Аферисты - Славные времена

Александр ГОРОХОВ

Аферисты - Славные времена

повесть

глава 1

Скорее всего сказался возраст - пятьдесят восемь лет не тот период расцвета всех духовных и физических сил, чтоб быстро и правильно среагировать на испуганный крик женщины:

- Ой, муж вернулся! Что будет?!

Прежней, молодой реакции на ситуацию - не было. Но тем не менее, Альфред Викторович Комаровский суетливо выскочил из постели, заметался по спальне, накинул шелковый халат Нины и традиционно бросился к окну, что было решением выздорным и лишенным смысла спальня располагалась, на втором, очень высоком этаже особняка и, без риска переломать ноги, вниз никак не спрыгнешь.

А муж уже миновал калитку, оставив свой желтый "мерседес" на темной улице поселка, прошел к крыльцу и грохнул входными дверьми. Следом за ним двигался и его телохранитель, легкий в поступи, гибкий парень, напряженный и настороженный от пяток до макушки - нежданное возвращение хозяина домой из командировки момент для охраны всегда достаточно ответственный и непредсказуемый.

Высокое благородство натуры Альфреда Викторовича удерживало его от великого соблазна быстренько нырнуть под кровать или забраться в полированный платяной шкаф. Но тяжелые шаги уже скрипели на деревянных ступенях лестницы и хотя бы какие-то меры к обороне следовало предпринять.

- Нина, ты где?! - прозвучал с лестницы трубный голос мужа.

Молодая женщина, не одеваясь, с визгом ринулась в ванную комнату и В тот момент, когда бизнесмен распахнул двери в оскверненную супружескую спальню - Альфред Викторович опустил пальцы на клавиатуру инструмента и взял первые, уверенные аккорды "Лунной сонаты" бессмертного Людвига Ван Бетховена. Строго говоря, кроме этих первых нескольких тактов сонаты Альфред Викторович более ничего исполнить не мог. Следует признать, ни на одном из музыкальных инструментов он вообще играть не умел, если не считать детский барабан за инструмент. Но весь вид его у фортепиано был столь одухотворенным и возвышенным, что со стороны казалось, будто за этим занятием он и проводил весь вечер - скажем так: с девяти часов до второго часа пополуночи. Теперь эта лирика должна была присечся внезапным появлением бизнесмена Чуракова.

Альфред Викторович отчаяно паниковал и никак не мог понять, отчего ревнивый муж вместо того, чтобы до конца недели заниматься делами своего бизнеса в Египте, объявился дома в столь поздний и крайне неурочный ночной час.

Альфред Викторович уже в пятый раз сыграл разученные им первые такты сонаты, когда дверь в каминный зал неторопливо приоткрылась и бизнесмен Федор Михайлович Чураков, слегка опаленный египетским солнцем, застыл на пороге. Весь вид этого тридцатилетнего атлета, без шеи, с руками до колен и плечами штангиста ничего хорошего не предвещал. Одет он был в смокинг, при галстуке "бабочке" и лакированных туфлях - прямо из казино города Каира, получалось, прибыл. Лицо его явно не блистало повышенной интеллектуальностью и он был не настолько утончен, чтобы заслушаться музицированием Альфреда Викторовича. А главное - категорически отказывался верить, что седеющий красавец в чужом халате забрался в отсутствие хозяина к нему на виллу, только затем, чтобы предаваться изысканным наслаждениям за антикварным инструментом.

Чураков терпеливо выждал, пока Альфред Викторович в девятый раз исполнит все те же первые, известные ему такты, а потом окликнул негромко, но очень нехорошим голосом.

- Альф... Свинья... Ты бы лучше сейчас для себя похоронный марш сыграл.

Альфред Викторович вздрогнул, словно его оторвал от молитвы варвар-святотатец, повернулся и сказал рассеяно.

- А-а... Это вы, Федор Михайлович... Добрый вечер. Вы тоже любите Бетховена?

- Люблю. - ответил Чураков. - Еще как люблю, вонючка.

А затем Чураков сделал какие-то поразительные при его фигуре три легких, стремительных скачка и в заключительной фазе последнего - его правый кулак врезался точно в горбатый нос Альфреда Викторовича, а когда пианист уже падал, левый кулачище, непризнающего Бетховена в своем доме бизнесмена, - левый кулачище ещё успел подцепить музыканта под челюсть.

Само собой разумеется мелодия прервалась, а исполнитель распластался на ковре без признаков жизни, точнее - какого либо телодвижения и дыхания не отмечалось.

Этот заключительный и грубый аккорд сонаты отметился веселым ржанием от дверей: охранник по имени Ишак таким образом похвалил боевую сноровку своего босса. Длиннорожий, сухопарый Ишак казался вполне законченным балбесом, хотя таковым и не был, отхохотавшись - посоветовал вполне разумно.

- Передохни, босс. Ты в ярости. Еще убьешь старого дурака.

- Ты лучше позаботься, где его закопаешь! - проворчал Чураков и сделал было шаг, наклонился к поверженному оскорбителю, но Ишак перешел от слов к делу - перехватил босса поперек пояса, без усилия приподнял и опустил на диван.

- Босс, могилку мы ему выкопаем, однако надо обезопасить себя от неприятностей. И потом, это плохо поможет проблеме.

- В чем ещё не поможет? - от злости Чураков не очень правильно понимал ситуацию и степень оскорбления своего достоинства, а главное конечную цель и меру намечаемого отмщения.

- Пришибить его до смерти нет смысла потому, что положения это уже не изменит. - рассудительно сказал Ишак. - А к тому же, если я правильно все понимаю, могилок придется копать разом две. Или одну большую, объемистую.

- Это почему две могилы?

- Босс, виноватых в таких ситуациях, как правило, двое.

Из ванной донесся отчаянный крик.

- Федя, если ты будешь ко мне ломиться, я повешусь!

Бизнесмен понял, что дело отработано пока только на половину и закричал в полный голос, призывая любимую супругу.

- Нинка, сука поганая! Ты где?! Вылазь, зараза, я тебя калечить буду!

- Не вылезу! Ты сам во всем виноват! - прозвучало из ванной.

- Убью, стерва!

Ишак почесал крепкий затылок и опять же проявил разум.

- Этого сейчас делать, босс, я бы тоже не посоветовал.

- Как это - не посоветовал?! За что я тебе башли плачу?!

- Видишь ли, босс, я отвечаю не только за твое тело, но и за благополучие в целом.. Конечно, если тебе хочется получить "вышку" или срок - дело другое. Но все равно - поначалу выпей стакашку, подумай, а уж потом хоть обоих режь на куски. Только дай мне расчет, выходное пособие и я поеду домой.

- Струсил, холуй? - сердито спросил Чураков.

- Никак нет. Но ситуация неуправляема, босс. Я этого не люблю. Пришибем паскудников до смерти и сядем. А за решеткой сидеть - скучно.

К этому моменту Альфред Викторович уже пришел в себя, но богатый опыт жизни подсказал ему, что определять для врагов свое вернувшееся сознание и способность к действиям - будет неразумно. Он лишь слабо застонал, на долю миллиметра приоткрыл глаза и напряг слух, пытаясь уловить смысл развивающихся событий, чтобы наметить пути спасения.

- Так что ты предлагаешь? - немного остыл Чураков.

- Альфа, козла старого, - сурово наказать. Нинку - поколотить в меру.

- И всего? - обиделся Чураков.

- Нет. Еще следует проверить сейф, наличность, всякие ценности. Этот похабник, босс, не чист на руку.

Вторая вспышка гнева бизнесмена вылилась в длинную тираду, основная часть которой состояла из слов не входящих в официальный состав русского словаря. Затем тональность повысилась до крика, но смысл гневных выражений был уже определенный.

- Что она, стерва, нашла в этом вонючем старикашке?! Это же один пшик, да еще, оказалось, приворовывает, скотина! Да я ему сейчас обе ноги выдерну! Неужели от него ещё какой-то толк под одеялом есть?!

- Об этом следует спросить жену, босс. - опять же проявил разум Ишак и закончил резко . - Вставайте, пан Комаровский, нечего кривляться, вы давно все слышите!

Встать Комаровский не сумел, в головушке звенело и шумело. Он ограничился тем что сел, опираясь на опрокинутый рояльный табурет, и сказал обидчиво, с аристократическим прононсом - в ноздри.

- В приличном обществе, господа, даже при наличии щекотливой ситуации, порядочные люди так себя не ведут.

- Ах, ты глиста во фраке! - заорал Чураков, не справляясь с третьей волной возмущения. - Что ты за падаль такая? Я же тебя считай целый год одевал, кормил, деньги на кабак давал! Друг дома! А ты мне какую свинью подложил?! Да Нинка же тебе если не во внучки, то в дочери наверняка годится! Ей же двадцать четыре, а тебе, пердун, сколько?

- Пятьдесят, - изрядно сбавил свой возраст Альфред Викторович.

- Да что ты мне арапа заправляешь?! Тебе на седьмой десяток пошло, дармоед блудливый!

Бизнесмен ещё ярился, но Альфред Викторович уже почувствовал, что вероятность продолжения физической расправы крайне незначительна, а потому обычные спесь и повышенные амбиции вернулись к нему.

- Я вас просто не понимаю, Федор Михайлович! - высокомерно завил он. - Вы пытаетесь оскорбить меня тем черствым и горьким куском хлеба, который швыряли мне из своих закромов! Но вы забываете, что влияние моей высокой культуры, моего глубокого интеллекта, всего за полгода превратили вас из плебея, быдла - в более или менее приличного, почти воспитанного человека. Еще несколько месяцев и...

- Что-о?

- Да. Теперь если вас ещё и нельзя пускать на дипломатический прием, то, во всяком случае, вы можете сидеть в прихожей, вместе с шоферами и извозчиками. Они вас признают за равного и это - моя заслуга. Год назад вас дальше дворницкой не пускали. Тоже касается и воспитания вашей супруги.

От тяжелой хрустальной пепельницы, полетевшей в голову - Комаровский увернулся без труда и, что более существенно, - не испугался. Совершенно не испугался потому, что звук собственного, хорошо поставленного голоса всегда придавал ему решительность и уверенность в себе. Он твердо верил, что когда начинают звучать СЛОВА - всякие кулаки и даже оружие уже не обладают решающей силой. А в жонглировании пустопорожними фразами означенный пан Комаровский не имел себе равных.

- И если вы, господин Чураков, задумаетесь над тем, что я сказал, то поймете, что я, ваш личный имиджмейкер, глубоко прав.

- Значит, вы правы и ни в чем не виноваты господин Комаровский? - с несколько пугающей вежливостью спросил Чураков.

- Абсолютно и категорически! - безапелляционно заявил Комаровский. Свой хлеб, хлеб профессионального имиджмейкера я отработал. Даром ваши кислые бутерброды не вкушал. Теперь вас можно выпускать на улицу без поводка н намордника. Вы почти похожи на человека.

Чураков смотрел на ожившего Альфреда Викторовича с откровенным изумлением - этому молодящемуся козлику все было нипочем! Ни тебе руки не трясутся, ни в глазах страха нет, хотя ведь должен знать, что из себя представляют и он, Чураков, и способный на многое - телохранитель Ишак. Будучи и сам крутым мужиком, Чураков терялся, когда натыкался на наглость в абсолютном проявлении.

- Ну что ж, козел... Допустим, кое в чем от тебя был толк... Это следует признать. Кое - какой этот имидж для меня ты помог нарисовать. Но, гнида ты позорная, зачем к Нинке в кровать полез?!

- Для завершения и её культурного воспитания. - твердо ответил Комаровский.

- Какого воспитания?!

- Сексуального. - он даже глазом не моргнул. - Вы убедитесь в этом при первом же эротическом сеансе любви. Вы оба, извините, были приучены к собачьим случкам, а не высоким наслаждениям.

Чуракова задумался, переваривая сказанное, а потом печально и тихо сказал.

- Ишак, бей его.

- Бить? - деловито спросил телохранитель.

- Бей его так, чтобы он уже никому больше и никогда не мог давать никаких сексуальных уроков.

- Только не по голове! - испугался Комаровский и закрыл лицо руками. - И попрошу не в морду! Это мой товар.

К чести костолома Ишака надо сказать, что бить противника явно десятикратно слабее себя, он не мог - остатки совести не позволяли. Ишак вяло пнул ногой в печень Альфреда Викторовича, чего оказалось достаточным, чтоб тот вновь принял лежачее положение и заскулил от боли.

Скорее всего все виды наказания на этом бы и закончились, если б из ванной не донесся жалобный крик Нины.

- Феденька, не верь ему! Он меня охмурил, он меня опоил! Чего-то подлил в шампанское! Я бы так просто никогда не далась!

Чураков медленно встал с кресла и столь же неторопливо, но многозначительно снял с каминной полки бронзовый кандилябр. Подбросил его на руке, словно прикинул массу этого ударного оружия - Альфред Викторович понял, что нить его жизни опять опасно натянулась в последнем сопротивлении перед разрывом. Но у него хватило родовой шляхетской спеси выпрямиться, вскинуть голову и бросить в лицо бизнесмена презрительно.

- Не пугай, урод! Комаровский сумеет умереть достойно! - в критические моменты, наподобие настоящему, Альфред Викторович величал себя в третьем лице - это придавало мужества.

- Ты не умрешь, ты - подохнешь. - пообещал Чураков и уверенной рукой поднял кандилябр в дюжину свечей над головой.

Ишак преградил хозяину дорогу, сказал мягко.

- Босс, извини, но Нина врет. Опаивать наркотиками её никакой нужды не было. Она и без того шампанское пила, как кобыла. Ящик порожних бутылки в спальне стоит и второй тоже уже начат. Так что значения не имеет, подливал ли он ей чего-нибудь или нет.

Чураков недовольно глянул на своего телохранителя.

- Ты на чьей стороне играешь, Ишак?

- На твоей босс. И не допущу неразумных действий во вред фирме. Мне за это ты платишь деньги.

- Что же получается, Ишак?! Так его и отпустим? - растерялся бизнесмен.

- Отпустим - но не совсем так. К тому же нам, босс, самим не выгодно позором фирму покрывать. Ты ведь в этом халате ходить больше не будешь? он указал на Комаровского. - После этого козла?

