Афганский транзит

1988 г. Сентябрь. Кашкарчи

Выцветшая футболка спартаковских цветов, поношенные тренировочные брюки с линялым красным лампасом, битые перебитые кеды, фуражка-блин, темные очки в легкой пластмассовой оправе настолько преобразили облик Сурикова, что Садек, ожидавший его на автобусной остановке, не сдержался и высказал восхищение:

– Товарищ, у вас что с собой? Паспорт или справка об освобождении?

Они похлопали один другого по спинам, посмеялись, довольные встречей. Вместе отправились к капитану Эргашеву, у которого Суриков надеялся что-либо узнать по своему запросу. Эргашев поздоровался с Садеком, не придав значения его штатскому виду, зато Сурикова разглядывал долго и внимательно. Сделал вывод:

– Если маскировка, то неплохая. Я бы вас в городе встретил – не признал. Что так вас преобразило?

– Обстоятельства, – коротко ответил Суриков.

– Если вы не против, расскажите подробней. Я запишу.

Эргашев подвинул к себе диктофон. Суриков изложил события, в которых ему пришлось участвовать в последнее время. Не комментируя его сообщения, Эргашев выключил диктофон и сказал:

– Мне по вашей просьбе удалось выяснить происхождение сторублевок серии АЕ. Купюры с такой нумерацией по сообщению Ташкентского отделения Госбанка были переданы в марте Ферганскому областному отделению.

– Значит, связи с Кашкарчами не прослеживаются?

– Наоборот. Как выяснилось, у Кашкарчей прямая связь с Ферганским отделением. Я пока не берусь утверждать, что это криминальная связь, но у председателя потребсоюза Камала Усманова в Фергане в банке работает брат Асадулла Усманов. По нашей просьбе проверено движение купюр серии АЕ. Выяснено, что они пущены в обращение несколько необычным образом. Асадулла Усманов привез и сдал в банк сто тысяч рублей купюрами мелкого достоинства. Серия АЕ официально выдана кассиру Ферганского химкомбината. Фактически вся сумма этим кассиром была получена знаками мелких достоинств, которые уже были в обращении. У меня две справки. Одну дала кассир банка Айгуль Рузибаева. Она лично передала своему начальнику Асадулле Усманову сто тысяч рублей в купюрах серии АЕ. Такие случаи происходят не часто, и Рузибаева его хорошо запомнила. Вторая справка подписана кассиром Ферганского химкомбината. Она подтверждает, что в последнее время сумм в сто тысяч рублей новыми купюрами одного номинала в сто рублей касса комбината не получала.

– Выходит, из Ферганы деньги пришли сюда и оказались в руках преступной группы?

– Это ваш вывод, Суриков. Юридически он не точен. Асадулла мог передать брату Камалу какую-то сумму в долг. Могло быть такое? Потом эти деньги попали в обращение, – помолчав, Эргашев добавил: – Мне ваши подозрения понятны. Но нужны доказательства. Неопровержимые.

– Слишком много случайностей, Акмаль Эргашевич, – вдруг сказал Вафадаров. – Вы, должно быть, помните, как в июне милиция брала Клыча?

– Что за случай? – спросил Суриков настороженно.

– Из Душанбе нам сообщили, что в городе находится Темирбай Юлдашев. Кличка – Клыч. Был ранее осужден за убийство. Получил пятнадцать лет со строгим режимом. Из места заключения бежал. Находился в розыске. Клыча заметили на базаре. Бобосадыков приказал его брать при выходе. Клыч на выход не пошел. Он перелез через забор и стал уходить. Его пытались остановить. Окликнули, дали предупреждающий выстрел. Клыч ответил стрельбой. Завязалась перестрелка. В ней Клыч был убит. При обыске на трупе нашли паспорт на имя Абдужаббара Холматова, удостоверение члена Союза журналистов на имя Абдухолика Муратова и деньги. Десять тысяч рублей. Новыми бумажками по сто. Одна к одной.

– Номера их не переписаны? – Суриков спросил об этом просто так, не надеясь, что кто-то здесь мог догадаться и переписать.

– Их хотели переписать для протокола, но товарищ Бобосадыков сказал, что фиксировать подобные мелочи, когда преступник убит, может только формалист и бюрократ.

– Жаль, что у вас такого бюрократа не оказалось, – сказал Суриков с сожалением.

– Оказался, – произнес Вафадаров и улыбнулся. – Житья от бюрократов не стало.

– Ты случайно не сохранил записи? – спросил Суриков.

– Почему «случайно»? Сохранил сознательно. Если на деньгах ставят номера, то они для чего-то нужны, верно?

– Садек, ты молодец! И о чем могут сказать твои номера?

– Все они серии АЕ, о которой вы только что говорили.

Вафадаров достал небольшую книжечку, полистал. Положил на стол, прижимая пальцем нужную страницу. Неровным почерком в ней было записано: «АЕ от 2103319 до АЕ2103419».

– Как в аптеке! – воскликнул Суриков.

– В другой раз, Суриков, – подсказал Эргашев, – вы от лейтенанта сразу требуйте ответа на все вопросы. У него как на базаре, либо бар – есть, либо йок – нет.

– По этому вопросу у меня занзи йок, – сообщил Садек.

– Что это? – спросил Суриков.

– Анекдот, – пояснил Садек. – На узбекском базаре к торговцу подходит негр из Занзибара. Наставляет палец себе в грудь и говорит: «Занзибар». Продавец подумал и закачал головой: «Занзи? У нас занзи йок».

Они засмеялись все сразу.

Подхватывая шутку, Суриков сказал:

– Это из одной серии: пиво – йок, зато бар – бар.

– Что касается номеров купюр, – возвращая разговор к теме, заметил Эргашев, – вы, Суриков, подкинули нам интересные сведения.

Эргашев пошевелил какие-то бумажки на своем столе, отгибая их углы. Выбрал одну, вытащил из пачки и положил сверху. Разгладил ее ладонью.

– Когда обнаружился источник, в котором отмываются нечестные деньги, мы за ним стали присматривать. И увидели, что дело идет на потоке. За короткий срок там взято двести тысяч таким же образом, как и серия АЕ. Теперь мы присматриваемся, где всплывут бумажки и каким образом.

– Что вам, Акмаль Эргашевич, известно об Исфендиарове, – спросил вдруг Суриков неожиданно, отбрасывая всякую дипломатию.

Эргашев даже поперхнулся на слове, вскинул брови и поглядел на капитана с нескрываемым удивлением.

– Ну, Москва! – сказал он. – Какой вы скорый, капитан Суриков! Как это? Приехал, посмотрел, определил. Мы вокруг этой фамилии уже год кругами ходим, а вы… Кстати, сколько вы дней здесь? А уже полный контакт с пограничниками, сведения об Исфендиарове…

В это время отворилась дверъ, и в комнату вошел мужчина в белой рубахе и модных синих брюках из блестящей красивой ткани.

– Полковник Джалалов, – представил вошедшего Эргашев. – Мой начальник.

Полковник подошел к Сурикову, пожал руку, потом протянул ее Садеку. Сел за стол рядом с ними. Кивнул головой Эргашеву: «Продолжайте».

– Чтобы у товарищей не возникало вопросов, – сказал Эргашев, – сообщу сразу: Турсун Акилович зашел не случайно. Вы, товарищ Суриков, ворвались в нашу жизнь так неожиданно, что это создало ряд трудностей. Отдел уже более четырнадцати месяцев ведет разработку дела, – Эргашев посмотрел иа полковника. – Так я говорю, Турсун Акилович?

Полковник кивнул.

– Спекуляция? – спросил Суриков.

