Агент Низа

XI

Последняя утопленница с прозаическим именем Сьюзи Уотерс пребывала вместе с группой людорыб на одной из покинутых ферм при дороге на Эверглейдс. Мефф получил эти сведения от старого портье океанариума в Майами, в котором Сьюзи Уотерс работала десять лет, участвуя в эффектных играх с дельфинами, прежде чем ее захватило еще жидковатое в то время движение неохиппи, уходящее, как утверждали его пророки, корнями в христианство, а ежели вырвать его с корнями, то и того глубже.

Секта людорыб исповедовала возврат в океан. Ежегодно группы молодых людей собирались в укромных местах, предаваясь размышлениям, отправляя черные богослужения, впадая в мистические трансы, чтобы в конце концов обрести сверхчеловеческие способности, позволяющие им жить под водой. Один из последователей, которого когда-то заслушивали в ФБР, утверждал, что после достижения духовного совершенства, отвержения всего преходящего и однодневного (все их имущество, как правило, переходило к общине, хотя конкретно им распоряжалась жрица) наступал день Великого Крещения. Вся община с песнями и плясками направлялась к берегу, обычно моря, и коллективно ныряла.

Большинство делало это добровольно, но некоторым приходилось помогать, а особо упирающимся привязывать к ногам грузила. Свидетелей церемонии никогда не оставалось. Только иногда неласковое море выбрасывало на живописный берег Флориды либо Мексиканского залива несколько раздувшихся, не поддающихся опознанию тел. Семьи, которые до того получали полные энтузиазма письма членов общины, естественно, ничего не узнавали о массовом и тотальном крещении. В последних письмах, которые Сьюзи иногда диктовала своим последователям, говорилось о дальних походах, в чем легковерные американцы не видели ничего подозрительного. Кстати, мисс Уотерс долго не засиживалась на одном месте. Обычно в тот же день она перебиралась в другой штат и меняла фамилию, дабы заново вылавливать кандидатов, желающих возвратиться в лоно праокеана. Умение гипнотизировать на расстоянии позволяло ей долго и успешно обделывать свои делишки. Ее девиз: «Жизнь вышла из моря, в море же найдет избавление» – не вызывал подозрений. А идея совместной жизни группы молодых людей, пропагандирующих совершенство тела и духа, полностью одобрялась демократическим обществом.

Рифом, с которым столкнулась наша русалка, впрочем, не рифом, а рификом, оказался Джин Хантер, юный репортер одной малоизвестной газеты штата Пенсильвания.

Хантер был спортивным журналистом адвентистского вероисповедания, серьезно относящимся к своим обязанностям. Одной из них была опека над сестрой Раквель. Родители их давно умерли.

Пока Раквель была маленькой, слушала тетку и поверяла брату свои проблемы, у него не было хлопот. Однако позже, когда редакция стала посылать Хантера на панамериканские игры, чемпионаты мира и олимпиады, он решил, что необходимо поместить сестру в элитарный колледж. Джин не обращал внимания на то, что, начиная со второго года обучения, письма от Раквель стали приходить не из университетского городка, а с пляжных районов Калифорнии и в них часто появляется мотив воды, рыб, знака Водолея и так далее. Он обеспокоился лишь, когда они перестали приходить вообще. В колледже ему сообщили, что мисс Хантер много времени уделяет плаванью. Неприятной неожиданностью оказалось изъятие из банка всего, что числилось на личном счету Раквель, и исчезновение шкатулки с семейными драгоценностями.

Полупарализованная и склеротичная тетка сказала лишь, что Раквель в один прекрасный майский день явилась на несколько часов, покрутилась по дому, велела передать привет Джину и исчезла. Была она исхудавшая, бледная и казалась полуотсутствующей. На вопросы об успехах в учебе отвечала, что все в порядке, а в туалете нацарапала шпилькой для волос знак рыбы.