- Еще чего! Мне этим халатом теперь зад подтирать противно! возмутился Чураков, а Ишак все так же неторопливо заметил.

- Тогда он получит достойное наказание...Но мы и сами виноваты.Я тебе давно говорил, босс, охраны у ворот дачных участков - недостаточно. Надо ставить и свою, прямо при фазенде, в доме.

- Ты был прав. Сегодня же организуй, - бросил Чураков, плюнул на шелковый халат Комаровского и пошел к ванной комнате, на ходу выкрикивая.

- Нинка! Открывай добром, а то ещё хуже будет!

Судьба Нины Комаровского на данный момент мало заботила - он полагал, что в конечном счете, семейные разборки закончатся миром. Больше его волновали неторопливые действия Ишака, которые поначалу показались странными и лишенными смысла.

Ишак забрался на подоконник и содрал шторы, а затем освободил длинную штангу, на которой эти шторы висели. Штанга оказалась крепкой, отделанной под бронзу. После этой предварительной операции, Ишак вежливо предложил Комаровскому встать на ноги и вытянуть руки в сторону. И тут же очень ловко продел штангу сквозь оба длинных рукава халата, а кисти рук Альфреда Викторовича жестко привязал шнуром к штанге, так что Комаровский оказался крестообразно распростер в пространстве, словно Христос на Распятие. Определить точнее - более всего Альфред Викторович напоминал сейчас огородное чучело, когда на две скрещенные палки надевают пиджак и шляпу. Затем Ишак плотно увязал на чреслах Альфреда Викторовича пояс халата, отошел в сторону, полюбовался своей работой и крикнул в коридор.

- Босс, будешь прощаться с мерзавцем?

- Гони его в шею! - прозвучало из глубины квартиры: там события развивались своим чередом, с криками и угрозами, поскольку Нина дверей ванны так и не открывала - держала оборону, пережидая, пока муж остынет.

Ишак взял Комаровского за шиворот и повел на выход, что оказалось делом несколько сложным - штанга, укрепленная на плечах Комаровского в горизонтальном положении, оказалась настолько длинной, что по лестнице пришлось спускаться боком и так же боком - выйти на крыльцо.

Уже после того, как они миновали калитку, Ишак поставил Комаровского в стартовое положение, с короткого разбега дал ногой в зад прощальный пинок и добрый совет на дорогу:

- Счастливого пути, козлик! Никогда не лезь в постель благодетеля! и заржал, крайне довольный своим трюком.

Альфред Викторович по инерции удара пробежал пару шажков, пал лицом в мокрый, мартовский снежок, но тут же поднялся, хотя это упражнение, учитывая его зафиксированную позу "а ля чучело", выполнить было нелегко.

Он обернулся. Ишак уже ушел в дом, откуда слышались крики Чуракова и какой-то грохот. Судя по высокому женскому голосу, теперь и Нина перешла в атаку, обвиняя своего мужа во всем случившемся. Так что в семье - все было в порядке, чего никак нельзя было сказать про положение Альфреда Викторовича.

Его шикарный вечерний костюм, две пары туфлей, нижнее белье, дубленка, красивая меховая шапка и чемодан со сменой одежды - остались в особняке, а сам он оказался в хозяйском халате, под которым не было ничего, кроме трусов гавайской расцветки. Учитывая, что температура воздуха была около ноля, сырой туман завис в воздухе, а с неба, как оказалось, падал редкий снег в перемежку с дождем, назвать положение Альфреда Викторовича смешным было никак невозможно.

Он оглянулся, надеясь найти помощь. Дачный поселок, в обе стороны длинной улицы, застроенной особняками, был тих. По позднему часу даже собаки не лаяли. Ожидать помощи со стороны не приходилось, к тому же босыми ногами (да ещё при снежке) Альфред Викторович привык ступать только по теплому песку пляжа: в Ницце или на Канарских островах.

Разумно было бы вернуться к Чураковым и попросить пощады, или устроить скандал, но, во-первых: этого не позволяла гордость, во-вторых: отстоять свои гражданские права на собственное имущество в данную минуту не было никаких обнадеживающих перспектив. Высокомерная натура Альфреда Викторовича не позволяла пасть в столь низкую степень унижения. Потом он вспомнил, что на выходе из поселка имеется охрана из штатных милиционеров, подрабатывающих в свободное от службы время, так что можно было попросить помощи у них. Но опять же неувязка.Контакты с правоохранительными органами всю его длинную жизнь не приносили пользы душевному здоровью Альфреда Викторовича и он таких контактов принципиально избегал.

Оставалось только лечь на землю и умирать под холодным мартовским небом.

Альфред Викторович избрал путь борьбы. Покачивая привязанными к штанге руками, словно птица в планирующем полете, он двинулся по скользкой дороге, прикидывая, что до родного автомобиля, предусмотрительно оставленного в центре поселка, не столь уж и далеко, метров триста. А там, быть может, возле магазина окажется сторож, который в эту лютую погоду скорее всего пьян, а потому странного вида Альфреда Викторовича - не испугается.

Он отважно двинулся в темноту и это предприятие оказалось достаточно трудоемким - местами на мокрой дороге попадались ледяные проплешины и Альфред Викторович ни одной из них не миновал. Он падал и на грудь, и на спину, боялся сломать ноги или руки, но мужественно вставал. Когда ещё были силы. Еще сложнее оказалось бороться с заносами - когда рукокрылого Альфреда Викторовича забрасывало к кювету и швыряло на заборы, он больно и неловко ударялся о штакетник своими "крыльями". Едва он ускорял шаги, как его раскручивало вокруг вертикальной носи и опять же бросало в канаву. Такое движение отнимало много сил и утомляло морально, так что ему приходилось делать частые передышки - лежал на холодной земле, смотрел в небо и прикидывал, что последний час своей жизни вынужден встречать далеко не в самом лучшем и приличном виде.

Во время одной из таких пауз он услышал гул мотора, приподнялся было, но через несколько секунд определил, что это от дачи Чураковых едет на красном "гольфе" телохранитель Ишак, что было понятно: семейный скандал заканчивался и свидетель позора Чуракову не был нужен, отчего он и выгнал телохранителя.

Ишак проехал мимо, а Альфред Викторович поднялся и продолжил свой тяжкий путь, спотыкаясь, падая и ругаясь По всем указанным причинам Альфред Викторович и за полчаса не прошел половину намеченного пути, но тут судьба неожиданно смилостивилась над ним. Поначалу он услышал призывный свист, потом лай собаки и она выскочила ему навстречу, бросилась в ноги и он её тот час узнал - собака соседа по даче Чуракова - Толстенко. Комаровский тут же вспомнил этого угрюмого старика в очках, одрябшего и вечно больного.

Пес звонко пролаял и ринулся назад, к хозяину. Через мгновение и тот проявился из тумана - приземистый, толстый и круглоголовый, в очках на мясистом носу. В руках он держал большую холщовую сумку треугольной формы, словно засунул в неё балалайку.

- Владимир Степанович! - слабо позвал Комаровский и сделал навстречу соседу несколько шагов, отчего "крылья" его рук слегка затрепетали.

Толстенко остановился и выпустил из рук сумку, которая ударилась о землю с глухим стуком.

- Это я - Комаровский! - собственную фамилию Альфред Викторович всегда привык произносить с чувством повышенного достоинства.

- Да.... Конечно. - потерянно подтвердил сосед факт не вполне очевидный, затем быстро нагнулся, схватил сумку и мелкой трусцой устремился мимо Альфреда Викторовича к своей даче. Собака помчалась за ним.

- Владимир Степанович! - в полном недоумении прокричал ему вслед Комаровский. - Куда же вы?! Я в несчастии!

Не отвечая, сосед растворился в тумане.

- Да остановись же, трус позорный! - взвыл распятый Комаровский. Это я! Альфред Виктрович!

Смолк и собачий лай. Альфред Викторович опять остался один на один со своей бедой.

- Ты ещё заплатишь Комаровскому за предательство! - провещал он в туман, но и угроза не дала результата, а дороги до родного автомобиля это приключение не сократило - ни во времени, ни в расстоянии.

Мучения Альфреда Викторовича в течении последующих минут сорока были однообразны, но, с грехом пополам, при частых падениях и передышках, он добрался до магазина, окна его были темны, а сторожа не наблюдалось.

Альфред Викторович обошел магазин и увидел свою белую "волгу", правая передняя дверца которой оказалась открытой.

А что совсем неприятно - из салона машины торчали ноги в синих кроссовках! Кто-то проник в автомобиль Альфреда Викторовича и теперь возился внутри - то ли пытался соединить систему зажигания в обход замка, то ли - надумал снять автомагнитолу. "Дворники" с ветрового стекла уже были сняты.

Комаровский подошел к машине вплотную и негромко окликнул.

- Эй, уважаемый!

Человек в машине тихо вскрикнул, задергался и Альфред Викторович поспешил не дать ему времени испугаться.

- Не бойся, все в порядке! Это машина не моя! Угоним на пару!

- Чего? - растерянно прозвучало из салона и Альфред Викторович тот час определил по голосу, что воришка - молод и испуган.

- Да ничего! Угоним тачку вместе! Может загнать удастся, поделим башли поровну. Ты мне только помоги.

Парень задом выкарабкался из салона, встал на ноги, глянул на Комаровского и тут же радостно засмеялся, сообразив, что собственное его положение решительно безопасно.

- А что это с тобой, папаша?

- Да так. Бал-маскарад был у нас с друзьями. Я орла изображал, а им не понравилось. Развяжи поскорее.

Пока проговаривалась эта ахинея, а парнишка продолжал хихикать, Альфред Викторович пытался быстро понять - с кем имеет дело? В тусклом и желтом свете лампочки над крыльцом магазина, разглядеть что-либо как следует было невозможно, но все же Альфред Викторович рассмотрел, что мальчишке вряд ли больше двадцати лет, среднего роста, хорошо сложен, по спортивному ловок, на узком лице блестят яркие глаза, губы слегка припухлые, но очерчены резко, брови прямые.

- Орел?! - в полный голос засмеялся парень. - А похож, ей Богу!

- Потише ори. - рассердился Альфред Викторович. - Сторожа разбудишь.

- А здесь сторож есть? - удивился тот.

- Бывал иногда. Ножик в бардачке найди, веревки разрежь.

Альфред Викторович тут же сообразил, что сделал ошибку, сообщив про "ножик в бардачке" чужой ему, якобы, машины. Но парень от смеха не обратил на это внимание, нашел ножик и, продолжая балагурить, обрезал веревки на руках Альфреда Викторовича.

Он освободился от штанги, уже прикинув свои дальнейшие действия. Длинный монтировочный ключ всегда лежал у него между кресел автомобиля и Альфред Викторович ловко скользнул в салон, схватил ключ и, вооруженный таким образом, вынырнул из машины, угрожающе взмахнув ключом.

- Не дури, сопляк. Проломлю голову, охнуть не успеешь.

Парень тут же отскочил назад, принял стойку каратиста и нервно заорал.

- Да я же тебя сейчас изуродую, придурок! Плевал я на твою железяку, не такое видели!

Врал ли он про свой опыт в драках или нет, но проверять этого не следовало. Комаровский всегда предпочитал переговоры, а не физические действия. Не смотря на напряженную ситуацию, он уже вычислил, что по натуре своей - парень не агрессивен, в несправоцированную драку не полезет.

Альфред Викторович демонстративно забросил монтировку в салон и сказал спокойно.

- Отбой, коллега. Нам с тобой делить на данный момент нечего. Это машина - моя. Давай покурим. Как тебя зовут?

- Слава...

- Представляться надо полностью. - строго сказал Альфред Викторович. - Я - Комаровский. Альфред Викторович.

- Вячеслав... Шусев Вячеслав Сергеевич.

- Садись в машину, откатимся отсюда.

Слава поколебался, но сел в машину. Альфред Викторович нашел под сиденьем дубликат ключей и открыл багажник, где у него на случай дорожной аварии всегда хранился комбинезон и рабочие ботинки с шерстяными носками. Он быстро переоделся, а шелковый халат бросил в грязь, не удержавшись от соблазна потоптать его ногами.

- Зачем хорошую вещь гадите? - спросил Слава. - Я бы мог поносить.

- Этот халат?

- Ну, да. У меня никогда такого не было.

Альфред Викторович включил в салоне внутренний свет и присмотрелся. Мальчишка оказался по настоящему красив - уж в этом Альфред Викторович, как бывший гомосексуалист, (увлекался в юности недолгое время этим делом) знал толк. Светлые глазища - в половину лица, а зубы такие, что может рекламировать с полным успехом самую дрянную пасту. Немного женственен, но именно это производит на женщин оглушительное впечатление. К тому же блондин с темными бровями. Порода, одним словом, чувствовалась во всем. И вместе с тем, Альфред Викторович с первых слов нового знакомца уловил в нем налет некоторой провинциальности.

- Откуда прибыл покорять Москву?

- Из Нальчика.

- Нашкодил мальчик в городе Нальчик? - добродушно улыбнулся Альфред Викторович.

- Нет. Я в театральный институт осенью хотел поступить.

- И не взяли? - удивился Альфред Викторович.

- Нет. Дикция, сказали, плохая.

Альфред Викторович поразился глупости театральных педагогов - при таких внешних данных на парне можно было сделать большой бизнес где-нибудь на Западе за него ухватились бы без разговоров, поскольку половина всемирно известных артистов только этими данными, без всяких талантов, и берут - да ещё как!

- Так я возьму ваш халат? Можно? - несмело спросил Слава.

- Возьми. Вещь действительно хорошая. Китайский шелк.

Слава извлек халат из снега, стряхнул его, свернул в тугой узел и закинул на задние сиденья машины.

- Давно мелким воровством промышляем? - спросил Альфред Викторович и включил мотор, разом - отопление.

- Да нет. - беззаботно ответил Слава. - Зимой туго пришлось. Вы не думайте, я только на пропитание где-когда радиоприемник из машины, или магнитофон попячу. А в серьез ничего не угоняю..

- А крыша есть? Ночуешь где?

- Когда как...

