Абреки Шамиля [СИ]

Глава седьмая

Учебный день в императорском университете подходил к концу. На перемене, сразу после окончания последней лекции, Ингрид Свендгрен, будущая невеста Захара Дарганова, сообщила ему, что желала бы прогуляться с ним по набережной реки Невы. Захар знал, что любимым местом прогулок петербуржцев были Невский проспект и находящийся неподалеку от него Адмиралтейский бульвар, так-же для променада народ собирался на площади перед городской биржей. Он не единожды прохаживался там с дамой своего сердца, понимал, что и сейчас она зовет его для обычного моциона. Девушка напомнила, что заодно можно было бы зайти к ней домой, чтобы лишний раз пообщаться с ее родителями, ведь не за горами выпускной экзамен и пора бы уже определяться с дальнейшими планами на будущую жизнь. Но именно сегодня у жениха не было свободного времени, потому что после занятий у него должен был состояться поединок на дуэльных пистолетах с Дроздовым, студентом одного с ним курса, обозвавшим его туземцем, увешанным амулетами. Коренному жителю северной столицы было не впервой оскорблять сокурсника, но те раздоры заканчивались лишь потасовками. А в этот раз конфликт зашел слишком далеко, потому что Дроздов насмеялся еще и над девушкой Захара, обозвав ее проституткой из дешевых европейских домов. Захар терялся в догадках, почему однокашник невзлюбил его так сильно, ведь до третьего курса отношения между ними складывались нормально. Он считал, что дело было не в цвете кожи и не в невесте, о которой оскорбитель не имел права даже упоминать, представляя из себя личность ограниченную. А в том, что на факультете он числился одним из лучших студентов, которому прочили большое будущее. Да и не носил бы Захар амулетов из золота, потому что у терцев побрякушки были в моде только у молодых девушек. Но при отъезде из дома в Санкт — Петербург цепочку с нательным крестиком надела на него мать, а перстень подарили родители невесты в ответ на подарок их дочери от семьи Даргановых.

И только много позже Захар узнал, что поединок имел под собой реальную почву. Дроздов, будучи еще абитуриентом, предложил Ингрид Свендгрен руку и сердце. Он и раньше встречался с ней на светских балах, добиваясь благосклонности девушки. И всегда получал от нее отказ в категорической форме. Но никто из них двоих не обмолвился об этом Захару даже словом. Никогда.

— Прости меня Ирэн, но сегодня я не смогу пойти с тобой на Невский проспект, — потупившись, признался подружке Захар. Он пошаркал подметкой ботинка по паркету, заложил руки за китель с начищенными до блеска пуговицами.

— Почему не сможешь? — со слабым шведским акцентом поинтересовалась у него девушка.

Она стояла перед ним в форменном коричневом платьице немного ниже колен, с кружевными воротничком и нарукавничками, в чулках коричневого цвета с белыми носочками поверх них и в коричневых ботинках на толстой подошве. Светлые волосы были аккуратно подстрижены и уложены в простенькую прическу, на худощавом бледноватом лице играл задорный румянец, который гармонировал с полноватыми розовыми губами. В широко расставленных голубых глазах с длинными темноватыми ресницами над ними отражалось заботливое внимание к собеседнику.

— Почему, Захар? У тебя появилось какое-то дело? — чуть качнувшись вперед, повторила вопрос девушка.

— Я должен заскочить к товарищу и обменяться с ним конспектами на завтрашнюю лекцию, — не поднимая взора, соврал Захар.

— Ты плохо знаешь предмет?

— Это ему нужна моя помощь, чтобы он получше усвоил урок.

— Если парень лентяй или лоботряс, то учить его бесполезно.

— Я знаю, Ингрид, но я уже пообещал.

— Хорошо, я уважаю твою позицию, — немного подумав, согласилась подружка.

И пошла домой. Проводив ее задумчивым взглядом, Захар тоже засобирался в общежитие.

Последний месяц весны близился к завершению, вместе с ним надвигалась пора расставания с учебой, на долгих шесть лет заковавшая студентов всех мастей в самые крепкие в мире кандалы — бумажные. Корпуса университета, в котором учился Захар Дарганов, расположились сразу за Михайловским замком, воздвигнутым недалеко от Летнего сада. Сам замок через площадь теперь представлял из себя народное достояние, он был со шпилями на центральных башнях, со сдвоенной колоннадой у главного входа и с государственным флагом над ней. Из него до последнего момента правил страной император Павел Первый, тайный член масонской ложи. Тот самый, который не прочь был променять всю Российскую империю на мундир лейтенанта прусской армии и которого придушили в его покоях его же приближенные, приверженцы старинного уклада жизни на Руси, осатаневшие от иноземных выходок самодержца. Они не переводились, эти патриоты, со времен Ивана Грозного вводившие то опричнину против своего же народа, то устраивавшие стрелецкие бунты и подбивавшие Алексея, сына Петра Великого, на измену батюшке. То грозившие Екатерине Второй заговором теперь против нее самой, какой она в начале своей карьеры учинила законному своему мужу Петру Федоровичу.

Зато в университетских корпусах было посветлее, нежели в трехэтажном дворце. В коридорах с полукруглыми потолками светились газовые рожки, в аудиториях по стенам теплились медные канделябры со множеством фигурных разветвлений. И когда пасмурная «водьская» погода нудной моросью затопляла город, построенный на болотах и на костях подневольных людей, в залах вместе с канделябрами и рожками вспыхивали ажурные под потолками хрустальные люстры, величием и помпезностью не уступающие михайловским из императорских покоев. И тогда казалось, что несмотря на вечно дождливые за окнами пейзажи, на занудливость учения и на постоянную у студентов нехватку карманных денег, весь мир вокруг светился радостью и сочился благостью.

А лишних денег Захару и правда никогда не хватало, хотя столица поражала дешевизной своих товаров каждого посетившего ее. Курица тянула на пять копеек, за рубль можно было купить почти полтора пуда телятины, а лучшая квартира из восьми или десяти комнат в лучшем районе города стоила не дороже двадцати рублей в месяц. Да что далеко ходить, когда дворец графов Воронцовых — Дашковых или Румянцевых, не уступавших архитектурным величием Шереметевскому на Фонтанке или Потемкинскому «Конногвардейскому дому» на Воскресенском проспекте, больше известному как Таврический, весь можно было снять в наймы за три с половиной — четыре тысячи рублей, пока их владельцы разъезжали по европам. В таком примерно доме, только недалеко от Большого театра, воздвигнутого на правой стороне Николаевского канала, рядом с Матросской церковью, жила студентка последнего курса исторического факультета университета шведская девушка Ингрид Свендгрен, будущая невеста Захара. Родители ее, подданные шведского короля Жана Батиста Бернадота, родоначальника династии Бернадот, занимали в том дворце комнаты, они происходили из древнего рыцарского рода, берущего начало еще из германских племен, когда те населяли территорию Швеции. На острове Святого Духа близ Стокгольма, столицы объединенного с Норвегией королевства, у них был построен родовой замок.