Разумеется, она была уже совершеннолетней и имела право поступать по собственному разумению, но когда в течение полугода она не давала о себе знать, Хантер потерял терпение. Отыскал письма сестры. Два последних были проштемпелеваны в Сан-Рафаэле, небольшом городке, лежащем на берегу залива к северу от Сан-Франциско. В одном из конвертов оказался снимок. Раквель в купальнике из серебристой ткани, напоминающей чешую, улыбалась на фоне рекламы пива. За ней, не очень четко, были видны какие-то постройки. На следующий день брат прибыл во Фриско. Неделю потратил на то, чтобы отыскать на окраине Сан-Рафаэля место, где сделаны снимки. Придорожная реклама располагалась на фоне старого разрушенного пансионата неподалеку от моря. Ободранная табличка сообщала, что объект продается, но служащий с бензоколонки утверждал, что хотя официально никто не спешит с наймом, время от времени там останавливаются кочевые группы молодежи, постхиппи, сторонники освобождения индейцев, нудисты или вегетарианцы. Джин показал ему фото Раквель. Сначала бензинщик, вроде бы, узнал девушку, но быстро потерял желание разговаривать, стал отделываться от журналиста односложными фразами, ссылаясь на скверную память и массу прошедших перед ним лиц. Он явно лгал. Если Раквель находилась в покинутом доме достаточно долго, он должен был ее видеть. Джин вломился внутрь. Вломился – в данном случае явное преувеличение, он попросту вошел: дом не был заперт. Сезон миновал, ни одного непрошеного жильца в огромной двухэтажной развалюхе, запущенной и грязной, не оказалось. Хантер нашел многочисленные следы пребывания различных обитателей, банки из-под пива, кока-колы, окурки с марихуаной, флакончики из-под лекарств, газеты. Однако все было довольно свежим. В нескольких местах разрушенного дома Джин обнаружил свежую штукатурку. Кто, любопытно было бы узнать, занимался ремонтом чужой развалюхи? Под штукатуркой не оказалось ничего интересного. То, что было там прежде намалевано, содрали до кирпичной кладки. Только на потолке, на одной из неокрашенных деревянных балок, виднелся выцарапанный гвоздем знак рыбы.

Одним из немногих соседей пансионата была бензоколонка. Немногочисленные обитатели нескольких халуп отличались спартанским немногословием. Одна старушка после долгих расспросов вспомнила о группе молодых людей, которые жили в пансионате и занимались развратом. Каким именно развратом, она уточнить не смогла. Но они ничего не крали, очень любили бегать и купаться нагишом. Потом выехали. Полгода тому, как выехали.

Хантер пошел на пляж. Обычный дикий берег, грязный и давно не посещаемый. Табличка на столбе предостерегала от купания. К тому же и пора была неприятная, ветреная. Помощником Джина стал Лео, товарищ по институту, работающий в отделе происшествий одной из местных газет. Когда они установили, что последнее письмо от Раквель приходится на конец мая, Лео заглянул в личную картотеку убийств, похищений и несчастных случаев.

– Любопытное дело, – бурчал он, – во второй половине июня именно в этом заливе выловили трупы нескольких нагих молодых людей. Лишь четверых удалось опознать. В основном это были дети из приличных домов, сбежавшие от родителей и болтавшиеся по стране в поисках приключений.

– А остальные? – спросил Хантер.

– В этой стране ежедневно пропадает без вести несколько человек. Трупы были в состоянии почти полного разложения, не удалось идентифицировать большинство тел.

На следующее утро в полицейском архиве ему показали горсть предметов, обнаруженных у утопленников. Золотая цепочка со знаком водолея. Браслетик. Часики. Колечко… Колечко он узнал сразу. Он сам купил его Раквель на шестнадцатилетие.

Лео считал, что молодежная компания, наглотавшись и накурившись наркотиков, отправилась на ночное купание с известным результатом, и не намерен был усматривать тут каких-то более таинственных обстоятельств. В тот день они нашли анонимную могилу Раквель, полиция показала потрясающую фотографию тела после двухнедельного пребывания в воде. Только прекрасные рыжие волосы остались теми же.

Лишь год спустя, во время теннисного турнира в Сан-Антонио, из случайно попавшегося на глаза репортажа о религиозных общинах штата Техас Хантер узнал о секте людорыб. В редакции еженедельника ему сказали, что речь идет об очень небольшой группе молодых людей, совершенствующихся физически и психически путем постоянного контакта с водой.

– Это гораздо здоровее, нежели давние хиппизмы. У них милейшая жрица, мисс Крафт. Кажется, чемпионка Луизианы 1958 года в вольном стиле, – информировал его здешний коллега по профессии.

И все было бы в порядке, если б не специфический способ изображения рыбы на фирменном значке. Такой же, как в ванной Раквель и в покинутом пансионате над заливом Сан-Франциско.