– Не совсем, – ответил Эргашев. Он встал, прошел к сейфу, открыл его, извлек оттуда картонную коробку из-под обуви с надписью «Саламандра» и протянул Сурикову. Тот принял ее и едва не уронил, настолько тяжелой она оказалась. Смутился. Поставил на стол перед собой, открыл крышку. Коробка была наполнена золотыми монетами. Суриков взял одну за ребро и стал разглядывать. Золотой кружок светился свежим блеском чекана. На одной из его сторон красовался бородатый профиль императора Александра III. На другой был обозначен номинал – 10 рублей и стояла дата – 1894. Взял вторую. Она была такой же блестящей, новой и отличалась портретом и датой. С блестящего золотого кружка глядел Николай II и значился год – 1906.

– Ограбление банка? – спросил Суриков.

– Собственное производство, – ответил Джалалов. – Фальшивые.

– Почему возникло такое предположение? – спросил Суриков, все еще не веря в возможность подделки золотых монет. – Это же не бумажки, золото.

Джалалов улыбнулся.

– Тут целая история. В комитет обратился местный нумизмат…

– Золотухин, – подсказал Эргашев. – Юрий Иванович.

– Этот Золотухин в своем мире фигура известная. Книги пишет. И вот он выложил нам эту монету с Александром III. Говорит: долго искал для коллекции. Приобрел, обрадовался. Потом выяснил – фальшивая. Это сейчас у нас Эргашев в золоте стал разбираться, как старый бухарский меняла, а тогда удивился, как и вы. Зачем делать золотые монеты? Золотухин объяснил: на ребре нет защитных знаков – это уже непорядок. Затем вес монеты на целых четыре десятых грамма меньше обычной. Короче, мы сигнал приняли и начали работу.

– Все же не очень ясно, – сказал Садек, дотоле молчавший. – Золото – это золото. Разве кольцо из него может быть фальшивым? Я имею в виду кольцо не из меди. Из золота.

Джалалов полез за сигаретами. Достал пачку, положил перед собой, но закуривать не стал. Постучал по ней пальцами. Отодвинул.

– Все дело в пробе, – сказал он, взял пачку и сунул ее в карман. – Настоящая монета этого вида имеет высокую пробу.

– Восемьдесят шестую, – подсказал Эргашев. – Девятьсот граммов золота на килограмм массы.

– Именно на килограмм, – соглашаясь, сказал Джалалов. – А по экспертизе в фальшивых монетах пятьсот восемьдесят граммов на килограмм. Это означает, что фабрикаторы получают полную цену с клиентов за неполноценные деньги.

– Я смотрю, – Суриков приподнял коробку и подержал ее, – доказательств у вас достаточно. Почему же не кончаете?

– Все не так просто. Люди, к которым мы подошли, работают с большим размахом. Они не вытягивают кошельки с трехрублевками из хозяйственных сумок пенсионеров. Они создали солидное предприятие и продолжают его развивать.

– Сколько весит эта солидность?

– Миллионов восемь – десять, – сказал Эргашев и посмотрел на полковника. Тот промолчал.

Суриков, привыкший к масштабам круга правонарушителей, с которыми его постоянно сталкивала служба, с трудом представил то, что сейчас перед ним открывалось. Он понимал, что Эргашеву нет нужды преувеличивать те явления, которые ими открыты. И все же спросил:

– Не преувеличили?

– Если бы, – теперь уже говорил Джалалов. Он сидел опустив голову и тер пальцами левый висок. – Коли уж оценивать по всем статьям, то дело потянет миллионов на пятнадцать. Пока не пошло на полную мощность.

– Сколько же оно будет стоить на полном ходу?

– Трудно даже прикинуть, – сказал полковник. – Обычно такого рода предприятия, если судить по зарубежным аналогам, дают ежегодный оборот на три – пять миллиардов долларов.

– Не представляю, – признался Суриков и развел руками.

– Еще два таких высказывания, – заметил полковник, – и я усомнюсь, из Москвы ли вы. Откуда неверие в наш советский размах?

– Самое большое дело, которое я вел по убийствам, касалось наследства. Сын убил папу с мамой, чтобы поскорее получить доступ к семейной кубышке. Там речь шла о двухстах тысячах.

– Значит, вы в наркогруппе недавно?

– Без году неделя, если честно.

– Тогда прощается, – сказал Джалалов, вынося свой вердикт. – Но ничего, привыкнете. В этой отрасли кое-кто перестройку использует легко и просто. Эти люди знают все – цену золоту, власти людей и денег. На вас, когда вы вели дело о наследстве, сверху не давили?

– Сверху? Нет, а вот родственники допекали. Они пытались доказать, будто мы обвинили сына-обалдуя, чтобы не искать истинных убийц. А начальство не мешало.

– Вот где одно отличие наших дел. Тут начальство на страже. Есть незримый уровень, выше которого не дают подняться, даже если есть неопровержимые улики. Сейчас для этого хороший мотив придуман. Чуть заденешь персону, которая на виду, сразу могут одернуть: «Вы опять хотите поставить органы над народной властью?» Очень веский аргумент.

– На какой уровень, по вашим предположениям, выходят связи местных дельцов?

– Предполагать не в наших правилах. Мы не журналисты. Не писатели, оказавшиеся в депутатах. Нам бросать обвинения без доказательств не позволено.

– Мне тоже, Турсун Акилович, знание фактов нужно не для выступления на предвыборном митинге. Если нельзя сказать – молчу. Но для дела…

Джалалов поглядел на капитана внимательно, улыбнулся печально.

– Вот что, Андрей Николаевич…

Он впервые назвал Сурикова по имени и отчеству, и тот ощутил товарищескую теплоту в его голосе:

– Вот что, Андрей Николаевич, когда стоишь возле большого дерева, видишь его корни, а не макушку. По самым скромным подсчетам в это дело втянуты пятьсот человек…

– Сколько? – спросил Суриков, не поверив в названную цифру.

– Если быть точным, то четыреста двадцать восемь. Это таких, которые получают деньги из казны синдиката. Разовые выплаты не учитываем. Вполне очевидно, что дерево нужно не рубить, а отрезать от него больные ветки.

– Разве не все, что питается нездоровыми соками, больное целиком?

– Нет, конечно. Представьте рабочего в дорожно-строительном управлении. Он ведет дорогу. По жаре, в горячем асфальте. Все честь по чести. Потом выясняется, что дорога подошла к усадьбе большого вора. Может такое быть? И в чем виноват рабочий? Ведь в данном случае мы имеем дело не с шайкой воров, а с организованным преступным синдикатом. Мы и сами не сразу оценили его масштаб. Поначалу отрабатывалась самая простая версия. Думали, что кто-то, наживший незаконные средства на хлопке и ушедший от ответственности, переводит деньги, теряющие ценность, в золотую валюту. Отработка фактов такую версию опровергла. Прорисовалась более сложная комбинация. Теперь очевидно, что синдикат наладил покупку наркотиков за рубежом. Тут неподалеку, за границей соседей. Продает наркотики внутри нашей страны. Обращает деньги в ювелирное золото. Золото превращается в лом, и из него чеканят фальшивую монету. Этой монетой оплачивают покупку товара за рубежом.

– На что же тратятся доходы? – спросил Суриков. – Не может же быть торговли ради торговли.

– Пока что давайте обойдем этот вопрос, – сказал Джалалов. – Я на него отвечу, когда закруглим все дело. Идет?

– Идет, – твердо ответил Суриков. – Теперь стоит разграничить сферы наших дел.

– Об этом я и хотел поговорить с вами. Как мы видим, в деле три следственных направления. Первое – источники и маршруты движения денег. Второе – источники золота и места производства монет. Третье – источники, адреса сбыта и маршруты движения наркотиков через границу и по стране. Два первых пункта мы оставляем за собой. У нас в них есть задел. Третье направление, если быть честным, привнесли вы, товарищ Суриков.

