Агентство «Золотая пуля-3». Дело о вдове нефтяного магната

ДЕЛО ОБ ЭКЗАЛЬТИРОВАННЫХ БАРЫШНЯХ

Рассказывает Владимир Соболин

«Соболин Владимир Альбертович, 28 лет. Бывший профессиональный актер. После окончания Ярославского театрального училища работал в театрах Казани, Майкопа, Норильска и Петербурга. В Агентстве „Золотая пуля" возглавляет репортерский отдел. Мобилен, инициативен, имеет хорошие контакты с сотрудниками правоохранительных органов.

Жена, Соболина Анна, также работает в Агентстве. Некоторое время отношения между супругами были на грани развода, но постепенно нормализовались…»

Из служебной характеристики

— Гражданин, в тамбуре не курят, — плотоядно улыбаясь, козырнул молоденький милиционер.

— Я при исполнении. — Перекатив сигарету в угол рта, я с безразличным видом полез в карман и достал ксиву.

Сержант взял удостоверение в руки и уставился на него так, словно ему очень хотелось полистать его, как роман. С явным сожалением мент ограничился только осмотром внутренней и тыльной стороны документа.

— Сотрудник Обнорского? — с сомнением переспросил он.

— Да, его самого, живого классика, — с готовностью ответил я.

Железнодорожный милиционер внимательно посмотрел на меня, словно прикидывая, может ли работать у Обнорского человек с таким внешним видом. Возможно, у него даже промелькнула мысль, на каком, мол, основании живой классик разрешает курить в тамбуре? Но вслух он ее не высказал. Еще раз козырнув, блюститель правопорядка направился к сидящему в вагоне лицу кавказской национальности, которое, заметив это, придало физиономии выражение полной непроницаемости настоящего горца.

За окнами замелькали старушки, чепчики, тележки, платья — электричка подошла к перрону. Я вышел и неторопливо двинулся в сторону пляжа. Торопиться было необязательно.

Я поехал в Зеленогорск больше из любопытства, чем по должностной необходимости.

В одном из пансионатов съемочная группа трудилась над очередной серией «ужастиков», написанных сотрудниками «Золотой пули» под бдительным руководством нашего шефа. Снимался как раз мой сюжет, над сочинением которого я голову не долго ломал. Просто вспомнил историю с похищением Антошки и описал все за одну ночь. Да и вспоминать-то нечего было — все произошедшее до сих пор стоит у меня перед глазами. Удивительно, что когда изложил все на бумаге, то как-то даже отошло, словно не в реальной жизни это было, а в дурацком трехкопеечном детективе…

Помнится, Обнорский даже хвалил и сам сюжет, и его изложение. Он очень серьезно отнесся к нашим опусам, которые никто иначе как «ужастики» не называл.

Вот вроде и из любопытства, но в тоже время по настоятельной просьбе Андрея я и поехал в свой законный выходной проинспектировать, насколько реалистично изображают актеры события давно минувших дней.

С волосами, еще мокрыми от купания в заливе, я дошел до небольшого домика в три этажа, переделанного в пансионат «Мечта» из корпуса пионерского лагеря. Розовощеких пионеров сменили толстые дядьки с разукрашенными пергидрольными женами, всем своим видом демонстрирующими, что отдых в Зеленогорске куда приятнее отдыха на Канарах. С этим самым видом они увлеченно следили за съемками, которые были в самом разгаре: в холле горели прожектора и мелькали комбинезоны техперсонала. Среди них носился взлохмаченный тип крайне идиотского вида. Как я понял, это был режиссер Семен Неручко. Мне достаточно подробно о нем рассказывали: странноватый, но крайне талантливый и подающий надежды. Надежды он подавал уже лет пятнадцать, неизменно являясь помрежем на различных именитых проектах. На съемках «золотопульного» сериала он тоже был помрежем, но поскольку Ян Геннадьевич Худокормов лежал в больнице после разбойного нападения, Семену Неручко доверили самостоятельно снять одну серию. Что-то мне подсказывало, что сделано это было напрасно.

А ее я узнал сразу. Это точно была главная героиня. Высокая, стройная, с длинными и светлыми, как у Аньки, волосами. Она сидела в центре площадки, закинув ногу на ногу, и томно курила, размышляя о чем-то возвышенном (судя по ее виду). Например, что мир — театр, а люди в нем — актеры. Причем театр имени ее. Интересно, как ее зовут?

— Наконец-то, — взлохмаченный Семен подскочил ко мне, близоруко щурясь. — Явились! Мы вас с самого утра ждем!

— Меня? — приятно удивился я.

— И что мы тогда стоим? — саркастически осведомился Семен. — Ждем натуру? Учим роль? На площадку!

Этот близорукий идиот явно принял меня за Олега" Спиридонова — актера, игравшего моего героя — репортера Самойлова. Мы и правда были похожи, только Олег был чуть погрузнее и, как бы это сказать, помаститей, что ли… Играл он меня вальяжно, размашисто и особенно напирал на то, что я был бывшим актером. Это казалось ему очень, как он выражался, действенным, чем приводил меня в откровенно веселое расположение духа.

В любом случае, мне выпал снова повод повеселиться, чем я и воспользовался, громогласно рассказав бородатый киношный анекдот:

— Знаете, сидят в просмотровом зале слепой оператор, глухой звукорежиссер и ненормальный режиссер. «Что-то я ничего не вижу», — говорит оператор. «А я не слышу!» — подхватывает звуковик. «А мне нравится!» — восхищенно хлопает в ладоши режиссер.

Площадка затихла, потом кто-то нерешительно хихикнул. Пергидрольные тетки придвинулись поближе, напрягая слух.

— Не понял, — протянул Семен.

— Ну ладно, репетну, — вздохнул я и рухнул на колени перед «Анной».

Та испуганно отодвинулась. Я схватил ее за руки и, подняв со стула, патетически произнес:

— Дорогая, я заставлю этих негодяев вернуть ребенка! — приобняв ее, я провел рукой по ее упругой заднице.

— Черт! Что это такое? Этого нет в сценарии! — закричал режиссер.

— А мне понравилось… — заявила моя партнерша, глядя мне в глаза и ни на йоту не отодвинувшись.

— Это суть новеллы, — с достоинством добавил я.

— К черту эту графоманскую новеллу! — зарычал режиссер. — Кто ко мне пришел? Я жду любовника, а не… — презрительным взглядом он окинул мои потрепанные джинсы и футболку, — сельского забулдыгу.

— Вообще-то я Владимир Соболин, автор этой, как ты выразился, графомании. Журналист. — Меня распирало от смеха. — А ты вот вряд ли режиссер, потому что в их обязанности входит отличать собственных актеров от посторонних людей.

Технический персонал хихикнул, актеры посмотрели на меня с интересом, зато пергидрольные тетки тут же его потеряли. Красавица-героиня улыбалась.

