Афганский транзит

1988 г. Сентябрь. Москва

Яков Светлов на допросе крутил. Отводя от Ермакова глаза, теребя руками пуговицу на куртке, потея и утираясь ладонью, он старался выглядеть искренним, но сам в то же время кое-что скрывал. И Виталий знал что. Едва вопрос касался того, где компания доставала наркотики, Светлов начинал крутить.

– Покупал товар всегда Серый. Нас он к этому делу не подпускал. Мне не жалко, я бы сказал, если знал.

– Одобряю ваше желание сотрудничать, – спокойно говорил Ермаков. Терпением он не был обделен и твердо знал свою способность «дожать» подследственного. – Теперь скажите, вы за товаром ездили вместе или в такие поездки Ножкин отправлялся сам?

– По всякому случалось.

– Вот и отлично, расскажите, куда вы ездили, когда собирались за товаром вместе? Торговцев вы не помните, но куда ездили, забыть не могли.

– В разные места мотались. На Черемушкинский рынок, на Таганку, на Масловку.

– Видите, как нетрудно вспомнить. Теперь мы с вами поедем на Масловку. Вы покажете, где останавливали машину, куда уходил Ножкин. Походим вместе. Может быть, вы узнаете кого-то в лицо. Может, узнают вас.

Светлов съежился, опустил голову и стал торопливо вытирать ладонью взмокшую шею.

– Я не поеду, – заявил он, хотя голос звучал неуверенно.

– Ну, дорогой, – спокойно возразил Ермаков. – Не за грибами в лес приглашаю. Это следственное действие. Впрочем, – он задумался, погладил пальцем левую бровь, над которой белела стрелка недавнего шрама, – можно и не ехать, если назовете, у кого брали товар. Я не верю, что Ножкин не называл, к кому шел. Деньги есть деньги. Верно?

Светлов поднял голову, сморщился, словно собирался заплакать, и выдохнул:

– На Масловке Бородай торговал.

Сказал и посмотрел на Ермакова испуганно.

– На Черемушкинском?

– Мамед.

В тот же день Ермаков зашел к Ивану Назаренко, который вел дела по производству и сбыту наркотиков. Поинтересовался, говорят ли ему что-то клички Бородай или Мамед.

– Почему «что-то»? – в свою очередь спросил Назаренко. – О многом говорят. Если желаешь, могу показать их фотографии. И еще штук двадцать других. Они что, уже по убийствам проходят?

– Откуда у тебя их столько? – не ответив на последний вопрос, спросил Ермаков. – Разводите? – и подсказал решительно: – Брать эту сволочь надо. Под корень.

Назаренко засмеялся.

– Узнаю владельцев дачных участков по сельскохозяйственной терминологии: стричь ветви, резать под корень, выпалывать, выпахивать.

– Иди ты! – огрызнулся Ермаков. – Дача! Да у меня на лопату лишних денег не остается. А ты – участок!

– Тогда не дари сельскохозяйственных советов. А то – под корень! Ты знаешь, что такое сныть? Это дикорослая огородная трава. Растет у тебя в огороде куст, ты его решаешь под корень. Да еще сам корень рубишь на сто кусков. Потом можешь быть уверенным – на участке появится сто кустов. От каждого обрезка корня свой. Это вы, друзья, убийцу изловите и считай, от одного избавили общество. А у иголочников – сеть. Если ее вытягивать, то сразу всю. Оставишь одно звено – она снова прорастет. Между прочим, чего тебя на Бородая кинуло? Может, он кого зарезал? Тогда мы его на тебя спишем и конец.

Ермаков в общих чертах рассказал, в чем дело. Назаренко слушал спокойно, но вдруг оживился, когда речь зашла о серебристом атташе-кейсе.

– Ты знаешь, Виталий, у нас на примете есть фигурант с таким чемоданчиком. Удалось установить, что он высокодоверенный курьер. Получает товар, транспортирует деньги.

– Считаешь, такой может убить?

– А ты сомневаешься? Если в чемоданчике сто тысяч, он что, отдаст его двум соплякам? На подобные должности подбирают острых ребят, – подумал и добавил: – Не шакалов, волков.

