Ахейская Греция во втором тысячелетии до н.э.

Глава V. Некоторые вопросы истории Греции XVI—XII вв.

При изучении исторического развития Греции на рубеже III и II тысячелетий до н. э. прежде всего необходимо правильно понять те изменения в жизни населения страны, которые произошли при смене раннеэлладской ступени культуры следующей, среднеэлладской. В некоторых поселениях отложения среднеэлладского времени отделены от предыдущих слоем пожарищ (в Зигуриесе, Кораку и др.); это дало возможность предположить, что около 2000 г. до н. э. произошла смена населения страны. Так появилась теория этнической смены населения. Формирование некоторых новых культурных явлений в первой трети II тысячелетия было использовано западными исследователями для подтверждения этой теории. Обычно они опираются на три основных положения, будто бы свидетельствующих о вселении греков в Элладу около 2000 г., — появление мегаронного дома, нового типа погребений и нового вида керамики («минийской»[641]).

Большинство историков Запада считают, что именно в это время произошла впервые смена неиндоевропейского населения страны арийским. Это утверждение порождено приверженностью ряда ученых теории «миграционизма», которой буржуазная наука пытается объяснить все неясные отрезки развития истории тех или иных племен и народов. «Миграционисты» объясняют развитие человечества результатами воздействия более культурных племен на менее развитое население, отвергая самостоятельное внутреннее развитие каждого конкретного общества. Ошибочность и вредность теории «миграционизма» достаточно полно показаны в работах советских археологов.[642]

На первых порах теория миграций отчасти помогла исследователям классифицировать разнообразный материал и наметить некоторые вехи исторического развития.[643] Но позднее стало очевидно, что миграция не может все объяснить. И хотя Блеген в 1940 г. продолжал утверждать, что в ранней Греции, согласно археологическим данным, можно различить три главные культурные и, по-видимому, также три расовые группы,[644] теория переселения встретила возражения уже в среде самих буржуазных ученых. М. Нильссон был первым, кто обратил серьезное внимание на несоответствие «теории разрушительного завоевания около 2000 г. до н. э.» действительному ходу событий.[645] Он подчеркнул, что не во всех ахейских поселениях смена раннеэлладских слоев отложениями среднеэлладского периода сопровождалась полным культурным разрывом. Его взгляды получили основательное подтверждение в материалах из Лерны. Заслуга Нильссона и в том, что он указал на отсутствие резкого разрыва между культурой страны конца III и культурой начала II тысячелетия. Однако «миграционистские» объяснения исторических процессов в Греции не прекращаются и по сей день.

Принципиальной ошибкой сторонников «переселенческих» теории является недооценка самостоятельного экономического развития населявших Грецию племен. Прогресс в развитии связывается ими лишь с появлением новых этнических элементов в Греции. Между тем данные археологии достаточно убедительно указывают на преемственность культурных традиций III и II тысячелетий.

Теперь стало известно, что мегарон имеет своим прототипом прямоугольные дома в раннеэлладских поселениях Рафины и Агиос-Космаса и особенно в Лерне («Дом черепиц»). Появление в Средней Греции прямоугольного жилища, состоящего из двух помещений, отодвигается, таким образом, за 200-300 лет до предполагаемого «греческого вторжения». Жилище типа мегарона долго существовало в Фессалии,[646] поэтому отпадает всякая необходимость находить «переселенцев», создавших мегарон.

Второй аргумент «миграционистов» — распространение обряда захоронения в каменных прямоугольных ящиках — потерпел крушение после исследования раннеэлладского некрополя в Агиос-Космасе. Там население пользовалось прямоугольными плитовыми могилами, послужившими прототипом последующим каменным ящикам.

Более сложен вопрос о распространении серо- или желтоглиняной «минийской», или «орхоменской», керамики, сделанной на гончарном кругу. Однако теперь стало известно, что сосуды «орхоменского» типа изготовлялись не только на гончарном кругу, но и от руки, что говорит о продолжительности проникновения этого вида керамики в обиход населения Греции.[647] Исследования последних лет в Ларисе показали, что происхождение «орхоменской» керамики, видимо, нужно искать в Фессалии — там были найдены сосуды типичных для «минийской» керамики форм, но сделанные еще от руки и в черной лощеной глине.[648] Таким образом, появление «минийской» керамики свидетельствует лишь о том, что в конце III тысячелетия на территории Греции происходили локальные передвижения племен. Эти перемещения происходили в рамках этнически единого племенного массива.

Итак, проверка фактами показывает несостоятельность теории вторжения греков в Элладу около 2000 г. и подчинения ими живших там ранее негреческих племен, создавших раннеэлладскую культуру.

Говоря об этнической близости населения Греции в III и II тысячелетиях, необходимо подчеркнуть, что это был массив родственных племен, среди которых лишь постепенно выдвинулись на первое место греческие племена. Еще в I тысячелетии население Греции включало наряду с эллинами остатки древних племен пеласгического происхождения. Следов пребывания пеласгов в Элладе много.[649] Геродот говорит о принадлежности ионян к пеласгическим племенам и об выделении эллинов от пеласгов.[650] Несомненно, что за две тысячи лет до Геродота грань между греками и пеласгами была еще менее четко выражена. Очень важны наблюдения Н. Валмина над сменой наслоений в Дорионе, позволяющие утверждать, что потомки неолитического населения Мессении продолжали обитать там и в эпоху ранней бронзы.[651] Возможно, что в числе этой общей массы пеласгов были и не выделившиеся еще в достаточной степени эллинские племена.

Все это имеет решающее значение для понимания истории ахейской Греции во II тысячелетии. Становится ясным, что нужно отбросить теорию о слиянии в XIX—XVI вв. двух чуждых этнических групп, сильно разнящихся по своему уровню. Приход переселенцев из Северной Греции в Среднюю и Южную означал приток родственной племенной группы, возможно отличавшейся лишь менее высоким экономическим и социальным развитием. Сравнительно неглубокое качественное отличие коренного населения и вновь прибывшего послужило одним из условий того мощного экономического и хозяйственного движения, которое наблюдается в Греции в последующие столетия. Следует оговориться, что, подчеркивая новые данные, свидетельствующие о самобытности (можно сказать, даже автохтонности) культуры населения Греции в III—II тысячелетиях, и обращая особое внимание на внутреннее развитие ахейского общества, мы не склонны полностью отрицать значение внешних влияний на население материка. Самое большое воздействие оказывал развитый островной мир, и прежде всего Крит.

