Адская война

VII. ОСАДА ЛОНДОНА

Канцелярская волокита. Постановление Конгресса. Поездка в Берн. Опоздание на три минуты. «Сириус» продан Германии. Волнение в Париже. Мое обещание. В Лондоне. «Город кротов».

Пока мы совершали подводный поход в Германию, г. Мартон Дюбуа, со свойственной ему энергией, но с гораздо меньшим успехом, подвизался в своем сухопутном походе по канцеляриям и приемным министров.

— Ах, друг мой, — простонал он в ответ на мой вопрос, как обстоит дело с покупкой «Сириуса», — что за администрация в нашей Франции! Какие канцелярские лабиринты! Какое ненужное бумагомаранье! Смерть!.. А служебные честолюбия, jalousie de metier![2] Вы только представьте себе — все ведомство аэронавтики против нас. «Аэрокар Рапо — последнее слово техники», и кончен бал! Все остальное — химеры или шарлатанство…

Если бы законопроект об ассигновании двадцати миллионов франков на покупку изобретения Кеога удалось провести обычным порядком, то нам не о чем было бы беспокоиться. Настроение народных представителей было нам известно; в парламенте проект прошел бы подавляющим большинством голосов.

Но обычный порядок означал передачу в комиссию, последовательное обсуждение в палате депутатов и сенате, и т. д. — процедуру, требовавшую, по крайней мере, месяца. А в нашем распоряжении, считая со дня моего возвращения в Париж, была всего неделя. Необходимо было сократить процедуру и провести закон ускоренным способом.

Давление общественного мнения, народное возбуждение, прорывавшееся все более и более внушительными демонстрациями, сделали свое дело, но все-таки заседание Конгресса состоялось только 29 сентября. Как мы и предполагали, законопроект прошел подавляющим большинством голосов. Президент выдал г. Дюбуа официальное удостоверение; патрон решил отправиться вместе со мною в Берн и, в случае надобности, выдать Кеогу задаток в миллион франков из собственных средств. Поезд в Берн отходил в 11 часов; на всякий случай я послал Кеогу телеграмму о постановлении Конгресса.

Мы должны были прибыть в Берн в 9 часов утра 30 сентября, то есть за три часа до истечения назначенного срока. По-видимому, нельзя было сомневаться в благополучном окончании дела, но на этот раз судьба оказалась решительно против нас. С самого начала войны в пограничных местностях участились случаи порчи железнодорожных путей; у нас — немецкими, в Германии — французскими шпионами. Приходилось двигаться с особенной осторожностью и наш поезд прибыл в Понтарлье с опозданием на полтора часа. Здесь он остановился, дальше путь оказался испорченным.

Нам пришлось пешком перейти швейцарскую границу и, когда мы явились на станцию, поезд уже ушел. После долгих хлопот и переговоров с начальником станции, г. Мартен Дюбуа получил экстренный поезд и мы отправились. Но неудачи преследовали нас. В половине одиннадцатого, на станции Биенна, последней перед Берном, наш поезд был задержан какой-то путаницей в движении; нам заявили, что раньше двадцати минут или получаса он не может тронуться дальше. Мы попытались найти автомобиль, но их не оказалось, и нам пришлось отправиться в город архаическим способом — на лошади! Пробило двенадцать, когда мы въехали в Берн. Возница, поощряемый обещаниями прибавки, гнал во весь дух свою клячу и, спустя три минуты, мы подлетели к главному почтамту.

— Вот наш американец, — сказал я патрону. Действительно, из почтамта выходил Кеог, в сопровождении какого-то незнакомца, с рыжеватыми, вздернутыми усами.

Я обратился к бандиту:

— Нас задержала порча железнодорожного пути. Впрочем, мы явились всего на три минуты позднее срока. Надеюсь, условие остается в силе…

— Напрасно надеетесь, — холодно ответил американец. — Если бы явились на три минуты раньше срока, оно оставалось бы в силе, но вы явились на три минуты позднее.

— Опоздали, сударь, — подхватил его спутник, тоже по-английски, но с сильным немецким акцентом.

