Агент зарубежного центра

1

Взяв на борт шведского лоцмана, эстонский сухогруз четыре часа пробирался через шхеры к Свободной гавани Стокгольмского морского порта. Вечерело, над морем стлался туман, в прибрежных водах многочисленных островов кричали чайки. Все было знакомо, привычно — рейсы из Таллинна в Стокгольм повторялись по строго заведенному графику каждую неделю. Но этот рейс для начальника судовой радиостанции Вольдемара Хольма должен стать особым, и он не без волнения вглядывался в приближавшийся причал, в подступившие к нему складские помещения, различил даже синюю будку грузчиков, стоявшую несколько особняком. Из этой синей будки завтра утром он позвонит человеку, который давно и очень хотел бы с ним встретиться…

За полтора десятка лет работы в Эстонском морском пароходстве Волли много раз бывал в шведской столице, как-то незаметно, само собой завелось у него знакомство с некоторыми портовыми рабочими. Среди докеров встречал и земляков — эмигрантов из Эстонии. С одним из них он, можно сказать, подружился. Долговязый, с длинными руками, тот мужчина вел себя простецки, разговоры затевал о делах житейских, откровенно радовался каждой встрече с моряком.

Волли часто задумывался над судьбами людей, оторванных от родины. Знал, что в Швеции проживает немало потомков «старых» эмигрантов, покинувших Эстонию еще в период между двумя мировыми войнами, а из «новых» — большинство бежали в сорок четвертом от наступавшей Красной Армии. Одни спешили тогда уйти из страха перед возмездием за сотрудничество с фашистскими оккупантами и совершенные преступления, другие поверили геббелевской пропаганде о том, что Советы накажут, сошлют в Сибирь всех, кто оставался на занятой врагом территории, а третьи вспоминали высылку тысяч эстонских семей за неделю до начала войны…

В общем, эмигрантов из Эстонии собралось на шведской земле достаточно, чтобы иметь свои организации, открыть в Стокгольме Эстонский дом, издавать газеты.

Вольдемар Хольм за годы морских странствий по зарубежью научился отличать бывших фашистских пособников от честных людей. Те говорливы, нахальны, ехидны, готовы высмеять все советское по поводу и без повода. Правда, в таких случаях и Волли не лез за словом в карман — и иногда напускал такого туману, что иной «земляк» терялся в догадках, на чьей стороне этот широкоплечий моряк с могучим торсом, крупной головой и мягкими русыми волосами, зачесанными направо над большим открытым лбом. Светло-синие глубокие глаза его смотрят на всех с любопытством, в разговоре проявляет прямоту и независимость, не подстраивается под собеседника. Это сразу заметил долговязый докер-земляк, но прошло не менее года, пока он решился высказаться отрицательно о своей бывшей родине, закабаленной коммунистами, пожалеть «бедных несчастных эстонцев», вынужденных гнуть спину на русских.

Вольдемар понял, что разубеждать долговязого бесполезно. И, пожалуй, впервые смолчал, поняв, с кем имеет дело. Ведь он и раньше в разных странах повидал немало всяких «доброжелателей», интересовавшихся его настроением, пытавшихся прощупать на прочность. В Бремене, Антверпене, Лондоне подбирали к нему ключики радетели за свободу эстонцев, лезли в душу, даже предлагали остаться в «свободном мире», да вынуждены были отстать, встретив насмешливый взгляд эстонского моряка. Но долговязый не отставал, а Вольдемар долго не отзывался на его откровенные притязания на дружбу и «деловое» сотрудничество. Впрочем, и не дал обычного резкого отпора. Что-то остановило его. Любопытство — как пойдет разговор дальше? Ведь долговязый как-то проговорился, что оставаться в Эстонии при красных он не мог — намекал на определенные свои «заслуги». Теперь он раскрылся окончательно, и моряку стало действительно интересно, что он скажет или что предложит ему дальше.

Но тот разговор закончился скромной просьбой взять в Эстонию письмо долговязого его старым друзьям.

— Могу, конечно, бросить в почтовый ящик, но ты довезешь быстрее. Советская почта, сам знаешь, работает не на мировом уровне…

Что верно — то верно. Письма из-за рубежа или в другие страны из Советского Союза идут так долго, что это уже давно стало предметом злых шуток.

— Письмо лирическое, не бойся! И можешь прочесть — не запечатано! — с обезоруживающей улыбкой сказал «земляк».

— Ладно, возьму!

Через неделю, появившись снова в Стокгольме, Хольм сказал долговязому, что его просьбу выполнил — бросил письмо в ящик на Таллинском почтамте.

— Спасибо, друг.

Стояли возле синей будки. Судно Хольма разгружалось, две группы членов экипажа ушли в город. Над гаванью собирались тяжелые октябрьские тучи, с моря тянуло прохладой.

— Знаешь, Волли, — сказал вдруг «земляк». — Я рассказывал про тебя одному человеку. Скажу тебе, это действительно большой человек. В сорок четвертом на лодке ушел из Эстонии, а сейчас — важная персона. Заправлял в ПЭШе, — знаешь, что это такое? Представительство эстонцев в Швеции. А потом организовал такое дело, что стоит сейчас выше ПЭШа, выше Национального совета и всех комитетов, потому что оказывает конкретную помощь борцам за свободу Эстонии, а не занимается пустопорожней болтовней. В общем, этот человек хочет познакомиться с тобой, моряк. Очень хочет.

Волли отвернулся, будто разглядывая, что там делается на его судне. Лихорадочно соображал, что ответить. А потом глянул в маленькие глазки долговязого:

— А зачем я ему? — сказал беспечно. — Он важная персона, я — скромный моряк со скромным валютным доходом…

— Волли, он очень желает с тобой встретиться, — настойчиво повторил собеседник и как-то смешно взмахнул своей длинной рукой. — Давай, в следующий заход…

— Хорошо, я подумаю, — сказал моряк не очень определенно.

— Конечно, подумай, — согласился долговязый. — И запомни: этот человек, который хочет с тобой встретиться, больше всех нас думает о нашей бедной маленькой родине.

Хольм хорошо понял, куда его тянут. Сомнений не оставалось. Но надо было решить, как поступить дальше.

Даже сыновья и дочь заметили, что из последнего рейса в Швецию их отец вернулся более озабоченным, замкнутым.

«Что делать? — подумал он. — Рассказать жене? Перепугается, будет волноваться. Нет, пусть живет спокойно, не надо валить на нее лишний груз забот. Жаль, не дожила до этих дней мама — вот с кем можно было бы посоветоваться!..»

Свою необыкновенную маму, Лейду Хольм, Вольдемар вспоминал довольно часто. Нетипично, как сказали бы литераторы и социологи, сложилась судьба этой женщины. Отец ее, а значит — дед Вольдемара и его брата, Виллем Ольм, был человеком неспокойным, чутким к любой несправедливости. И уже в годы первой русской революции пришел к большевикам. «Удостоился» особого внимания царских властей — в 1908 году его как организатора уездной ярвамааской партийной ячейки выслали в Финляндию. Дочь Лейда родилась в 1910 году там, в Гельсингфорсе. Через три года вернулся в Таллинн, а в переломном семнадцатом вместе с семьей уехал в революционный Петроград, служил и даже жил в Смольном и погиб под Нарвой в бою с кайзеровским войском.

Бабушка с детьми вернулась на родину, но не прижилась в буржуазной Эстонии — не нашлось для нее подходящего дела, и в 1923 году с немалыми трудностями и оравой маленьких детей, оставшихся от красного эстонского стрелка Виллема Ольма, она окончательно переселилась в Советскую Россию — в Питер. Правда, болезни еще в раннем детстве скосили многих братьев и сестер Лейды Хольм, в тридцатых годах один ее брат погиб в Испании, второй — в годы Великой Отечественной, а трое пали жертвами сталинских репрессий — как «враги народа». Лейда была определена в Эстонский интернациональный детский дом и никогда не верила в то, что ее братья предали святые для них и для нее идеалы социализма, считала, что произошло роковое стечение неясных ей обстоятельств, какая-то кошмарная несправедливость. И в искрением патриотическом порыве пошла на войну, заставшую ее в белорусском городе Барановичах — была медсестрой, партизанила.

После освобождения восточных районов Белоруссии ее выдвинули на партийную работу, а в сорок четвертом как эстонку по национальности направили в распоряжение ЦК Компартии Эстонии, была парторгом волости, а потом обосновалась Лейда Хольм в славном городке Вильянди, где была избрана на немалый пост секретаря уездного комитета партии.

Возникли, было, трудности с языком — все-таки подзабыла за долгие годы жизни в Ленинграде, на Сахалине и в Белоруссии, но это был язык ее матери и отца, себя она всегда считала эстонкой, гордилась этим, и через год владела эстонским в совершенстве.

Она успевала многое — их хлопотливая, прямолинейная и категоричная мама: вести большую общественную работу и рассказывать подрастающим сыновьям о красном деде и бабушке, фотография которых с перегибом посередине сохранилась у Волли по сей день. Дед Виллем сидит на стуле, положив большие трудовые руки на колени, под носом — усики, взгляд прямой — в фотообъектив, а молодая и красивая их будущая бабушка стоит рядом в длинном темном платье, левую руку положила на спинку дедова стула, глаза тоже смотрят в объектив, маленькие губки плотно сжаты, свидетельствуя о волевом характере этой женщины…

В молодости мама тоже походила на бабушку, только прическа другая…

Запомнилось Вольдемару Хольму, родившемуся в 1947 году, как после какого-то собрания мать усадила их на военный грузовик, и они поехали лесной дорогой. Вдруг сидевший рядом с мальчиком солдат резко нагнул его голову вниз и нагнулся сам — по кабине прошлась автоматная очередь. Стреляли из ближайшей рощи…

Потом узнал Волли, что после печально известного восьмого пленума ЦК Компартии Эстонии в апреле 1950 года сталинское руководство выразило недоверие высшим руководителям молодой Советской республики, во всех смертных грехах был обвинен тогдашний первый секретарь ЦК Николай Каротамм — от поощрения националистически настроенных деятелей эстонской науки и культуры до извращения в сталинском понимании принципов колхозного строительства, попустительства кулакам. Лейду Хольм тогда тоже сместили с должности секретаря укома партии под предлогом отправки на учебу в Таллинн. А после учебы в республиканской партийной школе стала она председателем колхоза. Эпизод с обстрелом их машины был первым покушением на его мать и произошел уже после новой «передвижки» принципиальной, неуступчивой женщины — семья в который раз меняла место жительства.

Она до самой кончины, в 1975 году, оставалась такой — принципиальной, боевитой, бескомпромиссной, даже будучи уже в скромных должностях на Маардуском химкомбинате, расположенном в десяти километрах от эстонской столицы. Последние годы заведовала базой отдыха на прилегающем к Таллиннскому заливу полуэкзотическом лесистом острове Аэгна. Даже квартиру Лейда Хольм получила за полтора года до кончины…

Шестой год уже нет ее в живых. Но Волли четко представил — заведи он с мамой разговор о деле, в которое втягивают его эстонские эмигранты в Швеции, она бы не замедлила с ответом. Он будто наяву увидел взгляд маминых глаз, услышал ее голос:

— И ты, сынок, не знаешь, как поступить? Внук члена партии с 1906 года, сын бывшего партийного работника?

Нет, Волли знал, что надо делать. Знал!

Эстонский сухогруз не спешно приближался к причалу Свободной гавани в Стокгольме. Вольдемар смотрел на приближающийся берег. Он был спокоен, не позволял нервам разыграться.

2

Утро в шведской столице выдалось пасмурное, но без дождя. Волли вышел на причал. Долговязый уже ждал его возле синей будки. С радостью назвал номер телефона того человека, который хотел познакомиться…

Через час три советских моряка, одетых в обычные гражданские костюмы, спустились на причал. Как обычно, на автобусе поехали в так называемый «красный комплекс» Стокгольма. На улице Валлхаллавяген в этом комплексе кучно расположились около десяти магазинов со всякой всячиной, кафе, кинотеатр, банк, баня.

Выйдя из автобуса, моряки направились к «красному комплексу», а Хольм остался возле остановки.

— Я вас догоню, идите!

Он зашел в телефонную будку, набрал номер, сообщенный долговязым. В трубке раздался детский голос — отвечала девочка лет пяти-шести. Как узнал моряк позднее, это была внучка того «большого человека», который хотел с ним встретиться.

— А вам кого? Господина Киппара?

— Ты позовешь?

— Позову.

Антс Киппар — один из хорошо известных в Эстонской ССР эмигрантов-антисоветчиков! Председатель отделившейся два года назад от ПЭШа новой организации с громким названием — «Центр помощи политзаключенным Эстонии». Этот действительно занимается «конкретным делом»!..

Вольдемар Хольм впервые услышал в трубке энергичный, даже властный голос человека, с которым предстояло опасное сотрудничество, растянувшееся на семь долгих лет. Но сейчас они оба этого не знали.

— Я жду вас в том кафе, о котором договорились с моим человеком (имелся в виду долговязый), — твердо сказал на другом конце провода господин Киппар. — Через два часа.

Место встречи моряк выбрал сам — подальше от мест, где обычно прогуливаются ребята с его судна. Был оговорен и способ опознания: пожилой человек в синем в белую полоску костюме будет сидеть за отдельным столиком и держать в руках финскую газету «Хельсингин саномат» так, чтоб ее название было видно со стороны.

Вольдемар нашел своих парней, вместе походили по «красному комплексу». В одном из магазинов он их оставил.

— Ребята, идите, я вас догоню на остановке автобуса!..

Зашел в обусловленное кафе. Господин Киппар был предупрежден, что у моряка очень мало времени — всего 15—20 минут на беседу, поэтому Волли Хольм надеялся, что «патрон» опередит его. Но, бросив взгляд на сидевших за столиками, он не увидел седеющего пожилого человека, в синем в белую полоску костюме и с газетой «Хельсингин саномат» в руках. Пили утренний кофе молодые дамы, несколько солидных мужчин, справа за утопленным в уютную нишу столиком как-то испуганно или вопросительно глянула на него пожилая, со следами былой привлекательности женщина и сразу полезла в свою сумочку за носовым платком.

«Опоздал господин Киппар?» — с неудовольствием и тревогой подумал моряк.

Он сел за Свободный двухместный столик, заказал кофе.

В кафе никто громко не разговаривал, в ушах звучал, словно шелест листьев, усыпляющий тихий гомон. Кофе уже почти выпит — оставил немного на дне, чтоб продлить свое сидение тут, и украдкой поглядывал на входную дверь. «Проверяет? Или — провокация? Сейчас войдут…» Нет, лучше он сам выйдет отсюда и больше даже не позвонит господину Киппару, если тот не выполняет договоренности о сроках встречи!..

Волли допил кофе и сделал неопределенное движение, свидетельствовавшее однако для любого стороннего взгляда, что сидеть он больше не намерен. И вдруг пожилая женщина подошла к нему и на чистейшем эстонском спросила:

— Вы ждете моего мужа — господина Киппара? Он сейчас будет…

И вернулась на свое место.

В тот же момент шумно открылась входная дверь — в кафе вошел еле переводя затрудненное дыхание пожилой господин в синем костюме, с газетой «Хельсингин саномат» в старческих руках. Он сразу увидел эстонского моряка, благодарно кивнув жене.

— Извините за опоздание, — с трудом переводя дыхание, проговорил господин Киппар, приблизившись к столику Хольма. — Проклятая газета! Когда понадобилась — ни в одном киоске ее не оказалось…

Он так уверенно обратился именно к Волли, что тот сразу понял — господин Киппар его хорошо знает в лицо. Наверное, долговязый успел сделать не одну фотографию.