— Вот я и говорю, вы не герой-любовник, — оставил за собой последнее слово Семен.

— Странно, — хмыкнул я. — Именно это было моим амплуа, когда я играл на сцене БДТ.

Я сказал чистую правду — не уточняя, правда, что это был выездной спектакль нашего театра-студии на Малой сцене БДТ, — и Неручко был сражен. А заодно и, как я надеялся, моя несостоявшаяся партнерша.

Если бы не мои стойкие моральные принципы, я бы непременно придушил этого чокнутого Семена. А заодно и Олега Спиридонова, явившегося на площадку сразу после моего фиаско. Губы у него основательно припухли и грим был подпорчен, из чего я сделал нехитрый вывод: герой-любовник только что повышал квалификацию (или подтверждал репутацию, уж не знаю).

Мысль же об удушении пришла мне в голову после того, как в ходе наблюдений за съемками выяснилось, что режиссер, оказывается, лучше меня знает, как мой герой, Самойлов — то есть, я! — обнимает собственную жену… И как я закуриваю сигарету, а также, что я хотел сказать, описывая сцену разговора с Анечкой.

Да ничего я не хотел сказать! Требовалось написать двадцать страниц, а у меня было только пятнадцать, вот я и вставил ничего не значащие жизнеописательные моменты. Для антуража.

А Спиридонов? Ведь на роль его утверждал, помимо режиссера и продюсера, также и Обнорский. Может, на фотографии этот артист выглядит и ничего, но в жизни… Смесь Алена Делона с сельским бабником. Если Обнорскому он в какой-то мере напоминал меня, то мне оставалось только вызвать Андрея на дуэль. На вилках, в буфете.

Единственная, кто достоин внимания на этих съемках, — это героиня. Как выяснилось, ее зовут Ирина Комова. Ей 30 лет, она скучает и очень любит купаться по ночам. Я не люблю, но придется…

Ночь долго не решалась упасть на побережье Финского залива. Темнота наступала постепенно, словно колеблясь — стоит ли или это нецелесообразно, — ведь все равно через несколько часов придется уступить место восходу…

Я медленно прогуливался по аллейке перед пансионатом, рассчитывая нечаянно встретиться с Ириной, которая потерялась из поля моего зрения где-то в районе пляжа. Все остальные господа из съемочной группы представляли собой типичнейший актерский террариум — клубок нервов, амбиций, кокетства и сплетен. Мужчины сидели внизу, в холле, перед телевизором, дамы методично напивались. Им было уютно в обществе друг друга, даже ничуть не хотелось проводить время в этой компании.

Я успел сделать сотню-другую моционов от одной скамейки до другой, когда сумерки прорезал пронзительный женский крик. Орали со стороны пансионата. Я кинулся туда.

…Орала не женщина. Истошным криком вопил Семен Неручко, стоя над трупом главного героя. Вернее, Олега Спиридонова. Тут же толпилась вся съемочная группа, хотя никто, слава Богу, не решался войти в комнату. Я заглянул через их плечи и вздрогнул. Герой, картинно раскинувшийся на дешевом ковре своего номера, был зверски зарублен топором, торчащим из его шеи. Кровищи вокруг было столько, что хватило на все стены, кровать и подоконник. Что-то меня в этой мизансцене не устраивало, но что именно — я не понял. Решив оставить эту мысль на потом, я громко спросил:

— Милицию вызвали?

Режиссер обернулся, выпучил глаза и, указывая на меня пальцем, закричал:

— Это он, он убийца! Я слышал, как он кому-то говорил по телефону: «Спиридонова надо убрать»! Убрали! Говорили мне, не связывайся с этой бандитской «Пулей»!

— Дурак, — вздохнул я. — Я разговаривал с Обнорским. Вызывайте «скорую», они в милицию сами сообщат.

Администратор Лера, чуть помешкав, зашаркала в сторону лестницы. Немного подумав, я мягко, но настойчиво вытолкал орущую массу в коридор и плотно закрыл дверь спиридоновского номера.

— Кто видел его последним? — накинулся я на киношников.

— Да мы вроде все в холле бухали… А когда Олежка уходил? А с кем? Да еще полчаса назад вроде был… Или нет… — Раздался нестройный хор голосов.

— Кого еще не было в последние полчаса?

— Все вроде были. — Актеры с подозрением посмотрели друг на друга. — Славы-осветителя нет, Ирины, Нади — второго режиссера… Ляли…

— Срочно, где их номера?! — бросился я в коридор, рассчитав, что те, кто сейчас будет отсутствовать, в первую очередь окажутся под подозрением. Крови было много, значит, ее следы должны остаться на теле убийцы.

Толпа потянулась за мной. Первой по коридору была дверь гримерши Ляли. Из-под двери бился свет, слышался плеск воды, но мне никто не открывал, несмотря на мой требовательный стук.

Наконец дверь чуть-чуть приоткрылась, и в щель высунулась… Это трудно описать. Не то предсмертная маска воина африканского племени, не то взбесившийся овощной салат: густой слой сероватой пены с весомыми кусками экзотических «мумиев». Я непроизвольно протянул руку к образине, которая честно меня предупредила:

— Осторожно, испачкаешься.

Похоже, это была хозяйка комнаты.

Ляля была одета в махровый халатик и пушистые тапочки, в ванной набиралась вода. Окровавленных тряпок видно не было.

— Ляля, извините, только что произошло убийство…

— Чье?… — прошептала Ляля, схватившись за косяк.

— Убит Спиридонов, — твердо сказал я.

— Да, Ляля, скажи, зачем ты убила Олега? — язвительно спросил кто-то.

Я поежился от такого цинизма, хотя, зная актерскую братию, удивляться было нечему — слишком неординарная ситуация для творческого человека. Реакция могла быть какой угодно. У гримерши она была не менее неожиданной.

— Я? — спокойно спросила она. — А, ну так, из ревности! А чего вы все приперлись-то?

— Позвольте осмотреть номер, — твердо сказал я.

— Пожалуйста. — Она пожала плечами, распахнула дверь и вышла на балкон.

Я вошел. Осмотрел ванную, спальню. Более чем скромный быт бывшего пионерского лагеря не позволил бы злоумышленнику что-либо припрятать. В комнате Ляли ничего не было. Я чувствовал себя идиотом. Хотя бы потому, что за мной ходил целый хвост киношников и подозрительно следил за моими действиями. Им было интересно и весело.

Менты приехали через полтора часа. За это время я собрал всю группу в холле и учинил нечто вроде допроса. Мне показалось, что их это даже забавляет: им столько раз приходилось переживать смерть на сцене, что реальная кончина коллеги их нисколько не испугала. Наказав всем запереться по номерам, я повел ментов к номеру Спиридонова.