Однородность населения Греции в период после переселений XX или XIX в. очень скоро сказалась в монолитности, проявляющейся во всех областях ахейской культуры. От Южной Фессалии и до южных берегов Пелопоннеса в это время бытовали одинаковые приемы постройки домов, изготовления оружия, посуды и орудий труда. Можно с уверенностью сказать, что уже тогда стала складываться та общность, которая так ярко выступает в культуре ахейской Греции XVI—XII вв.

Внутренняя жизнь племен, населявших Грецию в конце III тысячелетия, была наполнена междоусобными войнами и передвижениями отдельных племенных групп. Неопределенность границ очень легко приводила к войнам. Военная добыча быстро обогащала сражавшиеся войска, и ради ее захвата совершались даже очень далекие походы. По-видимому, ареной таких локальных войн оказались некоторые области восточной половины Греции, в которых культура раннеэлладского времени достигла высокого уровня. Так, богатое жилище правителя Лерны — «Дом черепиц» — было разрушено и сожжено задолго до конца раннеэлладского времени, причем скромное поселение вокруг его руин продолжало существовать еще не менее одного-двух столетий.[652] Значительно позже подобная судьба постигла некоторые цветущие поселения Арголиды (Асина, Кораку) и Аттики (Рафина, Агиос-Космас). Очевидно, эти богатые густонаселенные прибрежные пункты привлекали внимание менее развитых племен, обитавших во внутренних районах страны.

В западных областях политическая обстановка не завершалась катастрофами, вероятно, потому, что там экономический контраст между отдельными районами не был таким резким. Но и там войны были постоянным явлением, как свидетельствуют массивные укрепления Дориона-IV, относящиеся к началу II тысячелетия.

Военные конфликты остаются пока единственными засвидетельствованными событиями в политической жизни ахеян в первой трети II тысячелетия. В социальной жизни страны в этот период происходили процессы, завершившиеся коренной сменой социальных отношений внутри общества. Мы имеем в виду формирование классов, которое выразилось прежде всего в выделении богатых слоев и противопоставлении их широким народным массам. Появление золотых ювелирных изделий в немногих еще погребениях XVII в. говорит о том, что экономическое неравенство и обусловленные им социальные градации уже получили достаточно выразительные формы в общественных воззрениях общества того времени. Эти процессы сопровождались качественными изменениями института патриархального рабства, зародившегося еще в условиях родоплеменного строя. Эксплуатация рабов стала приобретать новое качество, поскольку хозяева использовали их для получения прибавочного продукта, претворявшегося затем в материальные ценности. Это изменение означало превращение рабов из угнетенной категории населения в особый класс.

Формирование классов происходило особенно медленно в условиях производства эпохи бронзы. Должно было пройти не одно столетие, пока проявилось несоответствие между новой социальной структурой общества и старыми институтами общественного управления. Поэтому сложение государственности происходило в период уже далеко зашедшей социальной дифференциации общества. Говоря о том, что формирование классов предшествовало образованию государства, следует помнить и о том, что эти процессы в ахейской Греции происходили в рамках распадающегося первобытнообщинного строя. Поэтому кристаллизация новых форм общественных институтов могла иметь место лишь тогда, когда народившиеся социальные отношения достаточно прочно вошли в жизнь наиболее интенсивно развивавшихся племенных групп.

Первые признаки зарождения новых институтов общественной власти проявились уже в XVII в. до н. э. По всей стране стали создаваться небольшие политические единицы, управлявшиеся династами, власть которых вырастала из власти племенных вождей. Размеры этих ранних государств были еще очень невелики — черта, обычно присущая зарождающимся государственным образованиям, как было отмечено еще В. И. Лениным: «И общество и государство тогда были гораздо мельче, чем теперь, располагали несравненно более слабым аппаратом связи — тогда не было теперешних средств сообщения. Горы, реки и моря служили неимоверно большими препятствиями, чем теперь, и образование государства шло в пределах географических границ, гораздо более узких. Технически слабый государственный аппарат обслуживал государство, распространявшееся на сравнительно узкие границы и узкий круг действий».[653]

Природные условия Греции благоприятствовали возникновению именно мелких государств, так как общества, заселявшие изолированные долины, представляли собой более или менее самостоятельные экономические единицы. На примере близко расположенных друг от друга укреплений Арголиды — Микен и Тиринфа — можно судить о размерах этих ранних политических образований у ахеян.

Период сложения ахейских государств получил очень скудное освещение в античной историографии. Историки I тысячелетия неоднократно упоминают о древних племенах, живших в том или ином месте, и в этих известиях находятся скрытые пока указания на возвышение более передовых племен, у которых государственная структура появилась ранее других. Важные сведения приводит Фукидид в первой книге своего труда.[654]

О самом раннем периоде Фукидид говорит следующее:

προ γαρ των Τρωιχων ουδέν φαίνεται πρότερον κοινη εργασαμένη η Ελλάς, δοκει δε μοι, ουδε τουνομα τουτο ξύμπασα πω ειχεν, αλλα τα μεν προ ’Ελληνος του Δευκαλίωνος και πανυ ουδε ειναι, η επίκλησες αυτη, χατά εθνη δε αλλα τε και το Πελασγικον επι πλειστον αφ’ εαυτων την επονυμίαν παρέχεσθαι. ‘Ελληνας δε και των παίδων αυτοδ εν τη Φθιώτιδι ισχυσάντων, και επαγόμενων αυτους επ' ωφελία ες τας αλλας πόλεις, καθ' εκάστους μεν ηδη τη ομιλία μαλλον καλεισθαί ’Ελληνας, ου μέντοι πολλού γε χρόνου ηδύνατω και απασιν εκνικησαι. Τεκμηριοι δε μάλιστα ’Ομηρος πολλω γαρ υστερον ετι και των. Τρωικων γενόμενος ουδαμου τους ξυμπαντας ωνόμσεν ουδ’ αλλους η τους μετ’ ’Αχιλλέως εκ της Φθιωτιδος, οιπερ και πρωτοι ’Ελληνες ησαν, Δαναούς δε εν τοις έπεσι και ’Αργείους και ’Αχαιους ανακαλετ. Ου μην ουδε βαρβάρους ειρηκε δια το μηδε ’Ελληνας πω, ως εμοί δοκει, αντίπαλον εις εν ονομα άποκεκρίσθαι. Ο δ’ ουν ώς εκαστοι ’Ελληνες κατα πόλεις τε οσοι αλλήλων ξυνίεσαν και ξύμπαντες ύστερον κληθέντες, ουδεν προ των Τρωικων δι’ ασθένειαν καί αμιξιαν αλλήλων αθρόοι επραξαν. ’Αλλα και τάυτην την στρατείαν θαλάσση ηδη πλείω χρώμενοι ξυνηλθον.