— Как опоздал? Да вы-то чего путаетесь, сударь? Я не с вами говорю. Я обращаюсь к г. Джиму Кеогу и спрашиваю его, неужели он воспользуется таким ничтожным опозданием…

— Разумеется, воспользуется, — с усмешкой перебил меня Кеог. — Зачем он будет вам дарить это опоздание? Оно стоит пять миллионов франков… Не дождавшись вас к 12 часам, я продал свое изобретение вот этому господину, германскому уполномоченному, за двадцать миллионов марок.[3] Контракт подписан в двенадцать часов и одну минуту.

— Но вы получили мою телеграмму?

— Никакой телеграммы я не получал.

Я с отчаянием взглянул на г. Дюбуа. Бешенство душило меня. Без сомнения, он врал, этот Кеог. А, может быть, наши соперники из «3000-го года»… Эти люди способны на все…

Ненависть к этому человеку, которую я подавлял до сих пор, заставляла меня сжимать кулаки. Быть может, я бросился бы на него, но г. Дюбуа, заметив мое состояние, взял меня под руку.

— Полно, идемте, — сказал он. — Теперь уже ничего не поделаешь. Ах, канцелярия, рутина, волокита… дорого они обойдутся Франции!

Отправив в Париж две телеграммы, одну — в «2000 год», другую председателю совета министров с извещением о постигшей нас неудаче, патрон заказал экстренный поезд и спустя несколько часов мы были в Париже.

Люди-крабы, закладывали фугасы под килем огромного броненосца...

На вокзале нас встретил Кокэ, один из моих помощников; он сообщил, в числе прочих новостей, что нашему подводному судну «Разведчик», удалось закупорить Кильский канал, пустив ко дну несколько германских пароходов. Таким образом, целая эскадра германских броненосных крейсеров оказалась в плену, надолго лишенная возможности выбраться из гавани. Но этот успех был куплен дорогой ценой: «Разведчик», взорванный немецким миноносцем, погиб со всем своим экипажем.

— А «люди-крабы»? — спросил я с беспокойством.

— Целы и невредимы. Они перешли на английский крейсер, так как в этой экспедиции им нечего было делать…

— А здесь что творится? — спросил г. Дюбуа, когда мы уселись в автомобиль и двинулись в редакцию. — Почему такая масса полиции, какое-то возбуждение на улицах?

— О, возбуждение… чуть ли не восстание! — отвечал Кокэ. — Дополнение к «2000 году» с вашей телеграммой взбудоражило весь Париж. Были уже столкновения с полицией… Есть убитые и раненые…

— Неужели? Чего же требует население?

— Смены министерства, отставки президента. Кричат, что это правительство предало Францию, что оно состоит из изменников и олухов, что его надо убрать…

— Вот как! Таково влияние нашей газеты… Но мы, люди порядка, не можем сочувствовать подобному движению. Надо действовать на легальной почве. Притом же теперь не время для переворотов. Отечество в опасности. Да, «2000 год» — большая сила. Конечно, народом руководит патриотическое чувство. Но… не время!.. Теперь наша газета самая влиятельная во Франции…

Между тем, нас узнали. Мигом громадная толпа окружила наш автомобиль. Раздались такие оглушительные крики, что я боялся за целость своих барабанных перепонок. Нас приветствовали с восторгом, но настроение толпы внушало тревогу. Слышались крики: «долой правительство!», «в Елисейский дворец!», и т. п. В одном месте толпа сцепилась с отрядом полицейских. Мы слышали выстрелы. Наконец, автомобиль остановился у редакции «2000 года». Мы поднялись на террасу. Толпа не расходилась, она росла, крики становились все грознее и яростнее. По-видимому, люди ждали, что мы поведем или направим ее на правительство.

Патрон был в затруднении. Гордость влиянием газеты и опасения «человека порядка» отражались на его лице довольно комической борьбой чувств.

— Публика на нашей стороне! — сказал Кокэ. — Полиции не совладеть с населением, а войска ненадежны. Ведь это общий лозунг: «республика без бюрократии!»… Вон, смотрите, никак уже свалка начинается.

Действительно, отряды полицейских, попытавшиеся было рассеять толпу, были встречены яростными ругательствами и градом камней, раздались даже выстрелы из револьверов…

— Господа, — сказал нам начальник полиции, поднявшийся на террасу, — попытайтесь уговорить толпу. Вы — люди порядка. Быть может, вам удастся предотвратить вспышку, опасную для Республики, опасную для отечества.