Майский теплый день давно перевалил на вторую свою половину. Разговор, произошедший у Захара с невестой накануне дуэли, заставил его с большим вниманием оглянуться на события последних дней. И теперь, сидя в своей комнате в общежитии для иногородних студентов, он думал о том, что сегодняшним вечером может все и закончиться. И учеба, и дружба с любимой девушкой из хорошей семьи, обещавшая плавно перейти в счастливое супружество, и, что самое страшное, может оборваться сама жизнь, едва приоткрывшая завесу над своими бесчисленными прелестями. Но отступать уже было некуда. Захар Дарганов, потомок терских казаков, не допустил бы еще одного повода посмеяться над собой, хотя отказаться от поединка можно было с легкостью необыкновенной. Дело в том, что среди студентов дуэли считались экзотической редкостью, а если они происходили, то им придавали значение не более как глупому ребячеству, перешагнувшему чувство меры и благоразумия. Они лишь приносили хлопоты, связанные с отчислением драчунов из стен альма матер и пожизненным запретом переступать порог любого учебного заведения. Но дело было сделано, поворота назад не предвиделось, тем более, что оба дуэлянта успели поучаствовать в настоящих военных кампаниях. Захар на малой родине в стычках с немирными чеченцами и дагестанцами, а его соперник в усмирении очередного восстания поляков, не хотевших мириться с Российским имперским диктатом.

Стреляться нужно было на Аничковой слободе, там, где стоял дом Разумовского с церковью за ним, больше известный как дворец Аничкова. За службами разместился небольшой сквер с тополями и другими деревьями, с узкими аллеями с кустарником по бокам. Напротив был переброшен первый в городе мост через Неву. Место это находилось в центре, рядом с шумным Невским проспектом. Но именно этот сквер считался любимым местом дуэлей как для оскорбленных, так и для оскорбителей из горожан разных чинов и сословий. Правда, противники все-же предпочитали чаще выезжать на неброскую природу за городом, но если поединки случались в сквере, то несмотря на обещанные императором наказания, в его не укрытом от посторонних глаз местоположении дуэлянты находили ту самую жуткую усладу, позволявшую им принимать смерть как бы на виду. Захар взглянул на часы на стене с маятником в виде двух амуров, заигравшихся друг с другом, скоро они должны были отбить время. Встав со стула, он принялся мерить комнатку нервными шагами, но ничего стоящего на ум не шло. В голове творилось невообразимое, за несколько часов он так и не отыскал предлога, чтобы ссору с однокашником уладить миром. Мысли перебивал образ противника с холодным грубым лицом, будто вырубленным из камня. Немигающие глаза его как бы промерзли насквозь. Захар понял, что судьба свела его с человеком в футляре, он пожалел о потерянном на раздумья времени, лучше бы перебрал письма от матери, написанные по французски. Все на душе стало бы теплее. И когда раздался стук в дверь, он с облегчением пошел открывать. На пороге вырос его секундант, представлявший из себя лучшего друга за все время учебы в университете.

— Ты переодеваться не будешь? — спросил друг, которого звали Антоном.

— Зачем? — не понял Захар.

— Надел бы черкеску, глядишь, противник заволновался бы и совершил какую-нибудь ошибку.

— Еще чего, перед каждым хлыщем выставлять на показ нашу славную форму.

— Ну, тебе видней.

Они сбежали по мраморным ступенькам к выходу из здания, поймали извозчика с пролеткой и поехали в сторону Аничкова моста. Поджарая лошадь вынесла коляску на Невский проспект и зацокала подковами по булыжной мостовой. Вечерело, сквозь чугунные решетки заграждения вода в Неве отливала расплавленным серебром, сбоку проспекта, по широкому тротуару, обсаженному деревьями, уже потянулись вереницы отдыхающих. Женщины были в длинных платьях с высокими прическами и со шляпками с цветами на них, кокетливо сдвинутыми на бок, в руках они покручивали зонтики и лорнеты на коротких деревянных ручках. Мужчины щеголяли в высоких цилиндрах, во фраках с фалдами ниже подколенок и с галстуками бабочками под накрахмаленными воротничками белых рубашек. Высший свет Санкт — Петербурга, среди которого пошаливали небольшие группки студентов с полными карманами семечек, готовился совершить вечерний променад с соблюдением обязательных субординаций. Важные поклоны и долгие остановки с обсуждением пород домашних животных, семенивших впереди хозяев на длинных поводках и с бантами на шеях, были привычны, как ряды столов в студенческой аудитории. Даже те интимные моменты, как, например, кто как к кому относится, равно, как кто из столичной знати поднялся по служебной лестнице, а кто упал в глазах императора Российской империи, а вместе с ним и всей империи, не являлись здесь секретом. Но вид праздной публики, прельщавший Захара имперской независимостью, невиданной им ранее, теперь вызывал раздражение. Хотелось объехать другой дорогой пахнущую французскими духами толпу из сытых и богатых людей и поскорее встретиться лицом к лицу с опасностью, поджидавшей его в сквере. Там, позади шикарного дворца Разумовского, здорово смахивающего на открыточный дворец в Париже, построенный на Елисейских Полях Екатериной Медичи, таилось сразу все — и настоящее, и будущее.

Наконец коляска остановилась, извозчик получил свой пятак и заторопился к ближайшему углу на Фонтанке. Захар с секундантом прошли вдоль фронтона Аничкова дворца с квадригой лошадей над парадным подъездом и многими статуями на крыше, завернули в глубь квартала. Они знали, что зимой Николай Первый обычно покидает Зимний дворец и перебирается на жительство в этот «собственный» дом. Наверное здесь ему было удобнее ощущать себя самодержцем Всероссийским, да и детство свое он провел именно в нем. Началось все после того, как несколько лет назад в Зимнем произошел страшный пожар, из-за которого погибли многие ценности мирового уровня. Но сейчас просторные комнаты Аничкова дворца занимала только прислуга. Пройдя в глубь квартала, друзья обогнули несколько зданий с церковью с золотой маковкой между ними, патроном над которой был объявлен Александр Невский. Обернувшись на купол, Захар осенил себя крестным знамением и со спокойной душой вступил на пустынную аллею под сенью деревьев. Он подумал о том, что не зря дуэлянты разных мастей выбрали этот тихий уголок, прикрытый императорской мантией. Полиция знала о дуэлях, да не в силах была перешагнуть психологического барьера, посты ее так и остались торчать по Невскому проспекту и на Фонтанке. Армейские же караулы были размещены в полосатых будках лишь по периметру дворца.