«...до Троянской войны [Эллада], очевидно, ничего не совершила общими силами. Мне даже кажется, что Эллада, во всей своей совокупности, и не носила еще этого имени, что такого обозначения ее и вовсе не существовало раньше Эллина, сына Девкалиона, но что названия ей давали по своим племенам отдельные племена, преимущественно пеласги. Только когда Эллин и его сыновья достигли могущества во Фтиотиде, и их стали призывать на помощь в остальные города, только тогда эти племена, одно за другим, и то скорее вследствие взаимного соприкосновения друг с другом, стали называться эллинами, хотя все-таки долгое время это название не могло вытеснить все прочие. Об этом свидетельствует лучше всего Гомер. Он ведь жил гораздо позже Троянской войны и, однако, нигде не обозначает всех эллинов, в их совокупности, таким именем, а называет эллинами только тех, которые вместе с Ахиллом прибыли из Фтиотиды, — они-то и были первыми эллинами, — других же Гомер в своем эпосе называет данаями, аргивянами и ахейцами. Точно так же не употребляет и имени варваров, потому, мне кажется, что сами эллины не обосновались еще под одним именем, противоположным названию варваров. Итак, эллины, жившие отдельно по городам, понимавшие друг друга и впоследствии названные все общим именем, до Троянской войны, по слабости и отсутствию взаимного общения, не совершили ничего сообща. Да и в этот-то поход они выступили вместе уже после того, как больше освоились с морем».[655]

Эти сведения несомненно относятся ко времени до возвышения микенской династии, которой Фукидид уделяет довольно много внимания. Основное в его известиях — то, что население страны говорило на одном языке, но жило разобщенно в политическом отношении и каждое племя имело свое название. Употребленные Фукидидом выражения κατα εθνη и κατα πόλεις чрезвычайно важны для характеристики политической обстановки того времени. Термин πόλις нужно понимать здесь не как «город», а как «царство» или «область», так как основная мысль Фукидида направлена на раскрытие разобщенности эллинов. Конечно, в этот период страна не могла иметь общего названия, лишь по мере возвышения того или иного племени или его центра его название распространялось на прилежащую область. Возможно, что так обстояло дело с названием области Арголида по имени города Аргос.

Приводя характеристику Фукидида, следует сделать некоторые оговорки. Критерий, с которым афинский историк V в. до н. э. подходил к оценке политической разобщенности ахейской Греции, до некоторой степени был определен деятельностью двух мощных политических союзов, протекавшей на его глазах.

Необходимо заметить, однако, что в изучаемый период перерастания аппарата управления племенем в государственный должны были сохранять полную силу многие институты племенного строя, особенно в области межплеменных отношений. Союзы между соседними племенами или союзы, охватывающие довольно крупные территории, должны были быть унаследованы раннеахейскими племенными государствами, так как только соблюдение многочисленных сложных норм международного права того времени обеспечивало им возможность существования. Конечно, нельзя считать, что структура союзов сохранялась в ахейской Греции незыблемой столетиями. Передвижения племен нарушали установившиеся отношения, но после войн и переселений между соседями вновь завязывались союзные отношения.

Все сказанное имеет гипотетический характер, но еще более далеким от действительности было бы предположение, что взамен союзов племен, установившихся в рамках родоплеменного строя, в эпоху сложения ранних государств произошло уничтожение давних связей и наступила полная изолированность. Сделать такой вывод не позволяют и археологические данные, свидетельствующие о тесном контакте самых отдаленных областей Греции в изучаемое время. Несомненно, что давние формы внешнеполитического общения при возникновении государственного строя стали служить новым задачам, хотя форма их сохраняла старые очертания.

Считая необходимым внести эту поправку в известия Фукидида, мы полагаем, что в первой трети II тысячелетия в Греции существовало несколько различных союзов. Они объединяли и растущие в передовых областях государства и сохранявшиеся в более отсталых районах племенные группы. Цели и характер этих объединений в XVI—XIII вв. претерпели значительные изменения. Первоначально союзы регулировали взаимоотношения между отдельными государствами и племенами и, вероятно, имели какое-то отношение к общим религиозным установлениям ахеян.

Археологические данные показывают, что уже в XVI в. международные отношения стали особенно острыми.[656]

В изучаемое время ясно заметно выделение некоторых местных династий, превосходивших правителей соседних земель своим богатством и силой. Этот процесс отразился и в археологических материалах и в ахейской традиции. Сохраненные Павсанием и другими авторами многочисленные родословные царей и героев из различных областей Греции свидетельствуют о частых столкновениях и войнах.

Возвышение династий, правивших в таких крупных центрах, как Микены, Пилос, Амиклы, Аргос, сопровождалось появлением более мелких обособленных политических единиц. Так, в Аттике аналогичные процессы происходили, может быть, с задержкой на 50-100 лет. На рубеже XVI—XV вв. династ Форика уже возвел себе усыпальницу в форме фолоса.

По-видимому, период между 1800—1500 гг. был временем расширения политической активности этих местных династий. Немногие сведения о внешних связях позволяют сделать вывод, что уже тогда ахейские царства поддерживали торговые связи со странами Центральной Европы и с островным миром Эгейского моря. Население Кикладских островов явилось той средой, откуда материковые ахеяне почерпнули некоторые элементы культуры, причем не только местной кикладской, но и минойской, шедшей с Крита. Анализ росписи ахейской материковой керамики позволил Фурумарку прийти к заключению, что между Грецией и Критом до конца среднеэлладского периода, т. е. до начала XVI в., не было прямых связей.[657] Аналогичное наблюдение сделали Уэйс и Блеген на основании исключительной редкости находок среднеэлладской керамики на самом Крите. Это обстоятельство навело их на мысль, что в то время между материком и Критом были непостоянные и враждебные отношения.[658]

Такое объяснение представляется нам весьма убедительным: можно предположить, что ахеяне опасались нападений критян на свои берега или даже попыток захвата их земель переселенцами с Крита.[659] Упомянутые выше связи Микен с Египтом, вероятно, осуществлялись через посредничество кикладских мореходов. Около середины XVI в. государственная структура ахейского общества претерпела значительные изменения. Возможно, что именно в это время завершился процесс формирования государственного аппарата в ранних ахейских царствах. Теперь уже окончательно выкристаллизовались внешние формы нового института, и это облегчило их распространение по всей Греции.

