Агасфер

Глава 7

Обложившись толстенными фолиантами, Эйцен сидел за столом и тяжко вздыхал, ибо в глазах у него темнело, а премудрости отцов церкви и других ученых авторитетов роились в его голове, подобно комарам на болоте – много их, да ни единого не поймаешь.

Университетские доктора и профессора оказались столь милостивы, что ввиду близкой кончины его отца согласились экзаменовать Эйцена досрочно и вне очереди, следовательно, придется показать свое умение отличать истинное вероучение от ересей, внушаемых сатаной, и находить правильный ответ, вспоминать, когда надо, из богословских книг единственно верное слово, ибо все остальное от лукавого и ведет прямиком к ереси. Ах, сокрушался Эйцен, следовало бы мне проявлять побольше усердия, повнимательнее слушать ученых мужей на их диспутациях, но нет же, он чаще думал о Маргрит, нежели о consubstantiatio и transsubstantiatio да слишком легко поддавался на уговоры своего приятеля Лейхтентрагера выпить еще бокал вина или еще кружку пива, вместо того чтобы усвоить тонкое различие, проводимое святым Афанасием между Отцом, Сыном и Святым Духом, согласно которому один из них содеян, не сотворен и не рожден, другой не содеян, не сотворен, но рожден, а третий не содеян, не сотворен, не рожден, но исходит; вот только кто из них каков и почему?

Вздохнув в очередной раз от беспокойства и угрызений совести, он вдруг увидел, как свеча замигала, и едва почувствовал, что в комнате еще кто-то есть, как из тени тут же выступил его приятель.

«Все это тебе не поможет, – сказал Лейхтентрагер. – Что толку в ночном сидении и зубрежке? Ведь когда тебя станут спрашивать, то тут уж как повезет: либо ты знаешь ответ, либо нет, а лучше всего – болтать, что в голову взбредет, ибо вся ваша теология – это словоблудие, какая-нибудь цитата всегда найдется и выручит».

Эйцен с удовольствием прогнал бы приятеля, но тогда некому будет даже пожаловаться. «В голове у меня будто тысячи червяков копошатся, – вздохнул он. – Видно, черт подменил мне мозги».

«У черта есть дела поважнее, – сказал Лейхтентрагер. – Ладно, я тебе помогу».

«Ну да, поможешь, – проворчал Эйцен, – как тогда с Маргрит, которая с жидом убежала».

«Ты сам отказался от моих услуг, – возразил Лейхтентрагер, – иначе бы все обернулось по-другому, впрочем, и жид-то весьма силен».

«Хотел бы я знать, как ты мне поможешь, когда я предстану перед доктором Мартинусом и магистром Меланхтоном».

«А я и сам там буду», – сказал Лейхтентрагер.

«Вот утешил, И отвечать станешь вместо меня?»

«Я буду с тобой, – сказал Лейхтентрагер, – а отвечать будешь ты».

«Может, ты и умеешь гадать на картах, которые недаром зовут чертовым требником, – проговорил Эйцен, – но где тебе разобраться в богословских премудростях, если даже я в них ничего не смыслю и желал бы сейчас вознестись на небо в огненной колеснице, как пророк Илия, лишь бы не тащиться завтра в университет».

«Я знаю, о чем тебя будут спрашивать», – сказал Лейхтентрагер.

«Ну да? – усомнился Эйцен, – Вопросы держат в строгой тайне, иначе каждый захочет сдавать экзамен, а докторов станет дюжина на грош».

«Тем не менее, я знаю и готов с тобой поспорить, – проговорил Лейхтентрагер. – Если сказанное мною не подтвердится и завтра спросят тебя что-нибудь другое, тогда я на целый год стану твоим слугой я ты получишь от меня все, что ни пожелаешь».

«Даже Маргрит?»

«Даже Маргрит».

Что, если предсказание Ганса исполнится или окажется, что Лютер или Меланхтон где-то проболтались, а приятель их подслушал, не без опаски подумал Эйцен и спросил: «Чем заплачу я, если проиграю?»

«Ничем, – ответил Лейхтентрагер, – все, что мне от тебя нужно, я и так получу».

Эйцену было весьма неприятно чувствовать себя чем-то вроде глины в чужих руках и знать, что Лейхтентрагеру это хорошо известно, но сейчас ему не терпелось узнать, о чем же его завтра будут спрашивать, на экзамене, чтобы получше подготовиться.