Альфред Викторович вывел машину на центральную линию поселка, но когда увидел впереди огни домика охраны - притормозил. Не случись сейчас встречи с этим парнишкой, Альфред Викторович без всякий раздумий покатил бы домой без остановок. А уж утром, как всегда обстоятельно - прикинул планы на будущее. Но теперь вдруг стало жалко оставленных на даче Чураковых своих вещей: там и деньги кое-какие были, золотые часы, чемодан натуральной кожи, а главное - документы. Рискованно - но, при наличии напарника, можно было попытаться вернуть свое имущество. Напарник, понятное дело, ненадежен, глуповат, но с другой стороны явно голоден и непригрет, на чем и можно было сыграть.

- Выпить не хочешь? - спросил Альфред Викторович.

- Немножко можно. Холодно....

- Под твоим сиденьем фляжка с коньяком.

Альфред Викторович на ходу включил фары, свернул на боковую линию и ещё метров через сто остановился около небольшого пруда. Слава уже хлебнул из фляжки скромно - пару глоточков. Глаза у него тут же потеплели, он закурил и тут же спросил беззаботно.

- А можно я музыку по радио поищу?

- Можно.

Альфред Викторович поразился с какой легкостью мальчишка входил в его жизнь, как ни о чем не спрашивая, естественно принял на себя роль младшего товарища. Он совершенно не интересовался, почему они никуда не едут, а стоят возле темного пруда. И тут же сердце Альфреда Викторовича кольнула мысль, что и он в молодости был точно таким же, так же безмятежно принимал ситуацию каждой, пусть самой несуразной минуты, и так же был убежден, что утро ничего, кроме радостей, - не принесет.

И горькая мысль эта означала только одно - в его собственную судьбу постучалась СТАРОСТЬ. Пусть ещё негромким, только предупредительным стуком, но пятьдесят восемь, а точнее: без четырех месяцев пятьдесят девять - это, сколь ни кокетничай, сколь ни поддерживай боевую физическую форму, как ни разглаживай по утрам морщины - уже далеко не молодость. А что ещё более того скверно, никакого прочного фундамента для этой старости у Альфреда Викторовича не было - ни капиталов, ни хорошей квартиры, ни ценностей в банке. Не было и близких, которые в случае болезни Альфреда Викторовича всыпали бы в его последний стакан воды добрую порцию яду. Из чего и следовало невеселое заключение - за два-три, от силы пять лет, надо успеть заложить фундамент такой беззаботной и мирной жизни своих дряхлых лет, чтоб сидеть в шезлонге у кромки теплого моря... А вокруг тебя метались зависимые от твоих накоплений и твоей значимости люди. Был бы ты окружен заботой, лаской и любовью, пусть не искренней, фальшивой, но зато усердной, поскольку хорошо оплачена.

Беда заключалась в том, что именно к такой барской жизни Альфред Викторович стремился с юных лет, и очень часто был близко к ней, но идеала не достиг. На данный момент, кроме этой изношенной "волги", пары хороших костюмов, (застрявших на даче бизнесмена Чуракова) и убогой квартиры в Москве - у Альфреда Викторовича Комаровского, (польского дворянина в четвертом поколение!) не было ничего!

Однако, вот что следует отметить: в процессе своего существования (жизни, проще сказать) Альфред Викторович столь часто врал, лукавил и передергивал факты в свою пользу, что лицемерие стало его подлинной натурой. Он не замечал даже тех моментов, когда лукавил сам пред собой, обманывал сам себя, упрятав истину глубоко в подсознание.Она, истина, всплывала только в самый нужный момент - в качестве приятного сюрприза. Так и в данном случае - последние годы жизни , когда придет дряхлость, болезни и всяческий маразм (не оскорбление, а диагноз) , так вот - эти последние годы своей жизни Альфред Викторович обеспечил себе вполне достойно. В городе Франкфурт на Майне, на счету в надежнейшем "Bauer bank" у него лежало около трехсот тысяч "с хвостиком" германских марок. Лежали денежки уже лет пять, прикапливали проценты, должны были обеспечить ему вполне сносные дни заката всех видов деятельности, в том числе и сексуальной. Но беда в дом, что Альфред Викторович не знал, (как и все люди, к счастью) сколько лет он протянет до могилы, сколько лет будет ходить ветхий, согнутый, слюнявый и с тросточкой, чтоб смотреть на ЖИЗНЬ только со стороны. Сколько? 10? 20? Ну, а если все 30?! Если ещё целых 30 лет при импотенции, оглохшим и ослепшим придется оттянуть? Тогда вот как? Рассчитывать даже на самую крошечную пенсию от государства Российского Альфреду Викторовичу не приходилось. За всю своего жизнь он не проработал ни в государственных, ни в частных структурах ни то чтоб ни одного дня одной минуты.

Короче, смерти Альфред Викторович не боялся, а старость себе уготовил такую: с шиком (насколько позволит здоровье) проживет, просвистит свои 300 тысяч марок, обеспечит достойные похороны по католическому обряду и ляжет в землю Франкфурта на Майне. Этот город он очень полюбил за те два месяца, что гостевал там у очень дальней родственницы. Ее же он охмурил, обхаживал дряхлую, жирную сластолюбицу, за что по смерти старушки и получил названное наследство: 300 тысяч марок с "хвостиком" - неприкасаемый резерв, база последних радостей перед убытием в Великую Тьму.

Но об этой стороне своего будущего (и о деньгах в банке!) Альфред Викторович давно заставил себя забыть - сегодняшний день был для него все ещё таким же красивым, сильным и молодым, как в те его далекие четырнадцать лет, когда он обслуживал сорокалетнюю подругу своей матери. За усердные любовные труда свои он получал первую плату - на мороженое, кино и конфеты.

- А родители твои, Слава, где? - оторвался от размышлений Комаровский.

- Тетка весной умерла, а родителей я и не помню. - легко ответил тот. - Я на следующий год снова в театральный поступать буду. И вообще из Москвы никуда не уеду.

- Что так? - усмехнулся Альфред Викторович, хотя прекрасно знал ответ.

- Здесь - жизнь. - с неожиданной твердостью ответил Слава. - А там...

Он щелкнул пальцами столь выразительно, что стало ясно - ни одно из самых скверных слов не в состоянии обозначить мерзости провинциальной жизни.

- А скажи-ка честно, - медленно спросил Альфред Викторович. - ты там не нашкодил? Не наследил?

Слава ответил выразительно - молча полез за отворот своей меховой куртки, достал толстый бумажник и подал его, не раскрывая.

- Можете посмотреть. Там мой паспорт и военный билет.

Альфред Викторович не стал разыгрывать деликатность, проверил документы - парню оказался двадцать один год, из армии вернулся прошлой весной. Документы производили впечатление подлинных, но Альфред Викторович знал цену любой такой подлинности, сам пользовался фальшивыми справками достаточно часто и добывал их без труда.

- Это все деньги, что у тебя есть? - Альфред Викторович перебрал несколько мелких купюр в бумажнике.

- Ага. Мне много не надо.

- Еще выпить не хочешь?

- Нет. Я этим делом и наркотиками не увлекаюсь.

- А прекрасными дамами? - уверенно и тонко улыбнулся Альфред Викторович, чтобы через секунду чуть сознание не потерять от совершенно равнодушного ответа.

- Мне на них как-то наплевать. Недочеловеки. Затащат в темный угол и тут же обслюнявят с головы до ног, в штаны лезут, за задницу хватают, противно все это.

- Ты... Не пидор? - попытался найти объяснение такой дикой, с его точки зрения, позиции Альфред Викторович.

- Да ну еще! Того противней. Нет, конечно.

Альфред Викторович от изумления минуты две не мог подобрать никаких слов. В его собственной жизни женщины составляли основную доминанту, в которую входило все: душевные порывы, счастье, страдания и - профессия. Увлекался ли он игрой на тотализаторе, торчал ли в казино, спал, ел, сидел в театре - все одно: всегда думал только о женщинах, к их прекрасным ногами швырял свои шальные деньги, победы, душевные силы и время. Другие цели Славу, Богатство, Власть - Альфред Викторович считал до омерзения ничтожными, ни стоящих никаких усилий. Но в этой своей позиции он опять же лукавил сам перед собой...

- Послушай, Слава, - с любопытством начал Альфред Викторович. - Ну, а мальчишкой, в школе, ты не влюблялся в учительницу литературы или английского языка?

- Да я же тебе сказал! - грубо засмеялся Слава. - В шестом классе директриса школы меня к себе в кабинет затащила и словно с ума сошла давай меня лизать со всех сторон и в рот хватать все что у меня торчит!

- А ты?

- Еле вырвался от дуры. Мне ж тринадцать лет было.

- Ну, а второй раз?

- Да такая же слякоть, что во второй, что в пятый! Я после этих штук блюю хлеще, чем от свекольной самогонки! Мы что, так до утра и будем стоять здесь?

Он неожиданно дернулся, ударившись спиной о дверцу.

- Слушай, Альф, а ты сам - не пидор? Я ведь в натуре тебе роже разворочу. Я боксом занимался.

- Нет. Не бойся. - засмеялся Комаровский - Я не гомосека. Нам с тобой сейчас надо одно дело провернуть, чтобы было на что покушать. И не смей звать меня Альфом. Так меня зовут только самые близкие.

- Ага! - и он презрительно хмыкнул.

- Что "ага"?

- А где были твои близкие, когда из тебя чучело сделали? Брось! Я так понимаю, что тебя в своем доме муж застал со своей женой. Я знаю, в этом поселке такое уже было один раз. Это ж старый фокус - вот так потаскуна чучелом делать. Наехали на тебя. Про балы-маскарады ты своему дедушке расскажи.

Вот и вывод: парень оказался далеко не глуп. В добрую ли это сторону следовало оценивать, или в дурную, Альфред Викторович ещё не мог сказать.

- Хорошо. - произнес он решительно. - Выпил, согрелся, музыку послушал - вылазь из машины и будь здоров.

- Как прикажешь. Удачи. - просто ответил Слава, выбрался из салона и спросил, не закрыв дверцы. - Только кто за твоим шмотьем пойдет?

- За каким шмотьем? - разозлился Альфред Викторович.

- За костюмом, ботинками, штанами! Ты ж голый в грязном комбинезоне сидишь, а шмоточки-то, дубленка, сапоги клевые и шапка меховая там небось остались?

- Подожди-ка, голубчик?! - сразу насторожился Комаровский. - А откуда ты знаешь про мою дубленку и меховую шапку?! Откуда у тебя такая информация?! Ты кто такой?!

- Я ж вас видел вчера вечером, Альфред Викторович. - успокаивающе улыбнулся Славик. - Когда вы в магазине шампанское брали, а я и к машине вашей, и к вам пригляделся. Машина - старая дрянь, а костюмчик у вас и дубленка - люкс. Шапка - боярская, можно сказать. Жалко ведь барахлишка?

- Не твое дело. - буркнул Альфред Викторович.

- Как хотите. А то могу и помочь.

- В каком плане?

- Ну, схожу от вашего имени, потребую имущество взад!

Собственно говоря, таков план у Альфреда Викторовича минуту назад и намечался, но теперь парнишка казался ему подозрительным и ненадежным.

- Тебе морду набьют.

- Мне? За что? Мне не набьют, в худшем случае с лестницы спустят. А вы мне за мои труды свою меховую шапку подарите. Она мне очень понравилась.

Альфред Викторович ненадолго задумался. То что парень в конечном счете оказался импотентом, мелким воришкой и дешевеньким вымогателем, его даже устраивало. Если поначалу у Альфреда Викторовича и мелькнула мысль пригласить Славика к себе в компаньоны на занятия совместным бизнесом, (сверкнула было такая идея: парень понравился и кое в чем подходил в напарники) то теперь он от этой мысли отказался. Но принять его разовые услуги, (за шапку) - это казалось выгодным делом. Своих вещей, понятно, было жалко, а возвращать их собственными усилиями , зная взрывной характер Чуракова, казалось мероприятием в высшей степени рискованным. Тем более, что неизвестно какие хитроумные резоны привела мужу в свое оправдание Нина. Могла заявить, что поначалу была накачена шампанским, изнасилована, а уж потом (когда "все теперь одно, хоть удовольствие получить!") не сопротивлялась. Всяко могла объяснить супругу это происшествие испуганная жена, лишь бы самой вывернуться с минимумом потерь. И в любых её версиях первым виноватым будет назван Альфред Викторович. А он ничего общего с семьей Чураковых более иметь не желал - невоспитанные , грубые хамы. Двухлетняя дружба - кончилась.

- Шапку я тебе не дам. У меня там в костюме кое-какие деньги лежат. Сто рублей получишь. - принял решение Комаровский.

- Тоже хорошо. - не стал торговаться Слава. - Сходим на разведку?

Предложение было разумным и, не пользуясь из соображений осторожности автомобилем, они оставили машину у пруда и пошли к вилле Чураковых.

Слякотный весенний рассвет уже начал заниматься, в роще противными голосами каркали вороны и, с точки зрения Альфреда Викторовича, вокруг разливалась такая удручающая весенняя тоска, при которой никакое дело хорошим результатом кончится не могло. Лучше всего - сесть в машину, вернуться в Москву на Трубную площадь, забиться в убогую квартирку, прогреться под горячим душем, сытно покушать, проспаться, а уж потом дела, авось, как-нибудь уладятся.

Они молча углубились в поселок и уже издалека, приглядевшись, Альфред Викторович определил, что дом Чураковых стоял темен, тих, без признаков жизни во всех трех этажах. Чтобы семейный скандал такого масштаба закончился всего за час - в этом Альфред Викторович усомнился. Бизнесмен Чураков был лютым собственником и очень оскорбился, разумеется, что его личным имуществом - женой - воспользовался человек хоть и знакомый, но посторонний. Вопрос не в любви и не в степени ревности натуры бизнесмена , а именно в брезгливости Чуракова, которую Альфред Викторович в нем сразу вычислил. Он - Чураков - конечно же должен был жену хорошенечко поколотить, может быть даже до небольшой крови, чтобы ею смыть позор. Потом следовало подвергнуть жену изгнанию. Затем, в пику изменнице - завести себе шлюху на неделю, другую. Ну а уж в заключение , уровняв таким образом взаимные измены, Чураковы должны были помириться.