Благодаря этому, как показывают памятники того времени, в конце XVI — начале XV в. число отдельных царств заметно увеличилось. Кроме двух крупных центров — Микен и Пилоса, выделившихся еще в конце XVII в. до н. э., в стране появилось много обособленных царств, правители которых стремились к возможно большей полноте власти. Именно тогда басилеи стали усиленно создавать кодекс общественных норм и представлений, возносивших носителя монархической власти высоко над народом, — проявлением этой идеологической деятельности следует считать возведение фолосов для загробной жизни царских семей. К этому времени нужно отнести возникновение древнейших царских генеалогий у ахеян, так как сказания о доблестях правивших ранее царственных предков как нельзя лучше содействовали возвеличению их потомков, стоявших у власти.

Приспособление старинных генеалогических преданий к интересам правящих семей было особенно важно для ахейской знати. Общество того времени хранило много черт, порожденных равенством общинников в эпоху родоплеменного строя. Живучесть этих взглядов и представлений таила большую опасность для растущего еще института царской власти.

Следует заметить, что ахейские династы довольно быстро сумели изобрести нужные им средства для сохранения своих интересов. Возможно, что некоторые приемы были навеяны знакомством с ритуалом царского почитания в Египте: золотые маски на лицах покойных микенских владык XVII—XVI вв. и попытка бальзамирования тела одного из них, по всей видимости, явились следствием контакта с Египтом.[660] Однако эта заимствованная извне практика не привилась у ахеян. Мало того, микенская династия оказалась не в силах создать новый вид усыпальницы, которая отвечала бы новым представлениям о царской власти. Фолос был создан в Пилосе, откуда он быстро распространился во все области Греции, включая и северные.[661]

Видимо, круглая в плане усыпальница была связана у ахеян с очень далекими реминисценциями, имевшими еще в конце III тысячелетия сакральное значение. Об этом свидетельствует круглая форма, которая была придана остаткам «Дома черепиц» в Лерне, созвучная глиняным моделям круглых домов с Кикладских островов. Давно известно взаимодействие жилищной и погребальной архитектуры на Крите и на островах,[662] но в XVI в. у ахеян уже не было круглого дома и они жили в почти прямоугольных домах. Поэтому изобретение фолоса говорит о стремлении использовать архаические представления,[663] которые должны были придать жилищам усопших басилеев особое сакральное значение. Тенденция установить связь между царствующим домом и божественными силами ясно выступает и в легендах о рожденных Зевсом басилеях.[664] Изучение ахейской легендарной традиции позволяет заметить, что в сказаниях о божественных родоначальниках правящих династий наблюдаются два течения — более древнее и более позднее. Божественные генеалогии, устанавливающие родство главных героев эпоса — Нестора (внука Посейдона), Ахилла (сына Фетиды), Агамемнона, (находящегося, по преданию, в свойстве с Персеидами, потомками Зевса и Данаи), — связаны с божествами, включенными в круг олимпийских богов.

Более архаичны божественные генеалогии второстепенных героев троянского эпоса, связанные с древнейшими, еще доолимпийскими, божествами ахеян. Они показывают, что истоки легенд о божественных предках царей нужно искать в те отдаленные времена, когда складывалась наследственная передача власти вождя племени и когда было необходимо наделить носителей этой власти необычными качествами. Вождь племени выполнял многочисленные религиозные обряды, что создавало представление о его кровном родстве с божеством, а также облегчало господство над соплеменниками. Ахейское общество II тысячелетия всегда придавало особое значение общению царей с богами, даже в былинах о Троянском походе божественные покровители басилеев играют большую роль.

Маринатос видит в возникновении разбираемых сказаний воздействие на ахеян со стороны монархий древнего Востока, считая, что «все великие цивилизации Восточного Средиземноморья образуют в некотором роде единое целое, в котором взаимное влияние и общие культурные элементы должны были быть более значительными, чем это кажется на первый взгляд»,[665] причем переносчиками египетских мифов в Элладу он считает ахейских наемников. Изложенное мнение греческого археолога неубедительно. Ахеянам не было смысла заимствовать теогонические схемы происхождения своих царей из египетской или переднеазиатской мифологии, так как они имели воззрения о сверхъестественных качествах отдельных людей задолго до установления тесного контакта с заморскими теократическими государствами, — данные о погребении злого колдуна в Асине в начале II тысячелетия подтверждает это.[666] Уже тогда ахеяне твердо верили в возможность общения человека с неземными существами, так что божественная генеалогия царей-вождей должна была оказывать большое воздействие на умы их подданных.

В пользу раннего времени зарождения ахейской династической традиции говорит и то, что в ней сохранилась много остатков древнейших легенд. Пожалуй, наиболее показательны сказания Арголиды. В гомеровском эпосе сохранились лишь более поздние части традиции — так, в перечне войска, кроме владык Тиринфа и Микен, упомянут лишь сикионский басилей Адраст. И хотя «Каталог кораблей» относится к одной из древнейших частей эпоса, излагаемая им картина соответствует позднему времени, когда централизация области под главенством Микен достигла уже высокой степени, что имело место приблизительно в XIV—XIII вв. Даже Аргос, древний центр, передавший свое название всей области, лишь упоминается среди подвластных городов. Но в той же Арголиде сохранялась и более ранняя легендарная история, относящаяся несомненно к эпохе до возвышения Микен. Обрывки этой традиции сохранились у Страбона в рассказе о поселении Даная на акрополе Аргоса и о подчинении им многих правителей, владычествовавших ранее:

Την δε ακρόπολιν των ’Αργείων οικίσαι λέγεται Δαναός, ος τοσουτον τους προ αυτου δυναστεύοντας εν τοις τόποις δπερβαλέσθαι δοκει. «Как говорят, акрополь аргивян был впервые заселен Данаем, который намного превосходил царей, которые правили до него в этих местах».[667] Видимо, Данай впервые утвердил главенство Аргоса над соседними династами.

Следы таких местных династических былей можно найти в рассказе Павсания об аргосском городе Ларисе, в котором некогда правил царь Фороней, а затем потомки Пройта, причем все это происходило задолго до того, как Персей променял у Мегапента Пройтида Аргос на Тиринфию, где он основал заново Микены,[668] следовательно, еще до возвышения Микен и установления ими постоянных контактов с монархиями Переднего Востока.