В эту минуту у меня мелькнула мысль, овладевшая мной с неотразимой силой.

— Я поговорю с толпой — ответил я полицейскому. — Надеюсь, мне удастся её утихомирить.

На террасе нашей редакции имелся фонограф с амплификатором, — исполинской трубой, возвещавшей оглушительным голосом содержание полученных и еще ненапечатанных телеграмм. Этим прибором можно было пользоваться и для разговора с толпой. Вам не приходилось кричать, надрывая горло; вы говорили в приемный аппарат обыкновенным голосом, который выходил из амплификатора громовыми звуками, совершенно отчетливыми, с сохранением интонации. Я сказал:

— Граждане! Я понимаю и разделяю ваше негодование. (Браво! Потом глубокая тишина.) Но теперь, в разгар войны, перед лицом неприятеля, не время для восстания — да оно и не вернет нам потерянного. Верите ли вы человеку, который осветил и поднял все это дело? (Верим, верим!) Слушайте же, чтобы отнять у врагов преимущество, которое мы сами упустили из рук, нам остается одно: уничтожить этого Джима Кеога с его машиной. (Да! Да! Но как!) Я беру это на себя. (Браво!) Повторяю, я беру это на себя. Дайте мне четыре недели срока; это немного, но я приложу всю свою энергию — и обещаю вам расправиться с бандитом. Это все, что нам нужно. Я ручаюсь, что он не продал секрет своего изобретения; он продал только «Сириус», а за изобретение возьмет не такую сумму, когда его действие выяснится вполне. Но я уничтожу его вместе с «Сириусом» раньше, чем это случится. Даю вам клятву, что сделаю это. (Браво!) Но и вы исполните мое требование: разойдитесь по домам, соблюдайте порядок, уважайте законы. Быть может, наступит минута, когда мне потребуется ваша помощь. Тогда я позову вас. (Мы придем, все придем!) Теперь же я прошу от вас спокойствия. Я, со своей стороны, беру на себя обязательство. Если, спустя четыре недели Джим Кеог не будет еще уничтожен и обезврежен, то это будет значить, что я сам погиб при исполнении этой задачи.

Я, может быть, немножко далеко зашел в своих обещаниях, но события последних дней возбуждали меня. Как бы то ни было, мне удалось успокоить толпу. Понемногу они разошлись и я поговорив с патроном о своем предприятии, для которого он согласился отдать в мое распоряжение наш аэрокар «Южный», отправился домой спать.

Проснувшись поздно утром — усталость, копившаяся в течение десяти дней, сказалась наконец, и в ту ночь я проспал как убитый более десяти часов — я первым делом просмотрел газету.

Война, как это ни странно, затягивалась. Пушки гремели всюду, но результаты не складывались во что-нибудь определенное. Громадные усилия делались на суше, на море, в воздухе, но общий ход дел оставался неясным.

Второе сражение между французами и немцами в окрестностях Бельфора завершилось, после пятнадцатичасового артиллерийского боя, результатом, возможность которого техники давно предвидели — у обеих сторон истощились боевые припасы. Наш летучий полк уничтожил транспорт, подвозивший новые запасы немцам, но и неприятель, смелым обходным движением двух тысяч автомобилей с двадцатью тысячами солдат, успел отрезать наши транспорты. Сражение должно было прекратиться. Генералы обеих армий сочли неблагоразумным пытаться решить бой, как в старые времена, холодным оружием, потому что добираться до неприятеля приходилось сквозь чащу колючей проволоки, через волчьи ямы, среди рассеянных повсюду разрывных снарядов.

В Северном море произошел бой между почти равносильными эскадрами, английской и немецкой, не давший решительных результатов. Немцы потеряли семь, англичане — шесть судов.