Да, в довольно солидном возрасте пребывал председатель «Центра помощи политзаключенным Эстонии». Под серыми внимательными глазами висели мешки, морщины исполосовали все лицо, щеки впалые, глубокие борозды возле губ. И вообще, с ходу было видно, как устал, перетрудившись, этот сутулящийся человек с жидкими русыми волосами. «Наверное, почки не в порядке… такие мешки под глазами… не здоров… плохо спит…» — подумалось Вольдемару Хольму при этом первом тайном свидании.

Киппар унял наконец одышку, спросил:

— На этом судне долго будете работать?

— Уходить не собираюсь.

Как выяснилось потом, это был главный вопрос председателя «Центра помощи» — ему требовалась постоянная связь с Эстонией, он хотел иметь дело с человеком надежным и постоянным в намечаемой системе связи.

Он делал вид, что его совсем не интересует биография собеседника, он считал, что коли человек согласился сотрудничать с ним, то одним этим он привязал себя к эмигрантскому центру. Но однажды все-таки спросит, почему он, Волли, пошел на это.

— Так что моей семье дали Советы? — вопросом на вопрос ответил моряк. — А как маму мою обидели — разве забудешь?

Но этот разговор состоится позднее, сейчас Киппара интересовали график рейсов эстонского судна в Стокгольм, возможности моряка осуществлять устойчивые контакты с ним.

Беседа затягивалась, и Вольдемар невольно посмотрел на часы.

— Да, да, понимаю — вам надо спешить, — заторопился Антс Киппар, которому явно не хотелось расставаться с будущим связным. А именно такую роль предлагал эстонскому моряку председатель «Центра помощи», всячески подчеркивая свое ведущее положение не только в «Центре», но и в других организациях эстонской эмиграции в Швеции — ПЭШе, в национальном совете, в эстонском доме в Стокгольме. С ним вынуждены считаться всюду, филиалы «Центра» действуют в США, ФРГ, Канаде, и именно он, Антс Киппар, поддерживает прямую связь с подпольем в Эстонии, он поставляет «Голосу Америки», радиостанциям «Свобода» и «Свободная Европа» самую свежую информацию о жизни и борьбе истинных эстонцев на оккупированной коммунистами родине. Правда, не сказал при этом Хольму, как хорошо ему платят за его «информацию» не только «голоса», но и западные спецслужбы, что в пользу «Центра» раскошеливаются и бизнесмены и рядовые сограждане, хотя их подачки, конечно, не идут ни в какое сравнение с тем, что дают ЦРУ и другие подобные организации…

Киппара очень устраивало то, что судно Вольдемара Хольма совершало в то время регулярные еженедельные рейсы Таллинн — Стокгольм, — лучшего и желать невозможно.

— Информируйте меня обо всем, что делается на нашей оккупированной Советами эстонской земле, — наставительно сказал Антс Киппар, положив руку на плечо моряка. — Нам здесь любое ваше сообщение будет важно. Особенно — о несправедливостях властей, о русификации, о настроениях эстонцев, актах протеста молодежи. И вот — передайте нашим друзьям эти документы…

Несколько коричневых конвертов Вольдемар засунул во внутренние карманы своего пиджака. «Документы» содержали клевету на советский строй, были полны призывов к эстонцам оказывать сопротивление мероприятиям советской власти, содействовать «борцам за свободу»…

Первое задание председателя «Центра помощи» Вольдемару Хольму сложным не показалось, поэтому собеседники, кажется, остались довольны друг другом. Антс Киппар произнес на прощанье слова, которые имели многозначительный смысл:

— Peame vastu!

Точного перевода на русский сделать невозможно, но что-то близкое к призыву: «Будем стойкими!» Не поддадимся никакой силе. «Пеаме васту!..» Это был девиз Антса Киппара, его заклинание.

На столике оставалась лежать злополучная газета «Хельсингин саномат». Киппар взял ее в руки. Он был человеком аккуратным, после себя ничего не оставлял…

3

Маленькая, сухонькая Хельго встретила своего престарелого супруга в дверях их большой квартиры и уже по одному сиянию все еще острых внимательных глаз поняла — по душе пришелся председателю «Центра помощи» человек оттуда, с родины.

Антс Киппар в прихожей сбросил туфли, сунул вечно мерзнувшие ноги в мягкие шлепанцы, молча, с полуулыбкой на изрезанном морщинами лице пошел в гостиную. Он думал о сегодняшней встрече. Конечно, кое-что предстоит еще проверить. Кое-что…

Киппар подошел к окну. Словно по иронии судьбы проживает он сейчас в доме рядом с посольством СССР в Швеции. Красный флаг на фронтоне посольства, черные лимузины перед парадным входом. К сожалению, многие деловые люди Стокгольма и других шведских городов часто посещают это ненавистное Киппару гнездо «москалей» и даже выходят оттуда с довольным видом…

Конечно, это случайность, что столь ярый антисоветчик вынужден соседствовать с прибежищем сатаны. И немалые неудобства испытывает Антс Киппар оттого, что почти все комнаты его квартиры выходят окнами в сторону советского посольства, и своих гостей он принимает на другой половине дома — там его кабинет. Он очень боится подслушивающей и подглядывающей аппаратуры — черт их знает, этих русских, на что способны, ведь первыми полетели в космос, даже постоянное дежурство установили над планетой — в орбитальных станциях…

Ненависть к русским, ко всему советскому давно стала не только чертой его характера, но, пожалуй, и профессией. Даже в те дни, когда он был совладельцем фирмы «Киппар манаджемсит консултийс» — до выхода на пенсию, главной его «фирмой» на всю жизнь оставалась непримиримая борьба с Советами, потому что они лишили его родины, заставили скитаться по соседним странам без надежды вернуться домой.

Впрочем, все-таки какая-то надежда была?.. Во имя чего же он боролся — пакостил как мог, организовывал заброску в Эстонию клеветнических и подстрекательских листовок, брошюр, оргтехники, создавал антисоветские группы, не брезговал шпионажем?

Выло Антсу Киппару семь лет, когда произошла Октябрьская революция и в Эстонии начались бурные события: менялись власти, через города и села шли колонны военных — то красные, то белые, потом страну оккупировали немцы. В двадцатом году наступил мир — эстонская буржуазия пошла на заключение договора с Советской Россией, впервые в истории маленькая страна у Балтийского моря стала независимым государством. Антс в 1936 году окончил экономический факультет Тартуского университета, а после восстановления Советской власти в 1940—1941 годах даже заведовал конторой сбыта в наркомате местной промышленности Эстонской ССР, за что в сорок первом допрашивался в гестапо, но легко отделался и до изгнания фашистских оккупантов с территории Эстонии приспосабливался к гитлеровскому «новому порядку».

В тридцатидвухлетнем возрасте бежал от наступавшей Советской Армии, Видимо, чувствовал за собой грешки. В общем, сорок четвертый год стал рубежным в биографии Антса Киппара — он включился в активные действия против нашей страны. Устроившись в нейтральной Швеции, сразу взялся за организацию тайных рейдов на моторных лодках в советские территориальные воды, забрасывая к родным эстонским берегам шпионов и диверсантов. Он был полон сил, иногда выходил в море сам. Но участившиеся неудачи и провалы заставили лихого морского пирата поискать другое ремесло. Стал сборщиком объявлений в газетенке «Ээсти пост», выходившей тиражом всего в 200 экземпляров. Понял, что тут не разживешься, пошел искать место поприбыльнее. И ему повезло. Впрочем, повезло потому, что умел расталкивать других локтями, заявить о себе, строча жалобы на своих противников во все шведские инстанции. В середине пятидесятых стал заведующим бюро «Эстонского национального совета», получил доступ к дележу денег, сыпавшихся от разных спецслужб, правительственных и неправительственных организаций на содержание эмигрантских «контор» и «комитетов». Правда, вскоре окружающие заметили, что немалая доля подачек прилипает к рукам ретивого организатора антисоветских акций. Чтобы отвлечь внимание своих соотечественников в Швеции от нечистых финансовых дел, ударился в политику — в 1976 году даже стал кандидатом в ландстинг в избирательном округе от умеренной коалиционной партии, участвовал в работе группы по национальным меньшинствам, стал заместителем председателя Представительства эстонцев в Швеции по вопросам родины и внешней политики.

Но главное, чему отдал остаток своей жизни Антс Киппар, началось в 1979 году. Созданный двумя годами раньше «Центр помощи политзаключенным Эстонии» под его председательством отделился от ПЭШа.

Над Скандинавией, над всей Европой зазвучал голос Киппара, воспроизведенный передатчиками радиостанций «Свобода» и «Свободная Европа», «Немецкая волна» и «Голос Америки»:

— Мы должны действовать решительно, мы должны использовать любую возможность, чтобы помочь истинным борцам за свободу на нашей оккупированной родине! — заклинал он с трибун в Стокгольме, собраний и симпозиумов эмигрантской братии.

На первых порах Антс Киппар действовал в тесной дружбе с другим антисоветчиком — Алексом Милитсом, являвшимся представителем белогвардейского Народно-трудового союза (НТС) в Скандинавии. Это Милитс и предложил Киппару организовать «Центр помощи политзаключенным Эстонии».

— Нам с тобой просто так не посыплются денежки неизвестно подо что, — говорил Алекс партнеру в минуты откровения. — А вот для помощи борцам за свободу — другое дело.

Алекс до выхода на энтээсовскую орбиту перебрал немало профессий — был кельнером в захудалом ресторанчике, кочегаром, санитаром в психбольнице, футболистом, боксером, переводчиком, журналистом, потом «прибился» к НТС и стал фактическим руководителем шведской конторы этой не очень-то популярной среди эстонских эмигрантов организации, хотя и называлась она Стокгольмским эстонским обществом. Алекс довольно скоро стал тут главным идеологом и пропагандистом, а Киппар представлял всех оставшихся на родине недовольных советским строем. Набравший силу «Центр помощи политзаключенным Эстонии» становится «крышей» для единомышленников из эстонских эмигрантских формирований. Но действует он под постоянным «присмотром» заокеанских хозяев. Это с их щедрой помощью и НТС, и другие эмигрантские «советы», «комитеты», «центры» могли (и по сей день могут) снабжать свою агентуру в СССР современными техническими средствами, деньгами, всем необходимым для пропагандистской и шпионской деятельности.

Алекс Милитс был прав, говоря Киппару, что деньги в их «Центр» потекут только на «достойное дело», а что может быть «достойнее», чем помощь истинным борцам за свободу на оккупированной коммунистами родине!..

Связь с Эстонией — главное, к чему стремились оба партнера.

— Нам нужна всякая информация с родины для того, чтобы правильно анализировать происходящее там, — говорил на одном из собраний эмигрантов Алекс Милитс. — Любая мелочь может стать тем, чего не хватало. Если вы не знаете, что делать с информацией — передайте ее мне лично!

Милитса и Киппара не смущали провалы их агентуры. Провалившихся немедленно объявляли «борцами за свободу», «мучениками» и заносили в список «нуждающихся в помощи». И пришел момент, когда Антс Киппар с большой помпой объявил свой «Центр» главной эмигрантской организацией эстонцев, ведущей действенную борьбу за освобождение родины.

— Существование нашей организации, — заявил он, — делает всякие действовавшие до нас объединения излишними.

Он не только говорил, этот новоявленный претендент на лидерство среди эстонской эмиграции. Он сумел подмять многих ее старых деятелей, растолкать их локтями, выйти вперед. Даже бывшего партнера Алекса Милитса — пришел день! — без стеснения отодвинул в сторону, чтоб не путался под ногами со своими энтээсовскими бреднями.

Сейчас он достиг успеха, занял подобающее его способностям положение в эстонской эмигрантской иерархии. Западные «голоса» и спецслужбы ждут от него информации о состоянии экономики, о политических настроениях людей в Советской Эстонии, о расположении там военных баз, строительстве стратегических объектов и т. д., и т. п. Но до сего времени передача свежей информации была сложной и длительной — через случайных туристов, через Москву, куда вынуждены были выезжать его тайные помощники в Эстонии, а «свой человек» на судне, совершающем регулярные рейсы из Таллинна в Швецию, позволял сделать оборот информации более надежным и быстрым.

Сегодня у Антса словно появилось второе дыхание. Плюхнувшись в мягкое кресло в гостиной, он даже с усмешкой глянул в окно: от парадного входа советского посольства выруливал на улицу черный лимузин с красным флажком над радиатором. Пусть себе разъезжает! Его, Киппара, связной, его агент через несколько часов отплывает курсом на Эстонию с пачкой документов для подпольщиков, а в следующий раз он даст ему задание посерьезнее, а потом — еще, еще! Переправит с ним магнитофоны и свои послания, записанные на магнитную ленту, портативную фотоаппаратуру, множительную технику…

— Деда, деда! — опережая отца, влетела в гостиную внучка, его любимица. А зять остановился в дверях. И Киппар невольно сравнил его с моряком — основательным, крепким и, конечно, смелым, коль пошел на опасный для него контакт с одним из лидеров эстонской эмиграции. «Ладный парень этот Хольм, — подумал Киппар, вспоминая облик моряка. — Как боксер…»

Председатель «Центра помощи политзаключенным Эстонии» так и стал величать Хольма — Боксером. Для начала произносил это слово как удачную кличку, а потом — с явным уважением.

Он с удовольствием перебирал старческими пальцами мягкие длинные волосы внучки, забравшейся на его колени, кивнув зятю: садись! Все-таки Микивер был ему не только зятем, но и помощником и даже личным телохранителем — его сухопарую фигуру вскоре подметит Вольдемар Хольм при встречах с Антсом Киппаром. Словно тень будет следовать этот человек за ними по улочкам и переулкам тихих стокгольмских предместий, готовый в любую минуту прийти на помощь своему именитому среди эмигрантов тестю…

Так что поговорить есть о чем. Хотя лучше переместиться в кабинет — на другую сторону от советского посольства. Береженого бог бережет! Сегодня Киппар даже не стал ворчать по этому поводу — у него было отличное настроение. Только мешки под глазами портили его вид, — наверное, Боксер это заметил. Да ведь дело не в том, как он выглядит, а в том, как ведет работу. Антс всегда считал, что работает он самоотверженно, больше всех печется о родной Эстонии, иногда очень и очень устает от трудов великих. Он как-то сказал, что за границей уже не осталось ни одного настоящего эстонца, кроме него, а он от намеченных целей не отступится!..

4

Поздним зимним вечером восемьдесят второго года эстонский сухогруз пришвартовался в привычной для Вольдемара Хольма Свободной гавани Стокгольмского морского порта. Шведский лоцман умело провел судно через шхеры, уже застопорили многосильные машины, судно слегка покачивало на волнах, многие моряки высыпали на палубу, с удовольствием вдыхая чистый морозный воздух, разминая кости.

Вольдемар глянул в сторону синей будки — в ее маленьких оконцах горел свет…

Утром, еще в полутьме, эстонский моряк в тренировочном костюме спустился на причал, сделал зарядку. Легкие приятно холодил морской воздух. Потом Волли как бы случайно, между двумя упражнениями, заскочил в будку, поздоровался с находившимися в ней рабочими.

— Позвонить можно?

— Звони! — подвинули ему поближе стоявший на одном из столиков телефонный аппарат.

Хольм набрал знакомый номер.

Голос Киппара он теперь узнавал сразу.

— Говорит Волли…

— Доброе утро! — перебил «шеф». — Если не возражаете, встретимся там, где сидели в прошлый раз. Через два часа? Вас устраивает?

— Да, вполне.

