Афонская монашка для тебя

Кролик

За желанием погасить сухость во рту, во мне родилась попытка проснуться.

С волевым усилием удалось разлепить глаза. Я вяло уставилась в потолок. Без эмоций смотрю на разрывающийся звонками телефон. С трудом подняв руку, включила громкую связь.

— Уходи. Уходи срочно.

Не могу определить, мне сниться сон или все по-настоящему? Тревога задела сознание, и, втянув воздух, я рухнула в сладкий сон. Спать, хочется спать страшно. Кружа уносит, прежде чем, мне удается зацепится за желание выпить стакан воды.

Переставляя ноги (мои ли они), я встала. Рассогласованность отнимает все силы. Дошаталась до стола с бутылкой. Пальцы не слушаются. Только после такого облома, проявились эмоции. Это, что же твориться!? Пришлось идти в ванную, и там усесться под блаженными струями.

Воды…

Вода стекала щедрыми потоками, я сидела на дне и просыпалась. Много жидкости на себя, на одежду, на ноги и руки, голову под кран.

Легчало.

А за этим легче, разум достучался и выдал информацию. Я под действием чего-то. По инструкции нужно уходить.

Через четверть часа, нетвердой походкой я тянулась и волоклась вдоль канала.

Окружение распадается на крупные фрагменты: улица, здания стен, серый камень под ногами, всплеск воды в канале. Мое сознание и состояние духа не сочетаются с пространством вокруг.

Наконец, нужная дверь. Я звоню в звонок и почти падаю в руки чужака. Сильные мужские руки подхватывают.

— Что случилось? — его голос тихий, драматичный, низкий.

— Спать хочу.

— Они рядом?

Киваю, и в изнеможении закрываю глаза, доверяясь незнакомцу. Я падаю в самое яркое воспоминание из детства.

Все происходит на светском вечере.

Летняя ночь под мириадами звезд. Официанты подают на белоснежном фарфоре угощение, на множество покрытых скатертями столов. Они украшены красными букетами и хрустальными цветными фужерами. Играет оркестр, на танцевальной площадке кружатся многочисленные пары гостей. Они едят, болтают, смеются, пьют.

Маленький пушистик на руках дяди. Он держит крепко-крепко. Дядя большой, а заяц крошечный, меня охватывает трепет. Как же! Он раздавит его.

Нельзя.

Все любят красивое. Меня в этом убеждает множество необычайных вещей: дома, машины, женщины, предметы искусства, но не животные. Они содержатся в зверинцах или маленьких зоопарках, но даже мой отчим туда никогда не заходит. Наблюдает со стороны или из окна. Приближение арктиков к вольерам приводит к беснованию любой фауны.

В следующую секунду, мужские пальцы сжимаются. Я вижу, как!

Напряженно наблюдаю, дожидаясь, когда кролик белый с черными кружками вокруг глаз начнет моргать, кусаться, затем вытаращится, высунет маленький язычок и замрет. Может быть, издаст жалобный писк.

Меня начинает трясти, от малейшего шевеления фаланг дядиных пальцев. Я сама вытаращиваю глаза, высовываю кончик языка и теряю дар речи.

Дядя разжимает большой и указательный пальцы, животное нервно дергается. Я делаю глубокий вдох.

— Максима, испугалась подарка? — смеется мужчина, и протягивает. — Это же кролик. Зайчик.

Зайчик в половину меня ростом. Я хватаю его, радостная и счастливая от нежданной развязки. Он мой. Он спасен. Будет жить ушастый. Но везение заканчивается. Зверь дергается, лупит лапами по кружевам на оборках белого платья, рвет когтями и вырывается из моих пятилетних рук. Выпрыгивает и дает деру, вызывая общий переполох.

Я готова расплакаться. Ведь там, в парке есть собаки. Его могут поймать и убить.

— Не волнуйся, — дядя берет меня на руки и поднимает на уровень взрослых лиц.

Его пальцы гладят меня по голове и по щеке. Рука теплая, гладкая, огромная. Размазывает по пухлым щекам катящиеся слезы, пока я разглядываю дремучую темноту парка.

— Он выроет нору и будет там жить. Видела, какие у него сильные лапы?