Там их ждал неприятный сюрприз, поскольку они даже не смогли насладиться картиной кровавой драмы.

— Ну и?… — неуверенно произнес старший опер, зайдя в отпертый мною номер.

Я заглянул в дверь и остолбенел. Я почувствовал себя героем Миронова из фильма «Берегись автомобиля».

— Где труп-то? — продолжал прямо по сценарию вопрошать мент.

Трупа не было. Кровь, ботинок, разбитая ваза, смятый ковер — это осталось. Но не было мертвого актера Спиридонова. Даже топор исчез…

— Блин, актеры, блин, интеллигенция, — протиснулся в комнату эксперт, обдавая всех присутствующих стойким ароматом дешевой водки. Он открыл чемоданчик и, не глядя на место преступления, стал надевать резиновые перчатки. — Понаехали тут, поубивали друг друга, а нам расследовать. Убивали бы в городе, так ведь нет, на природу потянуло. Извращенцы…

В этот момент он наконец заметил нас с опером, застывших в немой сцене, и, оценив обстановку, невозмутимо принялся стаскивать с рук перчатки.

— Нет трупа, — зачем-то сказал он мне, — нет проблем. «Скорая» оценит вашу шутку.

«Скорая», вошедшая в номер через минуту, шутки не поняла и наговорила мне кучу оскорблений. В ответ я попытался сострить по поводу их приезда через два часа после вызова, но они уже ушли. Вместе с ментами. А я остался один в залитой кровью комнате. Как дурак.

Следующие два часа я методично напивался в холле, изумляясь идиотизму ситуации: все сидят по номерам, как крысы по норам, и ждут, когда доблестная милиция явится их опрашивать. Менты смылись, и хотя в принципе их можно было заставить работать — ведь все-таки кровь и прочее они видели своими глазами, — я был настолько ошеломлен исчезновением тела, что даже не вякнул.

Кроме всего прочего, я совершенно не представлял, что мне делать дальше. Остро захотелось позвонить Обнорскому, но здравый смысл подсказывал, что с этим не следует торопиться.

Оставалось искать труп. Заняться-то все равно было больше нечем. И как только я додумался до этой светлой мысли, в холл вошла Комова. И то ли я слишком много выпил, то ли она действительно волшебно выглядела, но ближайший план действий родился в моей голове сам собой. А Ирина одобрила его уже через несколько минут.

На рассвете она выскользнула из-под одеяла. Я из вежливости попытался приоткрыть веки, но они не открывались, хоть ты тресни. Учитывая количество выпитого накануне, это было неудивительно.

— Вставай! — твердо сказала Ирина.

— Фигу… — хрипло и нежно ответил я.

— Володя! — не унималась моя «киношная жена». — Катись из моего номера, тебе нельзя здесь!

— Можно… — умоляюще сипел я.

Но Ирине было меня нисколько не жалко, поэтому через минуту на меня тонкой струйкой полилась ледяная вода. После безуспешных попыток увернуться и натянуть на лоб одеяло я сдался и, собирая себя по кусочкам, умудрился сесть на кровати.

Ирина была настолько же роскошна, насколько я отвратителен. В зеркале напротив кровати отражалась ее точеная обнаженная фигурка с решительно занесенным чайником в правой руке. Из-под чайника виднелась опухшая физиономия, явно принадлежащая какому-то законченному подонку, возможно, серийному убийце… Подумав об этом, я тут же вспомнил события прошедшего вечера, и меня затошнило.

— Ты хоть в курсе, что вчера вечером убили Спиридонова? — простонал я.

— Допился, маленький, — спокойно заметила Ира, подавая мне брюки.

Пришлось одеваться и выкатываться из ее номера. В фойе тетка за дряхлой стойкой, звучно именуемой «ресепшен», злобно посмотрела на меня и ухмыльнулась. Видно, ее основательно достали беспокойные постояльцы.

Досыпать было негде, поэтому я выскочил на улицу и сделал небольшую гимнастику. Стало легче, и я отправился на кухню, выпрашивать чаю или рассола.

— Почему вы думаете, что убийство все же было? — спросил меня молоденький милиционер, представившийся Юриком и, по-видимому, давно очарованный вымышленной реальностью, почерпнутой из книжек Обнорского. Его дежурство закончилось, и он вернулся в пансионат поболтать со мной о том о сем. Это был уже второй милиционер за последние сутки, очарованный моим удостоверением.

— Потому что я видел жмурика, вот как тебя! — сделав глоток ведерного чаю, я откусил здоровенный кусок каменной ватрушки, которую мне предложила сострадательная повариха Галя (правда, только после того, как я ее клятвенно заверил, что непосредственного отношения к «этим говенным киношникам» не имею).

— Ну а почему ты думаешь, что его завалил кто-то из съемочной группы? — не отставал Юрик.

— Потому что на момент убийства в пансионат никто не входил. И не выходил из него… Так получилось, что я простоял около входа почти час, товарища ждал… А иным путем в здание не проникнуть — окна на первом этаже расположены высоко и зарешечены.

— И кто это сделал? — Милиционер наивно уставился на меня. Увидев мой недоуменный взгляд, он стал оправдываться: — Понимаете, у нас все убийства простенькие, местные. А тут актеры с изощренными фантазиями, фиг поймешь, кто это сделал, Мы же не эркюли пуаро. Тем более столько крови…

Да уж, крови было до хрена. И тут что-то не сходилось. Вспоминая вчерашнюю «мизансцену», я все время мысленно видел эту кровь, щедро разбрызганную по стенам, — как будто кто-то ходил по кругу и плескал ее из ведра…

— Пошли-ка! — сказал я Юрику и, бросив недогрызенную ватрушку, потащил его в холл.

Миновав злющую тетку на «ресепшене», мы поднялись по лестнице на второй этаж.

Дверь в номер Спиридонова была открыта и, когда мы к ней приблизились, навстречу нам выполз огромный зад, обтянутый доперестроечными синими трениками. За задом показался не менее внушительный торс, елозивший по полу мокрой тряпкой. Где-то там, в глубине комнаты, была еще и голова, сказавшая пропитым женским басом:

— Ну, бля, киносъемщики… Надо ж было так нумер засрать… Ну я, бля, коменданту все выскажу…

За этой репликой последовали стон и неудачная попытка разогнуться.

— Радикулит, бля… — донеслось из-под зала, и уборщица, скрючившись в три погибели и подхватив ведро, поползла к лестнице, так нас, кажется, и не заметив.