Через два часа ровно моряк вошел в маленькое, почти безлюдное кафе. Киппара, увидел не сразу — он сидел за столиком в нише на расстоянии от входа. Волли уже ждала бутылочка с соком. Он налил в фужер половину содержимого, с удовольствием отпил.

— Вкусный напиток, спасибо!

— Как на море?

— В норме. Немного штормило, льды плавают…

— Вот-вот, льды…

Старому эмигранту захотелось вдруг рассказать, как в сорок пятом — сорок шестом выходил он с товарищами в холодное, неприветливое море на деревянной скорлупке — моторной лодке и держал курс к берегам скрытой за горизонтом родины. Высаживали где-нибудь на Хийумаа или, если удавалось, ближе к Таллинну двух-трех человек, закутанных в непромокаемые плащи, вооруженных автоматами и гранатами. А сами отправлялись в нелегкий обратный путь — просоленные морской водой и ветром, полузамерзшие, но довольные, если обходилось без перестрелки с советскими пограничниками. Правда, нередко едва удавалось унести ноги. Но об этом Киппар промолчал, не рассказал…

На столе появилась знакомая папка с «документами», предназначенными для передачи Хольму. А дальше — для тех, кто ждет их от Киппара в несчастной Эстонии. Для борьбы!

— Это — для Мати… это должно попасть в руки Лагле, — наставлял связного «шеф», и выражение исполосованного морщинами лица стало вдруг даже мечтательное: он думал о них, борцах за свободную Эстонию, он надеялся, что они ради дела проявят мужество и находчивость. Как он сам — не жалея себя.

Киппар, как заметил Волли, при любом удобном и даже не совсем удобном случае подчеркивал свою преданность, самоотверженность, полную самоотдачу исполнению «долга перед родиной», он был фанатиком.

— Да, вот что… — сказал он моряку. — Я теперь сразу узнаю ваш голос по телефону, так что можете не называть себя.

— Хорошо, учту, — оценил Волли заботу о себе.

Они научились укладываться в пятнадцать — двадцать минут, которыми располагал Хольм, успевая поделиться новостями и мыслями о состоянии дел в Эстонии, в Швеции, в мире. «Беседы», как оказалось, Киппар записывал на пленку. В первый раз, увидев в руках «шефа» портативный диктофон «Сони», моряк вопросительно глянул на старого собеседника, но тот успокоил его:

— Не бойтесь — не для КГБ. Просто я не надеюсь на свою память, а хочу наедине послушать вас еще, подумать…

Вот и сейчас он включил магнитофон, не особо заботясь о реакции Волли. Привык задавать тон…

— Мы довольны вашей работой, — сказал Киппар, отпивая из бокала. — Наши люди в Эстонии уже почувствовали определенные удобства. Думаю, что теперь работа пойдет интенсивнее…

С первых встреч Хольм увидел, понял, что сидящий напротив него пожилой человек хочет ускорить события, наделать больше шуму, но вскоре заметил, что увлеченность и желание поторопить ход дел носили несколько странный характер: создавалось такое впечатление, что господин Киппар готов приобщать к опасному сотрудничеству с своим «Центром» как можно больше настоящих или потенциальных противников советской власти, но не очень-то заботился об их безопасности, об их дальнейшей судьбе. Вот и сегодня, узнав об аресте в Эстонии одного из своих постоянных корреспондентов, он не выразил ни удивления, ни сожаления.

«Как же так? — изумился спокойствию «шефа» Волли. — Он нисколько не смущен, нисколько не переживает!..»

Киппар, видимо, уловил настроение связного. Негромко, но довольно назидательно сказал:

— Без жертв борьбы не бывает! — Подумав, продолжил: — Вспомните о погибших в послевоенное время, о «лесных братьях» — этих храбрых борцах за свободу Эстонии…

И Хольм поймал себя на мысли, что чуть было не назвал дорогих сердцу Киппара «лесных братьев» бандитами. Он вспомнил, как уезжали из колхоза, где председательствовала его мать, и как солдат пригнул его голову от пробарабанившей по кабине их машины бандитской автоматной очереди. И еще долго Волли будет следить за своей речью, чтоб действительно не сделать разоблачающей оговорки…

— Очень жаль, молодой человек, — говорил между тем увлекшийся беседой «шеф», — что «лесные братья» действовали нерешительно — и народ их не поддержал так, как следовало бы. Действуй они порешительнее, при широкой поддержке всех эстонцев, и Америка смогла бы в те годы оказать им прямую военную помощь. Но кому было помогать-то? А силы у Америки были!

— Атомная бомба? Ведь могла начаться ядерная война…

— Могла.

— Но тогда пострадало бы много невинных людей — миллионы!..

— Пострадало бы, конечно, — спокойно произнес Киппар, как будто речь шла о незначительных пустяках. — Борьба есть борьба, и истинные борцы должны быть готовы на любые жертвы.

«Ну и ну! — подумал Вольдемар Хольм, пожалуй, впервые со дня их знакомства с едва скрываемой ненавистью. — Какое же ты чудовище, господин Киппар!..» Но долг обязывал его спрятать эту ненависть поглубже, ничем не обнаружить ее здесь, на шведской земле. Он должен показать свою готовность во всем помогать председателю «Центра помощи».

А председатель уже вручал ему крупную сумму денег — в советских рублях — «для матери Марта, для Лагле, для других».

О Марте Никлусе и его матери Эльфриде господин Киппар говорил почти с нежностью.

— Март опять посажен в тюрьму… наш долг — поддержать его дух и материально помочь его матери.

Вольдемару еще предстояло разобраться, о каком Марте Никлусе идет речь, кому направляется через него «помощь» — деньги, посылки, оргтехника — в виде новейших марок портативных магнитофонов, кассет, фотоаппаратов, кинокамер и т. д. Похоже, Киппар все больше доверял ему, хотя разнообразные попытки косвенных и прямых проверок то там, то тут подмечал осторожный и внимательный моряк, и чаще всего одним из проверяющих все-таки оказывался зять Киппара — суетливый, сухопарый Микивер. Он не умел «проверять» без «накладок», его «уши» постоянно торчали в неожиданных местах, и к этому, кажется, уже можно было привыкнуть…

Приходилось постоянно быть собранным, начеку, и со временем Волли так привык контролировать свои действия, свое поведение, что это стало его натурой.

— Как здоровье супруги? — осторожно спросил он. Даже не из вежливости — давно не видел этой тихой, скромной женщины, взгляд которой всегда выражал какую-то внутреннюю боль и сострадание к ближнему.

— Больна неизлечимо, — сказал Киппар. — Не знаю, сколько протянет…

Хельго Киппар прожила еще несколько лет. Почему-то Волли всегда относился сочувственно к этой маленькой сухонькой женщине с явными признаками былой красоты. Наверное, увлеченный своей «борьбой» Антс Киппар не очень-то заботился о супруге, и она завяла раньше времени. Позднее моряк узнал, как перед похоронами жены председатель «Центра помощи» с жестом, рассчитанным на широкую публику, дал в газете объявление о том, что не надо приносить цветов на ее могилу, лучше отдайте эти деньги в помощь политическим борцам за свободу несчастной Эстонии!..

Но это произойдет потом. А сейчас Киппар положил на столик перед моряком увесистый пакет:

— Передайте своей жене от меня коробку конфет, — сказал он.

— Извините, господин Киппар, не могу, — запротестовал энергично Хольм. — Лучше я возьму побольше ваших материалов.

Киппару понравился этот отказ связного от подарков — конфет, кофе. Он умел ценить скромность партнеров — так редкую в наше время. Ведь сам-то не раз вступал в конфликты даже с именитыми эстонскими эмигрантами из-за дележа американских долларов и шведских крон, В Канаде, например, от него потребовали даже отчета в расходовании «пожертвований», пришлось пообещать, а потом спустить все на тормозах…

Встречи Хольма с председателем «Центра помощи» становились опасными — за год общения Антс Киппар проникся доверием к своему Боксеру, стал более разговорчив и откровенен с нам, а заодно усложнял и «задания». Правда, делал вид, что ему совершенно безразлично, как распорядится моряк «документами» и техникой, посылаемой им эстонским подпольщикам, но однажды попросил:

— Надо, друг мой, показать сопротивление народа властям зрительно. Ну что стоит кому-нибудь из подпольщиков взять сине-черно-белый флаг, повесить на какой-нибудь лесной избушке и сфотографировать!..

В те годы вывешивание эстонского национального триколора было запрещено, это сегодня он развевается над башней Длинный Герман в Таллинне как признанный знак национальной символики, поэтому выполнение просьбы Киппара сопрягалось с известным риском. Впрочем, эта просьба свидетельствовала и о том, что лидер «Центра» печется не столько о действительной и эффективной борьбе, сколько о показухе, о том, чтоб можно было наглядно продемонстрировать своим хозяевам вещественные признаки этой борьбы.

Но не все в действиях «шефа» носило столь безобидный характер. Посулами особых благ он рассчитывал добиться и от связника и от действующих по его наущению сообщников в Эстонии сведений, представляющих государственную тайну.

…Киппар и Хольм опять сидели в нише уютного кафе, пили соки.

— Вы имеете доступ в новый порт в Таллинне? — спросил Киппар моряка. Речь шла о строящемся Новоталлиннском морском порте.

Хольм бывал там почти с момента закладки.

— Нам нужны доказательства о военном предназначении нового Таллиннского порта. Факты, снимки, — сказал Киппар.

— Но это же будет глупо, — не удержался Волли от невольного восклицания. — Новоталлиннский порт строят финские рабочие и инженеры, у них любой желающий на Западе может спросить, для чего предназначается этот порт. Даже чертежи в их руках!..

Киппар посмотрел на собеседника снисходительно, с полуулыбкой на губах, очерченных глубокими морщинами.

— Видите ли, Волли, — сказал он ласково, — тут не все так, как вам кажется… Кое-какие сведения об этой стройке мы уже дали нашим шефам, да и в шведскую печать тоже. Большевики умеют маскировать свои военные объекты.

Вольдемар Хольм понял, что спорить, доказывать нелепость выдумок о военном предназначении Новоталлиннского порта бесполезно: Киппар действительно умел недешево продать свою информацию об этом и «Голосу Америки», и мюнхенским радиостанциям — «Свобода» и «Свободная Европа», и другим органам массовой коммуникации на Западе. Отступать от своих лживых утверждений председатель «Центра» не станет!

Киппар теперь считал, что Хольму, согласившемуся работать на него, уже не выйти из расставленных им сетей, — и поручения моряку можно объяснять «открытым текстом». Он без лишних «предисловий» вручал ему дозиметры для выяснения источников радиации в Эстонии и прощупывания мест размещения там ядерных ракет, просил сфотографировать отдельные закрытые объекты. А однажды развернул перед ошеломленным моряком крупномасштабную карту Эстонской ССР, изготовленную в натовских штабах. На карту были нанесены аэродромы, другие объекты военного и оборонного назначения.

— Пусть наши группы уточнят правильность их обозначения, появление новых военных баз, лагерей, — приглушенным голосом наставлял эстонского моряка Киппар, намекая, что эти сведения нужны для наших друзей на Западе.

Хольм, что называется, наступил на собственное горло, чтоб не выдать своего возмущения новым заданием. Значит, господин Киппар хочет из связного сделать еще и шпиона! Интересно, представляет ли он сам всю опасность своего поручения лично для него, связного, — ведь толкает на серьезнейшее государственное преступление. Немедленно ответа он, конечно, не получил, но понял, что сам Киппар чувствует себя здесь, на земле нейтральной Швеции, в полной безопасности, ничем не рискует, а подставлять под опасность других — считает своим правом — во имя «высших интересов» борьбы с Советской властью.

— Peame vastu!

В один из заходов Хольма в Стокгольм Киппар вручил ему для передачи подпольщикам в Эстонии дорогую вещь — портативный видеомагнитофон. Сказал:

— Двенадцать тысяч крон стоит — не оброните!

«Обронить», конечно, было нельзя, а вот пронести на судно оказалось непросто. Даже не на само судно, а через припортовые улочки.

В тот день с эстонского сухогруза ушли на берег в Стокгольме две группы моряков. После встречи с Киппаром, упрятав среди покупок и небольшой по габаритам видеомагнитофон, Хольм присоединился к своим товарищам для возвращения в порт. Оживленно делясь впечатлениями о прогулке по столице Шведского королевства, советские моряка вразвалочку двигались по центральной аллее зеленого бульвара. Нежарко светило северное солнце, у ребят настроение было «в норме» — весело-приподнятое. Вдруг мимо пролетела одна полицейская машина, потом другая. И уже давно заметил наблюдательный радист слежку за их группой субъектов в гражданском… У Вольдемара Хольма ёкнуло сердце — если здесь или в порту устроят досмотр, то «вещичка» при нем стоимостью в 12 тысяч крон очень даже заинтересует и полицейских и таможенников…

Лишь на судне узнали причину возникшей у порта тревоги. Туристы или моряки одной из развивающихся азиатских стран что-то украли, и полиция активно включилась в поиск. Была задержана первая группа отпущенных в увольнение с эстонского судна. После досмотра ребят освободили, а группу Хольма задерживать не стали. Повезло?..

Хольм при новой встрече рассказал о случившемся Антсу Киппару.

— Бывает!.. — меланхолично отозвался «шеф», полузакрыв глаза. Никакого волнения не отразилось на его изборожденном морщинами сером лице.

5

Небо над Таллинном заволокло тяжелыми грозовыми тучами, второй день лил дождь — то вдруг усиливаясь до проливного, и тогда на асфальте пузырились потоки воды, то въедливо моросил часами, не оставляя надежды на просвет в облаках.

Вольдемар пришел на встречу с майором КГБ Яаком Пыльдом ровно в шестнадцать, как договорились по телефону. Яак по привычке взглянул на ручные часы:

— Ну и точность, дружище. Ни минутой раньше, ни минутой позже!..

— Антс Киппар тоже отмечает мою точность и аккуратность, — ответил Волли и улыбнулся.

Майор помог гостю стянуть облегавший плотную фигуру моряка мокрый плащ с капюшоном, повесил его на вешалку за дверью, вопросительно посмотрел на черный портфель-дипломат.

— В нем много интересного! — подмигнул Хольм.

У них почти с первой встречи установились очень простые и ясные отношения. Когда Вольдемар понял, чего хотят от него эмигрантские деятели в Стокгольме, он впервые подумал о чекистах. Наверное, и мать, будь она в живых, подсказала бы сыну, с кем следовало поговорить о возникших трудных вопросах.

Яак Пыльд лет на семнадцать старше моряка, но так повел разговор, будто они были ровесниками, хорошо понимавшими друг друга с полуслова. Небольшого роста, подтянутый и моложавый, с открытым и доброжелательным лицом, привыкший делать все основательно, он сразу понравился Вольдемару Хольму, освободил его от скованности. Ничего необычного, недоступного разумению, «железного», как думалось раньше об обитателях большого дома на Пагари, где размещался Комитет государственной безопасности Эстонской ССР, в этом человеке не улавливалось, и моряк подумал, что, обратившись по телефону в тот дом, он принял единственно правильное решение. Последние, чуть теплившиеся где-то в тайниках души, сомнения развеял сам Киппар — разговорами об атомной войне, о возможных ее жертвах, которые «шефа» не смущали. Свести на нет агрессивные, пахнущие человеческой кровью планы киппаров и его заморских хозяев стало личным делом Вольдемара Хольма.

Моряк в те годы ни разу не переступил порога дома на Пагари, даже старался не бывать в том районе Старого Таллинна, но чувствовал, что за его действиями наблюдают, о нем самом заботятся серьезные люди, как и непосредственный его наставник майор Яак Пыльд.