Особенно красноречив аргосский рассказ о том, как жители города поделили власть между тремя царями: в древние времена Аргосом правил царь Анаксагор, сын Мегапента, и при нем все аргивянки стали безумными. Сыновья Амифаона — Меламп и Биант — исцелили больных аргивянок с условием, что они получат равную долю в царской власти, и в Аргосе стало сразу три царя — Анаксагор, Меламп и Биант,[669] причем оба последние приходились правнуками Эолу, который был внуком Эллина и правнуком Прометея.[670] Эта легенда, возводящая родоначальников аргосских царей к древнейшим божествам, Титанам, по своему характеру принадлежит еще к домикенской эпохе в Арголиде, когда в религии ахеян отсутствовал принцип строгой централизации, присущей олимпийской системе. Рассмотрение некоторых звеньев аргосской традиции позволяет сразу заметить, сколь она архаична. Такой же характер носят легенды о ранних династиях других областей страны, особенно те, которые повествуют о событиях в небольших захолустных местностях.

Связь с давними, весьма примитивными, религиозными верованиями, присущая упомянутым легендам, подтверждает предположение о том, что сложение царских генеалогических схем началось у ахеян в ту пору, когда общество их состояло из самостоятельных политических единиц. Каждая местная династия стремилась поднять свой авторитет, среди соплеменников и энергично протягивала родственные линии к богам и богиням.

Отмеченные следы идеологических сдвигов в духовной культуре ахеян полностью гармонируют с характером материальных памятников XVI—XV вв. Обе группы источников свидетельствуют о политической раздробленности страны.

В это время очень остро стоял вопрос взаимоотношений между правителями крупных и мелких владений в пределах одной области. Здесь наследие родоплеменного строя особенно сказалось в том, что вожди мелких племен, издавна зависимых от более крупных, превращаясь в царей, не могли избавиться от этой зависимости, если они не располагали возможностями победить своего давнего гегемона.[671] Поэтому возникала ситуация, когда в одной области находилось одновременно несколько полунезависимых царств, хотя и признававших главенство самого сильного в области царя, но все же сохранявших значительную долю самостоятельности (например, Аттика, где фолосы конца XV — начала XIV в. в Марафоне и Мениди говорят о существовании таких царств). В Мессении и Арголиде процесс шел по пути большей централизации власти, как доказывает история Пилоса. Микен и Тиринфа. С течением времени должно было начаться исчезновение мелких владений и поглощение прерогатив местного династа властью самого крупного в данной области басилея. Этот процесс был далек от завершения и к началу Троянского похода.

Наличие местной родовитой знати, в которую иногда вливались аристократические пришельцы из соседних царств, создавало постоянные возможности появления новых претендентов на трон царя. В этих условиях внутриполитическая жизнь каждой области была насыщена династической и межродовой борьбой. Идея монархии была еще очень нова, и стоило только басилею-царю оставить после себя малолетнего сына, как власть захватывал представитель другого рода, имевший в глазах общества не меньшие права на царствование. Иногда соседний царь брал на себя заботы опекуна. Например, Диомед и Евриал опекали аргосского Кианиппа. Часто отсутствие прямого наследника помогало более сильному басилею захватить тот или иной город. Так, Орест Агамемнонид овладел Аргосом после смерти Киларба Сфенелида. Конечно, эти сказания не являются верным пересказом событий, но они отражают воспоминания об имевших место фактах.

Еще более сложной была проблема взаимоотношений между отдельными царствами. Вопрос войны или мира с соседями уходил в отдаленные эпохи. Так, в этолийской традиции мы находим миф о гибели Мелеагра,[672] погубленного родной матерью Алфеей из-за того, что при дележе добычи между калидонянами и куретами юноша убил своего дядю из племени куретов. Детали этого мифа могли возникнуть и в более позднее время, но основная мысль — отмщение сыну, убившему брата матери, — весьма архаична и заставляет отнести предание к давним ахейским временам, когда матрилинейная система родства значила больше патрилинейной.

С ростом ахейских государств взаимоотношения между крупными царствами становились все более напряженными. Мощные укрепления Микен или Мидеи — Дендры, расположенных во внутренней части Аргосской долины, позволяют допускать, что в XV—XIV вв. угроза нападения со стороны близких соседей была весьма реальной. Конечно, крепости, расположенные на морском берегу или вблизи него — в Каковатосе или Тиринфе, — отражали не только внутренние сухопутные, но и внешние морские нападения.[673]

В современной историографии высказывались различные мнения о причинах возведения укреплений вокруг царских резиденций.[674] Но во всех этих объяснениях не учтена в достаточной мере та жестокая политическая борьба, которая происходила в Греции в изучаемое время. Здесь имели место те же процессы, которые обычно сопровождают рост каждого государства, рабовладельческого или феодального.

Сложению единого централизованного монархического государства препятствовало отсутствие экономических стимулов для объединения. Немалую роль играла политическая деятельность постоянно враждовавших между собой соседних династов. В ахейской легендарной традиции можно найти следы интриг и попыток поддержать оппозиционные элементы во владениях враждебного царя. Таков часто повторяющийся рассказ о предоставлении убежища родственнику правителя того или иного царства, а иногда даже и оказание ему вооруженной помощи.

Ярким примером этому являются события из истории Фиванского царства, происходившие в конце XIV в. Внутренняя борьба местных царевичей была использована соседними династами в своих интересах. Легендарная традиция рассказывает о совместном походе Семи героев против Фив. Это были Адраст, Амфиарай, Капаней, Гиппомедонт, Партенопей, Тидей, Полиник. Рассказ о походе Семи героев сохранен многими источниками,[675] относящими это событие к поколению, предшествующему участникам Троянского похода.[676] Как сообщает предание, царь Аргоса и Сикиона Адраст собрал коалицию сильных героев, чтобы помочь фиванскому царевичу Полинику отвоевать полагавшуюся ему долю в царстве у его брата Этеокла. Как бы ни разнились отдельные версии мифа, о чем говорит уже Аполлодор, несомненно, что в нем переданы черты ахейского предания о происходившей некогда войне между царями Арголиды и Беотии. Примечательно, что в элевсинских легендах сохранился рассказ о погребении Тесеем на мегарской дороге героев, участвовавших в походе на Фивы, что подтверждает и фиванское предание.[677]

Недавно под Элевсином вдоль мегарской дороги открыт некрополь ахейского времени, причем несколько больших грунтовых могил пользовались почитанием уже в геометрическую эпоху — это позволяет исследователям считать данные захоронения принадлежавшими воинам, погибшим под Фивами.[678]

Результатом междоусобных войн было подчинение мелких династов сильным анактам. При этом в отдельных областях Греции складывалось не одно, а два-три крупных обособленных царства, правители которых нередко находились в родстве. Отношения между последними строились на союзных началах и были довольно близкими, о чем говорит устойчивое единство дворцовых древностей — ахейские басилеи уже с начала XV в. пользовались сходными бытовыми предметами. По-видимому, политически Греция XV—XIII вв. представляла собой союз единоплеменных царств, довольно тесный благодаря этнической общности населения страны. Единая письменность служит ярким признаком глубокого культурного единства страны.