Обнаруживались уже экономические последствия войны — падение акций и бумаг, банкротства, закрытие фабрик, местами в Германии начался уже настоящий голод. Ее внешняя торговля затормозилась благодаря господству англичан в море. По вычислению наших газет, расходы на войну составляли для Франции около миллиарда франков в неделю, для других стран, конечно, не меньше. Что же будет, если она продлится несколько месяцев? Где взять денег? Заем? Но весь мир охвачен войной — кроме разве таких стран, которые могут быть только должниками, а не кредиторами, как Турция и Китай…

Но всего более поразила меня заметка, озаглавленная: «Осада Лондона». В ней сообщалось, что лондонские власти, в ожидании воздушной осады Лондона двумя тысячами германских аэрокаров, принимают более серьезные меры для охраны населения, чем опереточные шлемы и шиты парижан. С помощью быстродействующих сверлящих машин новейшего типа вырыты уже сотни километров подземных галерей, в которых жители могут укрываться от разрывных снарядов воздушного флота.

Раздумывая об этих новостях, я вышел из дома. Мне пришло в голову навестить мисс Аду Вандеркуйп. Бедной девушке пришлось пережить в последнее время столько волнений. Два раза она уже считала своего жениха погибшим, и два раза он чудом ускользал от катастроф, стоивших жизни его спутникам. Удалось ли ему благополучно выпутаться из своего третьего приключения?

Я застал мисс Аду в самом радостном настроении. Она дала мне прочесть телеграмму Тома Дэвиса из Бергена от 29 сентября. Он и его спутник лейтенант Шукэ благополучно спустились в лесу, в Норвегии, добрались до Бергена и отсюда намеревались отправиться в Англию.

Здесь я познакомился с г. Франсуа Реальмоном, старшим братом командира «людей-крабов», погибшего в устье Эльбы. Он только что вернулся из Японии, куда был командирован в качестве инструктора аэронавтики. С ним приехали пятеро японцев, намеревавшихся заканчивать свое образование в специальной аэротактической школе в Лондоне. Я заметил, что французские школы могли бы дать им больше, так как Англия по-прежнему возлагала все надежды на свой грандиозный флот и пренебрегала аэронавтикой; они согласились со мною, но не могли нарушить предписания своего начальства.

Пока мы разговаривали, слуга принес только что появившееся на улицах приложение к «3000 году», нашему сопернику. В нем оказалась действительно сенсационная новость.

Заметка сопровождалась ядовитым примечанием: «Вот подходящий случай для хвастуна, обещавшего вчера уничтожить Джима Кеога, отправиться искать его в туманах Англии».

«Да, так я и сделаю!» — подумал я. — «Если действительно германская воздушная эскадра намерена осадить Лондон, то и „Сириус“ будет действовать там же — стало быть, в Париже мне делать нечего».

Я спросил по мегафону нашу редакцию, подтверждается ли сообщение «3000 года». Да, оно оказалось верным. Я узнал больше: Англия просила немедленной помощи французского воздушного флота и наша аэроэскадра, стоявшая в Лангре, должна была завтра отправиться в Лондон, за исключением десяти аэрокаров, охранявших Париж.

Я решил тоже отправиться. Но возникало серьезное затруднение. Пилот «Южного», Морель, поступил в действующую армию; оба его помощника, резервисты, были на днях призваны на службу. Сколько времени пройдет, пока мне удастся набрать новый персонал?

В этом затруднительном положении я вспомнил о японцах Реальмона. Еще утром я прочел в газете, в числе прочих новостей, о прекращении пароходного сообщения с Лондоном. Стало быть, японцам придется засесть в Париже и, вероятно, они рады будут воспользоваться «Южным».

Дело уладилось к общему удовольствию. Оказалось, что японцы умеют управлять аэрокаром и мое предложение пришлось им как нельзя более кстати. Их было пятеро: старший, капитан Мурата, и его четверо товарищей — Сикава, Нарабо, Мотоми и Вами. Все они увлекались аэронавтикой и были в восторге от представлявшейся возможности применить свои познания на практике, быть может, на войне.

Не менее доволен остался г. Дюбуа, когда я сообщил ему о своем плане.

— О, это превосходно, ничего лучше придумать нельзя! — одобрил он. — Японский экипаж; это еще более увеличит интерес предприятия в глазах публики. Мы немедленно выпустим приложение, в котором сообщим, что вы отправляетесь завтра утром на «Южном», с командой японских специалистов, в погоню за бандитом…

— Нужно ли это? — рискнул я перебить.