Они были женаты около трех лет и по сведениям Альфреда Викторовича Нина не изменяла своему супругу ни разу. Со своей стороны Чураков чувственными увлечениями на стороне - не увлекался, групповых посещений саун избегал, на курорты без жены не ездил. Если и случались "забеги налево", то были они случайны, чаще всего связывались с интересами бизнеса, проходили в скучном стиле, без продолжения и, как правило, носили оплачиваемый характер - в той или иной форме. Другими словами, Чураковы представляли из себя стандартную, типичную до убогости семью молодого русского бизнесмена: все в порядке, все респектабельно, без пошлости, которую могут себе позволить те вульгарные, но разбогатевшие босяки, каковых именуют "новыми русскими". Чураковы - шли иным, достойным путем. До сегодняшней скандальной минуты, разумеется.

Но вилла бизнесмена стояла тихой и темной. Получалось - уехали выяснять отношения на Московскую квартиру? Или - того хуже: Чураков вычислил, что меркантильный Альфред Викторович вернется за своим барахлишком, а сейчас сам Чураков и Нина сидят за шторами окон с ружьями в руках и собираются пальнуть в Альфреда Викторовича, едва он ступит - вор вором - на чужую территорию?

Они остановились около забора, прислушались к тишине и Альфред Викторович сказал.

- Поди, толкнись в двери. По моему в доме никого нет.

- М-да? - двусмысленно спросил Спава и хохотнул.

- В чем дело?

- В том. Грабеж получается.

- Я тебя не прошу в дом лезть! - осерчал Альфред Викторович. Толкнись в дверь, сработает сигнализация, или зажжется свет в окнах, ты дуй сюда, а я сам пойду за вещами.

- А если там никого нет?

- Все равно пойду, - рассердился Альфред Викторович. - Это же мои вещи! Костюм от Версачи и туфли лакированные! В чемодане летний костюм, документы, часы золотые на тумбочке!

- Ваши часы?

- А то чьи же?! - вконец рассердился Комаровский. - Ты что думаешь, я тебя на воровство пригласил?!

- Да всякое бывает, - заметил Слава и эта реплика Альфреду Викторовичу крайне не понравилась.

Альфред Викторович не стал объяснять молодому несмышленышу, что кроме всего прочего, все его шикарные и дорогие наряды составляют профессиональную одежду, вроде бы как скафандр космонавта, без которого он не может свершать свои героические полеты.

- Ладно, я пошел.

Слава легко перепрыгнул через забор и, ничего не таясь, двинулся под навес крыльца. Через секунду Альфред Викторович услышал трель звонка в глубине дома, а ещё через десяток секунд Слава принялся громко и напористо стучать в двери кулаками, словно приметил над крышей дома языки занимавшегося пожара.

- Тише ты! - свистящим шепотом выдавил из себя Альфред Викторович и Слава вернулся назад, весело сообщив.

- В хате хозяев нема!

- Сам вижу...

- Но дверь - открыта.

- Как открыта?!

- Просто открыта! - глупо засмеялся Слава. - Подгоняй машину и вывози из дому все, что там есть!

- А если там засада? - засомневался Альфред Викторович.

- Ага. Тогда в брюхо картечью выстрелят. Только я-то в чужой пустой дом идти не собираюсь. Желаю успехов!

Альфред Викторович сдержался с большим трудом, чтоб не дать парню подзатыльник, но ограничился лишь сварливым заявлением.

- А в машину мою залез?

- Это разница. - убежденно заявил Слва. - Одно дело магнитофон из авто спереть, другое - в такую купеческую виллу забраться. Тут на тебя потом повесят, будто ты сейф с драгоценностями уволок. Увольте.

- Какой сейф? - опешил Альфред Викторович.

- В такой вилле должен быть сейф. - решительно подвел черту Слава.

Если бы на данный момент у Альфреда Викторовича не то чтоб была достаточная сумма на покупку хорошей одежды, (взамен утерянной) а хотя бы надежда таковые деньги в ближайшие дни раздобыть - он бы не колеблясь вернулся в автомобиль и уехал отсюда навсегда. Но денег не было, получение нужных сумм в ближайшее время не просматривалось, в рабочем комбинезоне, надетом на голое тело было холодно, ноги промокли, нагловатый мальчишка раздражал, приходилось рисковать.

- Стой здесь, трус. - сказал Альфред Викторович, перевалился через забор и, сделав два десятка шагов, добрался до крыльца.

Толкнул двери, разом оказавшись в темном и теплом холле, где пахло чем-то приятным. Но кроме того, Альфред Викторович неведомым органом сразу почувствовал, что вилла - безлюдна, никого в ней нет, поскольку если в доме присутствует хоть один человек, пусть он спит, или пьян или мечтает на диване, глядя в потолок, - в таком доме всегда ощущается присутствие жизни: что-то сопит, что-то хрипит, что-то дышит, в коридорах веют сквозняки, в подполе скребутся мыши.

Вилла Чураковых стояла без этих теплых признаков жизни. Альфред Викторович настолько поверил своему ощущению, что громко крикнул.

- Федор! Чураков! Выходи, я тебе морду набью!

Естественно - ему никто не ответил.

Альфред Викторович включил в холле свет, шумно поднялся на второй этаж и тут же ступил в спальню. Здесь царил полный и даже можно сказать вызывающий разгром. Костюм его, Альфреда Викторовича, был демонстративно выброшен из шкафа и растоптан, чемодан валялся у стены раскрытым, выпотрошенным, коробки с туфлями разбросаны. А его роскошная меховая шапка лежала на подушке - лежала приколотая громадным столовым ножом, будто кто-то хотел показать, что, по сути дела, желал вонзить тесак именно в череп Альфреда Викторовича, да по неумелости промахнулся и пронзил лишь шапку. Да, Чураков выместил свой гнев на вещах, так и не добравшись до жены...

Сердце Альфреда Викторовича все эти бессмысленные действия глубоко оскорбили. Ну ладно - плюнули в душу, но чужое имущество-то зачем портить?

Альфред Викторович аккуратно уложил в чемодан все свои вещи, ощущая страстное желание заглянуть в столик при трюмо, пошарить по шкафчикам, посетить кабинет и там тоже провести тщательную ревизию лишних, ненужных хозяевам или забытых по рассеянности ценностей. Ведь больше с Чураковыми он никогда не возобновит контактов! Почему бы и не прихватить на память какой ни какой сувенир?

Приходится признать, что такими мелкими хищениями Альфред Викторович в последние годы не пренебрегал, хотя по настоящему специализировался в том, что вполне легально, по доброму согласию помогал богатым вдовушкам, дамам-одиночкам или растяпам-разводкам облегчаться от лишнего барахла. Альфред Викторович не любил грубо грабить своих женщин. В большинстве случаев он удовлетворялся тем, что ему дарили. Однако если безопасная добыча сама плыла в руки, то растерянности он не проявлял.

Но данная ситуация таких вольностей не позволяла - он излишне "засветился" в этой семье и мог быть уличен с поличным моментально. Здесь рисковать было нельзя.

Скрепя сердце и воровской зуд в руках, Альфред Викторович собрал свои вещички, застегнул ремни чемодана, водрузил на голову попорченную шапку, нашел дубленку и уже хотел покинуть негостеприимную виллу, как вспомнил, что в ванной комнате забыл свой роскошный английский несессер. Оставлять его здесь было обидно - в чехле крокодиловой кожи хранилась великолепная бритва, при которой было ещё неиспользованы три аппарата двойных платиновых лезвий. К тому же, несессер числился подарком (назовем его так) предпоследней доброй подруги Альфреда Викторовича. Дама она была капризной и требовательной, но щедрой, а кроме того - жена Министра. Бритву и памяти о госпоже министерше было жаль.

Альфред Викторович прошел в ванну, обнаружил свой несессер, сунул его в карман, покинул ванную комнату и уже на лестнице оглянулся, перед тем, как выключить свет.

Какие-то непонятные пятна от дверей гостиной к кухне - черные пятна на чистом паркете пола - привлекли его внимания. Впечатление было такое, будто неряшливая хозяйка проволокла по полу мокрую тряпку и забыла затереть за собой лужи.

Ничем особо не насторожившись, Альфред Викторович аккуратно поставил на пол чемодан и двинулся вдоль грязного следа на кухню, движимый лишь чувством природного и, следует признать, повышенного любопытства. До кухни нужно было сделать около полуторы дюжины шагов, но уже на третьем - Альфред Викторович сообразил, что вовсе не любознательность толкнула его вперед, а звонкий сигнал опасности, колокольчиком зазвеневший в затылке. А на пятом шагу Альфред Викторович осознал, что пятна на полу совсем даже не черного цвета, а скорее бурого, а уж если набраться смелости и признать очевидный факт, то по краям эти пятна имели явственный красный оттенок. Следовательно, вполне возможно - кровь.

С момента этого открытия ноги Альфреда Викторовича приобрели ватную упругость, задрожали, переставлялись вперед сами по себе, хотя все тело рвалось назад - к чемодану, автомобилю, дороге, в какую-нибудь нору поглубже забиться и нишкнуть. Он замер на пороге кухни, включил свет, присмотрелся и еле слышно произнес.

- Матка Бозка, ченстоховска!

В этот критический момент его жизни, следует признать, что причастностью к шляхетскому племени аристократов Комаровских Альфред Викторович хвалился зря - никакого отношения его родословная к польским панам не имела, по сути дела - он был чистейший русак. Но ему нравились водка "Выборова" и легенда о своем рыцарском происхождение и потому, кроме выражения: "матка бозка ченстоховска", он ещё использовал всем известные: "дзенькую, пане", "прошу, пане", "пся кревь" и "дупа", что соответствует грубому олределению "задница" - по русски.

- Мать твою так! - перевел свою молитву на родной язык Альфред Викторович, закрыл глаза - открыл, но пейзаж на кухне не изменился.

Молочно-розовый, обнаженный и мускулистый торс Федора Чуракова лежал ничком на полу. На крутых ягодицах были туго натянуты почти прозрачные трусы, а более ничего надето не было. В откинутой левой руке он сжимал большое махровое полотенце, а правая - подломилась под грудь. Темноволосая голова уткнулась в пол, вернее: в лужу крови, которая дымилась - как показалось Альфреду Викторовичу. При категорической безжизненности расслабленного тела оно как - то выгнулось посредине, будто бы под живот Чуракову подложили подушку.

Альфред Викторович в полном бессилии опустился на четвереньки и заглянул под тело, тут же обнаружив, что где-то в районе солнечного сплетения торчит длинная ручка ножа. Но самого клинка не было видно, только рукоятка: черная гладкая, с потеками крови. Пальцами правой руки Чураков словно бы ещё хватался за рукоятку ножа, в предсмертной судороге пытаясь вырвать клинок из груди.

Но с другой стороны, мелькнуло в голове Альфреда Викторовича, быть может, несчастный сам себе вонзила в тело этот нож? Или упал на него, удерживая в руке? От глубокой обиды на жену - выбрал именно такой азиатский способом самоубийства?

То есть - выгнал жену, отправил домой охранника Ишака, (или в обратном порядке) помылся в ванне, надел чистые трусы и нанизался на собственный нож?

Но разработку этой мысли Альфреду Викторовичу осуществить не удалось, поскольку мозг его вдруг дал сбой, отупел, неожиданно накатилось состояние прострации и он мог лишь фиксировать вполне очевидный факт - голый Чураков Федор Михайлович лежит на полу, грудь его пробита сталью клинка, а сам он, Комаровский А.В., сидит на корточках и нет сил ни встать, ни сесть, ни растянуться рядом с трупом. А то , что перед ним именно труп - Альфред Викторович не сомневался.Зубы Чуракова были оскалены, лицо перекошено в яростной гримасе, глаза полуприщурены, но уже мутны и пусты.

Разум Альфреда Викторовича оцепенел, а все чувства выдавали странную, ирреальную информацию, что по дому кто-то ходит, скрипят половицы лестницы, люди переговариваются, на первом этаже звучит музыка и, судя по смеху, там начались танцы, в окошко заглянуло солнце. Или - даже запел церковный хор. Потому, что сильно запахло зажженными свечами.

Ничего подобного - лишь откуда-то прозвучал голос.

- Черт побери! ... Что это?

Альфред Викторович повернулся.

Слава стоял в дверях и глазами, в которых светилось мальчишеское изумление, напрочь лишенное страха, смотрел на распростертое тело.

- Черт побери... Вот это ты влип!

- Да... Нет. Кто влип? Куда?

- В дерьмо, надо понимать! Это же труп?! - Слава был удивлен, но совершенно не испуган и мыслил, в отличии от Комаровского, очень логично.

- Да... Это Чураков.

- Ясно, что Чураков. Но как он трупом стал?!

И в этот момент Комаровский запаниковал, забормотал торопливо, задергался.

- Погоди. Что делать надо?.. Это ж , действительно труп! Матка Бозка! Бежим! Бежим скорей!

- Стоим. - невыразительно ответил Слава.

- Зачем?!

- Затем. Бегут зайцы. Их подстреливают влет.

- Какие зайцы?

- Дохлые зайцы. Не торопись. Успеешь удрать! - Слава сохранял самообладание, хотя голос его звучал уже нервно, а глаза настороженно прищурились.

- Сгорим, сопляк. Бежим!

- Не беги. Осуществи отступление Без паники. Если влипли, то надо хоть оглядеться.

- Что? - Альфред Викторович понимал едва треть ему сказанного. Оба перебрасывались словами, как теннисным мячом через сетку: бросок удар-бросок, а на кой это черт, для какой пользы это делается, даже зрители на трибунах не соображают.

- Уходим спокойно. - ясным голосом сказал Слава. - Не натвори глупостей.

- Каких?

- Любых. Ничего не трогай, не затирай следов. Возьми шмотки и - в машину.

- Какую?

- Свою.

- А... А ты?!

- Приду к машине через пять минут. Только не дергайся.

Волна оцепенения как внезапно накрыла Альфреда Викторовича, так без предупреждения и схлынула. Обычные решительность и энергичность вернулись к нему, ничьим приказам он никогда не подчинялся, а потому крикнул сварливо.

- Не командуй, пся кревь! Здесь же смерть, труп!

- Ага. Где смерть там и труп. Очухался?

- Заткнись! Идем! Нечего тут торчать.

- Иди. Если хватит духу, загляни в другие комнаты. Только мельком.

- Зачем?