Аллеи сквера были чисто подметены, в середине его возвышалась каменная чаша фонтана с фигурой женщины в облегающем платье и присевшим на поднятую кисть руки голубем. Друзей уже ждали, на краю чаши сидели два молодых человека, вокруг нее нервно вышагивал еще один. Поодаль, за стволами деревьев, виднелась фигура лекаря в пенсне и с портфельчиком. До захода солнца и наступления вечернего периода суток с маревом в глазах оставалось не так уж много времени. Сквозь листву еще виднелся шпиль Адмиралтейства с золотым корабликом на верху, еще отблескивали серебром и крыши дворцов вокруг. Захар выдвинулся на маленькую площадь, с которой разбегались присыпанные каменным крошевом дорожки и остановился, широко расставив ноги. Друг Антон прошел к фонтану, деловито отвернул край ткани на одной из половинок плоского футляра, в который были уложены дуэльные пистолеты. Пока он занимался их проверкой, студент, принявший на себя обязанности распорядителя церемонии, подозвал соперников поближе к себе и переводя взгляд с одного на другого с надеждой спросил:

— Господа, вы не передумали драться? На дворе не гусарские времена, — он облизал губы, неловко одернул рукава кителя. — Да и мы не на передовой линии в каком-либо армейском полку на Кавказе, а в центре цивилизованной столицы великой империи.

— Неважно, где мы находимся, хоть в покоях Его императорского Величества, — раздул широкие ноздри щеголеватый Дроздов, противник Захара, кольнув того холодным взглядом серых глаз. — Я всегда презирал татар и выходцев из кавказского обезьянника, возомнивших себя человеками. Они должны не выпячиваться, а знать свое место.

— Господин Дроздов, студент Дарганов не татарин и не кавказец, он русский человек, — попытался образумить драчуна посредник. — Ваши националистические выходки не имеют под собой никакой почвы. Тем более, что ваш соперник императорский стипендиат, вытягивающий на медаль из драгоценного металла.

— По мне хоть на чугунную, лишь бы до своего татарского Терека донес. Если останется жив.

— А что скажете вы, господин Дарганов? — поняв бесполезность уговоров Дроздова, обернулся к нему распорядитель с удручающей улыбкой в уголках губ. В этой роли он был замечен не на одной из редких, но метких, дуэлей.

— То же самое, — сверкнул темными глазами Захар, тряхнул светлым чубом. — Давно известно, что призывать недалеких людей к благоразумию — все равно, что голыми руками вытаскивать из костра картошку. И обожжешься, и не поешь как следует, потому что не пропеченная. Это дело на любителя.

— Вам так трудно в знак примирения протянуть руку своему противнику? — не отступал посредник в жуткой церемонии. — Всего лишь один жест и дело может обернуться по другому.

— Я уже сказал, что сие занятие бесполезное, — сверкнул зрачками Захар. — Ко всему, зачинщик скандала тоже не я.

— А вы, господин Дроздов? — распорядитель обернулся в другую сторону, видимо он желал оградить себя от любых подозрений на подталкивание студентов к поединку.

— Ты зря теряешь время, — сплюнул ему под ноги обидчик. — Я не из тех, кто бросается словами.

Посредник постукал ладонями друг о друга, как бы стряхивая прилипшую к ним грязь, и объявил:

— Что же, господа, тогда попрошу выбрать пистолеты и разойтись на расстояние двадцати шагов. Таковы правила на сегодняшнюю канитель.

Первому выбирать оружие досталось Захару, он подошел к чаше фонтана, не глядя вынул из футляра, поставленного на ее край, один из пистолетов. Ощутив его тяжесть в руке, вслед за распорядителем уверенно отмерил десять шагов от центра маленькой площади, затем отступил от обозначенной черты еще дальше. Не оборачиваясь, опустил руку с начиненной свинцом смертью и принялся ждать команды. Она скоро прозвучала, потому что больше уговаривать никто никого не хотел.

— Приготовились! — подняв ладонь, крикнул распорядитель.

Захар повернулся лицом к противнику и согнул руку с пистолетом в локте, в глазах появился пронзительный огонек, тот самый, который провел его через весь горный аул, заполненный воинами ислама, когда он с батякой и Панкратом, старшим из троих братьев Даргановых вызволял младшего Петрашку. Темные зрачки словно прожигали пространство перед собой, увлекая невесомое тело только вперед. И такие сила и уверенность сквозили во всей его сухопарой фигуре, что зачинщик дуэли по ту сторону барьера невольно облизал пересохшие губы. Дроздов понял, что если у него не получится нажать на курок первым, в этот раз его песенка будет спета. Опытный дуэлянт, он вдруг ощутил, что впервые сталкивается с врагом сильнее его духом. И он запаниковал, проклиная себя за то, что раньше не сумел разглядеть мужчину в этом студентишке, приехавшем учиться в сиятельный Санкт — Петербург из одного из племен в предгорьях дикого Кавказа. Как он мог ошибиться так жестоко! Но ведь казак никогда не выказывал своей силы, он ни разу не оспорил его превосходства над курсом, вел себя как стеснительный подросток из глухой деревни, попавший сразу на именины императора Российского государства.

— Сходи-ись!..

Захар сделал пару шагов, распрямил руку и начал плавно опускать пистолет на уровень груди обидчика. До черты, которую нельзя было переходить, оставалось не меньше трех аршин и он решил прицелиться получше. Оружие было не пристрелянным, никто не ведал, в какую сторону оно направит пулю, выпущенную из него. А противника надо было уничтожить во чтобы то ни стало, слишком много успел тот нанести Захару оскорблений, не смываемых даже кровью. В том числе и в адрес его невесты, обозвав ее проституткой из захудалых европейских домов терпимости.

Он еще не дошел до запретной линии, лишь надумал примериться поточнее к расстоянию до соперника, чтобы учесть все обстоятельства и не промахнуться. Под подошвой ботинка крутнулся небольшой камень, заставивший тело отклониться в сторону и сбивший пистолет с прицела. Захар чертыхнулся, снова настроился было навести оружие на Дроздова. И тут грохнул выстрел, пуля пробила форменный китель с рубашкой и горячим поцелуем обожгла левую руку выше локтя, почти на уровне сосков. Он прозвучал в тот момент, когда его меньше всего ожидали — распорядитель не подал никакой команды, соперники не заняли места на исходной черте. Но думать об этом было уже поздно. Захар дернулся назад, по животному прислушался к себе. Ощутив лишь сильное жжение в верхней части левой руки, швырнул раскаленный взгляд на Дроздова, застывшего с дымящимся оружием на другом конце площади. Лицо у того занялось красными пятнами и пошло судорогами, он закрыл его ладонями и взвыл бродячей собакой:

— Промахну-улся-а!.. Ах, я промахну-улся-а…

Захар хищно раздул тонкие ноздри и прищурился на противника, раздавленного морально. Вид его, измазанного слезами и соплями, не вызывал жалости, лишь возникло чувство омерзения как к человеку, недавно самоуверенному, теперь же дурно пахнущему от страха за свою шкуру. Он снова поднял пистолет, покосился по сторонам, опасаясь появления фараонов. Выстрел вспугнул птиц на деревьях, он мог привлечь к месту поединка и внимание прохожих. Но граждан видно не было, так же и полицейских со свистками, больше похожими на боцманские дудки на цепях. Значит, можно было не опасаться после дуэли оказаться в каталажке, где доказывать свою правоту через прутья тюремной камеры. А потом дело покажет, как умеют держать языки за зубами участники события. Захар направил пистолет в грудь противнику, прищурил один глаз. Указательный палец придавил спусковой крючок под многогранным стволом, отливающим таким же холодным и серебристым цветом, каким блестели воды Невы всего в нескольких десятках саженей от места дуэли. Конец дула замер под выбранным местом, оставалось лишь дожать спусковой крючок. Но сделать этого не удалось, Дроздов вдруг отбросил руки от лица и упал на колени. Тот, которого за злобность натуры и беспощадность боялись все студенты, теперь вымаливал прощения у своего соперника, по его мнению обыкновенного дикаря. Так это было необычно, что рука у Захара дрогнула. Убивать признавшего свою вину врага было не в правилах мужчин, хотя тот знал, на что шел. На Кавказе терцы без сожаления рубили головы абрекам, правда, сами разбойники редко просили пощады. А если такое случалось, их все равно или убивали, или отпускали с наказом никогда больше не становиться поперек казачьего пути.