— О, непременно, непременно! Разве мы делаем тайну из этого предприятия? С какой стати вам улетать втихомолку? Вы отправляетесь исполнить обещание, данное народу… Воображаю, с каким лихорадочным нетерпением будет ожидать публика дальнейших номеров «2000 года». Мы оставим за флагом всех наших соперников… Друг мой, вы истинный герой, верный сын Франции. Вы мне напоминаете Тезея, отправляющегося на борьбу с Минотавром; Язона, стремящегося за Золотым Руном; Роланда, Лоэнгрина, Орлеанскую Де…

— Помилосердствуйте, патрон!..

— Ну, ну, наши сотрудники сумеют найти подходящие сравнения. Я деловой человек, не литератор… Да, это будет великая заслуга перед Францией. Интересы отечества прежде всего! Я уверен, уверен, что ваше смелое предприятие увенчается успехом и, когда его описание появится в газете… друг мой! Вы представляете себе тираж этого номера?!

Правду сказать, я еще не задумывался об этой стороне дела. Я лучше, чем кто-либо, мог судить о качествах «Сириуса» и почти безумном характере моего предприятия. Но воспоминание о грубом и гнусном насилии, которому я подвергся, о чудовищном преступлении, которое бандит совершил моей рукой, преследовало меня сильнее, чем когда-либо, после неудачи проекта покупки «Сириуса»; оно жгло меня и не давало покоя… Я помнил слова Кеога о слабом месте его машины, на верхней стороне «Сириуса». Значит, все дело в том, кто поднимется выше. А «Южный», построенный перед самой войной, почти на днях, представлявший собой последнее слово аэротехники, мог забираться на чудовищную высоту. Стало быть, успех не невозможен…

Остаток дня я посвятил снаряжению «Южного». Мы запаслись бомбами, зажигательными ракетами и прочими принадлежностями, которые нам выдали из арсенала без затруднения, по протекции патрона. Пробный полет над Парижем показал, что мои японцы управляются с аэрокаром не хуже самого Мореля. Решено было, что они останутся на ночь при аэрокаре, а завтра утром залетят за мной и Пижоном на террасу «2000 года», куда мы явимся к назначенному времени.

Обо всем этом публика была предупреждена в вечернем приложении к нашей газете; и на другой день, в 8 часов утра, мы тронулись в путь с террасы при оглушительных криках бесчисленной толпы, напутствовавшей нас пожеланиями успеха.

Перелет совершился вполне благополучно. По дороге мы нагнали нашу воздушную эскадру, явились в Лондон одновременно с ней и видели торжественную встречу, устроенную лорд-мэром и олдерменами в их пышных архаических костюмах. Нам отвели ангар в Сайденгэм-Парке, где остановилась французская эскадра, и ее начальник, адмирал Троарен, согласился причислить «Южный» к своему флоту как волонтера и поручить мне расправу с Кеогом. Впрочем, он не придавал никакого значения «Сириусу».

— Ваш Кеог не выдержит и десятиминутного столкновения с нами, — сказал он презрительно. — Увидите это завтра же — если завтра дойдет до дела…

Я не стал спорить.

Об экипаже для «Южного» мне не пришлось думать. Мои японцы имели разрешение от своего посла принимать участие в военных действиях и сам капитан Мурата обратился ко мне с просьбой позволить им остаться на «Южном», так как небольшой, подвижной аэрокар интересовал их больше, чем гигант нашего флота и казался более рациональным типом.

Я, со своей стороны, не мог и пожелать лучшего экипажа. Их искусство в маневрировании, ловкость, проворство, сообразительность и хладнокровие были просто поразительны.