Встретив удивленный взгляд, Джалалов заметил:

– Конечно, следы наркотиков в деле мы встречали, но все это выглядело местной самодеятельностью и не очень нас пугало. Ваше появление и связь с купюрами, которые прошли через синдикат, изменили акценты. Вот и решено оставить этот участок вам. С генералом Волковым я говорил.

Суриков еще раз удивленно взглянул на полковника, но тот на этот взгляд не обратил внимания.

– Принимайтесь, Андрей Николаевич. Задача вам, я надеюсь, предельно ясна. Пошукайте як треба.

Суриков с удивлением поднял брови. В речи полковника Джалалова последняя фраза прозвучала с поражающей неожиданностью. А тот, поняв в чем дело, засмеялся.

– У моего сына жена украинка. Мне всегда нравится, когда она говорит: «А вы, тату, будь ласка, пошукайте як треба». Поскольку мы с Эргашевым только тем и заняты, что шукаем, я взял слова на вооружение.

– Пошукаем, Турсун Акилович, – согласился Суриков.

Прямо от Эргашева вместе с Садеком они отправились в таможню. Начальник ее – Валентин Григорьевич Синюхин, измотанный жарой и беспрерывным потоком транспорта, который шел за границу и обратно, встретил их негостеприимно. Оторвавшись от дел, он вошел в конторку, где умирая, чуть дышал кондиционер, и буквально рухнул на стул. Выслушав Сурикова, махнул рукой с выражением безнадежности.

– Все, что вы рассказали, вполне вероятно. Но вы и меня поймите. Груз здесь идет потоком. Те несколько человек, которые работают на таможне, не в состоянии просеять всю эту массу через сито. Мы пока не можем дать гарантий, что путь контрабанде закрыт. Подобное бывает только в кино. Я слишком стар, чтобы обещать задержание в ста процентах нарушений.

– Поверьте, Валентин Григорьевич, – произнес Суриков, – я прекрасно понимаю ваше положение. Но все же на вашу помощь надеюсь. У вас колоссальный опыт. Мне рекомендовали посоветоваться с вами сразу несколько человек. И каждый добавлял: «Синюхин, вот кто поможет».

– Кто меня рекомендовал? – спросил Синюхин настороженно. Он знал, что подобные фразы нередко произносят всуе, в расчете на то, чтобы польстить человеку и потом использовать его в своих интересах.

– Кто? Первым Акмаль Эргашев. Потом полковник Джалалов.

– Давно вы видели Джалалова? – спросил Синюхин, оживляясь. – Он здесь?

– Сегодня видел.

– Наши отцы вместе воевали. Так что вас интересует? Только конкретно.

– Где бы вы, Валентин Григорьевич, при нужде спрятали товар?

– Только и занимаюсь, что всю жизнь ищу чужие заначки. Потому вопрос: какой? Товар товару – рознь. Иголку воткну в стог сена, нож – за голенище. К слову, мне пришлось видеть даму, которая надела на себя полсотни нейлоновых трусиков…

– Хорошо, товар – это наркотики. Терьяк, гаш, как их именуют еще?

– Количество?

– Сто – двести граммов. Это реально?

– Бывает, везут и меньше. Бывает, больше.

– Где стоит искать?

– У нас граница особенная. Военная. На той стороне идет настоящая война, хотя об этом наши власти умалчивают. Потому в провозе контрабанды, если этим занят водитель, свои тонкости. Одна из них в том, что собственный груз водитель глубоко не запрячет.

– Вы говорите так уверенно…

– Потому что зубы проел на этом деле. Прежде всего, учтите, трейлеры опечатаны. Игра с пломбами – дело опасное, если, конечно, кто-то в фирме не вошел в сговор. Но есть и вторая причина. Караван, допустим, идущий через перевал Саланг от центра Афганистана к нашей границе, находится под постоянной угрозой обстрела. Свой товар дорог. Потерять его, если машина ляжет на бок или загорится, вряд ли кого устроит. Целостность груза для контрабандиста – его заработок и даже жизнь. Если он связан с группой, дело еще опасней. Потерявшего доверие перевозчика наниматели могут ликвидировать запросто.

Суриков кивнул понимающе.

– Поэтому тайники, – продолжил Синюхин, – должны быть под рукой. Хотя это не значит, что их легко найти.

– Под рукой, – сказал задумчиво Суриков. – Под рукой… Тут возможен ход. Кстати, еще один вопрос. Есть ли у вас на примете местные дальнобойщики, которых вы ни разу не засекли с нарушениями?

– Интересный вопрос, – усмехнувшись, сказал Синюхин и ловко одним щелчком сбил муху, севшую перед ним на стол.

Насекомое отлетело в сторону, упало на пол. Суриков, проследив взглядом, заметил, что муха лежала на спине и беспомощно шевелила лапками.

– Нокаут, – сказал он с улыбкой.

– Один на один я их побеждаю, – сказал задумчиво Синюхин. – А вот когда налетают скопом… Вы, скорее всего, не знаете, что такое настоящие афганские мухи. Магас – так там их называют. С виду все как у нашей, отечественной, но по норову куда злее, прожорливее и плодовитей. Есть места, где этой дряни водятся тучи. Однажды в кишлаке смотрю – стена черная сплошняком. И какая-то странная. Пригляделся – мухи. Миллионы. Одна на одной. Может миллиард. Я кинул камень в стену, чтобы понять, почему они на джиргу, то есть на свой племенной совет собрались. И сразу возник гул. Оказалось, на стене были мокрые лепешки кизяков. Хозяйка собрала навоз, развела в воде, добавила соломы, каких-то щепок и налепила вонючих блинов. Потом прилепила их к стене – сушить. Высохнет – топливо. Так вот для мух это корм, и там их собралось… Э, да! – Синюхин махнул рукой, оставляя тему. – Вопрос вы задали интересный. Дело в том, что не всегда тот, кто проходит таможню чистым, бывает честным на самом деле. Видел пижона – в руках кейс и паспорт. В паспорте виза, в кейсе – носовые платки и два журнала. Чист и прозрачен, как стеклышко. Потом задержали контрабанду на миллион. Оказалось, принадлежала этому пижону. Только доказать этого сразу не смогли.

– Что вы хотите сказать этим примером? – с подозрением поинтересовался Суриков. – Честных не бывает?

– Эко, уважаемый, вы завернули! Я просто хотел обратить внимание на то, что нам, таможенникам, трудно определить, кто и насколько связан с темными делами. Есть у наших дальнобойщиков водитель Таштемир Атабаев. Все время норовит что-то сверх разрешенности провезти. А я знаю – человек он честный.

– Как же так?

– А вот так. Детей у него – куча мала. Их кормить и одевать – спина хрястнет. Он то штаны им тащит, то еще что норовит притащить.

– Хорошо, назовите тех, о ком я спрашивал просто для информации, – предложил Суриков. – Оценок честности мы делать не будем.

– Я таких наперечет знаю, как святых, – сказал Синюхин. – Ни разу не имели замечаний Махкам Ибраев, Виктор Локтев и Аслан Хошбахтиев.

– Хошбахтиев… Хошбахтиев, – вспомнил Суриков. – Это не по его ли однофамильцу велось следствие?

– Почему однофамильцу? То был его отец.

– Кто-нибудь из них коммунист? Не знаете?

– Причем тут партийиость? – искренне воскликнул Синюхин. – Я нашел контрабандные деньги в Коране, а вы хотите, чтобы от прегрешений против закона оберегал партбилет!