Однажды на встречу с вернувшимся из Стокгольма моряком кроме Яака пришли еще два человека в гражданском. Волли сразу понял, что высокий, с густыми светло-русыми волосами, лет сорока пяти на вид мужчина является старшим. И самым дотошным — он в разговоре доходил до таких деталей общения моряка с Киппаром, словно сам побывал в шведской столице вместе с ним и теперь только кое-что уточняет. Это был начальник отдела полковник Эдуард Сельямаа, бывший комсомольский работник, крестьянский сын. Бросалась в глаза интеллигентность, корректность, врожденное дружелюбие полковника. Казалось, что они уже давно знакомы друг с другом, и Эдуард Сельямаа так рад этой встрече.

Под стать ему был и его заместитель — подполковник Василий Петков, неплохо говоривший по-эстонски. В разговоре прозвучало и имя генерала Поронина. Оказалось, что все они озабочены ходом операции, условно названной «Бриз», и считали, что главным действующим лицом в ее проведении является он, Вольдемар Хольм, а они, как поймет Волли, делали все возможное и невозможное для его успеха, его безопасности на всех этапах дела.

Эта встреча запомнилась моряку, хотя была далеко не последней.

А пока главным его руководителем и охранником был вот этот улыбчивый, простецкий человек, уважительный к другим и внушающий уважение к себе.

Сегодня Волли привез из Стокгольма немало занятных вещей. Сосредоточенно выкладывал их на стоявший в комнате большой канцелярский стол и с улыбкой поглядывал на Яака Пыльда: каково? Было чему подивиться: видеомагнитофон, с которым Хольм чуть не влип в шведской столице, два портативных диктофона, мини-фотоаппараты, конверты с «документами», кассета со звуковым посланием Киппара, большая сумма советских денег (с валютой «друзья» не желали связываться…).

В большое окно комнаты забарабанил дождь, и Яак как-то по-мальчишески рассмеялся:

— Смотри, господь бог заволновался из-за таких сокровищ!..

Вольдемар Хольм никогда не видел майора Пыльда в офицерской форме, даже не представлял — идет она ему или нет. Узнал моряк, что его наставник родился в многодетной семье кивиылиского шахтера, а минувшая война принесла этой семье много трагических испытаний. Яак тогда ходил еще в начальную школу, перешел в очередной класс и рассчитывал на веселые каникулы, на походы по окрестным лесам с ребятами-одноклассниками, на рыбалку и мальчишеские игры, но ничего этого в жаркое лето сорок первого не получилось.

Яак помнит, как старший брат Юхан сразу вступил в истребительный батальон и погиб в первый же месяц войны неподалеку от отцовского дома. Мать, работавшая в это время на сенокосе, поехала за телом сына, отец встретил ее уже на деревенском кладбище у готовой могилы.

Второго брата Яака, тоже вступившего в истребительный батальон, убили в августе.

Не забыть Яаку, как перед боем отступавших красноармейцев и бойцов истребительного батальона с превосходящими силами врага женщины и дети из окрестных деревень набились в душный подвал старой школы, но пришли откуда-то местные «кайтселийтчики» и заставили всех уйти в лес. Вот тут-то один из бандитов увидел второго брата Пыльда — Урмаса.

— Ага, ты же в истребительном батальоне состоишь, за «товарищей» воюешь!.. — воскликнул бандит и в упор выстрелил в Урмаса.

После прихода немцев «омакайтчики», то есть члены «самозащиты», арестовали мать.

— Куда это вы направились, мадам? Собираете трупы своих красных ублюдков?

А мать и вправду на мотоцикле ездила искать останки своего второго сына. Бандиты отправили ее «для дознания» в Нарву. В декабре сорок первого там ее расстреляли.

Дважды допрашивали и отца, но старому Пыльду повезло — отпустили.

Зато в сердце Яака копилась ненависть к фашистским пособникам, и в сорок четвертом, после освобождения Эстонии от гитлеровцев, шестнадцатилетний парнишка стал бойцом истребительного батальона народной защиты и тогда же вступил в комсомол.

Небольшого роста, ловкий и выносливый, Яак Пыльд стал хорошим бойцом истребительного батальона народной защиты, действовавшего совместно с опорным пунктом милиции. В феврале сорок пятого в бою с «лесными братьями» был ранен в голову, руку и ногу, пришлось лечиться. И опять с чекистами и батальоном народной защиты гонялся по вируским лесам и урочищам за бандитами. Однажды вызвал храброго юношу большой начальник, расспросил про братьев, про мать.

— Товарищи предлагают направить вас, Яак Пыльд, на учебу — в Таллиннскую офицерскую школу МВД. Согласны?

Офицером милиции он стал в 1948 году, после окончания школы МВД, и опять, что называется, с ходу включился в борьбу со всякой нечистью, мешавшей налаживать в республике мирную жизнь. Окончил вечернюю среднюю школу, заочно — университет. Увлекся и новой работой — после XX съезда КПСС его пригласили на службу в органы государственной безопасности.

Теперь Яак Пыльд был одним из главных действующих лиц в проведении операции «Бриз». Через него осуществлялись контакты Комитета со связным Киппара — Вольдемаром Хольмом.

Глядя на них, никто бы не сказал, что эти два человека заняты опасным и сложным делом, нити которого из Таллинна, Тарту и Пярну тянулись через море в столицу Шведского королевства, в логово ярых врагов Советской страны. Не каждый день поступало оттуда столько дорогостоящей техники, как в этот раз. Кое-что придется передать истинным адресатам, иначе нить тут же порвется, а это пока не в интересах нашей стороны. Нужно выявить все связи, нужно с поличным разоблачить тех, кто плетет паутину заговоров против своего государства, против собственного народа. Когда Вольдемар Хольм впервые взял в руки самиздатовскую брошюру, называвшуюся «Дополнения к свободному распространению мыслей и новостей в Эстонии», он был поражен умением ее авторов из незначительных, действительно имевших место фактов делать такую ядовитую смесь для будущих читателей, что и представить невозможно. Пересылавшиеся ранее сложными путями через Москву и Ленинград, через иностранных туристов и журналистов, они давали обильную пищу западным «радиоголосам», телевидению, буржуазным реакционным газетам для провокационных выступлений против Советского Союза.

Сборники самиздатовские в Стокгольме превращались в настоящие книги. В таком виде они доставлялись и в Эстонию.

— Это все — нашим друзьям… — говорил Киппар.

«Нашим друзьям» посылал он изготовленные типографским способом «открытки протеста» — с портретом посаженного за антисоветскую деятельность или уголовное преступление, что случалось чаще, очередного «подопечного» киппаровского «Центра», кратким резюме о его «подвиге», а на месте адреса выписывались две-три высокие инстанции — от Генерального секретаря ЦК КПСС до президента Соединенных Штатов Америки. Освещались в «Приложениях» участившиеся сборища «протестов» с явным, многократным преувеличением количества участников — вместо пятидесяти — 500 или 5000, вместо тысячи — сразу 20—30 тысяч, и тому подобное. Особый разговор — о попытках помочь Киппару, а вернее — его хозяевам в спецслужбах «уточнять» натовские крупномасштабные карты с оборонными объектами на территории Эстонии, кассеты с записями своих «указаний» и «программ действия» для эстонских подпольщиков.

Об одном сообщнике Киппара моряк впервые услышал в передачах «Голоса Америки» и мюнхенских радиостанций РС—РСЕ. Март Никлус. Еще до знакомства с Киппаром Волли приехал в деревню, а одна из родственниц простодушно спросила:

— Ты не знаешь, Волли, чего это западные «голоса» Марта Никлуса расхваливают? Мы же знаем его — нелюдимый, себе на уме, наши деревенские его не любят. А тут прямо в героя превращают…

Позднее Хольм узнал о «герое» из публикаций в республиканской печати, а еще больше — от председателя «Центра помощи». Как оказалось, для Антса Киппара история Никлуса и сам он стали важной вехой в становлении его организации. Недаром в 1983 году он выпустил в Стокгольме объемистую книгу под эгидой своего «Центра» — «Двое, кто не сдались», на эстонском языке. Вольдемар был, наверное, первым эстонцем из Эстонской ССР, кто держал в руках эту полиграфически хорошо оформленную книгу в толстом плотном переплете, с множеством иллюстраций и картой Эстонии на развороте перед титульным листом.

Он подавал немалые надежды, студент Тартуского госуниверситета Март Никлус — успешно занимался изучением шведского и других европейских языков в группе знаменитого профессора Пауля Аристе, проявил способности к орнитологии — даже написал оригинальный научный труд, начал переводить на эстонский «Происхождение видов» Дарвина. Впереди открывалась реальная перспектива хорошей научной карьеры. Но дух неприятия советского образа жизни в семье, в ближайшем окружении подтолкнул его на конфликт с законом, на сознательную связь с приезжавшими в Советский Союз агентами иностранных спецслужб, готовность помочь им в антисоветской деятельности.

На курсах иностранных языков в Тарту, где он преподавал языки интеллигентной публике, Марта Никлуса считали очень энергичным, добросовестным работником. Наверное, так оно и было. Но замеченная соответствующими органами активность молодого преподавателя в тайной антисоветской пропаганде и небезобидных контактах с иностранными антисоветчиками неотвратимо привела его на скамью подсудимых. В первый раз он был арестован в августе 1958 года, отсидел восемь лет и был освобожден в 1966 году досрочно. Случилось это после многочисленных просьб его родителей — Президиум Верховного Совета Эстонской ССР пошел им навстречу.

Вернувшись в Тарту, Март Никлус устроился на работу в автоколонну ремонтником, потом получил права водителя, потом был диспетчером. Стал преподавателем на курсах иностранных языков, где работал раньше. До тридцати часов в неделю занимался с желающими выучить английский, немецкий, французский, русский языки. Да, даже русский, на котором он отказывался говорить в тюрьме.

Стали навещать его бывшие «однокашники» по заключению. Приезжали из Риги и Вильнюса, из Киева и других мест. Да и сам он не сидел на месте. Свободно ходил и ездил куда хотел, получил разрешение на въезд в пограничную зону — на Сааремаа, побывал на маленьких эстонских островах Вилсанди, Абрука. Наблюдал за птицами — это стало его научной страстью. Вновь открывались возможности на будущее. Но, как оказалось, суровый урок, полученный от жизни в молодости, не пошел впрок.

Возобновилась переписка со Стокгольмом, взялся сочинять заявления, клеветнические письма, экземпляры которых были обнаружены у разных людей и в разных местах республики. На эстонском и русском языках распространял свое собственное «Жизнеописание», переполненное ложью на советский общественный и государственный строй, хранил и распространял главу из антисоветской книги Кюнга «Эстония как пример». Текст этой главы найден при обыске у знакомых и в доме самого Никлуса. Печатались тексты на его личной пишущей машинке «Оптима». Особую активность Никлус развил в 1979—1980 годах, обращаясь в высокие международные инстанции с собственной интерпретацией событий в истории СССР 1937—1939 годов, протестами против участия в Московской Олимпиаде 1980 года. «Протесты» Марта Никлуса следовали один за другим, полные злобных антисоветских измышлений.

Коллегия по уголовным делам Верховного суда Эстонской ССР 8 января 1981 года приговорила Марта Никлуса к десяти годам лишения свободы…

Вскоре состоялся еще один процесс — за антисоветскую деятельность, клеветническую информацию в западные «радиоголоса» к пяти годам заключения был приговорен Тийт Мадиссон, недоучившийся претендент на славу предводителя эстонской нации. Его многое не устраивало в жизни на родной земле, ненависть к коммунистам и русским он усвоил с раннего детства, а «лесных братьев», уничтоживших большое количество новоземельцев, партийных и советских работников — своих же эстонцев, — он считал героями и хотел бы им подражать, да время этих «героев» давно прошло. Не хотелось честно трудиться — из автобазы в маленьком городке Раквере перекочевал в островной колхоз «Сааре Калур», потом в курортный город Пярну — поработал на рыбокомбинате, в жилищно-эксплуатационной конторе. Все не то. Вот тогда-то и начал он сочинять и распространять байки о подневольном положении и тяжелой жизни эстонского народа при советской власти, о засилии русских, называя свои писания «обращениями» и «воззваниями к мировой общественности». Постепенно «набил руку», выработал свой стиль, свои «методы». Как это просто делалось, он рассказал на допросе в Таллинне 27 октября 1980 года. Первую часть «обращения» составил по услышанному в передаче «Голоса Америки» выступлению бывшего консула буржуазной Эстонской республики, вторую скомпилировал по информациям других зарубежных источников. Его «заметили», «вывели» на Антса Киппара…

Вместе с Тийтом Мадиссоном за такие же прегрешения угодили за решетку его единомышленники — Виктор Нийтсоо и Вельо Калеп, получившие по четыре года отсидки…

Антс Киппар ходил в приподнятом настроении: в списке имен уголовников и прочего сброда, осужденных к разным срокам советским судом в Эстонии, добавились фамилии настоящих «борцов за свободу».

Киппар продемонстрировал свою заботу о семьях «политзаключенных». Жене Мадиссона он разными путями направил посылочки с кофе, какао, журналом мод «Бурда», за который предлагалось выручить немалые деньги, а сыну однажды прислал даже детский костюмчик. Немало посылок, денежных подачек получила мать Марта Никлуса — Эльфриде, которая принимала все с благодарностью, но не спешила изготовлять «передачи» для узника-сына, хотя ей говорили, что заключенным можно посылать посылки и деньги, на которые им разрешается покупать продукты, фрукты и предметы первой необходимости. Узнав о прижимистости матери в дни его заключения, Никлус даже, говорят, обращался в суд с жалобой на свою родительницу…

Пока Никлус, Мадиссон и компания сидели «на казенных харчах», в Эстонии продолжили «работу» их сподвижники, объявившие себя идейными правдолюбцами. Лагле Парек, Арво Пести, Хейки Ахонен, Энн Тарто быстро сумели установить связь со стокгольмским оракулом Антсом Киппаром. Правда, первые письма их друг к другу шли «кружным путем» — через Москву и Ленинград, куда Лагле и ее партнерам приходилось выезжать в поисках иностранных туристов, бизнесменов, журналистов. Появление связного в лице моряка Вольдемара Хольма «упростило» процедуру передачи «материалов» из Тарту и Таллинна в Стокгольм, а из Стокгольма — в Эстонию.

Яак Пыльд и Вольдемар Хольм хорошо «вписались» в киппаровскую систему. Они отработали разные варианты поведения Хольма в экстремальных ситуациях, продумали, как он должен отвечать на возможные каверзные вопросы и нападки самого Киппара и его компаньонов.

— Вольдемар Хольм — умный и находчивый человек, сумеет противостоять любым провокациям, — уверенно докладывал руководству отдела и Комитета майор Пыльд. — На острие операции «Бриз» мы имеем надежного товарища.

6

За время регулярных рейсов в шведскую столицу Вольдемар Хольм неплохо узнал этот красивый скандинавский город, светлый и зеленый, окруженный и пронизанный водой подступающих к нему шхер, протоков, озер, усовремененный круговыми транспортными развязками в нескольких уровнях, но теперь эстонский моряк не мог позволить себе познавательных прогулок по Стокгольму, не мог расслабиться. Он должен ежесекундно контролировать свое поведение, ощущения, подмечать все вокруг, чтобы не дать себя спровоцировать. Но держался Волли спокойно, привычно заходил в названное Киппаром по телефону кафе или ресторан, где «шеф» уже ожидал его с бутылками сока на столике в уютной нише, с искренней радостью вставал ему навстречу…

Ничто человеческое не чуждо и этому старому эмигранту, снедаемому ненавистью к стране, к флагу, под которым прибыл в Стокгольм его связной. И не просто связной, а друг, которому он поверил, к которому привязался, как к младшему товарищу. Это заметил его сухопарый зять — такой тщедушный и неловкий по сравнению с Боксером, как он продолжал про себя называть Волли. Пусть ревнует!..