Тогда Ермаков и спросил:

– Между прочим, фамилия Исфендиаров тебе ни о чем не говорит?

Назаренко посмотрел на коллегу с нескрываемым изумлением.

– Слушай, друг, ты что, под меня копаешь? Я этого Исфендиарова полтора года высчитывал. И не дышу, чтобы не сорвался вдруг. А ты приходишь…

– Не волнуйся, – сказал Ермаков успокаивающе. – Я тебе его подарю. Только покажи мне серебряный чемоданчик.

Назаренко встал, походил по кабинету, раздумывая о чем-то. Потом остановился за спиной Ермакова, положил ему руки на плечи.

– Здоровый ты все-таки, Виталий. Даже зависть берет.

– Не завидуй. Ты бы на одной картошке, сколько мне надо, давно разорился.

– Все, не завидую. Давай лучше дружить. Эта сеть от Бородая до Исфендиарова уже почти распутана. Ее можно вытаскивать. Надо только дождаться, когда произойдет обмен.

– Какой? – поинтересовался Ермаков, не поняв смысла последнего слова.

– Маркса читай, – поддел Назаренко. – Обмен, это когда работает формула «товар – деньги».

– И когда она работает, у Маркса тоже сказано?

– Только в принципе, а до конкретики Бородая теоретик не дошел. Надо следить и ждать. Сперва сборщик собирает подать с розничных торговцев. С трех-четырех, не больше. У них конспирация, как у подпольщиков. Затем сборщики передают сумму дальше, пока у шефа не соберется нужное ему количество.

– Поворовывают сборщики? – спросил Ермаков.

– Нет, Виталий, мафия – не госпредприятие. Тут из заработка разницу не удерживают. Все решается проще – шило в бок, и ты уволен. Всю сумму, которую требует шеф, ему привозят сполна. Правда, если есть желание поживиться – поднимай розничные цены и снимай сливки.

– Что же ты предлагаешь?

– Давай вместе выйдем на природу. Осмотрим лужки, на которых пасутся любители травки.

– Принято единогласно, – сказал Ермаков и встал. – Когда?

– Завтра с утра. Устроит? И оденься попроще. Ладно?

Ермаков оглядел свой повседневный костюм отечественного пошива и усмехнулся: «Куда уж проще».

– Ты все же попробуй.

На следующий день они встретились в девять. Назаренко оглядел Ермакова и, сохраняя серьезную мину, сказал:

– Слушай, Виталий, даю десять минут. Иди к себе и переоденься. Прежде всего, сними ты эти свои широкие плечи. Руки поменяй. Мои наркоманы публика субтильная, а на тебе так и написано: «Я из группы захвата». Любой новичок это просечет.

Сам Назаренко выглядел достаточно неприметно. Серый свитер, джинсовый пиджак цвета синьки, выплеснутой в пыль, потрепанные брючишки, ботинки со сбитыми на бок каблуками. Все это позволяло ему встать в очередь за водкой как человеку свойскому, остро нуждающемуся в глотке бормотухи.

– У меня похуже ничего нет, – сказал Ермаков, сравнив себя с тем, что носил товарищ. – Разве если старый брезентовый дождевик накинуть?

– Давай дождевик, – согласился Назаренко. – Все будешь больше походить на жертву перестройки. Таких там любят.

Поношенный брезентовый плащ, кепка, надвинутая на глаза, сразу придали Ермакову вид, которые должен был иметь напарник того ханурика, которого изображал сам Назаренко. Прежде чем отправиться в поездку, он протянул Ермакову две бутылки, наполовину наполненные прозрачной жидкостью.

– Сунь в карманы. Только в разные.

– Что это?

– В левой вода, в другой – самогон. Кончим дело – обмоем успех. Только не перепутай, где что.