– Дорогой Валентин Григорьевич, – обиделся Суриков, – я ровным счетом ничего не хочу. Просто в моем деле фигурирует фамилия Локтева, а недавно замаячила Ибраева. Что касается Хошбахтиева, это имя мне было известно еще в Москве. Странный расклад, не кажется ли вам?

– С чем вас и поздравляю! – иронически воскликнул Сннюхин.

– Поздравлять будете после. Давайте лучше договоримся, что нам делать.

…В двенадцать двадцать пять того же дня на площадку таможенного досмотра из-за государственной границы выкатились два огромных автопоезда с эмблемами и надписями «СОВТРАНСАВТО» на пыльных бортах. Сотрудник таможни, взглянув на машины, жезлом регулировщика указал им направление на другую площадку, которая находилась чуть в стороне от главной.

– Это почему?! – высунувшись до пояса из кабины, возмутился передовик руля и соблюдения дорожных правил Виктор Иванович Локтев. – Почему на «штрафную»?

Таможенник пожал плечами и повторил движение жезлом: «Проезжайте!»

Вопреки правилам, возмущенный Локтев оставил кабину и кинулся к Синюхину, которого увидел неподалеку.

– Что за порядки?! – закричал он еще издали, обращаясь к начальнику. – У нас время! Гоним всю дорогу, чтобы уложиться, а нас здесь в отстойник.

– Становись на мое место! – свирепо огрызнулся Синюхин. – Ты знаешь, что такое карантинная инспекция? Ну вот! Биологические пробы будут брать с кузова.

– Мне в город надо! – поняв, что причина задержки совсем не та, которой он опасался, Локтев уже говорил по-другому. – Вы же часа на три задержите?

– Не мы. Медицина. И не на три, а часов на пять.

– Могу я уехать?

– Один водитель должен быть при машине.

– Хуб аст! Хорошо, начальник, – обрадованно сказал Локтев. – У меня дома – во! – он покрутил ладонями, показывая коловращение.

Некоторое время спустя Локтев, держа в одной руке круглую синюю сумку, сшитую из джинсовой ткани, в другой пустую канистру, которую снял с трейлера, прошел к чайхане, удобно расположившейся в тени старых карагачей над арыком. Подошел к молодому парню, сидевшему под навесом и неторопливо потягивавшему чай из пиалы. Переговорил с ним. Допив чай, парень встал, и они вместе прошли к «жигуленку», который был припаркован неподалеку. Хозяин машины открыл багажник. Локтев опустил туда канистру, затем небрежно бросил на нее свою сумку. Водитель захлопнул крышку багажника, оба уселись на переднее сиденье. В этот момент Садек отщелкнул несколько снимков.

На «жигуленке» Локтев доехал до своего дома. Водитель остановил машину у ворот. Локтев вылез, сам открыл багажник, вынул сумку и канистру. Вошел во двор. Вскоре вернулся и подошел к машине со стороны водителя. Достал из кармана двадцатипятирублевую лиловую купюру, помахал ею в воздухе, словно демонстрировал богатство:

– Держи, друг! Как договорились!

– За километр по двенадцать с полтиной, – прикинул Суриков. – Только за желание побыстрее попасть домой такие деньги не платят.

«Жигули», фыркнув и запылив улицу, укатили.

Ровно через двадцать минут Локтев выехал со двора на своем вишневом «москвиче». Проскочив по Вокзальной, он свернул на Фрунзе, затем выбрался на Бухарское шоссе. Для чего потребовалось делать такой крюк, если он мог выехать к тому же месту прямо по Сурхабской, объяснить мог бы только сам Локтев. Скорее всего осматривался. По Бухарскому он гнал весело, с ветерком. Переехал по мосту оросительный канал, повернул к автозаправочной станции. Возле нее стояла длинная череда машин – обычное для этих мест явление. Остановив машину в тени тутовых деревьев, тянувшихся вдоль арыка, Локтев вынул из багажника канистру и деловым шагом двинулся к заправке. Он не оглядывался, ни в чем не проявлял беспокойства. Подошел к остекленной будке заправщиков, переговорил со старшим – Рахимбаевым. Потом зашел за черный металлический бак, в который сливали отработанное масло. За баком стояли одна к одной пять канистр. Локтев поставил свою в тот же ряд крайней справа, а себе взял крайнюю левую. Тут же вернулся к машине.

– Все правильно, – пояснил Садек. – Я тоже так делаю. Рахимбаев придумал для удобства постоянных клиентов. Передовой метод обслуживания. Заплатил, поставил пустую канистру, взял полную.

– Так, – задумчиво протянул Суриков. – Не придерешься. Никто из заправки не выходил, к канистрам не приближался. Ответственности за то, что в канистре окажется контрабанда, нести никто не будет.

– Таможенник смотрел канистру, – возразил Садек. – Клянется, что пустая. Он мужик опытный. Что будем делать?

Они стояли в полукилометре от заправочной станции и наблюдали за тем, что там происходило, в бинокль.

– Пусть Локтев с богом едет, – высказал мнение Суриков. – Мы останемся наблюдать. Ума нам с тобой для дедукции не хватает, значит, остается открыть глаза.

– Почему ума не хватает? – обиженно спросил Садек. – Что мы не разгадали?

– Хорошо, это у меня не хватает ума, – примирительно сказал Суриков. – Не пойму, для чего сюда мчался Локтев? Ведь он сейчас вернется к машине на таможню. На кой ему было надо спешить? Чтобы поставить канистру и взять другую? Что-то не клеится.

– Может, канистра условный знак?

– Может. Все равно надо ждать. Пусть Локтев уезжает. Мы с тобой посидим. Пора перебраться поближе к сцене. Так сказать, в первый ряд.

Они проехали к колонке и, не занимая очереди, поставили машину в тени деревьев. Отсюда были хорошо видны и домик автозаправки и черный бак для отработанных масел. Сидели долго. В шестнадцать часов (время Суриков заметил по своим часам «Сейко» с Ленинградского проспекта, как он называл часы московской фирмы «Слава») к заправке подкатили «жигули» зеленого цвета, но такие пыльные, что казались серыми. По номеру машина была душанбинской. Из нее выскочил молодой худой и высокий, как жердь, парень. Он прошел быстрым деловым шагом к заправке. Рахимбаев, как показалось Сурикову, совсем не случайно встретил его снаружи. Они потрясли руки, о чем-то поговорили и разошлись. Рахимбаев вернулся в домик, где работал кондиционер, а парень прошел к месту, где стояли канистры. Он осмотрел крайнюю слева, потрогал ее ногой и вернулся к «жигулям». Подойдя, что-то сказал водителю, сидевшему за рулем. Тот завел двигатель и занял очередь в конце длинной колонны машин, ждавших заправки.

Длинный прошел к арыку и сел метрах в десяти от сыщиков. «Тьфу ты!» – сказал Садек и стал снимать рубаху. – «Ты что?» – спросил Суриков. – «Надо же оправдаться, почему мы здесь. Пойду искупаюсь». Через несколько минут он вернулся, ошарашенный собственной смелостью. «Ну, вода! Градусов десять!» Стараясь согреться, стал махать руками и подпрыгивать. Потом сказал:

– Если в канистре не было груза, зачем она?

– Скорее всего это просто кукла. Единственное, что в ней примечательного, – надпись арабским шрифтом.

– А если это письмо кому-то? – высказал предположение Садек. – Жаль, я арабского шрифта не знаю.

– Молодец, Садек! Ты в точку. Пошел по той же дорожке, что и я. И вытряс из песка все иголки, которые в нем были. Я тоже решил, что это письмо. Скорее всего, время, когда подадут товар.

– Вот ведь как: искали канистру с грузом, а она всего лишь письмо. А Локтев?

– Он в этой истории форточный мальчик.