Глаза у дядя голубые, а волосы золотые. Он носит бороду, как будто старый и это смешно.

— Так что смотри не упади в нее, когда вырастишь — зло шутит мой отчим, не в тон успокаивающим словам дяди. — Максима, где твоя нянька? Тебе давно пора быть в кровати.

Мой опекун Гуй Ли, строгий и он не такой, как дядя. Он всегда ругает меня, всем не доволен и никогда не играет со мной. У него много важных дел. Я не боюсь его, но стараюсь не попадаться лишний раз на глаза. Как говорит очередная нянька, я его сплошное разочарование и горе горемычное. Я не знаю, что это значит, но в целом не слушаю их. Он вообще не веселый. Нужно сказать, что все знакомые мне арктики, по большей части невеселые дяди.

— Я не знаю, — отвечаю я, и снова смотрю на доброго дядю.

Вообще-то, я знаю, и он знает. Но мы оба молчим и обмениваемся понимающими взглядами. Мы видели, как она ушла с одним из гостей в глубину парка. Зачем? А какая разница.

— Давай, я тебя провожу до спальни, вьяна, — готовит дядя и вызывает у отчима недовольную гримасу.

— Не называй ее так, — велит он, окидывая нас гнетущим взором.

У них странные отношения. Не понятные. Кажется, они не любят друг друга, не терпят, но, дядя бывает у нас дома.

От приказа отчима, я ощущаю, как дядя чуть сильнее прижимает меня к себе и его рука, что гладила щеку, теперь поддерживает мою спину.

— Хочешь, чтобы я ее звал таухуа?

Отчим не сводит взгляда, скупо кивает.

— Пора знать ей, место.

Слова вырывают из ноздрей дяди оглушительный вдох-выдох. Красивое лицо становится строгим. Он поджимает губы. Обычно он так делает, когда проигрывает в шахматы. Но я же знаю, что он поддается мне. А сейчас не понятно.

— Как скажешь, — цедит он, и двигается со мною на руках в сторону дома.

И я уже не расстроенная из-за хитрого кролика. Если будет жить в парке, так только лучше. Обязательно найду его домик и буду носить еду. На кухне у Дины вдоволь моркови и капусты. Я уверена, для кроликов овощи лучшая еда в мире. Ему не нужно будет искать ее по опасному парку.

— А давай один раз сыграем, — предлагаю я, наслаждаясь тактом шагов дяди, тем, что он рядом. — Ну, один разочек, всего один, такой малюююсенький. При малюсенький.

Я вижу, по дернувшемуся уголку рта, что он почти согласен. Когда он так делает, то соглашается на мои просьбы.

— Кажется, ты прошлую не доиграла? — вспоминает он, улыбнувшись.

— Фу-у-у, там все.

— Разве?

— Не интересно.

Обнимаю его за шею и, подлизываясь, тыкаюсь носом, прижимаюсь сильно, насколько есть сил. Чувствую кожей его щетину, запах, жар.

— Дядя, в два хода шах и мат.

— Да, не уже ли? А я видел там иные варианты.

Его руки прижимают крепче, и я чувствую, как тело сотрясается от смеха.

— Одну новую, ну вот такую, — отрываясь, показываю пальцами два миллиметра.

— Детский мат?

Закатываю глаза, ну что я маленькая? Зачем мне хоть детский, хоть дурацкий.

— Быстрые шахматы, — поясняю я свою задумку.

Мы почти у комнаты. Заходим внутрь. Нянька все приготовила ко сну и видимо вывела меня пожелать спокойной ночи отчиму и не пожелала. Зато я увидела дядю Ниршана. Последние месяцы он бывает у нас реже, и я соскучилась.

— Пять минут, на умывание и пижаму. Если не успеешь, играть не буду, — сообщает дядя, а сам садится к шахматному столику и расставляет фигуры.

Так я и поверила. Сияю, как солнечные лучи на воде.

— Я быстро, — хватаю ночнушку и скрываюсь в ванной.

Спустя пять минут, я плюхаюсь в широкое кресло, стоящее под углом к креслу дяди и вытягиваю босые ноги на его бедра. Под спиной гора мягких подушек. Перед глазами нетронутая шахматная партия.