Они доехали до Новой Башиловки и на ее пересечении с Нижней Масловкой увидели толчок: несколько местных ханыг, мучимых жаждой и томимых хроническим отсутствием денег, в дружеских беседах размышляли о жизни, которая идет наперекосяк, потому что нечего выпить. Разговор велся на языке, не учтенном ни одним словарем, рожденном наукой языкознания. «Бля, ити их по коромыслам, другой день тяну пустышку из-за этой проклятой курвы, имел ее в печенку». – «Ты, духарик, не тяни кота за хвост, за тобой гривенник ржавеет, а ты морду воротишь, словно забыл, а мне ити ее в стос, без башлей в трубу катиться». – «Да дай ты Рыжему по рогам, привык верзоха на халяву тянуть, динамит резаный».

Не обращая ни на кого внимания, Назаренко подошел к низкорослому, занюханному и небритому мужичку. Дернул за рукав:

– Отойдем, Лимузин. Дело есть.

Никто не обернулся им вслед. Они зашли за угол, где навстречу Назаренко шагнул Ермаков.

– Коляй, здорово! – произнес он свою реплику в этой абсурдной жизненной пьесе. – Хочешь?

– Спрашиваешь! – ответил Назаренко. – С утра страдаю.

Ермаков сунул руку в правый карман плаща и оттуда извлек бутылку. Протянул Назаренко. Тот взял ее, выдернул зубами бумажную затычку и сунул горлышко в рот. Сделал несколько больших булькающих глотков. Потом закрыл глаза, отдаваясь блаженству. Не глядя на Лимузина, вернул Ермакову бутылку, и тот быстро упрятал ее в карман. Стоявший рядом Лимузин следил за тем, что происходило, со страдальческим видом, и большой острый кадык на его тощем горле двигался в такт глоткам Назаренко. Наконец, не выдержав испытания, Лимузин шагнул к Ермакову. С собачьей преданностью заглянул ему в глаза. Глухим крошащимся голосом попросил:

– Мужики, выручайте… Один глоток! Подыхаю… Поправиться…

Ермаков измерил взглядом просителя – от лысины желтой, будто смазанной йодом, до стоптанных отечественных кедов. Спросил Назаренко:

– Дать ему, Коля? Свой человек, а пропадает.

– Пропадаю, – поддержал его Лимузин со слезой в голосе. – Гад буду, пропадаю. Хоть понюхать дай.

Ермаков сунул руку в левый карман и вынул бутылку. Протянул Лимузину. Тот дрожащей рукой перехватил сосуд и потянул горлышко в рот.

– Ты! – предупредил Назаренко строго. – Два глотка, не больше!

Лимузин запрокинул голову. Пил большими глотками и стонал от удовольствия, как голубь-сизарь от любви к весенней подруге. Выпил, подержал пустую тару в руке, не зная, что с ней делать – отдать владельцу или оставить себе.

– Оставь, – сказал Назаренко, поняв колебания алкаша. Тот не заставил повторять. Торопливыми движениями сунул склянку в бездонный карман серенькой полотняной курточки и улыбнулся, обнажив бурые щербатые зубы.

– Ты тут Бородая не видел? – спросил Назаренко.

– Кончай, – зло и резко оборвал его Ермаков. – Нашел кого спрашивать! Он тут никого не знает.

Лимузина словно стегнули.

– Я?! – воскликнул он одновременно обиженно и сердито. – Да, я с Бородаем сто лет в корешах.

– Самому двести, – сказал Ермаков, положил руку на плечо Лимузина и легко отодвинул его. – Не мельтеши! Чо орешь?

– Да не ору, мужики, – сбавив тон, согласился Лимузин. – Просто обидно.

– Так где же Бородай? – спросил Назаренко.

– Он на Таганку отсюда перебрался.

– С чего? – спросил Ермаков.

– Работа такая, – хитро улыбнулся Лимузин и снова продемонстрировал свои гнилушки. – Слыхал загадку: кто травкой живет, а не теленок?

– Кто не теленок, а менты его пасут, – продолжал Назаренко. – Ты об этом, что ли?

– Ага! – обрадованно сообщил Лимузин.

– Что, его пасти стали? – спросил Ермаков.

– Когда начнут, будет поздно, – рассудительно объяснил Лимузин. – Вот он и пошел на новое место, чтобы на одном не маячить.