«Тебя будут спрашивать об ангелах, – сказал Лейхтентрагер, – а уж о сем предмете мне ведомо гораздо больше, чем твоему доктору Лютеру или твоему магистру Меланхтону и веем, университетским профессорам, вместе взятым».

«Но только не мне», – застонал Эйцен; он кинулся перебирать книги на столе схватил: святого Августина в надежде найти там что-нибудь подходящее.

Однако его приятель, положив ему руку на плечо, остановил поиски: «Ну, выучишь ты за ночь всего Августина, вызубришь все девятьсот девяносто девять тысяч ангельских имен, только ведь это тебе не поможет, если завтра утром нужный ответ не придет тебе на ум. Давай лучше выпьем».

Тут Эйценом овладели сильные сомнения, и он подумал: пропаду я так и так, но если подтвердится, что доктор Мартинус и магистр Меланхтон захотят спросить меня про ангелов, то, значит, придет мне и помощь, будь то от Господа в небесах или от дьявола в преисподней. Не противясь больше, он последовал за приятелем по лестнице вниз, где в горнице их уже поджидали бутылки с красным искристым вином, отчего Эйцену сразу же померещилась Маргрит на коленях у жида и стало так горько, что он подумал – лучше бы она умерла, чем миловаться с жидом; но тут же он сам испугался своей греховной мысли.

«Выпей! – сказал Лейхтентрагер, – Выпей за всех ангелов разом».

Эйцен осушил бокал. На сердце стало легко, а дальше он уж и не замечал, как одна за другой откупоривались бутылки, пока не поник головой в забытьи на груди Лейхтентрагера.

На следующее утро с тяжелой от похмелья головою он поплелся в университет, нигде не найдя своего приятеля, обещавшего помочь; тот словно сквозь землю провалился, не было его ни дома, ни на улице. И вот Эйцен стоит в актовом зале, ему дурно и страшно, слева, справа и позади него духовные лица, члены магистрата, чиновник курфюрста с золотой цепью на шее, а также студенты и прочая публика; перед ним – господа экзаменаторы, в центре – его учитель Меланхтон и сам великий Лютер, оба в мантиях, но Эйцену они кажутся двумя палачами, которые прячут топоры под мантиями; ему почудилось, что они с укоризной разглядывают его красные, глаза, всклокоченные волосы, а магистр Меланхтон даже прикрывает лицо платочком, дабы не чувствовать винного перегара, которым дышит кандидат Паулус фон Эйцен.

«Итак, господин кандидат, вы готовы?» – вопросил декан.

«С благословенья Божьего», – сказал Эйцен и почувствовал, что все его знания мгновенно улетучились куда-то, подобно легкому ветерку; он в отчаянии огляделся по сторонам, ища если не ангела-хранителя, то по крайней мере Лейхтентрагера.

«Расскажите-ка нам, молодой человек, – проговорил доктор Мартинус,– что вам известно об ангелах и их природе».

«Значит, все-таки Лейхтентрагер оказался прав, – пронеслось в голове у Эйцена, – стало быть, он не будет мне служить целый год и с Маргрит ничего не получится». Других мыслей у него нет, и совершенно непонятно, что же говорить господам докторам и профессорам об ангелах и их природе; он начал что-то невразумительно лепетать, переминаясь с ноги на ногу, будто стоя в огне чистилища на раскаленной сковороде.

«Господин кандидат! – напомнил доктор Мартинус. – Мы хотим услышать, что вам известно об ангелах».

Эйцен готов убежать от стыда куда глаза глядят, но тут он замечает Лейхтентрагера, и внезапно в голове у кандидата происходит странное просветление, кажется, в мозгу начинают высекаться искры, откуда-то сами собою берутся нужные слова, и, возвысив голос, он произносит: «Angeli sunt spiritus finiti, субстанция их духовна, число конечно, они созданы Господом, наделены разумом и свободной волей, предназначение их состоит в усердном служении Господу. Атрибуты их таковы. Ad primum, негативные: Indivisibilitas, ибо они не собраны из частей, а представляют собой единое целое; Invisibilitas, ибо их субстанция невидима; Incorruptibilitas, ибо они не являются смертными существами; и Illocalitas, ибо они находятся всюду и нигде. Ad secndum…»

Эйцен увидел, что у доктора Мартинуса широко открылся рот, а у магистра Меланхтона округлились глаза, столь сильное впечатление произвели на них ученость и красноречие кандидата, в коего словно вселился некий дух, и он бойко продолжил перечислять. «Ad secundum – аффирмативные атрибуты, как то: Vis intellectiva, ибо они наделены разумом; Voluntatis llbertas, ибо они способны и на добро, и на зло; Facultas loquendi, ибо они часто разговаривают как с людьми, так и друг с другом; Potentia, ибо они способны творить вещи чудоподобные – Mirabilia, хотя и не способны на чудеса – Miracula; следует упомянуть их Duratio aeviterna, но не aeterna, ибо они бессмертны, но не вечны в том смысле, что были некогда созданы; и, наконец, они имеют Ubietatem definitivam – определенное местообитание, однако их отличает Agilitatera summam, ибо они с необычайной подвижностью появляются то здесь, то там».

