покосилась на папеньку и, сделав вид, что уже не замечает его присутствия, хотела уронить бутылку. Чуть подумав, она сперва выхлебала остаток зелья, и лишь затем театрально рухнула на пол вместе с теперь уже бесполезной бутылью — благо осколки от тарелок и прочей посуды уже замела одна из служанок.

— Ах, почему жизнь так несправедлива! — глаза уже румяненькой и слегка пьяной принцессы наполнились слезами. — Помню, мама любила сравнивать меня, маленькую, с прекрасным, но таким хрупким цветком. Белый цветок, воплощение чистой красоты и невинности — такой я была в её глазах! И теперь этот прелестный цветок хотят растоптать, сломать грубыми зелёными лапищами!

От жалости к самой себе принцесса заплакала и обняла треснувшую бутылку, бормоча что-то вроде: «Только ты меня понимаешь, родная моя». Император тяжело вздохнул: Филомелиан унаследовала от матери многие черты, в их числе — любовь к алкоголю и истерикам.

— И потом, отец! — неожиданно трезвым голосом возвестила принцесса, садясь и отставляя бутылку в сторону. — Ты вот говоришь, что собираешься выдать меня замуж за орка. А о наследниках ты подумал? Ты что, хочешь, чтобы островами правили полукровки… Если это вообще физически возможно?

Ещё одной особенностью Филомелиан было то, что алкогольное опьянение накрывало принцессу как-то частично: она могла сказать что-то вполне здравое, а в следующее мгновение — начать нести чушь. Император, приноровившийся к подобным зигзагам сначала супруги, а теперь и дочери, лишь вздохнул и терпеливо повторил:

— Дочка, эта свадьба — политический ход, не более. Я почти не сомневаюсь в том, что вам и не придётся… эээ… исполнять супружеский долг. Вас ничто не будет связывать…

— Кроме того, что нам придётся лгать небесам о своём намерении провести вместе всю жизнь! Ах, у бедной матушки разорвалось сердце, когда пророчица предсказала ей мою судьбу! — изменила показания о смерти матери Филомелиан, вновь впадая в состояние патетически-пафосного транса. — К тому же, этот уродец наверняка не устоит перед моей… ик!.. красотой! Но я не дамся, умру мученицей, но буду стоять на своём, и пусть барды споют обо мне, как о несчастнейшей среди несчастных…

На этой стадии принцесса тихонько улеглась на пол и уснула, обняв любимую бутылку. Император подозвал слуг, отрывисто приказывая:

— Отнесите её в спальню! И спрячьте все остальные бутылки: нужно, чтобы к прибытию жениха она была в приличном виде.

После чего немолодой эльф тяжело вздохнул: нелегко всё-таки живётся отцам взрослых дочерей, которых никто никак не хочет взять в жёны, избавив семью от такой напасти…