— Прости его, Захар, — не слишком уверенно попросил Антон. — Он стал уже не тот, что был раньше.

— Дарганов, отпусти Дроздова с миром, — поддержал Захарова друга блюститель дуэльных правил. — Господь зачтет тебе это благородство.

С минуту дуэлянт молча катал желваки по скулам, раскачиваясь на расставленных ногах, он не сводил глаз с врага, надеясь, что тот выдаст свою гнилую душонку каким-нибудь действием. Но зачинщик с упорством обреченного показывал покорность судьбе, еще ниже склоняя голову. Так продолжалось до той поры, пока на дальнем конце аллеи не показался человеческий силуэт. Захар покатал желваки по скулам, пропустив сквозь зубы долгий стон, вскинул пистолет к небу и нажал на курок. Выстрела не последовало, лишь сухой щелчок нагайкой ударил по натянутым нервам. Казак едва удержался от соблазна снова направить оружие на противника и еще раз проверить его на боеспособность.

— На второй выстрел у тебя нет никаких прав, — громко предупредил законник.

— Почему нет, ведь пистолет дал осечку? — обернулся к нему Антон.

— Потом проверим оружие в комнате общежития, — суетливо отмахнулся тот. — А сейчас сдайте его мне.

— Не видишь, небо хмарью затягивается, — вмешался в разговор секундант Дроздова, медленно возвращавшегося с того света. Он тыкнул пальцем в пушистое облако, зацепившееся за видную сквозь листву долгую иглу над Адмиралтейством — На город надвигается водьская погодка.

— Ну и что?

— А то, зарядный пистон отсырел…

Наступила середина июня, надвинулась горячая пора государственных экзаменов. Ранение, полученное Захаром на дуэли, стало понемногу затягиваться, потому что лекарь сразу после поединка удалил пулю и хорошо обработал рану раствором йода. Уже можно было показать руку своей невесте, которая не хотела верить, что суженый наткнулся на ржавый штырь в одном из подсобных помещений в подвале. Несколько раз она требовала показать это помещение с тем штырем, и каждый раз Захару приходилось прикладывать немало усилий, чтобы отговорить девушку не спускаться в подвальную темноту. В конце концов ему пришло на ум напугать Ингрид монгольской ордой здоровенных крыс, обитающих там, и она прекратила с приставаниями, не переставая все-таки кидать на предплечье недоверчивые взгляды.

— Вот такие бегают, навроде лесных хорьков, — расширяя для большей острастки свои светлые зрачки, разводил руками Захар. — И верещат как дети, когда у них животы болят.

— Почему они кричат как дети? — вслед за женихом округляла глаза девушка. — И почему они такие большие, как хорьки?

— Потому что питаются падалью. Знаешь, сколько там дохлых собак с кошками?

— Не знаю, — ужималась в плечах невеста. — А почему эти животные бегут подыхать именно туда?

— Потому что там никто им не мешает…

В самом университете тоже не возникло никаких разговоров, за которыми последовало бы недолгое разбирательство с немедленным отчислением из него. Многие студенты, знавшие о поединке, держали языки за зубами — одни из уважение к Захару, другие из-за страха перед Дроздовым. Зачинщик ссоры вскоре забрал пожитки из общежития и, плюнув на диплом, умотал в Болгарию с Сербией, усмирять османских поработителей славянских народов. В коридорах учебного заведения прошел слушок, что он не простил себе унижения, когда встал на колени перед Захаром. Потекла размеренная жизнь, заполненная лишь скрипением измазанных чернилами перьев.

И все-таки окно между занятиями появилось, это произошло тогда, когда до государственных экзаменов осталась буквально неделя. На следующий же день короткого отпуска Ингрид вызвала Захара из комнаты в общежитии и радостно заявила, что их приглашают в Зимний дворец на бал, объявленный Николаем Первым по случаю награждения уважаемых в России людей орденами и медалями.

— Приглашают только нас с тобой? — насмешливо переспросил Захар. — Позволь поинтересоваться Ирэн, за какие-такие заслуги?

— Император прислал официальную открытку моему папе, а уже он с мамой решил взять на торжество и нас, — не обратив внимания на подковырку, принялась за энергичные объяснения девушка. — Все дело в том, что папа за преподавательскую деятельность удостоился ордена святого Станислава, эту награду ему вручит сам Николай Первый.

— Поздравляю, — заулыбался Захар, гордый за отца своей невесты. — Только непонятно, при чем здесь мы?

— Во первых, мы поприсутствуем при награждении, а во вторых, после официальной части состоится бал с участием всех приближенных к императору особ. Разве это плохо?

— Куда уж лучше, — посерьезнел Захар, припоминая, что свой фрак, пошитый еще к прошлому новому году, он с тех пор не примерял ни разу. — Только в чем прикажешь идти на аудиенцию с самодержцем, если я почти все время не вылезал из студенческого мундира?

— Ты немедленно отдашь мне фрак и я приведу его в порядок, — не заставила ждать себя с ответом девушка. — Если же он окажется великоватым, потому что ты в последнее время крепко похудел, то придется пододевать стеганную жилетку.

— И париться в ней несколько часов кряду.

— Ну… красота требует жертв.

Роскошная карета со шведской рыцарской геральдикой на скрытых лаком дверях мягко подкатила к главному фасаду Зимнего дворца и остановилась подле парадного подъезда. Кучер, коренастый и светлобородый мужчина с цилиндром на голове, легко соскочил с накрытых ковриком козлов и открыл дверцу. По случаю праздника он был одет в серый кафтан с длинными полами и в серые же шерстяные брюки. Из салона кареты показался импозантный мужчина в черном фраке с долгими фалдами, туго обтягивающем сытенький живот. Под фраком светилась голубоватой белизной рубашка с галстуком — бабочкой под приподнятым воротником. В манжетах поблескивали запонки с бриллиантами по десять карат каждый, на ногах у господина поскрипывали хромовые ботинки с высокими каблуками и не менее высоким верхом. За ним выглянула наружу женщина лет под пятьдесят с правильным лицом, яркими голубыми глазами и немного крупноватым носом. Она подала мужчине полную руку, затянутую в кружевную перчатку до локтей, опустила ногу на отшлифованный камень площади.