— Чем нас радуют сегодня наши друзья? — спрашивал он моряка-связного, снова усевшись в кресле за столиком. — Что делается в Тарту, Пярну?

Он называл их ласково — «наша Лагле», «наш Мати», «наш Хейки…» Под «нашими друзьями» имелась в виду группа подпольщиков, которую теперь представлял сам Вольдемар Хольм.

— Вчера я получил известие из Австралии, — хвастливо сказал Киппар Вольдемару Хольму, открывавшему бутылку с соком. — Сообщают, что в Эстонии продолжаются аресты недовольных Советами. — Он назвал несколько фамилий. Про некоторых Волли слышал — преступники времен Великой Отечественной, уличенные в пособничестве фашистам, издевательствах над мирным населением. Среди названных в сообщениях Лагле, Мати, Хейки и других нередко фигурировали имена хулиганов, растратчиков, квартирных воров, взяточников. Общим между ними было только то, что их привлекли к ответственности органы советского правопорядка и сделали это на территории Эстонии. Киппар заносил всех в списки «политзаключенных» Эстонии, просил узнать адреса родных и близких, через которых возглавляемый им «Центр» окажет помощь — денежную, вещевую, моральную. Кому что подойдет… И по-прежнему требовал от своих эстонских «корреспондентов»:

— Побольше имен, не забудьте никого!

На удлиняющийся список имен репрессированных в Эстонии уличных хулиганов, мошенников и военных преступников Киппар умел «выколотить» немалые деньги и с негласных своих хозяев, и с простаков-обывателей. Значительная часть этих денег плотно оседала в его собственном кармане.

Он подслеповато смотрел из-под густых серых бровей на Волли, удовлетворенно улыбался. Похвалил Лагле за смелость в организации кампании по оправданию Марта Никлуса.

Киппар был восхищен активностью Лагле и ее группы, он думал, что за ними — много других борцов, которые не дадут спокойно жить Советам. Изготовлявшиеся группой Лагле «Дополнения» с тенденциозными измышлениями об обстановке в Эстонии Киппар приправлял своими домыслами, регулярно снабжал «свежими сведениями» — за щедрую плату — «Голос Америки», радиостанции «Свобода» и «Свободная Европа», ЦРУ и другие спецслужбы западных стран. Там Киппара знали, там его «информацию» ждали.

— Насчет уточнения военных карт, — говорил Киппар негромко, но довольно внятно, — надо напомнить нашим друзьям. Да и сам посмотри — у тебя глаз острый, наблюдательный…

Хольм про себя усмехнулся такой похвале «шефа», но ничего не сказал. Он теперь хорошо знал Антса Киппара, ничему не удивлялся, ни на что не обижался. Иногда ловил себя на том, что относится к этому увлеченному всесветской «борьбой» человеку как к больному фанатику, с которым уже нет смысла спорить, что-то ему доказывать.

Даже тогда, когда Киппар явно ошибался или запускал «утку» по непроверенным или неподтвердившимся фактам, он, ничуть не смущаясь, говорил:

— Бывает…

У него, как всегда, и сегодня были приготовлены «документы» для передачи Лагле Нарек, Мати Кийренду и другим сообщникам в Эстонии, крупная сумма денег, магнитофонная мини-кассета, на которую он сам лично надиктовал «указания» о дальнейшем развертывании антисоветской и шпионской работы на эстонской земле.

На прощанье — ставшее ритуальным восклицание:

— Peame vastu! («Будем стойкими!»).

7

В просторный кабинет генерала Поронина входили сотрудники Комитета государственной безопасности республики — начальник отдела полковник Эдуард Сельямаа, его заместитель подполковник Василий Петков, майор Яак Пыльд, несколько молодых работников, участвовавших в осуществлении операции «Бриз». Генерал говорил по телефону, но рукой показал входившим на стоявший слева от входной двери низкий круглый стол с мягкими креслами вокруг него. Правда, кресел на всех не хватило, молодые офицеры придвинули поближе обыкновенные стулья, наливали из большого кофейника в стоявшие на столе чашки кофе.

Поронин в молодости участвовал в борьбе с бандитизмом и националистическим подпольем, был ранен, остался работать в республике. Сносно владел эстонским языком, прошел хорошую чекистскую школу, вырос до генерала. Среднего роста, с пытливыми и добрыми светлыми глазами и интеллигентными манерами, он располагал к непринужденному дружескому разговору, к нему приходили за советом и помощью по сугубо личным делам. Он хорошо знал каждого из вошедших и уже усевшихся вокруг низкого круглого стола.

Закончив телефонный разговор, он занял свое место, оглядев присутствующих как-то поощрительно: что ж, ребята, за дело!

Яак Пыльд поставил в центр стола миниатюрный магнитофон, вопросительно посмотрел на генерала.

— Включай!

Майор нажал кнопку. В кабинете отчетливо зазвучал голос заморского подстрекателя, как называл Антса Киппара полковник Сельямаа.

— Уважаемые друзья! Пользуясь случаем, хотел бы осветить некоторые актуальные вопросы… Мы подготавливаем материал для передачи журналистам свободного мира и заинтересованным международным организациям…

Сидевшие в кабинете хорошо знали, о каких «заинтересованных международных организациях» вещает старый эмигрант из Стокгольма. Знают о тех, кому адресовано послание.

В первую очередь — Лагле Парек, старший техник тартуского отделения государственного проектного института памятников культуры. Энергичная женщина с замашками лидера. В автобиографии, написанной ею для Киппара, она расскажет о себе:

Полковник Сельямаа, читая эту «автобиографию», поднял густые брови, усмехнулся:

— Смотри, какие заслуги! И отец окончил «несколько университетов» — когда и где успел?

Эдуард Сельямаа был хорошо знаком с уголовным делом бывшего капитана эстонской буржуазной армии и немецкого шпиона Карла Парека. Как раз в апреле 1941 года, когда родилась его дочь Лагле, заведующий засолочным пунктом Пярнуского рыбокомбината Карл Парек вступил в связь с контрреволюционной организацией, занимавшейся отнюдь не безобидным делом, а именно — сбором разведывательных данных о частях Красной Армии. Организация готовилась оказать помощь немецкому морскому десанту, если начнется война между СССР и Германией. Карл Парек люто ненавидел советскую власть, испортившую ему военную карьеру в буржуазной армии, и не скрывал этого ни на предварительном следствии, ни на суде. Только 2 июля 1941 года, когда немцы уже подходили к границе Эстонии, он вдруг начал осторожничать — заявил, что попал в антисоветскую организацию случайно, просил смягчить наказание. Но в условиях военного времени приговор вынесли ему самый суровый. А в 1956 году при пересмотре дела оснований для посмертной реабилитации не было найдено…

Лагле было два месяца, когда арестовали и расстреляли ее отца. Конечно, в ее глазах он остался борцом и героем, и за это никто не бросит камень в ее огород. Дочь почитает память отца… Но это совсем не значит, что она сама должна вступить на преступный путь.

Она долго искала связей с Киппаром, а после первых свидетельств, что переправленные ее группой сообщения об обстановке в Эстонии нашли потребителей, расчувствовавшись, написала заморскому «шефу»:

Она, Лагле Парек, хорошо знала, что делала. Деловито требовала:

Под «поддержкой» имелись в виду «открытые письма», написанные, к примеру, «группой деятелей культуры», «группой ученых Эстонии», «протесты», «меморандумы», которых за несколько лет «деятельности» сама Лагле Парек и ее сподвижники сочинили и отправили немалое количество во все возможные адреса политических деятелей, международных организаций, руководителей зарубежных стран. Антс Киппар учитывал, с кем имеет дело, как и то, что его требования добыть шпионские сведения «о планах порта в Мууга» (Новоталлиннского морского порта), о дислокации воинских частей, базировании боевой техники могли иметь серьезные последствия для исполнителей. Но ведь недаром он заявлял, что борьба требует жертв!..

Магнитофон на столе щелкнул — пленка кончилась.

— Вы что-то хотите сказать? — спросил генерал Поронин молодого капитана, сделавшего неопределенное движение рукой.

Покраснев от всеобщего внимания, капитан встал.

— Товарищ генерал, — произнес он взволнованно, — мы располагаем прямыми доказательствами, что некоторые «корреспонденты» Киппара готовы поставлять ему шпионские сведения. По-моему, сейчас имеется возможность дать им некоторое время для «работы» — под нашим контролем, конечно, — и накрыть с поличным.

В кабинете воцарилась тишина. Только полковник Сельямаа — высокий, гладко причесанный — вытянул затекшие ноги, с улыбкой посмотрел на капитана, словно говоря: «Ну-ну… далеко пойдешь!»

Генерал Поронин помешал ложечкой сахар в чашке с только что налитым кофе. Он демократично давал всем высказать свое суждение. Но собравшиеся теперь ждали, как оценит предложение он — старший среди них, опытный чекист.

— Значит, накрыть с поличным? И дать шестьдесят четвертую статью? А надо ли доводить до крайности? Может быть, своевременно удержать от столь опрометчивого шага, дока они не стали настоящими шпионами?

— Так они уже убежденные наши враги, они станут шпионами! — загорячился капитан.

— Не станут. Если мы не допустим. Отведем от них большую беду, — твердо сказал генерал.

Это было решение.

Решение, о котором не знали, не подозревали преступники. И продолжали писать и звонить Антсу Киппару, который представлялся им всемогущим деятелем эстонской эмиграции в Швеции — самым авторитетным у всех западных «радиоголосов» и, конечно, у натовских спецслужб. Он действительно все может, поэтому его помощники по тайным делам в Эстонии не забывали и своих личных потребностей. Лагле Парек, например, писала ему в конце очередного поклепа на нашу действительность:

Еще откровеннее вымогала она у заморских доброжелателей всякую всячину:

Она, как видно, хорошо представляла, что эти «подарки» не разорят ни Антса Киппара, ни его клиентуру в разных странах, что его доходы от информации в «Голос Америки», в РС—РСЕ не пойдут ни в какое сравнение с мелочью, потраченной на джинсы, куртки, очки и прочие предметы, составляющие известный дефицит в закабаленной коммунистами Эстонии.

Не знала только того, что вся ее тайная деятельность давно не была тайной для правоохранительных органов.

Она еще продолжала ходить на службу — состояла старшим техником тартуского отделения Таллиннского проектного института памятников культуры. Элегантно одетую, аккуратно причесанную молодую женщину доброжелательно принимали в коллективе, с нею можно было поговорить «на все темы». Знавшие о ее драматической судьбе, о пребывании с восьми лет в сибирской ссылке с матерью — женой врага советской власти, люди искренне сочувствовали ей — так уж принято среди людей: жалеть пострадавшего. Хотя настораживали некоторые высказывания, недвусмысленные намеки…

От намеков до преступления шаг оказался недлинный. Объектом благосклонного внимания стал студент Урмас Н. Как хвалила его Лагле за написанную по ее поручению клеветническую статью «Выступления школьников Эстонии в октябре 1980 года». Она поместила это сочинение в четырнадцатом номере своего самиздатовского сборника «Дополнения», была довольна молодым помощником.

Но еще больше ее радовали «успехи» двадцатипятилетнего племянника Хейки Ахонена, который окончил тот же Таллиннский строительно-механический техникум, что и она, но работал трубочистом в столичном пожарном обществе. Разделили чувства Лагле, ее неприятие советских порядков истопник отделения «Эстколхозпроекта» в Тарту Энн Тарто и Арво Пести, работавший печником в Тартуском пожарном обществе.

— Что-то их всех к огню тянет! — пошутил однажды подполковник Василий Петков. — Истопник, печник, трубочист!..

— А сколько имеют свободного времени? — возразил Яак Пыльд.

— Но печнику-то, наверное, приходится вкалывать?

— Вкалывать? Кому как…

В 1981 году Лагле трижды ездила в Москву и трижды встречалась там с иностранными туристами. Возвращалась в Тарту довольная: удалось переслать Антсу Киппару в Стокгольм изрядное количество антисоветских материалов. Позвонила потом ему — все благополучно дошло. Дошли и «анкеты» новых «борцов за свободу Эстонии» — с фотографиями и кратким жизнеописанием. Пусть видит и знает своих добровольных сотрудников председатель «Центра помощи политзаключенным Эстонии»!..

Осенью 1982 года уже втроем — Лагле, Ахонен и Пести — выступили с «Открытым письмом к мировой общественности» и обращением «К гражданам республики Финляндии» — в защиту Марта Никлуса и с крепкими выражениями по поводу внешней политики Советского Союза. Добавив к ним полное клеветнических измышлений писание «Национальная катастрофа в Эстонии», сварганили очередной сборник «Дополнений к свободному распространению мыслей и новостей в Эстонии» и переправили в Стокгольм — в адрес Киппара. Тот превращал отпечатанные на машинке и переснятые на фотобумагу «Дополнения» в настоящие книги, распространял их в качестве источников «достоверной» информации по всем возможным каналам и возвращал в Эстонию.

Правда, случались и «накладки». Так, один шведский журналист получил от Киппара пачку фотографий о «событиях» в Эстонии, обещал издать книгу после поездки в Москву, но, вернувшись в Швецию, потерял интерес к «эстонским делам». Как же обозлился на него Киппар!.. И больше полагался на своих — его помощников в самой Эстонии.

Племянник Лагле Хейки Ахонен и его ровесник Арво Пести — худощавый, с темными длинными волосами и такими же усами, брались за дело основательно, они словно соревновались в том, кто кого перещеголяет в умении стряпать антисоветчину.

Казалось, что все рассчитано, все шло хорошо. Киппар был доволен. Он хорошо провел тот летний день восемьдесят третьего года, ждал очередного прибытия в Стокгольм связника — Вольдемара Хольма и никак не ожидал, что поздно вечером раздастся в его квартире этот резкий телефонный звонок. Какое-то неясное предчувствие взволновало старого эмигранта.

— Говорит Энн Тарто, — четко раздалось в трубке.

— Слушаю!

Новость и впрямь оказалась не из приятных: в Эстонии арестованы Лагле Парек, Хейки Ахонен, Арво Пести…

Когда разговор был окончен, Киппар рассеянно посмотрел на появившихся в дверях кабинета жену, зятя, дочку, погладил по головке внучку, привычно приласкавшуюся к Деду.

— Что случилось, Антс? — с мольбой спросила приболевшая Хельго.

— Случилось…

Через минуту председатель антисоветского «Центра» преобразился. Отпустив внучку, он решительно двинулся к письменному столу…

На другой день все «голоса» передали сообщение, что в оккупированной Советами Эстонии органами КГБ без всяких оснований взяты под стражу борцы за свободу и независимость эстонский архитектор Лагле Парек, инженер-геодезист Хейки Ахонен и филолог Арво Пести. Автор сообщения пренебрег тем, что у «архитектора», «инженера» и «филолога» образование не превышало среднего, но чего не сделаешь ради сенсации!..

Вольдемар Хольм, явившись на очередную тайную встречу с Киппаром в одном из знакомых им обоим кафе, принес с собою не только свежий запах моря, но и экземпляр самиздатовских «Дополнений».

Они опять сидели напротив друг друга с дымящимся кофе и бутылками сока на столике. Волли снял плащ и бросил на спинку стула. И почувствовал, что «шеф» заметно возбужден, излишне предупредителен, в общем — какой-то не такой, как обычно.