Здесь кандидату Эйцену пришлось перевести дух, а вместе с ним и господам экзаменаторам, и представителям магистрата, и чиновнику курфюрста, поскольку все они никогда еще не слышали на экзамене такого пространного и исчерпывающего изложения предмета, чем немало обескуражены. Студенты же, которые прежде не слишком высоко ставили Эйцена, принялись от восторга топать ногами и так сильно стучать кулаками по столам, что декан заопасался за половицы и мебель. Лишь у Лейхтентрагера лицо было постным, будто ничего особенного не происходит, зато Эйцена подмывало выступать дальше, он почувствовал себя, как, видимо, некогда чувствовали себя древние пророки, которые говорили на языках незнаемых, только непонятно, кто вещал его устами, Бог или кто-то другой.

«Angeli boni sunt, qui in sapientia et sanctitate perstiterunt», проговорил он, то есть ангелы благие суть таковые, которые в мудрости и святости своей тверды, греховным соблазнам не подвержены, неизменно Богу поклоняются и милостию Его вечной живы. Часть сих ангелов благих призвана служить Господу и Христу, а другая часть печется о спасении людей. Этот вид ангелов служит благочестивым людям от рождения до кончины. Особым ангельским покровительством пользуются, как легко может убедиться всякий разумный человек, проповедники слова Божьего.

Говоря это, Эйцен многозначительно взглянул на Лютера и на своего учителя Меланхтона, после чего обратился к представителям магистрата, к чиновникам курфюрста и, возвысив голос, продолжил: «Однако эти ангелы ведут и политическую работу по упрочению государственных законов, а потому споспешествуют тем, кто исполняет волю властителей, оберегает защитников правопорядка от врагов, бунтовщиков и иных напастей». Тут, разумеется, представители магистрата и чиновники курфюрста закивали головами, забормотали одобрительные слова, многим из них показалось, что ниспосланный им свыше ангел-хранитель и впрямь стоит за плечом, нашептывая, к примеру: здесь я, господин первый секретарь.

Не удивительно, что, видя подобную реакцию, кандидат Эйцен воодушевился еще сильнее и с еще большим подъемом принялся рассказывать, как ангелы благие содействуют коммерческим делам, помогают людям добропорядочным, как они пекутся о незыблемости семейных устоев и о порядке в семье, ибо семья есть малое отражение того, чем является для людей церковь и государство. Однако in summa, в конце концов, все это есть лишь Praeparatio, приуготовление к той роли, которую предстоит сыграть ангелам на Страшном Суде, когда они станут помогать Христу выносить приговор, отделяя праведников от безбожников и ставя праведников одесную Христа, а безбожников низвергая в ад. Поэтому каждому из нас надлежит чтить ангелов, любить их, остерегаться их при совершении дурных поступков, однако возносить им молитвы не следует.

Колени у Эйцена дрожали. Собственно, для того, чтобы говорить, человеку нужны лишь губы, язык и гортань, иногда руки, но если он хочет сделать свою речь значительной, то на это уходит много сил; выступление же кандидата Эйцена было исполнено благочестия, в чем господа экзаменаторы во главе с доктором Лютером и магистром Меланхтоном, а также остальные присутствующие оказались единодушны, поэтому и большой расход сил у оратора вполне объясним. По мнению Эйцена, ему удалось достаточно успешно довести дело до Страшного Суда и почитания ангелов, однако так уж устроен мир, что рядом с каждым утверждением есть его отрицание, добро всегда соседствует со злом, поэтому необходимо изложить caput, раздел, посвященный ангелам злым, не столько ради господ ученых, которые вполне удовлетворились бы уже сказанным, сколько из-за острого чувства того, что он просто не может не сделать этого. Ища поддержки, Эйцен оглянулся, но Лейхтентрагера не увидел – перед ним были лишь напряженные лица доктора Лютера и учителя Меланхтона, застывшие в ожидании, приятеля же и след простыл; Эйцену сделалось не по себе, ибо он прекрасно знал, что сатана непременно наведается к тому, кто заведет о нем разговор.