— Кажется, мы, как всегда, опережаем время, — набрасывая на лицо газовую вуаль и одергивая пышное шелковое платье со множеством складок и выточек по бюсту, низким грудным голосом по шведски сказала она. — Высший свет Санкт — Петербурга еще только просыпается.

— Почему ты так решила, дорогая? — поддерживая женщину за локоть, как-то привычно отозвался ее кавалер. Видимо ворчание спутницы на этот счет ему было не в новинку. — На моем брегете уже восьмой час вечера.

— А русские еще нежатся в постелях, — дополнила его уточнение дама. — И начинают что-то соображать лишь к полуночи.

— Ну, здесь не наша маленькая Швеция, можно поспать и подольше…

Вслед за женщиной на землю спустился подтянутый молодой человек, тоже в ладно сидящем на нем фраке и в высоком черном цилиндре с немного загнутыми краями. Он протянул ладонь навстречу показавшейся в дверях кареты стройной девушке в роскошном белом платье с широким розовым пояском по узкой талии. На высокой груди у нее заискрилась всеми цветами радуги бриллиантовая брошь, сотканная из множества золотых веточек с серебряными лепестками. На голове у спутницы молодого человека красовалась дамская шляпка с волнами прозрачной вуали на полях. Незаметным движением она сбросила эти волны вниз бесшумным водопадом, скрыв за ними свое одухотворенное личико. Маленькая золотая туфелька коснулась носком гранитной плиты и тут-же спряталась под подолом. Кавалер занял место чуть позади девушки, пробежался рукой по атласному лацкану фрака, заставив на среднем из пальцев руки взорваться разноцветными искрами крупный золотой перстень с драгоценным камнем в нем.

— Захар, возьми меня под руку, — по русски приказала кавалеру девушка.

— А разве так можно? — засомневался тот. — Мы с тобой еще не повенчанные.

— Вот именно. Ты меня не под венец ведешь, а всего лишь на светский бал.

— Моя дочь говорит правильно, — благосклонно кивнула головой мать девушки. — Здесь нет ничего предосудительного.

Четверо приехавших тронулись к главному входу с часовыми по бокам, облаченными в армейскую униформу, с винтовками в руках с примкнутыми штыками. Построенный архитектором Растрелли в стиле русского барокко и развернутый фасадами к Неве, Адмиралтейству и Дворцовой площади одновременно, Зимний дворец представлял из себя почти копию парижского Лувра. Тот же уложенный булыжниками просторный двор, края которого обрамляло мощное каре из зданий в три этажа, та же имперская основательность, заставлявшая еще на подходе с почтением взирать на неординарное творение рук человеческих. И тот-же желтый цвет стен. Только Лувр был возведен из песчаника, а стены резиденции русских монархов были выкрашены в присущий тому колер. И все-таки сооружение выглядело больше воздушным нежели приземленным, это происходило от того, что окна в зданиях были не квадратными, а вытянутыми по длине. Они как бы приподнимали всю композицию в воздух, добавляя ей величия. Поодаль виднелся памятник Петру Первому, восседавшему на вздыбившемся коне. Громадная статуя уместилась на цельном валуне из гранита, олицетворяя из себя единение императора с управляемой им империей.

Но как резиденция императоров всего лишь казалась воздушной, так и весь памятник только чудился монолитным. Сама империя после нашествия татаро-монголов жила по своим законам, подчиняясь указующему персту лишь при прямом посягательстве на ее самобытность.

Семейство Свендгренов вместе с Захаром прошло между высокими колоннами и скрылось под прохладными сводами дворца. По мраморной галерее, ведущей в Тронный зал, уже расхаживали со своими супругами вельможные сановники из придворного окружения, среди них встречались военные с гражданскими чиновники, тоже с женами. Золото эполет и личного оружия, вязь причудливых позументов по бортам и обшлагам дорогих мундиров, сверкание драгоценных камней в перстнях и в брошах, волны дорогих духов — все это колыхалось, сверкало и переливалось в галерее, делая ее похожей на набитую драгоценностями таинственную арабскую сокровищницу. Чета старших Свендгренов без устали отвешивала поклоны влиятельным лицам со знакомыми семьи, фигуры их с каждым шагом делались все более важными, а лица застывшими от натянутой на них маски благожелательности.

— Посмотри вон туда, Мартти, мне кажется, что это Мелани де Коллоран, жена французского посла в России, — профессорша указала супругу глазами на худощавую даму в простеньком на вид прямом и однотонном платье с рукавами-фонарями и с невзрачными украшениями на неприкрытых частях тела. — Она снова решила продемонстрировать русскому двору новейшую парижскую моду.

— А почему ты заметила только Мелани? — вскользь поинтересовался спутник.

— Сам посол слишком худ, чтобы обращать на него внимание…

Захар старался держаться рядом с невестой, он во все глаза рассматривал невиданное им ранее великолепие, хотя до приезда сюда тоже приходилось бывать на светских приемах. Но те рауты были рангом куда ниже. Он часто присутствовал или на университетских балах, посещаемых профессорскими семьями, или на редких вечеринках у своего будущего тестя, скромного во всем. Но то, что представилось сейчас, сравнивать было не с чем. Позолоченные канделябры освещали развешанные по стенам картины художников с мировыми именами, о которых Захар читал лишь в специальных монографиях. С потолка спускались на цепях роскошные хрустальные люстры, по размерам не уступающие студенческой комнате в университетском общежитии. Покрытый лаком паркетный пол как бы полыхал огнем, отражая свет, лившийся на него со всех сторон. В глубоких нишах стояли мраморные статуи. Череду оголенных греческих мужчин и женщин сменяли европейские железные рыцари со щитами и мечами в руках, или русские витязи в кольчугах и луковообразных шлемах. Захар боялся перевести взгляд на проходящих мимо встречных вельмож в шляпах со страусиными перьями, с оружием, сверкающим драгоценными камнями сбоку украшенных орденами мундиров с широкими лампасами. Он стеснялся встретиться глазами с раскованными взглядами сопровождавших их дам, несмотря на то, что на Невском проспекте, а так-же возле здания Адмиралтейства, не единожды сталкивался с представительницами из высшего света. Здесь вся эта венценосная публика производила на него совершенно иное впечатление, от которого спотыкалось дыхание. Тут она была властительницей душ в полном смысле этого слова.

— Тебе нравится? — заметив его раскаленные глаза, с благодушной улыбкой спросила спутница. — Ты не хотел бы поделиться со мной впечатлениями?

— Скажи, Ирэн, ты когда-нибудь здесь была? — заставил, наконец, Захар шевельнуться прилипший к небу язык.

— Конечно. Мой отец не только дружит, но и сотрудничает с послом нашей страны в России, он часто берет меня с собой на светские рауты, — пояснила девушка.

— Ты уже видела всю эту роскошь, — надумал опечалиться спутник. — И ни разу не удосужилась обмолвиться о ней ни единым словом.

— О чем бы ты хотел услышать?

— Обо всем этом великолепии, о бесценных вокруг божественных творениях.