Каковы были формы этих союзных отношений, судить пока трудно. Большая независимость облика каждой из известных ныне царских резиденций позволяет думать, что жившие в них династы пользовались полной неограниченностью власти.

Характерно, что в Илиаде нельзя найти указание на подчиненность ахеян единодержавной воле Агамемнона. Наоборот, довольно часто говорится об обязательствах самих ахеян, поклявшихся взять Трою. Например, на сходке ахеян Одиссей говорят: εθέλουσιν ’Αχαιοί πασιν ελέγκιστον θέμεναι μερόπεσσι βροτοισιν, ουδέ τοι εκτελεουσιν υπόσχεσιν, ηνπερ υπέσταν ενθάδ’ ετι στείχοντες απ’ ’Αργεος ιπποβότοιο, “Ιλιον εκπέρσαντ' ευτείχεον απονέεσφαι.

...ведь вечный позор ожидает ахеян, которые принесли самые священные клятвы в том, что они выступят от многоконного Аргоса и будут стоять здесь (под Троей) до тех пор, пока не разрушат ее.[679] Об этих же обязательствах напоминает и Нестор: πη δη συνθεσίαι τε και δρκεα βήσεται ήμιν «куда денутся наши соглашения и клятвы», не допуская мысли о том, что они будут не выполнены ахеянами.[680] Очевидно, существовала какая-то система договоров, которые связывали участников совместных походов.[681] Нет сомнений, что практическое значение подобных συνθεσίαι «соглашений» было велико.

По-видимому, отношения царств, входивших в союз, строились на более или менее равноправных началах. Во всяком случае перечисление почти 25 морских отрядов в «Каталоге кораблей»[682] оставляет впечатление большого равноправия каждой части ахейского ополчения.

Проблема взаимоотношений между анактами, возглавлявшими отряды из каждого царства, представляется весьма сложным вопросом, В современной литературе можно отметить тенденцию к чрезмерному возвышению роли Микен и власти их басилеев в истории ахейской Греции.[683] Правда, некоторые основания этому можно найти в ахейской традиции, сохранившейся в эпосе, и у историков I тысячелетия.

Преувеличение роли Микен порождено не только характеристикой Гомера, но и отношением к ним Фукидида. Для него поход на Трою являлся важнейшим событием истории, а организатор похода — верховным династом. Полнота власти, которой обладал Агамемнон, как верховный военачальник ахейского войска, вероятно, была перенесена Фукидидом и на отношения внутри ахейских царств. Однако если присмотреться внимательно, то и в эпосе[684] можно найти немало аргументов в пользу иной точки зрения.

Вернемся к «Каталогу кораблей», ближе всего стоящему к описываемым событиям. В нем трудно усмотреть указания на безоговорочное превосходство микенского владыки над остальными анактами. Перечень «вождей данаев» производит впечатление рассказа о союзниках, отличавшихся своим военным потенциалом, но сохранявших при этом самостоятельное положение.[685] Составитель «Каталога кораблей» ставил Агамемнона впереди остальных басилеев, исходя из численного превосходства выставленных им кораблей и воинов. Но это говорит лишь о большей мощи микенского владыки по сравнению с другими басилеями Пелопоннеса.[686]

Представление об исключительном могуществе Агамемнона в мире ахейских царств становится особенно шатким, если принять во внимание, что микенский династ не властвовал даже над всей Арголидой, так как большая ее часть принадлежала басилею Диомеду, сыну Тидея, вместе с подчиненными ему Сфенелом и Евриалом.[687] Владения Диомеда занимали не только юго-восточную часть Арголиды, но захватывали даже и Эгину.

Политическая независимость диомедовых владений была бы неправдоподобной, если бы данные эпоса не нашли подтверждение и в ахейских легендах Аргоса, сохраненных позднейшей античной традицией,[688] и больше всего в археологических источниках. Равноценность Тиринфа и Микен, каждый из которых представлял одинаково неприступную крепость, позволяет усомниться в справедливости мнения Г. Каро, рассматривающего Тиринф как одну из нескольких крепостей вблизи Микен, как передовой форпост на аргосской равнине. Близость обеих царских резиденций говорит скорее о том, что это были центры соседних царств, правители которых в течение двух столетий стремились укрепить свои акрополи. Только автономность Тиринфа могла продиктовать огромные затраты на укрепление такого невысокого холма. Несомненно, что в течение почти 200 лет перед Троянским походом в этих соседних городах правили самостоятельные династии.

Но и к началу Троянской войны ахейские царства сохраняли, по-видимому, свою независимость. Об этом свидетельствует сообщение Фукидида, что до похода жители Эллады ничего не совершали сообща и что Агамемнон повел в поход ахеян не по их доброй воле, но потому, что царь Микен превосходил их силою.[689] Предшествующие исследователи не обратили достаточного внимания на то, что Фукидид связывает стремление Микен объединить все ахейские царства в это время исключительно с личностью Агамемнона. Во всем рассказе Фукидида нельзя найти указаний на длительное и установившееся господство Микен над остальными ахейскими владыками. Греция в его изложении предстает такой же раздробленной, какой рисуют ее данные эпоса и археологических исследований.