На улице завывал северо-западный холодный ветер, в кафе было тепло. Моряк с удовольствием отпил горячего кофе, хотя возбужденный вид Киппара насторожил его, в голове заметались тревожные мысли — что-то сделал не так, где-то «наследил». Надо быть готовым к любому повороту дела!..

— Уже знаешь о нашей беде?

— Беде?

Боксер вопросительно смотрел в глаза председателя. С неподдельной тревогой — это читалось на всей его физиономии. Он и вправду ничего не знал. Как не знал пока и того, что при последнем свидании майор Пыльд сознательно, намеренно не сообщил ему об аресте группы Лагле Парек, и это обстоятельство сейчас сослужило добрую службу Волли Хольму.

Антс Киппар сам рассказал ему о «провале» Лагле, Хейки и Арво, и моряк отреагировал именно так, как должен был отреагировать впервые услышавший об этом человек. И удивляться пришлось ему: «шеф», по всем признакам, не столь уж огорчен бедой с его помощниками в Эстонии, он вновь высокопарно говорил об их «святой борьбе», которая без жертв не обходится. Под конец беседы он даже воодушевился — возглавляемый им «Центр помощи политзаключенным Эстонии» получил новую возможность перед всем миром показать свою активность, свою необходимость для поддержания духа попавших в «застенки КГБ» истинных борцов против коммунистической тирании. Они организуют движение протеста против преследования инакомыслящих «архитектора», «инженера», «филолога» — этой интеллектуальной совести эстонского народа, они немедленно окажут материальную помощь родным и близким пострадавших «мучеников», а для этого бросят клич общественности, состоятельным людям и организациям разных стран, они…

В общем, перед Киппаром и его командой открылось широкое поле деятельности!

Волли уходил с этой встречи оглушенный велеречивостью «шефа», пораженный его энтузиазмом, потому что по-человечески мог ждать совсем другой реакции,

8

Дело группы Лагле Парек слушалось в середине декабря 1983 года в открытом заседании Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда Эстонской ССР. За преступную деятельность с целью компрометации и ослабления советской власти, за связь с находящимся в Швеции антисоветским «Центром помощи политзаключенным Эстонии» и его руководителем Антсом Киппаром, размножение и распространение по его указанию нелегально издаваемых антисоветских клеветнических материалов, очерняющих советский государственный и общественный строй, Лагле Нарек была приговорена к шести годам лишения свободы с последующим поражением в правах на три года, Хейки Ахонен и Арво Пести — к пяти годам лишения свободы и двум годам ссылки каждый.

Лагле вины своей не признала, хотя все доказательства судом были представлены. О чем она думала, неизвестно, но одного из заседателей Верховного суда очень удивил ее вопрос, сможет ли она в заключении получать посылки. Рассчитывала на Киппара? Или на мужа?

Список «политзаключенных» в обращениях Антса Киппара к «Друзьям», записанных на магнитофонную кассету и доставленную из-за моря Вольдемаром Хольмом, теперь пополнился новыми именами. Вскоре пришлось туда добавить и Энна Тарто, привлеченного к суду за антисоветскую агитацию и пропаганду в третий раз. Сорокапятилетний истопник тартуского отделения «Эстколхозстройпроекта», считавший себя спецкорреспондентом разных западных «радиоголосов», был на сей раз приговорен к десяти годам заключения в колонии строгого режима. Он успел вылить немало помоев на свою страну, числился в активнейших сотрудниках Киппара. Что ж, не бывает борьбы без жертв! И не знаем, сожалел ли об очередной жертве своей деятельности заморский подстрекатель, но он явно гордился тем, что список опекаемых им борцов пополнился заметной фигурой. Потом председатель «Центра» приписал еще трех мальчишек из Пярну, совершивших акт вандализма на городском кладбище.

Это он обращался, как ему казалось, к многочисленным группам «борцов» на территории Эстонии. Наверное, он очень удивился бы, узнав правду. А она была неутешительной. Вольдемар Хольм доставлял теперь «почту» главным образом для передачи в адрес уже однажды отсидевшего свой срок Мати Кийренда и «своей» группы, которой у моряка и в помине не было. Но Киппар хотел верить, что за Боксером стоят еще такие же смышленые и крепкие эстонские парни, и Волли не пытался разубедить седовласого «шефа», столь фанатично увлеченного антисоветской «работой». Киппар считал, что все силы свои отдает борьбе, своего помощника по «Центру» Яака Юриадо называл ленивым, не способным на серьезное дело человеком.

— А что он может!.. — пренебрежительно жаловался моряку старый эмигрант в минуты откровения.

Он, Киппар, один трудится за всех и на всех!..

За всех-то за всех, но он сидит в Стокгольме, а кто-то должен «работать» на родине — в Эстонии, а там после ареста группы Лагле Парек наступило затишье. В очередном магнитофонном послании Киппар жалуется:

Он сетует, что

Да, инженеру Вельо Калепу было разрешено встретиться с женой, после чего он попросил о помиловании и был досрочно освобожден — троим его детям вернули отца, но это-то и вызвало серьезные подозрения у Киппара.

Оставалось два канала: несуществующая «группа друзей», которую представлял Вольдемар Хольм, и уже называвшийся выше Мати Кийренд. Вся основная информация теперь шла через моряка и по другим каналам направлялась ему. В том числе — списки «политзаключенных» и их семей, которым следовало оказать помощь «Центра». А раз списки, то значит — и деньги. Можно себе представить, что чувствовал Мати Кийренд, составляя ведомость на 35 тысяч рублей для раздачи семьям «политзаключенных». К великому сожалению для Мати, через год эта «ведомость» попадет в руки правоохранительных органов вместе с инструкциями и наставлениями, как их распределять — по одной тысяче рублей на семью «борца», как отправлять и получать посылки в Эстонию после запрещения оплачивать пошлину в пункте отправки… Наверное, корпя над денежной ведомостью в тайне от всех, Мати чувствовал себя очень сильным, могущественным человеком — вершителем чужих судеб. И не очень обращал внимание на первые уговоры жены «бросить политику», пожалеть троих детишек. Такое тоже было. Но и просьбы жены не остановили «идейного» антисоветчика. Единственно, чего он боялся, так это «получить» 64-ю статью Уголовного кодекса, предусматривающую в известных случаях самое суровое наказание, а вот на 68-ю он был согласен, она приносила популярность «политборца», через Киппара имя осужденного по этой статье становилось широко известным во всем мире…

В теплый летний день пришел на встречу с Киппаром его связной Вольдемар Хольм. И был поражен торжественным видом «шефа» — в отлично отутюженном новом костюме, аккуратно завязанном темном галстуке, с причесанными на правую сторону седеющими волосами и такой улыбкой, что не столь заметны были мешки под глазами; создавалось впечатление, что этот человек выиграл миллион…

— Садись, Волли, садись!

Моряк присел напротив старого эмигранта, открыл традиционную бутылку с прохладительным напитком, про себя гадая, что бы это значило.

— Только что вернулся из Канады, — похвастал Киппар и внимательно посмотрел на Волли. — Да-да, из Канады. В Торонто открыл всемирные дни нашей родины — «Эсто-84». Правда, уехал, не дождавшись их окончания. Дела… Пришлю вашим группам по видеопленке — пусть друзья посмотрят, что жив еще дух калевитян[3], что есть кому бороться за свободу Эстонии — от старых, опытных мужей до молодежи, подрастающих на чужбине эстонских детей!..

Он был оживлен, говорил громче обычного. Но печать неудовлетворенности явственно почувствовалась в его рассказе, и словно тень набежала на его лицо.

— Одно волнует меня, — сказал он уже не столь громко, — мало говорили о политике. Мало. Концерты, игры — это хорошо, но главное — политика, борьба, а их-то было мало. Весельем заменили серьезный разговор о том, как освободить родину от коммунистов. Много ели, много пили…

Он замолчал. Может, вспомнил, как проходили разные встречи в Эстонском доме в Стокгольме. Много ели, много пили. Еще больше, чем в Торонто. Так, что под конец с осоловелыми глазами бродили по залам и комнатам, натыкаясь друг на друга и не узнавая…

Киппар сдержал слово — передал в одно из следующих свиданий с Волли видеокассеты, на которых опытный оператор в цветном изображении показал основные события всемирных дней в Торонто — «Эсто-84».

Видеофильм начинался кадрами об открытии в Торонто выставки, посвященной деятельности «Центра помощи политзаключенным Эстонии». И открывает ее, комментируя экспозицию, сам председатель «Центра» Антс Киппар. Там он, конечно, еще более торжественен, чем увидел его Волли в одном из стокгольмских кафе. Подтянутый, собранный, с длинной указкой в руках. Вот он перед картой мира:

— Наш «Центр» — всемирная организация, — с едва скрываемой гордостью ровным, хорошо поставленным голосом объясняет Киппар. — Он работает во всемирном масштабе. Главные наши центры находятся в Чикаго (США), Торонто (Канада), Канберре (Австралия). В Стокгольме — координационный центр для всей Европы. В мире в настоящее время существует 140 пунктов поддержки, готовых оказать помощь семьям эстонских политзаключенных…

Он называет имена Никлуса, Тарто, Кукка, причисляет к молодым Мадиссона, Парек, Ахонена, Нийтсоо, Пести, с апломбом повествует, кто где находится, показывая тем самым свою осведомленность. Демонстрирует письма, конверт с разрешением Марту Никлусу на выезд в Австралию. Переходит к карте мест заключения в Эстонии — с обозначением известных ему одному «особых комендатур», тюрем, лагерей. А вот и военная карта — с нанесенными на ней гарнизонами, базами танковых, ракетных, артиллерийских подразделений. Кажется, что этот человек знает все о положении дел в Эстонии — пусть «патриоты», бизнесмены, рядовые граждане и, конечно, заинтересованные западные спецслужбы не жалеют денег на содержание возглавляемого им «Центра»…

Видеопленку Вольдемар Хольм доставит в Эстонию и увидит сам, но рассказ «шефа» об «Эсто-84» был столь подробным и красочным, что видеоряд только дополнил отдельные детали. А сейчас Киппар потребовал от него, от «друзей», от Мати Кийренда активизации их антисоветской деятельности.

— Вон латыши и литовцы хорошо выступают, а что же наши эстонцы — смирились с существующим порядком? Не знают, что надо делать?

Он, Киппар, знал, что надо делать. Вот в будущем, 1985-м году организует по Балтийскому морю «Круиз свободы», подскажет идею о проведении в Эстонии ежемесячно «тихой» получасовой забастовки, первую — в декабре, посмотреть на которую съедутся корреспонденты ведущих агентств и газет мира (правда, никаких тогда забастовок не состоялось, но сам Киппар успеет сообщить «Голосу Америки» и другим «голосам» об их «успехе»).

Он диктует новые инструкции «друзьям в Эстонии» и после сетований об ослаблении связи с Таллинном, Тарту и Пярну и разъяснений по поводу одно-, трех- и пятикилограммовых посылок и выплате пошлины адресатами на месте получения их, как бы между прочим замечает:

Кому предназначались шпионские сведения, добываемые Антсом Киппаром по всей Эстонии, гадать не приходилось.

После ареста группы Лагле Парек Киппар больше всего боялся потерять в качестве связника Вольдемара Хольма. Моряк стал для него важнейшим звеном в продолжении связей с Эстонией.

Но «свежие новости» на родине собирал для него все-таки в основном Мати Кийренд. И немало тревожных дней пережил подстрекатель, узнав о вызове Мати в компетентные органы и, как он выразился, быстром его освобождении.

— Почему его так быстро выпустили? — спросил он в упор Хольма, пришедшего на очередное свидание в один из ресторанов «красного комплекса». — Как ты думаешь? А вдруг его перевербовали?

Моряк пожал могучими плечами: дескать, откуда ему знать?..

Да и верно, ни Боксер, ни Киппар и ведать не ведали о разговоре чекистов в кабинете генерала Поронина.

…Полковник Сельямаа однажды утром пришел к генералу.

— В отделе опять возник вопрос, — сказал он генералу, — Киппар требует добыть закрытые сведения, и Кийренд может взяться за дело.

В общем, стоило «отпустить поводок», и попал бы Мати не только с ведомостями распределяемых денег «Центра помощи», но и с более весомыми уликами. Как раз и потянуло бы на 64-ю статью, которой Кийренд боялся.

— Да, потянет, — сказал генерал. — Давайте не дадим зайти столь далеко. Сколько у него детишек-то теперь?

— Три дочки.

— Пусть у этих трех дочек останется отец. Отец, не совершивший тяжкого преступления… Человек с высшим образованием, — раздумчиво продолжал генерал Поронин, — может стать полезным обществу человеком. Дадим ему шанс.

— Хорошо, понял, Геннадий Ефимович, — согласился Эдуард Сельямаа, пряча в папку бумаги по этому делу.

Шанс Кийренду дали. Оставили некоторые «задания» Киппара явно шпионского характера в своих архивах. Во время встревожившей заморского подстрекателя профилактической беседы Мати пообещал в соответствующих органах не заниматься больше антисоветской деятельностью. Надеялись, поймет, обрубит связи со стокгольмским «Центром помощи».

Нет, не понял, не обрубил, забыв, видимо, и про дочек, и про свое обещание…

9

Сидя в уютном мягком кресле своего кабинета — окна советского посольства остались с другой стороны просторной квартиры, — Антс Киппар с удовольствием развернул свежий номер восьмистраничной газеты на родном, эстонском языке — «Ээсти Пяэвалехт» («Eesti Päevaleht»). В центре шестой страницы — снимок президиума возглавляемого им «Центра»; на трибуне, украшенной эстонским гербом с тремя львами, — он сам, Антс Киппар. Заголовок большой статьи под снимком гласит: «Центр помощи действует во всемирном масштабе». В статье перечисляются дела, акции, заслуги «Центра», рассказывается о его тесном сотрудничестве с западными организациями, называются суммы денег, пожертвованных гражданами США, Австрии, Канады, ФРГ, Франции, Дании, Голландии, Финляндии, об «информации на Запад», издательской деятельности — и так далее, и тому подобное…

Цифры не совсем совпадают с теми, что приводил «Центр помощи политзаключенным Эстонии» в отправленном на родину «Отчете о проведенной деятельности в 1983—1984 годах», но это ничуть не смущало председателя. Он давно привык к тому, что никто не смеет спрашивать его о расходовании собранных по всему миру средств, он давно привык залезать в кассу «Центра» как в свой собственный карман, и никакая «ревизия» не уличит его в злоупотреблениях, потому что даже личные расходы Киппара и его семьи связаны с заботой о деле, о помощи нуждающимся соотечественникам. Такой пустяк, как переговоры по телефону, пространные телеграммы, угощение нужных людей — как без них обойтись? Вот одна английская журналистка прожила в доме Киппаров целых две недели, об этом рассказано в очерке под претенциозным заголовком «Человек в фокусе мировой прессы», — не мог же председатель всемирно известной организации не проявить славного эстонского гостеприимства! Дом Киппаров открыт для всех! Правда, открыт тогда, когда есть договоренность, а так двери его квартиры постоянно на запоре и не перед каждым их открывают.