- Может там ещё один труп.

- И этого хватит, пся кревь ! Пошел в дупу!

Альфред Викторович шарахнулся из кухни, возле лестницы подхватил чемодан и спустился вниз.

Много, очень много душевных сил потребовалось ему сжать в кулак, чтоб заставить себя заглянуть в комнаты нижнего этажа, где по счастью не только дополнительного трупа не обнаружилось, но не приметилось чего-нибудь незнакомого - следов погрома или ограбления, скажем. Бизнесмен Чураков был убит спокойно и без шума, в один удар ножа. Но куда Нина делась? Убежала домой, в Москву уехала? Хорошо, если так...

Не чувствуя под собой ног, Альфред Викторович добежал до пруда.

Уже в машине, через минуту, Альфред Викторович пришел к выводу, что семейный скандал закончился трагедией - Нина (или Ишак по её приказу?) вонзила в мощную грудь Чуракова нож и - бежала с дачи... И куда же она побежала? В милицию следовало понимать. Именно в милицию, чтоб там сообщить, предположим: в дом ворвались бандиты и убили мужа. Или - муж вернулся из командировки и его убил - её любовник! Или - муж вернулся расстроенный и покончил жизнь через прознание себя ножом! А то и совсем просто - меня на даче не было, только поутру обнаружила труп мужа, который вернулся из поездки в Египет.

Чушь в любых вариантах, понял Альфред Викторович, но от этого не легче.

Конец вам, пан Комаровский, - суши сухари!

Какие силы удерживали Альфреда Викторовича ещё минуты три, чтоб не взреветь мотором машины, врубить скорость да не умчаться - определить трудно.

Но он включил двигатель только ещё через минуту, когда Славик появился из тумана, торопливо дошел до машины и сел рядом, предложив сдержанно.

- Вперед и побыстрей.

- Что там ещё было? - Альфред Викторович дернул машину.

- Ничего. Не советую ехать в ворота через пост ментов.

- Не учи ученого. - нервно ответил Альфред Викторович, который знал запасной путь выезда из поселка, за которым никто не присматривал.

Он пересек центральную аллею и погнал машину к северной окраине поселка.

- Вас, Альфред Викторович, кто-нибудь здесь сегодня ночью видел? без выражения спросил Слава.

- Заткнись. - нервно процедил сквозь зубы Альфред Викторович. - Ни меня, ни тебя здесь никто не видел! Никто! Не было нас здесь!

Слава прикурил от автомобильной зажигалки две сигареты и одну сунул в рот Альфреду Викторовичу, который пробурчал, успокаиваясь.

- Однако и нервы у тебя, сопляк. Железные.

- Нервы тут не при чем, Альфред Викторович, все много проще.

- Что проще?

Он помолчал и ответил равнодушно.

- Приятель у меня был дознователем в Таганроге. Таскал меня иногда с собой на службу. Я и на вскрытиях трупов с ним был. Небольшой опыт есть. Вот и все.

- Тоже мечтал сыщиком стать?

- Никогда. - с неожиданной жесткостью ответил Слава. - Я всегда мечтал стать артистом. И стану им. Большим артистом.

- Становись кем хочешь. - бросил Альфред Викторович, закладывая поворот. - Там, в доме, ничего больше не приметил?

- В каком смысле?

- Следы какие - нибудь! Или....

- Я особенно-то не приглядывался. Но трупов больше нет. С вас и этого хватит.

- Что ты мелешь, придурок?! - испугался Альфред Викторович. - Мы же вместе труп обнаружили!

Слава улыбнулся.

- Не совсем так. Точнее будет - я вас застал над трупом. Но это ерунда, конечно. Для нас ничего страшного не произошло.

У Комаровского было несколько иное мнение по проблеме, но он был занят тем, что искал в темноте дорогу к неохраняемым воротам, машину трясло на разбитой дороге, туман сгустился, но все же Комаровский нашел нужную поперечную линию и, когда убедился, что едет правильно, сказал, слегка успокоившись.

- Если артистом стать хочешь, снова в институт поступать будешь, может быть, я смогу тебе в этом помочь.

- Я вам тоже. - лениво ответил парень.

- Ты-то мне чем поможешь?! - вскинулся Альфред Викторович.

- Чем?... А у вас есть ещё один свидетель, который может показать, что вы этого толстого борова не прирезали?

- Что?!

- Или, все - таки, ВЫ его замочили? - и Слава засмеялся так, что Альфреда Викторовича охватил озноб.

- Нет... Нет! Я ушел, он был жив! Все были живы.

- Но этот вопрос для следствия требует доказательств, Альфред Викторович. - буднично ответил Слава.

Комаровский остановил машину перед железными воротами, которые казались наглухо закрытыми, при висячем замке, но это была фикция тяжеленный амбарный замок открывался без ключа, не был заперт. Воротами пользовались в том случае , когда хотели уехать с участка незаметно, без контроля любопытной охраны на центральном выезде.

Альфред Викторович выкатил машину за ворота, восстановил прежнюю маскировку и окружным путем помчался к трассе.

- Куда мы едем? - спросил Слава.

- Ко мне, куда еще? - вздохнул Альфред Викторович. - Как там не крути, мы с тобой теперь оказались повязанными этим делом.

- Я - нет. - спокойно ответил Слава. - Я ничем не повязан.

- Но понимаешь,если такое случилось, то нам надо, - Альфред Викторович попытался было возразить, однако слов не нашел: парень прав, ему в эту заваруха лезть не к чему.

До Можайского шоссе они добрались за четверть часа, туман рассеялся, Альфред Викторович разогнался и ещё через полчаса они уже пересекли Кольцевую дорогу, оказались в Москве. Все это время молчали, каждый был погружен в свои мысли.

Слава вновь закурил и сказал отчужденно, как незнакомому.

- Остановить машину поближе к центру Альфред Викторович.. Я выйду и никогда вас больше не увижу. Мне эти заморочки ни к чему.

- Подожди! - заторопился Альфред Викторович. - Ты же сам сказал, что являешься свидетелем моего алиби. Ведь может так получится, что меня повяжут. Соседи меня видели вчера и всю неделю, а потом и охрана на воротах. У меня могут быть неприятности...

Слава тщательно смял окурок в пепельнице, сказал безлико.

- У меня голова за ваши дела не болит. С убитым я не знаком, да и с вами тоже. У меня свои дела. Тормозните прямо здесь.

Альфред Викторович помедлил и спросил с вымученной улыбкой..

- Ты понимаешь, что мог бы шантажировать меня? Держать на крючке? Короче: деньги из меня сосать, веревки из меня вить?

Слава пожал плечами.

- Я хочу стать артистом. Ваши примочки не для меня. Проживу и так.

- На что ты здесь живешь?! - отчаянно прокричал Альфред Викторович. Без дома, без денег? Мелким воровством? Ведь попадешься и за мелкое тоже срок накрутят вместо театрального училища!

- Чего вы от меня хотите? - перебил Слава.

Альфред Викторович примолк и сосредоточился. От Славы веяло таким безразличием ко всему, что Комаровский понял: требовались достаточно сильные аргументы, чтобы уговорить его хотя бы на какую-то помощь в случае чего..

- Послушай, Славик, - начал он неторопливо. - Я не знаю, какой из тебя может получиться артист. Быть может хороший, а может и скверный. В последнем случае тебя ждет очень паршивая жизнь. Жизнь бездарности на сцене столь ничтожна, убога и скудна, что сродни нищенству.

- Знаю. - обрезал Слава.

- Тем более. Уровень твоего таланта пока неизвестен. Но определенный талант у тебя уже есть. Он тебе дан Господом Богом, только ты его ещё не оценил. Этот талант, при определенной шлифовке и обучении может принести тебе - все!

По губам Славы скользнула полу-презрительная улыбка и он спросил.

- Вы имеете в виду мою рожу?

- Лицо. Внешность, точнее. И фигуру. Это твой капитал.

- Бабам посоветуйте этим пользоваться. Я мужчина.

- Я - тоже. Но я тебе предлагаю красивую и быструю дорогу. Ты получишь в жизни ВСЕ И СРАЗУ. Вернее - очень быстро. Тебе не придется грабить банки, лазить по чужим машинам, даже не нужно будет изгилятся на эстраде с гитарой, как это делают безголосые попсовые певцы. Всего добьешься моментально и без больших усилий!

- Понятно. - насмешливо прервал Слава. - Через постель чужих жен - к звездам? - он хмыкнул презрительно. - Тошная работа.

- Не хуже любой другой. - обидчиво ответил Альфред Викторович. - И не обязательно постель чужой жены. Я бы сказал, что это даже неправильная и ошибочная дорога. Ты не усекаешь, что женское влияние в обществе России тысяча девятьсот девяносто восьмого года - сильно возросло. Наши дамы подбираются к ключевым позициям в бизнесе, достигают успехов даже порой много быстрей, чем мужчины. Это, конечно, конгломерации других женщин, жестких, беспощадных, но поверь, при всем при том, прибор между ног у них остался тот же , что и тысячу лет назад и им по-прежнему требуется мужское внимание, утехи и требуется совсем немного, чтобы проявить и пробудить в них первородное, непреходящее начало!

- Сложная наука. - хмыкнул Слава.

- Да ничего сложного! - заволновался Альфред Викторович. - Немного прошлифуешь свои манеры, найдешь свой правильный имидж, скорее всего романтического юноши! К онечно,приоденешься как подобает, или наоборот изобразишь бедного студента, мы это быстро отработаем!

Слава обрезал решительно и брезгливо.

- Я уже вам сказал, как отношусь к этому делу. Плевал я на баб.

- Никто не требует от тебя страсти и чувств! - загорячился Альфред Викторович. - Ты же собираешься быть актером! А я им давно стал - на своей сцене! Это тоже самое, только с большим результатом! Ты меня прости, но ты просто дурак, когда закапываешь свой природный талант в землю, а сам собираешься пахать и потеть на бесплодной театральной сцене! Даже в самом лучшем случае успеха ты добьещся через многие годы!

Слава спросил грубо.

- Так ты, получается, всю жизнь и прожил этим... Альфонсом?

- Пошлое выражаешься, Слава. - поморщился Альфред Викторович. - Я помогал одиноким женщинам понять радости жизни, дарил им...

- Жил за их счет, да? - засмеялся парень. - А когда убегал, то и обворовывал потихоньку?

- Как тебе не стыдно?! - сфальшивил в возмущении Альфред Викторович, а тот захохотал ещё громче.

- И у тебя хватило терпения, Альф, возится с бабами всю жизнь? И как это они не собрались до кучи и яйца тебе не оторвали?

Альфред Викторович остановил машину на красном свете светофора, дождался зеленого, тронулся и только тогда сказал.

- Великий драматург Бернард Шоу как-то сказал: "Счастлив тот, кого кормит его любимая работа". Ничего более любимого у меня не было. И я счастлив. Если сейчас в нас врежется трейлер и настанет последняя секунда жизни, то я успею подумать: "Жизнь удалась." А ты не придешь к этому убеждению, коль скоро всю жизнь будешь в заштатных театрах играть роль лакеев. Я тебе предлагаю путь абсолютно надежный.

- И что для этого надо? - в голосе парня не прозвучало интереса, он своего дармового счастья категорически не понимал.

- Для тебя - почти ничего. - терпеливо начал толковать Альфред Викторович. - Научись только в самой маленькой степени применять свой талант. Не надо набираться ума, годами получать образование, наращивать мускулы, долго осваивать профессию. Тебе достаточно, как мраморной статуе, стоять в нужном месте и этого хватит, чтоб ты имел свою пользу.

- Ну да! - скривился парень. - А потом ещё в постели трудиться. Тоже мне - занятие.

Комаровский опять возмутился.

- Трудиться! Нашел слово! В этом творчестве все очень просто. Женщины любят сладость, а ещё больше - боль! Просто сами этого не понимают. Кусай грудь, отрывай уши, засовывай банан в задницу и передницу, если своей морковки не хватает! Не думай, что они этим оскорбляются. Если и не понравится, то скажет, а никаких обид, не будет, могу тебя заверить. Короче говоря, побольше думай о ней в эту минуту, поменьше о себе, и все пройдет по высшему классу.

- Мне от вашей науки блевать хочется.

Комаровский ответил с мужеством философа.

- Каждая профессия имеет свои неприглядные стороны.

- Ладно.А вы? Что вам с этого? - он все ещё перескакивал с "ты" на "вы" и Альфред Викторович понимал, что в сознании мальчишки его образ Комаровского, то отражается с почтением (хотя бы к возрасту), то низвергается в грязь презрения - старый альфонс, бабник, ничтожный мужик.

- Обо мне речи сейчас нет. Просто я предлагаю тебе работать в паре.... Ты же пойми, я тебя введу в высший Московский свет, у меня такие знакомства, такие связи! Ты будешь вхож в такие дома, куда охрана не подпускает простых смертных за квартал!

Но Славу, судя по всему, никакие соблазны не пробивали. Парень был сам по себе и шкала жизненных ценностей у него была иной. Комаровский закончил уже без всякой надекжды.

- Мы можем многого добиться...

- Ты просто испугался, что на тебя повесят этот труп! - ехидно засмеялся Слава. - А я, уж извини, рядом с этим мертвяком ни лежать, ни сидеть не желаю! Выкручивайся сам, как можешь.

- Но ты же видел и знаешь, что я его не убивал! - едва не заплакал Альфред Викторович.

- Да не очень-то я и знаю! - с насмешкой ответил Слава. - Может быть, ты к этому делу руку и приложил. Хотя вряд ли. Ты ведь только по бабам работаешь, чтоб мужика завалить у тебя жила слаба. Останови, я приехал.

Приказ прозвучал достаточно резко, аргументов для уговоров у Альфреда Викторовича не осталось и он нажал на тормоз.

- Будь здоров. - Слава полез из машины.

- Прощай, Слава... Погубил ты меня, но все равно. - невесело сказал Комаровский. - Возьми шапку, я тебе обещал. Ее правда, ножом проткнули, но это незаметно.

Слава уже вылез из машины и ему пришлось нагнуться в салон, чтоб принять подарок. Он повертел прекрасную меховую шапку в руках, сунул палец в прореху, нахлобучил шапку на голову и сказал.