– Как это понять?

– Старый как мир способ квартирных краж. В узкую форточку первым посылают мальца. Он проверяет квартиру и открывает изнутри окно для других.

– Кому же открывают окно здесь?

– Подождем, увидим. Скорее всего, тому, кто приедет на встречу с этим длинным парнем.

На встречу не приехал никто. Заправившись, душанбинская машина укатила в город, а оттуда по загородному шоссе, помчалась в сторону Джаркургана. Сопровождать ее не стали.

– Что, Суриков, – спросил Садек разочарованно. – Прокололись?

– Вроде так, – неохотно согласился Андрей. – Стоит попытаться еще с одного конца. Ты хорошо скопировал то, что написано на канистре?

– Как сумел, так нарисовал.

– Где записка?

Садек протянул Сурикову блокнот. Тот взглянул на кудрявые завитки, срисованные с канистры. Прищелкнул языком.

– Как найти, кто бы прочитал это?

Садек подумал и вдруг встрепенулся.

– Едем в библиотеку. Там профессор Зульфикаров работает. Он все знает.

– Там ли он? – усомнился Суриков, взглянув на часы. – Уже поздно.

– Как раз его время.

Через десять минут они вошли в читальный зал, где самый читающий в мире народ был представлен единственным полномочным представителем в профессорском звании. Седобородый мудрец в круглых стареньких очках, у которых одну заушину заменял красный шнурок, сидел, углубившись в изучение какого-то фолианта.

– Позвольте, уважаемый, – обратился к старику Суриков, – оторвать вас от дела, чтобы испросить помощи и совета.

Старик удивленно вскинул брови и посмотрел на подошедшего к нему человека поверх очков.

– Слушаю вас, досточтимый незнакомец.

Хотя последняя фраза явно содержала намек на то, чтобы не мешало бы просителю и назвать себя, Суриков сделал вид, будто ничего не понял.

– Не поможете ли вы, профессор, прочесть мне небольшую записку.

Он, вежливо нагнувшись, положил поверх книжной страницы листок со знаками, которые перерисовал Садек. Мудрец взглянул на текст, взял шариковую ручку, лежавшую рядом с ним, и к одной из подковок пририсовал сверху точку.

– Грамотность в любом языке, – сказал он наставительно, – обязывает точки ставить на свои места. В английском языке даже есть поговорка, требующая от пишущего не забывать, что надо ставить точки над i, а также перекрещивать t.

Выслушав наставление, Суриков извиняющимся тоном сказал:

– Увы, профессор, при первой возможности я переадресую ваш выговор писавшему оригинал. Я его только точно скопировал.

Зульфикаров скрыл улыбку в бороде.

– Что же вам здесь неясно? – спросил он. – По-моему, написано вполне понятно. Может быть, вас ввело в заблуждение именно отсутствие одной точки?

Суриков смутился.

– Мне здесь непонятно все, – признался он. – Записка оставлена мне, а прочесть ее я не сумел.

Старик покачал головой.

– Насколько я понимаю, вам назначают свидание. Вот написано: «ждите». И дата. Вот месяц – «септембар». Писавший не поставил точки над «т» и сбил вас с толку, потому что знак стал читаться как «нун» – «н». Я удовлетворил ваше любопытство?

– Спасибо, уважаемый профессор, – сказал Суриков и прижал руку к груди. Старик улыбнулся ему.

– Желаю, чтобы записку прислала вам красивая девушка, – сказал он.

Суриков вышел из библиотеки и на парапете встретился с Садеком.

– Канистра – это послание, – сказал Суриков. – Если просчитывать, то все совпадает. Послание ждали в точно назначенное время. Потому Локтев так торопился. Встреча через двое суток. По графику в этот день приходит с афганской стороны Хошбахтиев. Это ложится в схему, что Махкам свою репутацию бережет. Единственный их прокол – выезд Локтева в Урсатьевскую.

– Думаешь, и его берегут?

– Берегут Махкама. Локтев его напарник. Только по этой причине о нем заботятся.

– Что будем делать?

– Готовиться. Придется брать с поличным, а это дело непростое. Надо снова ехать к Мацепуро.

Войдя к командиру погранотряда, Суриков в оцепенении остановился на пороге кабинета начальника. За столом сидел Мацепуро, но на его погонах светились свежим блеском три звезды.

– Не пойму, – сказал Суриков, демонстрируя прилив показного смущения, – или я редко бываю у вас или теперь полковниками становятся в два счета?

Довольный Мацепуро захохотал.

– Ладно, не прикидывайся. И ты мне своими ежедневными набегами надоел, и полковники нынче растут долго. Что опять просить будешь?

– Помилуй бог, Савелий Ефимович, – нашелся Суриков. – Я зашел поздравить, а вы с такими подозрениями. Если на то пошло, то и остался здесь для того, чтобы дождаться, когда мой командир полковником станет.

Они обнялись крепко и весело.

– Садись, выкладывай, – предложил Мацепуро.

– Нужны два человека, – сказал Суриков тихим голосом. – В группу захвата. На пару дней.

– Ты женат? – спросил Мацепуро. – Жаль. Мог бы невесту найти. А людей не проси. Не дам.

– Вы же меня знаете, Савелий Ефимович, – произнес Суриков упавшим голосом.

– Потому и не дам. Ты ведь нам не экскурсию обещаешь. Верно? А что будет, если твои клиенты кого-то из моих в бок ножичком? Ты только представь, как с молодого полковника шкуру спускать начнут. По команде, начиная с округа и кончая Москвой. И знаешь, что говорить будут? Тебе, чекисту, доверили границу охранять, а не уголовный элемент отлавливать. И ты не имеешь права расходовать людей как бог на душу положит.

Мацепуро встал, прошелся по кабинету. Остановился у стены. Поправил выцветшую занавеску, прикрывавшую карту участка границы, который охранял отряд. Круто повернулся на каблуках, скрипнув сапогами.

– Поскольку ты с Бобосадыковым не контачишь и второй раз приходишь ко мне за помощью, дела у тебя, Андрей Батькович, неважные. Впрочем, не удивляюсь. Я давно приглядываюсь к тому, что здесь творится. Думаю, самое время расшивать…

– Время-то время, а помочь не хотите.

– Не хочу – не то слово. Не могу – вот это точно. Нет у меня права приказывать солдату делать то, чего он делать не обязан. Тем не менее думаю, что можно для тебя сделать.

– И на том спасибо, Савелий Ефимович.

– Спасибо говорят не до, а опосля.

– Тоже верно. Дайте мне двух солдат. Для тренировок. Они у меня за фигурантов пойдут. Гарантирую возвращение в полной сохранности.

– А кого ж ты в группу наберешь?

– Поищу среди местного населения.

– Удумал! – иронически бросил Мацепуро. – Сократ! А ребят тебе дать для тренировок каких? Средних или покрепче?

– Я же не на нормы ГТО буду готовить. Мне покрепче.

– Язва ты, Суриков. Я твои речи на собраниях до сих пор помню.

– Что, не нравились?

– А ты как думаешь? Ну да ладно, не о том речь. Дам тебе прапорщика Шимко. Сладят твои с ним – значит будет по зубам любая работа.

Полчаса спустя к Сурикову, ожидавшему во дворе, подошел прапорщик. Кинул к панаме раскрытую ладонь. Представился:

– Шимко Сергей Павлович.

– Очень приятно. Капитан милиции Суриков.

– Товарищ капитан, включите меня в свою группу. Полковник мне на трое суток дает отпуск. Я поработаю с вами в тот день, когда будет надо. И возьмите Телицина. Он тоже прапорщик. Я насчет него с полковником говорил. Ему тоже будет отпуск.

– Важнее было бы сперва поговорить с Телициным.