А гостеприимство за счет «Центра» — экая невидаль. Все так делают, это же в интересах их работы! Да ведь и сам Антс зарабатывает неплохо — гонорары за информацию об эстонской жизни «Голосу Америки», мюнхенским «Свободе» и «Свободной Европе» — тоже содержащимся Америкой радиостанциям с офицерами ЦРУ во главе всех служб, — кто все это подсчитает? Не говоря о прямых ассигнованиях известных спецведомств разных стран…

Тем не менее в «Отчете», который получат в Эстонии его «друзья», будет все расписано с точностью до кроны,

Деньги немалые! А в списке на ноябрь 1984 года числилось 28 эстонских политзаключенных, находящихся в тюрьмах и лагерях. 18 семей — с адресами. В качестве новых политических заключенных за шесть лет было внесено в список 66 человек и исключено из него в связи с освобождением или же смертью 93 человека, список подвергающихся преследованиям активно действующих политзаключенных составляет 13 имен…

Даже если письма не дойдут до адресата, надо писать!

Киппар прошел в гостиную, не таясь, раздернул тяжелую занавеску на окне. Перед советским посольством собрались разномастные машины. Русские дипломаты проводят какой-то очередной сбор в своем логове. На легком ветру полощется красный флаг со звездой, серпом и молотом в верхнем углу возле древка. Ненавистный флаг, сатанинская красная тряпка!..

Взгляд остановился на фотографии, оставленной на придиванном столике. Она была помещена в сотом номере газеты «Ээсти Пяэвалехт» за прошлый, 1983 год. На низком продолговатом столе разложены экземпляры книги «Двое, которые не сдались» — о Марте Никлусе и Юри Кукке. Их портреты стоят по краям стола, в центре — метровый стенд с фотографиями еще десяти «борцов», отбывающих наказание в советских местах заключения, а за всем этим, поддерживая стенд в вертикальном положении, в один ряд развернуто руководство «Центра помощи» во главе с Киппаром.

Заключенные «борцы» и процветающие в Швеции их радетели…

Газета «Ээсти Пяэвалехт» уделяет много внимания деятельности «Центра помощи», ее редактор Юхан Кокла знает свое дело! Вон как осветили прибытие в Стокгольм новых беглецов из Эстонии — супружеской четы Валдо Рандпере и Лейлы Миллер. В нескольких номерах подряд. Фотографии, интервью, пресс-конференция… И, конечно же, на открытии первой полосы большой снимок: за столом со множеством микрофонов сидят молодые и скромные перебежчики, Валдо в темном костюме, Лейла в белой блузке, с короткой стрижкой светлых, волос и плотно сжатыми маленькими губками, оба сосредоточены — слушают выступление Киппара.

Вся первая страница номера за 28 августа 1984 года посвящена им — Валдо Рандпере и Лейле Миллер. Крупные заголовки: «Беглецы перед общественностью», «Быть свободным важнее материальной обеспеченности», «Первая просьба: «Помогите нам, чтоб маленькая Кайса попала в Швецию»…

С переносом на 8-ю страницу подробно излагается, что Валдо Рандпере к двадцати шести годам достиг в советской иерархий высокого положения, «вошел в номенклатуру» — был помощником министра юстиции республики, что в советских условиях обеспечивало ему хорошее материальное положение. Правда, его почитатели в эмигрантских кругах и среди шведской общественности приняли его за «третье лицо» в министерстве и только потом с огорчением узнали, что это далеко не так, что помощник министра — не его заместитель, а скорее — распорядитель в секретариате, но это прояснится позднее, а пока перебежчики купались в лучах юпитеров и свалившейся на них нежданной славы. Вон как гордо подняты их головы на снимке внизу полосы. А на последней странице — семейная фотография: Лейла и Валдо с годовалой дочкой Кайсой, которую они так бесстыдно бросили…

— Во-первых, мы постараемся добиться, чтобы Советы отдали нам дочку, — заявила в одном из интервью Лейла, — а во-вторых, мы еще молодые и у нас будут другие дети.

Киппар привел молодую пару в свою обитель, обласкал и обнадежил. Уже знал, что Валдо и Лейла мечтают покорить мир своими вокальными способностями, — пообещал устроить и это. А в газете «Ээсти Пяэвалехт» дал объявление — супружеская чета снимет квартиру. Квартиру сняли.

Но это будет потом, а пока сам факт удавшегося побега из Советского Союза очень порадовал и Антса Киппара, в его окружение, не говоря уже о падкой на сенсации западной прессе.

На очередном свидании с Вольдемаром Хольмом Киппар озабоченно рассказал связнику о проблемах с устройством Валдо и Лейлы. Энтузиазма в голосе «шефа» Волли не услышал. Домой Лейла писала, что «учимся языку, получили квартиру, но она очень дорогая, пока трудно».

И все-таки им дали возможность выпустить свою кассету, но она оказалась единственной: никто не хотел покупать. Правда, Киппар сумел устроить им поездку в Америку. В Канаде пригласили в студию телевидения. Опять юпитеры, волнение перед выходом в эфир… Они дуэтом словно соревновались в клевете на Советский Союз, где талантам не дают хода, низка общая культура, все плохо, плохо, плохо!

Плохо стало обоим после возвращения из-за океана. Новых пластинок или кассет бездарным певцам не заказывали — еще первая не разошлась. Киппар огорчался: «Зря сделали на английском языке. Вот если бы на эстонском — раскупили бы эмигранты». Но исправить положение было уже поздно. Пришлось подумать о работе. Но и с трудоустройством вышла заминка: юристов с дипломом Тартуского университета здесь не признавали, а это значило, что устроиться по специальности Валдо нечего и думать…

Было над чем поломать голову и Киппару. Забегая вперед, скажем, что власти бывшей родины все же разрешили беглецам забрать кроху-дочку, только любви и верности молодым супругам хватило ненадолго — через два года расторгли брак. Пошла Лейла учиться на экономиста, а Валдо однажды даже приезжал в Таллинн с группой шведов, американским и канадским журналистами в качестве переводчика. Боялся, что его «задержат», но на него не обратили внимания. Так ему показалось. Разубеждать не стали.

10

Вольдемар Хольм в этот раз не спешил, обдумывая предстоящий разговор с «шефом». Над столицей Шведского королевства по-весеннему сияло солнце, улицы казались умытыми, словно перед праздником, в скверах и парках гомонили и щебетали птицы. А на душе моряка стал нарастать холодок. Показалось, что за ним следят: на перекрестке двух маленьких улочек следовавший за ним молодой парень перемигнулся со встречным юрким мужчиной, тот повернул за Волли, соблюдая некоторое расстояние, а парень исчез. Хоть и говорит Киппар, что в шведской контрразведке ему мешать не станут, но где гарантии?

Сегодня Вольдемар Хольм сообщит председателю «Центра помощи» пренеприятную новость. Давно мечтал Киппар снабдить «друзей» в Таллинне, Тарту и Пярну современной видео-, фото- и киноаппаратурой, и моряк кое-что успел переправить в Эстонию, хотел по частям переправить даже множительный аппарат — этакую мини-типографию, но пока не получилось. Не повезло с последней посылкой видеотехники — пропала из камеры хранения на вокзале. Как «пропала», это другой разговор…

«Шеф» сидел за уютным столиком в простенке между двумя окнами. Волли сразу увидел его.

Весть о пропаже дорогостоящей посылки старый эмигрант воспринял спокойно.

— Что ж делать? — сказал он просто. — Придется организовать новую. Не переживай.

— А если посылку перехватили парни из КГБ? — с хорошо сыгранным волнением произнес Волли. — Если они через посылку выйдут на меня?

Антс Киппар задумался. Спросил тихо:

— Могут выйти?

— Надеюсь на лучшее, но — могут.

— Откажись. Знать не знаешь! Чем они докажут?

Волли сделал вид, что успокоился. Между прочим сказал:

— На судне парторг предлагает мне вступить в партию…

— В коммунисты? — сверкнул глазами «шеф», но тут же потушил огонь во взгляде. — Парторг предлагает?

— Парторг…

— Знаешь что… Вступай! Это же будет нам на пользу! Значит, они доверяют тебе! Вступай!..

Его развеселила мысль о том, как будут расстроены и рассержены парторг и все другие коммунисты судна, если узнают, кто посоветовал моряку Хольму вступить в Коммунистическую партию. Он смеялся, смеялся от души…

Волли вспомнил добродушное лицо майора Пыльда, о которым он советовался о предстоящем разговоре с Киппаром. Яак Пыльд и Волли именно на подобную реакцию противника и рассчитывали. Вольдемар Хольм действительно был принят в кандидаты, а потом и в члены КПСС, только произойдет это несколько позднее. А вышло-то так, что он, внук большевика с 1906 года и сын бывшего партийного работника, получил «разрешение» на вступление в партию от ярого врага коммунизма и советской власти.

Киппар рассказал Боксеру о предстоящих «Балтийском трибунале», который откроется скоро в Копенгагене, и о «Круизе свободы» по Балтийскому морю эмигрантов из Советской Прибалтики с заходом в Хельсинки в десятую годовщину подписания Заключительного акта тридцати трех европейских стран, США и Канады, Документа, закрепившего нерушимость послевоенных государственных границ в Европе. Но именно этот пункт Хельсинкских соглашений не признают реваншисты, реакционные организации эмигрантов из Прибалтики…

Хольм получил от Киппара мини-кассету с записью его пространного обращения к «друзьям» по этому поводу.

— А посылочку с видеоаппаратурой мы организуем новую! — сказал «шеф» успокоительно. — Пеаме васту! («Будем стойкими!»).

Яак Пыльд встретил Вольдемара Хольма в условленном месте. А через час в кабинете полковника Сельямаа уже звучал четкий, энергичный голос Киппара:

Полковник Сельямаа слушал без улыбки. Сын эстонского крестьянина, бывший комсомольский работник, он прошел хорошую школу чекистской работы, отлично знал приемы идеологического противника и помнил о том, какой вред могла бы нанести нашему обществу деятельность заморского подстрекателя, если бы ее результаты ае уходила в песок. Он по достоинству ценил то, что делал для Родины обыкновенный советский человек — Вольдемар Хольм, ценил его ум и находчивость, старался уберечь от лишнего риска. Но как убережешь, когда моряк сходит на берег в чужой стране, где свили гнезда антисоветчики всяких мастей и калибров!..

— Значит, показалось, что за ним наблюдали? — переспросил полковник майора Пыльда.

— Стопроцентной уверенности нет, но похоже.

— Обещал новую посылку приготовить?

— Обещал.

— Придется на этот раз вручить адресату. Надо, чтоб наш человек остался у Киппара вне подозрений. А о предстоящем «Круизе свободы» по Балтике подумаем.

Думали уже в кабинете генерала Поронина, который постоянно интересовался ходом операции «Бриз», действиями противника и нашими ответными мерами.

Еще раз прослушали послание Антса Киппара «друзьям», В нем расписывалась программа «трибунала» в Копенгагене, который должен доказать нарушение прав человека в Советской Прибалтике, и сценарий «Круиза свободы». Далее Киппар говорил о сборе нужных сведений:

Собравшиеся в кабинете генерала Поронина внимательно слушают, какие шпионские задания дает Киппар своим сообщникам в Эстонии.

— Все поняли? — спросил генерал, когда магнитофон щелкнул — кассета кончилась.

Полковник Сельямаа, его заместитель подполковник Петков, майор Пыльд и другие чекисты-оперативники обратили взоры на генерала: знали, сейчас последуют выводы из прослушанного задания службам. Так и было. Программа действий была изложена четко, хотя и негромким поронинским голосом. К тому же на этом этапе разрешалось вносить свои соображения, даже спорить.

Были приняты меры против утечки секретных сведений и по дезинформации противника.

В советской печати появились статьи о предстоящем провокационном шоу. Рассказывалось о затее с «международным трибуналом», о том, как в одном из отелей датской столицы «судьи» заслушивали «показания» бывших фашистских прислужников, карателей, уголовных преступников о нарушении прав человека в Прибалтике, о тяжелом положении эстонцев, латышей, литовцев в составе Советского государства. Было показано, кто есть кто.

Участники «трибунала» в сопровождении толпы эмигрантской молодежи переправились в Стокгольм, где их ждало заранее зафрахтованное шведское судно «Балтик стар». «Круиз свободы» проходил вдоль советских берегов Балтийского моря. В одной из кают обитал председатель «Центра помощи политзаключенным Эстонии» Антс Киппар. Но что-то не ладилось в рейсе с самого начала. Не встречали эмигрантский сброд из Литвы, Латвии, Эстонии многотысячные колонны в Хельсинки, хотя утро 28 июля в финской столице выдалось солнечным и теплым. Даже причалили черт-те где — на задворках судостроительной верфи Вяртсиля, куда пришла небольшая группа людей. Участники круиза сходили в парк Ванханкиркон — возложили цветы к памятнику финским белогвардейцам, погибшим в 1919 году в боях на эстонской территории, но Антс Киппар, разочарованный происходящим, даже не сошел с судна на берег.

— Я всегда говорил, что финны не хотят нас поддержать, они играют в дружбу с Советами! — со злобой говорил он случайному собеседнику, а потом повторил все это Боксеру. — Модные гостиницы понастроили в Таллинне, современный морской порт для большевиков сооружают, совместные предприятия открывают… Никакой солидарности с нашей борьбой! Продались русским! Попросили раз переслать фотосборник «Дополнений» — и то отказались, не хотят нам помогать!..

Пока старый антисоветчик бесился в своей комфортабельной каюте, вернулись на судно «делегации». После обеда «Балтик стар» отчалил из Хельсинки. Не успел увидеть Киппар маленькую информацию в вышедшей на другой день финской газете «Кансан уутисет» под издевательским для него заголовком: «Антисоветский марш не тронул сердца хельсинкцев».

11

Заметно сдавал старый злопыхатель-антисоветчик, хотя и старался в кругу коллег в «Центре помощи» демонстрировать свою активность и энергию. Видимо, подкосила его и смерть жены — тихой и всегда готовой помогать ему в любом деле Хельго. Вот тогда он и обратился к своему ближнему и не ближнему окружению, дал объявление в газету, где просил не приносить цветы на могилу усопшей, а внести лишний взнос в фонд помощи политзаключенным Эстонии.

Узнав о новых веяниях после апрельского Пленума в Советском Союзе, о начале демократизации и гласности, Антс Киппар приободрился. Но на всякий случай спрашивал Боксера:

— Не может это быть временной кампанией? Сегодня — гласность, демократизация, а завтра КГБ возьмется за тех, кто «высунулся»? А?

Волли успокоил: обратного хода перестройки не произойдет.

Освобождение из мест заключения Виктора Нийтсоо, а потом и Тийта Мадиссона совсем приободрило председателя «Центра помощи» — восстанавливались связи с верными помощниками и проводниками его антисоветских идей на эстонской земле.

Киппар продолжал организовывать сбор средств по всему миру для оказания помощи «политзаключенным» и их семьям в Эстонии. Докладывал на общем собрании «Центра»: в Швеции собрано 6020672 кроны, в Канаде — 3987080, в США — 3557295, в Австралии — 2082915, в Германии — 286649, во Франции — 94100… и так далее. Правда, затраты на действительную помощь из общей суммы собранного составляли мизер. Были еще издательские расходы. На эстонском, английском и шведском языках печатались воззвания «Центра» — «Поддерживайте освободительную борьбу в Эстонии», самолично председатель сочинил обзор под названием «Прибалтийские государства в тисках Советов», тщась доказать, как затормозило развитие Литвы, Латвии и Эстонии вхождение в состав Советского Союза, какое угнетение чувствуют коренные жители этих маленьких стран, ставших советскими колониями. С 1982 года сборники «Дополнения к свободному распространению новостей и мыслей в Эстонии» переводились на английский язык, печатались типографским способом и рассылались по всем континентам. Уточнялись натовские карты расположения военных и других закрытых объектов на территории Эстонии, так что киппаровскую информацию ждала не только в редакциях «Голоса Америки», радиостанций «Свобода» и «Свободная Европа»…

Недомогание давало себя знать. Злился на своего заместителя Яака Юриадо, который увлекся всякой там электроникой, интересовался даже советской вычислительной техникой и мало занимался настоящей работой в «Центре помощи».