– А, может, его кто-то выдавил?

– Нет. По замене. Сюда Карман перебрался. А Бородай на Таганку двинул.

– По замене, – язвительно передразнил Назаренко и рукавом вытер лоб. – Бородай – сявка, а ты о нем как о летчике Кожедубе.

– Не скажи, – возразил Лимузин. – Это мы при бутылке простота. А у них при порошке порядок чище, чем у военных. Где приказано, там и стой. Если встал – не дергайся. Иначе, – Лимузин большим пальцем провел вокруг горла, – секир башка.

– Ладно, не пугай, – сказал Ермаков. – Где же там на Таганке Бородай толчется?

– Ха! – засмеялся Лимузин и сморщился как печеное яблоко. – Я на Таганке только и был, когда работал на трамвае. Сейчас стал патриотом Башиловки. Мне в других местах делать нечего. Здесь мои товарищи, – пропел он козлетоном, – здесь мои друзья! Понял?

– Порошок сам не пробовал? – спросил Ермаков.

– Что ты! Ни в жись! Это отрава. Происки империализма, – Лимузин скривился и смачно сплюнул. – Пусть им стиляги гужуются.

– А водка? – съязвил Ермаков.

– Что водка? Водка – это апостольская влага. Ее и монахи приемлют.

– Ладно, Лимузин, топай, мы тоже пошли, – сказал Назаренко, увлекая Ермакова в сторону троллейбусной остановки. – Салют!

Лимузин на вялых ногах пошагал к толчку. Кто знает, может, сегодня еще раз повезет и произойдет чудо, которое только что с ним случилось. Не зря говорят, что везенье – дитя удачи: ну, мужики! Позвали и поднесли. Есть еще люди!

– Теперь ты видишь, – сказал Назаренко, – с каким народом имеем дело. Между прочим, тут на толчке два инженера, ученый агроном, врач, художник. Сам Лимузин был медник – золотые руки. Самовар полудить, радиатор запаять – лучше его никто не мог. Да вот… Короче, контингент тот еще. Водка – патриотично. Порошок – происки империализма. Что же делать прикажешь?

– Искать чемоданчик.

Назаренко вздохнул.

– Найдем, только прошу тебя, без резких движений. Ты со своими приемчиками мне порвешь все, что наплели мы за год с лишком. Как только блеснет твой серебристый ящик – я кликну.

Ровно через три дня Назаренко зашел к Ермакову с ответным визитом. Оглядел келью коллеги, но оценки давать не стал из вежливости. Даже не улыбнулся скептически.

– По твою душу, Виталий, – сообщил он, когда поздоровались. – Завтра по нашим прикидкам обмен.

– Товар – деньги? – спросил Ермаков. – Небось Лимузин сообщил?

– На этот раз Пикап, – парировал Назаренко. – Устраивает?

– Вполне.

– У меня в шестнадцать совещание. Будем увязывать взаимодействие групп. Ты подойди.

– Подойду.

– А пока, чтобы не выносить на совет, давай поделимся. Групп будет две. Тебя интересует чемоданчик. Его и поведешь. У тебя две машины. Меня больше интересует Исфендиаров. Очень уж от него пахнет травкой.

– Забито, – согласился Ермаков.

– С тобой поедет Камышев. Он знает, где и что лежит. Во вторую машину подсади кого-то из своих. На случай, если возникнут трудности.

– Забито.

– Я еду в аэропорт. И оттуда поведу гостя. Он должен встретиться с хозяином чемоданчика. Где – пока неизвестно. Поэтому придется импровизировать по ходу операции. Я надеюсь, Виталий.

– Я тоже, – сказал Ермаков. – Мне эта бодяга порядком надоела. Да, а твой Камышев как?

Назаренко молча поднял вверх большой палец. Ермаков качнул головой, принимая оценку.

На следующий день экипаж второй машины, который вел «клиента» по городу, передал его Ермакову.

– Кирилыч, – предупредил водителя Камышев, – будешь держать «жигули-девятку». Учти, машина верткая.