И тут же он почувствовал кого-то поблизости, некое дыхание, не более того, а затем увидел, что сбоку на него смотрит Лейхтентрагер, и взгляд у него точно такой же, как прошлой ночью, когда он советовал болтать, что в голову взбредет, ибо вся теология, дескать, есть словоблудие. «Angeli mali sunt, qui in concreata sapientia et justitia non perseverarunt», – провозглашает Эйцен, и он никак не может понять, сам ли говорит или кто-то вещает его устами, во всяком случае, удивляется, что никто из экзаменаторов не возражает против присутствия кого-то постороннего рядом с кандидатом, ведь такое вряд ли разрешается на экзамене, а скорее всего, вовсе запрещено, но продолжает рассказывать об ангелах злых, которые, будучи наделенными мудростью и справедливостью, не остаются верны им, а по собственной воле отпадают от Бога и закона, становясь заклятыми врагами Господа и людей.

Доктор Лютер почесал щеку, лицо его выражало благорасположение; у него имелся свой опыт общения со злыми ангелами, в одного из них он запустил чернильницу, но промахнулся. У Эйцена же слова будто сами вылетают изо рта, он словно одержим каким-то духом, который заставляет его подробно перечислить, что может сделать злой ангел с праведником – наслать болезни, ослабить волю, ввести в искушение, отвратить от Бога, обмануть ложными надеждами, а также то, как поступает злой ангел с безбожником – овладевает его телом и его душой, которую он терзает и мучает еще при жизни; но особое внимание уделяют злые ангелы лицам духовным, склоняя их к ереси, подбивая смиренного клирика на непокорство, отвращая прихожан от их проповеди, короче, преследуя всех тех, кто ратует за Царство Божие.

Кандидата Эйцена чуть не затрясло от еле сдерживаемого смеха, своего ли, внутреннего ли, когда он заметил, что присутствующие пасторы прямо-таки облизываются при его словах, словно при виде вкуснейших лакомств. Поэтому ему без труда пришло в голову, что именно надобно сказать господам из магистрата и чиновникам курфюрста, ибо чем удалось потрафить одним, тем угодит и другим; он заговорил о кознях злых ангелов против властей, о том, как злые ангелы нарушают гармонию государственного устройства, поддерживают диссидентов, играют на руку врагу, давая неверные советы императорам и князьям, возбуждая в народе смуту и недовольство.

Все это звучит для чиновников и господ из магистрата сладостной музыкой, ибо авторитетный ученый подтверждает, что не они сами виновны в разного рода бедах и напастях, а легионы чертей; будь их воля, слушатели уже сейчас дали бы кандидату Эйцену высокую оценку summa cum laude. Ему же казалось, будто Лейхтентрагер вознамерился прямо-таки влезть в его шкуру, так близко придвинулся он со своим горбом и хромой ногой. Сам испугавшись своего громового голоса, кандидат Эйцен отчеканил: «Но власть злых ангелов могущественнее любой людской, поскольку исходит от Бога и поэтому лишь немногим уступает власти Господней. А князем злых ангелов служит ангел Люцифер, который восседает над нижними чинами на черном троне, объятый пламенем, а другой из их главных – Агасфер, желающий переделать мир и верующий, что это возможно, равно как возможно изменить в нем людей».

На этом он умолк. Лютер, как он заметил, обеспокоен; подобных вещей почтенному доктору слышать не хочется, еще неизвестно, откуда набрался подобных премудростей господин кандидат. Эйцену и самому стало жутко, тем более что на улице и в зале неожиданно потемнело, затем за окнами блеснула молния, грянул гром. Эйцен пал на колени. Пока Меланхтон и другие экзаменаторы возились с Эйценом, помогая ему подняться, он увидел, что приятель его куда-то исчез и он оказался один среди профессоров, докторов и остальной почтенной публики; облегченно сложив руки, будто для молитвы, он сказал своим обычным, вполне знакомым всем голосом: «Но мы с Божьей помощью будем бороться с силами зла. Христос победит сатану и падших ангелов».

Неожиданно Лютер заторопился: «Я хочу услышать его проповедь,– сказал он Меланхтону и добавил: – Говорил же я вам, магистр Филипп, что его надо приметить; он и впрямь далеко пойдет».