– Он согласен. Да вы не бойтесь. Мы что к чему знаем. У меня восемь задержаний. У Телицина – двенадцать. У него орден, у меня – медаль «За отвагу».

Суриков протянул Шимко руку.

– Спасибо, Сергей Павлович. Выручаете.

Сентябрь на юге – еще не осень, но уже и не настоящее лето. Все чаще на небосводе собираются тучи; временами, отвыкший за лето от настоящих дел, пробует силы дождь. Вот и в тот день небо над Кашкарчами затянула серая пелена, сползшая с недалеких гор. Робко покрапало, кое-где даже потарабанило по крышам, потом прошло. Тучи расползлись, проглянуло солнце, ласковое, умиротворенное, совсем не злое, как летом. Суриков сидел в конторке таможни и оглаживал подросшую за эти дни бородку. Он с нетерпением ожидал результатов досмотра машин, прибывших из-за границы. Наконец вошел Синюхин, вытирая руки мотком текстильной ветоши. Сел за стол, положив ветошь рядом. Улыбнулся заговорщицки.

– А вы, капитан, угадали. Привез товар Хошбахтиев.

– Точно? – переспросил Суриков, не пытаясь скрыть пробудившегося азарта погони.

– Слишком стар я, чтобы в таком деле промахи давать. Он заметно нервничает. Скорее всего, везет крупную партию. Я два раза подходил к трейлеру с видом, что готов снять пломбы. Он сразу заливался потом. Поверьте – такое не бывает случайно.

– Что везет?

– Миндальный орех.

– Кто экспортер?

– «Афганфрутэкс».

Они помолчали, думая каждый о своем.

– Итак, – спросил вдруг Синюхин. – Выпускаем?

– А чего держать, Валентин Григорьевич? Вы нарушений не обнаружили, значит – путь открыт. Или что не так?

Несколько минут спустя тяжелый трейлер вырулил с территории таможни и двинулся по Сурхабскому шоссе в сторону центра. Проскочив окраины, он пересек улицу Фрунзе и двинулся по Кызылсайской к тупику Хошхал. У кинотеатра «Шарк юлдуз» стоял ухоженный чистенький «уазик» с частным номерным знаком. За рулем, одетый в мешковатый гражданский костюм, который хорошо прикрывал бронежилет, со скучающим видом сидел Шимко. Сзади, удобно раскинувшись на сиденье, устроился лейтенант Вафадаров. Лениво поглядывая по сторонам, Шимко заметил автопоезд, пересекший центральную магистраль. Не выдавая волнения, спросил:

– Двинем?

– Ага, – сказал Садек, – можно прокатиться.

«Уазик» легко тронулся с места, проскочил до угла ближайшей улицы и свернул на Кызылсайскую. Когда они подъехали к тупику, Хошбахтиев, развернув трейлер, гнал его к своей усадьбе. Огромный грузовик, натужно гудя, задним ходом втискивался в узкую улочку старого квартала. Аслан Хошбахтиев задвигал поезд в щель, образованную толстыми стенами, осторожно, стараясь ничего не задеть, не чиркнуть бортом по дувалу. Он заботился о своей машине, о целости усадебных стен и в то же время нимало не думал о людях, которые здесь обитали. Увидев, что улица заткнута машиной, как горлышко бутылки пробкой – ни пройти, ни протиснуться, можно лишь проползти на пузе под днищем, люди – старики и молодые – вынуждены будут вернуться, опетлять квартал с любой стороны и добираться до дома задами. И ничего не поделаешь, ничего не скажешь: закон махалли – сила. А у кого сила здесь, знает каждый житель квартала. Многие из тех, кто живет в новых домах на парадных проспектах социализма, в дни семейных торжеств Хошбахтиевых приходили сюда не таясь, загодя оставляя свои черные государственные машины на Кызылсайской и тащились в скромный тупик с коробками и свертками, которые не доверяли нести даже своим доверенным шоферам, молчаливым и наглым угодникам. А если секретарь райкома Утежан Бобоевич Сарыбаев идет пешком к Аслану, то почему, обходя беду, не сделать крюк к своему дому простому наджджару – мастеру топора и рубанка Алты Атмурадову?

Оставив «уазик» на противоположной стороне Кызылсайской, Шимко и Вафадаров хорошо видели все, что происходило в тупике. Три дюжих молодца выскочили из ворот усадьбы Хошбахтиева, едва трейлер приблизился к ним. Кто это – сторожа, вышибалы, прислужники? – при доме простого водителя «Совтрансавто»?

Выгрузив из фургона более двух десятков мешков с миндальными орехами, добры молодцы – верткие, сильные, – извлекли пять картонных коробок, обтянутых полиэтиленовой пленкой. Достали и споро уволокли груз за стены дома-крепости. Аслан Хошбахтиев не торопил их, не подгонял словами. Он с безразличием стоял в стороне и потягивал сигарету. Когда дело было окончено, Аслан сел за руль и вывел трейлер из тупика. Вырулив на дорогу, погнал машину на транспортную базу – по назначению. Садек машинально взглянул на часы. На все про все у контрабандистов ушло полчаса. Под курткой у Шимко пискнула рация.

– «Кречет» слушает, – доложил прапорщик.

– Мы повели объект, – предупредил Суриков. – Вам оставаться на месте. Чтобы игрушки никуда не ушли.

– Вас поняли, остаемся на месте, – сообщил Шимко, и рация замолчала.

Взаимодействие экипажей было налажено неплохо. Два вечера подряд, когда солдаты уходили в кино, на спортплощадку погранотряда приходили четверо крепких мужчин. Никого ничему здесь учить не приходилось. Как нужно и как можно взять противника, как удержать его, если он все же пытается уйти от захвата, все четверо знали давно и не понаслышке. Здесь, на спортплощадке, они добивались только взаимопонимания. Двигались в сумерках, как тени, расходясь и сходясь в назначенном месте, следили за едва заметными жестами командира, менялись местами, то останавливались, то резко бросались вперед и все это беззвучно, тихо, отчего суточному наряду на проходной их действия казались бессмысленным кружением вокруг одного и того же места. Только сами участники кружения знали – то, чем они заняты, не игра. А если так кому-то кажется, то следует знать – в таких играх ставкой бывает жизнь.

Прощаясь после окончания последней тренировки, Суриков задержал руку прапорщика Шимко.

– Вы уж будьте добры, Сергей Павлович, расстарайтесь. Подберите лифчики для нас поудобнее.

– Да уж готово, Андрей Николаевич. Такие дела я привык загодя справлять. Бронежилетки новые, все как одна.

– Как со второй машиной? – спросил Садек.

– Вторая – моя, – ответил Шимко. – «Уазик». Я его отладил – зверь, а не мотор.

– Были на Афгане? – спросил Садек.

– А то! – без всякой рисовки бросил Шимко. – И я там гулял, и Телицин.

Садек протянул прапорщикам руку, и они положили на нее сразу две тяжелые мужские ладони.

Два часа ожидания тянулись с нудной томительностью. Под бронежилетами и пиджаками, их прикрывавшими, взмокли спины, дышать стало тяжко. В тупике Хошхал ничего существенного не происходило. Он словно вымер. С интервалом в сорок минут здесь прошли всего две женщины с сумками в руках. Одна помоложе, вторая старуха, похожая на старую горбоносую ведьму. Поглядев на нее, Шимко сказал задумчиво:

– Правы все же афганцы…

– В чем? – не понял сразу Садек.

– Они говорят, что с девушкой приятней беседовать, прижимаясь к ней, а со старухой лучше разговаривать через забор.

Садек усмехнулся.

– Это поговорка. У таджиков тоже есть такая.