Дверь она не закрыла, и мы вошли. «Нумер» сиял чистотой. В том смысле, что он оставался таким же грязновато-неуютным, но в нем не было никаких следов вчерашней трагедии. Ковер сменили, стены, оклеенные моющимися обоями, были ровного песочного цвета. Короче, никакой преступник не замел бы так искусно следы, как эта скрюченная толстуха. «Ботинок!» — подумал я. Но, выйдя на балкон, я тут же, в уголке, нашел сиротливый австрийский ботинок «Gabor» сорок третьего размера. На его каблуке что-то темнело, но это оказалась не кровь. Просто Спиридонов при жизни наступил на собачье дерьмо. Дерьмо на ботинке — вот и все, что от него осталось.

Юрик смотрел на меня прямо-таки с состраданием.

— Приготовились!.. Камера! Начали! Соболин, иди к ней! Смотри в глаза… Ира, руки! — кричал режиссер.

«Вот козел», — равнодушно отметил я про себя, начиная привыкать к этому идиоту. Несмотря на вчерашнее убийство, съемки шли своим чередом, «отряд не заметил потери бойца». Кстати, именно благодаря мне Ирочка с самого утра насела на Семена, объясняя, что лучшей замены Спиридонову не найти.

Неручко обратился ко мне с этим предложением в обычной для него бестактной манере:

— Я вынужден просить вас сыграть эту роль, потому что съемки стоят, деньги идут, и мне не до принципов. Тем более что вы так этого хотели… — Этот придурок на самом деле думал, что Спиридонова убил я.

К завтраку подъехала целая кавалькада оповещенного о ЧП киношного начальства. С перевязанной головой притащился режиссер сериала Худокормов и после долгих споров с продюсерами добился срочной пробы меня в роли «меня». Ему было почти так же плохо, как и мне, поэтому вопрос был решен быстро, и я тут же подписал контракт, не переставая изумляться идиотскому калейдоскопу событий, в который я втянулся.

Кстати, что самое дебильное, никто не донимал меня вопросами о Спиридонове, видимо, все были уверены, что с них просто забыли снять показания — и слава Богу! Группа легко смирилась с тем, что исполнителя одной из главных ролей, выбывшего по причине смерти, заменили мной.

Ну а я сам?… Не знаю, как получилось, но мне почему-то было чрезвычайно важно, каким списанный с меня герой предстанет в сериале. Странно, насколько сильно, сильнее, чем новелла, взял меня за душу фильм.

Может… Хотя, нет, такое вряд ли бывает — нельзя войти в одну реку дважды.

На согласование моего отпуска за свой счет ушло немного времени. Обнорский уверен, что я здесь остался только из-за убийства… Ну и из-за убийства тоже… Тут дело чести — на съемках фильма по новеллам великого расследователя убивают человека, и дело нельзя возложить на плечи местной милиции. Тем более что эта милиция производит удручающее впечатление.

Сложней было с Анютой. Объяснить ей все происходящее не смог бы даже самый спокойный человек на свете, а я-то как раз был на таком взводе, что, когда Аня саркастически поинтересовалась, кто именно исполняет роль моей жены, просто повесил трубку.

В общем, я — актер Соболин, играющий журналиста Самойлова, сотрудника вымышленного агентства АЖУР — настолько хорошо вошел в роль, что уже не мог понять — кто я и кого же на самом деле играю.

Ирина, кстати, была несказанно хороша в роли моей супруги, списанной с Ани. Постоянно спрашивала, как та носит волосы, как смотрит, как разговаривает. Вот и сейчас она воспользовалась перерывом между дублями.

— Володя, а такой жест характерен для вашей жены? — Она взмахом руки откинула каштановую гриву за плечо. Я засмеялся и энергично покрутил головой — в этот момент Ира больше всего напоминала мне Завгороднюю.

— Лучше скажи, есть ли у тебя алиби на вчерашний вечер? — брякнул я.

Гримерша Ляля, подскочившая припудрить Иру, не дала ей ответить:

— Тоже мне, Шерлок Холмс! Алиби, улики, мотивы… как это устарело. Это даже в театрах уже не ставят.

— Почему? — спросил я.

Ляля задумалась и заявила:

— Да потому что накладно. Реквизит, костюмы…

«При чем здесь реквизит?» — подумал я, но психованный Семен уже подал команду к следующему дублю.

— Есть… — тихо шепнула мне Ира, когда мы застыли, обнявшись, в финале эпизода.

— Что есть? — не понял я.

— Алиби! — сказала она тихо и добавила: — В обед предъявлю.

— Снято! — крикнул режиссер и бессильно развалился в кресле.

Итак, вчера вечером в холле сидели и выпивали за «сотый кадр» абсолютно все члены съемочной группы, кроме Иры Комовой. Как ни печально это сознавать, но именно она — спокойно посапывающая сейчас на моей груди красавица — является подозреваемой номер один. Как и сколько она купалась в заливе, не видел никто. Даже я, как ни пытался. Второй режиссер Надя и живой еще Олег удалились примерно в одиннадцать. За ними ушел осветитель Слава — вернее, уполз, поскольку ходить был уже не в состоянии. Кроме них, из компании кто-то периодически удалялся в туалет, но не более чем на пять минут. Наиболее часто покидал компанию режиссер. Такая картина вырисовывалась из показаний, собранных в перерыве между съемками. Опять же с помощью Ирочки, которая в нескольких словах так доступно объяснила всей группе, что на мои вопросы лучше отвечать, а не кривляться и не кобениться, что у меня почти не было проблем.

Итак, Семен в очередной раз пошел пописать. За каким-то чертом он поднялся на второй этаж, хотя на первом есть прекрасный туалет, да и до «ближайших кустиков» недалеко. Но он поднялся, якобы к себе в номер, и увидел, что дверь в комнату Олега чуть-чуть приоткрыта. Он счел своим долгом туда заглянуть, увидел труп и заверещал. На месте любого мента я бы задержал режиссера с самого начала как главного подозреваемого. Но, будучи на своем месте, я был твердо убежден, что такой человек, как Семен Неручко, ничего хуже бестактности совершить не может. Его удивительная глупость (которая, надо признать, не так бросалась в глаза на съемочной площадке) была для меня стопроцентным алиби.

Впрочем, с алиби вообще творилась полнейшая ерунда. Все настолько путались и противоречили сами себе, что можно было подозревать их всех вместе взятых. Больше всего путаницы было с администратором Лерочкой — подозреваемой номер два.

— Ой, она постоянно была с нами, ни разу не отходила, — суетилась Елена Борисовна Черкасова, актриса, довольно убедительно играющая Агееву.

— Я ее в упор не помню, — возражал ее гражданский муж Юра Птичкин, стараниями Черкасовой утвержденный на роль Зудинцева.

— Это потому, что у нее типаж такой — «серая мышка», — заметила «добрая» Елена Борисовна.

На глазах у Лерочки при этом появились слезы.

— Нет, она вечером была с нами, я ее только наверху не помню, — сказал художник Босов.