– Удержим, – пообещал Кирилыч. Они приняли «девятку» на углу Неглинки, когда та поворачивала на Кузнецкий мост.

– Трогай по малой, Кирилыч, – подсказал Ермаков, реализуя право старшего. И они сели «девятке» на хвост. Перед светофором «девятка» аккуратно обозначила поворот налево.

– Сознательный товарищ, – пробурчал Камышев. – Я бы на его месте от этих мест держался подальше.

– Почему? – спросил через плечо Кирилыч.

– Рядом прокуратура.

– Не беспокойся, – возразил Ермаков. – Это он в виде моральной прививки тут околачивается.

Проехав по Рождественке, «девятка» свернула в Варсонофьевский переулок.

– Петляет, – предположил Кирилыч и включил указатель поворота направо.

Ермаков придвинулся к самой двери, готовый в любую минуту выйти из машины. На углу переулка стоял контейнер для мусора. На сером борту старательный хозяйственник кривыми белыми буквами вывел надпись: «ГИПРОХОЛОД». Какой-то шутник исправил букву, и слово наполнилось зловещим смыслом: «ГИПРОГОЛОД». Не чувствуй себя столь напряженно, Ермаков обязательно рассмеялся бы. Сейчас лишь усмехнулся, не позволяя себе расслабиться. Впереди, утверждая законность дорожных правил, висел знак, запрещавший остановку машин вдоль правого тротуара вперед и назад. Знаменуя эпоху перестроечной демократии, прямо под знаком, не оставляя свободного места, стояли одна к другой машины.

– Охамели, – сказал Кирилыч. – Идем вперед и выше ступенями перестройки.

Тем временем «девятка» миновала переулок, сделала левый поворот и покатилась по улице Дзержинского.

– Что он, сволочь, – удивился Камышев, – соседей на бдительность проверяет?

– Рисковый, – бросил Кирилыч с усмешкой. – Работает на острие.

Проехав еще немного, «девятка» свернула в Сретенский переулок, пробежала небыстро вперед, прижалась к бровке и остановилась. Кирилыч, проследовав за ней, свернул направо на Малую Лубянку. Подъехав к грязному забору, поставленному строителями, затормозил. Ермаков, не ожидая, пока машина встанет, выскочил из нее. Достал из кармана записную книжку и, держа ее так, как человек, который не может запомнить чужой адрес, вышел в Сретенский переулок. Владелец «девятки» не обратил на него внимания. С легким стуком захлопнув переднюю дверцу, он повернул в замке ключ, снял с капота серебристый кейс и двинулся в сторону улицы Мархлевского.

Ермаков шел впереди, не обращая внимания ни на что, кроме номерных знаков на домах. Владелец «девятки» обогнал его и свернул в Бобров переулок. Ермаков остановился на углу, держа записную книжку в руке. Поднял голову. Перед ним на противоположной стороне высилось здание, построенное во времена, когда мир открыто делился на богатых и бедных и когда богатые не таили своих капиталов, а наоборот, делали все, чтобы о них знали и видели воочию уровень благосостояния; тогда не было принято окружать роскошные виллы заборами, отгораживая свои льготы и преимущества от чужих глаз.

Владелец дома, не жалея средств, украсил сооружение скульптурными излишествами. Внизу, возле левого угла стены, прилепилась чугунная мелкогрудая и круглоголовая женщина, у которой из определенного места произрастали диковинные листья. Чуть выше в глубокой нише укрывался воинственного вида мужчина, то ли кузнец с молотом, то ли рыцарь с мечом. Еще выше, в круглом медальоне, покоилась, еще одна голова. Денег у владельца имелось в избытке…

Скользнув взглядом по фасаду, Ермаков в окне третьего этажа заметил полную высокую женщину в красном домашнем халате. Она стояла у приоткрытой створки, сдвинув тюлевую штору, и смотрела на улицу. Владелец «девятки», увидев ее, сделал левой рукой движение, каким посылают привет, если не хотят привлекать внимание – вскинул руку на уровень плеча и шевельнул пальцами. Женщина тут же отошла от окна, и штора опустилась. Открывая дверь подъезда, мужчина обернулся, и Ермаков впервые увидел его лицо. Увидел и узнал, не смея верить глазам. Это был Вадим Лашков, заслуженный мастер спорта по боксу, кумир мальчишек того времени, когда Ермаков числил себя пацаном. Лашков поднялся на третий этаж.