- Ну, ладно... Если тебя уж очень круто за жабры возьмут, позвони по телефону, я тебе сейчас дам. Это мой друг, найдет меня, когда надо. Есть где записать?

Альфред Викторович сунулся в бардачок, нашел листок бумаги, разорвал его пополам.

- Я тебе тоже дам свой телефон, звони. Не пожалеешь.

Они обменялись записками с телефонами и Альфред Викторович с трудом удержался от предложения дать ему денег, чтоб хоть чем-то зацепить парня на будущее. Но вспомнил и сказал.

- Халат не забудь. Ты его заработал, а он дорогой.

- Возьму... Хотя, ведь это улика, а?

- Все одно. - безнадежно ответил Комаровский.

Парень достал из машины халат, нахлобучил на голову шапку и ободряюще хлопнул ладонью по крыше автомобиля.

- Гуд лак! Все устаканится, папаша, только не шебуршись!

Камаровский махнул на прощанье рукой и покатился по Садовому кольцу, ощущая, что настроение его продолжает ухудшаться, а серый мартовский рассвет хоть и высветил небо, но не вернул ещё ярких красок московским улицам, а от того и на душе было пасмурно.

Не требовалось большого умственного напряжения, чтоб понимать, что все свершившееся этой паскудной ночью обязательно будет иметь продолжение. В ситуации явно просматривались такие несуразности с нелепостями, что они не могли не потребовать разъяснения хотя бы с точки зрения милиции - это очевидно, как наступающий день. Есть один труп и четверо живых, каждый из которых без сомнений подтянет в свидетели и его самого: Нина, Ишак, Славик и Толстенко.

Когда эта мысль пришла ему в голову, он едва не потерял управление вот ведь ещё вопрос: а жива ли Нина? Что там вообще произошло после того, как сам он, распятый на деревяшке, побрел в сырую мартовскую ночь?

Состава ночных событий Альфред Викторович определить не мог, как ни старался. Ни смотря на всю его прошлую предельно бурную и многогранную жизнь, с такой уголовщиной он столкнулся впервые. Даже в милицию по серьезным делам он умудрился ни разу не попасть, не говоря уж про тюрьму. Профессия была практически безопасной. Все конфликты с дамами он умел гасить в самом зародыше. Тщательно отработал систему безболезненного выхода из отношений со своими партнершами, они почти никогда не предъявляли претензий , а потому Комаровский и числил себя профессионалом высшей пробы. Случались, понятно, недоразумения, но чаще всего Альфред Викторович их не допускал.

А возникшая сегодня, очень щекотливая и крайне угрожающая ситуация, требовала неординарных, непривычных действий, подготовки к которым Комаровский не имел. Одно дело - дамский угодник, альфонс, аферист, но совсем другое - подозреваемый в убийстве! Это уже черная уголовщина, которой он всю жизнь сторонился.

Возможны были три варианта спасения. Первый из них Альфред Викторович отринул без размышлений и сомнений - двинуть прямо в милицию и сдаться. Это - лучше сразу повеситься. Поскольку неизбежный вопрос любого следователя : "На что вы существовали всю жизнь, пан Комаровский?", потянул бы за собой такую бесконечную цепочку вранья, что эта цепь без труда захлестнулась бы на собственной шее до удушения. Провал начался хотя бы с того, что и паном-то Комаровским он числился всего лишь последние семь-восемь лет, а до того был Дмитриевским, Чепурновым, Ракитским, а уж первой, родной своей фамилии Альфред Викторович и не помнил. Нет, идти с повинной - занятия для слабонервных.

Второй вариант - исчезнуть, схорониться где-либо на достаточно продолжительный срок. И он, при углубленном анализе, не подходил в моменту. Чтобы исчезнуть, надо было менять место жительства, желательно при этом забраться в глубинку, а Альфред Викторович признавал за жизненное (и рабочее!) пространство только несколько городов бывшего СССР - Москву, Питер, Киев и Одессу. Жизни своей в каком-нибудь Свистодуйске он попросту не представлял. Ведь там, в Свистодуйске, его имидж работал плохо. Там утонченные джентльмены не котировались. Он бы не сумел пристроится к какой-нибудь одинокой простушке, поскольку стиль его работы был рассчитан на женщин интеллигентных, столичных, с углубленными душевными страданиями и сложным мировосприятием. А главное, его дамы мучались ощущением своей невостребованности и тем, что их душу не понимали окружающие . Провинциалкам на такие изыски, по мнению Альфреда Викторовича, - было наплевать с высокой горы. Потому и получалось, что пану Комаровскому в тухлой атмосфере Свистодуйска соблазнять было некого. К тому же, вариант исчезновения, как минимум, требовал больших денег, как максимум - тех же денег и хотя бы пары надежных друзей.

Оставался третий вариант - "залечь на дно" по месту жительства и каким-то способом держать ситуацию под контролем. Хотя бы на полшага обгонять те события, которые неминуемо развернуться.

Когда Альфред Викторович подкатился к Трубной площади, первый шаг его действий уже сформировался в заболевшей от напряжения голове. Он остановился возле коммерческой палатки, купил арахиса, а потом прокатился ещё с квартал - до первого таксофона. Оставил машину возле тротуара, но из осторожности - прошел ещё дальше, до следующего телефонного аппарата, прикрытого стеклянным колпаком.

Прежде чем снять трубку, Альфред Викторович набил в рот арахисовых орешков столько, что едва языком шевелить мог, а уж потом набрал на диске цифры абонента: 978 89 60

И ему тот час, будто трепетно ждала, ответил девичий голос.

- Телевизионная служба "Дорожный патруль". Слушаем вас.

Говорить с набитым арахисом ртом было весьма трудно, Альфред Викторович сам своего голоса не узнавал, а потому произносил слова раздельно и внятно.

- Звоню вам с криминальным сообщением, барышня. Записывайте...

- Да . Конечно. Звонок анонимный?

- Да.

- Аппарат подключен, начинайте.

- Внимание, сударыня, - словно через микрофон из желудка заговорил Альфред Викторович. - В настоящий момент в дачном поселке Косинский, двадцать восьмой километр по Можайскому шоссе, на третьей линиии, дом четырнадцать, второй этаж - лежит труп убитого бизнесмена Федора Михайловича Чуракова. Повторите.

Девчонка - повторила, голос её не дрогнул ни в гласной, ни в согласной буквах, она все запомнила точно, хотя, понятно и зайцу, сообщение писалось на магнитную ленту.

- Это вы обнаружили труп?

- Да. Тело обнаружил я.

- Мы обещаем вам анонимность и....

Комаровский положил трубку. Каждое следующее слово оказалось бы лишним. И так уже два было не нужными, запоминающимися: обращение "барышня" и "сударыня", не столь часто ныне русскими людьми употребляемые. Но эту оплошность Альфред Викторович допустил специально, чтобы оставить на сообщение свою метку. Ведь его информация пролежит теперь в деле по убийству Чуракова многие годы, до конца следствия или её похоронят в архивах вместе с нераскрытым делом. Но может статься и так, что сообщение Альфреда Викторовича ещё сослужит для него же самого верную службу. Более того - донос об убийстве бизнесмена, как рассчитывал Альфред Викторович, принесет ощутимую пользу почти наверняка уже сегодня вечером, поскольку ретивые корреспонденты из телеперадачи "Дорожный патруль" - землю носом роют. Их хлебом не корми - только дай возможность оперативно и срочно поразить теле-Москву картинками очередного освежеванного трупа. Так что можно было надеятся, что уже вечером, в полночь - Альфред Викторович узнает о собственных делах хоть что-то проясняющее.

Он выплюнул на асфальт арахисовые орешки, вернулся к машине, сел за руль, и через пять минут был у себя дома

глава 2

Однокомнатная квартирка, в полуподвале, где Комаровский обитал последние шестнадцать лет, своей компактностью напоминала старую подводную лодку - до любого органа жизнеобеспечения было рукой подать. Или - два шага до туалета, один шаг до кухни. По коридору до выходных дверей от кухни шесть шагов. До всего остального можно было дотянуться не вставая с дивана. Маленькие оконца были вровень с асфальтом двора. Комаровский не мыл стекол лет десять. Жилищные условия, таким образом, дрянные и Альфред Викторович встал в очередь на расширение жилплощади ещё при советской власти. Тогда он числился в первых списках этой очереди, как многодетный отец. В те времена здесь было прописано трое детей при двух женах гражданина Комаровского. Как раз незадолго до краха СССР он благополучно отправил жен и детишек в разные республики ещё единой страны - одна супруга при паре близнецов отправилась в Эстонию, вторая со своим чадом куда-то в Подмосковье, но квартира числилась при этом многосемейной и многодетной. Альфред Викторович уже видел себя единоличным обладателем трехкомнатных апартаментов в престижном Крылатском районе, когда политический и социальный хребет государства переломился, очередь на жилплощадь пересмотрели, уточнили и Альфреда Викторовича едва не выперли не только из дому, но вопрос встал даже о его абсолютной неприемлимости к жизни в столице. Очередной поворот в судьбах России, развитие рыночной экономики, оставил его на месте - все в том же крошечном помещение полуподвального типа, но это обстоятельство Альфреда Викторовича мало волновало по той простой причине, что здесь он не столько жил, сколько "зализывал раны" в краткие минуты редкого простоя или неудач своей деятельности.

Зыбкость своего официального положения в обществе Альфреда Викторовича так же мало волновала, как и перемены любого рода в Отечестве. Он в равной степени не любил как коммунистический режим, так и системы наступившей демократии. Комаровский существовал вне любой политической формации, над ней, или под ней - таким вопросом не задавался, и предполагал, что коль скоро в бардаке родины будет совсем худо, он смоется в Германию, во Франкфурт на Майне, где пригреется возле своих капиталов в "Bauer-Banк". У немцев - всегда "ordnung", то есть такой порядок, которого в России нет, не было и не будет, ибо менталитет родного народа таков: исторически и хронически жить в бесконечных раздорах, нищете и сознании своего духовного превосходства над всем остальным миром басурманов.

Все свои основные ценности, как уже отмечалось, Альфред Викторович носил на себе и хранил в походном кожаном чемодане, а в комнате из дорогих вещей стоял лишь японский телевизор, без которого жизнь Альфреда Викторовича была неполноценной.

К полудню Альфред Викторович был уже помыт, побрит, накормлен и лежал на диване, прикидывая, что если сейчас явятся суровые люди, чтоб его арестовать, то следует затаиться, дверь не открывать, а ночью - ускользнуть через люк в подвал, таковой имелся в этом старом доме. Этот путь тайного отхода Комаровский предусмотрел уже очень давно. А сегодня он не включал телевизора, не гремел посудой, далеко от дома оставил машину, чтоб бдительные до мнительности соседи не подозревали о его появление в доме. По той же причине он не поднимал трубку телефона, который уже издавал призывные сигналы приблизительно каждые сорок минут, что не означало, что у Альфреда Викторовича было большое количество друзей, а указывало лишь на то, что многочисленные кредиторы его - весьма волнуются. Мысль о суетливом беспокойстве кредиторов развеселила Комаровского и он даже пропел тенорком куплет своего сочинения по мелодии и теме из какой-то давно услышанной польской оперетты.

Наше паньство, наше кавалерство Никогда долгов не отдает!

Наше паньство, наше кавалерство Женщин любит, водку пьет!

Начиная с полудня Альфред Викторович телефонных звонков уже не слышал, поскольку провалился в прерывистый сон-дрему-забытье. Но к полуночи встал освеженный и бодрый, включил телевизор и нашел шестой канал, который точно в назначенное время выдал ему персональную информацию бодрым женским голосом при впечатляющих картинках на экране: дача Чуракова общим планом, труп бизнесмена средним планом, мужественные лица милиции и оперативников в штатском - крупный план.

Звуковой ряд оказался любопытней и полезней.

- Сегодня утром оперативная группа милиции обнаружила труп известного бизнесмена Федора Чуракова на его собственной даче в ближнем Подмосковье. Президент известной фирмы "Славянский улей" был убит ночью, как заявляют эксперты - профессиональным ударом кинжала в область солнечного сплетения. Смерть наступила практически мгновенно.

На экране показалась мордатая физиономия человека в штатском, уверенно смотревшего в камеру - привык видать к своему изображению, часто мелькавшему по телевидению. Корреспонедетка, обозреваемая только со спины, сунула ему к лицу микрофон.

- Что вы можете сказать об оружие, которым совершено убийство?

- Тайны следствия в этом нет, и я бы сказал, что это армейский кинжал иностранного производства. Я встречал такие во время войны в Афганистане.

- Можно считать, что убийство было заказным? - напряженно кричала корреспондент.

- А вот этого я раньше времени утверждать не буду. Хотя по аккуратности исполнения... По тщательности очевидной подготовки... Да, работали специалисты.

- Их было несколько?

- Без комментариев.

Портрет оперативника соскочил с экрана и появилась корреспондентка, дама сравнительно молодая, гнавшая текст голосом решительным при хорошо проработанной ноткой тревоги и взволнованности в голосе.

- Исходя из соображений тайны следствия в настоящий момент мы воздерживаемся от фотопортрета одного из возможных преступников. Он сейчас составляется. Однако стало известно, что подозревается мужчина около пятидесяти лет, моложавый.Рост выше среднего, лицо европейского типа с большим носом, выглядит интеллигентным человеком.

За плечом корреспондентки мелькнуло круглое, украшенное очками и растерянное лицо Толстенко, на руках он держал свою собаку. Альфред Викторович, обмирая до легкой судороги в животе, сразу решил, что черты внешнего облика преступника, "выглядевшего интеллигентным" - этот трусливый сосед и выдал, ориентируясь на его, Альфреда Викторовича, европейский тип лица. Хорошо, что хоть фамилию разом не назвал. А может уже и назвал?!

Репортерша побежала куда-то к фасаду виллы, изображение на экране металось - судя по тому, оператор с камерой поспешал за ней. И тут же во весь экран появилось лицо Нины - лицо бывшей манекенщицы с высокими скулами, резко прочерченными дугами бровей и короткой прической. Она казалась обезумевшей от животного страха, не верящей в свое спасение. Корреспондентка торопливо завопила в полный голос - кто-то явно мешал ей работать.