Неожиданно на Кызылсайскую улицу со стороны центра выкатился серебристый лимузин иностранной марки. «Вольво» по виду определил Шимко.

– Внимание! – предупредил Садек, и прапорщик опустил голову на руль, изобразив крайнюю степень безразличия ко всему, что происходило вокруг.

– Это машина Акила Исфендиарова, – пояснил лейтенант. – Рядом с ним Аслан Хошбахтиев. Значит, встретились в городе.

Машина въехала в тупик и замерла перед калиткой в высоком дувале. Акил и Аслан вышли из лимузина, хлопнули дверцами и, не запирая их на ключ, вошли во двор.

– Долго не пробудут, – предположил Садек.

Из переулка появился Суриков – бородатый, неухоженный – бедный такому подаст, богатый его испугается. Вскочил в «уазик», сел рядом с Садеком. Сообщил:

– Мы тут рядом в переулке остановились.

Стали ждать дальше. Через полчаса из усадьбы вышел Акил Исфендиаров. Прошагал к машине, высоко неся гордую красивую голову. Темно-синий форменный костюм сидел на нем ладно, словно был приготовлен самой природой для этого сильного здорового тела. Акил шел так, чтобы даже случайный наблюдатель увидел и понял – нет этому человеку равных на этой пыльной узкой дорожке, называемой коча, но которая по праву могла бы именоваться дарзом – щелью. То ли дело улицы, которыми он, Исфендиаров, движется над землей! В солнечные дни, когда видимость миллион на миллион километров, летчик видит простор от Душанбе до Бухары – вот его размах.

Исфендиаров шел, держа в руке вместительный серебряный чемоданчик. Суриков, едва увидев его, облизал враз пересохшие губы.

– Этого будем брать? – спросил прапорщик Шимко, поигрывая крутыми плечами.

Суриков взглянул на него и улыбнулся: есть еще порох в украинских пороховницах! Пояснил негромко:

– Нет, Сергей Павлович. Дяде нужно срочно в Москву. Мы его лишать этой возможности не будем.

– Нехай летить, – милостиво разрешил Шимко.

Хлопнула дверца машины. Серебристый чемоданчик лег на темно-синее сиденье.

– Умеют жить люди, – чертыхнулся Шимко. – Сиденье под цвет штанов, автомобиль под цвет чемоданчика.

– Шимко, – урезонил напарника Садек. – Твой УАЗ тоже под цвет штанов – хаки. Заведи себе черный кейс…

– А и то верно, – согласился прапорщик. – Я даже не подумал.

Пыль, поднятая торжествующими колесами показного богатства, поднялась и опустилась на печальную землю бедности.

Едва «вольво» скрылось за поворотом, с другой стороны улицы показалась «Волга» ярко-синего цвета. Она двигалась осторожно, словно нащупывая дорогу.

– Это та машина, – сказал Суриков взволнованно и положил руку на плечо Садека.

– Какая та? – не понял лейтенант.

– Которая шла на меня первой ночью.

– Ха! – насмешливо воскликнул Садек. – Гордиться надо, товарищ из Москвы. Это машина лично сына товарища Утежана Бобоевича!

– Не может быть! – воскликнул Суриков.

– Все может. Это она. По цвету, по номерам, по сыну за рулем. Господин-товарищ Рахим Утежанович собственной персоной.

«Волга» торжественно вплыла в серую щель квартала.

– Теперь, как в сказке, – предположил Шимко. – Трое из ларца.

Будто по его заклинанию дверцы распахнулись и из них вышли три парня. Быстрым шагом двинулись в усадьбу Хошбахтиева. Некоторое время спустя они вернулись, неся по картонной коробке, затянутой полиэтиленом.

– Грузят, – констатировал Садек.

– Смотри, угадал! – съязвил Суриков. – Потому давай вылезай и дуй к телефону. Звони Эргашеву. Доложи, что мы решили завершать операцию. Груз у Хошбахтиева. Позволять его развозить нет причин. И предупреди, чтобы связались с авиаотрядом. Нельзя, чтобы до Акила Исфендиарова с земли дошли плохие вести. Пусть спокойно летит в Москву.

– Я до аптеки, – сказал Садек. – Там телефон-автомат.

Он вернулся через четверть часа. Суриков ни о чем не стал спрашивать, только вопросительно посмотрел на товарища.

– Там переполох, – доложил Садек. – Утром застрелился Бобосадыков.

– Что в отношении нас? – спросил Суриков так, словно его совсем не заинтересовала новость.

– Говорил с Джадаловым. Он разрешает брать.

– Слышали, мужики? – спросил Суриков прапорщиков. – Вот и все. Шашки к бою!

Из двора усадьбы вышли трое. То были Аслан Хошбахтиев, Длинный, которого Суриков и Садек уже видели на автозаправке, и секретарский сын Рахим Утежанович. Все разом сели в машину. Рахим взялся за руль. «Волга» мощно фыркнула и двинулась. Когда она выбралась из тупика и стала сворачивать направо, Шимко, лихо крутанув руль, выскочил на встречную полосу и встал поперек дороги. Завизжали тормоза. Трудно сказать, как бы потекли события, если бы водитель не выскочил из «Волги». Горячее сердце джигита Рахима, привыкшего к тому, что его появление на дороге заставляет всех остальных жаться к обочине, не позволило снести такого нахальства. Того, кто встал на его пути, надлежало хорошо проучить.

– Ти-мати! – обрушил на присутствовавших Рахим фразу, родившуюся в грязи, в дерьме подобранную и изрыгаемую любителями крепких слов по случаю неимения других. Замахнувшись, он бросился на Шимко, который показался ему вахлаком-недотепой. И вдруг, ничего не поняв, Рахим оказался на земле лицом вниз.

– Руки! – прозвучала команда, которая разъяснила все разом.

Подскочившие к «Волге» с двух сторон Суриков, Садек и прапорщик Телицин распахнулй дверцы машины.

– Руки за голову! Выходить по одному!

Растерявшиеся Аслан Хошбахтиев и его напарник не сопротивлялись. Щелкнули замки наручников.

В это время на сцене появился неожиданный фигурант. Невысокий узбек в адидасовских синих кедах, в хлопчатобумажном тренировочном костюме, в черной расшитой белым узором тюбетейке выскочил из-за ствола огромного чинара, где его до сих пор никто не видел. В руках он держал пластмассовую легкую сумку с расплывчатым изображением полуголой девы. Заметив происходившее, он быстро извлек из сумки пистолет. Сжав оружие двумя руками, как то делают гангстеры в западных фильмах, парень вскинул ствол и начал прицеливаться. Суриков, стоявший к стрелку ближе других, ни о чем не думая, рванулся к нему. Грянул выстрел. Он прозвучал ударом циркового бича. Испугались, шарахнулись воробьи, копошившиеся возле навоза, оставленного на проезжей части случайным ишаком. Опрокинутый мощным ударом в грудь, Суриков взмахнул руками и упал навзничь.

Шимко, бросив спеленутого Рахима, рванулся к стрелявшему. Резко оттолкнувшись ногами от земли, прапорщик подпрыгнул метра на полтора и сверху обрушил удар сапог на поясницу бандита. Произошло это так быстро, что тот не успел сделать второй выстрел. Не понимая, откуда последовал толчок, бандит закричал и упал на асфальт лицом вниз. Инстинктивно нажал на спуск. Выстрел грянул, когда пистолет уже коснулся земли. Пуля чиркнула по дорожному покрытию, выбила глубокую кривую борозду в мягком от тепла гудроне и, зазвенев, ушла в небо.

Шимко наступил ногой на кисть, еще сжимавшую пистолет, слегка надавил подошвой и выдрал оружие из пальцев.