– Вадим! – в голосе женщины, открывшей ему дверь без звонка, прозвучала нескрываемая радость. – Проходи!

Она отступила, открывая ему проход, Лашков вошел в просторный холл. Огляделся, поставил кейс на пол между вешалкой и тумбочкой, над которой висело старинное зеркало венецианского стекла. И только тогда стал снимать перчатки. Женщина, видимо ожидавшая этого момента, бросилась к нему на грудь, схватив крепкую шею мягкими полными пальцами.

– Пойдем? – сказала она томно и поцеловала его в щеку.

Лашков обнял ее, прижал к себе крепко и тут же отстранил.

– Галка, не поджигай! – сказал он с усмешкой. – Не будь дурочкой.

– От тебя пахнет духами! – сказала хозяйка капризно. – Почему?

– Ты хочешь, чтобы от меня пахло навозом? Так я не скотник.

– Я не о том, – произнесла хозяйка капризно. – Ты опять схлестнулся с новой бабой?

Лашков взял ее за плечи и с силой отодвинул в сторону.

– Не будь дурой, Галка, – сказал он сухо, аккуратно запахнул ее халат, раскрывшийся на груди, и застегнул перламутровую пуговицу. – Я на работе. У станка, понимаешь? Будь благоразумна.

– Не смеши, – хозяйка обиженно отошла в сторону. – Я знаю, какой у тебя станок. Только раньше ты предпочитал видеть на нем меня. А кого теперь?

– Перестань. И не надо глупостей. Сделаю дело – приеду.

– Твои дела не кончаются.

Он засмеялся отрывисто и жестко.

– Кончатся дела, кончатся деньги. Тебя это устроит?

Она промолчала. Отошла к зеркалу и стала поправлять прическу. Выдернула шпильки, рассыпала по плечам волосы. Повернулась к зеркалу боком. Осмотрела себя. Взялась за расческу.

Дашков прошел в комнату и вынес оттуда точно такой же серебристый кейс, какой оставил в прихожей.

– Руками не трогала? – спросил он.

– Ты предупреждал…

– Запомни, повторенье – мать ученья. А в ментуре курс длится десять лет. Я думаю только о тебе.

– А я о тебе, – произнесла она с нескрываемой обидой. – Может, задержишься?

Лашков взглянул на часы и упрямо качнул головой.

– Время, милая, время.

Через минуту он вышел из подъезда.

Быстрым шагом Ермаков вернулся к машине. Вскочил, хлопнул дверью. Скомандовал:

– Поехали.

– Куда? – поинтересовался Кирилыч, сдавая задним ходом.

– Греби по Мархлевского на Сретенский бульвар. Наш друг сам туда приплывет.

Через несколько минут «девятка» обогнала их и пошла веселым ходом. Повергнув на улицу Кирова, она притормозила у чайного магазина. Быстро обежав машину перед самым капотом, на место водителя сел молодой парень в черной куртке с немыслимо радужной этикеткой на груди. Лашков, уступив руль, отодвинулся вправо, положил кейс на колени и застегнул на груди ремень безопасности. Машина двинулась и сразу легко влилась в поток, бежавший к площади Дзержинского.

– Гляньте, как ведет, – сказал Кирилыч с одобрением. – Будто экзамен ГАИ сдает.

– Ему сейчас на милицию нарваться – нож острый, – объяснил по-своему дисциплинированность такого рода Камышев.

В тот же день капитан Назаренко со своей командой прибыл в аэропорт. Условившись о действиях и оставив одну машину у терминала, Назаренко выехал на трассу и приказал остановиться у поста ГАИ. Сразу подошел дежурный инспектор. Небрежно кинув руку к шлему, представился:

– Старший лейтенант Охлопков. Попрошу документы.