- Нам удалось задать несколько слов жене покойного бизнесмена, Нины Дмитриевны Чураковой!... Нина Дмитриевна, простите нас за настырность, наше присутствие, конечно, не во время, но что произошло? Несколько слов, прошу вас!

Глаза Нины блуждали, губы дергались, голос срывался, на крупном плане была видна очевидная припухлость на левой скуле.

- Отстаньте от меня! - завизжала она. - Я ничего не могу сказать! Двое людей в масках оглушили, я пришла в себя в подвале! Меня нашли милиционеры. Я была связана.

- Но ведь у вашего мужа был телохранитель?!

- Не знаю я, куда он делся! Не знаю! Я ванну принимала, муж вернулся и я... Оставьте меня в покое!

Кто-то резко оттолкнул сьемочную камеру и отвел Нину в сторону. Корреспондетка, возбужденная, как гончий пес на травле зайцев по первой пороше, уже визжала в микрофон.

- Да, дорогие телезрители! Жену Чуракова нашли при осмотре зимней даче в подвале! Она была связана, а на голову был надет черный мешок! Еще я хочу сказать, что Федор Михайлович Чураков отличался как в бизнесе, так и в общественной жизни района предельным уважением коллег и высокой честностью в делах! На его благотворительные средства была открыта столовая для ветеранов, он поддерживал существование детской больницы и пользовался у всех громадным уважением. По словам оперативных работников видимых следов ограбления дачи бизнесмена нет! Известно, что он лишь вечером вернулся из деловой поездки в Египет... Фирма "Славянский улей" занимается операциями по недвижимости и можно предположить, что убийство связано с предпринимательской деятельностью бизнесмена...

Окончание репортажа и следующая информация программы "Дорожный патруль" прошла мимо сознания Альфреда Викторовича. Он и нужным ему сообщением был оглушен до полного отупения. Судьба сорвавшегося в реку на Яузской набережной автомобиля с четырьмя пассажирами его категорически не волновала, поскольку собственное "завтра" приобретало крайне мрачные очертания. Информация о гибели Федора Чуракова, проскочившая меньше чем за минуту, оказалась столь объемной, что Альфреду Викторовичу потребовалось четверть часа, чтоб хоть кое-как разобраться в ней. Да и то сказать - не столько разобраться, сколько хотя бы разделить её на составные части, каждая со своей мыслью и логикой.

Получалось:

Первое - неизвестные бандиты в масках, едва он, Комаровский, был изгнан в позорном виде из дому - ворвались в него, убили Чуракова и засадили связанную Нину в подвал.

Второе - в доме , конечно, что-нибудь украли и достаточно ценное украли, если убили хозяина.

Третье - телохранитель Ишак... Понятно, что произошло с Ишаком. Когда Чураков решил навести порядок в деле своей супружеской чести, то отправил Ишака домой, чтобы без свидетелей сурово наказать неверную жену. О чем и говорила припухлость на лице Нины. Это казалось логичным. Ишак отбыл и бандиты ворвались в дом.

Четвертое - какого хрена Толстенко свершил поклеп на него, Альфреда Викторовича? Ведь он прекрасно видел его в таком образе чучела, при котором никак невозможно мужчину убить, а женщину заточить в подвал?!

Пятое, несколько пришел в себя Комаровский - а почему, собственно говоря, Чураков вернулся домой на три дня раньше положенного по командировке срока, да ещё ночью, будто специально проверял верность жены? Как понимать - сигнал получил?

М-да...Вопросов оказалось много больше чем ответов. А главное - все пять позиций никак не давали однозначной и четкой картины общей ситуации. Положение явно становилось угрожающим для Комаровского. Совсем скверным было и то, что Нина знает явно больше того, что успела сказать, но знания свои сохраняет для индивидуального пользования. Кое-кому просто так смерть Чуракова с рук не соскользнет!

Альфред Викторович призадумался.... Эта бывшая манекенщица, в общем-то оставшаяся простоватой, глуповатой и полуобразованной девчонкой из провинции, была мягкотела и несамостоятельна. Однако Альфред Викторович понимал, что ей хватит животной хитрости не только выгородить себя из беды , но и выжать из смерти своего супруга максимальную пользу. Борьбы на подиумах её закалила и некоторый опыт жизни у неё был. Сейчас она тряслась от страха. Комаровский даже проникся сочувствием, ощутил нечто вроде приступа теплой любви к ней, хотя подобные чувства у Альфреда Викторовича были, как правило, чисто профессиональные и фальшивые. Но от Нины ему не приходилось ждать для себя ни спасения, ни доброго отношения. Глупая девка утопит кого угодно, лишь бы самой оказаться "чистенькой" и... При нешуточном наследстве.

Альфред Викторович выключил телевизор, сел на диван, подумал, что не мешало бы немножко выпить для бодрости и - похолодел от страха. В голову ему вдруг пришла элементарнейшая мысль - ведь прозвучавшая по телевидению информация была не только для него нужной информацией! Она была сигналом для УБИЙЦЫ, который всенепременно прослушивал сегодня с утра криминальные хроники по всем шести каналам Москвы, плюс, вероятно и кабельное вещание! Он, Убийца, тоже не дурак и дело рук своих непременно держит под контролем! И он, злодей, сейчас тоже обрабатывает услышанное и делает свои выводы. А вывод его прост - если он знает Альфреда Викторовича Комаровского, если он понял, что его, ясновельможного пана, зачислили в первые подозреваемые убийцы, то наиболее разумный и продуктивный ход защиты будет заключаться в ликвидации означенного пана Комаровского! И потому злодей "замочит" его, Альфреда Викторовича, в ближайшие часы! "Замочит", надежно спрячет труп, поставив самого себя вне подозрений - усилия следствия будут направлены на розыски Комаровского. Очень простая, обычная и традиционная схема.

Что же там, в конце концов, произошло на даче Чураковых за тот час, пока Альфред Викторович бродил чучелом по поселку, встретил Славу и вернулся, с очевидным опозданием, назад?

Альфред Викторович ни на секунду не сомневался в том, что убийство это и заказное, и профессиональное. Преступники, в соответствие с техникой своего дела, многие дни следили за всеми, кто был на зимней вилле Чуракова. Вычислили отъезд бизнесмена, наблюдали за развитием Большой Любви, оставшихся в доме, проводили хронометраж, разработали план... А потом, когда обнаружили, что осмелевший до наглости Комаровский и вовсе переехал на виллу для постоянного проживания, начали действовать... Да черт возьми! Именно они вызвали Чуракова из Египта подметной телеграммой или факсом, чтоб тот бросился домой и застукал жену с любовником! И это событие разрабатывалось как ширма для убийства! Классическая подставка, но что-то где-то, видать, не сработало, ошиблись в хронометраже - Альфреда Викторовича распяли в виде огородного чучела и выгнали из дому, так что свою непричастность к преступлению он мог доказать.

Если докажет свое алиби.

Если к этому алиби предъявит свидетелей.

Свидетелей двое: трусливый сосед Толстенко и мелкий воришка несостоявшийся артист - Слава Шусев.

И обоим им на него, пана Комаровского, - наплевать!

А вот истинному Убийце совсем даже не наплевать - он уже прятался за спину Альфреда Викторовича. Действия Убийцы легко предугадать: труп Комаровского на труп Чуракова и концы в воду, то есть следствие закрыто. Есть жертва, есть злодей - оба мертвы, искать более некого. Такой результат для российской милиции образца 1998 года считается весьма успешным, даже героическим, чему была уже тьма примеров.

Альфред Викторович едва сдержал тоскливый стон. Он понимал, что запутался, сам на себя нагнал страху, но разработать иную модель случившегося и грядущего - не мог. Это были не его игры. Он, мелкий мошенник, брачный аферист, дамский угодник, альфонс, жигало, допустим даже - сексуально неуравновешенный мужчина никогда и никогда не позволял себе перешагивать рамок тех поступков, которые наметил себе в ранней молодости. Крупное воровство, миллионное мошенничество (какая-нибудь "пирамида", скажем, при ограблении десятков тысяч людей), разбой, грабеж, гнусная "мокруха" - не при каких обстоятельствах, ни при каком сладостном соблазне не были сферой его деятельности! Он никогда не покушался на жизнь человека и тем женщинам, которых обманул в несчетном количестве, всегда желал только счастья и добра, а вовсе не смерти!

Теперь он вляпался в правила чужой игры, где ставки были иные: жизнь и смерть, а выигрыш хрен его знает в чем выражался!

И едва Альфред Викторович утвердился в убеждении, что сейчас за ним прийдут с топорами и ножами, как тут же услышал легкий стук в дверь.

Как человек разумный, образованный и владеющий своей психикой он решил, что от страха разгулялись нервы, начались галлюцинации, нужно попросту взять себя в руки - реальные события в жизни не разворачиваются при такой кино-скорости.

Черта с два! Стук повторился - тихий, аккуратный, настойчивый.

В одно движение руки он выключил настольную лампу. Долго было очень тихо, засветилась надежда на слуховую галлюцинацию и вновь реальность устрашила: теперь послышался явственный скрежет в запорах входной двери железо о железо, что означало определенно: в замке копались отмычками. Входные двери замыкались на два замка - автоматический, германский и простой.

Даже при очень высокой квалификации злоумышленника у Альфреда Викторовича, как минимум, оставалось минуты три-четыре.

Не вставая с дивана, он очень быстро и четко просчитал по пунктам свои спасительные действия. Чемодан, дубленку, шляпу - в руки. Что еще? На кухне должен быть фонарик. Вместо тапочек одеть ботинки.

Он бесшумно встал, шагнул в кухню - фонарик оказался на месте. Фляжка с коньячком - тоже. Потом переобулся, надел дубленку и шляпу. Постоял посреди комнаты, попрощался, предполагая, что вернется сюда не очень скоро.

В дверях прозвучал громкий щелчок - с автоматическим замком импортного производства Убийца управился в рекордное время, оставался отечественный, на который уйдет менее минуты.

Альфред Викторович встал в прихожей на колени, подсветил себе фонариком, отогнул с пола линолеум, нашел примкнутую ручку люка в подвал, открыл его и острожно спустил вниз чемодан. Затем погрузился вниз сам и тихо закрыл над собой крышку люка.

Передохнул, посидел на ступеньке и включил фонарик, отыскивая в торце помещения железную дверь, которая вела в подвальный коридор под всем этим старым домом. Когда-то здесь располагалось бомбоубежище самого ненадежного класса, потом пытались устроить нечто вроде домового клуба или спортзал для молодежи. Но наибольшую инициативу проявили бомжи, а потому наружные двери плотно закрыли и забили. Но Альфред Викторович знал, как преодолеть это препятствие.

Над его головой раздался треск, шорох, а затем послышались легкие, быстрые шаги - злоумышленник выходил на цель.

Чтоб не подвергать себя ненужному риску, Альфред Викторович посветил фонариком, определил направление и двинулся к железным дверям в коридор подвала.

Их никогда не запирали.

Никогда - до вот этого, необходимого момента!

Сколько не нажимал Альфред Викторович плечом на железную створку она не поддавалась! И можно было проклинать себя сколько угодно, что уже года три не проверял свой путь отступления на минуту вынужденного бегства, но это не помогало. Судя по всему, непрекращающаяся борьба с бомжами приобрела столь ожесточенные формы, что в этом подвале наглухо перекрыли все, что можно было. Бомжи - не пройдут! А Комаровский попал в ловушку. Если Убийца в его квартире догадается или знает о люке в подвал, то спасения уже ни в чем не сыскать. Однако на этот раз Альфред Викторович не испытал прилива страха - вероятность того, что Убийца проведет тотальный поиск в квартире и наткнется на люк в подвал была незначительной. Скорее всего, Убийца поищет его на диване, в туалете и кухне. Убедится, что такового нет и уйдет. Или, что несколько хуже, - устроит засаду, будет сидеть тихо и терпеливо, ожидая свою жертву. И какое время будет продолжаться это ожидание - предположить невозможно. У бандита под рукой холодильник , наполненный кое-какими продуктами, а у Альфреда Викторовича кроме фляжки коньяка никаких запасов на период возможной блокады - не предусмотрено. Промашка.

Очень хорошо зная план своей квартиры, Альфред Викторович без всякого труда отслеживал перемещение незваного гостя - потоптался в комнате, прошел на кухню, заглянул в сортир. Шаги стали громче, уверенней - Убийца наглел, не маскировался, видимо - убедился, что жертвы в норе нет. Ну что - уйдет?

Через минуту стало ясно - нет, не ушел. Однако, что было вовсе странным и необъяснимым, засаду он тоже не налаживал, а занимался в прихожей чем-то решительно неясным. Альфред Викторович никак не мог понять единой гармонии всей гаммы звуков, доносившихся сверху - что-то скрипело, шелестело, слышался даже легкий стук, однажды на пол упало нечто металлическое, но объяснить эту полифонию над головой было невозможно.

Странное поведение Убийцы продолжалось не менее получаса, потом все стихло и Альфред Викторович ощутил запах табака - следовало понимать, что человек утомился какой-то работой и теперь позволил себе заслуженный перекур.

Затем снова началась возня и один за другим громко щелкнули замки входных дверей! Аккуратист! - отомкнул двери, когда вошел, и запер за собой, при уходе.

Альфред Викторович даже слышал из своего убежища, как скрипнули, а потом стукнули двери на двор. Но все же он выждал ещё с десяток минут, а затем выкарабкался наружу, замер, присмотрелся, но в темноте никаких перемен не обнаружил.

Изменение интерьера он засек тут же, едва включил свет. И от вида этих нововведений в обстановки прихожей его дрожь пробрала от макушки до пяток.

На стенке, укрепленное проволокой и шнурами, было подвешено короткое ружье с пистолетной рукояткой. Ствол его слегка отходил в сторону от стены и был направлен в дверь. Кажется, такое ружье называли "помповым" или "фермерским", но Альфред Викторович ровным счетом ничего не понимал ни в одном образце оружия. Тем не менее по системе этой установки ясно было, что если двери открывать с той, наружной стороны , что-то в конструкции натянется, что-то сработает и грянет выстрел. И, если Альфред Викторович правильно понимал всю схему, - пуля, вылетевшая из ружья, пробьет грудь вошедшего. Никакого иного предназначения эта установка иметь не могла. Откроешь дверь - нажмешь через привод спусковой крючок - грянет выстрел ляжешь трупом - ищи виноватого.