Басилеи Микен несомненно стремились подчинить себе других анактов Греции. Разница в силе между Агамемноном и вождем Сима Ниреем, приведшим три корабля,[690] была, конечно, столь разительна, что позволяла правителю Микен притеснять своего формально равноправного союзника. Эта политика Агамемнона встретила осуждение со стороны ахейского общества. Мы подчеркиваем единодушие ахеян в этом вопросе, так как эпос, доставляющий сведения о неодобрении микенских устремлений, отражал взгляды широких кругов ахейского населения. По-видимому, против гегемонии микенского царя выступали на военных советах цари-союзники.[691] Конфликт Ахилла (царя далекого Иолка) с Агамемноном и яркое выступление Ферсита против самовластия Агамемнона — все это отзвуки разногласий внутри ахейского союза. О них знал весь народ, и потому аэды и рапсоды включали рассказы о них в исполнявшиеся ими песни (оймы).

Особенно красноречивы части эпоса, относящиеся к Диомеду, который занимает особое место в героическом эпосе, выступая рядом с Ахиллом.[692] Действительно, оба эти анакта выведены много более положительными героями, чем владыка Микен. В битвах, которые ведут ахеяне, главную роль играет не Агамемнон, а Диомед (в отсутствие Ахилла). Трояне страшатся именно Диомеда,[693] который неоднократно спасает ахеян, даже тогда, когда сам Агамемнон обратился в бегство. Особенно интересны воззрения ахеян, считавших Диомеда воином, способным одолеть даже Афродиту и Арея.[694] Главенствующее положение Диомеда проходит через весь эпос, так как даже в состязаниях колесница Диомеда далеко обгоняет остальных ахеян, в том числе и Менелая.[695]

Число приведенных примеров легко умножить, так как идеализация Диомеда в эпосе очевидна. Все это несомненно говорит о благоприятном отношении ахеян к аргосским басилеям в конце XIII — начале XII в. Сопоставление этой тенденции эпоса с отсутствием в нем прямых указаний на зависимость Диомеда от Агамемнона[696] и с описанным выше обликом крепости-дворца в Тиринфе позволяет характеризовать Тидида как достаточно автономного правителя, мало в чем уступавшего микенскому династу. Участие же его в Троянском походе явилось следствием существования союзных отношений, связывавших издавна ахейских владык.

Ахейский военно-политический союз родственных царств и племен можно сравнить с теми большими объединениями племен и царств, которые отмечены в середине I тысячелетия у скифов и фракиян, на рубеже нашей эры — у галлов, позднее — у германцев. Видимо, эта форма политического сосуществования была наиболее устойчивой, обеспечивавшей наилучшие условия объединениям независимых царств.[697] Довольно рано деятельность ахейских военно-политических союзов вышла за пределы страны.

Длительный контакт с населением Кикладских островов позволил ахеянам распространить свое влияние прежде всего на северную часть этих островов, остававшуюся вне критского влияния.[698] Уже в XVI—XV вв. на некоторых островах заметны устойчивые связи с материком. С конца XV в. можно говорить о прочном господстве ахеян не только над Саламином или Эгиной, но и над Делосом, Кеосом, Паросом, Наксосом, Мелосом. Здесь раскрыты центры ахейской культуры, доставившие неопровержимые свидетельства их полной «ахеизации». Достаточно назвать Филакопи на Мелосе или немного ему уступающий город на Делосе.[699] Интенсивная ахейская политика в Эгейском море имела успех на Кипре. Если с 1600 по 1400 г. связи ахейского материка с Кипром были довольно редкими и ограничивались, по-видимому, одними лишь торговыми контактами,[700] то в 1400—1200 гг. происходит большее сближение. Во всех кипрских центрах появляется в большом количестве «микенская» керамика, возникают местные традиции, повторяющие ахейские каноны. В конце XIII в. на Кипр произошло переселение ахеян, выстроивших там много типично ахейских городов. Раскопки в Энкоми, Синде и Китионе[701] показали, что это вселение ахеян прервало развитие местной кипрской культуры (позднекипрский II период) и определило новое направление истории острова.

Естественно, что в своем проникновении на острова ахеяне должны были столкнуться с интересами Крита. Скудные данные традиции показывают, что критские цари пытались обосноваться на берегах материковой Греции, но удалось им это лишь на территории Аттики.[702] Усиление флота ахейских царств привело к решающему столкновению враждебных сил, закончившемуся завоеванием Крита ахеянами и разрушением его столицы — Кносса — около 1400 г. Дж. Пендлбери отметил, что опустошение Крита явилось результатом хорошо организованной военной экспедиции. Это наблюдение подтвердилось той внезапностью, с которой, погибла около 1410 г. критская апойкия на Родосе, в Трианде.[703] Можно полагать, что уничтожение талассократии Миноса действительно явилось результатом деятельности какой-то крупной и хорошо слаженной коалиции ахейских династов не только материковых, но и островных государств. Вряд ли можно согласиться с ведущей ролью Микен уже в это время. С. Доу воссоздает поход против Крита по образцу Троянской войны. Но микенские фолосы, датируемые 1460—1400 гг. (рис. 42, 44), и следы критской военной добычи в фолосах Дендры, Бербати и Траганы позволяют думать, что в XV в. между участниками ахейских федераций было гораздо большее равновесие, чем в XIII в. Видимо, после завершения войны созданная для критского похода федерация анактов распалась. Позднее возникали временные коалиции подобно сотовариществу Аргонавтов.[704] Но, по-видимому, деятельность ахеян в Восточном Средиземноморье в XIV — начале XIII в. не требовала постоянного объединения.

Экономические связи с Египтом, установившиеся между 1425—1300 гг. и достигшие своей кульминации, как отмечает Фурумарк, в XIII в., должны были играть заметную роль во внешней политике ахейских анактов. Пока что неизвестно, какие именно государства Греции вели коммерцию с южным соседом. Новые находки показывают, что мореходы не только Аттики, но и Южной Этолии плавали в Египет. Эти данные вводят поправки к выводу Ф. Стаббингза о том, что вся «микенская» керамика, найденная в Египте, происходит с Родоса и Кипра.[705]

Более тесными были деловые связи с мелкими царствами сиро-палестинского побережья, находившимися под главенством Египта, причем контакты эти сохранялись и в XII в., как показывают находки сиро-египетских цилиндров в Перати.

Интересные подробности общения ахеян с этими землями доставили раскопки в Угарите. Деловые связи, установившиеся еще в XV в., продолжались[706] и после подчинения этого небольшого царства Хеттской державе в XIV в. Подобно критянам, жившим в Угарите в XVIII—XV вв., ахеяне имели здесь обособленный квартал. Такое постоянное «ахейское подворье» обеспечивало непрерывность контактов.[707] Возможно, что постоянная фактория ахеян в Угарите обеспечивала связи не только с самими угаритянами, но и с лежащим к востоку касситским Вавилоном. О контактах с последним говорят найденные в Фивах цилиндры-печати.