Только школьные успехи внучки да периодические свидания с полным здоровья и жизни моряком Волли Хольмом радовали Киппара, внушали надежду. На что надежду? На долгую жизнь? На громкие дела и громкую славу великого борца за свободу родины?

Последний раз Вольдемар Хольм виделся с «шефом» после рождественских праздников в декабре 1986 года.

Моряк с утра позвонил на квартиру Киппару из порта. Договорились встретиться в ПУБе — многоэтажном универмаге в центральной части Стокгольма.

В баре на четвертом этаже, куда поднялся Волли, Антс Киппар сидел в глубине за отдельным столиком, перед ним стояла чашечка кофе и традиционная бутылка сока. Выглядел «шеф» очень усталым.

— Пришлось перед рождеством много поработать, — словно отвечая на незаданный вопрос, пожаловался старый эмигрант. — Рождественские открытки в разные страны, посылки…

В баре было жарко, Волли снял куртку, положил на спинку стула. Киппар внимательно смотрел на него. Придвинул бутылку с напитком.

Папка с «документами» для пересылки на родину была готова. Поручения Тийту Мадиссону, Виктору Нийтсоо, Мати Кийренду, «друзьям» — имелась в виду несуществующая группа Хольма.

— Ребята звонили насчет батареек, — озабоченно сказал Киппар, выкладывая на стол пакетики. — Вот батарейки, кассеты для диктофона…

Он не забыл сказать на прощание «Пеаме васту» — «Будем стойкими», хотя его собственная «стойкость» явно шла на убыль. Всего начал бояться — подвохов со стороны коллег по «Центру помощи», по другим эмигрантским организациям, но больше всего — КГБ. Видимо, считал, что там работают серьезные люди, которые знают о нем, следят за его деятельностью…

Стояли необычные для Балтики холода. Волли, выходя из ПУБа, поправил шарфик на шее. И подумал о том, что недолго протянет его заморский «шеф», растративший свою жизнь на борьбу с советской властью. Очень грустным был прощальный взгляд Киппара, и по-человечески моряк даже посочувствовал ему.

В январе восемьдесят седьмого, когда на улицах Таллинна мела снежная поземка, а ртутный столбик в термометре опускался за минус двадцать, Волли пришел на встречу с подполковником Яаком Пыльдом. Поздравил друга с новым офицерским званием, сказал, что отправляется в очередной рейс на Стокгольм. С мороза он разминал озябшие ноги — ходил по комнате, даже стучал по полу. И вдруг заметил, что Яак смотрит на него с каким-то загадочным выражением лица.

— У тебя новости? — спросил Волли.

— Новости. На днях умер твой «друг» Киппар…

Моряк остановился посреди комнаты. Множество противоречивых чувств нахлынуло на него. Вспомнил последнюю встречу, усталый вид Киппара, грустный взгляд на прощание…

— Как это случилось? Известно?

— Известно. Лег после обеда отдохнуть — и не проснулся. Остановилось сердце. Обнаружили часа через полтора-два, вызвали полицию… В общем, руководство Комитета озабочено тем, как быть с тобой.

Вольдемар вспомнил, как плохо отзывался Киппар о своем заместителе Яаке Юриадо. Пойти на встречу с ним? Ведь все функции «шефа» теперь перейдут к этому антисоветчику, и кто знает, как он поведет дело.

Вольдемар Хольм все-таки дважды встретился с Яаком Юриадо. Тот приходил на встречи с моряком в сопровождении зятя покойного Антса Киппара сухопарым Микивером, который не очень скрывал свое недоверие связному.

Вскоре Волли обнаружил явную слежку за собою в порту и на улицах Стокгольма. Продолжение встреч с эмигрантами-антисоветчиками в шведской столице становилось опасным…

12

Восемьдесят седьмой год начинался в европейской части Союза крутыми морозами, снежными заносами и надеждами на быстрый успех начавшейся перестройки.

Неизвестно, когда в душе отбывавшей наказание за антисоветскую деятельность эстонки Лагле Парек созрело решение тоже «перестроиться» или, в крайнем случае, использовать перестройку во всем советском обществе для изменения свой участи, но в Президиуме Верховного Совета Эстонской ССР получили ее покаянное письмо-заявление.

Свое заявление Лагле Парек заканчивала так:

Вернувшись домой, она ходила по Тарту с видом победительницы. Освободили ее в феврале 1987 года, когда Киппара уже не было в живых.

Она согласилась дать интервью редактору тартуской объединенной (городской и районной) газеты «Эдази» Марту Кадастику. Случилось это уже в августе.

Речь о том самом митинге, приуроченном к 48-й годовщине заключения пакта Молотова — Риббентропа, который Лагле Парек вместе со своим старым сподвижником Тийтом Мадиссоном организовала 23 августа 1987 года в таллиннском парке Хирве — у подножия Вышгорода.

Яак Юриадо, исполнявший обязанности председателя «Центра помощи», позвонил из Стокгольма в Таллинн за четыре дня до годовщины договора о ненападении между Германией и СССР. Позвонил, конечно, Тийту Мадиссону и набросился на него с упреками, почему не используют эту годовщину, хоть она и не «круглая», для антисоветской акции. И Мадиссон постарался. Во-первых, на проведение митинга надо было получить разрешение Таллиннского горисполкома, во-вторых — объявить о предстоящем шоу.

Собралось человек семьсот. Возложили венок к постаменту скульптуры легендарной прародительницы древних эстов, матери Калевипоэга Линды. Митинг открыл Тийт Мадиссон, уже имевший в кармане разрешение советских властей на выезд в Израиль (правда, оказался он не в Тель-Авиве, а в Стокгольме, но это — частность). Досрочно освобожденный из мест заключения, сей молодой человек быстро ухватил суть происходящей в стране демократизации и широкой гласности и здесь не стеснялся в выражениях. На другой день «о событиях в Таллинне» раструбили на весь мир все зарубежные «радиоголоса» и другие средства массовой информации, преувеличив, как водится, численность вольных и невольных участников сбора.

Лагле Парек, активно сыгравшая свою роль великомученицы за справедливость на митинге в парке Хирве, в редакцию газеты «Эдази» для продолжения беседы не пришла.

напишет позднее редактор Март Кадастик. Хотя обещала прийти 25 августа…

Но она обещала и другое: «…не вступать в противоречие с действующим в нашем государстве законодательством, не входить в связь с эмигрантскими антисоветскими организациями». Давала «твердое обещание»!..

Тийт Мадиссон покрасовался перед публикой, блеснул красноречием и уехал за границу. Его прибытию в Стокгольм газета «Ээсти Пяэвалехт» посвятила немало страниц. В октябре 1987 года он сам в серии статей под названием «Так начиналось оппозиционное движение в Эстонии» — рассказал о создании в компании с Лагле Парек группы «MRP — AEG» («Эстонская группа по преданию гласности пакта Молотова — Риббентропа»). Считался реальным претендентом на место усопшего председателя «Центра помощи политзаключенным Эстонии».

Следом за Мадиссоном уехал в Швецию племянник Лагле Парек, проходивший вместе с нею на процессе по уголовному делу, Хейки Ахонен. Он вскоре перебрался в гостеприимный для всех антисоветчиков западногерманский город Мюнхен, стал штатным сотрудником радиостанции «Свободная Европа».

А что же Лагле Парек?

В упоминавшемся уже интервью редактору «Эдази» на вопрос, по каким причинам и на каких условиях ей сократили срок наказания, она сказала:

Ее помиловали в ответ на обещание не заниматься больше антисоветской деятельностью, не вступать в связь с эмигрантами-антисоветчиками… Но вот о чем рассказывает выходящая в Стокгольме эмигрантская газета «Ээсти Пяэвалехт» за 14 июня 1989 года, где главным редактором был уже упоминавшийся ранее антисоветчик Юхан Кокла. На первой странице — групповой снимок хаапсалуских яхтсменов, совершивших переход через Западное море (так эстонцы называют Балтийское море) в Швецию, а на восьмой — крупным планом фотография с застывшей на губах полуулыбкой Лагле Парек и преподавателя Таллинской консерватории Хелью Таук на фоне большого панно с видом Таллинна. Рубрика над фотографией: «Бывшая политзаключенная в Эстонском доме». В качестве заголовка обширной статьи — закавыченное изречение именитой гостьи: «Новое пробуждение не построено на песке». Неделей раньше другая газета — молодежный «Вестник» («Teataja») — тоже рассказывала о встрече Лагле Парек и Хелью Таук с эмигрантской общественностью в Эстонском доме (в Стокгольме, конечно). Вечер открыл ныне преуспевающий деятель «Центра помощи политзаключенным Эстонии» Тийт Мадиссон. Первой слово предоставили Лагле Парек.

Она стояла на трибуне, и ореол «известного борца за свободу, бывшего политзаключенного», наверное, сиял в представлении собравшихся соотечественников вокруг головы этой женщины с аккуратной укладкой коротко стриженных темных волос. Тем более, что многие из них никогда еще не бывали на родине своих отцов и дедов и имели слабое представление о Советском Союзе.

Она рассказывала о борьбе своих сподвижников — освобожденного недавно из заключения Марта Никлуса, назвала Мати Кийренда, Энна Тарто, Эрика Удама и других, говорила о разделении населения Эстонии на два больших блока, противостоящих друг другу: в первом объединила Компартию Эстонии, Народный фронт, в котором примерно четверть членов состоят в Компартии, и Союз земледельцев; второй, независимый блок — Общество охраны памятников старины, Христианский союз и Партия национальной независимости Эстонии…

Последняя возникла 20 августа 1988 года — на собрании в старой церкви Пилиствере, где речи учредителей перемежались пасторскими благословениями и божественными песнопениями. Ко второму «Большому сбору» — так назвали свой съезд его участники — партия насчитывала всего 300 членов.

Лагле Парек после Стокгольма, после встреч с лидерами эстонской эмиграции в Швеции и установления теперь личного контакта с «Центром помощи политзаключенным Эстонии» совершила путешествие за океан, приняла участие в Эстонских днях Западного побережья США. Ее удостоил чести сфотографироваться вместе губернатор Калифорнии Джордж Декмейян — конечно, рядом с председателем Эстонского национального комитета в США Юханом Симонсоном и вице-консулом Эстонской республики Яаком Трейманом (есть и такое, оказывается).

Она вернулась в Эстонию воодушевленная. Ее голос звенел под сводами концертного зала «Эстония», где проходил Второй большой сбор (съезд) Партии национальной независимости Эстонии. Лагле Парек избрали председателем правления этой «партии», которую в народе с рождения окрестили правой экстремистской группировкой.

Когда-то Лагле писала Антсу Киппару благодарности за материальную помощь, оговаривала право иметь средства на жизнь, чтоб не отвлекаться от борьбы на службу за зарплату. Помните, даже сообщала свои «габариты». В интервью Марту Кадастику летом 1987 года на вопрос — где работает, как проводит свободное время, лаконично отвечала:

— Решила для поправки здоровья первое свое лето свободы провести в деревне. Заключила договор с колхозом «Канепи» на выращивание свеклы. Читаю как можно больше прессы, так как она сейчас очень интересна…

Автор не проверял, какую свеклу и сколько вырастила Лагле в колхозе «Канепи», зато теперь все знают, как она сдержала «твердое обещание» Президиуму Верховного Совета Эстонской ССР не участвовать в антисоветской деятельности, не вступать в контакт с заморскими эмигрантами-антисоветчиками.

— Наверное, считает, что перестройка в нашем обществе сняла с нее клятвенные обязательства? — сказал подполковник Яак Пыльд, показывая своему напарнику по операции «Бриз» Вольдемару Хольму свежий номер газеты «Ноорте Хяэль», где сообщалось об окончании работы второго съезда ПННЭ. — Смотри, что говорится в декларации этого собрания…

Волли нашел подчеркнутые места. Например, это:

— А вот еще посмотри — наши старые знакомые: в правление ПННЭ вошли Мати Кийренд, Эве Пярнасте, Эрик Удам… И еще — почитай списки актива ПННЭ возле кафе «Пегас»: Арво Пести, Виктор Нийтсоо и некоторые другие знакомые фамилии.

Волли уже видел эти списки.

— Судя по декларации, считают, что «решительный момент приближается», — продолжал Яак Пыльд. — Вот эти триста эстонцев, не спросив совета у оставшегося миллиона, возьмут и изменят государственный строй. Обещают же, вот: «ПННЭ с первых дней своей деятельности добивается изменения существующего сейчас в Эстонии государственного порядка». Ну и как?

— Эт-то будем посмотреть, как сказал бы полковник Сельямаа!

…Сегодня они встретились случайно. Подполковник Яак Пыльд уже в отставке, но он хорошо помнит те семь напряженных лет, когда с товарищами по отделу волновался за ушедшего в рейс Хольма, а потом успокаивался, встретив вернувшегося из Стокгольма моряка с новыми посылками для «друзей» и подрывными заданиями Антса Киппара находившимся на свободе сообщникам. Вместе с полковником Сельямаа и его замом Петковым ходили к генералу Поронину, докладывали новости, прослушивали магнитофонные наставления старого врага нынешней, Советской Эстонии.

После смерти Киппара громом среди ясного неба прозвучали интервью Вольдемара Хольма центральным и республиканским газетам, его выступление по Эстонскому телевидению, в которых он подробно рассказал о находящемся в нейтральной Швеции «Центре помощи политзаключенным Эстонии» и его враждебной Советскому Союзу деятельности, о приемах и методах одурачивания доверчивых соотечественников и полном безразличии к их дальнейшей судьбе. Интересовали только фамилии, как можно больше фамилий, как можно больше похожих на правду измышлений о масштабах «борьбы», — это помогало выкачивать тысячи крон, марок, долларов из богатых «спонсоров» в лице западных спецслужб и сердобольных граждан разных стран.

После разоблачений, сделанных бывшим связником Киппара, шведская газета «Норшенсфламман» 4 марта 1988 года писала:

Газета подчеркнула прозвучавшее в передаче ЭТВ утверждение, что на Западе существует много эмигрантских организаций, но лишь небольшая часть из них враждебно настроена по отношению к своей бывшей родине. А подобные «Центру» Киппара «поддерживают контакты с западными разведслужбами, выполняют их задания и получают финансовую помощь…»

Наверное, кисло вытянулись физиономии правопреемников Киппара, того же Яака Юриадо, Тийта Мадиссона и их соратников при чтении упомянутого номера «Норшенсфламмана».

Нашлись «критики» Вольдемара Хольма и среди представителей эстонской интеллигенции, обзывали моряка непотребными словами — дескать, предал «доверчивых» эмигрантов в Стокгольме.

Не предал! Защитил от их посягательств свою Родину.

У моряка, сошедшего на берег, всегда много дел. Но Волли отлично замечает все, что происходит в нашей жизни, видит наши недостатки, огорчается неудачам.

— А вообще-то я верю, что все у нас будет хорошо, — сказал он однажды. — И личное благополучие все-таки у каждого в его руках. Трудись — и становись хоть богом. На зарубежные прелести я не смотрю сквозь розовые очки. И не надеваю черных дома.

А генерал Поронин, вспоминая отдельные эпизоды из тех долгих и опасных семи лет, говорил о Вольдемаре Хольме:

— Чтобы справиться с выпавшей ему ролью, рисковать и не оступиться, надо быть цельным человеком и очень верить в правоту своего дела. Он — верит.