— Не по-омню! — вскинулся молодой артист Гаврилов, который отличался такой бандитской внешностью, что уже успел сняться в пяти криминальных сериалах. В данном случае он играл главного похитителя Антошки. — А кто побежал «скорую» вызывать? Пить меньше надо, вот и помнить будешь…

— Была она. Она прибежала сразу после меня в номер Олега. А вот Птичкина я вообще не заметил, — внес вклад во всеобщую путаницу режиссер.

После этого началась грандиозная перебранка, и я погрузился в собственные мысли.

Итак, вне подозрения были только я (правда, только для себя самого), Черкасова (ее вечером запомнили все, потому что она очень много говорила, и ее отсутствие было бы столь же заметно, как взрыв атомной бомбы) и Ляля (подвергшаяся обыску через несколько минут после убийства).

Все остальные — потенциальные убийцы. Основные подозреваемые: Птичкин, которого не помнит Семен, сам Семен, не вовремя захотевший писать, 17-летняя Лерочка, ставшая жертвой собственной неприметности, и Ира.

Кому же было выгодно убивать Спиридонова? Да и что я, в сущности, знаю о нем? Только то, что успела мне сообщить Ирка, утомленная любовными играми, перед тем как заснуть.

Интриги, романы, дурацкие роли, бесконечная смена театров, пьянство и три развода — как мне это все знакомо… И как сложно, с точки зрения хоть какой-то версии.

Ох, надоела мне эта дедукция, которую приходится основывать на ничем не подтвержденных деталях. Шерлок Холмс здорово блефовал, когда делал свои «элементарные» открытия.

Я непроизвольно пошевелил рукой и наткнулся на такое привлекательное местечко на теле моей прекрасной «женушки», что решил отложить расследование до завтра.

Утро я встретил в выделенном мне номере Спиридонова. Суеверностью я не отличался, поэтому когда Ирка так же твердо, как накануне, выперла меня из своего номера, спокойно завалился на свежезастеленную кровать и прекрасно продрых оставшиеся два часа до подъема.

Единственное, что я счел нужным сделать после пробуждения, так это зашвырнуть подальше ботинок покойного, встретивший меня на балконе. Австрийский шуз красиво полетел в сосны. При его приземлении из леса послышался сдавленный стон. Но я даже не удивился: вчера, под шумок, Черкасова доверительно сообщила мне, что, по ее мнению, Спиридонова убил очень аморальный тип. А самым аморальным в съемочной группе был художник Босов. Его аморальность заключалась в том, что он, по наблюдению Черкасовой, каждое утро занимался китайской гимнастикой в голом виде. Прямо напротив окон пансионата, в лесу. Как она разглядела его «голый вид», учитывая довольно густую сосновую растительность перед окнами, я не спросил.

И вот теперь я был почти уверен, что зарядил ему ботинком в какое-нибудь болезненное место. Не нравился мне этот Босов, который, кстати, тоже улучил момент, чтобы шепнуть мне несколько слов, смысл которых заключался в том, что к нему, Босову, были неравнодушны все женщины группы, особенно Черкасова. («В ее-то годы! Понимаете, Владимир?») А Спиридонов над ним постоянно издевался, потому что Босов был… как бы это поделикатнее объяснить… в общем, геем. («Надеюсь, вы человек просвещенный!») Так вот бабы Олега из мести и замочили!

Чистя зубы, я еще вспомнил, как после окончания съемок меня дернул за руку Семен и, глядя куда-то в сторону, процедил:

— Если тебе интересно, то после тебя первым делом я подозреваю Надьку!

— А что так? — нетерпеливо спросил я, глядя вслед Ирине, уходящей в сторону пансионата.

— А потому что змея! — прошипел Семен и исчез.

Вот такой сумасшедший дом.

Одевшись, я пошел на завтрак. Но не успел спуститься на первый этаж, как услышал нечеловеческий визг. Кричали откуда-то с улицы, куда я, естественно, и помчался.

Вылетев на крыльцо вместе с несколькими взбудораженными киношниками, я прислушался. Кричали где-то в соснах…

Пролетев спринтерским рывком несколько метров по узкой тропинке, я наткнулся на источник визга — им был до невозможности перекошенный рот Черкасовой. Еще на ее лице присутствовали огромные синие глаза, из которых прямо-таки брызгали слезы.

— Что?! — заорал я, пытаясь перекричать поставленный голос псевдо-Агеевой.

Но она продолжала орать, пока не подоспел запыхавшийся Птичкин. Точным и, видимо, отработанным движением он залепил Черкасовой звонкую пощечину. Вместо того, чтобы ответить на этакую грубость, Елена Борисовна тут же захлопнула рот и шумно засопела. Сопела она долго.

Я немного подождал, потом сказал Птичкину:

— Хорошо бы узнать, что, собственно…

Но тут Черкасова всхлипнула и, тихо сказав: — Там… На опушке… Опять… — упала в обморок.

«Убил ботинком Босова, дискобол хренов», — подумал я на бегу. Но картинка, открывшаяся мне на симпатичной полянке, была совсем не той, какую я ожидал увидеть. Вместо голого Босова, накрытого пущенным мною ботинком, под живописным кустом дикой малины лежала вполне одетая Лерочка. Одетая, но мертвая. Из ее девичьей груди торчала рукоятка кухонного ножа. А в уголке бесцветных губ запеклась струйка крови.

За моей спиной послышался топот, и на поляну выскочило несколько киношников.

— Ничего не трогать!!! — заорал из задних рядов Неручко и, подскочив ко мне, храбро схватил меня за руку и стал ее выкручивать.

Мне ничего не оставалось, как врезать ему по лысеющей макушке и уйти с этой дурацкой полянки.

Проходя мимо застывшей кучки испуганных киношников, я нашел взглядом Босова и кивнул ему. Он обреченно поплелся за мной.

— Зарядку делал? — хмуро спросил я у художника, топтавшегося рядом, пока я пытался дозвониться до «02».

— Ка-какую за-за-зарядку? — заикаясь, переспросил Босов.

— Такую!!! — заорал я, и он вжал голову в плечи. — На опушке! В голом виде!!!

Тетка на «ресепшене» хихикнула.

— Не-е-ет… — проблеял художник. — Я в номере делал… Потому что за мной Черкасова подглядывает… Я и не хожу туда уже дней пять… Ей-богу!

Я хмыкнул и показал Босову жестом, чтобы он убирался. Не успел тот исчезнуть, как в фойе влетел юный мент Юрик.

— Ты откуда? — удивился я. — Я ж еще не дозвонился…

— Так я за тобой! — пожал плечами он. — У меня труп неопознанный и еще — сюрприз! Пошли поглядим?

На его веснушчатой физиономии сияла такая безмятежная улыбка, что мне было даже жалко его расстраивать.

— А у меня тоже труп! — в тон ему сказал я радостно. — Пошли поглядим?