— Ты не обидишься на меня, если я выскажусь прямолинейно? — чуть приостановилась девушка.

— Я постараюсь, Ирэн, хотя чем ты теперь сможешь меня оскорбить.

— Я не собираюсь вас оскорблять, господин студент, — неожиданно перешла на прохладный тон невеста. — А хочу сказать только правду, которая на расстоянии всегда виднее.

— Говори, я внимательно слушаю.

— В этих залах действительно собрано очень много бесценного. Но все это столичная мишура, за пределами которой великая российская тьма. Она здорово походит на азиатскую всего лишь приманку без должного ее подкрепления умом. У нас в Стокгольме куда скромнее, зато повсюду одинаково.

— Прости меня, Ирэн, но ты сейчас не права, потому что русская позолота подтверждена реальными богатствами. Под этой мишурой и правда много настоящего золота, — не согласился со спутницей Захар, уловив не саму суть рассуждений, но лишь поверхностную их канву. Он решил, что речь идет не о равенстве как таковом, а о кладовых империи. Хотя инстинктивно почувствовал глубину, заложенную в философский ответ девушки. — Швеция тоже стремилась завоевать мировое господство, но получилось такое только у России. Почему бы нам теперь не покрасоваться перед остальной публикой, обделенной на многое? — Красуется петух в курятнике, — грубовато одернула его Ингрид, видно было, что ее зацепил отклик спутника, непродуманный должным образом. — Даже ваши писатели отмечают, что в России порядка как не было, так и нет.

— И пропасть между богатством и нищетой бездонна, — не стал спорить Захар. — Зато какие возможности открываются для тех, у кого есть этот самый светлый ум. Мы и представить себе не можем.

— Ошибаешься, я уже представляла. Но ты, к сожалению, еще не ведаешь, что Россия — это большая собака на сене.

— Почему ты так решила? — недоуменно поджал губы Захар, он не в силах был понять странного возбуждения, без видимой причины охватившего его спутницу. Может быть Ингрид не покидала обида за поражение ее нации от русских войск, а может она была в курсе такого, о чем он пока не догадывался. — И кто тебе такое сказал?

— Неважно, — отмахнулась Ингрид, и тут-же попросила. — Пожалуйста, давай перейдем на более приземленные темы, здесь не место для подобных разговоров.

— А я бы с удовольствием развил их дальше, — ухмыльнулся студент, начиная догадываться, что несмотря на правдивое замечание, устами невесты сейчас и правда говорит обыкновенное раздражение от более удачливой нации. — Где еще поднимать такие вопросы, как не в этом месте.

— Я бы с тобой согласилась, если бы дело происходило в Швеции, при дворе его величества короля Бернадота. Но здесь, мне кажется, такими проблемами все-же сподручнее озадачиваться на кухне, в спокойной обстановке. Иначе слушатели вокруг запишут нас в революционеры.

— Почему, Ирэн?

— Потому что по Европе революция уже пронеслась, все новое, привнесенное ею, успело прижиться. А в России ваш император задавил ее на корню, она так и не пошла дальше Дворцовой площади.

— Что бы она дала России, эта ваша хваленая европейская революция? — пожал плечами Захар. — Для того, чтобы она имела успех у нас, нужно большую часть крестьянства переселить в города и поднять культурный уровень хама убедительными примерами от благ мировой цивилизации. А у нас этот класс населяет империю от края до края, разрешая городам вызревать лишь прыщиками на том же мощном хамском теле. Очень большая пропасть между классами и, конечно, умами, понимаешь?

— Не только понимаю, но и согласна. Кажется, шесть лет учебы в университетских аудиториях не прошли для тебя даром, — наконец-то улыбнулась девушка. — Ты стал рассуждать как передовой российский интеллигент. И это меня радует больше, нежели все остальное.

Четверка приглашенных гостей долго бродила по многочисленным комнатам императорской резиденции, каждая из которых была неповторима. Было видно, что генерал-поручик Тургенев, которому Екатерина Вторая доверила окончательную отделку дворца, постарался на славу. Из государственной казны умная императрица выделила родственнику будущего великого русского писателя семьсот восемьдесят две с половиной тысячи рублей. На мрамор пошла двести девяносто одна тысяча, на бронзу двести восемьдесят четыре тысячи, на живопись, лепную работу, потолки и прочее, всего сорок три тысячи рублей. Так дешево ценился труд художников, работы которых не уступали мастерству иноземцев. А посмотреть и правда было на что, не зря семья Свендгренов не отрывала глаз от роскоши вокруг, искренне сожалея о том, что сокровища доступны не каждому. Но скоро все вернулись в Георгиевский зал с великолепным троном работы архитектора Старова, к которому вели шесть мраморных ступенек. На них возвышались боковые стены с арками и орнаментами, на задней стене сверху красовался богатый архитрав из мрамора. По обеим сторонам трона стояли две большие мраморные вазы и статуи «Вера и Закон». От них разбегались портреты прославивших Россию полководцев со списками воинов, погибших за независимость. Их было так много, что правая рука Захара все время тянулась осенить себя крестным знамением. Привыкший к почитанию старших и к уважению героев с их подвигами, он чувствовал себя здесь не совсем в своей тарелке. Требовалось каким-то образом отдать дань людям, не пожалевшим жизни за родину. Захар отошел на середину залы, наложил на себя православный крест и поклонился именам. Заметил вдруг, что за ним со вниманием наблюдает чета Свендгренов вместе со своей дочерью, но на их лицах не просматривалось никакого презрения, они отражали лишь глубокое уважение.

В это время объявили о начале торжественного мероприятия. Глава семейства заспешил в Тронный зал, чтобы занять свое законное место, за ним потянулись остальные. Все приглашенные едва успели встать по ранжирам, определенным им распорядителями, когда прозвучал громкий сигнал, исполненный медными трубами. По ковровой дорожке защеголяли пажи в разноцветных одеждах, седовласые сановники с вассалами, придворные разных чинов. Казалось, конца им не будет. Захар вытащил из кармана платок и промокнул вспотевший лоб, в глазах у него зарябило. Наконец пестрая кавалькада скрылась на другой стороне просторной залы, из распахнутых настежь белых с позолотой дверей показался сам император Российской империи Николай Первый. Был он среднего роста, с холеным лицом с подстриженными на нем усами и длинными бакенбардами, давно и прочно вошедшими в моду в высших кругах империи. Облачен самодержец был в военный мундир с золотыми эполетами на плечах и со многими наградами на груди. Шею облегала лента от ордена святого Андрея Первозванного, бедра обжимали белые панталоны, заправленные в высокие хромовые сапоги. Император весело прищуривал голубые на выкате глаза, видно было, что обладал он характером своенравным, и во всем следовал лишь имперскому образу мышления с правлением в том же духе.

— Настоящий русский царь, — восхищенно выдохнул Захар на ухо своей невесте.

— Если бы не живость щек, он был бы похож на монумент из гранита, — немного отрешенно пожала плечами девушка. — Лупастый и жадный до чужих территорий.