Неподалеку от местности с богоубийственным названием Корпус-Кристи, вблизи одной из тысячи лагун, украшающих эту часть Мексиканского залива, расположена просторная покинутая ферма, напоминающая телевизионную Пандерозу. [35] Была предвечерняя пора, когда молодой человек в обшарпанных джинсах вошел на территорию, иллюминированную цветными лампочками. Его сопровождали две девушки-охранницы. На террасе, погрузив голову в наполненную водой детскую ванночку, стояла на коленях нагая женщина, с которой время обошлось невероятно мягко, оставив ей тело двадцатилетней. Вокруг нее ритмично раскачивались из стороны в сторону несколько десятков молодых людей, чистеньких, коротко остриженных и тоже нагих. Из динамика лился шорох волн, расплывающихся по песку, и тихий шепот не то молитвы, не то безмелодийной песни о пражизни и праокеане, воде, бесконечности, воде, счастье, воде… Кроме охранниц, вооруженных автоматами, никто не обратил на пришельца внимания. Погружение жрицы длилось долго, может, с четверть часа, наконец она подняла голову. В отличие от юного тела о ее возрасте однозначно свидетельствовали неестественно белые, бескровные щеки и морщинки вокруг зеленых, полузмеиных глаз.

– Кто ты? – спросила она.

– Странник, алчущий смысла.

– Кто прислал тебя?

– Судьба, играющая нашими земными костями.

– Ты любишь воду?

– Вода – начало и конец.

– Вижу, ты читал мою книгу, – заметила мисс Крафт.

– Она всегда при мне!

Последователи мисс Крафт приходили в себя. Немного отуманенные, немного сонные. Парами, нежно обнявшись, они удалялись в глубь строения.

– Хочешь испить из моего источника? – спросила жрица.

– Жажду погрузиться в него.

Они провели вместе ночь. Джин никогда не встречал столь изумительной любовницы. Это была разбушевавшаяся стихия и воплощенное сумасшествие. А ведь даже в минуты всеобъемлющего единения он ни на мгновение не забывал, что мисс Крафт (она же, как мы знаем, Сьюзи Уотерс) виновна в смерти Раквель.

Он остался на ферме. Позволил втянуть себя в ритм тренировок, медитаций и игр. Жизнь протекала легко, казалась одним огромным праздником. Здоровая натуральная пища (в хозяйстве общины были две коровы и три козы), простые увеселения и чувство беззаботности заполняли теплые, солнечные дни. Джин поддался этому убаюкивающему ритму, однако, не потерял чуткости, но каждый прожитый день говорил о том, что его опасения беспочвенны. Правда, жрица требовала послушания, запрещала выходить с фермы поодиночке, имела собственную стражу и, кажется, собственных осведомителей, но во всем остальном была симпатичной, душевной… Он чуть было не полюбил ее. Хантер тоже не покидал фермы, однако у него был небольшой приемопередатчик, с помощью которого он связывался с другом Франком, коллегой из отдела водного спорта, поселившимся неподалеку. Этот аппарат Джин держал в дупле сгнившего ствола, и обычно пробирался к нему в сумерках.

Вначале ему было трудно всерьез принимать философию людорыб. Он считал, что это скорее всего аллегория. Однако по мере продолжения странного курса его иллюзии понемногу рассеивались.

– Через очищение тела мы придем к совершенству, – говорила жрица. – А совершенство лежит на расстоянии вытянутой руки от нас, – и она демонстрировала сказанное.

Может, это были трюки, но она действительно могла часам находиться под водой (Хантер, разумеется, понятия не имел, что попал к русалке), левитировать над землей, или пробивать тело навылет вязальными спицами. Кроме того, она любила деревья и змей, но больше всего воду.

«Когда мир погибнет в атомном пожарище, только в море мы найдем избавление», – таков был ее девиз.

Все большее число молодых людей приходили к убеждению, что они уже достигли совершенства. Они охотно записывали на имя общины свое имущество, из кратких побывок дома привозили драгоценности и наличные деньги. Приближалась самая короткая ночь в году. Ночь крещения и испытания. Хантер уже знал много, однако, хотел познать проблему до конца. Добыть доказательства. Пробы пищи, которые он передавал Франку, содержали, как показал анализ, все больше наркотиков, соединяющих по своему действию страсть с безволием и чрезмерную впечатлительность с интеллектуальным отупением.