И мы пошли поглядеть, причем с лица Юрика так и не сползала улыбка.

Кстати, не сползла она и по прибытии на злосчастную полянку, которая была девственно пуста, даже куст малины не качался.

Я бы даже сказал, что улыбка Юрика стала еще шире, когда он прослушал мою недолгую, но жаркую речь по поводу всего происходящего. Думаю, что самым цензурным в ней было слово «мать».

Когда мы вернулись к пансионату, со скамеечки у крыльца, как по команде, поднялись скорбные киношники.

— Где тело?! — заорал я на них.

Они переглянулись, как курившие школьники, которых неожиданно застукал завуч по внеклассной работе.

— Какое тело? — промямлил Птичкин.

— Мертвое, — устало сказал я. — Где тело администраторши, сволочи?

— Там было… — с идиотской улыбкой сказал Семен, держащийся за голову. — Кстати, товарищ лейтенант, прошу зафиксировать…

Я подскочил к нему и схватил его за грудки:

— Ты, слабоумный кретин, объясни, куда подевалась мертвая девочка?! Почему вы ее там оставили?

— Так это… — вступился Птичкин. — Решили не топтать, чтобы, значит, до прибытия…

— А баба твоя где? — накинулся я на него. — Быстро сюда ее! Ну! — И для убедительности дал ему пинка, когда он послушно направился в корпус. — Всем стоять здесь! — орал я в каком-то исступлении. — Никуда с места не двигаться!

— Товарищ лейтенант, — послышался за моей спиной осторожный шепот режиссера. — Он псих, он по голове меня…

Лучше бы он этого не говорил.

Наручники Юрик снял с меня только в машине. Да и то предварительно убедившись в том, что я полностью успокоился.

— Зря ты его так-то уж… По башке!.. — добродушно хихикнул он, подъезжая к отделению.

— Да пошел он… — отозвался я, не без удовольствия вспоминая, как гонял режиссера, пытавшегося загородиться подчиненными, вокруг скамейки.

Самообладание уже полностью вернулось ко мне, только немного побаливал правый кулак, отбитый о пустую голову Неручко.

Местное отделение милиции утопало в зелени. В дежурной части было прохладно и спокойно. Юрик провел меня по небольшому коридорчику и, поковырявшись в замке аккуратно покрашенной двери, сделал широкий жест:

— Уэлкам!

Я вошел в крохотный кабинетик и вздрогнул. Над столом, глядя мне прямо в глаза, плотоядно ухмылялся Обнорский.

«Спокойно, Соболин! — сказал я себе твердо. — Это плакат».

Откуда его добыл Юрик, я не спросил, но настроение у меня испортилось.

— Это и есть твой сюрприз?

— Да не, — хохотнул Юрик, копаясь в сейфе. — Сейчас хлопнем по маленькой для успокоения нервной системы и пойдем смотреть труп. А уж потом сюрприз…

Глотнув «для успокоения» какой-то дряни, я послушно поплелся следом за Юриком к выходу из отделения.

Перейдя через дорогу, мы подошли к ветхому флигелю, на котором красовалась новехонькая табличка с надписью: «Зеленогорская районная больница. Морг».

Войдя внутрь, Юрик бурно расцеловался с какой-то бабулей в грязном халате и потащил меня в глубь коридора. Сказать, что в морге стоял смрад, было бы слишком мягко. Я даже порадовался, что не завтракал да еще натощак хлопнул водки, — если бы не это, блевать бы мне безостановочно от самого входа…

В мертвецкой никого не было, если можно так выразиться. Вернее сказать — в ней не было ни одной живой души, поскольку на столе лежало голое мужское тело с биркой на ноге. По нему в изобилии ползали мухи. В районе шеи красовалась такая рана, что можно было предположить в качестве причины смерти столкновение с «Боингом-747». Тут-то меня и вывернуло…

— Он? — радостно спросил меня Юрик, когда мы выскочили на свежий воздух.

— Сдурел? — сдавленно просипел я. Меня преследовал этот кошмарный запах, казалось, что я пропитался им насквозь. — Этому же лет шестьдесят как минимум, да к тому же он лысый совсем!

— Так это не Спиридонов? Точно? — расстроился Юрик. — Жаль… Ну пошли сюрприз смотреть.

— Погоди. — Я взял его за плечо. — Ты куда меня поведешь, на скотобойню, что ли? Так я не выдержу, учти!

— Да нет! — снова повеселел Юрик. — Ко мне вернемся.

— А водки дашь?

— А то! — успокоил он меня, и мы снова пошли через дорогу.

Донельзя довольный, Юрик распахнул передо мной дверь камеры:

— Вот он, душегуб, — произнес он с нежностью.

На нарах сидел ссутулившийся мужичонка в тренировочных штанах и футболке с оторванным рукавом. На лице — вселенская скорбь, под глазами — свисающие на щеки алкогольные мешки.

— Сознался, рецидивист. — Юрка сел с ним рядом и вынул из кармана пачку мятых бумаг. — Вот, посмотри какая у нас биография. Неоднократно судимый, неработающий. Ступил на путь преступности в раннем детстве, первый раз был осужден в 18 лет за хищение госимущества (спер двигатель от трактора). Потом в восемьдесят пятом — угроза жизни, потом в девяносто пятом — опять хищение, из сельмага. Я, кстати, вел дело. Первое… Потом угон машины…

— Да я водить не умею, начальник… — замычал мужик.

— Молчи, лишенец, речь о другом. Лучше рассказывай, что недавно было. В чем вчера признался — что мне сказал, то и рассказывай.

— Ну на почве личных неприязненных отношений я с особой жестокостью нанес смертельную рану топором актеру драматического жанра, этому, как его… — нудно забубнил и запнулся алкоголик-душегуб.

— Пора бы и запомнить! Спиридонову Олегу Сергеевичу, 1961 года рождения!

— 1961 года рождения… — послушно повторил вслед за Юриком душегуб.

Юра победоносно посмотрел на меня.

— И куда он дел труп? — спросил я, изумляясь, как я еще не сошел с ума от всей этой фантасмагории.

— Куда? — переспросил Юрик и грозно насупился в сторону бомжа. — Да, где труп?

— Дак это… — удивился злодей. — Ты ж сам сказал, в морге!

— Бля… — огорченно сказал Юрик. — Это я вчера сказал, а сегодня информация не подтвердилась! Вот ты нам и расскажи — где труп?

Бомж равнодушно пожал плечами.

— Брось ты, — сказал я, поднимаясь со шконки. — Что это за ерунда?

— Не нравится? — Юрик явно расстроился. — А чего? Он асоциален. Все равно через неделю что-нибудь сопрет или стукнет кого-нибудь. Пусть лучше в тюрьме сидит… А с этими актерами себе дороже связываться. Адвокаты понабегут, жалобами закидают, проверку пришлют…

— Трупа нет, Юрик! — сказал я и поправился: — Двух трупов уже нет. Девчонку тоже он зарезал?