— Черные!

Я улыбаюсь, разглядывая доску и, мы начинаем играть.

Больше всего в шахматах я люблю победу. Кому нужны тонкости от наслаждения процессом в моем возрасте, когда есть победа. Она случается редко и от того сладкая.

За ней, дядя, признавая поражение, хлопает меня по лодыжке и щекочет. Я смеюсь и пинаюсь в ответ, пока возмездие не оканчивается бросками подушек из-за спины.

Тот вечер казался особенным. Я только — только освоила защиту каро-канн. В быстрых шахматах на каждый ход есть только четверть часа, так что дядя оказался не готов. Поэтому, когда он попытался схватить меня, ему не удалось. Я мгновенно вскочила и сверкая улыбкой и пятками, метнулась в угол спальни, за кровать, под нее.

— Победа!

— Ты смухлевала.

Он нагнал, подхватил на руки и положил на кровать.

— Выиграла, — смелась я, отбиваясь от беспощадной щекотки, задыхаясь от смеха.

— Ты ответишь, вьяна. Защита в дебюте черными, вот, я тебя покажу.

Неописуемо приятно побеждать взрослого. Шахматам меня начал обучать дядя в четыре года. Мы играли не сложные партии.

Я заливаюсь смехом, вырываюсь и ускользаю от вездесущих беспощадных пальцев, пока он случайно не схватил меня за руки и не прижал.

В первые секунды мир окрасился в оттенки интенсивного вишневого. Все вокруг поменяло цвет, завораживая переливами паутины, так, что я вмиг застыла. В душе разлилось чувство мягкой радости, как восхитительная жидкая карамель на языке. Все тело пронзали силы эмоционального пробуждения, захотелось утонуть в этом. Я ахнула от восторга.

Дядя резко отпустил.

Я бухнулась на кровать, и, осталась лежать с раскрытым ртом и распахнутыми глазами. А сверху надомной стоял он.

— Прости, — бросил он, пропавшим голосом, повернулся и вышел из спальни, так ничего больше и не сказав.

Несколько человек занимались сбором материалов. Биологических, химических, психологических. Фотографировали. Снимали отпечатки.

Ниршан стоял посреди номера и думал о том, что напугал ее. Прикоснулся к томику Гете на прикроватной тумбе. Он взял книгу, рассматривая. Пальцы Максимы трогали его, листали потрепанные страницы. Корешок сносился, зелёный переплет выцвел. Чем он ей нравится?

В верхнем обрезке книжного блока зияла расщелина. Что-то толстое лежало в книге, маленькое, так как ничего наружу не торчало. Ниршан раскрыл ее. Внутри, как закладка, лежала монета. Он достал ее, с удивлением рассматривая. Надо же, какое совпадение. У него такая же. Он залез в карман пиджака и вынул свою. Теперь в ладони лежало два кругляша, идентичной чеканки и возраста. Существовала какая-то незримая связь между, на первый взгляд, несвязанными людьми. Сколько таких монет по свету бродит, но две оказались у него. Кривые, стертые временем, темные и поблекшие, они молчали и не раскрывали тайн прошлого.

— Дело приобретает серьезный оборот, — сообщил Велигор, вошедший в номер. — Гуй Ли настоял на участии.

— Неймется, — Ниршан спрятал монеты в карман.

Велигор озабоченно вздохнул.

— Предоставь доступ. К материалам, к тому, что удалось узнать. Дай общий вход в сеть. Что-нибудь нашли?

— Пока нет, — Ниршан, кинул на группу. — Пустили сканеров по городу, но как ты сам понимаешь, где орден, там глухо и пространство не прощупывается. Закрытие полное.

— Зачем им она? Хотел бы я знать, — Велигор взял в руки книгу, осмотрел.

— Тоже сомневаешься, что она шептун.

Брюнет бросил на Ниршана полный скепсиса взгляд, говорящий.

Не было женщин шептунов. Они не знали с чем именно это связано. Женщины с уникальными способностями встречались в человечестве. Они ни в чем не уступали мужчинам. Ни в практиках, ни в уникальных достижениях, но шептунов среди них раньше не было.