Лондон имел уже вид осажденного города, хотя осада собственно еще не начиналась, если не считать налетов Джима Кеога. За несколько часов до нашего прибытия, он снова показался над городом; пустил несколько гранат в церковь Св. Павла и исчез так же быстро, как появился. Пока его нападения не причинили большого ущерба, но в городе было много немецких шпионов, высматривавших слабые места; существовала опасность, что их сигналы облегчат ему и ожидавшим немецким воздушным судам. Что касается этих ожиданий, то они превратились в полную уверенность. Сведения, полученные от шпионов, не оставляли никаких сомнений. Немецкий воздушный флот, подготовленный частью на равнине Шлезвига, частью на Гельголанде, должен был не сегодня-завтра отправиться в Лондон. Замедление на несколько дней произошло вследствие подвига наших «людей-крабов» в устье Эльбы, задержавших отправку плоскодонных судов. Тем не менее от нее не собирались отказаться; по-прежнему предполагалось осуществить комбинированную воздушно-морскую экспедицию. Попытка английского флота бомбардировать Гельголанд не имела успеха вследствие множества торпед, которыми было усеяно море вокруг острова.

Значительная часть Лондонского населения уже перекочевала в подземные галереи, в «Moletown», т. е. «Город Кротов», как прозвали его газеты.

Мы посетили эти галереи с сотрудником нашей газеты, г. Джонсоном, любезно взявшим на себя роль нашего провожатого. Они имели восемь метров в диаметре и разделялись на две части: одна, более широкая, служила улицей, по которой могли двигаться пешеходы, велосипедисты, автомобили; другая, поуже, разделенная на два яруса, представляла как бы бесконечную спальню, перегороженную местами поперечными стенками. Сюда могли укрываться на ночь жители квартала, находившегося над галереей; многие, впрочем, устроились уже здесь на постоянное место жительства, памятуя поговорку: «в тесноте, да не в обиде». Вообще, настроение жителей было подавленным, гораздо более тревожным и близким к панике, чем у нас в Париже, где публика разгуливала в своих бутафорских латах, подтрунивая сама над собой и над всем. Здесь не то; население, привыкшее считать себя в безопасности от неприятельского нашествия под охраной океана и сильнейшего в мире флота, упало духом, когда оказалось, что эта охрана бессильна против вторжения. Многие проводили под землей и день и ночь, лишь изредка решаясь высунуть нос наружу. Вообще эти ярко освещенные электрическими лампами галереи кипели жизнью. Местами они были загромождены мебелью и разными пожитками публики, еще не успевшей устроиться; в части, отведенной для движения, сновала толпа, медленно двигались автомобили. Хорошо устроенная вентиляция, сточные трубы, проложенные вдоль галерей, и другие гигиенические приспособления делали их вполне обитаемыми. Мы прошлись по этим улицам, где уже действовали конторы, лавки, кафе, и полюбовались на работу машин, сверливших новые галереи. Огромные кривые ножи, приводимые в движение электрическим током, двигались с невероятной быстротой, точно огненное колесо фейерверка; только вместо снопа искр сыпалась непрерывным потоком земля, падая на бесконечное полотно, уносившее ее далеко. В какие-нибудь четверть часа галерея углубилась на наших глазах на целый метр. Двести таких машин работали без перерыва, денно и нощно, с первого дня войны. Грунт, «лондонская глина», на которой расположен город, однородная и лишенная камней, облегчала эту работу.

Познакомившись с жизнью «Города Кротов», мы, т. е. я и Пижон, так как японцы остались при аэрокаре, простились с нашим чичероне и решили навестить семью Тома Дэвиса, адрес которой я узнал от мисс Ады. Мы рассчитывали застать там поручика, так как он должен был уже вернуться в Лондон.

Семейство Тома состояло из его отца, болезненного шестидесятилетнего старика, матери, маленькой, еще живой и подвижной старушки и сестры, двадцатилетней хорошенькой мисс Нелли, похожей на брата. Нас приняли как нельзя радушнее, оставили обедать и уговорили дождаться прихода Тома, который целый день проводил на службе и даже не ночевал дома, а только по вечерам заходил навестить семью. Впрочем, и семья ночевала не дома, а в подземной галерее.

Здесь мы прочли последние новости в вечерней газете. В Калифорнии японцы нанесли американцам жестокое поражение на Блэк Ривер. На границе Франции, между Тулем и Бельфором, началось третье сражение между французами и немцами. Во Франции кабинет министров подал в отставку, так как палата, возмущенная исходом дела Кеога, подавляющим большинством голосов отвергла предложенную им формулу перехода к очередным делам и приняла другую, выражавшую недоверие.

Наконец, явился Том Дэвис и мы провели остаток дня, рассказывая друг другу о своих приключениях.