— Знаешь, что! — обиделся юный опер. — Для тебя же стараюсь… А нет трупа, так нет и убийства, понятно? События преступления нет!

Он продолжал обиженно кричать мне вслед, пока я шел по коридору к выходу. Последнее, что я услышал, заставило меня вздрогнуть:

— А у меня труп есть! А труп — это знаешь что? Выражаясь вашим киношным языком, исходящий реквизит! А раз есть реквизит — есть и кино! Нет реквизита — нет кина! Нет трупа — нет дела… Есть труп…

«Реквизит!» — билось у меня в мозгу, пока я, задыхаясь, бежал к пансионату.

У крыльца я застал настоящий митинг. В центре возбужденной толпы размахивала чемоданами Черкасова.

— Я уезжаю! — звонко кричала она. — Я покидаю это логово серийных убийц!

— Кто будет следующей жертвой? — поддакивал Птичкин.

Я подошел поближе, решив послушать выступающих. Моего появления никто не заметил.

— Это безответственно… — слабо возражал Неручко, сидя на крыльце и держась за неумело перебинтованную голову. — Мы не можем сорвать съемочный процесс.

— Засунул бы ты себе в жопу этот процесс, — басил бородатый оператор Калитин.

— Да! — хором рявкнули все его многочисленные ассистенты.

— Кто может работать в такой обстановке? — заламывал руки Босов.

— Да еще с таким режиссером! — ядовито вставила Надежда.

— Да еще за такие деньги! — пискнул актер Кузечкин.

Это прозвучало так громко и неожиданно, что все на некоторое время умолкли, после чего поднялся такой грандиозный шум, что ни одной отдельной реплики было не разобрать.

Я зажал уши и, по-прежнему никем не замеченный, проскользнул в холл. Подойдя к стойке, я бесцеремонно забрал у болтающей с кем-то горничной телефонную трубку и, показав ей — уже открывшей рот — кулак, нажал на рычаг. А потом набрал номер Агентства.

— Здорово, Князь, — сказал я подошедшему к телефону Зурабу Гвичия. — Запиши-ка данные, надо смотаться в два адреса…

Я немного поговорил с опешившей от моей наглости горничной, а через полчаса мне перезвонил Князь и сказал именно то, что я ожидал услышать. Когда я вернулся на крыльцо, меня снова никто не заметил, поскольку митинг был в полном разгаре. Более того, перебранка перешла в стадию отчаянного скандала с нелицеприятным переходом на личности.

— Ворье!!! — гремел оператор Калитин, грозно тыча пальцем в сторону административной группы. — Где цветные фильтры? Где обещанный «стадикам»?!

— У вас не то что деньги — трупы пропадают!!! — забыв про тяжелую травму, вопил режиссер.

— Да на вас не напасешься! — огрызался толстенький директор фильма Орлов. — Вы и так уже всю смету просрали!

— Да?! — неожиданно визгливо закричала гримерша Ляля, выступая из толпы. На ее лице я заметил густо закрашенный синяк. — А где обещанный грим? Его тоже просрали? А реквизит? Чего молчишь, Валюха?

— Я не молчу! — выкатилась вперед пухлощекая девушка с косой, работавшая, как я помнил, реквизитором. — Где пистолет? Где икра? Долго у меня будет бандит с доисторической двустволкой бегать? Это все говно, а не реквизит!

— Вот!!! — рявкнул я, почувствовав самый удобный момент для выступления.

Эффект был что надо — все мгновенно заткнулись, а Семен спрятался за спину Черкасовой.

— Что «вот»? — поинтересовалась Ира Комова. Единственная, кто сохранял способность разговаривать спокойно.

Я прошел через раздвинувшуюся толпу и обнял стоящих рядом гримершу Лялю и реквизитора Валю.

— Где реквизит, спрашиваю я вас? — почувствовав движение Вали, я сжал ее плечо покрепче. — Где топор, где нож, в конце концов? Сколько крови осталось в запасе, дети мои?

Теперь уже Ляля беспокойно поежилась под моей рукой.

— Ты что, Володя? — осторожно спросила Ира. — Пусти девчонок, им же больно!

— Не пущу, — замотал я головой. — Бейте, топчите, но не пущу. Пусть предъявят реквизит.

Повисла пауза — никто ни хрена не понимал. И я стал растолковывать этим недоумкам, что к чему.

— Трупы пропадают, говорите… — сокрушенно начал я. — Грим просрали… «стадикам»… Не было никаких трупов, вот что я вам скажу, дети мои… Вот они — юные мастерицы своего дела. — Я вытолкнул в центр круга Валю и Лялю. — За каким хреном им понадобилось помогать этой сладкой парочке, я не знаю. Да только вместо того, чтобы прервать порочную связь немолодого потасканного актера с юной неопытной девушкой, эти засранки устроили целый спектакль, чуть было не доведя нашего дорогого режиссера до психушки, а Елену Борисовну Черкасову до сердечного приступа.

Народ по-прежнему безмолвствовал и явно не врубался. Я повысил голос.

— Вечером третьего дня гражданка Арефьева Ольга Михайловна, гример-визажист сериала… — я указал на сгорбившуюся Лялю, — под предлогом мнимой необходимости пописать, неоднократно пробиралась в номер гражданина Спиридонова, актера, 1961 года рождения, где, пользуясь казенными гримом (в частности, искусственной кровью) и реквизитом (а именно топором), сымитировала картину убийства вышеуказанного гражданина при его непосредственном содействии. Зачем ты это сделала, дура? — ласково обратился я к Ляле.

— Олег попросил… — угрюмо процедила изобличенная гримерша.

— Угу… — закивал я. — Угу-угу… После того, как поднялся шум, следственная группа не обнаружила злоумышленницу на месте преступления и направилась к месту ее проживания. Дверь открыла… Кто дверь-то мне открыл, балда?

— Лерка… — так же угрюмо буркнула Ляля.

— Как Лерка? — подал голос режиссер. — Она же в «скорую» звонить побежала…

— А так! — победоносно заявил я. — При всем профессионализме гражданки Арефьевой, не могла она не заляпаться всей этой кровищей, равно как и быстро отмыться. Потому и договорилась со своей сообщницей Хомяковой Валерией, о которой речь еще впереди, чтобы та под любым предлогом проникла в ее номер и, намазавшись всякой дрянью, обеспечила ее алиби, благо фигуры у них практически идентичные, — при этом я звонко шлепнул Лялю пониже спины. — Потому-то «скорая» и менты приехали так поздно: гражданка Арефьева их вызвала лишь тогда, когда убедилась, что подлец Спиридонов благополучно смылся из номера. Сие подтверждается показаниями злобной горничной Булькиной Варвары Петровны.