Даже если бы Альфред Викторович что-то и смыслил в оружие, он бы все одно и пальцем этой смертоносно конструкции не коснулся. Быть может впервые в жизни он ощутил такой глубинный, животный страх, который вывернул его наизнанку в прямом смысле слова. Поначалу Альфреда Викторовича рвало в туалете, а потом он едва успел скинуть штаны, и едва успел пасть задом на унитаз, чтобы не загадить все свое белье. Из глаз Альфреда Викторовича непроизвольно потекли слезы и он, лишенный всякого соображения, лишь сам себе задавал тот самый безнадежный вопрос, без которого не обходятся все слабые люди, попавшие в свирепый переплет: "ЗА ЧТО? ЗА ЧТО, ГОСПОДИ? ВЕДЬ Я ТАКОЙ ХОРОШИЙ И НИКОМУ НЕ ПРИЧИНИЛ НИКАКОГО ЗЛА!"

Глубина переживания и реакция организма настолько обессилели Альфреда Викторовича, что, едва почувствовав облегчение душевное и физическое, он тот час погрузился в глубокой сон - не меняя скрюченной позе на унитазе. И в этом состояние провел неизвестное время, потом неосторожно пошевелился, упал на пол, встал, разделся, ступил в маленькую раковину (углубление в полу), включил холодный душ и торчал под ним, пока не заледенел.

Маленький глоток коньяка из фляжки настолько привел его в чувство, что поначалу он определил себя в пространстве - лежит дома на диване, потом отфиксировался во времени - 06.45. утра. Все не так уж плохо.

Но он переоценил степень восстановления своих душевных сил, поскольку ничем иным как глупостью, ему несвойственной, не объяснить его следующих действий.

Он снял трубку и набрал номер зимней дачи Чураковых. После второго гудка совершенно незнакомый голос произнес.

- Хозяев дома нет. Оставьте свое сообщение после сигнала. Или звоните в Москву.

Альфред Викторович так и сделал - набрал Московский номер квартиры Чураковых и только после третьего сигнала его ударила простейшая мысль - на сегодняшний день редкий телефон бизнесмена не имеет определителя номера звонящего! Он бросил трубку, ясно сознавая, что быть может, уже опоздал и, если его кто-то ищет, то теперь направление поиска он указал сам.

Но телефонный зуд не проходил, он помогал гасить внутреннее напряжение, вновь охватившее Альфреда Викторовича. Однако, как оказалось, вполне безопасного звонка сделать было некому. Круг друзей, в котором он вращался, состав его тусовки был узок и тесен, все знали друг друга. Любой из друзей мог невольно его выдать и Комаровский он уже отчаялся хоть где-либо найти опору, когда вспомнил, что где-то должен валяться номер телефона, записанный человеком близким к страшным событиям минувшего дня. Мало того - этот человек мог выручить!

Номер передаточного телефона Славика Шусева он нашел в кармане дубленки и там, кроме цифр, была приписка: "Спросить Володю, информация для В.Шусева"

Даже не прикидывая смысла своего звонка, Комаровский набрал номер и после шестого гудка его спросили сонно и безрадостно.

- Ну, и кто в такую рань-срань?

- Простите, доброе утро...

- Кому как. Дальше?

- Мне нужно по срочному делу поговорить с Володей.

- Таких здесь нет, старый осел! - ответил ему прорезавшийся со сна молодой голос и грубость обращения Альфреда Викторовича оскорбила.

- Простите, но Комаровский никому не позволяет говорить с собой в таком тоне!

- Кто ещё такой - Комаровский?

- Это я! Адольф Комаровский! - с обычной спесью выпалил он. - Мне нужно передать сообщение Вячеславу Шусеву!

- И таких тут не держат! - заржал собеседник. - С похмелья номер правильно набрать не можешь, Комаровский?!

Связь оборвалась. Альфред Викторович был категорически уверен, что номер набирал правильно, но все же накрутил его на диске аппарата ещё раз, чтобы напороться на крик.

- Пердун старый! Позвони ещё раз - ноги переломаю!

Самое любопытное, что не сорвавшаяся связь со Славой и не прямое, практически немотивированное хамство абонента более всего оскорбили Комаровского, а это определение - "СТАРЫЙ"! Это что же, у него уже настолько сник и упал голос, что он и по телефону выглядит одряхлевшим стариком?!

Он подошел к зеркалу, выпрямился в стойку гвардейского офицера, внимательно всмотрелся в свое лицо и пришел к успокоительному выводу - нет, он, натурально уже не юноша, но на лет "под пятьдесят" ещё тянет. Дамам можно объявлять себя сорокапятилетним. Пороху в пороховницах хватит ещё годков на пять - восемь. На траквилизаторах можно вытянуть все десять.

Эта мысль настолько взбодрила Альфреда Викторовича, что он забыл про оскорбление и очень не глубоко огорчился тем, что Слава Шусев подвел его, Комаровского, испугался и наврал, вручив фальшивый номер телефона для связи. Честно говоря, чего либо подобного он ждал - с какой стати молодому парню лезть в решительно ненужные ему кровавые дела?

Более тревожным оставался вопрос - что же теперь предпринять, чтоб обеспечить свою безопасность? Парадокс заключался в том, что оружие, установленное убийцей в дверях, сработало обратной задачей и надежно охраняло Альфреда Викторовича от всякого неожиданного вторжения. Получалось, что его дом, волею судьбы, превратился в отлично охраняемую крепость. Самому коменданту этой крепости можно было легко покинуть её через окно, стоило лишь отвинтить решетку с подоконника. Так что мышеловки крепость из себя теперь не представляла. И мысль взять небольшой тайм-аут, отсидеться в своей норе некоторое время показалась Альфреду Викторовичу в высшей степени разумной. Отсидеться с тем, чтобы новые, ещё неведомые ему обстоятельства сложились за это время своим путем. Пассивно, терпеливо переждать и его, Альфреда Викторовича, позиция в новой системе обозначится сама собой. Новая ситуация не могла сложиться неблагоприятной для Комаровского. С его точки зрения он ничего преступного не свершил, а значит Господь Бог не допустит незаслуженной кары на голову безвинного. Господь Бог не милиция - Он не допустит беззакония...

Может быть, это и так, однако совершенно очевидно, что в данном решении Альфред Викторович проявил откровенную слабость духа, жидковатость своего характера, коль скоро пустил развитие событий на поток, передал его на откуп Судьбе, а это, как правило, плохо кончается. Ибо сказано в Писании: "На Бога надейся, а сам - бей в морду!"

В этом месте следует вот что отметить для ясности: Альфред Викторович Комаровский был... Как бы сказать точнее - ДЕКОРАТИВНО религиозен, что ли. На шее носил крестьянский, прямой и простой католический крест, в изголовье дивана висел маленький образок (Матка Бозка Ченстоховска, сами понимаете), регулярно посещал костел, но за отпущением грехов не ходил, решив в будущем как - нибудь одним махом покаятся за все соденянное в сознательной жизни. Но при всем при том, крест на шее у него был - платиновый, образок раритетный, а в костеле он не столько молился, сколько присматривался и бесстыдно приставал к молодым и немолодым прихожанкам. Не единожды знакомство на религиозной почве приносило ему профессиональный успех. Так что религиозные чувства, скажем так: не захватывали душу Альфреда Викторовича полностью и без остатка - часть души оставалась задубевшей в грехе, пороке и мошенничестве.

А вот то, что он был истинно СУЕВЕРЕН - никаким ограничениям не поддавалось и было явлением столь же абсолютным, как нолевая температура тающего льда. Он ходил к гадалкам и сам раскидывал картишки, вопрошая судьбу о перспективах даже такого мелкого дела, как покупка презервативов. У него был свой астрологический календарь, он знал систему кабалистических цифр, готов был перевешать всех черных кошек на свете, и при желании - мог бы написать энциклопедию на эти темы, но сделать это боялся - из суеверия.

Так что возложив на Бога ответственность за благополучный исход своего критического состояния текущих дел, Альфред Викторович кинул на картах сложнейший пасьянс "Мария Стюарт" и он не сошелся с трех раз. Зато контрольная проверка на пасьянсе "Черное солнце" - сложилась с первого раза, что в сумме гадания определяло два момента: впереди его ждут дьявольские неприятности, но если быть предельно острожным и "переждать восход черного солнца до заката", то беды минуют и небо над головой Альфреда Викторовича вновь станет солнечным и ясным. Надо просто подождать.

Вывод Комаровский сделал простой: три-четыре дня носа никуда не высовывать, с голоду околеть, иссохнуть от жажды, но прервать все связи с внешним миром настолько, чтоб о нем забыли.

Впрочем обследование холодильника и закромов показало, что до голода в крепости, объявляющей осадное положение, - достаточно далеко. (Комаровский был запасливым человеком и его житницы всегда были полны) Вода из крана текла, воздух в приоткрытую форточку поступал, так что все элементы жизнеобеспечения работали нормально.

Другое дело, чем занять себя, чтобы не истомится от безделья, чтобы не пережевывать сутками напролет состояние своих дел, что может довести до сумасшествия. И при этой мысли его даже в жар бросило, поскольку он вспомнил, что ДЕЛО, незавершенное дело, у него было, да он подзабыл о нем за суетностью бытовых забот.

Призрев осторожность, он взялся за телефон, нашел в записной книжке нужный номер, набрал его на аппарате и через миг молодой энергичный голос сообщил.

- Издательство "Эрна"! Слушаю вас!

- Господин Главный редактор? - вежливо осведомился Альфред Викторович.

- Не смею отрицать! Это я!

- Здравствуйте, господин Главный редактор. Я - Комаровский!

- Комаровский? - в голосе, кроме сомнения, не звучало ничего и настроение Альфреда Викторовича упало.

- Да... Месяца два-три назад я приносил вам маленькую рукопись...

- Комаровский?... Так. Да...

- Небольшое пособие, - робко мял слова Альфред Викторович. - Можно сказать, инструкцию для молодых людей, начинающих жизнь...

- Пан Комаровский?! - вспомнил наконец редактор. - А ну-ка минутку, минутку, вы предложили какой-то эротический или сексуальный трактат? На тему полового воспитания?

- Не совсем так. - осторожно поправил Альфред Викторович. - Рукопись называлась "Как выйти замуж или пособие современным барышням для счастливого брака по расчету"...

- Правильно, пан Комаровский! - засмеялся Главный редактор. Инструкция для девушек, желающих подцепить миллионера! Подождите минутку, я пошарю в компьютере, в каком состояние ваше дело. Кажется, мы все тут дружно хохотали до судорог.

На связи зависла пауза, и Альфред Викторович подавил горестный вздох: его труд вовсе не был рассчитан на юмор. Он был концентрацией опыта всей жизни автора, работа вполне серьезная и без сомнений - она могла принести много пользы тем, кто в ней нуждался. Но, если судить по забывчивости редактора, сильного впечатления произведение не произвело, если кроме смеха он не мог вспомнить о нем ничего. Жаль - прославиться не удастся, опыт жизни оказался невостребованным.

- Рукопись принята! - громом небесным ахнуло в ушах Альфреда Викторовича.

- Как?... Принята?

- Да как положено, господин Комаровский! Уже прошла редактуру и отправлена в типографию. Через два-три месяца будет на прилавках. Приходите за гонораром и десятью вашими экземплярами бесплатно.

- Гонораром? - слабо спросил ошеломленный автор, по наивности души своей даже и не мечтавшим что-то заработать на своей первой литературной попытке.

- Само собой. Размер денежного вознаграждения можем оговорить хоть сейчас, по телефону.

- И... Сколько?

- Значит так, мягкая обложка, карманный формат, тираж двадцать тысяч экземпляров, то есть чтиво в метро и в дачных электричках.... К тому же имя автора неизвестно... Двести баксов!

Голова у Альфреда Викторовича закружилось - официальным, честным трудом он такой суммы не заработал ни разу в жизни. Уточняя - легально, через кассу, он, кажется вообще никогда никаких денег не получал!

- Двести?! В баксах?!

- В рублях. По курсу на сегодняшний день. Гонорар, конечно, скромный, но можем поторговаться. В разумных пределах.

- Как? - - он плохо понимал то, что слышал.

- Вот если вы, предположим, пообещаете нам написать продолжение... Скажем такую же ерундовину на тему "Как быстро найти себе богатую жену", или что-то ещё похабненькое в этом роде, тогда мы вам накинем пятьдесят долларов за эту первую книгу, а вторая пройдет за триста баксов.

- Комаровский готов. - не размышляя ответил он.

- Чудесно. Приносите заявку, обсудим, получите аванс.

Долго, около часа после того, как разговор прервался, возбужденный Альфред Викторович метался по квартирке от комнаты на кухню, не в силах поверить улыбке Фортуны, лишь вчера показавшей ему свою задницу. Он категорически забыл, что опус его получил определение "ерундовина и похабная", что выйдет он в дешевом издании, незначительным тиражом. Ведь главное заключалось в том, что на обложке будет красоваться: "А .В. КОМАРОВСКИЙ"! И двадцать тысяч россиян прочтут его мысли о Времени, о Себе, о Судьбах Мира! И за такое счастье жизни ещё и двести пятьдесят баксов заплатят?!

Еще через час, когда волна эйфории несколько спала, душу Альфреда Викторовича обуяли уже меркантильные интересы, он позвонил в банк, узнал сегодняшний курс рубль-доллар и принялся исчислять сумму своих заработков в отечественной валюте. Как и все россияне, после деноминации рубля Первого января 1998 года он путался в деньгах, поскольку с этого момента не прошло ещё и трех месяцев. Как и все сперва посчитал свой гонорар в "старых" рублях, потом откинул три нуля и осознал себя пиратом откопавшим кадушку с пиастрами на Острове Сокровищ. Он ликовал и не отдавал себе отчета в том, что и ранее бывали дни такой удачи, когда приходилось держать в руках суммы куда как более значительные, владеть такими сокровищами, которые и капитану Флинту не снились. Но это было немного "не то", да и разпылялись из его рук любые капиталы с фантастической скоростью. А теперь он получил денежное вознаграждение, определяемое интеллектуальным понятием - ГОНОРАР!