Назаренко вышел из машины, обошел ее и протянул инспектору удостоверение.

– Что случилось, товарищ капитан? – спросил Охлопков уже не начальственным, а обычным голосом.

– Пока ничего, – сказал Назаренко. – Вот постоим здесь до поры до времени, – повернулся к водителю. – Рация на волне?

Акил Исфендиаров сошел с борта самолета по трапу, высоко подняв голову и важно, как министр иностранных дел, прибывший с визитом в государство, подписавшее капитуляцию. Темно-синий форменный костюм был тщательно выглажен, ботинки, протертые бархоткой, сияли глянцем. В руках Исфендиаров нес элегантный чемоданчик серебристого цвета. Выйдя из аэропорта, Акил остановился, оглядывая площадь и машины, теснившиеся на ней в ожидании пассажиров. Увидел старомодную «Волгу», подошел к водителю, протиравшему стекла.

– До Москвы, возьмешь, шеф?

Они поторговались, и пассажир сел в салон справа сзади от водителя.

– «Десятка», – проговорил в микрофон лейтенант Мартынов, наблюдавший эту сцену. – Крылышки двинулись. «Волга» Эм двадцать один. Номерной знак 52–77, МОФ. Мария, Ольга, Федор. МОФ 52–77.

– Понял вас, – ответил эфир хрипато. – Принимаем двадцать первую. Какой цвет?

– Темно-серый, – доложил Мартынов. – Повторяю: темно-серый.

– Задержать? – спросил Охлопков, демонстрируя готовность служить правопорядку.

– Вот уж чего не надо! – воскликнул Назаренко, упреждая инициативу. – Пусть покатается. Мы сами, когда потребуется…

Охлопков лихо откозырял и спросил неуверенно:

– Мне уйти?

– Не торопитесь, лейтенант. Сделайте вид, что воспитываете провинившихся. Когда пройдет серая «Волга», отпустите нас без сожаления. Важно, чтобы в случае чего из «Волги» увидели – мы страдаем от строгого инспектора.

– Это я сделаю, – сказал, широко улыбаясь, Охлопков. – Опыт есть…

В городе Исфендиаров сошел с машины в проезде Художественного театра и двинулся вверх по улице Горького, помахивая чемоданчиком. Шел спокойно и неторопливо. Останавливался у витрин, оглядывался, пропуская вперед торопящихся, и снова шел.

Тем временем «девятка» также выскочила на улицу Горького. У Моссовета она прошла в крайнем правом ряду так медленно, будто искала удобного места для стоянки или поворота.

– Смотри! – сказал Камышев, положив руку на плечо Ермакову. А тот и сам уже увидел возле памятника Юрию Долгорукому высокого стройного летчика гражданского флота с серебристым кейсом в руках. Проверяя догадку, Ермаков бросил в микрофон вопрос:

– «Десятый», где вы?

– Шагай, шагай, – раздалось в ответ. – Видим вас со спины.

Значит, это был тот, кого они ждали – Исфендиаров.

«Девятка» проследовала Пушкинскую площадь и за сквером свернула направо к зданию «Известий». Проделав разворот перед кинотеатром «Россия», она пошла к Тверскому бульвару.

– Что он петляет? – спросил Кирилыч, которому надоела эта с виду бессмысленная езда по городу.

– Потерпи, потерпи, – успокоил его Камышев. – Узнаем со временем.

Снова миновав площадь, «девятка» совершила поворот в Сытинский переулок. Проехав Бронную, прижалась к бровке возле мастерской радиоаппаратуры. Лашков ловко выскочил на тротуар, хлопнул дверцей и свернул направо во двор. Машина пошла дальше. Ермаков и Камышев сошли на углу Бронной и медленно двинулись следом за Лашковым. Узкий проезд двора был тесно забит легковыми машинами. Здесь же, прижимаясь одна к другой, стояли три машины с кузовами желтого цвета.

– Черт! – воскликнул Камышев. – Куда он попер? Тут же милиция. Сто восьмое отделение!