Рано утром, в день, предваряющий ночь святого Иоанна (будучи адвентистом, он в святых не верил, но в секте людорыб должен был забыть даже о праздновании субботы), он попался. Сьюзи созвала общину, транслируя через динамик усиленный шум моря.

– Это чье? – спросила она, размахивая приемопередатчиком.

Никто не признался. Провели публичную исповедь. Она тоже не выявила виновного. Джин благословлял тренировку воли, которая позволила обмануть даже тонкие органы чувств Русалки. Он надеялся, что Франк, располагая таким количеством доказательств, вызовет помощь. Однако минул полдень и ничего не произошло. Во время послеполуденных размышлений, когда жрица снова погрузилась в ванну, а остальные верующие – в транс, Хантер выскользнул из Круга и покинул ферму по ранее обнаруженной тропинке через заросли. От палатки Франка его отделяли два километра. Но не надо было бежать так далеко. В двухстах метрах от фермы он наткнулся на тело, покрытое плотным слоем техасских муравьев. Франк был мертв уже часа два. Джин потерял голову. Хотел бежать, но через несколько минут понял, что бежит к ферме. Пытался завернуть. Напрасно. Рядом с ним выросла Фара, длинноногая стражница с автоматом.

– Где ты болтаешься во время Великого Сосредоточения? – проворчала она, приоткрывая прелестные, но хищные зубки.

– Ходил оправиться, – неудачно солгал он.

Она велела ему возвращаться в Круг. Пожалуй, она тоже была немного взвинчена. Как он успел заметить, стражницы только формально входили в общину. Они не участвовали в сосредоточениях, столовались отдельно ото всех вместе с Сьюзи, избегая таким образом одурманивающих наркотиков.

До полуночи он не мог даже и думать о том, чтобы вырваться из группы. Ему с трудом удалось симулировать принятие пищи, в которой должна была содержаться усиленная доза наркотика. Около восьми вечера все погрузились в сон. Все, за исключением Сьюзи и стражниц. Прикинувшись спящим, Джин из-под полуприкрытых век наблюдал как стражницы поспешно снимают лампы, упаковывают в автомобиль оборудование, в том числе и личные вещи общинников. Старательно обыскивают дом. Только бдительная Фара неподвижно стояла во дворе и следила за спящими. Мысль о бегстве походила на мечту отрубленной головы воссоединиться с телом. Сигналом побудки был звук волн и магнитофонный крик чаек. Все вскочили, чрезвычайно возбужденные. Потекли слова молитвы:

«Пришел час,

Час Великого Крещения!

Погрузимся в истину,

Да покроет она нас хрустальной гладью.

Вернемся в природу,

Уйдем в воду,

Станем водой!

Уйдем в воду,

Станем водой!»

А потом начался сумасшедший головокружительный спринт. Все на ходу скидывали остатки одежды. Позже их собирали стражницы. Легкие, как перышки, как космонавты на Луне, подскакивая в удивительнейших тройных прыжках, девушки и юноши мчались, стремились, летели к пляжу. «Мы легкие, умелые, бессмертные», – звучали слова заученного гимна. Уже у самой воды Джин кинулся в сторону и влетел в кусты.

Тем временем несколько десятков молодых людей спустились на пляж. Море было темное, бурное.

В трансе они прыгали в глубину. Крики радости заглушал гул и всплески воды. На скале появилась Сьюзи. Надо сказать, она прекрасно выбрала этот заливчик, невидимый как с полного моря, так и с суши.

В руке она держала сильный фонарь. Осветила волны. Некоторые из приверженцев веры, видимо, отрезвели, потому что пытались плыть, взывать о помощи. Двое взобрались на скалу, но их там уже ждали стражницы, вооруженные длинными жердями. Нескольким отчаянно кричавшим пловцам прицепили к ногам железные скобы. А потом случилось то, чего Хантер не мог понять. Сьюзи прыгнула в воду, вместо ног у нее оказался хвост, покрытый рыбьей чешуей. Прыгая по волнам, она мчалась навстречу бушующим гривам прибоя.