Лица членов съемочной группы выражали бурю эмоций, однако время для прений пока не наступило, и я продолжил:

— Что же было дальше, господа? А дальше гражданка Махалова Валентина, реквизитор, прикинулась уборщицей и замела все следы инсценировки в номере Спиридонова, дабы никакая экспертиза не докопалась, что кровь не имела к убитому никакого отношения. Потом выяснилось, что главная цель преступников — а именно срыв съемочного процесса — не достигнута. Появился некий Соболин, — я картинно поклонился, — и с успехом заменил якобы почившего Спиридонова. Милиция, со своей стороны, даже и не подумала возбуждать дело… И они пошли на новый шаг — имитацию убийства гражданки Хомяковой, семнадцати лет, администратора сериала. Все происходило по той же схеме: Ляля загримировала Хомякову, вероятно, с помощью все той же пухлозадой Валечки, и только-только собиралась заголосить, призывая общественность, как вдруг, откуда ни возьмись, прилетел ботинок убиенного Спиридонова, чуть не испортив все дело. Испортив, правда, нежную девичью щеку! — Я показал на физиономию Ляли: — Прошу полюбоваться на этот замечательный бланш, господа присяжные!

— А говорила, что на сук наткнулась, — сдавленно прошептала Черкасова.

— На сук наткнулись все мы! — скаламбурил я. — Вот на этих вот, с позволения сказать, сук! Вскрикнув после меткого попадания ботинка, преступница срочно покинула место мнимого убийства, на которое вскоре явилась бдительная Елена Борисовна, которая и подняла хай… Пардон, боевую тревогу. Вот такой «стадикам»…

Черкасова гордо обвела присутствующих взглядом, но они, похоже, не разделяли ее приподнятого настроения.

— А на хрена им все это понадобилось? — выразил общее недоумение Босов.

Но я не ответил, поскольку в этот самый момент, в соответствии со всеми законами драматургии, послышался надсадный рев, и через несколько секунд в облаке пыли к нам подкатила потрепанная агентская «четверка».

Первым из нее вышел Зураб и, мгновенно оценив ситуацию, обошел машину грациозным гусарским шагом. Картинно открыв дверь, он галантно помог выйти из нее живехонькой Лерочке, которая совсем не вписалась в игру и довольно косолапо сделала несколько нерешительных шагов в нашу сторону.

Затем, не менее грациозно, зато гораздо грубее, Зураб за шиворот вытащил с заднего сиденья абсолютно живого Спиридонова и придал ему хорошее ускорение в сторону коллег с помощью изящного пинка.

Пролетев изрядное расстояние, воскресший герой-любовник шлепнулся на карачки прямо у моих ног.

— Тут народ интересуется, зачем вы все это устроили, а, говнюк? — почти нежно спросил я у Олега.

— Братцы… — улыбнулся он снизу, — мы пошутили…

— А я скажу, — грустно проронила Лера.

Мне захотелось подойти и взять ее за руку, но она легким жестом остановила меня.

— Лерка… — умоляюще заныл Спиридонов.

Я повторил пинок Князя, правда, не так изящно, зато действенно — Олег ткнулся лицом в землю и больше не разговаривал.

— Он проиграл деньги… Большие… — с трудом произнесла Лера. — Сказал, что его убьют… А я… мы были близки… и… я уговорила девчонок… Взяла ключ… Он забрал из кассы, ну у Вениамина Петровича…

Толстенький директор Орлов ойкнул и, схватившись за сердце, умчался в корпус.

— Ага! — торжествующе сказал я. — И вы разыграли этот перформанс, надеясь, что работа над сериалом прервется, а значит, и пропажа денег из кассы не будет до поры до времени замечена?

— Я верну… — тихо сказала Лера и разрыдалась.

К ней подошла Ира и, обняв, повела к скамейке. С третьего этажа, видимо, из номера Орлова, донесся утробный вой.

— А вот теперь, — сказал я, похлопав Лялю по плечу, — вызывай милицию.

— Не надо милиции, — спокойно сказал оператор Калитин. — Сами разберемся.

Я пожал плечами и пошел к машине Князя.

— Соболин! — послышался нерешительный голос. Обернувшись, я увидел ковыляющего ко мне режиссера. — Вы вот что, Соболин, повторите шестьсот седьмую сцену. — Он старался не смотреть на меня. — После обеда будем снимать…

— Ты что, останешься в этом сумасшедшем доме?! — изумленно спросил Князь, давая мне прикурить.

— На кого ж я их брошу, — усмехнулся я, растянувшись на травке той самой злополучной полянки. — Они ж блаженные, не видишь?

Зураб покачал головой.

— Анька вся извелась…

— А ты привези ее сюда… — неожиданно для себя попросил я. — И Антона пусть возьмет — ребенка на его роль так и не нашли пока.

— Подумал? — коротко осведомился Князь.

— Подумал, — решительно ответил я, хотя думал я, главным образом, о мягких ладонях Иры Комовой. — Пора заканчивать со всей этой фигней.

Князь снова кивнул.

— А вернешься когда?

— А хрен его знает, Князь. Может, и никогда… Актер я, кажется, получше, чем инвестигейтор. Так что Обнорскому буду звонить завтра.

На лице у Зураба ничего не отразилось, он был, как всегда, невозмутим, наш гордый горец.

— Слушай, Князь, — я приподнялся на локте, — а где ты их нашел, ну Спиридонова с девчонкой?

— У нее, как ты и предполагал… Она его там прятала, старого козла, — он хитро взглянул на меня. — Еще вопросы?

— Вопросов нет, — сказал я и вновь раскинулся на травке. На полянку вышел Калитин и закурил. — Хотя нет. Есть один. Слышь, Калитин! Эй!

Он подошел к нам.

— Слушай, ты извини, я не понял… А что такое «стадикам»?

— Стадикам? — Калитин улыбнулся и опустился на траву рядом со мной. — А это такая хреновина, вроде штатива, только крепится на специальный жилет, и оператор все это на себе носит. Там такая система гидравлики, которая все рывки и толчки камеры сглаживает. Ну, например, бежишь, а камера не трясется… Только с ним не очень-то побегаешь — тяжелый, гад. С камерой вместе — килограммов сорок…

— Ну а на фига он тебе тогда? — удивился я.

— А какая картинка кайфовая получается! — воскликнул он мечтательно, и я заметил, как Князь повертел пальцем у виска.

Когда мы прощались, я снова попросил Зураба:

— Князь, ты Анюту привези, очень прошу. А Обнорскому не говори ничего, я сам позвоню, лады?

— Лады, — кивнул Гвичия и упылил на своем драндулете.

А я пошел учить эту несчастную шестьсот седьмую сцену. Тем более что группа уже вовсю готовилась к съемке. Блаженные, что говорить…