– Так ему безопасней, – высказал мнение Ермаков. – В розыске он не значится, за кормой все чисто. Один раз уже пытались потрясти его чемоданчик, поэтому ходить возле милиции для него милое дело.

Словно подтверждая эти слова, Лашков остановился возле стенда «Разыскиваются милицией» и стал разглядывать объявления. Потом, отходя от щита, спокойно огляделся. Бросил еще один взгляд на стенд и пошел дальше. По щербатым ступеням, разделявшим два уровня дворов – верхний и нижний, – вышел в Малый Палашевский переулок.

За минуту до этого через арку с улицы Горького туда уже прошел Исфендиаров. Миновав прачечную самообслуживания, он вошел в телефонную будку, осторожно притворил за собой дверь, снял трубку, приложил к уху, потом набрал две цифры номера и остановился, наблюдая через стекло, за улицей. Некоторое время спустя к будке подъехала «девятка». Кирилыч, следуя за ней, проехал дальше и притормозил почти у самой арки.

Лашков, постояв немного на месте, дождался, когда «девятка» остановится, и только тогда вышел из ворот налево. Увидев его, водитель вылез из машины, разминая плечи. Сразу же Исфендиаров открыл дверь телефонной будки, выбрался из нее и оказался лицом к лицу с Лашковым. Нисколько не таясь, не играя в конспиративные игры, они поздоровались и обменялись чемоданчиками.

– Ваня! Ты где? – громко крикнул Камышев, стоявший на ступеньках прачечной. Его голос привлек внимание всех, кто был в тот момент в переулке. Разом обернулись на звук Лашков, Исфендиаров и водитель. Этого оказалось вполне достаточно для тех, кто осуществлял захват.

Ермаков одним прыжком одолел расстояние, отделявшее его от Лашкова, крепко зажал его правую руку и рывком завел ее за широкую спину боксера. Хотя он и имел дело с самим Лашковым, сил на это у него было достаточно. Вторую руку перехватил подоспевший Камышев. Лашков еще не понял, что имеет дело с профессионалами, которые что-что, а брать и держать умели, и потому резкими движениями плеч пытался сбросить наседавших на него противников.

– Спокойно, милиция! – объяснил ему Ермаков и довольно невежливо прижал голову мастера спорта к крыше «жигуленка». Тот грязно выругался и обмяк.

Щелкнули наручники. Камышев скользнул по бокам задержанного ладонями. Отвернул полу куртки и извлек из-под нее пистолет. Подоспевший оперативник с телекамерой зафиксировал момент изъятия оружия…

Исфендиаров, схваченный Назаренко, сопротивляться не пытался. Он просто отшвырнул от себя серебристый кейс и протянул руки, сложенные вместе. Сказал негромко:

– Вяжите. Я сдаюсь добровольно.

Решительней всех оказался водитель. Он выхватил из-под куртки черный длинноствольный пистолет, сжал его двумя руками и направил на Ермакова. Выстрелить не успел. Сзади на него бросились два оперативных работника из группы Назаренко. Работали стремительно. Не успевший ничего сообразить водитель оказался на асфальте вниз лицом. Пистолет вылетел из его рук, описал траекторию и упал на землю. Придя в себя, водитель начал стонать. Стоявший над ним Назаренко успокаивающе сказал:

– Кончай, кончай. Ну, подумаешь, пальчик отломили. Не надо играть пушкой. Такие игры до добра не доводят.

Положив на капот «девятки» серебристый кейс, Ермаков попросил Исфендиарова:

– Откройте, мы зафиксируем камерой содержимое.

Исфендиаров покорно открыл крышку. Тесное вместилище было плотно забито пачками денег. Во втором чемоданчике, который получил от авиатора Лашков, лежали тугие, как куски мыла, плитки марихуаны. На целлофановых обертках поблескивали вытесненные золотой фольгой ятаганы и полумесяц.

Два изъятых пистолета упаковали в полиэтиленовые пакеты. Назаренко положил их в спортивную сумку, которую носил через плечо.

Лашков, скрежеща зубами от ярости, следил за действиями оперативников и бормотал ругательства…