Неожиданно она обернулась. Подняла правую руку и крикнула. Пять стражниц сразу же бросили жерди, принялись вопить и размахивать руками. Это был крик страшный, отчаянный, болезненный. Крик человека, которого обманули и который не может понять, почему и зачем. Хантеру показалось, что он спит. Бегая по пляжу, девушки стали уменьшаться, их голоса делались все пискливее. И вдруг они начали отрываться от песка. Их руки покрылись перьями, тела стали совсем маленькими, а крик – обычным криком чаек. Еще минута, и стая рассыпалась, носясь над волнами, поглотившими людорыб. Джин убежал.

В придорожном мотеле записал свои показания на магнитофоне и выслал кассету в ФБР. Ожидая трансконтинентального автобуса, пошел немного передохнуть. Он получил очень хороший номер на пятом этаже. Поскольку он попросил его разбудить, ему позвонили в половине седьмого. Никто не ответил. Горничная обнаружила, что ключ торчит в скважине со стороны комнаты. Дверь выломали.

Хантер лежал одетый, в костюме и туфлях, на дне заполненной водой ванны. Смерть наступила в результате утопления. Никаких признаков насилия. Только живущий напротив старичок утверждал, что около восемнадцати часов видел вылетающих из окна огромных чаек.

Дорога в Эверглейдс идет по самому центру флоридских болот, трясин и разливов. Это район испарений, нездоровый, неприятный. Показания Джина Хантера стали известны Меффу благодаря болтливости одного из пронырливых газетчиков, который опубликовал большую статью после случая с исчезновением магнитофонной пленки репортера из архива ФБР. Разумеется, в статье не упоминалось имя Сьюзи Уотерс (у нее в запасе было много имен), не было и намеков на то, что секта людорыб из Корпус-Кристи может иметь что-либо общего с существующей почти год общиной во Флориде.

Фаусон ехал быстро и благодарил конструкторов из «Дженерал Моторс» за климатизацию салона. Он вводил машину в широкий вираж и тут его остановили двое полицейских. Дорога была перекрыта. На обочине стояло около двух десятков автомобилей. Крутились фоторепортеры.

– Что случилось? – поинтересовался Мефф.

– Наконец-то до них добрались, – заметил красномордый репортер из «Вашингтон Пост».

– До кого?

– До людорыб. Давно за ними охотились. А сегодня, сдается, прихватили компанию при попытке коллективного утопления!

– Когда?

– Несколько часов назад, в середине ночи. Сейчас идет облава на этих бешеных эриний. Жрицу и ее стражниц.

Над головами затарахтел вертолет.

– Отлично сработано, – сказал репортер. Операция, действительно, была проведена прекрасно.

Когда толпа ошеломленных кандидатов в утопленники оказалась на краю залива (видимо, на сей раз Сьюзи решила не рисковать в открытом море), их встретили вынырнувшие из воды аквалангисты. Прожектора залили район фермы потоками света. Из зарослей выскочили вооруженные полицейские. Стражницы словно ошалели. Одна из них принялась бестолково палить из автомата» но ее прикончил меткий выстрел снайпера, другие пытались нырнуть в джунгли. Две последние упали на колени, распевая гимн смерти. А сама Русалка?

Она только на мгновение потеряла самообладание. Потом замкнулась в одной из каморок. Ее тут же окружили агенты. Призвали сдаться. Тогда из каморки начали выползать змеи. Сотни змей самой разной величины. Пораженные функционеры принялись стрелять в гадов из автоматов.

Зрелище было необыкновенное. Клубки змей, разрываемых пулями, живой клубок гадин в свете прожекторов. Утопленница воспользовалась замешательством. Через крышу выбралась на крону дерева, ловко перескочила, словно белка, на другое.

– Туда, туда сбежала! – крикнул один из полицейских.

Однако было поздно. Главная виновница была уже вне кольца облавы. Ее поглотила зеленая, влажная пуща, которая была ее естественной стихией.

Однако преследователи не теряли надежд. Новые подразделения образовали более широкий круг. Патрули прочесывали лес, в воздухе кружили вертолеты. Привели собак, те тут же взяли след. На ночь Крещения жрица умастила тело особо пахучими маслами.

Около 8:00 погиб старший сержант Карсон. Его удушили маленькие женские ручки с длинными коготками. Спустя четверть часа патруль из трех человек наткнулся на согбенную старушку, занятую сбором даров леса.