Знавший из газетных сообщений о целях самодержца, поставленных им перед собой, Захар не стал спорить, потому что так оно и было на самом деле. Николай Первый взошел на престол после внезапной смерти Александра Первого, не оставившего детей, и вследствие отречения от короны старшего брата Константина Павловича. Первым делом император жестоко подавил восстание декабристов на Сенатской площади в 1825 году. Повесив зачинщиков и сослав остальных главных вольнодумцев в Сибирь, он сразу принялся за продолжение расширения границ без того огромной страны на юг. Вскорости были присоединены ханства Эриванское и Нахичеванское. Генерал Паскевич, направленный на территорию Османской империи, завоевал города Ахалцых, Карс и Эрзерум. В это же самое время генерал Витгенштейн захватил болгарскую Варну, а граф Дибич перешел горы Балканы и овладел городом Адрианополем. Турция была атакована с двух сторон одновременно, что дало возможность России заключить мир на выгодных условиях. По нему к северной империи отошел восточный берег Черного моря с правом судоходства по Дунаю и проливу Дарданелы. Самодержец усилил имперскую власть, он издал полное собрание законов от царя Алексея Михайловича до кончины Александра Первого. Объединил он и униатскую с православной церквями.

Много чего другого успел сделать этот русский император до начавшейся военной кампании на полуострове Крым, о чем в студенческих аудиториях не смолкали восторженные разговоры. И теперь Захар не знал, куда девать вспотевшие от волнения руки, ведь в нескольких саженях от него находился тот самый человек, от решения коего зависел главный вопрос, как для Захара, так и для всего Терского войска — Кавказский. Пора было кончать с Шамилем, имамом Дагестана и Чечни, возомнившим себя пупом земли, из-за которого тревоги за родимый дом и за всю большую семью в станице Стодеревской не покидали его здесь ни на один день. Понимая, что подружка рядом с ним почему-то сегодня не в духе, Захар все-таки решился потревожить ее вопросом:

— Скажи мне, Ирэн, почему ты так не любишь нашего самодержца?

— А за что его любить? — передернула одним плечом девушка. — Тем более, ты сам только что выразился, что самодержец ваш, а не чей-то другой.

— Но ты живешь в России и учишься в нашем университете, — не отставал Захар.

— За учебу я плачу деньги, мой папа тоже трудится на благо вашего народа, за что его решили наградить русским орденом, — девушка со значением посмотрела на собеседника и отвернулась. Видно было, что вопрос ее раздражал, поэтому она поспешила поставить точку. — И вообще, официальные части меня всегда утомляли, они кажутся мне долгими.

Между тем император приступил к торжественному ритуалу награждения. Он переходил от одного кандидата к другому, забирая орден с бархатной ткани на подносе у шедшего следом за ним ординарца, он цеплял его кавалеру на выпяченную грудь. После чего прикладывал ладонь к головному убору, выслушивал стандартные слова благодарности, пожав руку счастливцу, отправлялся дальше. За ним толпой двигались придворные, сверкающие дежурными улыбками и разноцветным золотом с серебром. Изредка диалог затягивался, но не надолго. Кавалькада неумолимо приближалась к тому месту, где расположились Свендгрены. Наконец Николай Первый остановился перед профессором, напрягшиеся за ним жена, дочь и Захар, невольно подались вперед, лица их побледнели и вытянулись. Студент вдруг заметил, что брови у императора больше похожи на женские, нежели на мужские — они светлые и полукруглые, а под треуголкой видна широкая залысина. Кожа на широковатом лице тоже была нежная, по щекам гулял яркий румянец. Но взгляд голубых немного на выкате глаз показался тяжелым и властным, таким, от которого подошвы ботинок невольно примерзали к полу. Захар впился в самодержца зрачками, до слуха донесся его негромкий голос с хрипотцой. Казак облизал губы, пытаясь вникнуть в сказанное. Николай Первый успел нацепить орден на грудь главному из Свендгренов, выслушал от него положенную в таких случаях тираду и теперь сам оглашал свои суждения.

— Надеюсь и на дальнейшее наше благотворное сотрудничество с подданными Его Величества Бернадота, короля Королевства Шведского, — сказал он. — Такие люди, как вы, господин Свендгрен, вносят огромный вклад в развитие науки в России. Можно сказать, что вы наша опора.

— Ваше Величество, для нас тоже имеет огромное значение наказ Петра Великого русскому обществу — о привлечении европейцев к обустройству Российской империи, — высокопарно сказал профессор. — Мы с удовольствием едем сюда не только за большими деньгами, но и за пытливыми умами, которыми Господь не обделил российский народ.

— Если бы вы еще приезжали сюда семьями и оставались здесь навсегда, как делали это при Петре Первом с Екатериной Второй, то Россия была бы благодарна вам вдвойне, — мягко улыбнулся самодержец.

— Моя семья за моей спиной, — тут-же откликнулся профессор, он указал рукой на спутников. — Жена занимается в российской государственной библиотеке, а дочь учится в университете на историческом факультете.

— Вот как! В наши дни такое стало редкостью необыкновенной, особенно после французской кампании с Наполеоном Бонапартом, — чуть отклонился назад венценосный собеседник. Он цепким взглядом пробежался по родственникам, сопровождающим кавалера ордена святого Станислава. — Простите, профессор, вы не назвали того молодого человека, который стоит рядом с вашей дочерью?

— Это ее будущий жених Захар Дарганов. Он тоже студент последнего курса императорского университета и нацелен в учебе только на золотую медаль, — пояснил глава семейства. — Простите, Ваше Величество, молодые люди еще не помолвлены, поэтому я не знал, как представить друга моей дочери.

— Это не проблема, — улыбнулся Николай Первый, он придвинулся поближе и обратился к Захару. — Позвольте вас спросить, молодой человек, откуда вы родом? Дарганов — фамилия весьма… интересная.

— Так точно, Ваше Величество, мы из терских казаков, — не замечая, что невольно встает во фрунт, отчеканил Захар. — Наша станица Стодеревская стоит по левому берегу Терека на Кавказской линии по Кизлярско — Моздокскому направлению.

— Вот так молодец, не только черкеска, но и фрак ему к лицу! — в восхищении воскликнул император, он посмотрел на придворных и снова обернулся к студенту. — Так вы еще и на золотую медаль претендуете?

— Отчего не попробовать, предметы легкие.

— Похвально. Можно ли задать вам неловкий вопрос?

— Я весь внимание, Ваше Величество.

— А почему вы решили жениться не на своей станичнице, а на шведской девушке?

— У казаков кто на сердце ляжет, тот и суженым будет. К тому же, у нас это семейное, — Захар посмотрел на невесту, не устававшую переводить круглые глаза с императора на него. Видно было, что девушка старалась не пропустить ни единого слова. — Мой отец женился на французской женщине Софи д, Люссон, когда воевал француза в городе Париже. Она для нас стала матерью — для троих сыновей и двоих дочерей.

— Значит, вы наполовину француз? — приподнял круглые брови венценосный собеседник.

— Выходит, что так, — не стал отпираться Захар. — Но я все равно считаю себя терским казаком.