— Мы должны проверить, — ответил Велигор. — Ваша связь слабость. Следующая ночь будет такой же. Рано или поздно поймаем.

Он сердито посмотрел на Ниршана.

— Далеко не уйдет.

На следующую ночь их ждал сюрприз. Связь прервалась, так же, как и за две недели до этого. Ниршан вырубался, но нигде не просыпался. Девушка в его теле тоже молчала. Они пробовали попасть в ее тело, безрезультатно.

— А может быть, не поймаем, — сожалея, признал Велигор.

Как может заглушить подобное?

Связь оставалась, но в сознании возникал заслон. Как задвижка в водопроводной трубе, мешающая течь воде далее. Он многое знал о течении Ци и сознании. Особенно о женском. Когда-то, у него был свой гарем, как у большинства арктиков. Он был как все, пока не появилась Летти.

Он сразу почувствовал в ней мощнейшую иньскую Ци. Летиция Лацио, ледышка до кончиков пальцев. У итальянцев есть поговорка «Если итальянцу связать руки за спиной, он не сможет говорить». Это не о ней. Летти умирала от эмоций, разрывалась на тысячу осколков, но вовне, во внешнем виде: в пульсе, сердцебиение, речи и взгляде ничего не отражалось. Никогда. Более сдержанной и скрытной женщины, он не встречал. Она открывалась только для своих. Для близких и тех, кого любила.

Она собиралась замуж. А когда узнала, о планах Ниршана на нее, не раздумывая, отказала. Сказала, ей не нужен тот, кто не умеет любить. Не чувствует, как люди. Арктики не поддаются иррациональным порывам, слишком давно живут, чтобы не руководствоваться логикой. Ниршан вполне испытал бешенство и вызов, до сжигающего в венах желания. В любви и на войне все средства хороши. Тот, кто так сказал, был круглым идиотом. Он получил Летти. Она стала его таухуа.

Цена оказалась высокой.

Впервые за много лет, он столкнулся с девушкой, что вызывала в нем похожие эмоции. Он искал ее, хотел убедиться, что не обманывается. Ниршан чувствовал, нужна одна встреча, чтобы понять главное. Тогда в клубе, она спешно ушла. А он настолько расслабился, размяк, довольный случившимся, упустил ее. Теперь, когда единственная возможность заблокирована, как найти, как сказать, что он не враг.

Я смотрела на людей и грустила. Гром гремел над Римом, отзываясь буханьем, словно барабанщик на пригорке. То там, то сям обозначал себя басовитым раскатом. Скоро прольется дождь. Громыхание распугивало жителей и туристов, заставляя набиваться в крошечные закусочные, кафе, рестораны. Самые беспечные остались под цветными тентами у зданий, остальные, как рыба в сетях толпилась внутри.

Хорошо им, спокойно. Они живут своими жизнями, работают, любят, мечтают и не боятся засыпать. Мне же приходится, каждую ночь два часа останавливать Ниршана и сдерживать себя. Вечное проклятие, от которого нет способа избавиться.

После случившегося, пришлось рассказать все отцу Кириллу. Честно признаться, покаяться, но легче не стало.

Ничего, кроме множества старинной архитектуры, я так и не увидела за прошедшие месяцы. Я вижу через звучание голоса. То что отражается от зданий и стен, какая вокруг реальность в материи. Ту, что человеческий глаз не видит. Могу улучшать материю. Умею работать с сознанием. Любой афонец умеет. Но видеть реальность сквозь материю не могу. В канун начала лета, даже отец Кирилл проявил смирение, согласился. Чему быть, тому не миновать. Я не знаю, почему они решили, что я могу увидеть мост Вечности. Мои путешествия почти закончились.

Что касается Ниршана, сознание я перенаправляла в его бессознательное, и лежала тихо, как крест. Со своим спящим телом я поступила, как велел отец Кирилл. Сознание спящих слабее и ниже, чем, когда человек бодрствуют, и остаться незамеченной легко. Продвинутые практики любой конфессии умеют влиять на разум людей так, что становятся не видимыми для их сознания. Человек может присутствовать в комнате, но люди его не замечают.