Связи ахеян с западным побережьем Малой Азии были сложнее и не ограничивались только торговлей. Пользуясь тем, что местное население не везде могло дать им отпор, ахеяне заселили некоторые участки малоазийского побережья. Видимо, уже в те времена проблема выселения избыточного населения стояла очень остро в ахейской Греции, обладавшей ограниченными земельными ресурсами.

В настоящее время вырисовывается картина интенсивного стремления ахеян обладать областями вблизи устья р. Меандра. Уже давно были известны находки «микенской» керамики в Калимле. Исследования древнейших слоев Милета[708] показали, что ахеяне появились здесь уже во второй половине XVI в. В течение XV в. ахейское поселение на месте Милета достигает размеров города. В XIV в. он был окружен мощной оборонительной стеной. Видимо, отсюда ахеяне распространились и на соседние области побережья. Следы длительного пребывания ахеян были обнаружены и в Иасосе.[709]

Еще более яркие свидетельства доставили раскопки на Галикарнасском полуострове у деревни Мюсгеби, в пяти милях к западу от Бодрума, расположенного на месте древнего Галикарнасса. Там открыт некрополь с «микенскими» могилами,[710] находящийся на расстоянии 5-6 км от берега моря,— видимо, и здесь выбор места для поселения был определен боязнью нападений пиратов. В некрополе Мюсгеби открыты каменные склепы с коротким дромосом, высеченные в материковой скале. Интересно применение здесь наряду с обычным трупоположением и обряда трупосожжения.[711] Керамические находки указывают на то, что ахеяне населяли местность Мюсгеби главным образом в XIV—XIII вв. В XII в. здесь сохранились лишь слабые остатки жизни. Обитатели ахейского Мюсгеби пользовались «микенской» посудой собственного изготовления. Однако ввоз керамики из Аттики, Арголиды и с Крита продолжался все время.

Данные о пребывании ахеян в Эфесе дополняют картину их широкого расселения на малоазийском побережье. Открытый в 1963 г. там же склеп лишний раз свидетельствует об экономическом потенциале зажиточного населения ахейского Эфеса. Устойчивость форм ахейской культуры указывает также и на то, что малоазийские ахеяне тщательно сохраняли традиции, принесенные ими сюда из родной Греции.

Большое количество ахейских поселений (апойкий) в Малой Азии и расцвет культуры в этих городах (см., например, рис. 115) заставляет внимательнее отнестись к данным легендарной традиции о переселениях героев из Греции в Малую Азию или наоборот. Так, вполне возможно, что Пелопс прибыл из Азии с большим богатством.[712]

Проникновение ахеян в Малую Азию было осложнено необходимостью считаться с великой Хеттской державой. Достигшее наибольшего могущества в период новохеттского царства (1460—1200 гг.) это государство распространило свое влияние и на западные земли Малой Азии.[713] Можно предполагать, что ахейские династы Милета, Родоса и царств материковой Греции из-за угрозы конфликта с хеттами смогли проникнуть только на побережье Малой Азии. Несмотря на это, деятельность их там привлекала внимание хеттов, как показывают тексты из Богазкея.[714] Вопрос о взаимоотношениях ахеян и хеттов получил подробное освещение в работах Е. Форрера, Ф. Шахермайера, Б. Грозного, Д. Пэйджа. Впервые ахеяне упомянуты в надписи эпохи царя Суппилулиума (правил с 1385 г.), где названа страна Аххиява (Ahhiyava). Точная локализация Аххиявы не установлена, наиболее убедительным нам представляется мнение Б. Грозного, которое поддержал Д. Пейдж, считающий, что Аххиява была на Родосе.[715] В дальнейшем ахеяне и их город Миллаванда (Миллавата-Милет) вступают в дипломатические связи с хеттами. В конце XIV — начале XIII в. царь Мурсилис II писал царю Аххиявы, которому была подчинена Милавата, с просьбой выдать ему непокорных подданных Тавагалаваса и Пиджамарада, укрывавшихся в Милете. Весь тон письма, как отметил Д. Пэйдж, мягкий и сдержанный, видимо потому, что островная Аххиява была недосягаема хеттским войскам.[716] Позднее, в царствование хеттского царя Арнуванда IV (1220—1190), ахейский царь Аттарасия совершал враждебные акции против мелкого династа Маддуваттаса. Маддуваттас искал и получил покровительство у Арнуванда, но затем начал захватывать земли, подчиненные хеттской монархии. В конце документа говорится о том, что Маддуваттас в союзе с царем ахеян Аттарасиджасом напал на Алашию (Кипр) и увел оттуда пленных.[717] Излагающий эти факты документ, озаглавленный «Первая скрижаль проступков Маддуваттаса», показывает, что ахейский царь Аттарасиджас вел энергичную политику в Малой Азии, грабил там чужие земли и уводил население в рабство.

Почувствовав ослабление Хеттской монархии, ахеяне решительно двинулись в Малую Азию. Видимо, главным препятствием на северо-западном побережье было Троянское царство и для сокрушения его Микены организовали мощную федерацию ахейских царей. Этим событиям посвящены «Илиада» и «Одиссея». Правы те ученые, которые признают историческое значение эпоса и полагают, что Троя VIIa была именно там городом, который осаждало и разрушило войско ахейской федерации.[718] Гибель Трои античная традиция датировала по-разному: Геродот относил ее к 1280—1270 гг., Эратосфен — к 1193—1184 гг. Археологические данные побудили исследователя Трои К. Блегена остановиться на 1260 г.[719]

Победа над Троей должна была неизмеримо усилить роль ахейской Греции в международной жизни Восточного Средиземноморья. Это было время, когда ахейское общество достигло самого высокого уровня. Можно с уверенностью говорить о том, что эти раннерабовладельческие царства были обязаны своим расцветом всестороннему использованию производительных сил, какой только возможен в условиях применения бронзовых орудий.

Особенность исторической судьбы ахейского общества состоит в том, что развитие его было прервано в период наивысшего подъема. Переселение дорян, происходившее на протяжении XII в., сокрушило формы государственной организации ахеян. Принесенные менее цивилизованными родственными народами архаические политические институты были довольно легко восприняты широкими кругами ахейского населения. Это объясняется тем, что они напоминали многие исконные установления самих ахеян. Все это облегчило сохранение ахейской культурной традиции населением Эллады в XI—X вв.