— Так и должно быть, у станичников отец является непререкаемым авторитетом в семье, — император придвинулся еще ближе, в лупастых глазах у него прибавилось любопытства. — А как терцы относятся к войне на Кавказе? Не устали еще казаки, ведь столько лет в боевых походах?

— Для нас это дело привычное. Хотя имама Шамиля надо бы поймать и предать суду за грабежи и зверства его абреков над мирным населением. Они перестали щадить даже малых детей со стариками. Тогда на всем Кавказе установились бы тишина и спокойствие.

— Вы так думаете? — прищурился венценосный собеседник.

— Так считают казаки, а с ними все люди, населяющие наш богатый край.

Николай Первый огладил рукой в белой перчатке голый подбородок, собрал на лбу несколько длинных морщин.

— Наши воины только тем и занимаются, — наконец вымолвил он. И сразу перевел разговор в другое русло. — Скажите, до приезда в Санкт — Петербург вы, молодой человек, чем занимались и о чем мечтали?

— Помогал родным по хозяйству. А мечтал я, как и мои предки, охранять границы России от басурманов, чтобы простым людям жилось вольготно. Если бы не учеба, мы со средним братом Захаром стояли бы на кордоне под началом отца и старшего брата Панкратки. Жена у брата тоже из чеченок.

— Видимо, лихой казак. Кстати, ваши родственники в каких званиях?

— Батяка сотник, Панкратка ходит пока в хорунжих.

— А вас учиться, наверное, мать заставила? — хитровато ухмыльнулся самодержец.

— Она, — улыбнулся и Захар. — Но батяка тоже был не против.

— А после учебы чем надумали заниматься?

— Верой и правдой служить царю и отечеству. На любом посту, — Захар снова вытянулся в струнку, скорее всего дедовские корни не давали ему права превращаться в городского интеллигента. — Это наша прямая обязанность от рождения и до самой смерти.

Николай Первый понимающе кивнул головой, затем перевел взгляд на невесту Захара:

— Прошу прощения, сударыня, вы тоже еще не строили планов на будущее? — спросил он.

Девушка присела в глубоком книксене, согнала с лица лишние эмоции и опустила руки вдоль бедер:

— Планы у меня есть и довольно таки определенные, — заговорила она дрогнувшим от волнения голосом. — Сначала я хотела бы закончить университет, затем выйти замуж за вот этого молодого человека, которого… полюбила.

Она бросила мимолетный взгляд на спутника и густо покраснела, заставив окружающих прятать улыбки в воротниках мундиров.

— Прекрасное начало, — поощрил ее высокородный собеседник. — Ну а потом?

— А после всего я мечтала бы остаться в России и работать здесь. Если, конечно, мне предложат работу по моей специальности.

— А возражений со стороны родителей не последует? — самодержец обернулся к чете Свендренов. — Или в Шведском Королевстве тоже присутствует нехватка ученых кадров?

— Ваше Величество, мы верим в разум нашей дочери, — ответили оба родителя в один голос. — Какую страну она выберет, той и будет служить. Ингрид у нас девушка самостоятельная.

— Тогда все в порядке, а работу по специальности мы вам предоставим.

Император сделал секретарю знак указательным пальцем, тот сразу же заскрипел пером за спинами вельможных особ. Затем Николай Первый нахмурил высокий лоб, сложил холеные руки на животе и снова обратился к Захару:

— Много лет назад мы просматривали бумаги Его Величества Александра Первого, нашего старшего брата, выигравшего войну у Наполеона Бонапарта. И отыскали там приказ о розыске принадлежавших высшему французскому духовенству раритетов, таких как кардинальская цепь с медальоном, а так-же драгоценностей из королевской резиденции Лувр вместе с бриллиантом в пятьдесят шесть карат из короны короля Людовика Шестнадцатого. В том приказе, основанном на доносе какого-то французского гражданина, было прописано, что разбойников следует искать среди терских казаков, — Николай Первый приблизил лицо к Захару и пытливо загялнул ему в лицо. — Мы знаем, что на Кавказе терцы проживают компактно и ведают друг о друге буквально все. Вам ничего не приходилось слышать об этом деле?

— Никак нет, Ваше Величество, — ответил Захар, он уже успокоился и теперь смотрел на самодержца больше изучающе, нежели деревянным истуканом.

— Там еще диадема была, выполненная известным итальянским мастером Пазолини. Она из золота с вправленными в него крупными драгоценными камнями.

— Если бы что прослышал, то не стал бы скрывать, — заверил императора Захар. — У нас и правда знают друг о друге все.

Николай Первый заложил руки за спину и покачался с пяток на носки, заставив награды на кителе издать тонкий звон. Улыбнувшись все понимающей улыбкой, он смерил студента одобрительным взглядом:

— С Терека, как и с Дона, выдачи нет, — засмеялся он, призывая остальных последовать его примеру. И сразу поправился, вскинув голый подбородок. — Поверьте, молодой человек, это только к слову.

— Понятно, что не к делу, — покривился студент. — Но я сказал правду.

Самодержец снова с веселой дерзостью присмотрелся к Захару с его невестой, видно было, что красота и молодость обоих в сочетании со скромным их видом доставляют ему неподдельное удовольствие. Некоторое время он молча о чем-то размышлял, потом перевел взгляд на старших Свендгренов, как бы призывая их в свидетели. Профессор с женой продолжали следить за происходящим с неослабным вниманием. Николай Первый жестом приказал молодым подойти друг к другу поближе, затем сложил руки перед грудью и с чувством произнес:

— Мы со своей стороны тоже благословляем вас на долгую совместную жизнь. Пусть Господь услышит нашу молитву и соединит вас крепкими семейными узами как на земле, так и на небесах. Аминь.

Захар с Ингрид быстро нашарили пальцы друг друга и сомкнули их, после чего подставили головы под благословение самого императора Российской империи. Вокруг раздались громкие аплодисменты с восторженными возгласами. Отец девушки с ее матерью присоединились к придворным и гостям, на просветленных лицах у них лежала печать умиления.

— Желаем вам успехов на всем жизненном пути, — венценосный покровитель завершил ритуал, неожиданный для него самого и придуманный им на ходу, он снова входил в свой державный образ. — Мы даем слово, что постараемся помочь молодой семье Даргановых обрести в России свое счастье.

— Мы вам признательны, Ваше Величество, — не поднимая взора, прошептали помолвленные.

Самодержец благосклонно кивнул головой, затем развернулся на месте и пошел дальше осыпать наградами своих усердных слуг. За ним тронулся весь двор, обдающий снисходительными улыбками только что возблагодаренных Николаем Первым его подданных. Они знали, эти придворные плуты, что любой правитель только вначале своего восхождения на вершину власти старается делать ставку на старшее поколение. Потом же всю основную работу он взваливает на плечи молодежи.

Но это было уже не главным, Захар с Ингрид с удовольствием подставляли щеки под поцелуи родственников и знакомых семьи Свендгрен, которых на приеме оказалось немало. Сейчас они не думали ни о чем, лишь упиваясь счастьем от просыпавшегося на них любвеобильного дождя.