Попытка установить ее личность окончилась трагически. Один из полицейских погиб, застреленный из пистолета старшего сержанта Карсона, другому удар, нанесенный с поразительной точностью, раздробил солнечное сплетение, третий – захлебнулся в небольшой грязно-желтой луже. Тот, кто все это сделал, должен был обладать нечеловеческой силой.

Мефф Фаусон стоял и беседовал с корреспондентом «Вашингтон Пост», чувствуя, что обязан вмешаться и помочь коллеге. Но как?

Вдруг он почувствовал холодную дрожь. Обернулся. Из микроавтобуса, остановившегося за ним, вылезло несколько священников, у самого высокого было лицо испанского инквизитора. Фаусон в нормальных условиях относился к священникам безразлично, однако на сей раз почувствовал себя не в своей тарелке.

Итак, они взялись за ум. Вызвали заклинателя бесов.

Он пытался держаться нормально. Вернулся к машине. Начал ее отводить назад. Для этого повернул голову и тут же встретился взглядом с глазами «испанца». Почувствовал слабость. В горящих очах «раба божьего» была сила, с какой Мефф до сих пор не встречался.

«Меня распознали», – подумал он и врубил задний ход. Чувствовал, как его покидают силы. Тем временем священник повернулся к своему соседу с добродушной внешностью приходского священника, и одновременно достал из кармана маленький крестик.

Неосатана облился потом. Последними усилиями слабеющих мышц выжал педаль газа. Автомобиль словно сумасшедший рванулся назад. Продолжая ехать задом, Мефф добрался до поворота. Здесь слабость прошла. Он развернул машину и снова помчался не думая ни о Русалке, ни о миссии, мечтая лишь о том, чтобы никогда больше не встречать испанского священника.

В полутора милях дальше на дорогу вышла женщина. Практически она просто прыгнула ему под колеса.

– Ну, везет! – бросил он сквозь зубы.

Женщина, пожилая американка в фиолетовом парике и огненно-красной накидке, бесцеремонно бросила:

– В Майами.

Он уже собирался буркнуть что-то неприятное, когда ему в голову пришло, что с пассажиркой он будет не столь подозрительным.

Пригласил ее сесть. Тронулись. Женщина молчала. От нее исходил такой сильный аромат духов, что Мефф вынужден был широко раскрыть окна. Через милю их ожидал завал. Мефф беспокойно вглядывался, ища среди полицейских попа. Попа не было. Пока он лихорадочно раздумывал, что делать, услышал рядом тихохонькое:

– Шестью шесть!

Он, словно буря, пролетел завал, протаранив два мотоцикла и несколько бочек. Было ясно, что со следующей преградой у них дело так гладко не пройдет. Однако Русалка не теряла самообладания.

– Исчезать умеешь? – спросила она.

– Только проникать через традиционные строительные элементы.

– Заклятия разнятся всего одним словом. Но я стою слишком низко на служебной лестнице, чтобы выговорить его лично. Кроме того, на это требуется около пятнадцати минут.

Она сообщила нужную формулу. А потом, когда Мефф произносил ее соответствующим тоном, прижалась к нему, такая женственная, беспомощная, какой только и может быть нормальная женщина. Вместо запаха духов, улетучившихся, как воспоминание о туристке, труп которой без парика и одежды стыл где-то в кювете, всего сильнее ощущался ее естественный аромат – воды, водорослей, тины и даже немного свежей рыбы.

Когда из-за поворота появился голубой «форд», капитан дал сигнал. Стрелки опустились на колени за преградой. Местный пастор поднял библию… Однако автомобилю, видимо, надоело таранить преграды и он остановился в метре от завала. Полицейские подбежали, держа оружие наизготовку. Открыли дверцы. Внутри было пусто, хотя аромат духов еще не выветрился.

Капитан выругался. Пастору очень хотелось сделать то же самое. Однако они не собирались сдаваться. Пешком беглецы не могли уйти далеко. Один из солдат отвел машину за завал, остальные двинулись вперед. Прошло, вероятно, минут пять, когда предоставленный самому себе автомобиль начал медленно-медленно катиться по обочине. Потом заворчал двигатель, автоматически переключилась скорость.

«И снова удача!» – удовлетворенно подумал Мефф Фаусон. Ибо он относился к тому весьма распространенному типу людей, которых поражение расхолаживает, успех же, пусть даже и незаслуженный, окрыляет.