Суриков, к которому поспешил Садек, лежал лицом к небу. Оглушенный тяжеленным ударом, он медленно приходил в себя. Открыл глаза. Мир выглядел сумрачным, лишенным четкости очертаний. Звуки доходили до сознания откуда-то издалека, будто ему заложили уши ватой. Суриков попытался сесть, но Садек придержал его рукой.

– Лежи.

– Чем это меня? – спросил Андрей и потрогал себе макушку. – По голове?

– Хуже, Суриков. Лежи! – Садек подсунул руку под его бронежилет и пальцами прощупал грудь. Крови не было. – Больно?

– Нет, там все онемело.

– Сто лет будешь жить, дорогой! Хороший лифчик прапорщик подобрал!

Садек встал, подошел к типу, лежавшему на земле. В ярости замахнулся ногой для пинка, нацеливая носок ботинка в бок, усилием воли сдержался, только скрипнул зубами.

– Ну, поднимайся! Разлегся тут!

Со стороны квартала Кохнакалай, от тупиков Хошхал и Дараз раздался шум голосов, донеслись ругань и крики. Что там происходило, поначалу никто не понял. А происходило вот что.

Босой мальчонка в белой рубахе с непокрытой головой бежал вдоль улицы, размахивая руками. Его красный пионерский галстук сбился на правый бок и развевался над плечом, как язык пламени.

– Дядю Аслана схватили! – кричал мальчишка громким срывающимся голосом. – Дядю Аслана забрали!

Из-за дувала поднялась взлохмаченная голова.

– Э, Сайд, что орешь? – спросил мужчина с вытаращенными, как у рыбы, глазами.

– Дядя Анвар! – заорал мальчишка еще громче. – Вашего Аслана какие-то люди схватили. Подъехали, схватили, затолкали в машину.

– А! – выкрикнул мужчина свирепо. – Где это?! Эй, люди, вставайте!

Громкий крик разбил тишину. Поднял людей. Поджег страсти.

– Дядю Аслана взяли! – орал мальчишка и бежал по кварталу, как вестник вселенского несчастья.

– Эй, люди, вставайте! – будоражил гортанным криком соседей лупоглазый мужчина. Он стоял посреди тупика босой, неподпоясанный.

Крик услышали. Призыва послушались.

Подобрав с земли увесистый булыжник, встал с кучи соломы Самет Таракан. В знойный час он залег в тень карагача, который рос у дувала с незапамятных времен, и готов был лежать, пока не стемнеет. Бездельник и гуляка, завсегдатай привокзальной забегаловки, драчун и задира, осужденный общественным мнением и дважды народным судом, Самет Таракан жил в доме, оставшемся ему от родителей, в таком же пустом и неухоженном, как он сам. И никто из людей солидных, обремененных званиями и чинами, семьями и финансами, не имел с Тараканом дел. Разве что при встрече на улице небрежно кивали в ответ на его вежливое «Салам алейкум», на его глубокий поклон. И уж кто-кто, а люди из клана Хошбахтиевых – счастливцы, сохранившие в жилах кровь настоящих беков, тех, которые здесь владели землей, когда город был простым кишлаком, они вообще в упор не видели Таракана, а он при их приближении старался исчезнуть с глаз подальше, ибо знал – неугодного быстро настигнет расправа. Укажи пальцем Аслан, и как волки кинутся на любого из тьмы чьи-то быстрые тени, послушно удушат, задавят, забьют ногами. Но теперь, когда обстоятельства требовали от всей махалли единодушия и отваги, Самет Таракан не счел возможным прятаться. Он двинулся на выручку Аслана Хошбахтиева в первых рядах земляков. Он шел по кварталу размашисто, то и дело подбрасывая тяжелый булыжник на ладони, будто тот был горячим. Шел и выкрикивал:

– Защитим Аслана! Не позволим трогать наших!

Отбросив шланг, из которого поливал огород, схватил тяпку и выскочил на улицу бригадир ударной бригады поливальщиков хлопка колхоза имени Кирова Махмуд Оторбаев. Он понесся по улице, сверкая голыми пятками, туда, куда уже двигались Самет Таракан и другие люди.

Соскочил с деревянного топчана, установленного над арыком в садике при дворе Турсунбек Бекташев, учитель языка и литературы, любитель стихов Рудаки и Омара Хайяма. Он прислушался к крику и топоту, который бился в тесной щели квартального прохода. Понял, в чем дело, и быстро, по-учительски рассудил. Конечно, Хошбахтиевы ему не родня, и никогда не снизойдет богатая чернь до признания бедной образованности. При дворе таких людей профессор науки был и останется обычным шутом, но все же лучше не противопоставлять свою ученость их силе. Зачем? Сила горы сдвигает.

Учитель огляделся. Выбрал из кучи кольев, заготовленных на подпорки, один самый ухватистый, покатал его в ладонях, примериваясь, и солидно, как подобало его положению интеллигента, ценителя изящного слова, вышел за калитку, присоединяясь к толпе.

Сдернув со стены, украшенной богатым ковром, бескурковую ижевскую двустволку с резным прикладом и, держа ее в правой руке вверх стволами, выкатился в переулок толстый, меднолицый, лысый, как бильярдный шар, депутат райсовета, член районного комитета партии Беркимбай Камалов. Будет его ружье стрелять или не будет, не знал никто – ни сам Беркимбай Тюлягенович, ни жители квартала, но все они видели – уважаемый депутат, член районного комитета партии, председатель группы народного контроля в минуту испытаний идет вместе со всеми, плечом к плечу с Саметом Тараканом, который, конечно же, человек никудышный, сволочь, одним словом, но все же свой, родной по крови и духу.

Двигаясь по проулку, толпа росла и свирепела. Выкрикивая угрозы и ругательства, подбадривая и распаляя себя, люди шли и полнились яростью – все от Самета Таракана до муаллима Беркимбая Камалова и почитателя стихов Омара Хайяма Турсунбека Бекташева. За плотным рядом мужчин семенили женщины, хранительницы очага и рода. Криками и причитаниями они скрепляли уверенность сильного пола, не позволяя ему дрогнуть и отступить.

Толпе оставалось метров пять, и она вылилась бы на Кызылсайскую улицу, где трое еще стояли над лежавшим на земле Суриковым, когда вдруг по обочине, протянув за собой шлейф лессовой пыли, прокатил бронетранспортер. Резко затормозив, он перекрыл горловину тупика Хошхал, словно поставил плотину. Из машины легко выскочил офицер в пятнистой полевой форме. Увидев в толпе Камалова, вскинул руку над головой в приветствии.

– Салом алейком, Беркимбай Тюлягенович! У вас в махалле хошар?

Они хорошо знали один другого – заместитель командира погранотряда подполковник Сергеев и депутат райсовета. Вопрос про хошар был не случайным. Хошар – это старый азиатский обычай, когда какую-нибудь работу делают сообща – строят ли дом погорельцу или перекапывают огород пожилой вдове солдата.

– Если хошар – поможем. Я вижу, у вас ружье. У нас автоматы. Кого стрелять будем?

– Здравствуйте, Сергеев! – пробурчал Камалов. Махнул рукой, опустил ружье вниз стволами и стал протискиваться назад, к своему дому.

Боевой порыв махалли угасал. Самет Таракан вообще не имел желания встречаться с Сергеевым. Мало ли чем это могло кончиться. Он присел и повернулся спиной к лицу событий…

Сила власти в том, чтобы уметь вовремя демонстрировать свою силу.

Шимко и Садек помогли Сурикову подняться с земли. Он встал, покачиваясь. С лица медленно сходила затянувшая его серость. Оживая, спросил:

– Слушай, Садек-джан, что ты там говорил о Бобосадыкове? Я тогда не понял.