Но от подобного сдерживания, проблема не исчезла.

— Я все надеялась, рассосется.

— Девочка моя, это же не чирей. Придется сдерживать.

— Может быть нам все-таки встретиться, — спрашивала я отца Кирилла.

— Твоя цель не умереть, а служить человечеству.

— Но не будем же мы так, до конца жизни. Или пока мост не найду?

— Максим, даже если все так. Нужно проявлять смирение. Значит, так угодно Богу. Встреча для тебя риск. Ордену нужна мать. И я думаю, ты лучший кандидат.

У меня так и челюсть отвисла до самого пола. Я мать? Ордену?

— Как это? Я не могу. Я не шептун.

— Разве? Ты не умеешь работать с душой человека, не творишь молитву, не служишь людям?

Про орден я услышала недавно. Для меня он был таким же реальным, как мифы древней Греции. К тому же, я не такого себе желала.

— Но я не хочу служить ордену. Я не проходила постриг, и не служитель. Я даже не послушница.

Отец Кирилл соглашался.

— Ты шептун. То, что ты не можешь увидеть мост, не твоя напасть. Ты не первая, кто не смог. Но разве ты хочешь, чтобы дела отца твоего прервались? Он желал счастья. И хотел, чтобы ты продолжила миссию.

Честно говоря, мне было до лампочки, до всех миссий отца. Я ввязалась в это, из-за человечества. Из-за мамы. Складывалось впечатление, что чего-то он недоговаривает. С одной стороны, я дескать обычная, с другой типа шептун. Шептуны великие личности. Они умеют творить Слово так, что реальность превращается в материю, оттого и меняли ее свойства. Ну, там вода в вино, поскакать на глади озера (потом, правда, за это штрафы выписывают), стать незаметным для людского глаза, а как насчет посидеть в центре костра. Шептуны умеют. Они умеют, а я нет.

— Я сам тебе, как отец. Если для тебя, это что-то значит. Вот мой наказ, ни шагу в сторону пришлых нечестивцев.

Спустя пару недель, в одну из ночей, я услышала голос Ниршана. Со стороны. Я лежала себе в нем, пребывая в потоке.

— Максима, я знаю, ты слышишь меня. Нам нужно поговорить.

Поговорить, так поговорить. Я не против того, чтобы выслушать.

— Я знаю, ты напугана. Мы расстались в последний раз очень не просто. Но ты же понимаешь, что это не решает нашей с тобой личной проблемы.

Еще как понимаю. Потому жду, как сейчас дверь распахнется. Сюда в очередной раз вломится толпа спецназа, врачей, кто только не тыкал датчики и иголки в твою жопу Ниршан. И чем тебя не светили и не сканировали, в два злополучных часа за последние месяцы. Мне не жалко, хозяйство не мое. Но в одном он прав, утомляют еженощные посиделки.

— Я думаю, что ты, так же как и я хотела бы расцепиться.

Он замолчал, а я думала о клубе.

— Я знаю, — продолжил он. — У тебя нет оснований и причин доверять мне. Но может, встретимся в реальности? Я даю слово, что приду один. Тебе ничего не будет угрожать. Как только решим наш вопрос, я дам тебе уйти целой и невредимой, в полной безопасности. Клянусь.

Я лежала и думала, что с радостью расцепилась бы. Как раз подоспело бы решение отца Кирилла, о том, что мост я найти не смогла. С орденом я разобралась бы после этого. Никакая я не мать. И ничем таким заниматься не хочу и не собираюсь. Поэтому предложение Ниршана, показалось заманчивым. Легко представить, как я выйду замуж и, два часа в сутки мой муж будет спать с кем? С Ниршаном? А вдруг я не всегда смогу его сдерживать? Ну, мало ли? И режим жизни, заточенный под эти два часа, не самый удобный в мире.

— Я хочу, чтобы ты мне доверилась. Я не причиню тебе никакого вреда. Тебе ничего не угрожает. Ты будешь под моей личной защитой. Ты не знаешь, но для арктиков, дать слово, это как дать клятву на крови и роду. Поверь, я для тебя самая безопасная гавань в мире. Дай хотя бы шанс….